Любовь как запредельное бытие мужского и женского
Н.В. Хамитов, С.А.Крылова
Любовь как запредельное бытие мужского и женского
Глава из книги
«ФИЛОСОФИЯ ЧЕЛОВЕКА: ОТ МЕТАФИЗИКИ К МЕТААНТРОПОЛОГИИ»
Что есть любовь? Этот вопрос задает себе хотя бы раз в жизни каждый человек. И из глубин личностного бытия приходит ответ: любовь — это состояние единства, побеждающее одиночество. Речь прежде всего идет о победе над одиночеством мужчины и женщины, одиночеством, которое выступает результатом рас-половиненности человеческого рода и которое в тайном или открытом виде присутствует в обыденности и предельном бытии человека. Такая победа над одиночеством возможна потому, что в любви мы встречаем высшее проявление внутренней красоты – красоту отношений. Однако чем соединение в любви отличается от соединения в дружбе? Какие формы любви существуют в человеческом бытии? Во всех ли формах любви мы наблюдаем красоту отношений? Прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим наиболее яркие концепции любви в западной философии.
Первую наиболее последовательную и завершенную концепцию половой любви в философии Запада мы встречаем у Платона. С удивительной мифопоэтической силой мыслитель выразил ее в диалоге «Пир». В центре платоновской концепции любви — учение об андрогинах.
Платон вложил в уста Аристофана миф, который стал архетипическим основанием европейского понимания любви между мужчиной и женщиной. Сущность этого мифа, по Платону, такова: «Когда-то наша природа была не такой, как теперь... Люди были трех полов, а не двух, как ныне, — мужского и женского, — рассказывает Аристофан участникам пира, — ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и от него сохранилось только имя... — андрогины, ... они сочетали в себе вид и наименование обоих полов — мужского и женского. Тогда у каждого человека тело было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общей... Было этих полов три ... потому, что мужской искони происходит от Солнца, женский — от Земли, а совмещавший оба этих — от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала... Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов... Они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов.
И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как поступить с ними, и не знали, как быть... Наконец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит: — ... Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах. А если они и после этого не угомонятся и начнут буйствовать, я... рассеку их пополам снова... Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском. ...Итак, каждый из нас, — продолжает Аристофан, — это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину...» [4, с. 98 -100 ].
Таким образом, половая любовь, по Платону, — это жажда утраченного единства. Если одна половина находит другую, человек и познает любовь — состояние, когда «обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости..., что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время» [4, с.100].
Идеи Платона о любви между мужчиной и женщиной находят свое продолжение в творчестве Владимира Соловьева. Однако здесь акцент еще больше переносится на духовное, метафизическое отношение между полами.
Любовь для Вл. Соловьева есть абсолютное преодоление эгоистической замкнутости человеческого Я. Философ видит смысл и достоинство любви в том, что «она заставляет нас действительно, всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое в силу эгоизма мы ощущаем только в самих себе» [5, с. 119].
Вл. Соловьев видит в половой любви высшее проявление любовного начала в мире людей. Рассуждая о половой любви, он пишет: «Она отличается от других родов любви и большею интенсивностью, более захватывающим характером и возможностью более полной и всесторонней взаимности; только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божьем сказано: будут два в плоть едину, т. е. станут одним реальным существом» [5, с. 119]. Сравнивая половую любовь с материнской любовью, Вл. Соловьев говорит о том, что последняя не может достигать той удивительной полноты и взаимопроникновения, которые есть в любви между мужчиной и женщиной. «В материнской любви не может быть полной взаимности и жизненного общения уже потому, что любящая и любимые принадлежат к разным поколениям... для последних жизнь — в будущем, с новыми самостоятельными интересами и задачами, среди которых представители прошедшего являются лишь как бледные тени» [5, с. 118]. Замыкаясь на себе и отчуждаясь от любви половой, любовь матери может порождать эгоизм — как свой, так и ребенка. «Мать, полагающая всю свою душу в детей, жертвует, конечно, своим эгоизмом, — пишет Соловьев, — но она вместе с тем теряет и свою индивидуальность, а в них материнская любовь если и поддерживает индивидуальность, то сохраняет и даже усиливает эгоизм... В материнской любви нет признания безусловного значения за любимым, признания его истинной индивидуальности, ибо для матери хотя ее детище дороже всего, но именно только как ее детище, не иначе, чем у прочих животных, т. е. здесь мнимое признание безусловного значения за другим в действительности обусловлено внешнею физиологическою связью» [5, с.118 ]. Вл. Соловьев убежден, что предмет истинной любви двойственен: «Мы любим, во-первых, то идеальное (но не в смысле отвлеченном, а в смысле принадлежности к другой, высшей сфере бытия) существо, которое мы должны ввести в наш идеальный мир, и, во-вторых, мы любим то природное человеческое существо, которое дает живой личный материал для этой реализации и которое через это идеализируется... в смысле своей действительной объективной перемены или перерождения» [5, с.145]. Но что идеализируется в любви? Говоря об отношении мужчины к женщине, Вл. Соловьев говорит об отношении к Вечной Женственности. Вечная Женственность — это та часть единого Бога, которая выступает Вечной Возможностью, открывающей бесконечные горизонты для божественной Действительности. В любви каждого мужчины происходит соединение с Вечной Женственностью, существующей как объективное идеальное начало в каждой женщине. В таком соединении мужчина и женщина преображаются и приобретают богочеловеческие черты. В этом — высший смысл любви.
