Антоныч,вне всякого сомнения, был настоящим актером, с большой буквы! Родись он в другом месте и времени, возможно, что весь мир восхищался бы его ярким комедийным талантом. Но судьба уготовила ему скромную миссию: директорство в стареньком ДК — главном оплоте провинциальной культуры. Здание было построено еще до революции, а приколоченная у парадного входа табличка извещала, что в 20-е годы в этих стенах перед трудящимися состоялось пламенное выступление всенародного старосты Михаила Ивановича Калинина.
Увы, время для полноты раскрытия артистического таланта Антоныча оказалось не самым подходящим. В те годы над сценой пятилетками пылились кумачовые плакаты с емкими, как тост, и навечно актуальными брежневскими лозунгами: «Экономика должна быть экономной» и «Миру - мир!».
Ну, а на самой сцене силами труппы местечкового любительского театра ставились архаичные, зато идеологически выдержанные пьесы Александра Островского. Эра телевидения еще только осваивала эфирные просторы, и аншлаг на спектаклях был всегда обеспечен. Горожане театр обожали, втайне гордясь его существованием, позволяющим говорить: «Нет, сегодняшний вечер у меня занят... Иду, знаете ли, на премьеру спектакля»
Театр был любимым детищем Антоныча, где он совмещал актерство с функциями режиссера-постановщика, гримера, костюмера и прочая-прочая... Внешность Антоныча была самой что ни на есть сценической, эдакий микс Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке» и пана Владека из «Кабачка 12 стульев». С такой фактурой - любое амплуа подвластно! И он блистал на сцене, личным примером доказывая, что даже ничтожная роль второго плана при грамотной подаче может оказаться знаковой.
Свою директорскую должность он играл столь же виртуозно, копируя образ экранного коллеги - Серафима Огурцова из «Карнавальной ночи»: носил мешковатый двубортный костюм и неизменный начальственный атрибут — широкий куцый галстук. Но этот имидж был предназначен для посторонней публики, а сотрудники ДК напускную бюрократическую строгость Антоныча игнорировали, ибо по натуре он был отзывчив, отходчив и добродушен.
К тому же, как и большинство несостоявшихся гениев, всполохи своих нерастраченных творческих амбиций Антоныч частенько тушил известным и проверенным русским способом. А человек в похмельном состоянии склонен к самоедству, чувствуя себя приниженным и виноватым - перед собой и всем окружающим миром. Аморально читать кому-то морали, когда самому хочется слезно виниться и каяться, прижавшись лбом к холодному боку графина!..
Годы в провинциальном городке текли плавно и безмятежно. Антоныч тихо старел и, уже почти смирившись с действительностью, уныло плыл по жизненному руслу к пенсионному причалу. Благо, рабочий механизм культурного учреждения функционировал с бесперебойностью вечного двигателя, и лишь «ансамблисты» доставляли Антонычу разного рода неприятности.
Составы вокально-инструментальных ансамблей в ДК периодически менялись. Одни музыканты, достигнув призывного возраста, уходили в армию, однако на смену им приходили другие, но не менее шебутные персонажи. Упразднить ВИА было никак нельзя — «ансамблисты» были палочкой-выручалочкой, выступая на танцевальных вечерах и на всех праздничных мероприятиях.
Антоныч лишь по-отечески журил длинноволосых рок-музыкантов, прося о малом: не превращать вечерние репетиции в ночные оргии, а храм культуры в притон. В качестве высшей меры наказания он иногда менял дверные замки, но молодежь умудрялась проникать через окно, предусмотрительно открыв шпингалеты. Музыканты Антоныча уважали, искренне не желая его подставлять, но однажды случилось непоправимое...
Традиционным местом проведения масштабных партийных собраний был концертный зал ДК. К таким мероприятиям готовились загодя и тщательно: производилась генеральная уборка, на сцене устанавливали гипсовый бюст Ильича, непременную трибунку с гербом СССР и президиумные столы, которые покрывались красной бархатной скатертью. Так было и на этот раз.
Утром в ДК начал работу районный партактив. Но едва первый докладчик встал к микрофону, как в зале начались смешки и перешептывания. Товарищи из президиума жестами и постукиванием карандаша по графину, призывали партийцев к порядку, но эпидемия смеха уже пошла гулять по рядам. Кто-то из зала догадался послать в президиум записку, прочтя которую, председатель собрания, немедленно вышел из-за стола и, осмотрев бархатную скатерть... объявил пятиминутный перерыв.
Скатерть заменили и актив продолжился. А вечером, расстроенный после разноса Антоныч, проводил среди музыкантов служебное расследование на тему: кто из «подлецов-святотатцев» осмелился осквернить сцену? В ходе разборок выяснилось, что в роковой вечер кто-то из гостей музыкантов, под шумок уединялся на сцене с подружкой. Вероятно там, за закрытыми кулисами, и состоялось торжество пылкой любви, следы которой вызывающе запечатлелись на помпезной праздничной скатерти...
В райкоме отреагировали быстро: Антоныча в срочном порядке проводили на пенсию, торжественно вручив почетную грамоту и нагрудный знак за многолетний вклад в развитие культуры.
Вскоре наступила эпоха Горбачева - с ее гласностью, пустыми прилавками и продовольственными талонами. И случилось в городке небывалое - махровым цветом расцвело беспредельное дачное воровство! Причем воровали всё подряд и внаглую. Налетчиков даже не смущало наличие хозяев, оставшихся с ночевкой в дачных домиках. Блокировав входную дверь каким-нибудь дрыном, незваные гости цинично рекомендовали хозяевам проявить благоразумие и не высовываться, пока они не уйдут.
