Бомба для России

Леонид Зуборев Зубарев
               
                БОМБА ДЛЯ РОССИИ


                Документальный роман-детектив   




                США провели успешное испытание   
                и сохранят межконтинентальную 
                баллистическую ракету Minuteman III
                с усовершенствованной боеголовкой МК21
                до 2030 года.
                Интерфакс               

 
   ПРОЛОГ
                ОСЛЕПЛЁННЫЕ  СОЛНЦЕМ

        Было еще темно, когда возбужденные физики собрались в ожидании руководителя испытаний. Все столпились возле блиндажа командного пункта, в двадцати километрах от «сюрприза».
       – Прибыл, – прошептал Курчатов, провожая нервозным взглядом появившийся из темноты автомобиль, с ярко светившими фарами и занавешенными окнами. Автоматчики, дежурившие у ворот, пропустили следом грузовую машину с сопровождавшей Берию охраной. На полигоне на них взирали с леденящим ужасом. В случае неудачи незавидная участь ждала участников проекта: военных Берия собирался поставить к стенке, а ученых отправить в тюрьму. У Сталина уже была в запасе группа физиков, готовая сменить академика Курчатова и его коллег.
        Ученым было приказано догнать Америку, и они делали все возможное на полигоне, симбиозе исследовательского института, опытных заводов и большого лагеря. Руками заключенных строились заводы, испытательные площадки, дороги и дома для сотрудников. Зэки же жили в бараках и ходили на работу в сопровождении овчарок. Ежедневно по утрам у домов, где жили ученые, мимо окон с занавесочками ползли длинные серые колонны теней.   
        На сверхсекретном «Арзамасе-16» все свершалось под недремлющим оком Лаврентия Берии. Группы имели кодовые наименования. Одна называлась «Израиль», вторая – «Египет». Их работу координировал Игорь Курчатов.  «Израилем» руководил академик Юлий Харитон.
         Яков Зельдович и Харитон еще десять лет назад создали теорию цепной реакции деления урана. Все это позволило Советскому Союзу, несмотря на общее отставание и последствия войны, в удивительно короткое время ликвидировать американскую монополию.    
         Перед испытанием атомной бомбы Курчатова и Харитона вызвал Сталин. Харитон встретился с ним глазами. Харитон был удивлен малым ростом вождя, но взгляд у диктатора был настолько волевой, что ученому стало не по себе. Вождь уже знал, что после испытания не останется ни одной готовой бомбы и поинтересовался:
          – А нельзя ли вместо одной сделать две, пусть более слабые?
          – Нельзя, – отвел взор  Харитон. – Технически это невозможно.

XXX

        Ровно в 7 часов, разогнав предрассветные тучи, над Семипалатинском всплыл алый полукруг. Когда грибообразное облако сменило угасшее искусственное зарево, до командного пункта докатился раскатистый грохот. Берия, видя, что взрыв удался, забыв снять очки с затемненными стеклами, бросился к Курчатову, обнял его и расцеловал.
        – В случае провала, нас всех ожидало большое несчастье! – признался Берия.   
        Затем начальник разведки, отвечавший перед Сталиным за проект, сочинил с Курчатовым телеграмму об успешном испытании:
        «Москва. Кремль. Генералиссимусу Сталину. Докладываем Вам, что усилиями большого коллектива ученых, конструкторов и инженеров Ваше задание создать советскую aтомную бомбу – выполнено. Это достигнуто благодаря Вашему повседневному вниманию, заботе и помощи».   
        На следующий день Сталин, вдохновленный успехом, утверждал секретный указ: 
        «Научному руководителю работ И. В. Курчатову присвоить званиe Героя Социалистического Труда и лауреата Сталинской премии, премировать суммой – 500 тысяч рублей. Построить за счёт государства дом-особняк, предоставить дачу с обстановкой и автомобиль...» 
        Точно так же был награжден и главный конструктор Ю. Харитон, но Сталин, по известной только ему причине, кроме прочего почему-то удвоил конструктору гонорар, дав миллион рублей. В списке было много разных ученых, а также разведчики и их глава – маршал Берия.
       «Для сыщика звание Героя Труда будет слишком, а вот премия и орден – в самый раз», – синим карандашом вождь исправил проект указа.
        Вручая награды, Сталин сказал:
        - Вторая мировая война дала два новых вида оружия: ракеты и атомную бомбу. Если бы мы на пару лет задержались, возможно, попробовали бы американскую бомбу на себе.
 

ХХХ

         Весь месяц после этого события настроение у президента США оставалось не просто плохим, а ужасным. Он был зол на контрразведчиков и не скрывал гнева. Гарри Трумэну пришлось объявить американцам об овладении Советским Союзом ядерного оружия. Заголовки газет кричали: «У красных тоже есть атомная бомба! Сталин взорвал нашу четырехлетнюю монополию!»
        66-летний хозяин Белого дома, очкарик, внешне больше похожий на скромного бухгалтера, чем на президента самой мощной державы, нервозно  выглядывал через окно на лужайку. Однако внешность президента могла ввести в заблуждение только непосвященного. Этот невысокий интеллигент, смотревший на мир через очки в простой оправе взглядом степенного учителя, обладал железной волей и стальными нервами. Американец, четыре года назад принявший решение о ядерной бомбардировке Японии, барабаня пальцами по столу, ждал шефа разведки.
        Здоровенный, в противовес своему щуплому начальнику, директор ФБР Эдгар Гувер всегда появлялся в элегантном костюме в точно назначенное время. Эдгар одевался тщательно, даже щегольски, но всех, знавших его, удивляло, что он не интересовался женщинами.          
        Теперь, когда коммунисты обнаружились в верхних эшелонах власти, Трумэну  чудилось, что могут подобраться и к Гуверу, которого он возненавидел с первого взгляда их давнего знакомства.
       «Если это правда, что он «голубой», то отвечающий за безопасность -- идеальный кандидат для советской разведки, -- рассуждал президент. -- Он будет бояться обнародования, и его легко завербовать». 
        Сейчас Трумэн был близок к тому, чтобы уволить директора. Кроме всего,  хозяину Белого Дома доносили, что Гувер подумывает выдвинуть свою кандидатуру в президенты.
        Наконец, появившись, визитер машинально снял шляпу и поправил галстук. Не ожидая от босса ничего хорошего, упрямый как бык, коротконогий толстяк, с каменной физиономией, неприятно хохотнул в предчувствии выволочки, не подозревая, насколько зол президент.
          -- Ну что, Эдгар, вы уже смирились с появлением бомбы у русских? Как вы это объясните? Вы командуете разведкой 25 лет. Кто предатель? Оппенгеймер? – сразу налетел президент.
         -- Не знаю, мы не можем до сих пор расколоть русский код. Есть небольшой прогресс, но пока недостаточный, чтобы прочесть шифровки, -- опустил голову директор.
        -- Неужели предатель Оппенгеймер? Были сообщения, что он якобы в тридцатых годах был в Москве?
         -- Точно не знаю, но симпатии этого двурушника к коммунистам -- известны. Он, пожалуй, единственный из ученых сначала одобрял использование бомбы, жалел, что запоздали с ее изготовлением и не успели сбросить на Германию, а потом заявил, что если бомба будет взята на вооружение, придет час, когда человечество проклянет Лос-Аламос.
         -- Я это слышал, -- ехидно усмехнулся Трумэн. – Мне Оппенгеймер сказал, что после бомбардировок Японии он и его коллеги ощущают «кровь на своих руках». Я ему ответил, что это легко смывается водой. Вы же видите, Эдгар, я – не Рузвельт, лизать Сталину задницу не буду. А Рузвельт потакал ему, пресмыкался,  даже боялся заикнуться о работах над атомной бомбой, опасался, что придется поделиться с союзничком. Рузвельт считал необходимым сотрудничество со Сталиным, а моя доктрина провозглашает сферой наших интересов весь земной шар, и поэтому послевоенная задача – борьба с советским коммунизмом. Вряд ли наши войска в Европе способны противостоять русским. Короче, хочешь мира – готовься к войне.
        Известие о русской бомбе последовало через месяц после того, как Гувер со своим другом-партнером устроили прием в белых костюмах в честь двадцатипятилетия Эдгара на посту директора, и теперь шеф ФБР чувствовал себя прескверно.
        – Господин президент, я должен признать, мы до сих пор не можем выйти на след тех, кто работает на русских, – горестно вымучил Гувер, не привыкший к подобным унижениям перед всей страной.
        – Дорогой Эдгар, вы всегда славились тем, что у вас острый глаз, точный  слух, редкое знание людей. Может, вы просто состарились и пора на пенсию? Вы еще недавно меня убеждали, что Советы смогут создать бомбу не раньше, чем лет через десять. Не вы ли пробили мне мозги, мол ядерное оружие настолько сложно и вычисления столь грандиозны, что реализация проекта возможна только в США? Вы ведь утверждали, что у русских нет урана и они не слыхали о компьютерах. Доложите, что вам известно об их проекте достоверно, – президент саркастично сделал акцент на последнем слове.
          – Сталин поручил заниматься атомной бомбой Берии, шефу разведки. А тот предоставил около десятка лагерей. Теперь на ядерную программу у них работает около трехсот тысяч заключённых. Центром выбран завод в небольшом посёлке, теперь его называют Арзамас-16. За весь проект отвечает Курчатов. Главным конструктором является профессор Харитон. Такие же данные приводит и ЦРУ. Это все, что известно. Узнать подробнее трудно, охрана возложена на спецслужбы.
         – Москва вообще опровергает факт испытания, разве не странно? – пожал плечами Трумэн.
         – Это вранье. Мы точно знаем, что взрыв осуществлен, – докладывал шеф ФБР, – наши летчики взяли пробы радиоактивных элементов. Это была копия «Толстяка», сброшенного на Нагасаки. 
         – Сколько у России бомб? Не осталось ни одной, а, может, несколько? А сколько у нас? Двести? – бушевал хозяин Белого дома.
         – У нас уже почти триста, – уточнил Гувер. — Мы можем уничтожить сотню их городов.
         – Мне стало известно, что Северная Корея просит у Советского Союза помощи во вторжении в Южную. Если интервенция начнется, я не смогу применить бомбу ни против СССР, ни против Северной Кореи, – возмущался президент. – Сталин лишил нас монополии! Боюсь ответного атомного удара. Вы понимаете, что теперь у них начнется накопление арсенала? Я не могу поверить, что эти азиаты так быстро создали сложнейшее оружие! Это только благодаря утечке информации из нашего проекта. Они просто воруют наши изобретения. Насколько я знаю, русские после войны тоже вывезли немецкие ракеты, и в следующий раз вы мне сообщите, что русские уже на Луне? Теперь, когда суровая реальность вышла наружу, недостаточно стенать, дескать, не углядели.
            – Что же делать, сэр? – угрюмо спросил подчиненный.
            – Будущее не за самолетами, а за ракетами c ядерными боеголовками. Они с огромной скоростью могут поражать объекты в глубоком тылу независимо от погоды. Мы должны быть впереди.   
            – Согласен, господин президент. Ведь первый пуск трофейной ракеты           Фау-2 у нас состоялся еще два года назад. Новая ракета немца фон Брауна пролетела 200 километров, но, отклонившись от курса, разрушилась. Она непригодна для ударов в глубине противника. Браун озабочен проблемами больших ракет, поэтому наши ВВС сами занялись разработкой стратегических. Большую роль в этом играет Эд Холл. Его ракета летит дальше и груз берет вдвое больший...
          Слушая шефа ФБР, президент задумался. Трумэну уже давно представили противоречивый материал о личной жизни ненавистного Гувера, что тот не был женат и у него не было любовниц, что у него близкие отношения с единственным другом и заместителем в ФБР. Но Трумэну всегда было на такие вещи наплевать.
        В заключение президент обрушился на шефа ФБР:
         – Эдгар, меня не волнует, что вы делаете в свободное время. Все, что меня интересует, – чем вы заняты на работе. Сегодня уже недостаточно просто внедряться в коммунистические ячейки, надо искать резидентов советской разведки, а в вашем Бюро занимаются межпартийными склоками и сексуальными скандалами. Главнoe – выловить шпионов. Я требую, мистер Гувер, чтобы вы приложили все силы и выяснили, кто выдал России секреты. Пока вы не найдете предателя, наша безопасность – под угрозой. Мы можем дождаться нового сюрприза. Найдите шпионов или отправляйтесь в отставку! – президент приподнялся, показывая, что аудиенция окончена.   
        Обычно, «дубовый шкаф» смело смотрел в лицо сидящего напротив, но сегодня разведчик чувствовал себя по-другому.   
         – Слушаюсь, сэр,– виновато попрощался Гувер.
        В таком гневе контрразведчик, взаимно испытывавший неприязнь к главнокомандующему, видел Трумэна впервые. Вернувшись совершенно расстроенным, шеф ФБР заперся в кабинете и напряженно думал: «Кто же «крот» и где он? Как его поймать? Если не удастся найти – придется уйти в отставку и стричь розы».
        Гувер со своим заместителем вызвали начальников отделов и устроили небывалый разгон:
       – Усильте слежку, прослушивание телефонов, просмотр писем всех подозрительных, начиная от самых крупных ученых: Эйнштейна, Оппенгеймера, Теллера, Бора, – до простых механиков, работающих на закрытых объектах!



                I.  ЗАВОРОЖЕННЫЕ
 

                Нью-Йорк, 1938


           Хорошо быть поздним ребенком! Ранние дети появляются  как-то сами собой. Так было с первенцем, Эдом, который вырос быстро, был способным, в школе учился отлично и недавно закончил колледж. Теперь он уже взрослый, поэтому вся любовь и внимание семьи перешли к долгожданному, позднему ребенку. Больше всех с  Тедом возился старший брат. И недаром: Тед резко выделялся среди сверстников, с детства проявляя недюжинные таланты. Он рос жизнерадостным, его влекли озорные проделки, веселая суматоха. Всегда возникавший вприпрыжку, необыкновенно развитый, он во всем разбирался и трижды перескакивал через классы. К 13 годам, благодаря заботам старшего брата, которому тогда было 24 года, Тед уже оканчивал школу в Нью-Йорке.
        Их отец, начавший скорняком еще в России, был рад, что удалось уехать в Америку. Хоть Теодор Хольцберг родился в Long Island, но семья скоро вынуждена была покинуть хороший район, потому что бизнес скорняка лопнул    из-за Великой депрессии. Они переехали, сняв в аренду маленькую квартирку в Квинсе, в которой жили вчетвером. Она имела две полутемные комнатки, все коммунальные удобства находились во дворе.
         Как обычно, братья допоздна читали в своей комнате, кругом лежали исписанные листы, тетрадки, учебники Теда и его любимая книга «Загадочная Вселенная», подаренная матерью год назад на день рождения. Старший брат зачитал ее до дыр и только тогда, замусоленную, отдал младшему.
         Но вот свет погашен, завтра Теду - в школу, а Эду - на поиски работы. Между ними темнота, только слабо белеют постели. Тед затаился, не слышно его дыхания, можно подумать, что уснул.
          В тот зимний вечер 1938 года Тед, нацепив хитроумно изготовленные братом наушники,  слушал своего любимого Прокофьева. Эд с детства любил технику, и мать доверяла ему чинить домашние электроприборы с шести лет. В годы учебы в колледже, по ночам Эд ходил подрабатывать, помогал в мастерских разбирать автомобильные моторы.
          - Вот это музыка! - восхищенно шептал подросток.
         Эд тоже любил музыку, но в разумных пределах. Старший брат кое-что придумал и решил обсудить с младшим.
         -  Тед! Я насчет перемены фамилии, надо поговорить с отцом...
         В ответ - молчание. Слышен лишь шорох в постели, и видно, как темноте блестят глаза брата.
          - Послушай, знаешь...  я хотел спросить тебя, - робко говорит во мраке Эд, боясь, что брат заснул, слушая музыку. 
          - Заткнись, -- раздался раздраженный голос. – Подожди, скоро конец.
          - Это важно, -- не отстает Эд.
          - Иди в жопу! Отстань.
          - Сколько себя помню, я влюблен в музыку, - Тед, наконец, снял наушники.
         - Что с музыки толку! Я хочу, чтобы ты не повторял моих ошибок! – возмущенно отчитывал брата Эд. – И чего ты привязался к Прокофьеву? Прокофьев-шмаркофьев! Что он Моцарт?
        - Ты любишь простое: еврейские, русские песни... А мои привязанности – математика, музыка и шахматы. Я испытываю наслаждение витать в царствe цифр и звуков, восхищаюсь Прокофьевым.  Люблю Чайковского и Рахманинова. Но у них музыка понятная, даже у Гершвина, которого я обожаю, только у Прокофьева совсем другое: новый, интересный для меня язык. Его произведения изобретательны и жизнерадостны, с тонким чувством юмора и неподдельного сарказма. Необычно мыслит, остроумно, понял? 
         - Для меня это сложно, я предпочитаю Рахманинова, а у Прокофьева какой-то абстрактный модернистский сумбур. Твоя любовь к шахматам мне понятна, но музыка для чего? – не унимался Эд.
         - Разве не видишь, что музыка, шахматы и математика, - связаны? Большинство ученых обожают музыку, -- объяснял младший. 
        - Говорят, Эйнштейн хорошо играет на скрипке, но ты ведь не Эйнштейн, на черта тебе сдалась музыка? Она не накормит… Все, что мне нравится в Прокофьеве, так это то, что он уехал отсюда в Советский Союз. Там – настоящая жизнь, там – будущее, -- утверждал старший брат.
        - Конечно, русские гениальны, -- согласился младший. -- Не понимаю только, почему Прокофьев поперся в Россию, вот Рахманинов же не возвращается! Ты говоришь, у Прокофьева абстрактная  музыка? Послушай грозную мелодию, тему рыцарей из «Ромео и Джульетты». Я, например, сразу представляю Гитлера, марширующих штурмовиков, мурашки по коже бегут, -- признался Тед.
         - Ладно, отдыхай, завтра поговорим о деле, -- согласился Эд.      
         Тед намеревался спать до восхода солнца. День предстоял утомительный, и  надо было хорошо выспаться. Ему снилось затянутое смогом небо, серые соседские крыши. Вдруг промелькнули отвесные скалы, и блеснуло между ними, словно голубое око, горное озеро...
         - Пора вставать, Тедди...
         - Да, мама, - ответил он тихо, сквозь сон.
         - Пора! - ласковая рука с нежностью коснулась его головы.
         С постели в окне ему видны были не верхушки деревьев, а чумазые кирпичные стены и клочок грязного городского неба.


ХХХ

         
         - Наш двор бедный, поэтому даже крышу не чинят! – жаловались соседки друг дружке.
        Когда в семье дружат и любят, то и отсутствие комфорта – нипочем. Пока машин было не много, и в тупике дети играли с мячом. Ровесники уважали Теда, он был их вожаком, спортивно развитым и смелым, помогал отстающим по математике, хоть был самым юным в классе.            
         У Теда был покладистый характер, ребята его любили, но матери не нравилось, что он помогает ребятам: ей казалось, что они, научившись, обгонят его. Она очень любила сына и ревниво относилась к соперникам. Тед смеялся над этим. Очень сказывалась опека Эда, который был на 11 лет старше. Это он настоял, чтобы брата назвали Тедди, и обучал малыша с четырех лет. В семь лет Тед начал изучать алгебру.
         Эд, имея диплом инженера по двум специальностям, в это тяжелое время не мог устроиться на работу.
         -- Папа! Давно хотел спросить. Что ты скажешь, если я подам заявление и сократим фамилию. Будет не Хольцберг, а Холл. Давай заодно и малому изменим? У него скоро совершеннолетие, не за горами поступать в колледж... У нас, скорей всего, антисемитизм будет не меньший, чем в России.
           - Меняй, раз надо, -- махнул рукой отец.
           - Мама, где мое свидетельство о рождении?
           - В комоде.
          - Авось, хоть это поможет устроиться на работу.
        Мать достала из комода свидетельство о рождении.
         - Да. Здесь плохо, а там еще хуже, - вздохнул Тед.
         – Что ты имеешь в виду? – вспыхнул Эд.
         – А то ты не знаешь, что в России делается? В газетах пишут, по радио говорят: сплошные убийства, кругом «враги народа». Сталин зверствует, Троцкого выгнал, устраивает суды, расстреливает оппозиционеров...
         – Запредельная чушь. Ты сосунок еще, ничего в политике не понимаешь. Не те газеты читаешь. Надо читать коммунистические газеты, а ты подбираешь прочитанные New York Times. Да, есть в России, как и везде, борьба за власть. Сталин, также как Гитлер, как Рузвельт, как все лидеры, только выражает настроение соратников. Конечно, есть конкуренты. Это -- закон стаи, остальное – вранье. Капиталисты и антикоммунисты врут. Чтобы понять это, не нужно через классы перескакивать.
          Эд горячо защищал Советский Союз, и после этих бесед сомнения у Теда несколько рассеивались. Вскоре страстное увлечение Эда марксизмом и мечты о «сталинском рае» заразили и Теда.
         – Главное, там, в России, строят новый мир, а здесь может случиться, как в Германии. Слыхал, какие выступления были вчера? Если кризис повторится, здесь к власти придут нацисты. Поверь мне, вся надежда  на Россию, – убеждал Эд. – Конечно, не все совершенно на родине родителей, но у меня особое отношение к России. Надеюсь, что хоть она станет страной, где все будет справедливо и не будет антисемитизма.   
            Пробиваясь в незнакомом злом мире, Эд поменял себе и брату фамилию с Хольцберг на Холл. 
   