Продолжая идеи Вл. Соловьева, Н. Бердяев устанавливает три типа любви:
«1) Эрос в собственном смысле слова, половое индивидуальное избрание, слияние начала мужественного с вечной женственностью в Богом предназначенном конкретном образе; 2) мистическое влечение к ближнему и родному, к брату и сестре во Христе... 3) ощущение личности каждого существа, далекого, даже врага...» [1, с. 47].
По мнению Бердяева, самая могущественная, полная и одновременно трагичная — это половая любовь, она есть соединение двух полов в целостность, приближающую к целостности Бога, и другие формы любви входят в нее как составные части. Именно благодаря любви между мужчиной и женщиной реализуются второй и третий типы любви — любовь к Ближнему и Дальнему — христианская братская любовь, «влечение к вечному образу каждого существа в Боге, признание в каждом далеком потенции близкого» [1, с.47]. Ибо «с полом и любовью связана тайна разрыва в мире и тайна всякого соединения...» [1, с.17]. Эротическая любовь двойственна. Н. Бердяев связывает ее с земной, родовой любовью и с небесной, мистической любовью. Используя мифологию греков, Н. Бердяев говорит об Афродите простонародной: любви вульгарной, безлично-родовой, природной и об Афродите небесной: любви божественной, личной, ведущей к индивидуальному бессмертию. Любовь родовая, земная в понимании философа есть бесконечное дробление личностного начала, это разъединение полов, потеря индивидуальности. Н. Бердяев пишет: «В роде и родовом инстинкте нет ... ничего личного, индивидуального, ничего даже человеческого, это природная стихия, одинаковая у всех людей и общая у мира человеческого с миром животным» [1, с.23]. Философ считает, что родовая любовь стремится к бессмертию рода. Это связано у человека — как и у животного — с появлением множества несовершенных существ. Все творческие силы, данные человеку Божеством, расходуются на создание рода как телесности, подчиненной вечному возврату.
Личная же половая любовь, по Н. Бердяеву, наполнена стремлением к целостности и соединению. «Пол, — пишет Н. Бердяев, — это то, что должно быть преодолено, пол — это разрыв» [1, с.25]. Соединить же разорванность полов возможно в «творческом соединении полов», при появлении «единого духа». Женская и мужская сущности не перестают существовать самостоятельно и вместе с тем они соединяются. Они соединяются в духовном, божественно-творческом порыве. Преодолев свой разрыв, соединив половину в целое — мужчина и женщина приближаются к Божеству. «Личная любовь, — продолжает Н. Бердяев, — Афродита небесная — сверхприрода, объявляет войну смерти и необходимости, она враждебна роду, дроблению индивидуальности... жаждет индивидуального слияния и вечности, с ней связана тайна индивидуальности и бессмертия» [1, с.26-27]. Высшее проявление личной любви Н. Бердяев вслед за Платоном и Бёме видит в андрогинизме. «Достаточно ли ясна таинственная связь любви с андрогинизмом? — спрашивает Н. Бердяев. — В связи с этим раскрывается окончательный смысл любви. Андрогинизм и есть окончательное соединение мужского и женского в высшем богоподобном бытии, окончательное преодоление распада и раздора, восстановление образа и подобия Божьего в человеке. Любовь есть возврат человеку утерянной девы — Софии. ...Через любовь отчужденная женская природа воссоединяется с природой мужской, восстанавливается целостный образ человека... Любовь есть путь восхождения падшего человека к богоподобию. ...В андрогинизме есть взаимопроникновение всех клеток мужской и женской природы, то есть склонность конечная, предельная. Каждая клетка человеческого существа андрогинична, несет в себе отблеск природы божественной... Окончательная тайна бытия андрогинического никогда не будет вполне разгадана в пределах этого мира. Но опыт любви эротической приобщает к этой тайне. Связь любви эротической с андрогинизмом и есть связь ее с личностью. Ибо поистине всякая личность — андрогинна. Андрогинизм есть восстановленная целостность пола в богоподобном бытии личности. В любви должна открываться не тайна женственности и не тайна мужественности, а тайна человека» [1, с. 100-101].
