ДОРО 2 глава 60 Нагваль Милла

 

  Отрывки из романа-утопии "Незаконные похождения Мах’а и Дамы в Розовых Очках", повествующего о смутном времени распада государство образующих, общечеловеческих, моральных норм, когда на грешную землю нашу поднялась из самой Преисподней одна из богинь Ада, некая сверх могущественная демоница Велга, дабы, воплотившись в тело избранной Ею женщины, разжечь среди людей ещё большую смуту, ускоряя падение человечества во тьму.


  -  Согласие твоё принимаю, как призыв к действию! Итак, готовься, Милла! Распахни-ка свою душу! – накинулась хлёстким, словно ветер, эмоциональным порывом на Милославу Велга.
   В тот же миг Милослава ощутила врывающийся в её глаза ветер.  Прорвавшийся сквозь колодцы зрачков в самый мозг, да ударивший изнутри в центр головы, в макушку, тут же отразившись от черепного купола, ветер тот махнул вниз, и взбудоражил нутро и члены, лёгкие и сердце, печень и железы, отчего Милослава испытала ни с чем не сравнимое возбуждение, граничащее порогом с переизбытком чувств, способным даже уничтожить само тело и теплящуюся в нём жизнь. Что-то похожее, но выраженное не так экстремально, как в сей миг, Милла испытывала в моменты крайнего переутомления от своих порочных утех, когда буквально теряя сознание от опьянения стимуляторами, спиртным, сексом и красотой создаваемых в эротическом искусстве образов, она проваливалась в какую-то черноту или прямо в иную реальность – в сон, очнувшись от которого, долго не понимала, где её истинное бытие.
   В тот же миг образ Велги на экране, из энергичной Дамы в Розовых Очках, неумолимо принялся преображаться в заурядную своей человеческой природой, хотя, и божественно красивую, статную и видную, немолодую женскую особу, блекнущую цветом лица от утекающей через пулевые раны жизни.
   Начиная терять сознание от обуявшей её чрезмерной силы, бешеной энергии, совладать с коей помогла лишь многолетняя практика йоги и Ци-Гун, Милослава всё же успела идентифицировать тот новый облик, что приняло тело Дамы на экране: она узнала в той, коя носила энергию Нагваля, баронессу Калиостро – далёкую праправнучку знаменитого в XVIII веке мага, чародея и плута, оставившего своим родным потомкам достаточное состояние, для приобретения реабилитации его скандального имени, через волшебный оберег социального порядка, в виде высокого дворянского статуса.
   Милослава была знакома с ней лишь кратко, когда их свёл, ради светской беседы, один влиятельный серый кардинал индустрии кинопроизводства и проката. Её – баронессу Калиостро, прослывшую в столице, сей лютой ночью Велгою, заинтересовал ведомый Милославе вопрос из области Восточных эзотерических телесных практик. Обсуждая его с ней подробно, они, испив по бокалу шампанского, сошлись во мнениях до самой дружбы, но, продолжив обсуждать ту тему, незаметно окунулись в другую – касательную литературных идей, где, запутавшись в противоречивых мнениях, тут же и поссорились, обругав одна другую шлюхой, да ханжой.
   Расхождение во мнениях у них в ту пору вышло из-за частой причины распрей – из-за вопроса морали и нравственности. Милослава в той беседе пыталась подчеркнуть свою нарочитую светскую непогрешимость – пустить в глаза пыль своим, отрепетированным на виртуальных моделях поведения образом. Баронесса же вульгарно выставляла напоказ бесстыдство, иронизировала надо всеми обсуждаемыми темами, выворачивала наизнанку суть любого обсуждаемого вопроса, призывая к бесстыдству и единственному натурализму жизни во природе.
   Сам принцип вероятного греха встал меж ними непреодолимым препятствием ко взаимопониманию, отчего, внезапно завязавшаяся меж ними дружба, тут же перевоплотилась в страстную вражду, как бывает у людей, весьма похожих друг на друга своими порочными качествами. Вдобавок к этому, баронесса позволила себе попытку втянуть внешне добродетельную Миллу в какой-то свой порочный бизнес, выступая в роли продюсера, спонсора и директора фильмов о жарком.
   Когда Милослава раскритиковала жанр порно, баронесса Калиостро невозмутимо предложила присоединиться к созданию какой-то психологической драмы о сексуальных извращенцах, предлагая рассматривать этих людей лишь с психологической перспективы – в канве их повседневного быта и социальных мотивов поведения. Сама тема была уже отвратительна, хотя, на фоне откровенного порно, несла в себе какой-то рациональный элемент.
   Предложенная баронессой сумма за участие в съёмках и помощи создания сценария, чуть было не заворожила-таки то нравственное возбуждение отрицания аморальности таких идей, что выгораживала перед собой щитом Милла. И всё же, она отказалась, узнав о том, что баронесса полезла в логово к столичным Азирийским Анархистам, ища себе сюжет погорячее.
