Глава 25
Наступил новый 1727 год. Прошли Святки. На Водосвятие императрица прибыла в золотых санях, в серебряной амазонке и с матернею улыбкою на устах. На придворных пролился золотой дождь – ливень наград и дорогих подарков. Князь-епископ Любский удостоился Андреевского ордена. Все деревенские родственники Екатерины получили графское достоинство, но не дождались обещанных землевладений, кроме поместий главам семейств в Лифляндии. Туда они и поспешили отбыть. При дворе остались только Софья и три маленькие племянницы – Анютка, Марфинька и Машутка. Лизета не огорчилась: она не успела ни к кому из них привязаться. Но оставалась тревога за драгоценное здоровье императрицы. Дочь видела, что её губит неправедный образ жизни. Мать - цветущая, сорокалетняя женщина, словно нарочно, пускала жизнь по ветру. Её часто мучили удушья, у неё опухали ноги, её лихорадило, но, вот-вот ей чуточку полегчает, и она снова берётся за старое: вредную пищу, водку и ночные потехи. Никто ей не указ! Даже любимая доченька. И самое страшное, что Екатерина всё прекрасно осознавала и страшилась смерти. При ней не заикались о завещании, и она отказывалась встречаться с министрами и отсылала всех к Меншикову через фаворита. Бумаги за неё подписывала дочь. Лизета легкомысленно шла на это, ей даже нравилось, и она представляла себя в роли императрицы. А иной раз ловила на себе взгляд Толстого и смущалась. Старик загадочно улыбался. Зато светлейший князь покрикивал на неё, как на девчонку. Теперь ему подчинялись все, включая императрицу. Беда была в том, что Екатерина не любила его, а боялась. Ситуация с наследством Петра Великого так и не прояснилась. Получилась всего лишь короткая передышка. А дальше что? Императрица приближается к могиле, а её внучок – к трону? Россия ждала отмены указа о престолонаследстве от 1722 года. В народе стоял ропот, и поминались времена Софьи. Слышалась брань в адрес герцога Голштинского и его министра Бассевича. Герцог, человек поразительно убогий, наглел день ото дня. Он рвался первенствовать в Верховном Совете и требовал себе высший военный чин генералиссимуса. Все надежды возлагались на гвардию, преданную Екатерине. Она часто, вместе с дочерьми и зятем, устраивала смотр какому-нибудь полку, жалуя гренадер водкой. Первейшим авторитетом, главной знаменитостью, предводителем и любимцем гвардии оставался Меншиков. Он добыл себе славу отвагой и военным талантом, честно. Но его же в народе называли «новым Годуновым», извергом, покровителем немцев. Многие из иноземных кабинетов, связывавших свои надежды с именем Петра-внука, хотели перетащить князя на свою сторону. Было заметно, что светлейший уже охладевает к голштинцам и один стремится к вершине власти. Посол Дании Вестфален и австрийский посол Рабутин сговорились накрепко рассорить Екатерину с зятем и подтолкнуть Меншикова к перерешению вопроса о престолонаследстве. Рабутин стал своим человеком среди придворных маленького Петра. Скоро светлейший князь на глазах у всех переменился. С помощью, или своим умом дошёл? Александр Данилович вдруг заметил, что ходит он под парочкой немцев. А каков итог? Помрёт Катерина, так за Анной Петровной вскочат на трон немцы и с ними ветераны 1725 года. С ними Меншиков не в ладах. А старый лис, Толстой, облюбовал незамужнюю девчонку Елизаветку. «Здорова духом и телом, преотменнейшая хозяйка и кулачком, если понадобится, ткнёт в рыло кого хошь!» Зачем этакий щелчок на престоле? В гневе Елизавет туфельку с ноги скинет, да и отходит сей туфелькой-то по морде. Обида берёт, что морде-то, по заслуженной! А там заведётся и хахаль. Ведь кровь-то в Елизавете Мартина