В творчестве Отто Вейнингера, который был современником Н. Бердяева, мы встречаем парадоксальный лейтмотив: половая любовь как любовь к себе. «Во всякой любви мужчина любит только себя» [2, с.263]. Для понимания столь разительного афоризма Отто Вейнингера необходимо осознать, что принятие половой любви для него представляло серьезную проблему. Ибо Вейнингер достаточно жестко противопоставил мужское и женское начала. Более того, он поместил их в разные миры. Мужское есть для Вейнингера духовное начало, тогда как женское — материально. Любовь же в его понимании может быть исключительно духовным явлением. Отсюда ясно, почему Вейнингер считает, что любить способен только человек мужского пола: мужчина как дух любит в женщине лишь проекцию собственного Я. Поэтому в половой любви мужчина «любит себя не как... существо, опутанное всякими слабостями и низостями, тяжеловесностью и мелочностью своей натуры. Он любит то, чем он хотел бы, чем он должен бы быть; он любит свое интимнейшее, глубочайшее, умопостигаемое существо, свободное от гнета необходимости, от груд земного праха... Он проецирует свой идеал абсолютно ценного существа, которого не в состоянии выявить в себе самом, на другое человеческое существо — в этом и только в этом кроется значение того, что он любит это существо» [2, с.263].
«Человек только тогда является во всех отношениях самим собой, когда он любит» [2, с.264]. Таково признание Вейнингером высшего значения любви в человеческой жизни. Однако, по его мнению, любовь не может и не должна быть разделенной. И уж тем более, она не должна привести к сексуальному соединению. «Любовь ... вызывает порыв к духовному очищению, будит в нас стремление к какой-то цели, которая насквозь проникнута высшим духовным содержанием, а потому не терпит телесного соединения с возлюбленной в сфере пространственной близости» [2, с. 264].
Итак, Вейнингер убежден, что носителем любви может быть лишь мужчина. Женщина выступает только объектом, живым зеркалом, на которое проецируется и от которого отражается любовь мужчины. В таком отражении возникает идея женской красоты. «Красота женщины есть то же самое, что и любовь мужчины» [2, с.262], — пишет Вейнингер. Однако мы вправе уличить Вейнингера во внутреннем противоречии его концепции любви. Почему мужчина-дух для реализации любви к самому себе нуждается в несовершенной женщине-материи?.. Вейнингер так и не дает убедительного ответа на столь очевидный вопрос.
Позиция другого глубокого экзистенциального мыслителя ХХ века Виктора Франкла противоположна вейнингеровской: любовь есть прорыв к неповторимости другого человека независимо от его пола; именно это и определяет красоту отношений в любви. «Любовь можно определить как возможность сказать кому-то «ты» и еще сказать ему «да». Иными словами: это способность понять человека в его сути, его конкретности, его уникальности и неповторимости...» [6, с.95-96], - так просто и вместе с тем глубоко говорит о сущности любви Виктор Франкл. Любовь для него является проникновением в глубины человеческого Я — собственного Я и Я другого. Любовь — это высшая форма познания и самопознания человека. «Абсолютно неправы те, кто утверждает, что любовь ослепляет, — пишет Франкл. — Наоборот, любовь дает зрение, она как раз делает человека зрячим. Ведь ценность другого человека, которую она позволяет увидеть и подчеркнуть, еще не является действительностью, а лишь простой возможностью: тем, чего еще нет, но что находится лишь в становлении, что может стать и что должно стать» [6, с. 95-96].
Для Франкла исключительно важно увидеть в любви переживание человека как возможности. Возможности выхода за пределы здесь-и-теперь-бытия. Это позволяет Франклу говорить о любви как об открытии перспективы. Любовь для философа не замкнута в сегодняшнем дне человека с его недостоинствами и достатками. Поэтому любовь не есть обожествление наличного и обыденного бытия в любимом и любимой. Напротив, «любовь видит и раскрывает возможную ценностную перспективу в любимом. Она... своим духовным взором предвосхищает нечто: те еще нереализованные личностные возможности, которые кроются в любимом человеке» [6, с.98].
