!нецензурное!
у предательства - странное, сложное имя
ненадолго - родными, на вечность - чужими
будем проще - подумаешь, не получилось
все живые
прошло
отпустило
забылось
обошлось без трагедии, раны - бескровны
и встречаются и расстаются - по ровну
вместо дырок от ластика - белые пятна
так все это понятно, что даже занятно
(с)Уля Каприз
Вот сидим мы, ждем этого жлоба и, наконец, двумя этажами ниже хлопает дверь. Его голос что-то коротко сказал. А затем... Наверно я больше никогда не услышу такого... По крайней мере, постараюсь больше не услышать. Изо всех сил постараюсь.
Вы когда нибудь слышали, как стонет умирающее живое существо? Когда оно уже понимает, что все, это уже конец, и остается только недоумение и невыносимая боль. И осознание того, что ничего уже не изменить. Ни тебе, ни врачам, ни богу. Никому.
Просто я услышал этот полувздох-полустон, полный недоумения и боли: «Сашенька... Сааашааа... Но почему?! Зачем ты так?!!!» и спокойный голос Санька в ответ: «Побаловались и хватит» и вслед за этим его же вскрик: «Да отъебись ты, сучка!».
Точно помню, что я заорал «Он же сука ее убивает!» и рванул вниз. А вот то, что было дальше, я помню не очень отчетливо: как я бил его; как пацаны, влекомые моим порывом сначала тоже было набросились на Санька; как я отбивался сначала от нее, а потом и от своих, которые пытались оттянуть меня от скорчившегося в углу Сашку... Кода пришел в себя, оказалось, что в руке у меня по-прежнему зажата бутылочная «розочка» – удивительно, что я никого серьезно не поранил ей...
Все также, находясь почти на автопилоте, я схватил девку за локоть и потащил вверх по вонючему подъезду. Она не сопротивлялась, шла легко, молча. На третьем этаже я повернулся к ней:
- На каком этаже живешь?
- На пятом, - прошептала она. Из глаз ее непрерывно и тихо катились слезы. Смотрела она перед собой. Меня она, кажется, даже не замечала.
- Как тебя зовут?
- Ольга.
На пятом этаже я наугад повел ее по коридору, пока она сама не остановилась перед оббитой обшарпанным коричневым кожзаменителем дверью. Медленно порылась в кармане куртки, достала оттуда ключ и открыла дверь.
Войдя в комнату, она тихо опустилась на стул у входа и замерла, глядя перед собой. По всей видимости, в гостинке никого не было. Оставлять Ольгу в таком состоянии одну я не хотел. Хотя, если говорить по правде, мне просто не хотелось идти обратно. Закрыв дверь изнутри, я сел прямо на пол, привалившись спиной к косяку, спрятал дрожащие руки между животом и коленями. В комнате было удивительно тихо.
Спустя некоторое время Ольга вздрогнула, словно приходя в себя. Посмотрев на меня в упор, она произнесла:
- Ты кто?
- Денис.
- Это ты бил Сашу?
- Да.
- Почему?
Голос ее был тих и лишен всяких эмоций: ни удивления, ни возмущения.
Я пожал плечами. Я не мог и не хотел объяснять свой поступок. Наверное, потому, что понял, что если начну что-то объяснять, то, какие бы причины не назвал, все они окажутся несущественными на фоне того, что дошло до меня только что: она мне очень нравилась.
Помолчав немного, я встал.
- Я пойду.
- У тебя кровь, – она показала на мои руки, – умойся.
Нижняя губа опухла и кровоточила. Я умылся, смыв кровь с разбитых кулаков и ссадины над левым глазом. В зеркале было видно, что кожа вокруг нее уже сильно набухла и покраснела. Мелькнула мысль: «Первый фингал». Звучало гордо.
Когда я вышел, на столе стояла чашка с чаем. Я сидел, пил чай, прижимая куриное крыло из морозилки к голове и рассматривал ее профиль. Казалось, что тишина в комнате золотисто-медового цвета. Сладкая и густая.
…Списать фингал на то, что задумался и зацепился за дверь лифта, не удалось: выдали многочисленные ссадины на руках и лице. Родители долго пытали, надеясь узнать, кто меня так отделал. В конце концов, поняв, что я ничего не скажу, отстали. Пацаны обходили меня стороной. Спасало положение то, что учились мы все в школах с разными уклонами: ходить в неспециализированную школу было «не по понятиям».
Спустя неделю, когда фингал чуть побледнел и начал спадать, я, оглядываясь, пробрался в гостинку и дождался Ольгу на площадке ее этажа. Она почему-то совершенно не удивилась моему приходу. Молча прошла мимо меня до своей двери, открыла, и жестом предложила войти.