играет, шлюхина. Вот кабы приобрести власть над ней! Власть отцовскую! Просто взять и выдать её за сынишку Саньку. Уж тогда невестушку можно спокойно брать за косу. Эх, не умер бы младенцем старший сынок Лука Пётр, то всё было бы теперь, как надо. Ох, это «кабы»! Надо надёжно обеспечить будущее Росси и своё, собственное: вернуть старозаветный закон и посадить на престол маленького Петрушку. Своими руками. Подключить к делу Остермана, хитреца. А женить Петра-внука следует на своей кровиночке, на дочке Марии, жениха ж Машиного, Петьку Сапегу, Екатерине сбыть, он ей давно нравится. Вот это из конъюктур окажется конъюктура. Великий князь будет приручен и благодарен Меншикову за заботу, за семью, за ласку. А своего родного отца, царевича Алёшку, он ведь и знать не знал, к тому же, можно ему будет постепенно дать понять, что отец его не любил и обижал мать, принцессу Шарлотту. Да-да, именно на это надо напирать. Подключить к этому делу и немецкую бабушку Петра, и немецкую императрицу-тётку. Всё тогда прекрасно получится! Так думал светлейший князь Меншиков, собираясь предать волю и память друга-царя, предать императрицу и бывших друзей-соратников. Отныне он сделал своим товарищем исключительно холодный рассудок.
В начале марта на ногах императрицы появилась опухоль, которая, по словам Блюментроста, быстро начала подниматься вверх, к бёдрам, но Екатерина не изменяла дурным привычкам. Невозможно было определить её поведение, что она выкинет, и с кем из придворных распутников, нетерпеливо ожидающих от неё приглашения на предутреннее свидание с амуром, спутается. Вокруг неё затевались интриги и интрижки, процветало воровство, искательство, полный распад нравов.
В один из таких дней Елизавета в дверях маменькиной опочивальни нос в нос столкнулась с молодым Сапегой. Молодчик поклонился и ретировался вельми поспешно, а хозяйка проводила его нежным взглядом. Мать, собственной персоной, сидела неглиже на постели. К изумлению дочери, она совсем не смутилась.
- Входи, радость моя, составь мне компанию за завтраком, – обрадовалась она дочери. - Петечка меня вот покинул. А как, сладенькая, твой дружок, принчик?
Лизета зарделась. Как-никак, милый дружок Август ушёл от неё лишь под утро, и она сильно тревожилась, что губы у неё припухли от поцелуев. Мать не строга, да как знать?
- Хорошо, маменька, - пролепетала цесаревна, а у самой в носу уже щипало от любопытства. Петечка Сапега – любовник матери? А как же Меншикова? Хотя, разве секрет, что Сапега неверен своей невесте? Тугой амурный клубок давно и крепко оплетает красивого поляка. По нему сохнет Софья Скавронская, а девки, рангом её пониже, так те, отдаются ему запросто в тёмных углах и коридорах. И вот теперь, он амантер императрицы. Пошёл по пятам Левенвольде. Ещё один Монс!
В носу продолжало щипать, и Лизета громко чихнула три раза кряду и засмеялась. Мать тоже заколыхалась всем телом. Обе они счастливы. Скоро весна! Зима властвует ещё, но за полдни комната утопает в ласковом солнце. С глазами,полными неги, Екатерина потянулась. Точно большая кошка:
- Красота! Гляди, доченька, на улице-то до чего славно! Мы давно с тобой не катались по першпективе!
- Поедем нынче, маменька? Вот, кабы ваше здоровье позволило теперь же и выехать! Что за диковинные сосульки висят на крышах! Я таких, огромных и блестящих, не помню. Вишь, висят себе и плачут хрустальными слезами. Гляньте-ка, миленькая!
Прилипнув к стеклу носом, девушка залюбовалась на сосульки. Мать встала и, вперевалку подойдя к окну, тоже выглянула:
- И правда, плачут… - согласилась она и обняла дочку.
- Ой! – в ту же секунду вскричале обе. – Приехал!