 

                Москва, 1938
               

         Новый год начался не менее тревожно, чем предыдущий – самый кровавый в мирном периоде истории России. Столицу окутала зимняя ночь, метель усиливалась, снежинки едва успевали дотронуться до обледенелой брусчатки Красной площади, как студеные порывы ветра сметали их. Ветер, подхватывая, кружил снежные хлопья и, вздымая их над Мавзолеем, осыпал на древние кремлевские стены, отчего те казались поседевшими. Завывала вьюга, при лунном блеске искрился снег, крепчал январский мороз.         
        Дважды пробили часы на Спасской башне, но окна в кабинете Сталина были ярко освещены. Вождь работал по ночам и приучил следовать своему расписанию: в приемной отогревались партработники, наркомы, генералы. Будущее не сулило ничего хорошего. Война могла начаться в любой день. Угроза – гитлеровская Германия.   
         Сталин неслышно ступал по мягкому ковру, продолжая сжимать в руке погасшую трубку. Остановился у карты мира: ситуация в стране и за рубежом очень сложная. Вождю – 58 лет. Волосы чуть поредели, лоб изборожден морщинами, но поблекшие щеки не потеряли упругости, а пристальный взгляд сверлил насквозь, в каждом подозревая измену. По сути, он еще в расцвете сил и для беспокойств нет оснований, но строгость пронзительных глаз выдавала напряжение. 
         Сталин задумался: «Гитлер готовится к захватам, его идея расширения жизненного пространства гипнотизирует немцев, он хочет присоединить Австрию, оккупировать Чехословакию. Что падет раньше: Франция или Польша? А за ней? Бесноватый не успокоится, пока не захватит весь мир. И в такое время, на грани войны, когда нужно выиграть время, пусть даже заключением договора обмануть Гитлера, оппозиционеры не успокаиваются, хотят меня свергнуть».
         В приемной правила касались всех без исключения. Осторожно шагая в хромовых сапогах по паркету, посетитель приблизился к дежурному, отмечавшему прибытие в журнале. В углу стояло зеркало. Пробывший полтора года в должности, нарком опасливо глянул, и оттуда, с недоверчивостью, на него уставился исхудалый слизняк, с запавшими глазами и обострившимися скулами. Нарком вынул из кобуры маленький браунинг и сдал. Секретарь прошел в кабинет, доложил, что прибыл глава секретной службы.
         Посетитель был худ и мал ростом; новенький френч болтался на нем как на вешалке. Вождь оторвался от карты. После ритуального «Здравствуйте, товарищ Сталин!» нарком изложил сводку:
         – Рапорты подтверждают, что оппозиционерам удалось завербовать не только кремлевских врачей, но и несколько крупных разведчиков. Тень падает на Орлова-Фельдбина.
        – Плохо, – нахмурился Сталин, – необходимо вернуть его из-за границы. Кстати, он ведь владеет и информацией по кембриджцам, верно?
           – Конечно, он еще при предыдущем шефе НКВД начал их вербовать. 
           – А какова ситуация с Бухариным? Не подведет на суде?
           – Трудно, но давим потихоньку.
           Сталин обошел стол, остановился за спиной наркома. Pазмельчив папиросу, набил табаком трубку, закурил. Ароматное табачное облачко поплыло по кабинету.
        – Мы срочно должны покончить с оппозицией! На очереди -- более важные дела. Мы не можем откладывать, надо начинать суд и разделаться с предательской сворой! 
           В конце аудиенции вождь разозлился:
           – За последний год арестовано около миллиона человек, более полумиллиона расстреляно, а оппозиция жива! Будь у них власть, оппозиционеры, уничтожили бы нас мгновенно. Кто у них лидер? Бухарин?
        – Думаю, врачей завербовал Бухарин по заданию Троцкого, – желая угадать ход мыслей Хозяина, не смея встретиться с его сверлящим взглядом, отвечал докладчик.   
         – Партия, назначив вас наркомом, оказав честь и доверие, спросит результаты, – строго предупредил Сталин.
         Еще год назад НКВД получил от Хозяина ужасное оружие – пытки.   Следователи, сами боясь расправы в случае провала сценария, предупреждали
врачей:
       -- Если на суде скажете не то, о чем «договорено», – не просто расстреляем, а будем мучить.
       Врачей обманывали, что расстрела не будет. Грозили, что расправятся с детьми, с близкими родственниками. Сталин требовал от палачей внушить жертвам, что самооговор необходим партии. Гибель революционеров наступила спустя 20 лет после Октябрьского переворота 1917 года.
        Во время процесса оппозиционеры и несчастные врачи сознавали свою полнейшую обреченность. Многие, идя на сделку с совестью, оправдывали ее тем, что дело Сталина – выше Сталина.  Присутствовавшим в зале суда казалось, что за  спектаклем откуда-то сверху наблюдал и «главный режиссер». Врачи «признавались», что предыдущий шеф НКВД приказывал им неправильно лечить и умерщвлять партийное руководство . 
        Ход процесса широко освещался американскими газетами. Эд Холл и его друзья внимательно следили за репортажами из Москвы и удивлялись странным речам подсудимых.
        В своем последнем слове бывший глава чекистов выразил всю трагичность своего положения: 
                «Прокурор безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это не верно.          
              Я – не шпион…  И я, не шутя, говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли
             бы закрыть свои разведки…             
                Прокурор требует моей головы. Свою голову я положил и отдаю».* 
        С последним словом к суду обратился сломленный Бухарин. Его ироничный монолог обнажал душу, настрадавшуюся в страшном мире лжи:
                «Признаю себя виновным в измене социалистической родине, в организации
              кулацких восстаний, в подготовке террористических актов... Я считаю себя и политически,
              и юридически ответственным за вредительство, хотя я лично не помню, чтобы я давал
              директивы о вредительстве. 
                Гражданин Прокурор разъяснил в своей обвинительной речи, что члены шайки
              разбойников могут грабить в разных местах и все же ответственны друг за друга.
              Последнее справедливо, но члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы
              быть шайкой...  Между тем, я никогда не был знаком с врачами Плетневым и Казаковым...    
                "Право-троцкистский блок" есть прежде всего блок правых и троцкистов. Как сюда
              вообще может входить, например, доктор Левин, который здесь на суде показал, что он и
             сейчас не знает, что такое меньшевики? Как сюда могут входить врачи Плетнев, Казаков и
             прочие?..   
                Часто объясняют раскаяние различными, совершенно вздорными вещами вроде
             тибетских порошков... Говорят о гипнозе... объясняют эти раскаяния достоевщиной...   
                Я около трех месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему? Причина
             этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое... За Сталиным стоит 
             вся страна, он -- надежда мира, он творец...  Всем видно мудрое руководство страной,
             которое обеспечено Сталиным».
      Сознался и профессор Плетнев:
               «Я врач, старый научный работник. Я стою перед вами как человек, раскаявшийся в
              своей преступной деятельности».
        Профессор Казаков так же признал участие во вредительстве:
                «Мне тяжело говорить о своем преступлении, потому что я как врач, естественно, 
             призван лечить людей… Я стал убийцей, так как в результате неправильного лечения я 
             вместе с доктором Левиным ускорял смерть...»   
       Доктор Левин просил о пощаде:
                «Граждане судьи! В своем последнем слове я хочу еще раз подтвердить свою вину... 
              Преступления, совершенные мною, совершались не по моей злой воле, а по директивам…
                Мой врачебный стаж 42 года, и я никогда на этом пути не совершал никаких
              преступлений…  Признав во всем свою вину, раскаявшись перед вами чистосердечно,
               я прошу даровать мне жизнь».
        Лишь несколько заграничных газет напечатало отклик Троцкого на процесс, расценивая это как борьбу за власть:
                «В человеческой речи не найдется слов для защиты мерзейшего из каинов, известных
             истории. Памятники, воздвигнутые им себе, будут низвергнуты...»   
        Ничего не помогло. Бухарин и опальные партийцы были расстреляны. Кремлевские врачи, оболганные своим «благодарным» пациентом, также погибли.
       Американская пресса подробно извещала об этом. Одни верили в справедливость суда, но большинству было не понятно. Холлов, как и других американцев, сочувствовавших России, мучили вопросы: почему оппозиционеры и врачи так быстро признавались в чудовищных преступлениях? Какими средствами Сталин добился признаний? Тайна московских процессов витала неразгаданной головоломкой.
         По просьбе президента Рузвельта американский посол лично присутствовал на процессе. Посол J. Davies написал книгу “Mission to Moscow,” в которой, опираясь на свой громадный юридический опыт, утверждал, что у него не осталось ни тени сомнений в виновности подсудимых. Посол не только издал и продал чуть ли не миллион экземпляров по-английски, но его книга еще была переведена на дюжину языков. Эд Холл купил бестселлер, прочел сам, а потом отдал брату. Вскоре в Америке о миссии посла вышел фильм, и братья ходили в кино его смотреть. После просмотра история стала убедительней, Эд поверил, но у многих граждан США сомнения не развеялись.
       Братья Холлы, как и миллионы американцев, не знали, что главной страстью посла была не юриспруденция, а антиквариат, который дипломат, с согласия «красного царя», покупал за бесценок и вывозил в США.   
         Вскоре Эд прочел сообщение американских корреспондентов из Москвы, что Сталин убрал очередного шефа НКВД, который, понимая бесполезность сопротивления, незамедлительно «сознался» в шпионаже.
         Следующим на место расстрелянного Сталин назначил Берию и потребовал усиления экономической и научной разведки. Нужно было быть в курсе новых идей и разработок вооружений западных стран. Сталин напомнил новому наркому, как расширить работу с заграничными коммунистами:
         – Капиталисты сами продадут нам веревку, на которой мы их повесим. Нет такого приема, который не стоило бы взять на вооружение ради победы революции. Мы должны научиться использовать всю силу слова, чтобы умножить друзей за границей, и убедить наивных толстосумов принести ту самую веревку. Нам нужно привлечь крупных ученых, писателей, артистов... Вам понятно?
         – Но как их искать, как подойти к ним? – спрашивал Берия.
         – Вы недооцениваете притягательную силу социалистических идей. Сочувствующие сами найдут дорогу к нашим сотрудникам за рубежом. Особенно опирайтесь на эмигрантов из России и их детей. Вовлекайте их во всевозможные ассоциации, фонды, помогайте организовывать землячества. Нужно только умело управлять нашими зарубежными единомышленниками.

               
                Совершеннолетие 


         В 1938 году для Теда наступил славный день. «Сыном заповеди» по еврейскому обычаю называют подростка, достигшего 13 лет. С этого дня он как взрослый ответственен за все: за свои хорошие деяния и за проступки. 
         Теду, подростку с ясным лицом, вступавшему в совершеннолетие, было не понятно, отмечать ли его вообще.
         - Как же справлять религиозный обряд, когда я атеист? – вопросительно смотрел он на раввина.
           - Нашему народу нужны и неверующие, - успокоил старец.
           Чтобы день рождения запомнился на всю жизнь, а главное, чтобы не омрачать радость родителей, упрямый Тед стал ходить к ребе. Праздник предваряли уроки с наставником.
         Обычно обряд предусматривает речь виновника торжества перед общиной, а потом юноша в присутствии приглашенных восходит к Торе и читает ее. Отец его должен стоять рядом, а родственники и гости подносить подарки.
        Но озорству Теда не было предела, в синагоге он умудрялся в хоре петь  придуманные стишки и веселил ребят. Тед настоял, что сам сочинит свою речь.
          Раввин в поздравительном слове рассказал об обязанностях молодого человека. В ответ Тед говорил об опасности гитлеризма и войны, а в конце решил сказать что-нибудь смешное. В то время в Манхэттене шла борьба, возглавляемая мэром Ля Гвардиа, за разрушение скрежетавших оглушительных эстакад с поездами. Эти визжавшие железные дороги горожане давно мечтали заменить подземным метро, но не было средств. Тед, вступавший в совершеннолетие, провозгласил: «Снести с лица земли бедность, расовую нетерпимость, а заодно и идиотские рельсовые трассы в Манхэттене!» 
          Гости, пришедшие поздравить, были удивлены речью подростка. А потом выступление фокусника, угощение в украшенном зале завершили празднество. 
       - Времена нынче трудные, очень тревожные, - кипятился дома взрослый брат Эд. - Люди в нашей общине на 90% – русские  евреи, в основном -- религиозные, но уже стало и много неверующих. Меня раздражает: надо кончать с прошлым, я рад, что коммунизм вытесняет все религии. На дворе XX-й век, а люди все еще оценивают друг друга по вере и национальности! То ли дело в революционной России-матушке, где

                … ступа с бабою Ягой
                Идет-бредет сама собой.
                Там царь Кащей над златом чахнет,
                Там русский дух, там Русью пахнет…

           –   Молодец, Эд, что помнишь бабушкины сказки! Согласен, мир разнообразен. Но у нас многие, как ты, идеализируют Россию, воспринимая ее некритично. А здесь, в Америке, ужасно пугают экономические кризисы. Мы в клубе часто слышим, как взрослые обсуждают здешних нацистов, – сжав кулаки, насупив косматые брови, возражал брату Тед. 
        Слушая разговор сыновей и обступивших друзей, отец добавил:
        - Злые бедняки мечтают о миллионах, но ленятся навстречу деньгам сделать лишний шаг. Обыкновенные лентяи! Нацисты ненавидят всех и самих себя, они хотят просто все отнимать и грабить.
        - Да ну их! Давайте-ка лучше сыграем в карты или в шахматы!
     И начались шахматы - особенный мирок соперничества братьев. Несмотря на юный возраст, Тед представлял собой опасного противника и зачастую выигрывал у Эда.
       Тед легко победил сверстников, приглашенных на день рождения, а затем все вместе ополчились против Эда. Пока обдумывали следующий ход, Эд рассказывал ребятам древнюю легенду: 
        - Шахматы были изобретены в Индии несколько тысяч лет назад. За свое изобретение брамин попросил у раджи незначительную, на первый взгляд, награду: столько пшеничных зёрен, сколько окажется на шахматной доске, если на первую клетку положить одно зернышко, на вторую - два, на третью - четыре и т.д. 
       Тед тут же схватил кусок бумаги и подсчитал, что для двух в шестьдесят четвертой степени зернышек потребуется амбар объёмом 180 км; - больше, чем весь урожай в мире. Мальчишки были удивлены. Игра продолжалась.
       - Пешку двигай! – советовал друг Теду. -- Нет, ходи слоном! – визжал другой.
       - Королевская семья должна жить отдельно и в безопасности. Король, хоть и слабый, но - лев, а пешки – солдаты, они как ослы сбиваются в кучу. Из них нужно построить оборону, это ведь обыкновенная войнушка, -- учил Эд обступивших мальчишек.      
        - Осторожней, пацаны, это подозрительно! Эд что-то замыслил, здесь какой-то подвох. Это не просто лошадь, это - коварный троянский конь, в нем что-то кроется…
       -  Куда пошел? Рехнулся, что ли? Проиграешь! - Послышался насмешливый голос сзади. - Небось слона уже прозевал!
       - Чихать на этого коня, не страшно. Не защита, а нападение -- стратегия нового времени! -- не хвастливость проглядывала в младшем брате, просто ни перед кем Тед не робел.
       - Выигрыши забываются, а проигрыши – ни…, - горящими глазами мальчишка устремил взгляд на доску.
       - Ну и остер ты на язык! - Эд не дал брату докончить фразу и победно закончил партию ладьей. Это вам урок!
       Проигрыш молодая смена к сердцу не приняла, к тому же мама, как всегда добрая и ласковая, стала разносить чай и кофе, угощая всех домашними пирогами и вкусным печеньем.    
       - Что молодежь пьет, Чайковского или Прокофьева? Пожалуйста, угощайтесь. У нас все просто, без церемоний.
       - Мне, мама, как всегда: Прокофьева, с молоком, – сказал Тед.
       Шахматы надоели, и гости принялись за карты.
       - В дурака?
       - Конечно! - вспоминал себя мальчишкой Эд.
       - Без дураков на свете было бы скучно, давай в дурака, -- согласился Тед.
      Все постепенно вошли в азарт и играли целый час, потом вынесли во двор патефон и старые пластинки. Дома, сняв ермолку, в новом сюртуке с галстуком и приподнятым на голове коком, Тед веселился с друзьями. Слушали и пели вместе с патефоном. Цыганскую «Очи черные» сменила русская «Калинка», хором спели «Прекрасную Америку». У братьев был отличный музыкальный слух и верные, приятного тембра, голоса.
       К удовольствию гостей насмешливый выдумщик Тед на мотив “America the Beautifull” прибавил по-русски:

                Ни Африка, ни Жмеринка,
                На целый мир одна
                Америка, Америка --
                Прекрасная страна.

        Все дружно смеялись.               
        - А я люблю эту песню, ко мне переходит душевное состояние того, кто сочинил эту чудную мелодию, -- сказал Эд.
       В конце были американские песни и знаменитые «Бублички», и многое другое. Все закончилось любимой пластинкой отца:

                Бедное сердце мамы еле стучит в груди…
 
        Когда братья остались одни, Эд сказал:
        - Ладно. Выдам тайну.
        - Что еще стряслось?
         - Я вступил в антифашистский союз, только не говори маме, -- предупредил Эд, протягивая совершеннолетнему коммунистический журнал. – Вчера мы сорвали выступление нацистов, но гитлеровский антисемитизм может заразить и Америку.
 

                Берлин, 1939
 
         Когда Альберт Эйнштейн опубликовал Специальную теорию относительности, выражением которой являлась знаменитая формула эквивалентности массы и энергии E = mc;, то она нарушила незыблемые ранее понятия пространства и времени. В результате изменения представления о мире, стала расти догадка о том, что в основе мироздания лежат процессы атомных превращений. Многим пришла на ум мысль, что если Эйнштейн прав, тогда Земля в бездонном космическом море – опасный остров, состоящий из взрывной смеси. Рассуждая об этом, известный физик Резерфорд все-таки нашел временное утешение: «Какое счастье, что люди, пока как дети, еще не знающие, где находятся спички!»
         В Германии, незадолго до прихода Гитлера к власти, образовалась группа физиков, именовавших себя «национальными исследователями». Эта компания объявила теорию Эйнштейна «мировым еврейским блефом». Они отвергали «еврейскую физику» Эйнштейна и Бора. Большинство же профессоров объясняли ученикам, что не существует ни «германской», ни «еврейской» физики. Наука может быть только правильной или неправильной. Студенты пока ограничивались антисемитской пропагандой, но до взрыва политического фанатизма уже оставалось недалеко.
         В 1939-ом году в нацистской Германии было открыто деление ядра урана. Под руководством Вернера Гейзенберга немцы построили реактор, эксперименты на котором показали возможность цепной реакции.  В Америке об этом стало известно. Эд Холл узнал об этом от бывших сокурсников. Расчеты показали, что из тяжелого изотопа урана может получиться плутоний, более подходящий для бомбы, нежели уран. Исследования продолжились, и в разработке ядерного оружия Германия опередила всех.
        Летом 1939 года Эд Холл прочел в газете, что физик Гейзенберг приехал из гитлеровской Германии в США и встретился с ведущими учеными. Его бывший аспирант, венгерский еврей Эдвард Теллер, напомнив главному немецкому физику про бесчинства нацистов, предложил:
          – Почему бы вам не остаться в Америке?
         Немец уныло взглянул на собеседника.
         – Если мой брат украдет серебряную ложку со стола, он не перестанет быть моим братом.
           Когда диалог принял неприязненный характер, Гейзенберг признал:
           – Действительно, перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы, но я не нацист – я немец, -- Гейзенберг отклонил предложение остаться, ему не хотелось покидать молодых физиков, которыми он руководил в Германии. Американские газеты сообщили, что Гейзенберг отбыл в Германию. Однако пресса, не знала, что через некоторое время, когда вермахт захватил несколько европейских стран, теоретик немецкого уранового проект отправился в Данию, чтобы наедине поговорить со своим учителем Нильсом Бором.               
        Лауреат Нобелевской премии Гейзенберг принадлежал к немецким интеллектуалам, которых называли «честными националистами». Они не были в восторге от Гитлера, но радовались успехам немецкого оружия. Гейзенберга, чистокровного немца, нацисты называли «белым евреем» за пропаганду теорий  Эйнштейна.   
        Датское правительство, желая выразить свою признательность Нильсу Бору, поселило самого знаменитого уроженца Дании в старинном замке. Там, благодаря гостеприимству хозяина, собирались физики всех национальностей. Хотя в начале Второй мировой войны немцы опережали конкурентов, Гейзенберг направился к Бору, чтобы выяснить, не придумал ли учитель способ создать атомную бомбу. 
         Положение Нильса Бора в оккупированной Дании было весьма уязвимым. Еврей по матери, он, естественно, придерживался антинацистских взглядов и находился под наблюдением гестапо, расположившегося напротив его института.
        При первой же встрече с учителем гость прощупывал:
          – Как вы считаете, допустимо ли участие физиков в создании смертоносного оружия? 
         Бор был прямолинеен:
         – Применение атомной энергии в военных целях неизбежно.
         Ученик успокаивал:
         – Мы, немецкие физики, имеем влияние на ход проекта. Мы можем сказать, что раз атомную бомбу возможно сделать, надо попытаться ее создать. Однако можем предупредить, что это потребует таких затрат, что проект лишь ослабит нашу военную мощь, ибо бомба до конца войны создана не будет.
         В подтверждение своего доверия к Бору Гейзенберг нарисовал ему схему   атомного котла. Бор же сделал вывод, что немцы не только понимают важность изобретения бомбы, но уже создают ее. 
        Но, видимо, гость не до конца был откровенен, потому что Нильс Бор потом написал Гейзенбергу:
                "Ваш приезд поставил нас, кто жил надеждой на поражение нацистской Германии, в
             сложную ситуацию. Вы были убеждены в победе Германии...  вы также заявили: исход   
             войны, если она затянется, решит ядерное оружие... Все последние годы вы почти
             полностью посвятили себя  этому вопросу».
        По приказу фюрера имперский министр вооружений созвал в Берлине совещание, чтобы оценить перспективы.       
          – Возможно ли создание атомной бомбы? -- задал вопрос министр.
        Вернер Гейзенберг заверил:
          – Цель вполне реальна.
          – Сколько времени потребуется ученым?
         – От трех до четырех лет.
        Этот ответ ни в коей мере не удовлетворял Гитлера. Проект не был закрыт, но ставку на него немецкая армия не делала, ибо пришлось бы направить на  урановую затею все средства и отказаться от других разработок.
        Еще пять лет назад Гитлер решил расширить ракетные исследования в Пенемюнде, на острове в Балтийском море. В то время ни в СССР, ни на Западе не знали, что в сосновом бору, среди песчаных дюн вырос полигон. Член нацистской партии штурмбанфюрер СС Вернер фон Браун стал там научным руководителем. Ему удалось создать 15-метровый снаряд, способный перенести почти тонну взрывчатки на 200 километров. Первую в мире стратегическую ракету назвали «Фау». Она успешно прошла испытания, и в 1939 году в Пенемюнде на пусках присутствовал Гитлер.   
        Сомневаясь в моральных ограничениях, которые якобы наложили на себя немецкие коллеги, Нильс Бор решил помочь в создании атомной бомбы в Америке.  Бора очень волновал Гейзенберг, сотрудничество которого с нацистами укрепило подозрения заграничных ученых в том, что бывший коллега, как и Вернер фон Браун, заключил договор с Гитлером.
        Своим сотрудникам Гейзенберг говорил, что оккупация Европы – дело хорошее, что лет через 50 нацисты успокоятся и будут милыми людьми. Жена Гейзенберга жаловалась своей подруге:
         – Знаешь, муж изводит себя. Опасается, что располагающие лучшими ресурсами союзники могут создать бомбу раньше и сбросить ее на Германию.
        Немцы действовали решительно, резко увеличив привоз урановой руды из Чехословакии. И все же немецкие ученые пока не могли создать атомную бомбу. По двум причинам. Во-первых: Гейзенберг неправильно рассчитал критическую массу урана-235. Во-вторых: Германия потеряла «еврейскую физику».
        Гитлер позволил финансировать только те проекты, которые обещали немедленную отдачу. В отличие от Гитлера, англичане и американцы понимали важность ядерного оружия. Хотя разведка союзников была уверена, что противник не ведет серьезные работы, над этой темой все же продолжали корпеть около полусотни немецких ученых.   
 