В творчестве Эриха Фромма красота отношений в любви проявляется в единстве таких конкретных явлениях, как забота, ответственность, уважение и знание. Э. Фромм определяет любовь как способность давать, а не получать. Отдавать — не значит жертвовать и страдать, — говорит Э. Фромм. Отдавать — значит жить. Если человек вносит что-то в жизнь другого, то это «что-то» так или иначе возвращается к нему. А значит, когда человек отдает, он все-таки получает. Э.Фромм пишет, что самый богатый человек — это тот, кто способен отдавать, и что бедность доводит до разложения личности не только из-за непосредственных страданий нищеты, «но и из-за того, что бедняк лишается радости отдавать» [7, с.124]. Плодотворный подход к любви — способность отдавать — вызывает ощущение глубинной полноты и радости. «Отдавать много радостнее, чем получать, — не потому, что это лишнее, а потому, что, отдавая, я ощущаю, что живу» [7, с. 124]. Говоря о любви, Э.Фромм развивает мысль о том, что любовь — это также и забота. «Любовь есть деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии того, кого мы любим» [7, с. 124].
«Тесно связан с заботой еще один аспект любви — ответственность»,— говорит Э.Фромм [7, с. 124]. Но ответственность для него не есть некая обязанность, навязанная извне. Это абсолютно добровольный акт, ответ на потребности другого человека. Как пример безответственного человека Э.Фромм приводит пример Каина, который на вопрос Бога об Авеле говорит: «Разве я сторож брату моему?» Тот, кто любит, всегда в добровольном ответе за любимого. Однако ответственность могла бы превратиться в отношение к человеку как к собственности, стать ограничением его свободы. Для того чтобы это не произошло, необходима третья составляющая любви — уважение. «Уважать человека, — говорит Э.Фромм, — значит быть заинтересованным в том, чтобы он развивался по своему собственному пути» [7, с.125]. Но любовь для Э.Фромма не только забота, ответственность и уважение. Любовь — это еще и глубинное знание о человеке. В любви скрыта потребность постичь тайну человека. Познание тайны человека в любви противоположно познанию тайны человека во власти. Первое плодотворно, второе — нет. В любви жажда познания человека утоляется путем соединения, соединения с неповторимой индивидуальностью. Власть есть познание человека, которое превращает его в вещь, собственность.
Итак, для Э.Фромма любовь есть сила, дающая человеку возможность быть собой, это единственная форма, в которой может реализоваться проникновение в глубины человеческого «Я». Э.Фромм говорит о специфическом характере любви между полами, эротической любви, как о любви к единственному и неповторимому человеку противоположного пола. Такая любовь делает человека более единым перед лицом Бытия. Именно с этих позиций Э.Фромм критикует понимание любви Фрейдом — как реализации сексуального влечения, которое в своих необыденных формах трактуется просто психической ненормальностью. Любовь для Э.Фромма — это чувство, рожденное в самых глубинах существования. Благодаря ему все остальное в человеческой жизни наполняется светом и обретает смысл. Э.Фромм пишет: «Любовь возможна лишь в том случае, когда двое общаются друг с другом на самом глубоком уровне существования, и поэтому каждый из них переживает себя на этом уровне. Только здесь, в этом «глубинном» переживании, заложена человеческая действительность, жизненность, заложена основа любви. Любовь, переживаемая таким образом, — это постоянный вызов; это не место отдыха, а движение, развитие, совместная работа; и даже то, царит ли гармония или конфликт, радость или печаль в отношениях двоих, имеет второстепенное значение по сравнению с тем главным, что двое переживают себя из самой глубины своего существования, что они едины друг с другом благодаря тому, что они едины с самими собой, а не убегают от себя» [7, с.163].
Рассмотрев наиболее завершенные концепции любви западных философов, можно сделать вывод, что половая любовь — это стремление к соединению двух личностей в единое целое и путь развития и обновления этого целого, путь, в котором открывается тайна мужского и женского.
Это позволяет предположить, что в самой любви возможны различные слои бытия. Постараемся проникнуть в них.
2. ЛЮБОВЬ: СЕКСУАЛЬНОЕ И ЭРОТИЧЕСКОЕ
Любовь и сексуальность. Понятие любви-страсти
Половое влечение как влечение к преодолению располовиненности мужчины и женщины предполагает их телесное воссоединение, называемое сексуальным. Такое соединение достаточно часто инстинктивно и отчуждено от любви. Стихия сексуального соединения сама по себе дает переживание бесконечного единства — на время сексуального акта. Но за-тем партнеров охватывает одиночество — вне стихии сексуальности-телесности они чужды друг другу.
