Я пришла тебя убивать

               

1. Дина

   В зелёную точно не поместится. Может, в серую? Она побольше. Правда, ручка всего одна... но если на плечо не вешать, да поддерживать снизу, должна выдержать. Или чёрную взять? Да, лучше чёрную: для того, что она задумала, нужна только чёрная сумка.
 
   А тяжелый какой! У Степана, конечно, есть ледоруб, но не будет же она его искать в незнакомой квартире!

 - Вам стальной? – спросил вчера продавец. – Или алюминиевый? А клюв? Классический или..?

 - Какой поострее, - ответила Дина. – И не очень тяжелый.
 
 - А длина? Вы для себя покупаете?
 
 - Нет. – Она помолчала. -  Для мужа.


   Ледоруб оказался тяжелым и длинным, но это неважно: до дома, где живет теперь ее муж, не так далеко, и пересадка всего одна. Татьяна объяснила, как добраться: она ему копию отвозила.
 
   Конечно, на метро удобней, но метро для неё уже полгода закрыто.
 
   И будет закрыто всегда.


   Интересно, если ударить по голове, будет много крови? Там же череп, твёрдая кость, но в кино всегда такие страсти, кровь рекой... а может, это для пущего эффекта томатного сока налили? Господи, о чём она думает? Какая разница: будет кровь или нет? Всё решено. И обратной дороги нет.

   Дина надела чёрные брюки, темно-красный свитер: вдруг кровь всё-таки будет? - и задумалась, машинально открыв шкатулку: может, серьги надеть? Любимые, с рубинами – мамин подарок к свадьбе. Ей - серьги, Степану – позолоченный подстаканник. Вон он стоит – забыла положить в чемодан... не до подстаканника было. Еще мама им ложечки подарила: позолоченные, а на ручке – чернь. Эх, мамочка, мама, счастье твое, что не дожила ты до этого дня. Так что же с серьгами? Надеть? Да нет: зачем они ей? Да и вряд ли в тюрьме носят серьги.   
   
   Дина полила цветы, поцеловала Зонтика в теплый пушистый лобик и внимательно оглядела квартиру.
 
   На сколько она ее оставляет? И вернется ли вообще? Зонтик не пропадет: его Татьяна возьмет, у неё с кошками нежная дружба. И цветы она заберет, и альбомы с фотографиями. И картинку, которую нарисовал когда-то Никита в подарок отцу.
 
   Дина подошла поближе: листок из альбома для рисования, вставленный в светлую рамку. Гора, а на ней человек, протянувший руки навстречу солнцу. Единственное, о чем попросил перед уходом Степан – снять для него с картинки копию. Жаль её оставлять, но оставить нужно: куда ей потом с картинкой?
 
   А больше ничего не жаль.
 
   Даже счастья, которое столько лет жило в этой квартире.


 2. Степан


   Надо же, как метёт! Ранняя в этом году зима, холодная, снежная. Где же ключ? Вечно он его куда-то засунет! Раньше, вернувшись с работы, он ключ даже не доставал: Динка каким-то непостижимым образом знала, что именно его везет на девятый этаж их дребезжащий лифт. А иногда кричала из кухни: «Стёпа! У меня руки в муке, иди, открывай: Никита едет!» Смеялась: «Как собака, вас чую». И откуда знала? Чёрт, где же ключ? Так и домой не попадешь... если это можно назвать домом.
 
   Полгода назад он ушел в никуда. Снял первую же попавшуюся квартиру, разложил в шкафу одежду, аккуратно положенную в чемодан женой, задвинул под стол альпинистское снаряжение, повесил на стену картинку сына и стал жить один.
 
   А жить не хотелось.

   Все было чужим: чужая квартира, чужая постель; даже звёзды, тускло светившие в окна, были враждебными и чужими. И тишина. Когда-то он мечтал о тишине – особенно, когда Никита был маленьким, а теперь... Теперь он знает, что такое настоящая тишина. Не тревожная - когда мечешься от окна к двери, прислушиваясь к гудению лифта; не пронзительная – когда всё бы отдал за крики и плач вместо ледяного молчания. Настоящая – это та, что ждёт его каждый вечер в этой равнодушной  квартире. Безнадёжная тишина.