                II.  РАЗВЕДКА И  ЛЮБОВЬ


                Мастер и Маргарита
               
        В Германии черная тень фашизма нависла над страной великой культуры. Едва прошел месяц после прихода Гитлера к власти, как из Берлина в университеты поступил приказ: немедленно уволить профессоров-евреев. Некоторые из преподавателей были не только мечтателями, беседовавшими с символами, рождавшимися в их головах, но и завоевали право называться патриотами, ибо во время Первой мировой войны, сражаясь за Германию, получили ранения. Но ни эти доводы, ни петиция протеста, подписанная 22 немецкими учеными, – ничто не помогло.
         Некоторых, наиболее крупных, сначала не трогали из-за широкой известности за границей. Но они были достаточно гордыми и сами подали в отставку. «Мы, немцы еврейского происхождения, рассматриваемся ныне как чужестранцы и как враги в своей стране», – заявили ученые.
        Похожая история произошла и с Альбертом Эйнштейном. Он направил в СССР письмо, с предложением работать в Минске, в Академии наук. Сталин же хотел, чтобы ученый, симпатизировавший Советскому Союзу, подольше оставался в Германии и разоблачал Гитлера перед всем миром. В связи с тем, что решение вопроса затягивалось, осенью 1933 года Эйнштейн принял приглашение из Принстона и перебрался в американский университетский городок.
       Будучи студентом в College of the City of New York, Эд Холл постоянно следил за тем, что американские газеты писали о прибывшем патриархе современной физики. Эйнштейн встречался со студентами, и они забрасывали его вопросами. Эд старался не пропустить ни одного репортажа и собирал вырезки с ответами великого ученого:
        – Ваш взгляд на мир?
                - Наш ограниченный разум не способен постичь загадочную силу, что движет
             созвездиями. 
        – Какую роль вы отводите религии?
                – Если очистить иудаизм и христианство, то останется учение, способное исцелить все
             социальные болезни человечества. И долг каждого человека доброй воли – в своем мирке
             упорно, по мере сил, бороться за претворение в жизнь этого учения человечности.   
        – Какое влияние оказало на вас христианство?
                – В детстве я изучал и Библию, и Талмуд. Я иудей, но меня завораживает яркая личность
              Назаретянина.
        – Верите ли вы в исторического Иисуса?
                – Разумеется! Невозможно, читая Евангелие, не почувствовать реальное присутствие
             Иисуса. Его личность дышит в каждом слове. Никакой миф не обладает столь мощной   
              жизненной силой... 
        Когда до американских учёных дошли новости о том, что под руководством Гейзенберга немцы пытаются создать атомную бомбу, они решили использовать авторитет Эйнштейна для привлечения внимания к опасности, грозившей миру.
Ученый, боясь, что нацисты получат бомбу, подписал письмо на имя президента Ф.Д. Рузвельта:
                «Уважаемый Сэр! Уран достаточно быстро может стать новым, важным источником
             энергии в самое ближайшее время...
                Это приведет к созданию бомб совершенно нового типа – громадной разрушительной
             силы. Одной такой бомбой, привезенной на корабле, можно разрушить целый город…»
       Через полгода Эйнштейн вновь напомнил Президенту:   
                «Со времен начала войны интерес к урану в Германии возрос. Недавно я узнал, что
             исследования там расширяются и проводятся в большой тайне …»
 
        Президент всерьез принял письмо Эйнштейна. Большое впечатление на Рузвельта произвел довод, что Наполеон в свое время отказал в постройке кораблей с паровыми двигателями, а это могло изменить ход истории...


ХХХ

        Выехав из России в Америку, чтобы устроить выставку своих произведений, скульптор  Коненков с супругой надолго задержались в США и теперь подумывали о возвращении. В Маргариту Коненкову, удивительно красивую женщину, в свое время были влюблены все знаменитости, в том числе Рахманинов и Шаляпин. Дочь присяжного поверенного из российского захолустного городка, Марго быстро освоилась в США, постепенно стала вхожа в дом физика Оппенгеймера, затем познакомилась с первой леди – Э. Рузвельт и другими известными людьми. Жена скульптора, действуя по приказу советской разведки, сблизилась и с Эйнштейном.   
         Разведка испробовала все средства, чтобы подобраться к великому физику. Ученый всегда был принципиальным и независимым, поэтому не могло быть и речи, чтобы предложить ему деньги. Тогда был использован роман Эйнштейна с супругой скульптора Коненкова – Маргаритой.   
          Aдминистрация Пристонского университета решила поставить в зале бюст Эйнштейна. Ваять заказали русскому. Когда Эйнштейн переступил порог мастерской, Коненков представился физику:
         – Я – русский художник. Жил и работал в Москве. Работы мои – во многих музеях России. Был я также не малый пьяница. В Америку с выставкой выехали в 1923 году, да вот с женой и застряли здесь. 
        Маргарита Коненкова сразу заметила, что Эйнштейн – скромный, спокойный  человек. В шутку 56-летний ученый говорил ей:
         – На самом деле, Марго, я стал известен лишь благодаря пышным волосам.
        Русская красавица слушала его, и, хотя многое понять не могла, ее внимание было ему лестным. Эйнштейн, повинуясь побуждению страсти, не устоял перед ее чарами, и вскоре нежные отношения завязались между великим физиком и русской дворянкой. 
         Когда-то Маргарита в судьбе самого Коненкова сыграла необыкновенную роль. С того момента, как маэстро увидел гибкую и изящную Маргариту, все было забыто, даже лепить женщин он стал по-другому. Теперь же русская красота восхитила Эйнштейна, и с каждым днем Марго становилась ему все ближе. Для Эйнштейна не было ничего привлекательнее, чем ее лицо. Дома, на прогулках, в море на яхте, он снова чувствовал себя влюбленным, сочинял о ней стихи:

                Твои глаза полны небесной нежности, 
                И я вижу в них божественный отблеск.
                Ты говоришь, что любишь меня,
                Но я не верю и зову на помощь Амура:
                О, златокрылый стрелок!
                Пронзи ее сердце, чтобы она меня полюбила.*

        Очарование Марго, запах волос, обаяние белокурой славянки, – восхищали и придавали силы.
        Когда она сидела в кресле подле камина, думая о заданном ей ужасно трудном задании, ее мозг сверлила леденящая мысль и сталь кинжала пронзала грудь. Маргарита не всегда понимала, что она делает и как рискует. Зато Москва знала, как использовать ее прелести. России нужны были хотя бы общие сведения о направлении развития физики. Марго загнала себя в такое положение, откуда выхода не было, и действовала решительно. Для нее не существовало преград.
        Эйнштейн же любил слушать русскую авантюристку, красочно описывавшую  свои путешествия и приключения. Ее отличали тонкий  вкус, привитый мужем, чувство изящного, истинная поэтичность. Эйнштейну она доставляла радость, как при игре на скрипке. Из чуткой тишины рождалась светлая мелодия, задушевный разговор. Музыка еще долго продолжала звучать в его душе, улетая в вечность. Хотя для него еще не наступила старость, но душа уже хмелела, упиваясь последним ароматом, словно перед закатом жизни.
       Однажды физик пригласил Маргариту и ее мужа к себе и играл для них на скрипке.
       – Ну как, нравится? – спросил Эйнштейн.
       – Если по вашей теории, – шутил скульптор, – то относительно хорошо…   
          Кавалер готов был пойти на все, лишь бы выполнить невозможные просьбы своей очаровательной любовницы.
        Когда Гитлер завоевывал Европу, Маргарита видела, как ученый был ужасно взволнован проявлениями фашизма в Америке, и в семье физика опасались, как бы не пришлось бежать и из США. Она писала мужу:
                «Они абсолютно в панике из-за европейских событий. Ожидают, что здесь тоже будет
              нацизм...  Штат Нью-Джерси и штат Нью-Йорк они считают самыми опасными в случае 
              вспышки здесь национализма.
                P.S.  Эйнштейн шлет тебе привет». 
       В другом письме мужу Маргарита извещала:
                «С Эйнштейном я еще не говорила о консуле. Боюсь, что Эйнштейн не согласится его
               принять, но я все-таки попробую».
       Советская разведка прилагала все силы, чтобы разузнать о новых идеях. И вскоре Маргарита Коненкова, которую Сталин заставил заняться второй самой древней профессией, шпионажем, отправила мужу новое послание:
                «Дорогуся моя! Сейчас написала маленькое письмо  П. Михайлову (консулу) с
             сообщением, что Эйнштейн будет рад его видеть. Я все выжидала удобную минуту (в 
             смысле настроения!), чтобы спросить Эйнштейна об этом. Возможно, что консул будет тебе
             звонить…»   
       Ученый в письме к Маргарите предупреждал ее:
                «Из Нью-Йорка смог вернуться только вечером. Так тяжело задание, которое несет
             большие перемены для тебя... По прошествии времени ты, возможно, будешь с горечью
             воспринимать свою прочную связь со страной, где родилась!»
        Эйнштейн предлагал своей возлюбленной остаться в США, но она не соглашалась, ссылаясь на «обстоятельства». Вице-консул в Нью-Йорке, он же профессиональный разведчик, делал все, чтобы выведать атомные секреты.
        В течение многих лет ФБР контролировало каждый шаг Эйнштейна. Основываясь на различного рода подозрениях, там считали, что еще в 
Германии он был пророссийским, ведя активную пацифистскую деятельность. ФБР вело слежку за Эйнштейном и его друзьями, но в ходе расследования не было получено никаких доказательств нелояльности.
        Для Холлов имя Эйнштейна было символом гениальности и примером  справедливости. Все сообщения об ученом принимали ранг сенсации. Эд прочитал, что Эйнштейн и другие светлые умы считали, что необходимо сотрудничество  всех стран, где проводились атомные исследования. Среди них был физик Роберт Оппенгеймер. Он с юности был разносторонне одаренным, писал стихи и мечтал стать поэтом. После прихода Гитлера к власти, когда началось притеснение евреев, Роберт возненавидел Германию.
        Не только Холлы, но и вся Америка, и весь остальной мир не знали, что осенью 1942 года Роберту было предложено возглавить «Манхэттенский Атомный Проект» (МАП), и Оппенгеймер показал себя блестящим ученым и организатором. Вербовка же Оппенгеймера русскими не представлялась возможной из-за его личных качеств, в Москву доносили: по своей природе труслив, находится под каблуком у жены, а когда прижали, сдал своих друзей, коммунистов.   
 
ХХХ

        Во время гражданской войны в Испании на стороне республиканцев сражался американец Морис Коэн. Там Морис познакомился с Александром Орловым, главой советской резидентуры в Испании.
        Ранее Орлов возглавлял в СССР экономическую разведку и сыграл важную роль в добыче новинок зарубежной техники. Орлов отлично владел   языками и был еще талантливым журналистом. Сталин послал его в горящую Испанию. Орлову поручались секретнейшие задания, одним из которых была успешная доставка золота Испанской республики в Москву. Генерал Орлов давно присматривался к Коэну.   
         При вербовке между генералом и рекрутом произошла беседа.  В те годы многие симпатизировали Советскому Союзу, где рождалось новое общество, сулившее всем равноправие. Весь мир захлестнула экономическая депрессия, а в СССР в это время на стройках социализма не хватало рабочих.   
        Однако Морис недоумевал:
          – Хорошо, но объясните, почему в России так много «врагов народа»? И что удивительно, из самых преданных большевиков! 
          Александр Орлов ситуацию знал не понаслышке, часто выполняя личные поручения Сталина. Орлов высказал правду будущему разведчику:
           – Вам известна лишь часть загубленных талантливых людей России. Все дело в том, что Сталин их всегда боялся. Сталин живет в постоянном страхе и поэтому сеет его среди народа. Сталин – это трагедия для нашей страны. Но в России есть здоровые силы, есть честные люди. Сталин не вечен, и правда восторжествует.      
          Морис, завербованный Орловым, согласился работать на советскую разведку.     Александр Орлов был откровенен с Морисом еще и потому, что уже определил свое будущее:
         – Скорее всего, я не вернусь в Россию, но буду ей верен до конца своей жизни.
        Орлов насторожился, когда НКВД потребовал срочного прибытия для регулярного отчета. Орлов заподозрил, что свидание  подстроено, чтобы арестовать его, как это было ранее со многими другими разведчиками. На встречу он не поехал.
         Спустя неделю беглец порвал с русскими. Орлов скрылся, но советской разведке стало известно, что он проживает в где-то Америке. Его исчезновение очень беспокоило Сталина, потому что генерал многое знал об агентурной сети. Орлов направил из Америки письмо лично Сталину, в котором свое бегство объяснял тем, что опасался ареста. В письме также говорилось, что в случае попыток выяснить его местопребывание, он даст указание своему адвокату обнародовать документы, помещенные им в сейф в швейцарском банке. Орлов просил не преследовать его мать, оставшуюся в Москве, и если его условия будут приняты, то давал слово не раскрывать зарубежную агентуру. Орлов решился на безумный шаг, на шантаж самого вождя, он грозил Сталину, что обнародует факты  инсценированного процесса над оппозицией и врачами, устроенного тираном. В конце 1938 года Орлов, получив документы с измененной фамилией, затерялся среди американцев. Сталин понял, что шутить со столь осведомленным опасно, и приказал не предпринимать никаких поисков.
         Американских же разведчиков особенно впечатлила история с испанским золотом, и они назвали ее лучшей операцией века. Директор ФБР Гувер, узнав, как был исполнен филигранно отточенный трюк и похищено 660 тонн золота из Испании, назвал Орлова великим разведчиком.
         Завербованный Морис Коэн стал помогать русским. Морис пока не решался сказать своей невесте, полячке Лоне, что связан с советской разведкой. Он и Лона – простые трудяги-коммунисты, но у него не было уверенности, как она посмотрит на это.      
         Вскоре Морис и Лона соединили свои судьбы, став мужем и женой. Наступил день, когда Морис все рассказал жене. Подумав, жена согласилась с его решением, и начала вместе с мужем работать на советскую разведку. Молодые американцы, став курьерами, предали свою страну, которую раньше любили.

 
 ХХХ               
 
               
        Советско-германский пакт был абсолютно не понятен в Америке. Одни одобряли, другие ругали. Эд и Тед считали, что русские «купили время», чтобы отразить готовившееся нападение Гитлера. А пока Германия и Советский Союз, связанные договором, обменивались разведывательной информацией как «верные» союзники...
       На собеседование в Колумбийский университет Тед пришел с матерью, но не взяли по возрасту, советовали подождать. Тогда Эд настоял, чтобы Тед подал документы в Гарвард. Этот университет искал талантливых ребят и обещал взять долговязого 16-летнего школяра. 
         В жаркий июньский день Эд ворвался в квартиру.
         – Война!
         – Какая война, с кем?
         – Гитлер напал на Россию!
         – Даю голову на отсечение, Америка ни за что воевать не будет. Уж если мы не заступились за Англию, то из-за России наш Конгресс в войну никогда не ввяжется. Никогда не проголосует, вот увидишь!
         Тед и Эд внимательно следили за сообщениями из Москвы, всем сердцем сочувствуя русским. К их радости, несмотря на успешное начало, немецкие войска под Москвой прочно завязли. Далее события развивались с невероятной скоростью. Неожиданно Япония нанесла сильнейший удар по Перл Харбору, и Рузвельт объявил ей войну. В ответ Гитлер объявил войну Америке.

 
                Грингласы и Розенберг
               

          Старик Гринглас приехал в Америку из России в начале 1900-х годов. Времена достатка неожиданно сменились тяготами «Великой Депрессии» и, чтобы свести концы с концами, глава семейства с утра до ночи чинил швейные машины, но едва мог прокормить семью. Только теперь, в 1938-ом, жизнь потихоньку налаживалась, хотя все равно было очень трудно.
         Тэся вела хозяйство и смотрела за тремя своими детьми, да еще за пасынком.   Жили Грингласы в бедном районе Манхэттена. В захудалой хибаре даже не было отопления. Муж, чтобы не платить за аренду квартиры, по вечерам делал в доме ремонты, а жена выполняла обязанности дворничихи.   
         Взрослая дочь, 23-летняя Этель, помогала растить младших братьев – Давида и Бернарда – и отличалась сильной волей и артистическими способностями к драме, музыке, пению. Тэся, как и все еврейские матери, не обращала никакого внимания на политическую болтовню во дворе, отдавая всю себя семье и воспитанию детей. К увлечению дочери пением мать относилась как к легкомысленной трате времени, считая, что толку от музыки не будет.
         Все здесь, в Америке, было для Тэси не таким, как в спокойном Минске. Тррах-тах-тах! – и в дом влетал визг и грохот улицы. Такой тесноты, толкотни и адской давки, как здесь, она нигде не видела. На авеню, конечно, просторно, но на тесной нью-йоркской стрит, если бы Тэся на секунду забылась, то подумала бы, что она в Минске: те же мужчины, те же женщины, те же крики и та же грязь, что на старой улочке, только шум и сутолока в Америке побольше, грохот посильнее, да и дома высоченные. Шесть этажей – это чепуха, есть дома и в двадцать, и в тридцать, и в сорок... 
         Мужчины, кому повезло – на работе, женщины беспрерывно галдят. От гула и детских голосов уши болят. С детьми Тэся разговаривала по-еврейски, иногда       по-русски. По-английски знала два слова. В лавке, на улице – все свои. Идиш и русский – как в России.
         Ясным воскресным днем Тэся с дочерью, которую звали Этель, а также с сыновьями Давидом и Бернардом, направились на «блошиный» рынок и встретили давнюю знакомую.   
         – Привет! – окликнула Тэсю соседка по минской улочке.
        – Хэллоу! Сто лет тебя не видела, – приветствовала ее удивленная Тэся. 
        – Ого! – подшутила соседка над ее английским, – ты уже совсем неплохо разговариваешь. 
          – Глупости, не смеши. Зачем мне английский? К чему зря голову ломать? Главное, я и дети в Нью-Йорке живем. У меня их трое, уже вот какие большие! – указала Тэся на взрослых детей. – Муж, с Божьей помощью, работает... Грех жаловаться. Ведь я в Америке с юности.
          – Мы тоже приехали сюда за десять лет до революции, которую там называют «Октябрьской».
          – А помнишь, в Минске нас в гимназию не принимали. Ради одного этого, – воскликнула  Тэся, – наши черносотенцы должны были бы живьем в землю зарыться! Хорошо, что мы уехали в Америку. Слыхала, что творится в Германии? Что вытворяет Гитлер? Скоро там будет война, попомнишь мое слово. Замечательная страна Америка!   
           – Да, но и здесь не все довольны. Жить не легко, да и климат в Нью-Йорке тяжелый, – не унималась соседка.
          – Видели вы когда-нибудь, чтобы все были довольны? Конечно, летом в Манхэттене сущий ад. Мы ездим на сабвее в Бруклин на пляж, на Брайтон бич. Дети любят купаться, там много аттракционов, – рассказывала Тэся.
         – В парке бываете?
         – Редко, очень занята по дому. Хорошо, вот Этти помогает, вырастила Давида, теперь смотрит за Бернардом. Она не похожа на тихоню-отца, боевая, вся в меня, – хвалилась мать, указывая на дочь.
         -- Я – певица, в клуб хожу, участвую не только в хоре, но и выступаю сольно, -- гордо вступила в разговор Этель. – Особенно удаются русские и еврейские песни. Еще в школе предвещали артистическое будущее.
        -- Но главное – Этти уже работает, нам опора, а то муж совсем из сил выбивается. Вот станем на ноги, и Этти пойдет в колледж, -- поддержала мать.
        -- Ну а жених-то есть?
        -- Найдется, в клубе полно молодежи.