Золотая пузатая карета, покачиваясь на мягких рессорах, остановилась у подъезда.
- Принесла нелёгкая! Всё ездит и ездит… - заворчала Екатерина.
Качнувшись ещё раз, карета блеснула зеркальными окнами. С запяток спрыгнули чернорожие лакеи-арапы и распахнули дверцу с гербом князя Ижорского. Тотчас весь двор заполнился многочисленной свитой разных чинов и рангов. Не спеша, на подножку ступила сначала нога в высоком ботфорте, и сам Меншиков возник, красуясь перед окнами императрицы. Вот он весь. Высок, по-прежнему молодцеват. Алая мантия, отороченная горностаем, подчеркивает сухощавую широкоплечую фигуру. Глаза смотрят остро – уже заметил в окне императрицу.
- Мне уйти, маменька, - пролепетала Елизавета.
Да только ответить Екатерина так-таки, не успела. Анна Крамер влетела со всех ног и завопила:
- Государыня, там светлейший князь подъехал!
- У, надоел! – сквозь стиснутые зубы прошипела Екатерина.
Махнув рукой понятливой камер-фрау, она, переваливаясь, отошла от окна, и Лизета сразу догадалась: мать сробела. Щеки Екатерины приобрели землистый оттенок, губа мелко затряслась. Она плюхнулась на стул у нахтиша и принялась суетливо пудриться, сама не зная зачем.
- Государыня ещё почивают! – долетел визгливый голосок Анны Крамер из приёмной.
- Пошла прочь, кляча худа!
Светлейший князь зашёл к императрице по-хозяйски.
- Прости, матушка, - извинение в его устах прозвучало бесцеремонно. – Я нынче без доклада к вашему величеству! Каково нонче тебе спалось-почивалось?
- Хорошо, - проворчала Екатерина.
- А тебе, красавица-цесаревна?
- И мне хорошо, князь.
- Ну, значит, слава Богу! – светлейший князь рассмеялся сухо и неприятно. – А что тогда неприветливо встречаете верного слугу? Матушки мои, да в добрый ли час я нанёс вам визит? Вы, кажися, не рады мне? Чай, тебе, государыня, старый друг более не нужен? Дружба моя и услуги мои позабылись? Жаль, жаль!
- Да ну тебя! – махнула рукой Екатерина.
Меншиков продолжал гнуть своё:
- Почто обижаешь-то, государыня?
- Ну тебя, говорю, Данилыч! – повторила она. – Что ты говоришь? Уж кто, более, чем ты, мной обласкан? В чьи руки ввергла я мужнино государство? Я оказываю тебе любые услуги. И раньше… Али ты позабыл, князь, сколько раз я избавляла тебя от расправы царской? В ногах валялась у моего Пиотруши! А нынче, ты чего опять навыдумывал, с чем приехал? Уж, думаю, не затем, чтобы только отзавтракать с нами, с вдовой, да с сироткой?
- Ох-ох, всемилостивейшая, не прибедняйся! – сварливо откликнулся князь. – Вокруг твоей царской персоны столько злобных коблов рыщет, что есть из кого составить оборону. Только не просчитайся, гляди! С другими-то, не со мною, пропадёшь! Я знаю, что недруги мои тебя надоумляют супротив меня. Я всё вижу и хочу говорить с тобой напрямик, согласна? Без посторонних ушей! Хотя, вот, - тут голос его смягчился, - чуть не забыл, прихватил для тебя и Елизавет Петровны гостинцы. Вот, поглядите, фрукты из моей собственной оранжереи – слаще мёда!
- Чего это? – заинтересовалась Екатерина.
- Гляди! Оп-ля! – Меншиков запустил в глубокий карман руку и извлёк оттуда два оранжа *. – Кушайте на здоровье! Тебе, вот, матушка, и тебе, цесаревна!
Подавая девушке фрукт, князь так-то зыркнул на неё исподлобья, пока мать не видела, что она мигом сообразила, что, к чему. Она должна убираться по добру, поздорову.