Мы вновь сидели по разные стороны небольшого кухонного стола.
- Вчера приходил Саша и спрашивал про тебя.
- Что ты ему сказала?
- Ничего. Прогнала и всё.
- А что спрашивал?
- Почему ты вступился за меня.
- А почему ты его прогнала?
- Потому что знаю почему ты… Почему ты захотел защитить меня. А он… Он не поймет.
Она открыто и спокойно смотрела мне в глаза.
- И что теперь делать?
- Ничего. Просто будь осторожен. Саша… он очень разозлился. Очень.
- Саша?!!! – вдруг заорал я, – Да гандон рваный твой Саша! Ты его еще Сашенькой назови!!! Насрал в душу и после этого Саша?!
Она отвернулась и сидела молча, повесив голову.
- Ты сама-то поняла, что он с тобой сделал?!
- Да, – произнесла она чуть слышно, – он использовал меня.
- Нееет! Он просто сделал тебе больно. И не просто больно, а смертельно больно! Почти до смерти, понятно?! Себе – хорошо, а тебе – больно! Понятно это тебе?!
Не знаю, откуда взялось всё это красноречие. Наверно все эти слова складывались в моей голове всю эту неделю, собираясь по капле из заживающих ссадин. И вот теперь всё это прорвалось. Я кричал ей о том, что она не заслужила этого, что Сашка просто хотел причинить эту боль и высосал ее как паук и еще что-то… А потом слова кончились и я внезапно остановился. Стены давили, хотелось на воздух. Похоже, что-то аналогичное чувствовала и Ольга, потому что когда я предложил посидеть в парке, согласилась сразу и не раздумывая.
Парк был на расстоянии одной автобусной остановки, но мы, не сговариваясь, пошли пешком. Я уже успокоился и украдкой поглядывал на нее.
Потом мы долго сидели в парке, рассматривая гуляющих студентов из университета, расположенного через дорогу от парка.
…
Еще через месяц в Ольгином подъезде меня встретила вся наша компания, во главе с Сашкой. В руках они сжимали всё те же «розочки». Я молча достал руку из кармана. С щелчком выскочило лезвие. В тишине стало слышно, как по лестнице кто-то спускается. Все терпеливо ждали: это могло быть как избавление от того, чего не хотелось никому, кроме Сашки, так и простая отсрочка. Сначала в пролете лестницы показались спортивные штаны, а затем и весь мужик целиком, одетый, кроме треников в тельняшку и «олимпийку».
- Оппа! Сходил за сигаретами! И чё это тут у вас? Война типа? Меня пропустите? Убивать не будете?- в голосе его звучит ирония.
- Проходи, - коротко бросает Санёк.
- Ладушки, пацаны. Я аккуратно.
Похоже, это была лишь короткая отсрочка, и мой новенький и блестящий нож никого не убедил в серьезности моих намерений.
Дальше все происходит стремительно: мужик, пробираясь между нами по площадке, коротко и мягко бьет Санька в живот, одновременно аккуратно вынимая из его ослабевшей руки бутылочное горлышко. Придерживая Сашку, чтобы тот не упал, дядька поворачивается ко мне спиной и, не глядя, протягивает «розочку» мне: «Подержи-ка, парень».
«А теперь сдаем оружие. По одному», – обращается он к остальным, доставая из кармана пакет и раскрывая его. Выглядит он совершенно спокойно. Так же спокойно, как загипнотизированные, пацаны проходят мимо него, кидая в пакет «розочки». Вереницей молча спускаются по лестнице. Мужик орет им вслед: «Еще увижу – на свалку вывезу и в говно намакаю! Чтобы вид соответствовал натуре!». Потом поворачивается ко мне и подставляет пакет. Я кидаю туда «розочку». Он продолжает держать мешок. Немного помедлив расстаюсь и с ножом. «Вот и правильно. Все равно эта чикалка только девчонок пугать пригодна», – произносит мужик, – «Пошли, затопим боеприпасы».
Потом мы таки сходили за сигаретами, а заодно за пивом для Егора, - так звали мужика.
Потом сидели во дворе на разбитой скамейке, греясь на майском солнце и ожидая Ольгу. Я рассказывал ему свою нехитрую историю, как потом часто рассказывал случайным попутчикам в поезде: это просто не держалось во мне. А он спокойно кивал, пил пиво и покачивал на пальце ноги резиновым китайским тапком.
А через неделю началось лето и все мы разъехались по лагерям и курортам. Вернулись мы уже другими. Пропала необходимость ощущать за спиной стаю.
Мы стали взрослыми.
Ольгу в первый же день каникул забрала к себе бабка в другой город.
Обратно она не вернулась.