Местом моей стажировки была выбрана Лаборатория Исследования Напряжений Московского Инженерно-Строительного Института имени Куйбышева, или просто ЛИН МИСИ. Я уже знал по публикациям в научных журналах, что это одна из лучших в стране лабораторий фотоупругости, где разрабатывались и применялись поляризационно-оптические методы исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций и материалов, а именно такая небольшая лаборатория нашей кафедры была отписана мне год назад для «изучения и управления».
И вот она Москва, огромная и беспорядочная. Меня поселяют на южной окраине столицы, почти в самом конце Варшавского шоссе у развилки с Каширским, в комнатке на втором этаже старого двухэтажного, пожалуй, ещё дореволюционной постройки, скрипучего дома. В воздухе крепкий незнакомый «аромат», следствие близкого химзавода имени Карпова. Скрипучий этот дом-одно из многочисленных, разбросанных по всей Москве, студенческих общежитий МИСИ. Однако есть и плюсы, среди которых близкие остановки трамвая и троллейбуса, но главное-отличные Варшавские бани, и тоже недалеко, надо только пешочком у светофора перебраться через Варшавское шоссе и пройти мимо завода. Теперь у меня каждую субботу по вечерам в гостях однокашник по мехфаку Андрюша Флеклер, бывший преподаватель кафедры «Металлорежущие станки и инструмент» Политеха, а ныне аспирант-первогодник московского отраслевого станко-инструментального института.
Мы азартно «режемся» в настольный теннис в просторном вестибюле первого этажа, а потом отправляемся в баню. Каждый раз, возвращаясь из бани, видим, что стол для тенниса разобран и исчез, а в вестибюле крутятся весёлые студенческие танцы. Мы осторожно пробираемся между танцующими в мою комнатку, устраиваем небольшое чаепитие, а в дверь неизменный стук, и на пороге две подружки-студентки, Марина и Вика. «Ну, что вы, как затворники? Пойдёмте на танцы». Приглашаем их к нашему чаепитию, они никогда не отказываются и всегда внимательно рассматривают фотографии двух моих девочек, которые я прикрепил к стене у изголовья. Холостой, серьёзный, рассудительный Андрюша и был объектом их конкурентного внимания.
ЛИН находится в окрестностях областного города Мытищи, а это по Северной дороге с Ярославского, иначе Северного, вокзала, откуда регулярно уходят частые пригородные «электрички». На Рупасовском шоссе, неподалёку от стрельбища «Динамо», раскинулся учебно-производственный полигон МИСИ, на территории которого чуть больше года назад, осенью 1963 года, было закончено строительство небольшого корпуса ЛИН, и лаборатория перебралась в это подмосковное местечко из московских полуподвалов Гольяновской улицы. С привокзальной площади в Мытищах курсируют автобусы, которыми и можно добраться до ЛИН по Рупасовскому шоссе, но можно, в случае удачи, воспользоваться и служебным автобусом, который подвозит сотрудников лаборатории, отправляясь в строго фиксированное раннее утреннее время, надо только успеть к нему до отъезда.
Задача эта для меня не из простых, поэтому с первым утренним трамваем, поёживаясь от январского морозца, с пересадками или троллейбусом я еду на Павелецкий вокзал, затем по кольцевой линии метро до станции «Комсомольская», и под площадью «Трёх вокзалов», памятную по ремонтной и преддипломной практикам, перебираюсь на Северный вокзал, где надо успеть перекусить у одного из многочисленных продуктовых «ларьков» или, «на худой конец», у «пирожницы», торгующей «на разнос» вкуснейшими горячими пирожками с картофельной или капустной начинкой. Усаживаюсь в пятый от «головы» состава вагон-этот вагон используется московскими сотрудниками и аспирантами ЛИН, где они встречаются и обмениваются новостями. Уф, теперь можно передохнуть целых двадцать минут.
