Поссорился я с женой, ушёл из дома и уехал к приятелю. Распили мы с приятелем бутылочку на его кухне, пожаловались друг другу на жён своих – мне как-то и полегчало.
И вот я возвращаюсь домой. Сижу на автобусной остановке. Жду свой автобус. Осень, холодно, сыро. А автобуса нет и нет! И темно уже. А на остановке я один. И немного даже жутковато мне. Поднял я воротник пальто, руки в карманы засунул и говорю, ни к кому не обращаясь, так, для себя: «Холодно».
И вдруг кто-то, как бы соглашаясь со мной, говорит: «Отвратительная погода». А голос говорящего какой-то странный – хриплый, механический. И не понятно, откуда он.
Оглянулся я по сторонам – никого, только пес бездомный в шаге от меня сидит. Видимо, неслышно подошёл и сел рядом. Пёс крупный, лохматый, с большой головой, грустными глазами. И смотрит на меня пёс как-то пристально, внимательно и как-то не по-собачьи – без боязни, без настороженности, свойственной уличным собакам.
«Ну, – думаю, – выпил я немного, а уж «глюки» какие-то у меня: собака говорящая!»
Сидим мы с псом, молчим. Я о жене думаю, ведь как-то с ней и помириться надо бы… Как встретит она меня?..
И опять голос слышу хриплый, механический: «Ты уж очень-то не переживай, всякое в жизни бывает».
Взглянул я на пса. Он на меня смотрит, и в глазах его сочувствие какое-то, понимание. А я почему-то уж и не удивляюсь говорящей собаке, спрашиваю: «Ты, пёс, как человеческому языку-то выучился, ведь если я кому расскажу о тебе, так мне, пожалуй, и не поверят».
Пёс долго молчал, и я уж подумал, что не хочет он продолжать со мной разговор, не дождусь я от него ответа. Но вдруг пёс как-то встрепенулся. И вот что он мне рассказал.
«Жил я у хозяина. И жил ещё у хозяина в квартире попугай говорящий. Глупый был попугай, но несколько слов говорил. Сейчас-то я понимаю, что все слова эти были нецензурные. И так любил хозяин своего попугая, что целыми днями разговаривал с ним, учил его разным словам, а когда бывали гости, демонстрировал им попугаевы успехи. Гости смеялись, удивлялись и завидовали хозяину. И вот как-то пришла моему хозяину в голову дурацкая мысль – обучить и меня человеческому языку. И взялся он за моё обучение. Да так круто взялся, что шерсть с меня летела клочьями! Бил он меня, морил голодом, запирал на целый день в чулан. А в ответ слышал от меня только: «Гав-гав». И когда хозяин понял, что все его усилия обучить меня человеческим словам безуспешны, он избил меня до полусмерти и вышвырнул из дома на улицу».
Пёс вдруг замолчал. Я взглянул на него и был поражён: впервые видел я в глазах собаки слёзы. Я растерялся, говорю: «Пёс, ты уж успокойся. Понимаю я тебя: тяжело вспоминать такое, сочувствую я тебе».
Пёс посмотрел на меня, как мне показалось, с благодарностью, поморгал глазами и продолжил свой рассказ.
«Но, видимо, обучение и побои не прошли для меня впустую. Оказавшись на улице и мыкаясь среди множества людей, общаясь с ними, слушая их разговоры, я стал замечать, что начинаю понимать значение некоторых человеческих слов, запоминать и даже произносить их вслух. А дальше – больше: тусуясь около помоек, стал находить я в мусоре книжки, ведь сейчас на помойку выбрасывают целые библиотеки. И вот как-то незаметно для себя, поначалу рассматривая в книжках только картинки, пристрастился я к чтению. Как уж так получилось, объяснить не могу, но стал я понимать и печатные слова. Помогло мне и то, что находил я на помойках и буквари, и учебники русского языка для младших классов, а по ним-то обучиться не так уж и трудно. Помню, как однажды сидел я у магазина, и вышла из магазина старушка, и уж хотела она мимо меня пройти, а я говорю: «Бабушка, покорми несчастную голодную собачку». Старушка остановилась, испуганно посмотрела на меня, всплеснула руками, заохала. «О, Господи, – запричитала она, – уж и собаки говорить научились». Убежала старушка, не покормила – испугалась. А я обрадовался: поняла меня старушка – не зря я учился, не зря столько книг прочитал. Бывало, другие-то собаки по помойкам шастают, брюхо себе набивают, а я за сараями лежу голодный, страницы букваря перелистываю, из слогов слова составляю. И вспомнил я своего хозяина: ведь если бы он тогда ко мне с добром да с лаской…»
Пёс замолчал, сидел, опустив голову, – видимо тяжело ему было вспоминать своего хозяина. Я поинтересовался: «А как звать тебя, псина, и много ли среди вас таких – говорящих?».