ХХХ

         Зал «красного» клуба, где собирали пожертвования для забастовщиков, жужжал, словно переполненный улей.
         - Что у нас есть, кроме тяжелой работы, малой оплаты, невыносимых условий? – возмущался Юлиус, беседуя с рабочими у входа. - А при социализме – бесплатная медицина, образование, дешевое жилье!
         Юлиус во всем принимал участие. Вот и сейчас на благотворительном концерте он декламировал со сцены стихотворение Лонгфелло  «Стрела и песня»:
                На волю я стрелу пустил
                Со звонкой песнею крылатой.
                За ними взгляд не уследил –
                И обе сгинули куда-то...
                Не долог был стрелы полет,
                Она вонзилась в дуб упруго,
                А песня до сих пор живет:
                Ее нашел я в сердце друга.**

          Стихи понравились, люди встретили восторженно. Раздались аплодисменты, он раскланялся и вернулся в зал.
         И вдруг Юлиус увидел на сцене ее. Она пела знаменитую арию из «Чио-чио-сан». Он тотчас же узнал Этель. Они раньше учились в одной школе. Он застыл и слушал ее, не сводя глаз.  Un bel di, vedremo, звучала музыкальная исповедь души, на которой многое накипело и изливалось в волшебных звуках, каждая нота была искренней. Ария в ее исполнении завораживала, печаль раздирала сердце, но все же горе мало-помалу затихало, склоняясь перед неизбежным. И тут неожиданно родилась светлая мелодия. Словно утренняя заря, улыбаясь рассветному небу, она спешила навстречу новой жизни:
                В ясный день, желанный, пройдет и наше горе...
          – Браво! – неистово кричала растроганная публика.   
          – Какая она стала красивая! – вырвалось у Юлиуса.
          Он подождал, когда Этель, закончив выступление, спустилась в зал, и подошел к ней.
          – Что делала с тех пор? Где сейчас работаешь?
          -- В Нью-Йорке.
          – А ты? Как тебе нравится наше время? Тяжело приходится?
          – Не легко.
          – Живешь там же?
          -- Да.
          У детей евреев-эмигрантов, покинувших Россию в поисках лучшей жизни, было много общего. По школе Этель знала, что Юлиус на три класса младше ее, отец его был закройщиком, мать – домохозяйкой, всего в семье было пятеро детей.   Жили так же бедно, как и Грингласы. Мать Юлиуса проявляла чудеса экономии, делила кашу и пару яиц, сваренных вкрутую, на всю семью. 
         Приобретя радикальные взгляды под влиянием бедности, а также вдохновленные русской революцией, Этель и Юлиус вступили в лигу коммунистической молодежи. Этель три года проработала в транспортной компании, пока от нее избавились, заметив ее роль в забастовках. Этель Гринглас, обладавшая красивым голосом, дальше учиться не могла, потому что надо было зарабатывать. Секретарь-машинистка свободные вечера проводила  здесь, в социалистическом клубе, обычном для эпохи «красных» тридцатых годов.
         Юлиус Розенберг закончил колледж как инженер-электрик. Хотя Юлиус знал Этель давно, но теперь, когда они снова стали встречаться, дружба переросла в любовь. Родители не возражали, Юлиус всем нравился, и вот теперь дошло до свадьбы.      
          Юлиусу Розенбергу исполнился 21 год, невесте – 24. На свадьбу отдали все жалкие сбережения, да еще и в долги залезли.
          – Хочу, чтобы было как у всех, все-таки свадьба раз в жизни бывает, –  говорила соседкам Тэся, -- но с деньгами туго и у нас, и родителей жениха.
         Свадьбу провели очень скромно, дома. Тем не менее, родственники невесты: мать, отец, брат Давид со своей подружкой Руфью, сводный брат Сэм и младший Бернард, – все были веселы и счастливы.
         Все кричали: Мазл-тов! -- поздравляя Этель и Юлиуса.
         Брат с подружкой пробрались к невесте, которая была очень мила в своем светлом платье.   
       – Мазл-тов! – прокричал Давид, целуя сестру и держа за руку Руфь.
       – Счастья вам! – добавила Руфь.   
       Этель встала, расцвела улыбкой, устремив на них счастливые глаза.
         Назавтра старики во дворе, завидев Тэссю с детьми, желали им счастливой жизни.
          - Будем жить на радость маме, на счастье папе, назло Гитлеру! – за всех обещал  Давид.
          Его мать была не шибко грамотной и кроме Рузвельта, Гитлера и Сталина вообще политиков не знала, но сердцем Тэся чувствовала, что и к ее семье подбирается беда. Большая беда.

ХХХ

        Осенью на многотысячном митинге приятели познакомили Розенберга с человеком из России, инженером из мира «социализма и справедливости». Разговорились, подружились. Вскоре Юлиус Розенберг был завербован и дал подписку о сотрудничестве. «Инженер» оказался опытным разведчиком...
         Когда радио сообщило о том, что Гитлер напал на Россию, Юлиус искренне переживал за Советский Союз, всей душой стремился помочь борьбе против гитлеровцев.
        Разведчика, который курировал Юлиуса, Розенберг расспрашивал:
        – А как вот там, у вас, в России, партизаны зимой в лесу? Наверное, у них примерзают волосы к шапкам, у вас ведь так холодно!   
        Сразу после вступления Америки в войну против Германии, Юлиус подал заявление на фронт, однако из-за слабого здоровья был оставлен в Нью-Йорке при батальоне связи. Отсюда он восхищенно следил за героической борьбой и откровенно высказывал свои симпатии в адрес СССР. Успехи русских он воспринимал как собственные. Молодая пара внимательно следила за событиями и переживала за судьбы евреев на оккупированной Гитлером территории. 
        После года стажировки Юлиус стал инженером армейской связи. Это была большая удача, тем более, что Этель ждала ребенка. Весной 1942 года молодая семья смогла снять квартиру в недорогом районе Манхэттена.
        Рождение первенца явилось важным событием, но оно не изменило авантюристических намерений молодого отца. А у Этели появилось много хлопот и бессонных ночей, но это было вознаграждено детской улыбкой и смехом. Молодые, неопытные родители не чаяли души в своем первенце и испытывали страх перед крохотным младенцем, боясь сделать что-то не так. И тут на помощь пришла Тэся. Бабушка посвятила всю заботу и любовь внуку. Приходили помочь в купании ребенка Давид с Руфью. Братья Сэм и Бернард постоянно приносили новые игрушки и очень любили играть с ребенком. 

  ХХХ
 
        Убежденный в своей правоте, Юлиус решил помогать социалистической стране, сражающейся с гитлеровской Германией, – доставать секретную информацию. Когда у главы семьи появились задания, он посвятил в них жену. Если оценивать вербовку Розенберга по системе: Деньги, Идейные соображения, Шантаж, Честолюбие, – то, без сомнения, в его случае превалировал второй фактор, хотя много было и от последнего. 
          Хотя Юлиус теперь не афишировал свое членство в партии, о нем, как о коммунисте, стало известно, и его уволили из армии. Быть "красным" всегда было опасно. Оставшись без работы, Юлиус с братьями жены, Давидом и Бернардом, завели собственный бизнес – небольшую механическую мастерскую.
         Время летело, дела шли неважно. Утром Юлиус спешил в мастерскую, постоянно продолжая поиски приличной работы, которая бы ему нравилась. Но пока он рад был этой, нелюбимой работе: у многих вообще не было никакой.
         Юлиус еще со студенческих лет отличался общительной натурой. Он часто встречался с бывшими сокурсниками, особенно с  Дж. Барром и его другом                А. Сарантом, греком по национальности. Они вместе увлекались фотографией и путешествиями, спорили, обсуждали события, устраивали семейные пикники. Через Розенберга, разведка получала ценнейшую информацию: Барр работал с радарами в компании высоких технологий. От него поступили материалы о компьютерной установке, определявшей скорость и траекторию снарядов.
        Барр привлек Саранта, и от последнего Розенберг получил сведения по более, чем ста научным разработкам. Инженер Соболь регулярно информировал о технологии изготовления цветной фотопленки, а также о производстве нейлона. Эти документы весьма высоко ценили в Москве. 
        В то время, когда все они оказались вовлечены в шпионскую деятельность, коммунистическая партия США следовала разработанному Москвой курсу: занималась восхвалением Рузвельта, одновременно завоевывая влияние в профсоюзах.      
         Компартия США стала называть коммунизм «американской мечтой». Именно в это время Сталин принял авантюрное  решение – использовать членов компартий всего мира в целях шпионажа, сделав их уязвимыми для обвинений, что коммунисты являются агентами иностранной державы.
 

                В Гарварде
               
         В 1942-ом исполнился год, как лейтенант Эд Холл воевал на Британских островах. Тед в это время начал занятия в Гарварде. В письмах он спрашивал брата, какое на него впечатление производит Черчилль, как справляется английская промышленность, чем отличаются  англичане и многое другое.               
        В Гарварде для Теда главной проблемой было общение. Ему еще не было 17 лет, а другим студентам уже по 20 или даже больше. Это уже были молодые люди, а он, долговязый верзила, по возрасту - еще пацан.
         В университетском старинном городке все быстро усваивали, учась подмечать прекрасное. Добрую половину Гарварда занимали учебные корпуса и богатейшая библиотека. Солнце, набиравшее летнюю силу, каждое утро заливало кампус. Пестрая листва деревьев и яркие цветы ласкали взор. Особенно поражали древние здания, похожие на соборы. Всегда подстриженные зеленые газоны-лужайки, спортивные площадки, общежитие, -- все нравилось Теду. В дымчатые теплые вечера он блуждал меж древних стен городка, насмешливо взиравшего на выкрутасы нового поколения. Сколько светлых умов обучалось здесь за три столетия! Тед решил изучать что-то новое.
        Городок просыпался рано. Уборщики тщательно подметали  улочки, продавцы протирали витрины книжных лавок, торговцы, стоя на перекрестках, тихо, без привычных нью-йоркских выкриков, предлагали свой свежеиспеченный товар. Кое-где слышался смех, гул разговоров усиливался. Тед же сторонился сборищ, ему трудно было сойтись с кем-нибудь из-за юного возраста, и он проводил время один.
       Тед направлялся в библиотеку и по дороге заметил вычурного парня, странной внешности, со скрюченной левой рукой. «Смахивает не то на поэта, не то на художника», - подумал Тед.
        Плечистый юноша, с карими глазами и вихрастой каштановой шевелюрой, не спеша, брел в том же направлении. Он был в заломленной на затылок клетчатой кепке, ковбойке и жеваных джинсах. Поймав на себе взгляд, первым проявил себя Сэвил. Этот расторопный поэт вдруг подошел с боковой аллеи, он вообще всегда терял власть над своим бурным темпераментом, и просто вступил в разговор.
           – Привет! Учишься здесь? – в его глазах мелькнул огонек любопытства. 
           – Да, а ты?
           – И я.
           - Куда направился? - поинтересовался незнакомец.
           - В библиотеку, книги менять.
           - Я тоже, - подхватил восторженный юноша, с узкими розовыми губами и шелковистыми усиками.
          - Пошли.
          - Сэвил Сакс, – протянул руку курносый, для тебя – просто Сэви.
          - Очень приятно, -- пролепетал Тед, тряся руку. – Теодор Холл, зови меня Тед.
         – Фамилия у тебя уж очень популярная, наверное, сокращенная?   
        – Да, полная – Хольцберг, я еврей.
         - А по-еврейски разговариваешь?
         - Знаю ли я идиш? Еврейский - мой родной  язык. Я знаю все его тонкости, словечки, ругательства...  По вечерам мама нам читала Шолом-Алейхема.  А потом родной язык стал вытесняться английским, ставшим тоже родным. Нет, я не разлюбил идиш, я люблю еврейские песни, иногда ввертываю в речь разные поговорки, но постепенно он перестает быть моим языком. Да и русский язык почти забыл. Я говорю, и со мной говорят только по-английски.
          -  Это -- первый урок свободы, – поучительно произнес Сэвил.
          - Национальные черты лучше всего проявляются в искусстве, – высказал свое мнение Тед. - Возьми, к примеру, музыкантов. Прокофьев и в Америке остался русским явлением. Я думаю, что в первую очередь психологический настрой определяет национальность. Поэтому Блох -- еврейский композитор, Прокофьев - русский, Мендельсон же не по национальности, а по духу – немецкий. То же и в живописи: французские импрессионисты, Шагал, американский авангард... Но, если честно, в душе я – космополит, гражданин мира.      
         Парни подружились, вместе читали, учили, гуляли. Тед охотно слушал стихи Сэвила, бренчали на гитаре. Не находя ушей, готовых выслушать страстные речи, юноша с блестящими, вьющимися от природы волосами, нашел в Теде близкого по духу, интересного собеседника. 
         Оба еще твердо не решили с выбором профессии и страстно искали ответы на вопросы нелегкой жизни. Вера в величие и силу человеческого разума питала их взгляды, не давала восторжествовать пессимизму. Сама жизнь вела их за руки, говоря: смотрите, испытайте все! Одинаковое детство, нищая юность, ненависть ко всему, что порождает унижение и калечит людскую душу, роднили их. Теда как и Сэвила влекла жажда вершить добро и столь же неутолимая ненависть к злу. Страсть к познанию мира бушевала в молодых сердцах.
        Тед ни в чем не сомневался и пребывал в стальной уверенности в своих способностях и предназначении. Прослушав две-три лекции, Холл понял, что   интереснее не электротехника, которой он в то время увлекался, а физика. Ему досталась тема: строение атома. Это было первое знакомство Холла с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал его...    
            – Я -- второй у родителей, – рассказывал Сэвилу самый молодой студент Гарварда. – Отец  у меня простой скорняк. Это по просьбе старшего брата меня назвали Тедом, потому что брат медведей любит. Мать поддержала. Угадай, Сэви, насколько Эд меня старше? Никогда не скажешь.
       – Лет на пять?
       – На 11 лет, – улыбчиво ответил Тед. -- Сейчас Эд воюет в Англии, уже получил Legion of Merit за рационализацию в ремонте Боингов. Он не только классный летчик, но и отличный инженер. Подобрал себе подружку, c таким же именем как у него самого -- Эдит. Она англичанка, не еврейка, работает медсестрой, но ей приходится вдобавку водить машину скорой помощи. Под бомбежками, представляешь? Ей помогает то, что она очень спортивная, в колледже была чемпионкой по теннису. 
       -- Молодец! Здорово! – воскликнул Сэвил.
       - Чувствую, скоро Эд на ней женится...
       - Чем плохо? Будешь иметь родственника в Англии.
       - В 1929-ом во время Великой депрессии людям стало не до меха и не до смеха, – продолжал Тед. - Скорняки разорялись пачками. Когда мне было лет пять, отец бросил не выплаченный дом в Лонг-Айленде и снял  квартирку в Квинсе. Там мы и живем. Я многому научился от брата. Мы, дети эмигрантов, росли в замкнутом соседстве. К нам приходили эти бедолаги, слушали привезенные с собой русские пластинки, пели песни. Но больше всего запомнились их рассказы о неведомой мне земле. Для меня Россия не похожа ни на какую другую страну.
        – Понятно, - произнес Сэвил. – А я обожаю английский. Люблю писать эссе, стихи, и тоже переживаю за социалистическую Россию. 
         – Да, там сейчас Гитлер убивает мой народ, -- сокрушался Тед.
        Молодые люди, дети бедняков, искренне переживали. Это невозможно было одолеть ни страстными протестами, ни уходом в глубины философии.   
         Пока они горячо, с надеждой, говорили про Советский Союз, солнце исчезло, серенькое небо поглотило его на западе. Над старинными корпусами университета  в вышине уже мерцали робкие звезды, а они все гуляли по кампусу и не могли наговориться.
        – К математике у меня любовь с детства, - рассказывал о себе Тед. - Учился  отлично, перепрыгивал через классы. Я - покладистый, в школе никогда проблем не было. Ты бы посмотрел, как мне четыре года назад справляли совершеннолетие! Хоть я и не религиозный, но вышло отлично.
         –  Я старше тебя всего на два года, - утешал Сэвил.
         - Мой брат Эд часто приносил домой разную литературу, я все это читал. Он, как ты, предан левым идеям. 
        – Правильно делает.   
        – После экзаменов со мной беседовали. Спрашивали про родителей, кем работает брат, на кого хочу учиться. Решили, надо дать шанс. Я здесь, наверное, самый молодой?
        – Да, я таких птенцов здесь почти не встречал. Есть, правда, еще пару отмороженных, – усмехнулся Сэвил.
        –  Короче, назвали меня «одарённым» и приняли. Правда, трудно общаться. Девушкам со мной неинтересно, говорят – ребенок еще. Слушай, переселяйся в нашу общагу! У нас, правда, ужасный кавардак. Рассчитано на троих, но пока живем вдвоем: я и еще один пацан, почти такого же возраста, физик. Будешь третьим.
        – О’кей!


 ХХХ

        Из трех с половиной тысяч студентов только пару дюжин, плывя против течения, исповедовали коммунистические идеи. Среди них – Сэвил и Тед, с их радужными надеждами на Россию. В Гарварде Тед оказался среди равных. Это – не средняя школа, пришлось позаниматься. Но вскоре Тед, как и все, стал пропускать лекции, не в силах преодолеть ребячливости. Сэвил тоже любил пинг-понг и бейсбол, а природное остроумие, помноженное на задиристость, придавало блеск его разговорам и заражало Теда.
        Эд осведомил брата, что собирается жениться на англичанке Эдит, и Тед написал ему пару поздравительных строк, а заодно сообщил, что еще не уверен в выборе профессии. Эд советовал младшему что-то связанное с физикой, но прикладное, полезное в жизни. 
         В Гарварде для Теодора и Сэвила потекли учебные будни, друзья грызли гранит науки, допоздна засиживаясь в университетской библиотеке. Физика захватила Теда, фантазия уносила его в далекие миры. Он много читал, анализировал статьи Эйнштейна и Бора, Гейзенберга и Оппенгеймера. Боль за Россию и желание воевать за Америку было неодолимым. Тед и Сэвил записались в группу, тренировавшуюся для партизанской войны, собираясь стать парашютистами-десантниками. Изучали немецкий язык. Брат Эд продолжал помогать англичанам, сражался с немцами, служа в военно-воздушных силах. В Гарварде все говорили про Сталинград, восхищались мужеством русских. Тед написал брату, что как только окончит университет, сразу же отправится в армию. А пока он днями и ночами изучал физику.
        Летом, когда Тед приехал из Гарварда на каникулы в Нью-Йорк, умерла от рака мать. Тед послал Эду письмо, в котором описал ее болезнь и последние дни. Он сообщил брату, что отец перенес потерю с большой стойкостью. Тед тоже переживал, но больше всех горевал о матери Эд. Он не хотел, чтобы Эдит видела  его слез, поэтому плакало только сыновне сердце.
        В октябре Тед написал брату, что перестал быть ленивым, бросил бренчать на гитаре и всерьез взялся за теоретическую физику. Поскольку Америка была в состоянии войны, в университетском городке можно было видеть много парней в солдатской форме. Тед был готов к войне, но не был дисциплинированным, не очень обращал внимание на свою внешность, не был чисто выбрит, зато на его лице всегда сияли веселые веснушки. Часто опаздывал. Он жил в каком-то другом, только ему доступном мире. Этот высокий, с проницательными глазами, всегда уверенный в себе мечтатель, одаренный богатым воображением, в то же время был смел и любил «покрутить хвост дракону». Тед уже собирался на фронт, когда вдруг вызвали  в деканат.
         – Наш выпускник, физик Роберт Оппенгеймер, подбирает людей для                какой-то важной работы, ему нужны молодые ученые, мы рекомендовали вас. Поедете? 
         – Конечно. Но я ведь еще не закончил университет? 
         – Ничего, завершайте дипломную работу и можете ехать. 
 