- Ох, спасибо тебе, Александр Данилыч! – звонко воскликнула Елизавета. – Красота-то какая! Как солнышко! А уж запах! – она понюхала оранжевый фрукт, высоко подбросила и ловко поймала перед самым носом князя. - Побегу, похвастаюсь перед фрейлинами твоим подарком! Матушка, вы ведь мне разрешите вас покинуть?
Екатерина в ответ рассеянно закивала. Она нюхала ароматный плод и мечтательно улыбалась. – Ах-ах, ведь точно, такие оранжы присылал мне на судно мой Пиотруша, когда я плыла из Москвы, после коронации, едва оправившись от недуга…
Меншиков, не спеша, подошёл к государыне и наклонился, погладил её дебелое рыхлое плечо. Потом остановил Елизавету:
- Цесаревна, постой, красавица, я чай, ты не откажешься принять модистку из самого Парижа? Дарья Михайловна моя и Маша привезли её для тебя в санях, да с сундуком тряпок. Уважь мою женку с дочкой!
- Уважу, Александр Данилович! – Лизета присела перед князем и, еле сдерживая смех, пулей вылетела из опочивальни. И смех, и грех, и немного не по себе. Пока бежала, гримасничала и покашливала, чтобы никто не заметил её поведения. Уж этот князь! Что ему на сей раз от матери понадобилось? Надо держать ухо востро и попытаться вытянуть что-либо из добродушной княгини Дарьи Михайловны. Что они там привезли? Новые платья, французскую галантерею? У ног, словно крылышки выросли!
До обеда Елизавета принимала у себя княгиню и княжну Меншиковых. Они привезли модную портниху и целый ворох нарядов. Но обе неохотно говорили о своих делах, на прямые вопросы почти не отвечали, будто оглохли. «Обе мучаются, - догадалась Лизета, - ох, что-то затевается у нас страшное! Чёрт побери, что?!»
Обед прошёл чинно, причем Меншиков выглядел необыкновенно довольным, а императрица глупо улыбалась. Когда гости уехали, обещав вернуться к вечернему приёму, Екатерина тотчас ушла к себе. Она не позвала дочь, но Лизете показалось, что дух её сломлен. Девушка вернулась к себе и до вечера просидела у себя с Маврушкой. Когда подошло время пить чай и одеваться к куртагу, она решилась наведаться к Екатерине.
К её удивлению, мать уже совершенно оправилась и принарядилась. В гостиной накрывали чай и тут же сидели, друг насупротив друга, как матровские коты, Левенвольде и молодой Сапега. Екатерина походила на огромную кошку – в красном бархатном платье с оголенными плечами. Глаза весело щурились и смеялись.
- Входи смелей, детка, - обратилась она к дочери, – располагайся! Ты ведь не боишься мальчишек? – и загадочно подмигнула Петру Сапеге.
Вечером, сидя за карточным столом, Екатерина нежнейше улыбалась очередному избраннику, калифу на час. Она не сводила с юнца очей, отливающих особенным блеском, и Сапегу, прожженного повесу, не смущало такое внимание на глазах у нареченного тестя. Меншиков прибыл на куртаг только с одним сыном Алексашкой. Тут же находился старый гоноровый магнат Ян Сапега, отец новоиспеченного фаворита, усатый, крутолобый, с рачьими глазами навыкате. Старый граф представлял собой сильно потрёпанную копию сына. Он тоже из кожи вон лез, угождая императрице. У себя на родине Ян Сапега изрядно потрудился ради русской политики. И вот как, теперь, кажется, угодил пальцем в небо. Екатерина, Меншиков и оба Сапеги явно составили какой-то комплот, но упорно об этом помалкивали. Двор ожидала новость, подобная взрыву бомбы…
По правде сказать, тихий, интимный вечерок, не сулил Елизавете особого веселья. Голштинцы отсутствовали, и она ужасно маялась и слушала, от нечего делать, старого графа Сапегу. Пояк, точно шмель, гудел над её ухом:
- Моя коханая цесаревна, сжальтесь, вы оставляете меня ни с чем! Подле вас я ничегошеньки не соображаю в картах – ах, вы опять выиграли, очаровательная плутовка!