Сексуальность как таковая не предполагает избирательности. Она является результатом инстинкта продления рода. Однако сексуальность может под-чиниться избирательности — тогда мы говорим о любви. При этом происходит возрастание сексуальности, которая поднимается над инстинктом. Во влюбленности и любви сексуальное влечение возвышается до страсти.
Мы пришли к постижению любви-страсти.
Любовь-страсть — это любовь, в которой сексуальное начало выступает основным при выраженной избирательности партнера. Любовь-страсть есть переживание, выводящее мужчину или женщину в запредельное бытие.
Однако любовь-страсть является очень неровной и, как правило, трагичной. Глубинная устремленность на обретение единства в сексуальном акте делает любовь-страсть серией вспышек со-единения и одиночества-отчуждения. Со временем периоды одиночества как скуки и тоски могут нарастать. И все же в любви-страсти есть привязанность мужчины и женщины, которая не покидает их в скуке и тоске.
Именно поэтому любовь-страсть часто может становиться неразделенной любовью при физической разделенности — она желает того, что не может быть разделено во всей полноте бытия. Любовь-страсть весьма эгоистически насыщена и требо-вательна. Она уже освободилась от инстинктивной безличной сексуальности, но находится в плену сексуальности-страсти, которая устремляет к соединению не с личностью, а с ее физическим выражением.
Бесконечная сладость любви-страсти смешивается с неизбывной трагичностью. Оставаясь в рамках сексуальной страсти, она выступает неразвившейся любовью, первичным бытием любви. Она отличается от влюбленности-страсти лишь своей продолжи-тельностью и еще большим нарастанием одиночества.
Углубление любви возможно через переход ее в сферу эротического.
Любовь и эрос. Понятие любви-дружбы
Сфера эротического — это сфера душевного общения между полами. Входя в пространство и время эротического, любовь-страсть наполняется ровной теплотой и ответственностью, которых она не знала раньше. Появляется забота, со-понимание и общение за пределами сексуального акта. Все это позволяет говорить о таком специфическом феномене, как любовь-дружба.
Любовь-дружба есть форма любви, которая основана на доминировании душевного и эротического общения над страстью. Любовь-дружба отличается от просто дружбы переживанием абсолютной незаменимости своего партнера и более полным соединением с ним.
Любовь-дружба может стать результатом развития любви-страсти. В этом развитии страсть как вспышка, за которой следует еще большая темнота, превращается в ровное и спокойное горение.
Любовь-дружба очищается от эгоизма любви-страсти и становится менее трагической. Однако при этом происходит снижение яркости любви. В любви-дружбе всегда присутствует тайная тоска по любви-страсти. Ибо любовь-дружба есть шаг по на-правлению к обыденному бытию человека.
Противоречие любви-страсти и любви-дружбы
и его разрешение. Любовь-целостность
Итак, между любовью-страстью и любовью-дружбой существует противоречие, которое не разрешается окончательно, когда любовная страсть переплетается в дружбу. Это противоречие должно разрешаться не антагонистически — путем угасания одной из противоположностей, — а синтетически и плодотворно — через их взаимослияние.
В какой форме любви возможно плодотворное разрешение противоречия любви-страсти и любви-дружбы?
Эту форму мы могли бы назвать любовью-целостностью. В любви-целостности происходит соединение мужского и женского в новом качестве — том качестве, в котором побеждается непродолжительность и эгоизм страсти, а также ровная бесполость дружбы.
Но для того, чтобы понять смысл любви-целостности, нужно начать с осознания смысла любви к себе.
3. ВЫСШЕЕ БЫТИЕ ЛЮБВИ: МЕТАЭРОТИКА
Любовь к себе: воля к самопознанию и самотворению
Любовь к себе есть преодоление эгоизма по отношению к себе. Она выводит человека из само-замкнутости и устремляет к преодолению своих пределов. И вместе с тем истинная любовь к себе порождает переживание значимости Я в любом состоя-нии. В любви к себе снимается внутреннее одиночество человека — одиночество наедине с собой, которое выступает результатом постоянного самоизменения и самообновления человека.
Любовь к себе принципиально отличается от воли к власти над собой. Воля к власти над собой устремляет личность к некой цели, любовь к себе также целе-устремленна. Но воля к власти над собой есть стремление к подчинению себя некой цели, сужение и однонаправленность личности, любовь к себе — это стремление к свободе и разомкнутости на пути к цели. Любовь к себе есть воля к самопознанию и самотворению. Самопознание и самотворение — это глубинное просветление власти. Воля к власти над собой становится конструктивной, если она дополняется любовью к себе.
