17 Февраля.
Вторым уроком у нас было рисование.
Прозвенел звонок, но Василий Андреевич не появился. Это было очень странно, потому что я сама видела его в школе еще перед началом занятий. Он был в добром здравии и даже кивнул мне на бегу, как художник художнику...
Но если вы чего-нибудь не знаете, спросите у Володьки Прянишникова.
(Разумеется, это не касается ни русского языка, ни математики).
Оказывается, на первой перемене в учительской началась большая ругня из-за комсомольской Пасхи. Василия Андреевича хотели привлечь к написанию лозунгов для антирелигиозной процессии, но он заартачился и заявил, что иллюстрировать «Большевистскую мысль» - это одно, а заниматься черт знает чем - совершенно другое. Ник Петыч вступился за него, сказав, как бы между прочим, что в этом деле не может быть никакого принуждения. После этих слов учительница обществоведения стала орать на них во всю глотку и грозить губоно, губкомом, огпу и другими буквосочетаниями, которых ни я, ни Володька никогда не слышали, а также разными товарищами, начиная от Аськи Степенской вплоть до Луначарского с Дзержинским. Ник Петыч попросил его Луначарским не пугать, потому что Луначарский - образованный и культурный человек, в отличие от некоторых. Кого именно он имел в виду под этими "некоторыми", Володька так и не понял.
- Наверное, и до сих пор ругаются, - заключил он.
Тут в класс ворвался взъерошенный Василий Андреевич и хлопнул журналом по столу с такой сумасшедшей силой, что в шкафу задребезжали стеклянные дверцы, портрет Петрова-Водкина в тонкой рамочке, стоявший на одной из полок, свалился плашмя, а с Галочкиной парты посыпались на пол все ее цветные карандашики.
- Я не реалист! - решительно заявил Василий Андреевич, обращаясь к оторопевшему классу. - Я уверенно стою на позициях футуризма! Я не признаю всякие портретики, натюрмортики, пейзажики и любую жанровую живопись! Я против изобразительности в искусстве! Я отстаиваю абстрактное воплощение идеи в ее чистом, незамутненном виде, но если кто-нибудь вздумает преследовать художников-реалистов и запрещать им рисовать березки и елочки, я решительно встану на их защиту против произвола и насилия над личностью! Свобода - это право выбора! И это относится не только к искусству! Это относится ко всему! Вам ясно?!
Все притихли и слушали с открытыми ртами. За этим последовала получасовая речь на историко-философско-авангардистскую тему с мощным заключительным аккордом: искусство не принадлежит никому, кроме художника, и никто не смеет указывать, что художнику делать или не делать!
Браво, Василий Андреевич! С этим нельзя не согласиться.
А то раскомандовались: рисуй им то, рисуй это…
Кому надо, тот пусть и рисует, у нас слуг нет.
Жоржик Лавренов сказал, что Нюрочка спрашивала, когда уже Шура придет.
На днях зайду обязательно.
После уроков недалеко от школы наткнулась на поливановского Гришу. Он стоял на углу Спасской и Пушкинской с чахлым букетиком нарциссов в руках.
Интересно, где он их добыл? На дворе-то зима… Наверное, полжалованья выложил.
Амалия Генриховна опять завела со мной разговор на тему «не век же вашему папаше быть одному». Вполне возможно, я чего-то не понимаю, но по папаше никогда не было заметно, что он страдает от одиночества.
18 Февраля 1923 года.
Сидим мы сегодня на геометрии, и тут открывается дверь и заходит наш школьный комсомолец с каким-то листком в руках и говорит, что ему нужно сделать объявление.
Машера разозлилась, потому что только что начала объяснять новый материал.
- Ксенофонтов, выйдите вон из класса. Все объявления - во внеурочное время.
Комсомолец стушевался маленько и промямлил что-то, вроде «я не сам», «меня послали».
Но с Машерой пререкаться бесполезно.
- Выйдите за дверь и постучитесь.
Ксенофонтов вышел, постучался, зашел, стоит молча с листочком в руках, на Марью Тимофеевну смотрит.
- Поздоровайтесь.
- Здравствуйте.
- Теперь извинитесь за то, что прервали урок и попросите разрешения сделать ваше объявление.
Ксенофонтов покраснел, как рак, - извиняется, просит разрешения, и зачитывает список.
Оказывается, десять человек из нашего класса, включая меня, Володьку, Жоржа и Галочку с Кланей, должны немедленно идти в большой зал для подготовки к антирелигиозной Пасхе.
Машера сказала, что это срыв урока и форменное безобразие.
Из этих слов Ксенофонтов сразу понял, что очень скоро будет решать у доски уравнения с тремя неизвестными и доказывать любую теорему Ферма на выбор. Тут он упал духом и залепетал в свое оправдание, что это никакой не срыв, а распоряжение губкома РКСМ: после уроков готовиться нельзя, потому что все разбегутся.
Пришлось нам тащиться в большой зал.
Там уже сидели на лавках человек сорок из разных классов, а перед ними за столом, покрытым красной скатертью - товарищ Петя с писчебумажной фабрики и учительница обществоведения.
Сбоку стояла табуретка для Ксенофонтова.