Когда надоело играть, Лизета встала, подозвала Маврушку и вместе они принялись шнырять от кружка к кружку. И не зря! Скоро она догадалась, что граф Толстой с Иваном Бутурлиным шпионят за светлейшим князем. Прямо глаз не спускают! Значит, и они подозревают что-то неладное? Елизавете, наконец, всё это надоело. Подбежав к матери, она тихо шенула ей на ушко:
- А когда же танцы? У меня пятки так и чешутся!
Екатерина добродушно рассмеялась:
И верно, уже танцевать пора! Рейнгольд Иванович, объявляй польский!
Быстро составились пары. Екатерину бросился приглашать молодой Сапега. Пан Ян повёл в танце Софью Скавронскую. К Елизавете робко подошёл светлейший князь Александр Меншиков-младший. Двенадцатилетний мальчик, на целую голову её ниже, расшаркался, приглашая её на польский танец. Девушка фыркнула, но не нашла предлога отказаться. Пока они танцевали, чей-то взгляд, точно огнём, жёг спину Елизаветы.
Только когда музыка отзвучала, она догадалсь: это опять Пётр Андреевич Толстой!
Что от неё этому старому хитрецу надо?
А Толстой размышлял в это время про себя, шевеля кустистыми, черными бровями. Черными, не смотря на вельми преклонные уже лета, как-никак, а 82 годок катил старцу.
«Тут и гадать нечего, светлейший князь собирается нас всех бросить! Целый вечер не глядит в мою сторону, прохвост! Повадился теперь якшаться с Остерманом, да с теми, кто злейший мне враг. С Голицыным Митькой, с австрияком Рабутиным. Конец приходит делу великого Петра, вот что страшно! И кругом уже – никого. Ау? Где вы, товарищи? Пашка Ягужинский, горячая голова, только он сейчас в Польше, а его тесть, Гаврила Головкин отсиживается за печкой. Совсем старик! Однако, на сколько лет этот старикашка меня моложе? А Великий адмирал, Федька Апраксин, мечется между мной и Меншиковым, точно щепка в водовороте. Тоже старик и тоже сдал. Стало быть, я – самый молоденькой! Так что, время уступать тёплую печку старым кошакам, а самому двигаться к молоденьким. Надо взять людей не высоко стоящих, но вельми бойких! Вот они, Иван Бутурлин, Антоша Девьер. Кажется, они обсуждают рождение борзых щенят, зараз двух дюжин, у обер-полицмейстера на псарне?»
Толстой потянулся и ткнул пальцем в бок счастливого хозяина собачьего приплода:
- Батюшки мои, да неужто, сразу двадцть голов, Антоша? – спросил, глумливо хихикая. – А от скольки рожениц?
- От двух! – расплылся Антон Мануилович в улыбке. – От Авроры и от Жулии!
- Знаю, знаю, славные производительницы! А что, и кутята, значит, все живы?
- Все живёхонькие!
- А вот у меня их до половины сдыхает, - немедленно принялся жаловаться Толстой, - чего взять-то со старика?
- Хо! Не такой уж ты и старик, как прибедняешься, Пётр Андреевич, - засмеялся Иван Иванович Бутурлин. – Не сказывал бы ты нам тут сказки! Ты – орёл! Всегда был умнейшей головой, служа на благо России, и Меншиков тебе, скорей, ровня. Он это знает!
- Ох-хо-хо! – Полнощёкое и румяное, не смотря на глубокие морщины, лицо Толстого свидетельствовало само собой, что Бутурлин с ним не шутит. – Что же тогда, молодцы, пошушукаемся?
- Когда и где? – спросил Бутурлин понятливо.