   По утрам было легче: он заставлял себя встать и пойти на работу, как-то забывался среди людей; а возвратившись, бросал в кипяток купленные по дороге пельмени, заваривал чай и ложился ждать девяти. Где-то была жизнь: гремел за стеной телевизор, стучали в квартире сверху детские ножки, сигналили за окном машины... но в тягучем тумане одиночества всё казалось далёким.

   Он лежал и ждал девяти.
 
   В девять звонила Дина.

  «Что ты ему сказал?»  - один и тот же вопрос каждый день.

   Вопрос, на который он не может ответить.


3. Никита


 - Ну, что ты к нему цепляешься? – не понимала мама. – Посмотри: сколько полных детей – и никакой трагедии! Вырастет – похудеет!

 - Дина, мальчишке двенадцать лет! Выгляни в окно: кто в футбол, кто на великах - домой не загнать! А нашего не выгонишь! Немудрено, что так растолстел!

 - Вот и возьми его летом в горы!

 - Смеёшься? Он же не выдержит. И я не выдержу – такой балласт! Его же тащить придётся!

 - Тише! Услышит!

 - И хорошо, если услышит: может, задумается!


   Задумается... А то он не задумывается! Как будто приятно, когда обзывают жирдяем! Ленка специально на конец парты отодвигается, будто он на её месте расселся. Как списать  – так Никита! И на физкультуре... Зачем её только придумали, эту физкультуру? Лучше бы география каждый день была! Жирдяй. Он и так старается есть поменьше, и конфеты забыл, когда ел, и мороженое... Взял бы и правда отец его в горы – увидел, что вовсе он не балласт!

   Никита сидел в своей комнате и изо всех сил старался не слушать, о чем говорят родители. А как не услышать? Стены-то из картона, папа сам говорил.

   Что же нарисовать?

   У папы завтра день рождения. Мама связала ему в подарок свитер. Свитер – это хорошо, но он ещё нарисует папе что-то красивое. Что же нарисовать? Папа больше всего любит горы, значит, он нарисует гору. Гору – и человека на самой вершине. И солнце. И радость. А как можно радость нарисовать? Маму спросить? Нет – какой же тогда будет сюрприз? Никита закрыл глаза и постарался представить радость: он стоит на самой вершине, у ног - глубоченная пропасть. Нет, пропасть – это не радость. Вот солнце – точно радость. Он нарисует солнце. И ледоруб: как бы папа без него на вершину забрался? Но ледоруб пусть лежит на земле – чтобы не отвлекал от радости.


4. Дина


   Никита позвонил ей на работу:

 - Мама! Еще пятёрка! Всё, отстрелялся!

   Какой же умница у них сын! Все экзамены на пятёрки сдал! Эх, мама не дожила... порадовалась бы за внука!

   Дина забежала в магазин и остановилась перед витриной с тортами. Какой же взять? Она сладкого уже сто лет не покупала. Но сегодня не до калорий: сегодня сын школу закончил!

   Дома никого не было. Странно... куда же исчезли её мужчины?
 
   Она приготовила ужин, постелила на стол в гостиной красную скатерть с кистями, поставила  толстую свечу с ванильным ароматом. Где же они? Уже девять.

   Ну, наконец-то! Дина открыла дверь.
 
 - Пришел? – выдохнул муж.

 - Кто? – не поняла она.

 - Никита.

 - Нет. А что случилось? Стёпа, не молчи – что случилось?

 - Он ушел, хлопнул дверью, сказал, чтоб не ждали. Я пытался его догнать, но не смог.

 - Как – не ждали? А я торт купила... Стёпа! Что ты ему сказал?

 - Да ничего я ему не сказал! Лифт гудит – может, он?


   В одиннадцать они позвонили в милицию.
 
