Глава 1. Новая власть. 1936 год
Деревня Мало-Менеуз стояла в стороне от большой дороги, что соединяла станцию Аксаково с районным центром Бижбуляк. За высокими сугробами темнели бревенчатые стены добротной избы Захаровых. Под белой снежной шапкой на крыше местами выглядывали клочки потемневшей соломы. Замёрзшему путнику с дороги всегда хотелось завернуть в этот стоящий на краю деревни дом – отогреться у тёплой печи, вытянуть ноги, гудящие от ходьбы. Глядя на струюящийся из трубы лёгкий дымок, ему рисовалась проворная хозяюшка с пышными пирогами и горячим самоваром.
Сквозь редкую ограду просматривались клеть под плоской крышей и мазаный сарай из плетёнки. Надёжные стены амбара, выложенного из серого песчаника, предполагали обилие в нём всякого крестьянского добра. И этот каменный амбар, и дружное блеяние овец, доносившееся из сарая, говорили о зажиточности и крепкой хозяйской руке.
Мартовское солнце весело заглядывало в подтаявшие окна.
Статная молодка лет тридцати безмятежно кормила двухмесячную дочку, когда в избу вбежала переполошенная золовка Раиса.
– Ой, беда, Альтук! Что в деревне творится!
- Что там опять?
- Безвинный народ в Сибирь угоняют!
- Эта шайка кураковских горлодёров никак не угомонится?
- Да, Кураков и его команда зверствуют. Даже стариков и детей не щадят!
– От этого антихриста добра не жди. Они отца с матерью в двадцать восьмом уже обобрали до нитки… Любимый брат из-за них в бегах….
- К твоим пошли, – бухнула мужнина сестра. – Что теперь будет?!
- У них с отцом старые счёты. Папино богачество им как кость в горле...
Раиса перешла на шепот, будто опасаясь чужих ушей, хотя на кухне возились только племяши – семилетняя Поленька и пятилетний Пантелей.
– Если бы не старания нашего Микки, нам бы тоже Сибири не миновать! Он нас тогда силком в колхоз записал. И фамилию поменял. Будто в воду глядел.
Альтук осторожно переложила сопящую Елечку в зыбку. Накидывая на ходу рыжую шубу из крашенной овчины и клетчатую шерстяную шаль, сказала старшей дочери:
- Полина, ты поглядывай тут за сестрёнкой, - уложила дочку в зыбку Альтук, на ходу накидывая рыжую шубу из крашенной овчины и клетчатую шерстяную шаль.
Перед высокими воротами Ливановых Альтук остановилась, услышав во дворе вой Аграфены, невестки Ливанихи. В санях, насупившись, восседала сама Ливаниха в овчинном тулупе, рядом тихо скулили, прижавшись друг к другу, перепуганные внучки. Старуха грозно сверлила односельчан колючими глазками.
Набежавшие соседи со злорадством смотрели, как новая власть расправляется с могущественной колдуньей, которую все страшно боялись.
Больше всех лютовал худющий, желтоволосый Ефим Кураков – первый в деревне большевик.
– Советскую власть хочешь вокруг пальца обвести!? Две шубы нацепила!
- Мироеды! Сгниёте в Сибири!
- Ванька! Семён! Вы тут сами справляйтесь! Я дальше пошёл!
– Скидавай шубу, ведьма старая!
Чернявый и востроносый, как грач, Семён Потёмкин сдирал с пожилой женщины новёхонький тулупчик, а соседи перешёптывались:
- Порчу насылала? Насылала! Вредительством занималась? Занималась! Теперь получай!
Неожиданно для всех Ливаниха встала и смачно плюнула в самодовольное лицо Потёмкина.
– Прежде тебе, Иуда, гореть синим огнём! – ткнула она рукой Сёмку в щуплую грудь. – Будь ты проклят! И весь твой поганый род!
Сёмка отшатнулся, утёршись рукавом самотканого кафтана.
– Чертова ведьма! – замахнулся он на беззащитную старуху, но под взглядом колдуньи, безвольно опустил руку. Первый комсомолец ещё мальчишкой впитал ужас перед необъяснимой властью Ливанихи.
Распалившись от бессилия и злости, он прохрипел:
– А с этих соплячек содрать платья! Напялили по сто одёжек!
- Тоже власть обмануть норовят! Змеиное гнездо! – одобрительно гудела толпа.
К саням прытко подскочил здоровый, белёсый, с бычьими глазами Ванька Силин и стал на пару с Потёмкиным стягивать платья с девчонок. Старшая, семнадцати лет, дрожа от позора и холода, едва слышно лепетала:
– Я сама.
Толпа с жадностью смотрела на бесчинства новой власти.
- Не трожь детей, голодранец лыковый! – заслонила собой внучек Ливаниха.-
И для тебя настанет судный день!- осыпала проклятиями одержимая лютой ненавистью старуха, тряся скрюченным пальцем перед носом Потёмкина. - Пожалеешь, что не сдох на нарах! Гореть тебе заживо!
-А ты за решеткой сгниешь! - угрожающе прошипела старуха, тыча в сторону Ваньки Силина. - Всяк будет тебе в лицо плевать! Каждый день будешь меня поминать! Оборотень некрещёный!