В связи с этими событиями знакомые Антоныча попросили его безвыездно пожить несколько недель на их даче, пообещав обеспечить продуктами и даже «суточными» - на бутылочку самогона для храбрости. Самогоном торговали рядышком, в неприметном, увитым виноградом домике в конце дачной улочки.
Дачная жизнь несказанно полюбилась Антонычу! Он буквально слился с природой, рано просыпался, встречая нежно-желтые рассветы, и зачарованно провожал живописные закаты. Последние дни бархатного августа были щедро напоены теплом и звенящей цикадной тишиной. Райская благодать!
Копая компостные траншеи под будущие огуречные грядки, Антоныч между делом общался с соседями, а вечерами совершал традиционный променад за бутылочкой самогона. Несмотря на дешевизну самогон был превосходен! Настоянный на дубовой коре, зверобое и богородской траве, напиток обладал благородным коньячным цветом и гаммой непередаваемых вкусовых оттенков. Под отварную картоху и овощной салатик Антоныч экономными глотками смаковал этот дивный «дачный бальзам». Отужинав, он устанавливал перед домиком уютное старое кресло и до сумерек перечитывал произведения любимых классиков, время от времени отрываясь от книжки, чтобы полюбоваться красками угасающего заката.
Однажды, спасаясь от ночной духоты, Антоныч устроил себе лежбище в компостном ровике, постелив на травяное ложе старенькое солдатское одеяло. И в ту ночь ему открылось еще одно дачное чудо! Лежа на спине, можно было любоваться звездным небом, мысленно путешествовать по Млечному пути, а если повезет, то увидеть падение небесных светил. Антоныч старался не пропускать бесплатные сеансы небесного планетария, немного досадуя, что, прожив жизнь, он умудрился не замечать этой фантастической красоты!
В одну из таких ночей Антоныч незаметно для себя крепко заснул в своем «планетарии» и очнулся от металлического лязга. Осторожно выглянув из ровика он увидел, как два молодых мужика, нисколько не таясь, с азартом копают картошку на вверенном ему участке. Свет полной луны позволял дачным воришкам сноровисто выполнять свои, и судя по всему, привычные ночные делишки. Мелкими клубнями копатели пренебрегали, поэтому достаточно ходко продвигались к ровику, в котором затаив дыхание притаился дачный сторож.
Антоныч понимал, что встреча не минуема, а исход ее непредсказуем: воришки могли запросто огреть по голове лопатой. Выяснение отношений при любом раскладе не сулило ничего хорошего. От отчаяния Антоныч решился на неординарный поступок — пугнуть непрошеных гостей, сыграв роль мистического «черного монаха».
Накинув одеяло на голову, чтобы тень от «капюшона» падала на лицо, он начал медленно подниматься из своей траншеи. Боль в затекшей ноге вызвала непроизвольный глухой стон, на который отреагировали «копатели». Выронив лопаты, они в растерянной зачарованности смотрели, как из-под земли вырастает таинственный черный силуэт... Антоныч, поднявшись на земляной гребень и уже возвысившись над ними, тихо, но властно произнес:
- На колени, смертные!
У «смертных» сдали нервы, и они, побросав лопаты, не выбирая дороги помчались к забору. Чтобы усилить эффект Антоныч захохотал утробно и раскатисто. Смех получился настолько зловещим и демоническим, что у самого по телу прокатилась ледяная волна мурашек. В Антоныча будто вселилась нечистая сила, наделив его безрассудной звериной храбростью. Подхватив прислоненные к бочке грабли, «черный монах» пустился в преследование...
Одному из копателей удалось одним махом преодолеть штакетник, зато второй, видимо, зацепившись одеждой за проволоку, судорожно пытался перевалиться через забор. Культурный инстинкт не позволил Антонычу ударить человека орудием мирного труда, поэтому он лишь с силой провел зубьями грабель по спине деморализовано противника.
Зубцы грабель скользнув по футболке, зацепились за резинку спортивных трико и стащили их. Одновременно с диким воплем раздался громкий неприличный звук и... в воздухе запахло «зрелым мужеством»... Бедняга отчаянно рванулся, и перевалившись через спасительный забор, кинулся в темноту. Немного погодя Антоныч услышал хлопок автомобильной дверки и звук стремительно уезжающей машины. Вскоре все стихло, а произошедшее казалось кошмарным сном, от которого в реальности остались пустые и наполненные мешки с картошкой, две трофейных лопаты и ведро.
Через пару дней, покупая у хозяйки неприметного домика «дачный бальзам», Антоныч похвастался ей своим ночным приключением.
- Ты пока никому не рассказывай об этом, - попросила дачница. Уже слух пошел, что в здешних местах в полнолуние стала появляться какая-то нежить. Знаешь, и воровство сразу прекратилось!
- А это тебе вот, лично от меня - премия! За твою находчивость и талант, артист! - женщина с улыбкой поставила на перильца крылечка еще две бутылочки бальзама.
Когда Антоныч рассказал мне историю про «черного монаха», то с гордостью резюмировал, что вряд ли кому из актеров удавалось довести зрителя до симптомов «медвежьей болезни».
- Тут бы и сам Станиславский воскликнул: «Верю!». Такое «ароматное» подтверждение, для меня ценнее любых оваций и букетов! Согласно изречения, что жизнь театр, а люди в ней актеры, то получается, что роль монаха у меня заглавной оказалась, - констатировал старый артист, добавив, что воровство в том дачном товариществе и вправду прекратилось... До сей поры!