Обществоведница сказала, что нам оказано большое доверие как лучшим из лучших, на которых будут потом равняться все остальные.
Это была очевидная лесть, а папаша как-то сказал, что льстецам верить нельзя.
В основной части речи говорилось о классовой борьбе и пособнической роли церкви в эксплоатации беднейших слоев населения. По словам обществоведницы, очень похожим на передовицу «Красной Коммуны», с победой социалистической революции классовая борьба перешла в свою заключительную фазу.
Чуя скорую гибель, классовые враги занимаются организованным саботажем, активное участие в котором принимает духовенство нашей епархии под руководством так называемого Владыки, скрывающего свою эксплоататорскую сущность под именем митрополита Антония.
На прошлом митинге товарищ Степенская говорила о вспышке самогоноварения в нашей губернии, а вчера стало известно, что железный бак и пять ведер сусла, найденные в амбаре сельхозкоммуны «Серп и Молот» принадлежали местному священнику, отцу Игнатию, который месяц тому назад был арестован огпу за контрреволюционную пропаганду. И это не единственный случай.
16 Февраля у церковного причта Николо-Лаптевского прихода отобран самогонный аппарат, переделанный из крещальной купели. Попы и их преспешники стремятся одурманить рабочий класс и трудовое крестьянство всеми возможными способами. Сознательная политически грамотная молодежь должна дать бой религиозным предрассудкам. Празднование комсомольской Пасхи восьмого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года должно войти в историю нашей губернии как сокрушительная победа над мракобесием.
Наконец, обществоведница выдохлась и предложила задавать вопросы.
Все сидели отупевшие и растерянные.
Никто не ожидал, что за нас возьмутся с таким большевицким нахрапом.
И тут из задних рядов раздается голос:
- У меня вопрос. Скажите, а почему я должен праздновать вашу комсомольскую Пасху по православному календарю, если я католик?
Это был Зига Вельепольский.
Ему сразу же было приказанно сесть на место, закрыть свой рот и не паясничать. Хотя я думаю, что вопрос был задан совершенно серьезно.
Зига никогда не опускается до глупых шуток. От него веет шляхетским гонором даже тогда, когда за ним несется толпа малолеток, швыряющих ему в спину комья снега и орущих во все горло «поляк-католик нагадил на столик!»
Галочка утверждает, что он граф, правда, ей никто не верит.
Товарищ Петя обошелся без реверансов и пересказа «Красной Коммуны».
- Ребята, не боись! - сказал он. - Сами увидете, как будет здорово!
Сперва наделаем плакатов со стихами Маяковского, Демьяна Бедного, развесим их по всему городу, чучел поповских соломой понабиваем, в чертей всяких переоденемся, рожи размалюем и с факелами - вперед! На площади устроим попам публичное сожжение, а оттуда - в городской сад. Будем представлять рабоче-крестьянскую мистерию «Сказка о попе и работнике его Балде», я ее переделал на современный лад и роли все сам расписал! Дадим жару похлеще Тревсата!
Кланя вся посинела и чуть не плакала.
Мне тоже было не по себе от поповского аутодафе и остальной свистопляски, которую так весело вывалил перед нами товарищ Петя.
Ксенофонтов сказал, что все участники взяты на список, а о следующем собрании не будет объявляться заблаговременно, так что, если кто-то думает отвертеться или заболеть, пусть не надеется. Будущее за коллективным трудом, и если есть постановление бороться с религией, это должны делать все, как один, без всякого буржуазного индивидуализма.
Это он при обществоведнице так расхрабрился. А зря. В светлом будущем надают Ксенофонтову по шее - это, как пить дать.
В коридоре Володька Прянишников чуть с кулаками на Зигу не кинулся:
- Тебе что, православный календарь не нравится?!
Зига посмотрел на него сверху вниз и надменно изрек, что это дело принципа, которым он не собирается поступаться.
- Да бросьте вы, - сказал Жоржик. - Лучше подумайте, что делать будем.
Галочка сказала, что нужно все рассказать взрослым, и пусть они сами разбираются.
- Ну да, - уныло отозвалась Кланя, - твоей тете ничего не будет, а моего папу сразу загэпэучат…
Я тоже выразила свое мнение: нужно открыто заявить, что мы не будем участвовать в этой манифестации и ни в коем случае не путать в это дело родителей.
Володька сказал, что участвовать не станет ни под каким предлогом, но считает, что одного протеста мало.
Зига согласился с Володькой, сохраняя прежнюю высокомерность, и добавил, что изберет для себя путь, по которому всегда шла польская шляхта, это … (пришлось зачеркнуть).
- Ты что же, драться с ними пойдешь в светлое Христво Воскресенье? - оторопел Жоржик.
Зига смерил его презрительным взглядом и потребовал запомнить раз и навсегда, что он католик и православная Пасха для него ничего не значит, в отличие от принципа. А принцип состоит в том, что он может драться в любой день, за исключением католической Пасхи и «Божого народзення».
По-моему, это был форменный идиотизм.
Сошлись на том, что заявим о своем несогласии на следующем собрании.
Кланя немного успокоилась, а Галочка по-прежнему трусит, думает, что нас со школы повыгоняют, что очень даже возможно.
(Продолжение следует)
http://www.proza.ru/2014/05/09/1699