 - Семнадцать лет?  - переспросили там. – И что вы волнуетесь? Погуляет  и вернется. Да не волнуйтесь вы так. Ну, хорошо: во что он одет?


   В двенадцать они позвонили снова.
 
 - К вам уже выехали, - ответили им. – Ждите.

 - Стёпа, зачем они выехали? Где мой мальчик? Господи, где мой мальчик?


   Ровно в девять Никита спустился в метро и пошел по тоннелю навстречу поезду.
 
   Его опознали по новеньким белым кроссовкам – подарку отца к окончанию школы.
 

***

   Дина молчала. Ни слезинки, ни слова - как будто не её сына хоронили, не о нём говорили на поминках хорошие слова. Молчала – и только каждый вечер ровно в девять задавала Степану один и тот же вопрос:
 
 - Что ты ему сказал?

 - Дина!
 
 - Что он толстый и неуклюжий? Что тебе стыдно иметь такого сына?
 
 - Дина!

 - Почему ты подарил ему белые кроссовки? Подчеркнуть, что он дома сидит?

 - Не мучай меня!

 - Что ты ему сказал?

 - Дина!


   Через девять дней после смерти Никиты у двери стояли два чемодана.

 - Или ты, или я, - прошептала  Дина. – Или ты, или я.


5. Дина, Степан и Никита


   Звонок раздался ровно в девять. Не телефонный – дверной.

 - Дина?
 
   Она молча вошла и поставила на пол тяжёлую сумку.
 
 - Я пришла тебя убивать, Степан, - сказала она. – Ты не должен жить: ты убил нашего сына. Я не знаю, что ты ему сказал, но он был таким счастливым, когда звонил мне похвастаться пятёркой. Ответь мне: что ты ему сказал?

 - Дина, я тебе каждый день говорил, что не знаю ответа.

 - Что он неповоротлив?
 
 - Что ты говоришь? Опомнись!

 - Что он – неудачник?
 
 - О, Боже...

 - Что ты ему сказал? Что ни одна девочка его не полюбит? А ему как раз понравилась девочка. Он меня с ней познакомил. Глазки такие умненькие, и вежливая, и на него так влюбленно смотрела! Наташей зовут. Никита и Наташа. Хорошая пара, я в гороскопе смотрела. Полная совместимость. Как у нас когда-то. Что ты ему сказал?

 - Ты приехала убивать? Убивай. Всё равно это не жизнь.

 - Я хотела столкнуть тебя под поезд – там же, на Спортивной, но подумала: вдруг выживешь? А ледорубом – наверняка. Он острый. Но сначала скажи.

 - Я не знаю ответа! Как мне сесть, чтоб ты могла размахнуться?

   Он принёс стул и сел лицом к стене, чтобы видеть рисунок сына: стоящий на вершине горы человек поднял руки навстречу солнцу.

 - Бей.

 - Сейчас...

 - Дина, не мучай меня. Бей.

 - Ты помнишь, как он рисовал тебе этот подарок? Ты думаешь, он тебя рисовал? Он себя рисовал. Мечту свою рисовал.

 - Дина, прости. Я сказал ему, что...
 
 - Молчи. Я давно поняла, что ты ему сказал. Не повторяй – вдруг он здесь и  услышит?  Закрой глаза, Степан.

   Он ждал удара.
   Потом повернулся: Дина стояла, высоко подняв ледоруб, и не отрывала глаз от рисунка. Он перевел взгляд:

 - Так не бывает.

 - Бывает. Значит, бывает. Господи, неужели простил? Стёпа, наш мальчик простил нас. - Она протянула ему ледоруб. – Осторожно, он острый.


   Лаяла на соседнем балконе собака, топали над потолком веселые детские ножки, шумели где-то машины - гремела, звенела жизнь.
 
   Hа стене неуютной чужой квартиры висел рисунок: гора - а на вершине, подняв руки к солнцу, стояли двое: отец и сын.


*******************
Фото из Интернета.
Автору - спасибо.