- Да у меня на мызе, разумеется, - подхватил обер-полицмейстер. – Господа, по насту славная охота на зайцев. Поедемте прямо завтра?
- И банька, чай, у тебя будет натоплена, Антоша?
- И банька, и девушки чухонские, как яблочки – под анисовую водку!
- Тряхнём стариной! – Толстой весело потёр ладони. Его затея, как он и хотел, получила ход у «молодёжи», и теперь ему оставалось убедить обоих принять его образ мыслей относительно будущего России. Не в бане, под водочку, надо начинать, а прямо сейчас! Всё ещё острые глаза старика опять отыскали среди танцоров Елизавету.
- Гляньте-ка, господа, - тихо проговорил он, - какова у нас младшая Петровна, совсем уже выровнялась девица, смелая, как отец и мать, вместе взятые. Такую кралю не тронь – мигом получишь сдачи! Видите, как треплет за уши маленького Алексашку? Кхе-кхе… по-моему – вот настоящая империи хозяйка! Что вы на это скажете?
Вопрос неожиданный, и Бутурлин с Девьером переглянулись.
- Я с вами согласен, граф, - первым заговорил Бутурлин. – Елизавета Петровна хороша, изрядна, да больно сердита, я бы предпочел ей старшую сестру, более даровитую в науках и обходительную. Хотя, тебе, сударь, видней! Про тебя, Пётр Андреевич, покойный государь говаривал, что ты самый большой умник. Мол, Толстой – умная голова, умеет всё сгладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкою на лицо. Посему я готов выслушать твои аргументы в пользу Елизаветы.
- И я тоже, - присоединился обер-полицмейстер, - выслушаю и подумаю, а то с ходу, с маху, как-то неожиданно!
- Эх вы, молодые, – поморщился Пётр Андреевич, - разумом не быстры, всё-то вас надо уговаривать, а не то царство небесное проспите. Не успеете оглянуться, как Елизавет тоже окажется замужем за голштинцем, и тогда терпеть вам над собой немцев! Ох-ох…
Тем временем Елизавета, злая, с пылающими щеками, на верхней площадке лестницы, трепала за уши своего кавалера.
- Санька, зачем ты за мной бегаешь?
- Я… ой-ой-ой, сражен стрелой Купидона…
- Не ври, проказник, а то уши тебе оборву!
- Ой! Ухо! Больно!
- Отвечай, а не то будет ещё хуже!
- Папенька…
- Ну-ну-ну!
- Папенька обещал мне, то же самое, если не склоню тебя… на амуры…
- Ты? Меня! – выпустив багровое ухо парнишки, Елизавета громко расхохоталась. – Вот чудила! То есть, вы оба с отцом! Ха-ха-ха! Иди-ка, с великим князем Петрушкой поиграйся в прятки, а князя Александра Даниловича я беру на себя, участвовать в его играх я не хочу и не стану! Тебе понятно ли?
- Понятно, - проныл подросток, шмыгая носом.
- Вот и хорошо, - вытащив платочек из корсажа, девушка заставила его высморкаться и легонько подтолкнула в спину, прикрикнув. – Беги и на глаза мне сегодня не попадайся!
Так вот какую роль отводит ей светлейший князь Александр Данилович! Она повернулась на одной ножке, и её красная юбка полыхнула, как пламя. В ту же минуту в прихожую вошли новые посетители и стали подниматься наверх. Это были свои люди, пожелавшие явиться без особого шума на семейную вечеринку: Анна Петрорвна с мужем и свояком. Лизета вовремя спохватилась, увидев избранника, и перестала дышать, из страха, как бы грудь, по неосторожности, не выскользнула наружу из низкого выреза платья, такого низкого, что только кружева не позволяли соскам показываться наружу.