Выступая волей к самопознанию и самотворению, любовь к себе порождает новое бытие человеческого Я. В этом бытии человек поднимается над познанием и творением объектов. Он меняется сам и одновременно творит образ возлюбленного или возлюбленной как своей противоположности-половины.
Любовь к себе предшествует любви-целостности. В ее одиночестве вызревают мужское и женское начала, вызревают, чтобы соединиться в целостность. И вместе с тем любовь к себе обретает окончательную глубину и смысл только как сторона, половина любви-целостности.
Преодоление разделенности мужского и женского: любовь-целостность как любовь-сотворчество
Любовь-целостность — это соединение двух способов любить себя, которые доводятся до единого способа любить друг друга. Поэтому любовь-целостность выступает гармоническим соединением любящих, в котором одинаково возвышаются и страсть, и дружба. Любовь-целостность есть абсолютное единство любящих.
Именно любовь-целостность есть то, что многие мыслители вслед за Платоном называли андрогинизмом или, по крайней мере, решительный шаг на пути к андрогинизму.
Но как реализуется любовь-целостность? Только как сотворчество мужчины и женщины. Только в сотворчестве яркость любви может быть продолжительной, более того, вечной. Поэтому любовь-целостность в своих плодотворных проявлениях есть любовь-сотворчество.
Но любовь-сотворчество есть совместное создание объектов культуры. Однако возможна и более высокая форма любви-сотворчества — любовь-сотворение как созидание нового бытия.
Любовь-сотворение как бытие-творение.
Разрешение противоречия жизнетворения и культуротворения
Любовь-сотворчество связана с созданием объек-тов культуры — культуротворчеством. В любви-сотворении происходит создание новой реаль-ности — реальности любящих.
В своих высших формах любовь-сотворение есть бытие-творение. Бытие-творение — это соз-дание новых отношений между людьми, которые просветлены культуротворчеством и культуротворением.
В бытиетворении происходит возвышение культуротворения как создания объектов. Более того, бытиетворение возвышает и жизнетворение — процесс воссоздания и одушевления человеческого рода.
В бытиетворении происходит разрешение противоречия жизнетворения и культуротворения и их глубинное соединение.
Жизнетворение и культуротворение врастают друг в друга в новом удивительном качестве. Но это врастание возможно только как результат любви. Любви между полами, которая, пройдя страсть и дружбу, становится целостностью бытия двоих и совместным творением этого бытия.
Любовь-сотворение как бытиетворение глубинно изменяет сущность и существование человека, созидает его действительно запредельное бытие.
И в этом запредельном бытии происходит окончательное самораскрытие воли и переход во вдохновение.
Очищение воли и переход во вдохновение.
Разрешение противоречия любви и свободы
Как мы увидели выше, воля есть однонаправленность человеческого бытия, устремленность к одной цели. Воле неведома полифоничность мира. Именно поэтому любая воля, замкнувшись на себе, порождает одиночество волящего.
Воля есть концентрация человеческого бытия в луч, который разрушает препятствия. Воля больше склонна не созидать, а разрушать, преодолевать, подчинять. Именно поэтому в своих наиболее простых формах она стремится вооружиться властью и, наоборот, — стать оружием в руках власти.
Но возможен и иной исход воли — переход к вдохновению. Однако если воля к вдохновению реализуется лишь в создании объектов культуры, она с неизбежностью будет подчиняться власти, власти в ее наиболее внешних формах.
Воля есть бутон, который может развернуться в цветы власти и вдохновения. Часто эти цветы растут на одном кусте, более того, на одном стебле. Во власти агрессивная однонаправленность воли усиливается, застывает и кристаллизируется; во вдохновении воля вспыхивает и разделяется на множество лучей. Эти лучи устремлены в тайны мира, которые составляют Единую Тайну. И в то же время они создают новое таинство Бытия. Воля, ставшая вдохновением, соединяет в себе познание и творение. Но такая просветленная воля возможна только в любви-сотворении.
Любовь-сотворение глубинно преобразует саму сущность волевого акта. Она превращает триумф воли в триумф вдохновения. Однонаправленность возвышается до всеединства.
Любовь-сотворение размыкает одиночество воли к власти, а также воли к познанию и творчеству. Более того, оно размыкает более возвышенное одиночество — одиночество, ставшее уединением, — одиночество воли к самопознанию и самотворению.
Любовь-сотворение превращает волю к самопознанию и самотворению во вдохновение самопознания и самотворения.
На этом пути разрешается противоречие любви и свободы. В акте вдохновения — высшем выражении сотворения любящих — свобода и любовь становятся одним и тем же.
