6
Суббота была заполнена до отказа визитами, так что Лиде приходилось бегать вниз поминутно: то Толик, то мама, то сотрудницы приходили. Им Лида особенно радовалась.. Правда, с ними не было Русланы, но та передала ей привет и лимоны, и Лида от благодарности забыла все обиды на Руслану, и слова ее про кошку сытую...
Внизу, в вестибюле, увидела она и Катиного беглеца, поразившись его заурядной внешности. Недаром Катя прятала от чужих глаз свое сокровище, загораживая телом, – супруг и росточком не вышел.
Лида испытала легкое разочарование и в самой Кате: как можно такому все простить? Вот если бы красивый был...
С любопытством поглядывала Лида на Людмилу Ивановну, окруженную со всех сторон родней. Даже Толика слушала рассеянно. Рядом с румяными девушками и симпатичным братом Людмила Ивановна казалась желтой и старой.
Лидина подопечная целый день лежала, отвернувшись к стене. К ней никто не приходил. Обед ей принесли из столовой, и она ела его неохотно. Держалась с Лидой она так, что та не отваживалась предложить что-либо свое, домашнее. «Неблагодарная», – чуть ли не с обидой думала Лида о Дарье, с которой она столько возилась днем и ночью, а та даже не глядела в ее сторону.
Все равно Лида терпеливо выполняла свои обязанности.
В воскресенье Лиде принесли из дому чудесный борщ, и она решила съесть его в палате.
Накормив тетю Феню, Лида устроилась на койке пообедать. Села, накрыла колени полотенцем, раскутала банку с борщом – мама навертела на нее кучу газет.
Напротив Дарья вяло болтала ложкой в своей тарелке. Людмила Ивановна возмущалась в своем углу:
– Вот наглецы! Мало того, что мы сами лежачих кормим, так еще и тарелки грязные за ними выноси! Прямо есть не могу, как погляжу на Фенины объедки.
– Я сейчас сама вынесу, – сказала Лида. – Вот только тетя Даша доест...
– Нет, надо было мне со всеми уйти! Воздух здесь спертый ужасно!
– Та замовчь ты, балалайка!! – оборвала ее Дарья и отодвинула свою тарелку рывком, проливая похлебку на стул.
– Вы – грубая, невоспитанная женщина, – возмутилась Людмила Ивановна. – Вы нам за три дня жизнь отравили... Ладно, черт с вами!
Лида вздохнула, стараясь не слушать, открыла банку с борщом, и сразу поплыл по комнате одуряющий запах...
«Мамочка моя славная, – расчувствовалась Лида, – как она торопилась, чтобы горячим донести!»
Вспомнился родной дом, нестерпимо захотелось туда, где ее ждут и любят, где нет никаких сложностей. Даже слезы на глазах выступили.
– Борщу хочу! – прервал ее мысли требовательный голос.
Лида замерла с ложкой у рта. Подняла глаза и встретила такой тоскливый взгляд Дарьи, устремленный на ее банку, что растерялась.
Нет, ей не жалко было борща, она, конечно, угостит. Но как это сделать? Прямо так, в банке отдать? Только сначала самой поесть? А вдруг Дарья побрезгует после нее? Или сходить в столовую за чистой тарелкой, перелить и ...
– Не делайте глупостей, Лида, – строго сказала наблюдательная Людмила Ивановна.– Слышали, сколько у нее болезней? Начнется приступ – вам отвечать придется... Тетя Даша, вам кислого нельзя. У вас почки больные. Уж потерпите.
«И правда, еще помрет из-за меня», – с каким-то облегчением подумала Лида.
Дарья молча отвела глаза и даже отвернулась. Потом растерзала ложкой тефтельку, проглотила ее. Лида съела немного борща – и снова натолкнулась на откровенный по-детски Дарьин взгляд.
– Может, вам киселя с лимоном дать? Если кисленького хочется?
Дарья, не отвечая, выпила бесцветный больничный компот и стала укладываться.
Борщ свой Лида доела в столовой. Вернулась она с остальными женщинами. Баба Дуся с порога зацепила ногой Дарьин стул, чуть не перевернув его, чертыхнулась и весело крикнула:
– Прогадали, Людмила Ивановна! Курицу давали! На первое – куриный суп, на второе – куриные косточки, и даже в компоте плавали куриные перья!