                1941-45:  Военные годы
      

         В Лондоне Эд постоянно слушал новости о том, что происходило в мире. Картина вырисовывалась печальная, и Эд Холл принимал это близко к сердцу. Его жена полностью была солидарна с ним. Тед с волнением ждал писем от брата из Англии, воевавшей с Германией. Эд продолжал служить на военно-воздушной базе, руководил починкой самолетов и усиленно интересовался немецкими ракетами.
          Гитлер внушил немцам, что они станут нацией господ, на которую будут работать «неполноценные  неарийцы». Гитлеровская демагогия упала на благодатную почву: германский народ, отравленный ядом шовинизма и национализма, выполнял волю бесноватого фюрера.
        Еще с 1930-х годов англичане ненавидели безнравственный сталинский режим. Если бы Гитлер не напал на Россию, Сталин равнодушно наблюдал бы, как Германия уничтожает Англию, и с радостью разделил бы с немцами Британскую империю. Сталин исправно посылал Гитлеру поздравления с каждым ударом по Англии. Великобритания до 22 июня 1941 года одна сражалась с нацистами. Сто тысяч англичан погибли от немецких бомбардировок.
         Сталин нашел с Гитлером больше общего, чем с устойчивыми демократиями Запада, что вылилось в пакте Молотова-Риббентропа. Разделив Польшу со Сталиным, а потом захватив пол-Европы, немецкие войска оказались с русскими штыком к штыку. В результате Германия напала на СССР, и Гитлер, за короткое время оккупировав громадные территории, подошел к русской столице, встретив под Москвой ожесточенное сопротивление.   
        В 1941 году первый снег в Москве выпал уже в конце сентября, а в октябре  пушистый метровый слой засыпал все подступы к столице, к декабрю морозы доходили до -40 по Цельсию. Замерзали моторы в танках и самолетах, орудийные и ружейные затворы. Вскоре стали замерзать и сами немцы. В ноябре 1941 года Рузвельт подписал закон о ленд-лизе, ибо потери русской армии были в несколько раз выше немецкой. Но и немцы теряли много солдат.
        Тед не решался предсказать, вступит ли Америка в войну в Европе. В начале баталий он понял, что американцы будут стремиться, чтобы русские с немцами истощили друг друга. Американцы рассуждали, как в стихах Блока:

                Не сдвинемся, когда свирепый гунн
                В карманах трупов будет шарить,
                Жечь города и в церковь гнать табун,
                И мясо белых братьев жарить!

         К концу 1941 года начали иссякать два главных ресурса СССР:  население и территория. И тут неожиданный «подарок» Сталину преподнесла Япония. Она напала на США, и через три дня последовало объявление Германией войны Соединенным Штатам. Немецкие офицеры удивлялись: несмотря на объявление Гитлером войны Америке, Cтрана Восходящего Солнца не объявила войну Советскому Союзу. В связи с этим Сталин сумел высвободить войска, находившиеся на Дальнем Востоке, и использовал их против наступавших немцев. Разгром немцев под Москвой означал крах немецкой молниеносной победы.
             11 декабря 1941 года при вступлении Германии в войну против США, фюрер хвастался:               
                «Сегодня я стою во главе мощнейшей армии в мире, наисильнейших
              военно-воздушных сил и гордого флота. За мной стоит партия, с которой я стал великим и
              которая стала великой благодаря мне».
        История распорядилась по-другому. Одной из наиболее славных страниц войны явился разгром немецких войск под Сталинградом. Двести дней и ночей продолжалась битва. Красная Армия, перейдя в контрнаступление, разгромила противника, окружила и ликвидировала 300-тысячную группировку. Трехдневный траур в Германии и растерянность, показали: Сталинград стал в войне поворотным пунктом.
        Но Гитлер сдаваться не собирался. Фюреру докладывали об успехах в конструировании ракет. Это дало ему основание заявить, что он уверенно смотрит в будущее, а “оружие возмездия” изменит обстановку в пользу Третьего Рейха.
        Столица Великобритании подвергалась неоднократным бомбёжкам. Многие жители были эвакуированы, а остальным бомбоубежищами служили станции метрополитена. В Лондоне жертвами бомб уже стали 30 тысяч жителей, 50 тысяч получили ранения, десятки тысяч домов были разрушены. Немцы старались бомбить днем, чтобы поразить большее количество жертв.   
        Американский летчик Эд и его английская невеста Эдит отметили свое бракосочетание скромно. Она была в своей униформе, только сильнее обычного дурманил Эда гвоздичный аромат любимых духов и под ласковыми пушистыми ресницами блаженней сверкали ее влюбленные глаза. Зарегистрировались в брачном отделе муниципалитета. Сфотографировались со свидетелями. Пообедали с семейной парой сослуживцев в кафе, а потом вдвоем прокатились по маршруту на двухэтажном автобусе. Пассажиры, озабоченные своими проблемами, мало обращали внимание на лейтенанта в летной форме и девушку, с аккуратно зачесанными назад волосами, в защитного цвета сорочке с галстуком и пилотке. На улицах народу было меньше обычного, в основном мелькали парни в военной форме, но кругом на стенах по-прежнему красовалась реклама без какой-либо иллюминации. На углах маячили неизменные лондонские полицейские в шлемах. Едкий смрад из тумана и дыма чувствовался повсюду, он висел над всем Лондоном. Концентрация продуктов горения стала такой, что от смога и пожаров задыхались. И все же смерть не маячила в глазах. Люди вокруг жили и, главное, собирались бороться дальше.
        В центре, вокруг Пикадилли, стены домов были завешаны камуфляжной сеткой, задрапирована скульптура у фонтана. Посередине Трафальгарской площади молодожены увидели прикрытый монумент адмирала Нельсона, командовавшего флотом в 1805 году в сражении с испанско-французской армадой. Непривычно одиноко смотрелось и здание Лондонской Галереи. У Букингемского дворца прохаживались немногочисленные зеваки, ожидавшие красочной сцены -- смены королевского караула. Молодые ехали по британской столице и видели, что  кварталы, с многоэтажными домами, заросшими плющом, и уютные палисадники, сейчас не выглядели такими ухоженными. Кругом чувствовалось напряженное дыхание времени. Но война – войной, а старик Биг Бен неумолимо отбивал свое, и жизнь продолжалась...
        Эд Холл внимательно следил за ракетами, тщательно изучал их. Однажды, когда Эд был у своей жены Эдит в медицинском пункте, вдруг завыла противовоздушная сирена. Последовала немедленная команда, в западном районе Лондона разорвалось несколько «Фау». На жилые кварталы с  грохотом рушилась смерть, взметались к небу огненные столбы, от земли с грохотом взлетали камни и комья  грунта.
         Эд поехал вместе с Эдитой. Тревога, бессилие ПВО и отсутствие защиты от ракет приводили горожан в паническое состояние. Освещения не было, лишь прожектора полосовали лучами унылые старинные стены. Издали послышался резкий приближающийся свист: ви-и-и-ю-у-у!.. Бах! Бах! - большой осколок упал прямо перед лобовым стеклом, дым на миг заслонил дорогу. Эдит нажала на тормоз, потом, передумав, - на газ. Машина дернулась, что-то начало в ней глохнуть, но она рывками, встряхиваясь, понеслась вперед. За поворотом остановив машину, Эдит нырнула головой в дым.   
        На месте взрыва валялись обломки стен, камни и кирпичи. Огонь, охвативший здание, сквозь облако дыма и пыли освещал несколько десятков человек, лежавших в странных позах, без признаков жизни. Возле остальных в шоке кружились волонтеры и прохожие, вокруг – кровь, грязь, щепки оконных рам и битое стекло.
        Эдит сразу взялась за дело: медсестра в белом халате, спешно одетом поверх униформы, определяла полученные травмы, перевязывала раненных и командовала волонтерами, держалась она уверенно, двигалась по-спортивному стремительно. Через минут десять прибыло еще несколько автомобилей с красными крестами. Только Эд взялся помогать невесте, как неожиданно снова налетел дикий, с нарастающим визгом, рев. Эд не испугался,  лишь слегка приподнял голову, чтобы посмотреть, куда упадет следующая «Фау».
        Точно черная птица, стремительно неслась вниз неизвестно откуда взявшаяся ракета, и раздался взрыв, а потом следующая грохнула так, что, подпрыгнув, загудела земля, заскрежетало железо, и со свистом на них рухнуло обрубленное осколком молоденькое деревце. В момент взрыва Эд прикрыл собой жену.
        Мелькнуло искаженное ужасом бледное лицо Эдиты со сжатыми губами и острым  носиком. Он едва успел закрыть ее, как вдруг что-то тяжелое ударило и прожгло насквозь локоть. Слегка контузило, лейтенант чуть не потерял сознание от болевого шока.
        Он подхватил левую руку правой... 
        - Эд, милый!.. Что с тобой? - Эдит бросилась к нему.
         Раздались  крики, и раньше, чем заметил кровь на рукаве, он увидел страх и боль на лице, смотревшей на него Эдиты. Ослабев, чувствуя, как подкашиваются ноги, он присел и огляделся.
           В центре двухэтажного дома дымилась громадная рыхлая воронка, из которой клубился столб едкого дыма. Вся угловая часть дома обрушилась. Но подвал под развалинами уцелел. Расчистив обломки, там срочно установили                медпункт.
          «Вот и меня фон Браун достал», - промелькнуло в голове.
         Сначала его отнесли в сторону, положили на тротуар, а потом пыльного, бледного от потери крови, под руки притащили в подвал.
        - Потерпи немного, сейчас перевяжу, - сказала Эдит и осторожно принялась бинтовать раненную руку мужа...   
       Отлежавшись, Эд поднялся. Песок посыпался с пилотки, со спины, с ворота униформы. Вначале его вели, а он поддерживал левую руку. Потом пошел сам,  нетвердо ступая, по качавшейся, уходившей из-под ног земле...
          Все снаряды, не полностью разрушившиеся при падении, подвергались   самому тщательному осмотру. После выздоровления Эд наблюдал, как английские инженеры по обломкам блестяще воссоздали ракету. “Фау-2” уже несла боеголовку более, чем в тонну. Англичане ознакомили Эда с чертежами ФАУ-2 и планом базы в Пенемюнде, переправленными в Лондон польскими партизанами. Буквально через неделю на секретный остров совершили налет 600 английских бомбардировщиков. База была разрушена, однако немцы быстро сумели наладить производство ракет на подземном заводе в горах, рядом с концлагерем Дора.
        Летом 1943-го в ставке Гитлера «Wolfsschanze» Вернер фон Браун выступил с докладом об «оружии возмездия». Гитлер уже второй раз встречался с высоким голубоглазым блондином. Ракетчик Вернер фон Браун комментировал фильм. Гитлер был буквально заворожен увиденным. 31-летнему конструктору фюрер дал звание профессора, а полигону - неограниченную рабскую силу. Браун лично выбирал рабов в Бухенвальде. В отношении атомной бомбы немцы прозевали, и теперь в ракетах Гитлер видел единственное средство сорвать англо-американские планы Второго фронта. Фюрер направил все силы на последнюю надежду. В направлении Лондона было выпущено около 1300  ракет. От обстрелов ФАУ-2 погибли почти три тысячи англичан и шесть с половиной тысяч получили тяжелые ранения. Психологическое воздействие на мирное население было сильнее обстрелов, от которых не было никакой защиты. 
        Американский генерал говорил капитану Эду Холлу:
        - До нас дошли сведения, что Вернер фон Браун не ограничился усовершенствованием «ФАУ-2». Он закончил разработку «ФАУ-3». Дальность ее полета достаточна, чтобы достигнуть США. Однако неудачи немцев на Восточном фронте заставляют их уделять все внимание Европе. Но проект не похоронен. Вроде бы Браун предложил Гитлеру использовать «ФАУ-3» для ударов по Нью-Йорку, и работа возобновлена. Ходят также слухи, что нацисты на нашем восточном побережье собираются высадить десант, который установит радиомаяки. А управлять ракетами будут специально обученные летчики-камикадзе... 


ХХХ

 
        Еще в 1943 году англичане и американцы обещали Сталину помочь открытием Второго фронта. США и Англия протянули СССР руку помощи и стали его верными друзьями, хотя понимали, что союз со Сталиным – это дружба с дьяволом. Нацистская Германия вначале была Сталину ближе, чем западные демократии, но с началом войны все стало на свои места. Миллионы немцев приняли участие в преступлениях нацистов: только в войсках СС служило около 900 тысяч, включая фон Брауна, вступившего в СС еще в 1937 году.
        Американский генерал Эйзенхауэр, главнокомандующий союзными войсками,   собирался высадиться на континент 6 июня 1944 года. Задача осложнялась тем, что в Атлантике даже летом свирепствуют сильные штормы. К началу вторжения  у союзников насчитывалось более 8 тысяч самолетов. Свыше шести тысяч боевых кораблей, транспортных и десантных судов вышли из английских портов.
       Капитан Эд Холл возглавлял группу десантников. Парашютистам выдали новенькое, еще в заводской смазке, оружие. Вылетели из южной Англии поздно вечером 5-го июня. Перелет Ла Манша прошел без инцидентов благодаря превосходству союзной авиации. Внизу застыли готовые к высадке большие и малые конвойные суда и баржи.
         Вот, наконец, еле просматриваемый морской пейзаж сменился кривой линией пляжей.
        - След'щий! – скомандовал Эд, и вместе с цепочкой силуэтов растаял в предрассветном небе.
         Эда с его частью сбросили в нескольких километрах позади пляжей Нормандии. Приземлились нормально, но разброс оказался довольно большим. Потихоньку в темноте парашютисты нашли своих. Через некоторое время противник обнаружил десантников и начал бешеную стрельбу. То спереди, то сбоку, слышались пулеметные очереди, и жаль было попавших под огонь. Необходимо было окопаться и ждать. Эд со своей частью должен был прикрывать правый фланг высадки.
         На рассвете союзная авиация и корабли обрушили на побережье Нормандии град бомб и снарядов. Начался настоящий ад, заговорили немецкие противовоздушные батареи, и многие десантники гибли еще в воздухе.
        Но вот зашумела, заклокотала вода от барж и конвоев, началась высадка, которая заняла несколько часов. Капитан Холл со своей группой прикрывал наступавших. Мокрые, по лодыжку в грязи, воины освободительной армии неумолимо преодолевали заграждения из колючей проволоки и минные поля. Смерть встречала повсюду. 
         Затем, влившись в полк, парашютисты совместно с другими продвигались через поместья и небольшие поля. Каждый участок был огорожен изгородью из высокого боярышника. Такие же кусты тянулись вдоль дорог, непрестанно лил дождь, вокруг, не останавливаясь, месили грязь, и она комьями налипала на сапоги. Потом были высажены танки. Издалека британских пехотинцев подбадривали резкие звуки их родной волынки.   
        Смертельной ловушкой были овраги, там немцы расстреливали танки из фаустпатронов. Они повсюду рассадили своих пулеметчиков, а из густых деревьев немецкие снайперы подстреливали наступавших. Подозрительными казались каждый листик и веточка, но союзникам помогали французские партизаны.
        Путь Эда лежал мимо виноградной фермы. Во дворе усадьбы гуляли куры и утки, сердито кудахтая и крякая, которым совершенно не было дела до людских проблем.
        Из виноградника послышались выстрелы, в ответ в кривых окошках фермерской усадьбы разноцветной радугой заиграли разбитые стекла. Впереди показалась цепь неприятеля. Эд снял с предохранителя и положил палец на спусковой крючок, плавно нажал на курок, и винтовка дернулась в отдаче. Подстреленный немец взмахнул руками и упал навзничь, остальные бросились врассыпную. Наступление продолжилось, с боем вышли к каким-то открытым полям. Летнее солнце отражалось в лужах, красных от его ярких лучей. Впереди лежали долгие кровавые дороги войны...   
        Потери американцев и англичан были велики, но высадка удалась. Сталин прислал Черчиллю телеграмму:
                «Как видно, массовая высадка, предпринятая в грандиозных масштабах, удалась
              полностью. Мои коллеги и я не можем не признать, что история войн не знает другого
              подобного предприятия по широте замысла, грандиозности масштабов и мастерству
              выполнения». 
          Не будь столь быстрого, хоть и кровопролитного, наступления русских, Лондон, Москва и Нью-Йорк вполне могли бы быть стерты с лица земли новым оружием – ракетами фон Брауна.
          С тяжелыми боями Эд со своей частью медленно, но верно двигался к границам Рейха.

 ХХХ
 
         Приспело время жениться и Давиду Грингласу. Для него вопросов не было. Давно ему нравилась соседская девушка Руфь, и он женился на своей любимой. Ее черные как смоль волосы, гладкая белая кожа, глаза с длинными ресницами, очаровательное тело, – действовали на чувственность молодого мужа, наслаждавшегося ее близостью. Он обожал ее. Для него она была всем.
        Механик Дaвид Гринглaс проходил военную службу недалеко, то и дело приезжая на побывку в Нью-Йорк, повидать жену, мать, отца, сестру, братьев и малыша-племянника. 
        «Я люблю тебя со всей любовью Маркса и гуманизмом Ленина», – писал он жене. Давид мечтал о социализме, который воцарится в мире после войны, сообщал, что прочитал много книг о Советском Союзе.
          Летом 1944 года Дaвида Гринглaса перевели в далекий Лос-Аламос, возле Альбакерка, где физики трудились над созданием атомной бомбы. По расчетам руководителя Манхэттеновского атомного проекта (МАП) первая бомба должна была быть готова к весне 1945 года.
         Примерно в это время советский разведчик встретился с Юлиусом Розенбергом и поделился:
         – Нам нужно незаметно снять в аренду конспиративную квартиру для фотографирования документов и прочих надобностей. Может, знаете, где?
         Розенберга осенило:
         – Послушайте, мой шурин сейчас не живет в квартире, которую арендовал  раньше. Он думает отказаться от нее. Может, она вам подойдет?
         Разведчик поинтересовался:
         – А где ваш шурин?
         – Где-то далеко, в Альбакерке, – ответил Юлиус. – Работает на каком-то военном объекте. 
         – Кем вам приходится Давид?
         – Родной брат моей жены.
          – Да, но будет ли он помогать нам, не слишком ли он молод для того, чтобы хранить секреты?
         Юлиус горячился, гарантируя согласие шурина:
        – Голову даю на отсечение! Давид – убежденный коммунист.   
        В сентябре разведка запросила разрешение рекрутировать Давида и Руфь.  Москва ответила согласием. Вербовка Руфи прошла удивительно гладко. Розенберг  пригласил родственницу, и за обедом Юлиус, для начала, уточнил у свояченицы:
         – Скажи, Руфь, как ты относишься к Советскому Союзу?
         - С восхищением.
         - А глубоки ли твои убеждения?
         Руфь без промедления выпалила:
         – Я уверена, социализм – единственная надежда. 
         – А хотела ли бы ты, в таком случае, помочь Советскому Союзу?
         – Я? Чем я могу помочь?
         – Найдем чем, но надо спросить сначала у Давида.   
         На это Руфь обидчиво заявила:
         – Дaвид одобрит любое мое решение.
         На обратном пути из Альбакерка в Нью-Йорк Руфь, обладавшая незаурядной памятью, возвращалась с первым донесением, которое запомнила наизусть. Помимо описания объекта, оно содержало имена некоторых ученых, работавших над проектом. 
 

                III.  ПОДРАЖАНИЕ ПРОМЕТЕЮ
 
 
                За семью печатями
               

        После нападения Германии на Советский Союз немецкий ученый Клаус Фукс, стараясь помочь стране социализма, искал встречи с советской разведкой. Фукс рассказал ей о начале создания бомбы в Англии. 
         Советский разведчик пытался понять:
          – Почему вы решили передать эти сведения Советскому Союзу?
          – Я в курсе исследований, и вижу, что вы сильно отстали, нужно быть впереди Гитлера, иначе – капут, -- ученый провел пальцем вокруг шеи.
          – Я хочу, чтобы все, что я передам, попало на стол к Сталину.
          – Деньги?
          – Нет, я не возьму, я это делаю безвозмездно.
          - Расскажите немного о себе.
          - Я – немец. Мой отец был священником. После гимназии я занимался в   университете. Вступил в компартию. После прихода к власти Гитлера, перешел на нелегальное положение, затем эмигрировал в Англию, защитил докторскую диссертацию и стал работать под руководством Бора. 
         – Стало ли строже в связи с войной?
         – Да. Меня, как немца в Англии, проверяли, и лишь благодаря заступничеству Бора я продолжил работу, получил английское гражданство и стал участвовать в секретном проекте. 
        Вскоре Фукс получил приглашение от Оппенгеймера работать в США. Ученый ответил согласием, и ему выдали въездную визу. Затем русские сообщили ему пароль для американского связника. В конце 1943 года Фукс на корабле прибыл в США. Его курьером стал агент, работавший фармацевтом-биохимиком в больнице. 
        Главным объектом Манхэтеновского атомного проекта, куда попал Фукс, была лаборатория в Лос-Аламосе, недалеко от Альбакерка. Все там возглавлял Роберт Оппенгеймер, который не походил на сухого узкого специалиста. Он мог вести спор, цитируя на различных языках классиков, которых читал в подлинниках, и впечатлял своей духовной страстью. Ранее Оппенгеймер унаследовал большое состояние и регулярно передавал крупные суммы в поддержку левых организаций. Теперь же будущий «отец атомной бомбы» прекратил связи с коммунистами, объехал всю Америку, приглашая физиков в секретные лаборатории на краю пустыни. Им предстояло быть отрезанными от внешнего мира.  К научным звездам первой величины: Э. Теллеру, Л. Сцилларду, Э. Ферми и другим присоединился Нильс Бор. В Америке оказались многие физики, бежавшие от преследований нацистов. Численность сотрудников составляла 45 тысяч человек, лаборатория сотрудничала с рядом университетов, которые выполняли для нее отдельные задания. Неутомимый Оппи знал в лицо не только всех ученых, но и многих рабочих называл по именам.   
        При МАП генерал Гровс сформировал службу безопасности в полтысячи агентов. Для секретности были приняты беспрецедентные меры. Место официально называлось: Почтовый ящик, “Box № 1663”. Для въезда в Лос-Аламос требовался специальный пропуск, а всем проживающим там, разрешалось выезжать только раз в месяц. Вся переписка подлежала цензуре, опускать письма за пределами Лос-Аламоса запрещалось. Главная цель -- сохранение тайны. Из всего личного состава, занятого в проекте, лишь десять человек были в курсе   задачи и объема выполняемых работ. Не только госдепартамент поначалу не знал, но даже Гарри Трумэна, своего вице-президента, Рузвельт не информировал о том, какие громадные средства тратятся на проект.
        После переезда в Америку Фукс поддерживал связь с советской разведкой  при помощи связника.   