Вдохновение самопознания и самотворения: актуализация
Во вдохновении самопознания и самотворения, которые в стихии любви тождественны познанию и творению Другого, нам открывается глубинный смысл творчества.
Творчество в своих запредельных формах есть актуализация личностного начала в мире. Актуализация означает нарастание полноты бытия личности — свободы и любви в их единстве. На этом пути творчество перестает быть лишь объекти-вацией, оно переходит в творение бытия, бытие-творение.
Актуализация личностного начала — конечный критерий глубины и истинности бытие-творения. Она поднимает человеческое объективированное творчество к божественному бытиетворению. Актуализация размыкает эгоизм объективирующего познания и творчества во всеполноту бытиетворения. Но бытиетворение как актуализация возможно только в любви и только как со-творение мужского и женского начал.
Любящие мужчина и женщина в сотворении актуализируют друг друга и сами себя. Актуализация в их бытиетворении противостоит объективации. Но это противостояние не есть антагонизм, ибо актуализация способна включать объективацию в себя. При этом объективация может быть лишь моментом бы-тиетворения, актуализация же выступает его исхо-дом и смыслом.
Актуализация есть персонализация мира, его одухотворение и одушевление. Актуализация как персонализация выступает предпосылкой и завершением бытиетворения. Она пробуждает, удерживает и развивает свободу и любовь в бытии мужчины и женщины.
Вдохновение самосотворения: метакультура
Вдохновение самосознания и самотворения, соединяясь в любви со вдохновением со-творения и бытие-творения любящих мужчины и женщины, может быть названо вдохновением самосотворения, которое тождественно любви-самосотворению. В та-ком вдохновении познание и творение себя является познанием и творением своей любящей противоположности.
Вдохновение самосотворения приходит к абсолютному преодолению одиночества объективированного познания и творчества. Поэтому оно реализуется уже за пределами культуры с ее самоценной объективацией. Утверждаясь в бытии, вдохновение самосотворения становится триумфом самосотворения и порождает метакультуру — ту сферу человеческого общения, в которой актуализация доми-нирует над объективацией.
В метакультуру можно включить мифологию, философию и религию. Во всех этих сферах объективация — нечто второстепенное; они требуют от человека не профессионализма и специализации, а всей полноты бытия. Поэтому мифология, философия и религия никогда не могут быть профессиями, которым отдаются в рабочее время и от которых избавляются во время свободное...
В мифологии, философии и религии оформляется и становится общезначимым запредельное бытие человека. Обыденность прорывается и в эти формы, охлаждая и фетишизируя их. Однако сейчас мы говорим о мифологии, философии, религии в их истин-ном, просветленном бытии.
Мифология есть запредельная ступень развития художественного творчества, метаискусство. В мифологии художественное бытие непосредственно входит в жизнь людей. Жизненность — фундаментальная категория мифологии. В мифологии наиболее ярко выражается самотворение, побеж-дающее культуротворение. Но мифология как метаискусство при соприкосновении с миром обыденного и предельного бытия может хаотизироваться и терять духовную целостность.
В философии мы можем увидеть эту утраченную целостность мифологии. Но зато в ней появляется символическая замкнутость — доминанта рационально-познающего и объясняющего начала. В философии вдохновение самопознания часто трагически разделено с вдохновением самотворения. Как мы увидели в начале этой книги, философское искусство может уступать мифологии в жизненности образов. Мифология всегда сверхсимволична, она стремится вырваться за пределы символического и быть за пределами символического. Именно это может превратить ее жизненность в бушующий хаос.
Противоречие мифологии и философии разрешается в религии, которая есть целостное соединение людей вокруг запредельного идеала. Однако в рели-гии часто происходит догматизация этого идеала, охлаждение его творческого развития, что приводит к охлаждению самотворения. Отяжеленная необходимостью просветления обыденности, религия часто становится лишь системой запретов и ритуалов. Это может приводить к ослаблению любви как единственно возможного принципа связи верующих и замене ее властью, подчинением и манипуляцией...
Таким образом, вдохновение самосотворения не реализуется до конца ни в одной из исторических форм мифологии, философии и религии.
Возможна ли такая форма человеческого бытия, которая может вместить вдохновение самосотворения? Задумавшись над этим вопросом, мы обращаемся к понятию мифософии.
Феномен мифософии
Под мифософией можно понимать реализацию запредельного бытия человека, в которой символически-самопознающее начало соединяется с мифически-самосотворяющим.
Такое соединение возможно лишь в любви-самосотворении, любви-актуализации. Именно по-этому мифософию стоит определить как сотворение любви, снимающей противоположность символа и мифа, познания и творчества.