Румянец медленно сошёл с её щёк, когда подумала, что бишов, так они называли принца наедине с Анной, мог заметить её расправу над Александром-младшим. Молодые люди и дамы приветствовали друг друга и попарно отправились в танцевальный зал. А там шло веселье. Гремел оркестр из четырёх скрипок, флейты и гобоя. Румяная императрица вытанцовывала с Петром Сапегой. Она резвилась, как в старые времена, носясь по кругу бешеными скачками с открытвм ртом и глазами навыкате, лоб покрывали крупные капли пота, красные щёки лоснились.
- Боже мой, она сейчас же упадёт без дыхания, - пробормотала сквозь зубы Анна Петровна. – Что у вас тут творится? Ужас! Мне передали только, что граф Сапега больше не жених княжны Меншиковой, так ли это?
- По-видимому, - Елизавет вспыхнула, наблюдая за неприкрытой страстью матери и молодого Сапеги.
- Вот как!
- Александр Данилович провёл всё утро наедине с матушкой, и они о чем-то секретно договорились. Мать, как мне кажется, уступила ему благодаря ценному подарку, коим и является Пётр Сапега! Судя по поведению пана Яна, то он тоже участник договора и вельми всем доволен, точно кот, которму досталась миска сливок.
- Ну, а ты?
- Как всегда, я была изгнана свтлейшим князем. – Лизета замялась, говорить, или не говорить?
Старшая сестра, заметив её выражение, всплеснула руками.
- Боже правый! В чем дело?! – закричала она.
- Светлейший князь… - сердито начала Лизета и… выругалась.
- Тише, тише, дорогая моя! Так что?.. – голос Анны осел и оборвался.
Лизета не стала дожидаться, пока у сестры начнётся истерика:
- Александр Данилович решил выдать меня за своего сына! – прошипела она.
- О! – Аннушка стала белее мела. – Мне кажется, что для нас всё кончено!
- Нет, пока ничего ещё не ясно, и, скорее всего, мы узнаем обо всём только завтра, - Лизета расстроилась из-за сестры.
Вечер оказался испорчен. Пришлось увести сестру, зятя и Августа к себе, чтобы Анна могла успокоиться, но она рыдала и рыдала:
- Неужели… родная мать… предальница… она бросила нас ради Меншикова…
Фридрих и Август при этих словах со значением переглянулись. Если Анна права, то отныне фортуна изменила голштинцам. Как и почему это случилось?
Гости разъехались под утро, но Девьер с Бутурлиным не успели отдаться в объятия Морфея **, как за ними прибежали из канцелярии Тайных дел. Оба они, зевая и понося Толстого, уехавшего всего за пару часов до них, предстали перед его очами. Несмотря на бессонную ночь, старик бодро топтал изгаженный пол застенка. Но вот выражение лица Петра Андреевича обоим не полюбилось. Толстой, коротко хохотнув, ударил себя дадонями по коленям и вдруг зашёлся таким безумным хохотом, что конфиденты оторопели:
- Помилуй Бог, батюшка, Пётр Андреевич, ты здоров ли?
Перестав хохотать, Толстой замахал руками и крикнул сыну:
- Ваня, скорей запри дверь!
И, как только Иван выполнил приказание, сам старик словно лишился сил: рухнул на лавку и дребезжащим голосом забранился:
- Сукин сын! Меня, старого дурня, обвёл вокруг пальца, точно мальчишку!
- Батюшка, я вас умоляю, - проговорил молодой граф.
- Ты, цыц, молокосос! – замахнулся Пётр Андреевич на сына. – Обошёл, предал, сволочь! У, пирог с тухлой зайчатиной ему в глотку! Прибрал к рукам и трон и дуру-царицу! Слышите! – обратился он к Бутурлину и Девьеру. – Меншиков подкупил Катьку, и она нынче уже плясала под его дудку! Эх! Не стойте, ребятушки, присаживайтесь для долгого разговора. Спорим, вы не угадаете с одного разу, кого государыня по указке Меншикова утвердила на наследстве?
- Ума не приложим, Пётр Андреевич.
- То-то! – старик шумно задышал. – Сдаётесь? Ну, так вот вам ответ: маленького Петрушку! Что теперь скажете?