XXX

        Многие из добровольных информаторов были евреями, но было довольно много и неевреев, увлекшихся коммунизмом. К нееврейским шпионам в добавку к немцу Фуксу относилась «пятерка кембриджцев» и Алан Мей. В Англии оказалась целая группа студентов, симпатизировавших коммунизму.
         Еще до гражданской войны в Испании помощник Орлова организовал их вербовку. Плоды она стала приносить позже, зато результаты были необыкновенные. Главной задачей резидентуры являлось проникновение в британские спецслужбы. Подчиненный Орлова завербовал Филби, а дальше пошло по цепочке. Все из «Кембриджской пятерки» были выходцами из британских аристократических семей, этнические англосаксы, причем, некоторые -- с гомосексуальными наклонностями.      
        Самым крупным из англичан был Ким Филби, сын ученого-арабиста,   перешедшего в мусульманство. Ким Филби оказался одним из самых перспективных, попавших в поле зрения резидентуры Орлова. Но в добыче именно атомных секретов больше других оказался полезным другой воспитанник Кембриджа, не имевший отношения к «великолепной пятерке».   
        Юный Аллан Мей, отдавая дань моде, охватившей студентов, тоже стал членом коммунистического кружка. После Кембриджа Мей возглавил кафедру в Лондонском университете. Его пригласили участвовать в английской атомной программе, и вскоре он сам вступил в контакт с советской разведкой в Англии. В отличие от кембриджских агентов Мей не испытывал особого удовольствия от своей шпионской роли и утешал себя: «Вся эта история причиняет огромную боль, приходится заниматься этим лишь потому, что считаю это своим долгом ... Это все равно, что быть привратником в туалете – воняет, но кто-то должен это делать». 
         Затем Мея перевели на работу в Канаду. Там, видя скорое поражение Германии, ученые один за другим стали терять интерес к тайной помощи русским. В это время поступил приказ Москвы – добыть образцы урана. Мея подвергли грубому шантажу и угрозам. Советский резидент направился прямо к нему домой. Мей, не ожидавший, что и в Канаде ему придется шпионить, сделал попытку уклониться:
          – Я не могу выполнить это задание, кожей чувствую, что нахожусь под колпаком контрразведки. Кроме того, я не в курсе событий по бомбе.
          Резидент грубо намекнул шпиону:
          – Если вы, доктор Мей, откажетесь, то у вас возникнут не иллюзорные, а реальные неприятности, и прежде всего с вашими же властями... 
         Мей испугался. На одной из встреч Мей передал связнику микроскопические образцы урана. Решено было отправить их в Москву не с дипломатической почтой, посчитав ее ненадежной, а специально снарядив сотрудника. В Москве на аэродроме необычный «груз» встречал Берия. 
 
ХХХ
 

        Перед очередной поездкой связник встречался в нью-йоркском ресторане со своим куратором из Советского консульства. Курьер был завербован давно, разведка в виде своеобразной взятки даже оплатила его учебу в колледже на фармацевта. В этот раз вызвали почему-то не днем, а вечером.  В зале стоял нескончаемый гул голосов, время от времени заглушаемый музыкой. Обслуживали посетителей молодые официантки, будто только сошедшие с рекламы. Дипломат, перейдя почти на шепот, второпях изложил суть.
          Задание сразу не понравилось связнику. Оно в корне противоречило основам конспирации. Это был неоправданный риск: курьер должен был отправиться по двум адресам к ценным источникам, не знавшим друг друга.
         Опытный связник даже сразу не понял:
         – Как вы сказали? От Фукса я должен привезти пакет в Нью-Йорк?
         – Нет, – пояснил куратор, – вы должны еще заехать ко второму источнику, в Альбакерк.
         – Что за спешка? Ведь вы никогда не давали мне заданий, встречаться с двумя. Пусть в Альбакерк поедет кто-нибудь другой.
         – Выбора нет. Миссия жизненно необходима. Дело срочное, а ехать некому. Просим вас.
         – Вам виднее, - согласился курьер и пообещал назавтра отправиться в Альбакерк к Грингласу. Куратор вручил ему половинку этикетки, в качестве пароля, и пятьсот долларов.
        – Если Грингласа не окажется дома, его жена передаст то, что нам нужно. Она в курсе. 
         Курьер заявился к Гринглaсам утром. Дверь открыл улыбчивый детина в пижаме.
         – Могу я видеть мистера Гринглaса? – осведомился гость.
         – Я – Давид Гринглас.
         – Я от Юлиуса.
         – Заходите.
         В квартире Давид, нервничая, вынул из ящика вторую половинку этикетки, и они полностью совпали. Дaвид успокоился и предложил гостю чашку чаю и бутерброд с колбасой. Фармацевту же было не до бутербродов. Он хотел побыстрей все закончить, но оказалось, что донесение еще не готово, и Дaвид попросил зайти во второй половине дня. Тот пришел через три часа. На этот раз встреча заняла пару минут. В обмен на пакет курьер протянул Дaвиду конверт с деньгами, испытывая при этом некоторую неловкость. Днем раньше он предложил Фуксу полторы тысячи долларов. Фукс холодно отверг предложение. Гринглaс же брезгливо, как дохлую крысу, взял двумя пальцами конверт, не вскрывая его. На ощупь это была внушительная сумма.
          – Достаточно? 
          – Нормально, – замялся Дaвид.
          – В следующий раз привезу еще, – пообещал курьер.


                В центре «Манхэтеновского проекта»



        В январе 1944-го в 18-летнем возрасте выпускник Гарварда прибыл на пустынный объект, обнесенный колючей проволокой. Тед Холл принял участие в сверхсекретном проекте, став самым молодым ученым в центре ядерных исследований - скалистом Лос-Аламосе, близ Альбакерка.
          - Ну и глухомань! Трам-там-там, -- напевая часто исполнявшийся по американскому радио марш из оперы Прокофьева «Любовь к трем апельсинам», Тед ожидал руководителя.
          Парень показался куратору худосочным старшекурсником, в котором клокотал неуемный напор. Новичку выдали обмундирование, привели к присяге, дали место в казарме. Тед немножко пообвык и набросился на порученное дело. Работа в бывшей школе, превращенной в лабораторию, сразу понравилась. Старался получше выполнить задание, страстно желая, чтобы Америка побыстрее получила защиту от Гитлера.
        Затаив дыхание, Тед внимал рассуждениям Г. Оппенгеймера, Н. Бора,                Э. Теллера и других корифеев об атомной бомбе, и о том, надлежит ей быть только предметом устрашения или она должна быть применена. За закрытыми дверями в лаборатории Лос-Аламоса вспыхивали дискуссии по этой проблеме. В них участвовали крупные ученые. Их образованность поражала юношу, круг их чтения был безграничен, разговоры с ними наталкивали на размышления о несовершенстве мира. Казалось, для этих умников нет ничего невозможного. Эти интеллектуалы с совершенством могли касаться совершенно разных тем и поражали Теда дерзостью мыслей и смелостью обобщений. Ученые опасались, что если у Гитлера появится атомная бомба, немцы смогут установить ее на ракетах «Фау».
        В газетах появились статьи и шокирующие фотографии лагерей смерти, освобожденных русскими. Бежавшие из Германии люто ненавидели Гитлера за то, что их родственники и друзья погибли от рук нацистов. Еврейские ученые чувствовали в себе обязательство отомстить и старались сделать бомбу как можно быстрее. Многие из них не скрывали, что с радостью бы сбросили ее на Германию.    
        Все также обсуждали, будет ли мир после войны, если поделиться оружием с русскими. Тед часто вспоминал о Сэвиле, который считал, что такое оружие должно быть также и у русских союзников. Однако Тед понимал, что невозможно безнаказанно раскрыть тайну, не нарушая законов.
         Американцы боялись проникновения иностранной разведки, особенно немецкой и японской. На объекте по приказу генерал-майора Гровса были введены строгие меры: ни шага без разрешения, любой контакт, включая знакомство и женитьбу, любая поездка к родственникам, - должны быть сообщены. За всей работой и личной жизнью ученых внимательно следили. Тед не мог с этим смириться. Озорной шалтай-болтай, всегда кого-то передразнивая, затевал уморительные проказы и иронично отзывался о строгом быте Лос-Аламоса.
        Со временем Тед завоевал репутацию нарушителя дисциплины. Он забывал отдавать честь и говорить «сэр», не хотел жить в казарме, оставался на ночь с   друзьями в общежитии. Его девизом были правила: нарушай инструкции, будь еретиком, прощай быстро, целуй медленно, люби искренно, смейся неудержимо и  ни о чем не жалей! 
        От природы одарен, он в то же время производил впечатление одержимого, отрешенного от жизни. На великих ученых, которых знал по МАПу, Тед взирал не как на каменные статуи, а как на весьма достижимых, смертных богов...
        В октябре наступило 19-летие. Холл заранее попросил разрешения. Ему на несколько дней дали отпуск и позволили поехать в Нью-Йорк. Дома он с братом и отцом съездили на кладбище, на могилу матери. А назавтра пришел Сэвил, и все отметили день рождения Теда.
        - Какие они, эти гении? Например, Оппенгеймер? – любопытствовал отец.
        - Разные. На их глубину пока не нырнуть, но мне они интересны, особенно босс. Оппенгеймер никогда не диктует свои условия. Он вызывает уважение, его можно сравнить с радушным хозяином. Он отдает делу все силы, заражает энтузиазмом и харизмой, и мы все тоже стараемся работать как можно результативнее.          
         Когда друзья остались одни, выслушав рассказ Теда о его душевных переживаниях и подготовке бомбы к испытанию, Сэвил не мог успокоиться:
         - Надо побыстрее сообщить русским. Надо поделиться с ними...
         - Приходи завтра утром, поедем в Манхэттен, я знаю, где находится Советское представительство, - решился Тед.

                В летнюю ночь...
 
          Еще в Лос-Аламосе Теду начали сниться удивительные сны: разные ужасы, светопреставление, космос. Машина времени переносила его в другие эпохи, в провалы между прошлым и будущим, а пришельцы-марсиане забирали на другие планеты. Однажды пришло облегчение...    
         Тед возвращался поздно. День был тяжелый. Он медленно брел из лаборатории к бараку, где занимал отдельную комнату, и беспрестанно глядел в небо. Тысячи звезд были доступны невооруженному глазу парня, а там, в бесконечном пространстве, озаренном тусклым светом созвездий, кружились миллиарды. Они не видны даже в телескоп. Теперь молодой ученый знал, что темные планеты - давно остывшие звезды, но в их недрах продолжают бушевать ядерные реакции.   
        Вдруг странный мираж, появившийся на небосклоне, привлек внимание Холла. Аппарат неизвестного происхождения, созданный для передвижения в космосе, устремился на Землю. Скорость его была такова, что корабль уподоблялся  лучу. Наземные аппараты Лос-Аламоса, расшифровав показания локаторов, определили, что воздушный корабль замедляет полет. Уже четко вырисовался     межзвездный корабль с планеты, затерянной во времени и пространстве, где нет ничего кроме потоков света, каменной пыли и тишины. Огромный цилиндр, похожий на остро заточенный карандаш, растревожил покой скалистого Лос-Аламоса. Фантастический корабль, творение внеземного разума, летел прямо на секретный объект. Его поверхность сверкала ярче солнца. Телескопы внешних сенсоров выглядывали из тела корабля, а антенны, похожие на усы рака, торчали в разные стороны. Корабль камнем шел вниз. Лишь на мгновение притормозив у самой поверхности, он повис над Лос-Аламосом. В главной лаборатории Оппенгеймер зафиксировал неразборчивый поток радиосигналов. Ошеломленный шеф приказал отменить тревогу и ни в коем случае не открывать пальбу.
        Тед и другие ученые с удивлением наблюдали, как нечеловеческое творение, вынырнувшее из далекого безмолвия, отстрелило разведывательный модуль. Этой  капсулой, опускавшейся на Землю, управляли пилоты в межпланетных костюмах. Вот плоское брюхо модуля плавно легло на песок, бронезащитные плиты разъехались, открылся грузовой шлюз и оттуда выехал странный механизм, похожий на танк.
        - И-но-пла-не-тя-не! - радостно разнеслось по полигону, и пришельцы приятно удостоверились, что имеют дело с существами, обладающими некоторым разумом. Гости лишь могли предполагать о погибших и истребленных на Земле, ибо любая межзвездная цивилизация прошла эти этапы.
         Затем инопланетяне расшифровали и перевели на свой лад человеческие языки. Из всех выбрали английский. Тед четко слышал их разговор.
         - Мы же не знаем, что у них тут делается. Может, они еще пока людоеды? - один из прилетевших странных гостей спросил у другого. -- Когда на нашей планете строился социализм и готовились испытать атомную бомбу?
        - 386 миллионов лет назад. У них на Земле еще много времени впереди. Пока еще они весьма дикий народ. Только и знают, что воевать и убивать друг друга, - отвечал другой...    
         Оказалось, что корабль прибыл, чтобы обсудить последствия предстоящего ядерного взрыва, подготовка к нему была зафиксирована далеко за пределами Земли. Никого на встречу с инопланетянами не допустили. Присутствовали только   генерал Гровс и руководитель проекта Оппенгеймер.
        Поздно вечером после встречи с пришельцами Оппенгеймер по радио велел всем ученым завтра собраться в актовом зале. В ту ночь никто на объекте не заснул. В 9 часов утра сотня научных работников заняла все места. Утром на собрание из Вашингтона с инструкциями от Президента срочно прилетел Гувер. Прибыли также радостные родственники ученых. К Теду прилетел его брат капитан Эд с молодой женой Эдитой и недавно родившимся сыном.
        Появился Оппенгеймер. Зал замер в ожидании. Взгляд ученого был устремлен в небо.
        - Друзья! Сегодня - великий день! Вчера мы проинформировали наше и зарубежные правительства о прилете инопланетян и получили известия от Рузвельта, Сталина и Черчилля. На Земле совершаются революционные перемены. Советский Союз объединяется с Америкой и Европой в единое государство. Капитуляция Германии и Японии – дело нескольких дней. Все страны объединяются в СШЗ – Соединенные Штаты Земли. Все будут равны. Останется только выбрать Всемирного Президента и назначить Мировое Правительство. Им может стать Рузвельт, Черчилль, Сталин или кто-то другой... Выбрать будет не легко, но я убежден, что перед нами открываются удивительные перспективы: наконец народы вздохнут свободно и настанет долгожданный мир на нашей многострадальной планете! Закончилось отчаянное, смертельное противоборство стран с различными социальными системами. Повысятся условия жизни, исчезнет главный источник зла -- жажда обогащения, в прошлое уйдут: подневольный труд, кровь, пот и слезы. Науки будут развиваться несравненно быстрее. Мы не будем копошиться в лабиринтах опытов и скрывать их от других стран.
        Поднялся Бор:
         - Меня  интересует моральная сторона создания бомбы.
        - С падением Германии и Японии этот вопрос будет снят навсегда, - убежденно ответил руководитель проекта. – Бомбы просто больше не понадобятся.
        Вопросы задавали: Ферми, Теллер, Фукс.
        Затем слово взял генерал-майор Гровс:
        - СШЗ - замечательная идея! Величайший скачок в жизни Человечества!  Атомное и ракетное сотрудничество Советского Союза и Соединенных Штатов с освобожденной Европой принесет великолепные плоды. Уже недалек день, когда будет устроен международный центр на Луне и советско-американо-европейская экспедиция возьмет старт на Марс. 
        В конце собрания Гувер загадочно приблизился к Теду и, вкрадчиво, взял его под локоть:
         - Я знаю, что вы собирались сделать... Вот видите, мистер Холл, все обошлось, и не надо, мой юный друг, ничего рассказывать русским, -- удивил Теда шеф ФБР...
               
                После сна

         - Вставай, Тед, - будил друга Сэвил.— Вставай! Хватит спать! Пора...
        Тед вскочил, хотя сознание по инерции еще скользило по кромке сновидений и яви. Очухался, огляделся, спросонья уставившись на друга, в полумраке нашарил брюки, носки, сорочку и стал одеваться. Безумный полет странных ночных фантазий закончился.
         По дороге, видя, как волнуется Тед, Сэвил напряженно искал подходящее обоснование:
         - Не считай это изменой. Это просто правильный шаг, эпоха такая.
         - Ты имеешь в виду фразу Талейрана, что предательство – это вопрос времени? Вовремя предать, значит – предвидеть?
         - Понимай, как хочешь.
         - Эд мне пишет, что после того, как разобьем Гитлера, меж союзниками может начаться такая «борьба за мир», что камня на камне не останется... Я волнуюсь, не совершаем ли мы ошибку, о которой придется сожалеть?
         - Ошибкой будет, если мы ничего не предпримем...
          Отправились на метро. Оно внушало уважение: город был ископан вдоль и поперек, линии проведены к площадям, к аэропорту, корневая система проникла в недра островов. Всю дорогу до Манхэттена Теда не покидали сомнения и грыз вопрос: одобрит ли его поступок брат?
        «Что скажет Эд? Как отнесется к его предательству и поймет ли мотивы?» – проносилось в голове юного ученого, становившегося на опасную стезю шпионажа.
       Оба друга поднялись на поверхность. Несмотря на военное время, вокруг бежали люди, клаксонили машины, витрины переливались всеми цветами радуги. Вокруг было море народу, спешившего заработать приятный шорох долларов в кармане. Город растекался соблазнами всего этого водоворота. Сталкиваясь с прохожими, друзья обходили их, не останавливаясь на светофорах. Суетливая публика не обращала на них никакого внимания.
        До цели друзья прошли несколько блоков по Пятой Авеню – одной из самых фешенебельных в Нью-Йорке, где располагались зарубежные представительства, дорогие магазины, рестораны, отели и банки, фасады которых были облицованы серым гранитом.
      - Я доволен, что пошли пешком. Я здесь редко бываю. Мне нравится шахматная планировка Рокфеллеровского центра. Смотри, этот предприниматель даже в условиях разбушевавшегося кризиса осмелился на такой грандиозный проект!
        Мимоходом глазели на небоскребы, в оформлении которых когда-то участвовали десятки художников. Однако молодых энтузиастов привлек не символ комплекса - Атлант, державший на своих плечах небесный свод, а его мифический брат - сверкавшая статуя непокорного Прометея, который похитил огонь с Олимпа и принес его людям.
       - Знаешь, Тед, Прометея установили здесь десять лет назад, а я каждый раз смотрю на него, будто впервые.
       Друзья подошли ближе к раззолоченной бронзовой фигуре, и Севил, на лице которого играл фанатичный румянец, вслух прочел надпись: «Прометею, великому учителю, подарившему простым смертным огонь -- средство к достижению великих целей».
       - Ядовитый сарказм! Разве во благо употреблен подарок Прометея? Сколько миллионов людей сгорело в огне за недолгую историю человечества и сколько еще погибнет в будущих войнах! – энергично отреагировал Тед.
       - Между прочим, я читал, что роспись зданий была заказана живописцу Ривере, – сказал Сэвил. -- Коммунист нарисовал 100-метровую фреску «Человек на распутье» и среди других изобразил на ней Маркса и Ленина, но Рокфеллер остался недоволен, и фреску переиначили.      
      -  Понятно. Между прочим, мы тоже на распутье, -- бормотал Тед. – Наверное, гордыня проистекает из иллюзорных представлений о себе, как всесильных,  отождествляемых с богами. 
        Вскоре друзья, c глазами, горевшими холодным фанатизмом, были уже у Советского представительства. Увидев высокого, с вислыми седыми усами работника, собиравшего коробки, осторожно юркнули в вестибюль.
         И «работа» началась...