В отличие от мифологии, философии, религии мифософия возможна только как результат целостного соединения мужского и женского начал. Именно поэтому в мифософии могут быть преодолены одиночество и уединение, преследующие челове-ка и в мифологии, и в философии, и в религии. В мифософии наиболее полно реализуются запредельный характер любви между мужчиной и женщиной, возвышающей самое возвышенное одиночество и уединение; более того, любовь выходит за пределы только любящей пары, становясь любовью к миру.
Итак, мифософия может быть понята не просто как объединение философии и мифологии. Мифософия выступает возможностью тройного синтеза мифологии, философии и религии. Таким образом, то, что мы назвали метакультурой, может обрести свое полное и устойчивое бытие только в мифософии.
Мифософия есть выражение бытиетворения, в котором максимально проявляется актуализация, свойственная любви. Поэтому мифософия есть бытие-сотворение любящих, бытиесотворение, актуализирующее все личностное в Бытии.
Мифософия проглядывает в жизни Гения, Героя и Святого, но может реализоваться до конца только в деятельности, выходящей за пределы человека современного типа — в деятельности, которая приводит к эволюционированию человеческого в на-правлении того бытия, которое европейская философия обозначила именами Сверхчеловека и Богочеловека.
Любовь-самосотворение и идея Бога. Любовь к Богу
Любовь-самосотворение как бытиесотворение, триумф вдохновения и актуализации личностного начала становится экзистенциальным основанием переживания идеи Бога. Вне любви-самосотворения человек глубинно отчужден от переживания Бога.
Божественное творение есть творение Бытия, т-гда как человеческое творение в своем привычном русле является творением культуры и порождением жизни. Лишь в бытиесотворении как актуализации перед человеком распахивается стихия божест-венного творения. Ибо божественное творение есть абсолютная актуализация личностного начала.
В любви-самосотворении, любви-целостности про-исходит выход за пределы человеческого, разделенного на два пола. В любви-самосотворении создается не просто материальная жизнь и не просто объекты цивилизации и культуры. В ней создается свободное бытие любящих как личностная жизнь, сверхжизнь. Поэтому любовь-самосотворение есть такое углубление в запредельное бытие мужского и женского, целостное порождение бытия в личностном единении мужского и женского и близко к тому, что религии всех времен и народов называют божественным порождением Бытия.
Только через любовь-самосотворение, приближающую существование человека к Божественному бытию, мужчина и женщина способны испытать действительную любовь к Богу как Абсолютной Личности, в которой соединено мужское и женское.
С другой стороны, именно любовь к Богу дает любви-самосотворению конструктивную направленность и смысл. Любовь к Богу разворачивает любовь-самосотворение в любовь-всеединство.
Любовь-всеединство и бессмертие личности
Та целостность и полнота бытия, которые мужчина и женщина получают в любви-самосотворении, выводит их из времени и дает переживание Вечности.
Любовь-всеединство становится экзистенциальным, эстетическим и моральным основанием переживания не только идеи Бога, но и идеи бессмертия личности. Во вдохновении любви-всеединства идея личностного бессмертия утрачивает свой умозри-тельный характер. Она превращается в бытие.
Вне пределов любви-всеединства бессмертие личности остается лишь гипотезой, которая выносится на суд обыденности и получает смертный приговор.
Лишь любовь-всеединство может быть экзистенциальным основанием переживания бессмертия личности. Трагическое противоречие мужского и женского наиболее полно разрешается именно в такой любви, и, выводя за пределы одиночества мужчины и женщины в обыденном и предельном бытии, означает появление запредельной полноты и смысла человеческого бытия.
Список литературы
1. Бердяев Н. Метафизика пола и любви // Эрос и личность. Философия пола и любви. — М., 1989.
2. Вейнингер О. Пол и характер. — М., 1993.
3. Крылова С., Хамитов Н. Психология красивой женщины. – К.,М., АСТ. – 2004.
4. Платон. Пир // Сочинения: В 4 т. — M., 1993. — Т. 2.
5. Соловьев Вл. Смысл любви // Философия искусства и литературная критика. — М., 1991.
6. Франкл В. Человек в поисках смысла. — М., 1990.
7. Фромм Э. Искусство любить // Душа человека. — М., 1992.
8. Хамитов Н., Крылова С., Минева С. Этика и эстетика: словарь ключевых терминов. – К.: КНТ, - 2009.
9. Хамитов Н. Философия одиночества. Одиночество женское и мужское. — К., 1995.
10. Хамитов Н. Философия и психология пола.— К.; М., 2001.