Пёс тряхнул головой, посмотрел на меня, отвечает: «Степаном меня кличат, а можно просто Стёпкой. А говорящий я один в районе-то, пожалуй, и в городе, и в стране, думаю. Это уж какой-то дар уникальный мне дан».
Помолчали. Спрашиваю: «А что ты сейчас читаешь, Стёпка, какой литературе предпочтение отдаёшь?»
«Да, как тебе сказать, – отвечает Степка, – поначалу-то я всё детские книжки читал. Помню, первая книжка, которую прочитал, называлась «Дети подземелья», такая грустная история, даже плакал, читая, а сейчас я больше классику читаю, и русскую, и переводную».
Степан встал на лапы, покрутился, как-то искоса взглянул на меня, спрашивает: «А у тебя-то что за неприятности?»
Засомневался я, думаю, надо ли рассказывать какому-то уличному псу, даже говорящему, о своих семейных передрягах, но решил не обижать Степку, говорю: «Да вот, с женой поругался, к приятелю сбежал, возвращаюсь домой, и не знаю, как меня там примут».
Стёпка хмыкнул, говорит: «И у нас таких сучек предостаточно: их костями хоть с головой завали, и всё будут чем-то недовольны. А ты не дрейфь, будь с женой-то построже, и всё у тебя образуется».
Сидим, молчим. Жаль мне Стёпку – умный, добрый пёс, и так судьба к нему не благосклонна. Говорю: «Стёпка, сколько же тебе можно по помойкам-то мыкаться, в голоде, холоде прозябать, ведь с твоим-то даром уникальным можно, к примеру, и в цирке выступать – и в тепле, и сыт будешь, а там и слава, и гастроли зарубежные, мир повидаешь».
Стёпка посмотрел на меня как-то грустно, вздохнул, говорит: «Нет уж, я сам по себе как-нибудь проживу и в голоде, и холоде, и слава мне не нужна, и уж был у меня опыт общения с вашим братом – как вспомню своего хозяина, так и хвост мой от страха начинает дрожать».
Чтобы как-то отвлечь пса от неприятных для него воспоминаний, интересуюсь: «Стёпка, вот ты книжки читаешь, а какое мнение-то сложилось у тебя о нас, людях, небось, нелестное?»
Стёпка, как мне показалось, несколько смутился, говорит: «Да уж и не знаю, как тебе ответить, чтобы не обидеть. А если честно, в шоке я: что вы только с собой и со своими ближними не вытворяете! Мы, собаки, бывает, что и покусаем друг друга, а потом и совестно нам как-то становиться, а вы…»
Стёпка опустил голову, помолчал, говорит: «И Бога вы не страшитесь. Жаль мне вас, плохо вы кончите».
Стёпка потоптался, как-то виновато взглянул на меня, и я понял, что он решил уйти.
«Ты извини, – сказал мне на прощание говорящий пёс, – хорошо с тобой, но бежать надо на теплотрассу, место занять для ночлега, да и книжка меня ждёт увлекательная – «Ярмарка тщеславия». Не читал?»
Стёпка вильнул мне хвостом и растворился в темноте.
Подошел мой автобус. Салон автобуса полупустой, тепло, опустил я воротник пальто, расслабился, согрелся. Думаю о жене, как-то встретит она меня.
Вспомнил добрый совет Стёпкин: «Будь с женой-то построже». Но вряд ли это поможет, уж и так и эдак пытался с ней говорить. А вот если ей рассказать о говорящей собаке – быть может, она и посмеётся, и помягчает, и помиримся мы, но нет – не поверит, скажет спьяну это все тебе померещилось.
И ещё подумал: «А ведь не читал я «Ярмарку тщеславия», надо бы почитать…»
А вот и моя остановка.