   Где-то внутри себя (а внешне – без свидетелей, в окружении зеркал виртуальных образов и моделей поведения) Милослава жаждала запечатлеть себя в, изумительной красоты, порно, поставленному с собственного сценария, но вот ввязываться в какие-то дремучие и небезопасные дебри человеческих страстей и судеб, в её планы не входило. Поэтому, ещё пуще накалилась страстями Милла, отказывая себе из страха и брезгливости в сокровенном, и выражая сие противоречие в агрессивном отрицании всех, предложенных баронессой затей.
   Оскорблённой где-то в самом глубоком естестве, Милла рассталась в тот день с баронессой в ссоре, внутренне негодуя на себя, на неё и на весь белый свет.
   Ныне же, Милослава удивлялась собственной забывчивости и невнимательности, удивлялась тому, как сумела не узнать баронессу прежде, глядя на созданный Дамой гипнотический образ-фантом, обличённой в Розовые Очки Велги. Так преобразилась Дама и так преобразилось естество Милославы, но, если Дама в Розовых Очках теряла миг за мигом очаровывающую индивидуальность могучего духа, то Милослава – наоборот – лишь оживлялась всё сильней, приноравливая своё тело, разум и чувства к сокрушительной, сверхчеловеческой силе – к энергии Нагваля, к воплощению богини Велги.
   Миг за мигом осознавала всё сильней ту мощь, что вошла в неё Милла. И вот, и чувства её наполнились самодостаточным блаженством и безразличием к любой суете, вплоть до суеты агонизирующего в предсмертии, своего недавнего тела баронессы.
   Окончательно сняв с себя налёт вдохновения богини, лицо баронессы приняло свой естественный, ироничный ко всему вокруг вид, а приняв собственный лик, и фигура её застыла в бездушном хладнокровии, мягко и вальяжно повалившись на холодную подножную брусчатку Тверской улицы, загороженной, застрявшим меж домов лопастями, вертолётом. 
   Глаза Миллы оторвались от экрана и оглядели всё вокруг с каким-то восторженным интересом, как озирают мир впечатлительные и умные дети.
  - Приветствую тебя, Милослава! Отныне, можешь жить с особой силой!... А, чтобы понимать ту силу правильно, ты будешь теперь едина со мной – Велгой! – глянув на себя в зеркало, манифестировала проявившуюся в ней новую жизненную силу Милослава, голосом своим, звуча подобно Велге. Вместе с высказанной ею репликой, вырвавшейся откуда-то с глубины души и сознания, Милла осознала разгоняющийся в её разуме поток чужих мыслей; осознала затопляющий все её привычные рассуждения и беседы с самой собою, оглушающим шуршанием, разгулявшийся в голове ветер, доносящий всё настойчивей неведомые ей прежде откровения, потоки и обрывки глубоких мыслей и откровенно высоких помыслов. Собственные её привычные убеждения меркли под этим неукротимым натиском голой правды и жестокой логики, но некоторый компромисс с этой силой всё же проявился, через общность женщины и богини, иронизировать надо всем человеческим логосом, над суетой и социальным порядком, охраняющим откровенную глупость, зло и глумление над здравой рассудочностью и инстинктами. Таким образом, часть мыслей Милославы лаконично завязалась в узел изощрённого ума Велги.
   Отныне речь и мысли Миллы звучали грациозно, гениально, покуда Велга видела наперёд многие события и руководствовалась соображениями потустороннего мира, где правила духовной обителью и не смела допускать глупостей или умственной лени. Отныне мысли Милославы преобразились и в своём содержании, и в обрамлении самого способа их изложения. И можно было бы считать её пропащей, как будто бы потерявшей свою идейную независимость, свою психологическую индивидуальность, если бы не приданное ей Велгой внутреннее содержание многих, не противоречащих друг другу, идейных основ, отталкиваясь от которых в своих мотивах поведения, Милла фактически продолжила привычное ей, прежнее существование, в рамках жизненных наработок и целесообразных возможностей.
   Но вся целесообразность устоявшегося образа жизни Миллы, рассматривалась с этой минуты через кристалл критического и нацеленного в самую высь ума Велги. Отныне Велга выносила окончательные суждения, позволяя разуму Миллы впутываться во все, привычные ей коллизии.
   Совершенно спокойно восприняла Велга немедленное желание Миллы раскритиковать происходящие с ней метаморфозы, как навязанные живыми галлюцинациями грёзы. Так же безучастно и хладнокровно наблюдая за нею изнутри, позволила Она Милле отрезветь, в разъедающем кожу тела до боли, ледяном шарко. Также невозмутимо Позволила ей допустить до самой себя маленькую глупость, оправданием которой послужила её взбалмошное внутреннее состояние, когда, рявкнув самой себе в отражение от зеркала, презрительное: “Доигралась!” – она, тут же следом, и противоречиво мяукнула, со снисхождением и слабостью в голосе: “Большой человек… Ну, чем здесь поможешь?... Если разум мой заблудился и заглючил, то следует обратиться к специалистам, или, хотя бы, к тому, чей разум непогрешим… Это достаточный повод для встречи со светлоголовым Меркурием, - ведь, недаром, он, наверное, президент Азирии!”