ХХХ

         Постепенно Тед и Сэвил втянулись в атмосферу шпионажа. Разведчики научили добровольных шпионов пользоваться непонятным для других языком, называть: консулат -- «заводом», комсомольцев -- «гимнастами», коммунистов -- «земляками», Лос-Аламос -- «лагерем»,  атомный проект – “Enormous” (Гигант), и так далее.
        Когда друг Теда – Сэвил, исполнявший обязанности курьера, вернулся в Гарвард для продолжения учебы, русские охотники за секретами направили к Теду молодую, но уже опытную курьершу, жену Мориса Коэна – Лону.
         Путешествие в Альбакерк на поезде было долгим. За окном мелькала зеленая тоска. По дороге к Лоне в поезде привязался какой-то моряк-балагур, и красивая полячка облегченно вздохнула, когда он сошел с поезда незадолго до Альбакерка. Наконец Лона прибыла, вышла на перрон, огляделась. Пассажиры быстро растворялись на привокзальной площади. Девушка подошла к киоску и осведомилась, в какой стороне университет. Выяснив, направилась в противоположном направлении и сняла комнату, как можно дальше от University of New Mexico. В запасе было два дня. Источник мог прибыть из Лос-Аламоса в Альбакерк только раз в месяц, в одно из  воскресений, выглядеть он должен был как студент и держать в руках журнал LIFE. 
          На место встречи Лона приезжала на автобусе. Однако Тед не выходил на связь. Он не пришел к собору ни в первое, ни во второе, ни в третье воскресенье, как было условлено. Лона перевела взгляд повыше. Золоченый крест на костеле возле университетской площади мерцал, пробиваясь сквозь осеннее марево.
         Первое время она скучала, читала книги, а потом курьерша просто растерялась: оставаться в городке больше нельзя было, все на виду, курорт – под наблюдением. Все же она решила ждать.
        Наступило четвертое, последнее воскресенье. Она уже была на пределе и не знала, как скоротать время. Сидела сколько могла, потом встала, разомнула мышцы, поприседала, прошлась почти до конца площади и вернулась, не сводя глаз со своей скамейки.
        Тед не появлялся. Ватага мальчишек, без привычных ранцев за спинами, с гиканьем и свистом промчалась мимо. Лона отчаялась.
        «Если он задержится еще на полчаса, придется уехать ни с чем», – с досадой говорила себе Лона, держа на коленях яркий журнал LIFE в качестве опознавательного знака для Теда. Она по десятому разу прочла все статьи в журнале. и теперь ее уже тошнило от них.
        Наконец связная увидела бежавшего к ней парня. Их глаза встретились на   секунду. Запыхавшийся юноша извинялся:
          – Простите, подзадержался, не мог вырваться раньше.
         Встреча оказалась короткой. Паренек, похожий на студента, бросил в сумку Лоны десяток исписанных листков и убежал. Стройная полячка спокойно зашла в автобус, вернулась в комнату, которую сняла в аренду на период опасной миссии, упаковала вещи, листки Теда спрятала в коробку для бумажных салфеток.
        Теперь Лоне оставалось только преодолеть на вокзале кордон военной полиции. Пассажиры заняли уже почти все свободные места, до отхода поезда оставалось не больше пяти минут, когда перед самым отходом к вагону подбежала запыхавшаяся девушка. В одной руке -- чемодан, в другой – сумка и коробка.
       – Ух! Хорошо, успела!
       –  Мы обязаны вас проверить, мисс, – преградили путь двое полицейских. – У вас есть запрещенные вещи?
        – Нет. 
        В это время раздался свисток, и полицейские не стали ее задерживать, сами поднесли вещи, помогая девушке успеть подняться в вагон.
        «Никогда я не была так близка к электрическому стулу!» – пронеслось в голове у Лоны.
        Когда в консульстве ознакомились с посылкой, поняли, что «Млад» передал   ценнейшие материалы. Их немедленно отправили в Москву, снарядив специального дипкурьера. Лона еще несколько раз встречалась с «Младом». В частности, Тед передал ей обстоятельный отчет о готовившемся испытании атомной бомбы. Разведка немедленно информировала ученых и Сталина.   
        Из всех агентов самым надежным и самым ценным Коэн считал Фукса. Морис признавался своей жене Лоне:
         – Тридцатитрехлетний Фукс – уравновешенный, проверенный в деле, с боевым антифашистским прошлым. Чувствуется, он -- настоящий ученый. Но представить, что этот мальчишка Холл, сын меховщика, чуть ли не гений? Нет, не могу!   
        Тед передал русским детальный скетч бомбы «Толстяк», который был сообщен шифром в Москву. Когда о Теде доложили, то Берия отнесся к новому источнику весьма подозрительно. Берия заподозрил в сведениях Теда дезинформацию, считая, что таким образом противник пытается втянуть в громадные затраты на бесперспективные работы.
        В «Манхэттенском атомном проекте» на Москву работали двое ученых: немецкий физик Клаус Фукс и молодой американец Тед Холл. Независимыми друг от друга источниками подтверждалась подлинность. Причем, информация от Холла поступила раньше сведений от Фукса.
        В Советском консулате в Нью-Йорке круглосуточно дежурили шифровальщики. Из Америки в далекую Москву летели невидимые сигналы. Русский радист выбивал точки-тире, посылая в Центр секреты, добытые с большим риском. Пока ключ стучал: ти-ти-ти-ти, тук-тук-тук..---.--...---....-.----.....-..-, выбивая лишь ему понятные пятизначные сочетания – «38650, 35468, 32487, 24359, 12374», -- на другом континенте уже с волнением ждали донесений, и вскоре в обратном направлении летели другие цифры. Американцы прислушивались, перехватывали их. Самая замысловатая техника не могла расшифровать и узнать задумки Кремля. Прочитать не удавалось, и Гувер приказал их просто записывать и складировать.
        Берия скептически отнесся к мнению аналитиков и, докладывая Сталину об источнике, рассказавшем о плутониевой бомбе, сомневался:
         – Подозрительно, слишком уж он молод…
         – Дайте присланные им материалы Курчатову, посмотрим, что скажут его коллеги, – приказал вождь.
       Руководитель советского проекта Игорь Курчатов, которому направили материалы, предоставленные Тедом, ознакомил с ними Харитона и других физиков. Тед выдал русским «implosion principle», абсолютно новую идею, разработанную американцами. Холл задал работу переводчикам, потому в русском языке даже не было аналога этому слову и пришлось перевести, как «взрыв во внутрь». Ученые дали сведениям высокую оценку. Было решено создать урановый котел, чтобы производить плутоний – начинку для атомной бомбы. Это радикально изменило направление исследований.
         Для русских перспективность плутония была новостью. Бомба могла иметь большую мощность при меньшем весе. Поскольку Курчатов и другие, допущенные к секретам, не имели права раскрывать источники, руководитель и его коллеги выдавали полученное за собственные открытия. Это создавало им ореол гениальности в глазах остальных ученых. 
        По сообщениям разведки американцы могли изготовлять восемь бомб в месяц.  Чтобы догнать Америку, Сталин создал Специальный комитет во главе с Лаврентием Берия, который предоставил рабочую силу – сотни тысяч политзаключенных. 


 
                Победа над Германией и Японией

        Штурмбанфюреру СС Вернеру фон Брауну, возглавлявшему ракетные исследования, удалось в последние годы войны произвести несколько тысяч «Фау», многие из которых взорвались в Лондоне. Эд Холл постоянно прибывал на места взрывов, а в марте его вызвали изучать неразорвавшуюся ракету.
        В концлагере Dora на фон Брауна работало 60 тысяч узников, треть из них погибла от невероятно тяжелых работ. Но вот изверги вынуждены были покинуть лагерь. Эд Холл получил приказ отправиться на захваченный завод и заняться поиском немецких ракетчиков. Еще в январе 1945 года его группа получила список, кого арестовать, чтобы они не были захвачены советскими войсками. Фон Браун значился под №1.
        В апреле 1945 года Эд Холл попал в кромешный ад по имени Дора. В  нескольких километрах от концлагеря немцы силами узников устроили огромное ракетное производство. По замыслу, завод, как и лагерь, находились в глубочайшей тайне, ни один заключенный не должен был выйти живым. 
       Лагерь врезался Эду в память и заставился страдать. Мрак, летящая в лицо вода, густая липкая грязь, под ногами чавкала раскисшая слякоть. Гнетуще темнели пасти поспешно брошенных подземных убежищ, в которых лежали скрюченные трупы, горы изможденных скелетов в полосатой одежде с бирками на груди, запачканных кровью и грязью.
       Браун лично отбирал квалифицированных узников, для которых организовал всевозможные мастерские. Немцы старались выжать из рабов все возможное с арийской аккуратностью, расчетливостью, педантичным порядком, разработанным до мельчайших деталей.
       Дора была филиалом Бухенвальда, и жертвы поступали в новый лагерь на несколько месяцев, больше никто не выдерживал. Любые нарушения, невыполнение поставок, подозрение в саботаже, -- приводили к коллективным казням, влекли немедленную смерть через повешение на громадном кране.
        Эсэсовские существа не имели в себе ничего человеческого: изуродованные мозги, сердца и  души, -- плод германского шовинизма, самовлюбленной спеси и уверенности, что немецкий язык, наука, литература, музыка, -- лучшие в мире. Во всем сквозило презрение ко всему негерманскому.
        Много раз Эд старался представить, как могут выглядеть заводы, выпускавшие смертоносное оружие. Теперь он увидел их воочию: за лесистым холмом были выдолблены штольни для сборки ракет. Подземный рабский труд закончился лишь за несколько дней до приезда Эда. К тому времени производительность достигла 35 ракет в день. Колея уходила в жерло прорытого смертниками туннеля. Под землей на платформах сохранились сотни готовых ракет.
       В последние перед приходом американцев два дня заключенных не кормили. А затем эсэсовцы,  выпив  для  бодрости  шнапса, вообще решили ликвидировать свидетелей. Были убиты тысячи заключенных. Остальных просто не успели расстрелять. Вокруг дымились и клокотали реки невинной крови. Оставшиеся в живых узники из разных стран, кто еще способен был перемещаться, двигались, как во сне. Один рассказал Эду свою горькую историю. По прибытии в Дору, он с другими дробил неприступные скалы, потом работал на заводе. Расстрелянный, он пролежал раненным под трупами своих товарищей до темноты и уполз в кусты. Эд с солдатами пришли в ужас, когда увидели, сколько убитых было в туннелях. Эд приказал арестованным немцам убирать и хоронить трупы. Затем Эд со спецгруппой отобрали несколько собранных ракет и отправили в США. 
        Вернер фон Браун укрылся на альпийском лыжном курорте. Американские солдаты обнаружили штурмбанфюрера и еще несколько сот его сотрудников. Вскоре ракетного короля вместе со свитой переправили за океан, где он возглавил работы по ракетам "Юпитер" и "Сатурн". Майор Эд Холл стал работать над ракетами «Атлас» и «Титан».
       Эд, подобно своему брату Теду, был быстр и эксцентричен. Не боялся возражать генералам, напоминая им об их некомпетентности. Смеялся над их рвением к служебному повышению и наградам. Эд оставался безнаказанным только из-за того, что его ценили как ракетного инженера... 
        Эдвард Холл видел, что судьба Второй мировой войны решилась прежде всего на русско-германском фронте: 27 миллионов советских людей заплатили за победу своей жизнью, немцы разрушили тысячи городов и деревень, была потеряна 1/3 национального богатства. Советский народ добился победы не столько благодаря, сколь вопреки тирану. Еще до войны Сталин, расстреляв полководцев, уничтожил командный состав армии и подорвал ее боевую мощь.
        17 июля 1945 года в пригороде Берлина встретились руководители трех держав-победительниц. В отличие от предшествующих, Потсдамская конференция проходила после окончания войны в Европе. Отношения между державами хоть и осложнились, но не зашли в тупик. Трем Великим державам предстояло решить вопросы переустройства жизни немцев, разоружить Германию и заставить ее возместить материальный ущерб, а также наказать нацистских преступников, принесших неисчислимые страдания человечеству.   
       Делегации возглавляли Г. Трумэн, У. Черчилль и И. Сталин. Важное место в этом процессе занимали личные встречи руководителей союзных держав...

XXX

        В ту ночь на американском атомном полигоне никто не ложился спать, испытание было намечено на 4 часа утра. В это время все близлежащие селения обычно спят, и взрыв могло заметить минимальное число жителей, кроме того темнота нужна была для фотографирования.
        Стояла обычная для этих мест духота, люди изнывали. Но вдруг пошел дождь. Оппенгеймер собирался отложить взрыв, опасаясь радиоактивных осадков, но генерал Гровс знал, что в Потсдаме ждут новостей. Это дало бы Трумэну козырную карту в переговорах со Сталиным о послевоенном устройстве мира.
       Предстоящий первый на Земле взрыв перенапряг нервы, вызывая у испытателей суеверный страх. Боязнь гнева природы завораживала. Тед, как и все, находился в сильнейшем нервном напряжении. Каким он будет первый ядерный взрыв? А вдруг это конец света? Корифеи, убежденные в правильности расчетов, были уверены, что бомба взорвется, но все равно в мозгу роились сомнения. Тед постоянно слышал, как бомба обсуждалась, однако она рассматривалась как некая возможность, а не как действительность. Люди вступали в неизвестное и не знали, что ждет мир на Земле. Ученые: христиане и евреи, в этот момент обращались к своей вере. Атеист Тед заколебался: извечные, мучительные вопросы бытия, как перед уходом в мир иной, терзали Холла. Чувства обострились до предела, в мозгу шевелились тяжелые предсказания, что никогда больше не забрезжит предрассветная голубизна, не подует легкий ветерок, не зарябит воду, не заколышется прибрежный тростник...
         Особенно Теду врезалась в память загадочная шутка Ферми:
         -- Уважаемые коллеги, предлагаю заключить пари: подожжет бомба атмосферу или нет, и если подожжет, то будет ли при этом уничтожена только   Америка или весь мир. Это интересный научный эксперимент, так как в случае неудачи будет установлено, что атомный взрыв невозможен. Будет как у врачей: неудачная операция -- это половина удачного вскрытия. А вообще, смерть – лишь присоединение к большинству.
        Чтобы успокоиться Тед вспоминал стихи давно нравившегося ему Поля Верлена:
                Рояль целует тонкая рука
                В вечерний час пурпурного заката.
                На крыльях молодого ветерка
                В багровом небе тихо поплыла ты,
                Любви мелодия, и лишь приятный
                Остался запах вешнего цветка.*

         Последние напряженные два часа тянулись особенно медленно. Решено было: за полчаса до восхода солнца. Бомба не сбрасывалась с самолета, а должна была быть взорвана на платформе 33-метровой стальной башни. За 30 минут до «нуля» часовые, охранявшие бомбу, покинули свой пост у башни и на джипах домчались до укрытия, где стоял Тед. Вспышки осветительных ракет, выхватывавшие из тьмы куски унылой равнины, прекратились, и были включены прожекторы для ориентировки самолетов, кроме того это должно было осветить возможных японских диверсантов. 
        Утро атомного испытания на полигоне, в двухстах милях от Лос-Аламоса, запомнилось Теду навсегда. За двадцать минут начал передаваться отсчет времени. Когда перешли от минут к секундам, нервное напряжение достигло предела. Тед вцепился руками в перила блиндажа, забитого разнообразными приборами. В последние секунды он смотрел прямо вперед: 5, 4, 3, 2, 1, «Взрыв!» -- и ровно в полшестого ослепительная вспышка залила все вокруг. Красным полукругом всплыло ослепительное зарево, похожее на взошедшее солнце, на одну четверть скрытое за горизонтом. Сразу после взрыва начал подниматься алый купол. Тед сквозь защитные очки дивился на смертоносный «гриб», затем до него донесся грохот урагана мертвого песка и леденящий душу крик ослепших птиц...
        «Господи, мы разбудили дьявола! -- пронзила огненная мысль.— Из праха мы вышли и в прах обратимся!»
        Вся местность вокруг была залита ярким светом полуденного солнца. Он менялся на золотой, пурпурно-фиолетовый, серый и голубой оттенки. Восход искусственного солнца  заметили у пиков горного кряжа и в Альбакерке.          
        Тед видел, как гигантское облако, состоявшее из потоков раскаленных газов, тонн пыли, захваченной с поверхности земли, и паров железа, клубясь, устремилось вверх. За пять минут оно достигло десятикилометровой высоты. Дым заволок солнце, природа, задыхаясь, отчаянно кричала: «Наступает Страшный суд!» Это был ад. Земля вздулась и медленно поползла вверх. Казалось, все перевернется. Ударная волна сорвала пилотку. Через три минуты после того, как зарево угасло, до Теда докатился грохот, похожий на гром могучей грозы.
        В результате взрыва в окружности 400 метров был оплавлен песок. В эпицентре образовался кратер -- гигантская воронка. Желтый песок спекся и остекленел, вокруг все дымилось, как на фантастических картинах художников средневековья. Находившаяся на расстоянии 150 метров стальная башня, основание которой было залито бетоном, полностью испарилась. Если бы в округе находились люди, то мгновенно превратились бы в тени. Роберт Оппенгеймер, которого еще до взрыва назвали «отцом атомной бомбы» произнес слова из древнего эпоса: «Если тысячи солнц встанут разом над миром, человек станет гибелью для Земли».
        Несмотря на то, что смерть вышла из сказки, и с нее слетел романтический флер, у большинства испытателей на уме была мысль: «Ура! Мы – властелины мира! Научная проблема решена. Сверхъестественная мощь деления ядра может быть употреблена».
        Еще острее встал вопрос: во имя добра или зла?
        Тед чувствовал себя свидетелем рождения атомной эры, и зловещий шар, осветивший округу ярче тысячи солнц, был также частицей и его жизни.




 XXX

         В разгар конференции Черчилль и Трумэн получили потрясающее известие: "Младенец родился благополучно". Это означало, что проект осуществился, атомная бомба создана.
        На следующий день, после окончания пленарного заседания, Черчилль видел, как президент США подошел к Сталину, и они начали разговаривать одни, при участии переводчиков. Черчилль внимательно наблюдал за этой важной беседой, ожидая, когда в глазах «красного союзника» мелькнет огонек любопытства. Но на лице советского вождя сохранялось простодушное выражение, и беседа могущественных деятелей скоро закончилась. Ожидая свою машину, Черчилль приблизился к Трумэну.
         – Ну, как? – с нетерпением полюбопытствовал англичанин.
         – Он не задал мне ни одного вопроса, – пожал плечами президент.   
         Черчилль сделал вывод, что Сталина атомная бомба не заинтересовала, но, как оказалось, английский премьер глубоко заблуждался. То же предположил и Трумэн. Невозмутимость вождя просто объяснялась тем, что он уже знал о бомбе. Первым о ней сообщил русским Тед Холл.
        Потсдамская декларация предупреждала Японию, что объединенные силы неизмеримо больше, примененных к нацистам. Союзники призывали правительство Японии провозгласить безоговорочную капитуляцию. Атомная бомба не была упомянута в Декларации. В США решили обрушить на Японию новое оружие лишь в случае отказа принять условия. На следующий день японские газеты сообщили, что правительство Страны Восходящего Солнца «с гневом и возмущением» осудило ультиматум. Премьер Судзуки на пресс-конференции заявил: «Мы отвергаем требования Потсдамской Декларации и будем вести войну до конца».
        Президенту Трумэну пришлось решать, где и когда употребить атомную бомбу. Трумэн посоветовался с Черчиллем, тот без колебаний сказал, что он  – «за», если это ускорит окончание войны. Простой подсчет показывал: чтобы подавить сопротивление японцев, надо было сражаться за каждый метр и пожертвовать новыми тысячами жизней американцев.
        6-го августа 1945 года летнее солнце поднялось рано, озаряя сказочный вид на Хиросиму. За городом очаровательные зеленые горы чередовались с полями, разбитыми на крошечные, любовно возделанные квадратики. Из-за нежной дымки трудно было разобрать, где кончается горизонт и начинается небо. В 8.15 утра атомная бомба взорвалась. Над городом повис гигантский огненный шар в четыре  тысячи градусов. Огненный смерч и радиация распространились моментально, создавая взрывную волну, несшую смерть. Бомба в одно мгновение разрушила половину города. Из 300 тысяч жителей Хиросимы пострадало 180 тысяч человек. От тех, кто был вблизи эпицентра, не осталось ничего – люди просто испарились. Животные и растения – исчезли. Тротуары и асфальт расплавились. В результате последовавших пожаров были превращены в пепел около ста тысяч домов.
        Человеческое воображение не могло представить, что одна бомба нанесла подобный ущерб. Смерть не упала с неба, как другие бомбы, а опустилась на парашюте и уничтожила все вокруг.
        Огненный шар превратил воду в пар, который шипел в поднявшемся облаке. Через несколько минут рухнул с неба необычный дождь, он объял серой пеной то, что еще четверть часа назад было городом. Крупные капли были окрашены в чёрный цвет. Но странный дождь не мог затушить пожары и лишь усилил панику. Привидения с поднятыми руками теснились толпой, оглашая воздух предсмертными стонами от невыносимой боли. Обожжённые люди, обезумев, сбились ревущей толпой и слепо брели, ища выхода, утратив разум. Воскресли  картины светопреставления: живые выглядели ещё ужаснее мёртвых. Люди, у которых от взрыва вытекли глаза, ползли по улицам, стараясь по памяти найти путь к реке, чтобы утолить жажду...   
        Днем японцам удалось передать в ставку краткое донесение: «Хиросима уничтожена одной-единственной бомбой!»            
        О бомбардировке Хиросимы Эд и Тед Холлы, как и весь мир, узнали из газет, которые сообщали, что на пути президентского корабля из Германии в США, к радисту поступила новость, которая потрясла мир. Трумэн завтракал в своей каюте, когда ему вручили послание о том, что бомба сброшена и докладывают о полном успехе.
        Трумэн велел подать шампанское.
        – Джентльмены, только что мы сбросили на Японию бомбу... Она называется атомной.
        Холлы, по разные стороны Атлантики, слушали по радио заявление президента США: 
                «Американский самолёт сбросил на японскую военную базу Хиросима бомбу, 
             силой в 20 тысяч тонн взрывчатых веществ. В 1942 году мы узнали, что немцы
            лихорадочно ищут способ изобретения атомной бомбы. Но они не добились успеха".            
       7 августа японское радио передало:   
                «Если мы примем надлежащие меры защиты, мы сумеем свести к минимуму
             причиняемый ущерб. Во всяком случае, мы не должны поддаваться на махинации врага».
        Губернатор Хиросимы, несмотря на великий урон, призвал население не предаваться страху, превозмочь все страдания и продолжать сражаться за императора. Только из заявления президента США японцы узнали, что бомба была атомной. В Токио всё ещё не хотели верить, что одна бомба может разрушить город. Многие были убеждены, что заявление Трумэна – пропаганда.
        Американцы обратились к народу Страны Восходящего Солнца:               
                «Мы располагаем самым разрушительным оружием из всех когда-либо созданных...
             Наш президент довел до вашего сведения 13 пунктов почётной капитуляции.
             Мы призываем вас принять эти требования и приступить к построению новой,
             миролюбивой Японии».
        Ответа не было. Утром 9 августа 1945 года плутониевая бомба уничтожила Нагасаки. Погибло 74 тысячи человек.
        Вечером того же дня в репродукторах Лос-Аламоса прозвучал знакомый голос дикторши: «Руководитель проекта просит всех собраться в кинотеатре».
        Тед вместе со всеми поспешил в кинотеатр, в котором по праздникам даже устраивались танцы под «живой оркестр». Оппенгеймер гордо вышел на сцену и рассказал подробности о взрыве. В конце он не смог сдержаться, не сумев скрыть рвавшееся наружу чувство мести, выразил сожаление, что бомба создана слишком поздно и не смогла быть употреблена против Германии. Тед оцепенел, от таких его слов. Он ожидал, что ученые зашикают, однако в зале воцарилось долгое молчание...
       В тот же день Сталин, исполняя свой союзнический долг, объявил о состоянии войны с Японией. К этому часу Красная армия начала вторжение. В Японии поняли, что противостоять еще и Красной Армии, разгромившей Вермахт, империи – не под силу. Не помогут ни отвага самураев, ни бесстрашные камикадзе, и 14 августа японский народ впервые услыхал голос своего живого бога:
                «Мы отдали нашему правительству приказ, сообщить, что Империя принимает условия
             совместной Декларации...
                Атомная бомба причинила непоправимый ущерб нашей земле и унесла тысячи
             невинных жизней.  Если мы продолжим борьбу, это приведёт не только к полному
             уничтожению японской нации, но и даст старт гибели всего человечества».      
        С капитуляцией Японии Вторая мировая война окончилась.   
 
