Почему князь Мышкин находился с Рогожиным возле убитой Настасьи Филипповны?
Почему он не отшатнулся в ужасе, когда понял? Почему не убежал, не зарыдал, не закричал и не забился в припадке?
Только ли потому, что это событие предвидено и понято было им в самом начале романа, когда его спросили о том, женится ли Рогожин на Настасье Филипповне?
Он ответил тогда, что "женится... а назавтра и зарежет ее, а может быть через неделю".
Но как бы он ни предвидел, а сам факт того, что он, держа того в объятиях, сидел с Рогожиным у страшной постели?
Думается, что здесь надо - как и вообще во всех вопросах, связанных с произведениями Достоевского- искать ответ у самого Достоевского, только в другом месте, в другом тексте.
Когда Раскольников признался Соне Мармеладовой, что это он убил старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету, первое, мгновенное ( я бы употребила здесь слово " выношенное"), установленное в сознании русского человека, у самого Достоевского, убеждение Сони. Она кинулась к нему со словами:
- НЕТ ТЕПЕРЬ НЕСЧАСТНЕЕ ТЕБЯ ЧЕЛОВЕКА НА ВСЕМ БЕЛОМ СВЕТЕ!
Вот, думается, ключ к пониманию этой сцены у постели мертвой Настасьи Филипповны. Где он провел с Рогожиным всю ночь. Понимая, что сотворил с собой этот человек.
Всякие слова о душевном состоянии князя здесь лишние. Кроме вот этого исконно русского народного отношения к преступнику как к человеку глубоко несчастному. Достоевский, проведший на каторге восемь лет и повидавший слишком многое, имел право на это убеждение.
Солженицын в " Архипелаге ГУЛАГ(е)" говорит о том же, рассказывая , как к поездам, везущим ЗКа , подходили русские женщины и подавали им какие- то от себя оторванные, от своих детей, скудные продукты. Жалеючи " несчастненьких", какое бы преступление они ни совершили, и убийство в том числе.
Понимают ли сами преступники свое несчастье, - это совершенно другой вопрос. В " Преступлении и наказании " он решен однозначно, даже и по композиции, посвящающей всего одну из шести частей преступлению и собственно наказанию остальные пять.
Для князя же Мышкина это была последняя капля в том, что с ним, с живым подобием Христа, сделали люди.