- Чёрт! – в один голос выпалили конфиденты.
- Али не удивились?
- Ещё как, Пётр Андреич! Это как обухом по голове, - сказал Бутурлин. – В башке не укладывается! Меншиков является самым главным среди нас в деле убийства царевича Алексея! Он должен более всех опасаться за свою шкуру, в случае воцарения великого князя Петра!
- Да, - ответил Толстой с неудовольствием, - так и есть, но Александр Данилыч затеял очередную коварную интригу, в результате которой он становится близким родственником царя. Он задумал сочетать маленького Петра браком со своей дочерью Марией! Он, припомните-ка, и в молодые года рвался породниться с царской фамилией! Твоя жена, Антон Мануилович, почти считалась царской невестой ***, но Господь не судил. В том случае Алексашка стал бы царским шурином, а теперь метит ещё выше – в царские тести, считай, в отцы. Помолвка Марьи Меншиковой с Петром Сапегой уже расторгнута, а сам молодой граф подарен императрице! Ха-ха!
Толстой закудахтал и посмотрел на конфидентов.
- То-то! – Бутурлин хлопнул себя по лбу.
Ответ Девьера не выдержала бы никакая бумага.
- Это ещё не всё, - продолжал Толстой. – Кроме Катькиного алькова, Сапеге предложена новая невеста, племянница царская, Софья Карловна, а цесаревну Елизавет Меншиков наметил в невесты своему малолетку. Это наихудшая пакость! Карачун нам, карачун! Вот он нас, тогда как!
Схватив со стола чернильницу, Толстой грохнул её об пол. Схватил пресс-папье – и о стену! И заходил по обширному каземату, бранясь последними словами, хватая и расшвыривая по сторонам клещи, кошки, кандалы и крючья.
- Ай, да дьявол! Ай, да Алексашка! Добро сам устроился, а на товарищей наплевал с Петропавловского шпиля, мол, выворачивайтесь, как хотите! Вы только прикиньте, робятушки, что будет-то, когда сынок Алёшки-покойника освободит свою бабку Евдокию? Эта фурия сожрёт нас, да сожрёт и Катеринино отродье! Он что, забыл, как сам же подучил императрицу перевести царицу монахиню в Шлиссельбург? Мало было монастыря, так со страху старую Евдокию закрыли в тюрьму. Нет, такое не прощается. Она ему сроду не простит, но нам-то от этого не легче! Нас – сразу…
Толстой выразительно провёл себе по шее ребром руки.
Иван Бутурлин вполголоса изругался:
- Мать перемать… Меншиков запросто провёл нас, мужиков старых и тёртых! Теперь делать нечего…
- Я Меншикова на дуэль вызову и убью! – взорвался Девьер.
- Дурачина, - отмахнулся от него Толстой, как от мухи. – Да разве Меншиков примет твой вызов? Да он тебя отдубасит палкой и сошлёт, куда ворон костей не занашивал! А теперь слушайте, почто я вас позвал! – лицо Толстого приняло серьёзное выражение. – Да, есть у меня идея! – И зычно позвал. – Андрей Иванович, ты уже здесь, голубчик? Выходи!
На зов немедленно появился его помощник по сыску.
Пётр Андреевич обвёл лица собравшихся хитроватыми глазами:
- Итак, господа, есть две персоны, которые могут ещё отвратить государыню от роковой ошибки!
- Кто это? – в один голос прохрипели конфиденты.
- Дочери её величества! – сказал Толстой. – Я берусь подготовить цесаревну и герцогиню к разговору с матерью.
- А потом что?
- Потом мы с вами обратимся к императрице с нижайшей верноподданнической просьбой - утведить цукессию в пользу одной из дочерей.
- Анны?!
- Нет! – отчеканил Толстой – Елизаветы!
* Оранж - апельсин
** Морфей - бог сна
*** Анна Даниловна Девьер, младшая сестра А.Д. Меншикова