Сотрудники и аспиранты лаборатории-сплошь молодёжь, как правило, выпускники МИСИ, и такого дружного спаянного коллектива я больше не встречал в своей жизни никогда и нигде. Коллектив небольшой, всего человек тридцать, из них только пять девушек-две молоденькие лаборантки и три такого же возраста аспирантки, и сколько доброжелательности, внимания друг к другу, искреннего желания помочь, отставив в сторону все свои дела! А сколько шуток, анекдотов, весёлых и грустных историй, личных переживаний и приключений, неприкрытых насмешек над «власть имущими», и даже великим Лениным, новых песен, традиционных вечерних застолий по случаю дней рождений, праздников и просто чтобы «посидеть» вечером после трудовой недели, и с непременной бутылочной поддержкой из близкого рупасовского продмага.
Застольные песни искрились юмором и новизной, и сколько их было, не перечесть. До сих пор, нет-нет, да и вспомню: «на параде к тёте Наде молодой комиссар подошёл и сзади, сзади зорко смотрит в небеса. Флот воздушный, флот воздушный в небесах, в небесах, тёте Наде стало душно в тёплых байковых трусах», или «соседи Соня с Борей отправились в лекторий, жена моя Дуся билет взяла в кино», или «ну чего тут говорить? Чего спрашивать? Вот стою я перед вами словно голенький. Я с племянницей гулял, с тёти Пашиной, и в «Пекин» её водил, и в «Сокольники», или « а у психов жизнь-так бы жил любой. Хочешь-спать ложись, а хочешь-песни пой. Предоставлено им вроде «литера»-кому от Сталина, кому от Гитлера», или «дамы, дамы, помогите Боре, помогите Боре, вам говорят. Он наделал лужу в коридоре шаг вперёд и два назад». Спасибо судьбе за «иной» путь, что привёл меня в этот недоступный ранее мир, искривив неожиданной четвёркой по немецкому языку на вступительном экзамене в Политех такую, как казалось тогда, надёжную и желанную прямолинейную жизненную траекторию в далёком выпускном школьном году. Удивительны виражи людских судеб, и то, что вчера казалось «плохо», сегодня оказывается «хорошо», и наоборот. И только «плохо», или только «хорошо» бывает и редко, и недолго, а всё остальное время катятся озабоченные рутинные дни и ночи. Лишь бы было здоровье!
Последовательно «перебираю» отделы лаборатории, не исключая отдела синтеза оптически-чувствительных материалов-основу поляризационно- оптических экспериментальных методов исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций. Именно свойства этих материалов определяют все приложения метода, который можно эффективно использовать при оценке напряжённо-деформированного состояния инженерных конструкций и материалов при действии статических, динамических и температурных нагрузок.
Несколько особняком стоит отдел оптически-чувствительных покрытий, который занимается изучением поведения реальных бетонных и железобетонных строительных конструкций с помощью этих покрытий, жёстко связанных с поверхностью конструкций. Этот отдел значился последним в моей стажёрской программе, и именно здесь я почувствовал, что могу нащупать что-то новое, способное «потянуть» на кандидатскую диссертацию.
Отдел этот новый, совсем небольшой, и руководит им вчерашний аспирант Володя Сахаров, готовящий к защите свою кандидатскую диссертацию. Моё появление в этом отделе было, как мне объяснили, «традиционно» отпраздновано. Лаборант Алик Жаворонок уже «отметился» в рупасовском продмаге, и традиционное застолье запомнилось извлечённой откуда-то балалайкой, на которой Володя виртуозно извлёк и исполнил популярный шлягер: «Лежу на лавке-отдыхаю, оксель-моксель. Пришла жаланная пора-робят всех в армию забрали, фулиганов. Настала очередь моя».
Сразу установил, что именно отсюда идёт основная «продукция» свежих анекдотов и неистребимого московского юмора, а однажды за общим столом, когда обсуждались «перлы» советской поэзии типа приписываемого Евтушенко его послания Долматовскому: «Ты Евгений, я Евгений, ты не гений, я не гений, ты говно, и я говно, я недавно, ты давно», руководитель отдела, хитро прищуривая глаза в обрамлении совершенно белых ресниц, мрачным голосом продекламировал: «Ах, у Инбер, ах, у Инбер, что за глазки, что за лоб. Всё глядел бы, любовался на неё б». Слегка шокированная женская часть застолья, однако, так же, как и все, искренне хохотала. Кандидатская степень, которая прочно заняла место в моих планах, в то время открывала реальный путь к безбедному существованию моей семьи и стабильному положению в системе высшей школы Советского Союза. С этой степенью прощай, прощай дно, прощай навсегда!