Альтук одолевали страшные предчувствия. Она очертя голову понеслась к отцовскому дому. С негодованием, расталкивая безмолвно стоящую толпу зевак, залетела во двор. Поникший отец с непокрытой головой стоял посередь двора, одинокие крупные снежинки падали на огненно-рыжие усы, ветер трепал золотистые волосы. Казалось, длинная до полу овчинная шуба придавила отцовские плечи своей тяжестью. Алексей виновато посмотрел на дочь. Марфа в клетчатом платке, в тулупе прижимала к себе большую подушку.
- Кончилось твоё время, стражник! - брызгал слюной Никитин, остервенело втаптывая ногами георгиевские кресты в белый снег. - Царю служил? Служил! Кресты носил? Носил!Как сыр в масле катался! Значит, враг народа! И сынок твой беглый тоже враг народа! Змей! Сбежал из-под самого носа исполнителей! Признавайся, стражник, где Савелий золото зарыл! -сузил глаза Никитин.
-Не знаю ничего про золото, - отвечал смиренно Алексей.
-Мы его из-под земли достанем! - злорадно усмехнулся Никитин. - У нас руки длинные. И до женки его доберёмся. Небось, она и прихватила золотишко с собой.
-А ты стражник, радуйся, что в Сибирь не сослали! Можешь, себе ещё новые хоромы строить!
Альтук едва сдерживала себя, наблюдая, как сосед безуспешно пытался вырвать железные ворота с коваными розочками- бубенчиками, символ их защиты. Как долбил мёрзлую землю под дубовые столбы. Как безжалостно волочил по снегу и грузил на сани. Дубовые столбы оставляли на чисто -белом снегу глубокие борозды, оставляя такие же глубокие раны в сердце Альтук. Бубенчики жалобно поскрипывали, разрывая душу Альтук на части. Ей хотелось броситься и придушить его на месте.
Во дворе сновали новые властители. На радость односельчан торги объявили прямо во дворе. Имущество кулаков продавали с молотка за бесценок. Дом Алексея почти задарма купил Тарас Казанцев. Живность в два счёта разобрали по соседским дворам.
Опьянённые свободой, дорвавшиеся до дармовщины, односельчане шарили по родительскому дому, как разбойники с большой дороги. Брали подушки, хватали одеяла, шерстяные ковры. Рассматривали на свету шёлковые платки, дорогие наряды Марфы, тут же примеряли юбки и платья, кафтаны.
У Альтук защемило сердце, она впервые видела родителей такими жалкими и беспомощными. Её отец, такой умный, такой сильный, бравый офицер не мог справиться с этой бесчинствующей ордой. Альтук кусала губы от бессилия, проклиная про себя новых хозяев жизни. В отчаянье бросилась к потерянной матери.
-Мамочка, прости,- горько заплакала Альтук, прижимая к себе беззащитную маму.
Невозможность облегчить долю родителей, убивала Альтук.
- Доченька, возьми себе!- протягивала как в беспамятстве мама подушку.
-Не бери здесь ничего, - одёрнул жену Микки. - Хочешь, чтобы тебя тоже раскулачили и в Сибирь отправили!
-На гусином пуху?! Давай сюда! – прытко подскочила Маруся и вырвала из рук Марфы подушку. - Всю жизнь мечтала на такой поспать!
Невысокая, худощавая Маруся в самотканом кафтане из числа новых активисток чувствовала небывалый подъём. Добра у Марфы было много, и всё отборное, первосортное. Схватив подушку, она подскочила к открытому сундуку. Растолкав остальных баб, перебрала добротные отрезы, сукно и тканые холсты. На дне сундука нащупала свёрток с семейными драгоценностями. Руки невольно потянулись к заветному узелку. Она достала богатое украшение и нацепила на грудь. Маруся выросла в бедности, у неё никогда в жизни не было даже медного колечка. Теперь за гроши купила изумительной красоты хушпу и семейные украшения Марфы из чистого серебра. Женщина неожиданно почувствовала вкус к дорогим вещам. Особенно сильную страсть питала к украшениям. В её сундуке уже хранились парочка хушпу* из кулацких домов. Это она выходила замуж в одном холщовом платье. Дочки подрастали, надо запасаться приданым. Уж она постарается. Маруся попала в правление, она знала грамоту и драла глотку на всех сходках громче всех. Агитировала, что женщина не должна сидеть у печки, не должна ткать и прясть, а должна строить новую жизнь...
... В новую жизнь старики ушли, в чём были. Алексей и Марфа перезимовали в баньке сына в соседней деревушке Светловке. Отец не хотел мозолить глаза новой власти, боялся навлечь гнев на дочь. Потихоньку Алексей поставил себе домишко, завёл корову и овец. Косил для них сена, где серпом, где косой. Заготавливал дрова на зиму. Говорил дочери с горечью:
"Никогда не думал - не гадал, что такой жизнью буду жить. Заместо подушки и перины матрас, набитый соломой. Нищие стали начальниками. Голодранцы стали героями." С новой властью Алексей так и не примирился. В колхоз не вступил.
* Хушпу-головное украшение замужней женщины из серебряных монет и цветного бисера(Чув.,)
продолжение http://www.proza.ru/2012/05/24/390