Верочка расхохоталась, и Лида, коротко взглянув на Дарью, что лежала на спине, сказала:
– Давайте потише, а? Пусть тетя Даша поспит.
– Пусть, – милостиво разрешила баба Дуся.
Лида с удовольствием вытянулась под одеялом, ощущая приятную сытость и душевный покой. Только что в столовой ее позвала к общему столу Катя...
Все улеглись, и в палате наконец установилась тишина. Но вместе с нею какая-то неосознанная тревога охватила Лиду: в этой тишине чего-то не хватало. Она глянула на Дарью – та не спала, смотрела в потолок, открыв глаза. Лида снова прислушалась. И вдруг поняла: не хватало натужного, с присвистом, дыхания Дарьи, к которому уже все привыкли...
Она испуганно покосилась на соседку – и закрыла лицо руками. Дарья смотрела в потолок не моргая.
7
Они долго слонялись по коридору, не решаясь войти в палату, где лежало прикрытое простыней тело Дарьи. Одна Людмила Ивановна спокойно наводила порядок в своей тумбочке. Наконец, она рассердилась, выглянула в коридор:
– Вы как дети, право! Покойников не видели? Особенно вам удивляюсь, Евдокия Петровна! Идите сюда, полежите немного. Она прикрыта, запаха нет, да и скоро унесут.
Все покорно потянулись в палату. Проходя мимо Дарьи, вздыхая, косились и тут же отводили глаза. Лида присела на Верочкину койку – не лежать же ей ряжом с трупом...
Говорили шепотом. Катя задумчиво сказала:
– Одинокая была, говорят... А страшно-то как, наверное, умереть среди чужих...
Сердце у Лиды сжалось. Она и так испытывала какую-то смутную вину перед Дарьей, а Катины слова растревожили еще больше.. Захотелось лечь, чтобы никого не видеть. Она пошла к своей койке и, стараясь не смотреть в сторону Дарьи, устроилась поверх одеяла.
Дверь отворилась, и вошла пожилая женщина в старом пальто и больничном халате сверху. Она поздоровалась рассеянно, не сводя глаз с Дарьиного тела, медленно покачала головой. Потом отвернула край простыни, взглянула, сказало горестно:
– Отмучилась, бедняга.
– Что ж вы раньше не приходили? – резко спросила Людмила Ивановна.
Женщина неторопливо отыскала глазами, кому отвечать.
– А сама болела. Меня в больницу было отвезли, потом вернули, а она, значит, давно хворая. Я с внуком живу, он и «скорую» для Даши вызывал, я ж не могла, болела. Вот, встала уже, борщу ей принесла, как обещала. Не успела, значит...
При этих словах Лида замерла, затаила дыхание. А тетка продолжала, и теперь Лиде казалось, что ее хлещут словами по щекам, хлещут больно, зло, с удовольствием:
– Борщу, говорила, принеси. А я... не успела вот. Она гордая была, страсть какая. Я ей: давай наготовлю, давно лежишь. А она: сама! Не надо, говорит, я сама! Внук мой ей только картошку покупал, не могла она, тяжело таскать... А как «скорая» увозила, она и говорит: ладно, борщу навари, так скучила за борщом...
Это было невыносимо. Лида зажмурила крепко глаза, чтобы не видеть говорливой тетки, изо всех сил прижала ладони к ушам. Чужой жалостливый голос отодвинулся, зато свои мысли – безжалостные, четкие – оглушили ее: «Это было последнее ее земное желание, а я... я отказала! Отказала!»
Перед внутренним ее взором в мучительно-медленном темпе прошла вся сцена: «Борщу хочу!» – звучал тоскливый голос, и возникал настойчивый жадный взгляд, устремленный на банку с борщом...
И снова, снова повторялось, как в жутком сне... Одни и те же движения, одни и те же слова...
Лида выпрямилась, рывком закрыла лицо руками и бурно, взахлеб разрыдалась.
Никогда еще в своей жизни не плакала она так отчаянно, громко, без оглядки на людей.
Стало тихо. Тетя Феня прислушалась, заворочалась, беспокойно завертела головой и вдруг ясным голосом спросила, поймав паузу в этом плаче:
– Умерла командирша? А? Или родился кто?
Евдокия Петровна успокоила ее:
– Родился, родился...
конец
1981 г.