В самом конце стажировки, уже перед близким отъездом, прихожу к научному руководителю ЛИН доценту Геннадию Львовичу (ГЛ) Хесину с подробным отчётом о проделанной работе. Этот отчёт он должен просмотреть и «утвердить». ГЛ рослый, атлетически сложенный, молодцеватый красавец, с внимательным взглядом пронизывающих «насквозь» темнокарих глаз, с хрипловатым баритоном, в отлично «сидящем» на нём костюме, белоснежной рубашке и с галстуком, завязанным эффектным узлом. У нас с ним уже были встречи при составлении моей стажёрской программы, да и приглашал он меня к себе несколько раз, расспрашивал о Киргизии, нашем институте, с уважением отзываясь о нашем завкафедрой, а у меня было такое ощущение, что он присматривается ко мне, изучает.
Просмотрев отчёт, он призадумался, а потом вдруг предложил поступать к нему в аспирантуру осенью этого года, причём сразу же озвучил примерную тему исследований. Без колебаний, не помня себя от радости, я сразу же согласился и получил тут же задание подготовить к осени подходящий «реферат», необходимый для поступления и, по возможности, сдать один-два «кандидатских минимума», которые всегда входят в программу первого аспирантского года и в случае их сдачи в «неаспирантский» отрезок времени могут существенно сократить неэффективно затраченное «аспирантское» время на их подготовку и сдачу. Кроме того, наличие сданного «кандидатского минимума» автоматически отменяет вступительный экзамен в аспирантуру по этой дисциплине.
Среди трёх обязательных «кандидатских минимумов», конечно же, на первом месте была идеологически выдержанная марксистко-ленинская философия, затем минимумы по выбранной в аспирантуре специальности и иностранному языку. Моя будущая специальность предполагалась как «сопротивление материалов и теория упругости», но ГЛ порекомендовал пока не форсировать сдачу этого минимума, потому что могут быть изменения, связанные со спецификой будущей кандидатской диссертации.
У меня за спиной крылья, правда, уже другой природы, не такой, как в лето её возвращения после непонятной краткой размолвки. Выстраивается трудный, не совсем ещё ясный путь к новой жизни, но скольким надо будет пожертвовать, да и согласится ли она, когда уже налажен быт, хорошая квартира с мебелью, малышка наша в детском садике прямо рядом с нашим домом, и работа у нас престижная, и зачем всё это разрушать? И совсем не успокаивает Гёте: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой». Стоит ли начинать этот бой, когда столько лжи в этой стране? Но есть мой неистребимый «личный» интерес, интерес, основанный на любви к моим девчонкам, на ответственности за их судьбу.
Такой же интерес двигал моим отцом, когда он вышагивал длинные километры туда и обратно, чтобы обрабатывать свой «подхозный» надел, или стоял на заснеженном «базаре» с ворохом связанных накануне веников. И интерес этот личный глубоко заложен в натуру каждого человека, и не надо нам «впарывать» «раньше думай о родине, а потом о себе». Хотя бы постеснялись проповедовать эти бредни, рассчитанные на недалёких, оболваненных официальной идеологией, индивидумов. Вы-то сами, там, «наверху», много ли думаете о родине? Нет, вы, как и все нормальные люди, думаете, прежде всего, о себе. Да и где она, эта родина? Не та ли это песчинка в безбрежном океане материального мира, неведомо как и когда появившийся в этом мире голубой шарик, который несётся, вращаясь, сменяя день ночью и ночь днём, согретый раскалённым нашим светилом? А мой «личный» интерес может погибнуть только с моей собственной гибелью, но этого я не должен допустить. И мой выбор связан не только с возвышенным, просвещённым и неподдельным профессиональным интересом к любимому моему делу, но это ещё, в большей мере, мой неистребимый «личный» интерес.