 
ХХХ

        Гейзенберг и десять других крупнейших немецких физиков еще в мае 1945 года были арестованы и переправлены в Англию. О том, что реально делали немецкие ученые во время войны, англичане узнали из прослушиваний виллы, где под арестом находились физики. Когда радио ВВС передало сообщение о бомбе, сброшенной на Хиросиму, ученые обменялись мнениями: 
          – Если американцы создали бомбу, то все вы – двоечники. И ты в том числе, старина Гейзенберг! – вырвалось у его коллеги.
           Другой немецкий ученый возмущался:
        – Я думаю, то, что американцы разбомбили Японию, ужасно. По-моему, с их стороны, это – безумие.
        Гейзенберг с ним не согласился:
        – Можно сказать так, а можно иначе: это скорейший путь к окончанию войны.
        До Хиросимы никого из немецких ученых вопросы морали особенно не волновали. До того, когда они узнали о бомбардировке Японии, немцы были уверены, что их ядерные достижения – лучшие в мире. 
 

 ХХХ

        Вечером по возвращении из Нью-Йорка в Лос-Аламос Теда застал звонок. Утром велели зайти в большое угрюмое здание, занимавшееся охраной объекта. 
          – Это ваше письмо? – словно выстрел прозвучал вопрос майора, протянувшего фотокопию.
          – Да... мое, – сразу узнав свой почерк, запнулся Тед, с лицом, белым как полотно. В голове закружились, выстраиваясь в стройную цепочку, мысли.
          – Вы давали подписку о не разглашении государственной тайны?
           – Да.
           – Почему вы в письме к брату назвали имена засекреченных ученых? Вместо того, чтобы скупо обрисовать свою жизнь, вы подробно описывали свою лабораторию и то, чем занимаетесь? Вы разве не знаете, что это строжайше запрещено?
          – Виноват, я не предполагал...
          - С чего это жена вашего брата, Эдит, только родившая сына, вдруг в письме спрашивает вас: «Я слыхала, что ты работаешь над «громкой» вещицей. Можешь ли нам прислать одну?» Что это за шутки?
         - Она неправильно поняла...
         - В вашей комнате найден коммунистический журнал.
         Тед невинно: - Эка невидаль!
          - Вы коммунист?
         - Нет.
         - Гэсс Холл, один из лидеров компартии, не ваш ли свояк?
         - Никак нет, никакого отношения к нему не имею.
         - Сколько у вас родственников в армии?
         - Только один брат, Эд Холл, который служит в летных войсках в Великобритании.
         - Это про его жену мы говорили?
         - Да.
         -  Знаете, Холл, у вас, у 19-летнего, тело выросло, а мозги поотстали. Вы - просто немыслимый враль, ваши небылицы уже позашкалили... За вами закрепилось мнение, как о нарушителе спокойствия, конфликтующем с начальством. Вы какой-то шалопутный, бесшабашный. Сколько замечаний вам ни делали – как с гуся вода! Комиссия рассмотрит ваши нарушения и сделает выводы, несмотря на то, что ваш руководитель очень доволен вашей работой. Безопасность для нас – важнее. А держать язык за зубами, прежде всего в ваших интересах, – строго предупредил суровый майор, отвечавший за сохранность государственной тайны. 
        Напрасно Тед считал себя отвертевшимся. Через две недели состоялось заседание комиссии, и Тед получил извещение о расторжении контракта,  увольнении и требование -- немедленно покинуть Лос-Аламос. У него забрали пропуск, и работа на секретном объекте  №1663 закончилась. Вернувшись в Нью-Йорк, Тед встретился с Сэвилом и рассказал о случившемся.
        Призванный к концу войны в армию, Теодор получил звание сержанта. Служить же довелось всего две недели. Теперь, демобилизовавшись, одет он был в поношенную армейскую форму. Если она рвалась – просто зашивал дыры. Его сапоги были ему велики и ужасно натирали ноги. Веселые, карие глаза смеялись при разговоре и завораживали собеседника, а манеры подкупали своей скромностью. Говорил он мягким, теплым голосом. Просто продолжал быть привлекательным парнем.
        Как раз в это время Э. Теллеру в научном центре в Чикаго понадобились физики. Работа была секретной, но Тед ничего ему не сказал об истории с увольнением. Тед показал рекомендательное письмо от Оппенгеймера. Теллер, который теперь был захвачен идеей водородной бомбы, написал от своего имени еще одну одобрительную рекомендацию, и... Холла приняли. 
        Отношения с новым шефом были не то, чтобы прохладные, но теплоты не ощущалось. Их вкусы расходились по всем вопросам. Теллер был меломаном еще большим, чем Холл, и прекрасно играл на рояле. Но даже их музыкальные предпочтения оказались непримиримыми. Теллер обожал Вагнера и не любил Прокофьева. Этого Тед ему простить не мог. Кроме того, Теллер был до безумия противоречив: с одной стороны был проповедником идеи мирового правительства, с другой -- ярым антикоммунистом.
        Вскоре работу в Чикаго нашел и друг Теда -- Сэвил.
 

 
                «Холодная» война 


        Не прошло и полгода, как Эда и Теда ошеломил молниеносный поворот в послевоенном брожении. 5 марта 1946 года Черчилль выступил с сенсационной речью о международных отношениях. Английский премьер был серьезно озабочен новым раскладом сил и высказал это всему миру:   
                «Я расскажу об опасности, грозящей простым людям, а именно – о тирании...      
                Мгла опустилась на страны, которые совсем недавно были освобождены  победными   
             действиями союзников. Никто не знает, что Советская Россия и коммунистические партии
             других стран намереваются делать в ближайшем будущем и каковы границы их   
             экспансионистских устремлений. Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и
            маршала Сталина – моего товарища военного времени. Однако считаю своей обязанностью
            представить вам некоторые факты нынешнего положения в Европе.
                Железный занавес опустился на континент...  Это -- не освобожденная Европа, ради
             которой мы боролись». 
       Сталин ответил:
                «Народы проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и
            независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством
            черчиллей... 
                Конечно, г. Черчиллю не нравится такое развитие событий, и он бьет тревогу, апеллируя
             к силе. Но ему так же не нравилось появление советского режима в России после Первой
             мировой войны... Враги будут биты так же, как они были биты в прошлом». 
        Старт «холодной войне» был дан, и вскоре от былого сотрудничества союзников остались одни воспоминания. Друзья превращались во врагов...
        Кремль объявил, что «холодная война» началась с речи Черчилля о «железном занавесе». Однако конфронтация с западными союзниками началась, как только Красная Армия вступила в страны Восточной Европы, и стало понятно, что коалиционные правительства там долго не протянут. Еще в начале войны Америка поставила вопрос о роспуске Коммунистического Интернационала и о примирении Сталина с русской православной церковью в обмен на ленд-лиз и сотрудничество. Эти рекомендации были Сталиным приняты и показывали, что с ним, вроде бы, можно договориться.               
        В 1947 году кризис в Корейской войне достиг своего апогея. Горячая и «холодная  война» приняли ожесточенный характер. Русские располагали данными, что Трумэн рассматривает возможность применения  атомного оружия, чтобы не допустить победы коммунистов в Азии.
        Директор ФБР успокаивал ненавистного босса:
        -- Не волнуйтесь, сэр. Русские смогут создать свою атомную бомбу не раньше, чем лет через десять.
        -- Я верю вам, Эдгар. За долгие годы работы в ФБР вы доказали, что на вас можно положиться, -- сухо благодарил Президент.
          Запятнавшему себя членством в нацистской партии, бывшему эсэсовцу, с ведома которого на подземном заводе гибли тысячи людей, фон Брауну было оказано доверие. Конструктор, предлагавший  уничтожить Нью-Йорк, стал ведущим американским ракетчиком. Вернер фон Браун объединил специалистов, вывезенных из Германии в Америку. Под руководством фон Брауна начали работать более ста немецких инженеров. В Советском Союзе в такую же работу со всей энергией включились русские конструкторы и среди них Сергей Королев, привезший из Германии ракеты, чертежи и сотрудников.
        Во время войны были созданы два новых вида оружия: в Германии – ракеты, в Америке – атомная бомба.
        В это время Сталин сознательно пошел на обострение обстановки. Для него  коммунисты в Азии были поддержкой в борьбе против Америки.
        В США был направлен опытный разведчик Р. Абель. Он был заслан под вымышленными документами, без всякого дипприкрытия. Отец нелегала был немцем, а от русской матери сын получил в наследство русский язык и успешно подбирал ключи к эмигрантам. Ему вскоре удалось создать новую агентурную сеть. Сталин отдал приказ на случай войны подготовить диверсии на американских военных базах, складах, нефтепроводах. Абель завербовал несколько докеров-коммунистов, которые согласились произвести в Америке диверсионные акты, оставалось только снабдить их взрывными устройствами.   

        ХХХ
   
         Всего около 60 миллионов человек погибло во Второй мировой войне, шесть миллионов из них – евреи. В годы войны в рядах союзных войск сражались один миллион 685 тысяч евреев, около половины из них погибло. Из полумиллиона евреев, воевавших в рядах Советской Армии, пали 200 тысяч.
        Воссоздание Израиля подтвердило истину о бессмертии еврейского народа. Две тысячи лет назад был разрушен Израиль, и теперь возрождение его весь мир рассматривал как нечто сверхъестественное. У Теда и Эда, равно как и у всех других евреев, это событие вызвало надежду, даже пессимисты чувствовали себя приободренными. Неужели предсказания древних пророков Израиля становятся реальностью? Неужели еврейский народ поднимается из пепла и над Израилем встает солнце новой эры? Мало ли евреи страдали от постоянных войн, которыми был отмечен долгий и извилистый путь человечества! 
           Когда американцы поняли, что Сталин тянет, они стали решать вопрос возрождения Израиля сами. Увидев это, Сталин решил поддержать создание Израиля, чтобы подорвать влияние Запада на Ближнем Востоке, понимая, что арабы будут против. Сталин разъяснял соратникам:
          – Мы согласимся с образованием Израиля. Это будет как шило в заднице для арабских государств...
        В ноябре 1947 года ООН стала на сторону евреев и проголосовала за образование еврейского государства. Этому способствовала позиция как Трумэна, так и Сталина, который был захвачен идеей вытеснения англичан. Но увидев, что Израиль не согласен выполнять приказы Москвы, Сталин стал зверствовать.
       По приказу тирана в 1948 году был убит еврейский лидер Соломон Михоэлс, народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, руководитель Московского еврейского театра, председатель Антифашистского комитета. В результате кампании против «космополитов» антисемитизм в СССР становился  официальной линией партии.   
       «Холодная война» набирала обороты… 



                Женитьба Теда
               
 
        Встреча произошла случайно и сильно растревожила неокрепшие души. Однажды Тед прочел объявление о студенческом кооперативе и сказал об этом Сэвилу. Тот ответил, что деньги возьмет у русских. С утра Тед читал, писал, а потом отправился на собрание. Он приехал раньше и убивал время в болтовне со знакомыми.
        Вскоре в зал, где собирались члены коопа, в котором предполагалось совместное ведение хозяйства, влетел Сэвил, увлекая за собой незнакомую Теду девчушку:
          - Ура! Не опоздали! - ликовал Сэвил. - Около двенадцати, а желающих пока мало!
            - Подойдут, - подмигнув, успокаивал менеджер, указывая места за круглым столом. Дюжина есть и хватит.
        Пока рассказывали об условиях, Тед разглядывал 17-летнюю подружку Сэвила. Она сидела напротив, ее беленькое личико, оттеняли блестящие волосы. После собрания, спускаясь по лестнице, она слегка приподняла платье, и стали видны ее красивые ноги.
        Тед подошел к другу.
          - Моя приятельница Джоан, - гордо представил спутницу Сэвил.
          - Тед Холл, - протянул руку физик.
        Когда они вышли на улицу, Тед спросил девушку:
         - Как, насчет кооператива, стоящее дело? Говорят, цены на недвижимость будут повышаться. 
         - Не знаю, еще не решила, останусь ли в Чикаго, - пожала плечами девушка, на которую Тед смотрел в течение всего собрания. 
          - Ну всё, мы побежали, - весело попрощался Сэвил, и мгновенно с подружкой скрылись за поворотом.
          Джоан было интересно с Сэвилом. Он увлеченно рассказывал древнегреческие мифы, как будто видел их в жизни. Она слушала его с раскрытым ртом.
         - В суровой  глубине космоса, безразличного к земному времени, среди  звезд, рассыпанных, словно искры хрусталя, слышался шепот титанов. Они злились на Прометея, - рассказывал Сэвил. - Герой похитил огонь с Олимпа и принес его людям. За это по приказу Зевса Прометей был прикован к крутой скале, о которую с ревом дробились грозные волны. Он был обречен богами на постоянные муки: прилетавший каждый день орел клевал его печень, отраставшую за ночь снова. А Пандора была создана по воле Зевса в наказание людям за похищение Прометеем огня. Боги подарили ей прекрасные одежды, неотразимую внешность, ум, хитрость и красноречие. Зевс поручил Пандоре охранять сосуд, в котором были заключены все людские пороки, несчастья и болезни. Получив этот сосуд, любопытная Пандора, несмотря на запрет, открыла его, и все бедствия, от которых страдает человечество, распространились по земле... 
         На собрании решили собраться через неделю, и Тед снова пришел первым. Ему было всего двадцать лет, хотелось хоть на один день предаться развлечениям и, желая обратить на себя внимание, он не нашел ничего интереснее, как окатить из водяного пистолета Сэвила и Джоан. Те завизжали и бросились в зал.
           – Придурошный, совсем еще мальчишка! – негодовал закадычный друг, обтирая платком лицо и волосы.
          – А мне он нравится, – удивила Сэвила Джоан.
          - Слишком скучное сборище, - оправдывался перед друзьями Тед.
         В конце собрания познакомились ближе. Обычно друзьям попадались редкостные дуры. Здесь же оказалось, что Джоан изучала русский и итальянский языки и собиралась стать учительницей. В Чигагский университет она поступила в 15 лет и уже переходила на третий курс. В этот раз на ней было светло-вишневое платье с переливами; легкие складки прикрывали нежные плечи. Джоан была хороша собой, обаятельна и остроумна, не выпендривалась, не жеманничала. Она страстно любила музыку, готова была целыми днями слушать классику. Ей хотелось наслаждаться каждым музыкальным мгновением, раствориться в каскаде   мелодий и гармоний.   
          Уставшие от одиночества и метаний, закадычные друзья, Сэвил и Тед, разные по внешности и поведению, стали проводить теперь время втроем. Одиночество улетучилось и из жизни Джоан, вместо этого появилось два лучших друга, ради нее способных на многое, если не на все. Шло время, и постепенно дружба привела к тому, что они друг без друга не могли прожить и двух дней. Вместе обсуждали   события, ходили в «Русский центр», кинотеатр, где часто показывали советские ленты. Особое впечатление на них произвел фильм «Александр Невский» с музыкой Прокофьева.
        В это время Гувер неожиданно стал человеком года. Его боксерские скулы с обложки "Ньюсуик" на фоне звездно-полосатого флага пугали Америку опасностью коммунизма. Сэвил показал Теду и Джоан высказывание Гувера о Прокофьеве. Гувер услыхал, что музыку к московской радиопостановке о ФБР сочинил бывший житель Америки, а теперь советский композитор, Сергей Прокофьев.
          "Пусть там играют, что хотят. А здесь, в Америке, надо чаще исполнять свою музыку, а не эмигранта Прокофьева, с левыми взглядами», -- возмущался Гувер и обещал выпустить книгу о виртуозах коммунистического обмана. Читая этот выплеснутый на бумагу вздор, друзья помирали со смеху. 
        Шло время, и девушке стал нравиться друг Сэвила – Тед, образованный, умеющий поддержать беседу, тонкий и тактичный. Интуиция ее не подвела. В нем она почувствовала волю, потрясающую энергию, а главное -- глубину. Когда Сэвил отлучался, она уже предчувствовала, что будет принадлежать Теду. Ей, ценящей в отношениях прежде всего свободу, впервые в жизни захотелось подчиниться. С ним она мечтала делить романтику и страсть, единство мыслей и поступков.
        Постепенно Сэвил отошел на второй план. Еще не все было понятно, но она с радостью ждала продолжения. Потихоньку родилась старая, как мир, история: два друга и девушка, стоящая между ними, обычная девчонка, симпатичная. Два кавалера и Джоан образовали любовный треугольник наполненный страстью, ссорами и изменами. Эта геометрическая фигура не подчинялась законам математики, и в жизни была не решаема: обязательно на одного из них выпадала горькая насмешка судьбы -- неразделенная любовь.
        Тед влюбился в Джоан, и был просто очарован ею. Он начал верить в свое счастье, мечтать о семье, детях и спокойной совместной жизни. Джоан рассказывала ему о себе, своей матери и брате. Тед был искренен и не прибегал к уловкам: в этой девушке он сразу почувствовал благородство и ясный ум. Ему нравилась ее фигура, стройные ноги и свойственная ей грация. И он отважился: с решимостью оттолкнул лучшего друга, перейдя в наступление.
        «Что такое боль одного по сравнению со счастьем двоих?» -- оправдывал Тед этот важный в своей жизни поступок.
        Тед и Джоан стали встречаться одни. Вместе им было хорошо, после работы он спешил на свидание, и они уходили на целый вечер допоздна на берег, наслаждаясь плеском и шепотом волн. Гуляли по ночному Чикаго, и город казался им огромным праздничным аттракционом, с пугающими падениями и взлетами, с колесом обозрения, откуда видны были серые крыши домов и сверкающие золотом купола соборов. Когда Джоан была рядом, Тед слышал, как Вселенная начинала звучать и звенеть, как пели Земля и сверкавшие в вышине звезды.   
        В  глазах Теда и Джоан светилась любовь, взгляды были полны нежности.  Теду обаятельная девушка запала в душу, тем более, что во взглядах на жизнь они были единомышленниками. Тед был поистине счастлив.
         Эд в письмах спрашивал, чем могла привлечь эта стройная девчонка.
        «Мы с Джоан хоть и неразлучные, но совершенно разные, она – морская буря, а я – неприступный утес, – отвечал Тед брату. --  Она обладает удивительной способностью упиваться, наслаждаться жизнью. Не вертихвостка. Ее глаза лучатся, улыбка покоряет открытостью, искренностью, беспечной веселостью. Чутьё подсказывает -- это она!» 
       Влюбленные ласкались, как волна с берегом, их губы тянулись друг к другу. Окунувшись в реку нежности, они уже не могли жить друг без друга. Объятия и  сердца, бьющиеся рядом, пламенные вздохи, – все говорило об искренности и верности.   
          Теду нравилась миловидность, веселость, ласковость подруги. Он чувствовал трепет ее души. Они часто ходили в кино на самые страшные боевики, и там она моргала своими испуганными ресницами и прикусывала алые губы. Ее зеркальные зрачки расширялись, нежные ресницы придавали неотразимость глазам. На романтических фильмах, когда она нежно вздыхала и задумчивая улыбка чуть приподымала ее верхнюю губу, в темноте полоской блестели белоснежные зубы. Наблюдая за Тедом и Джоан, Сэвил страшно переживал. Все это пробуждало в нем жгучую ревность.
          Наступило время решительного объяснения.
          - Любовь захватила меня, и эту любовь я потерять не имею права!
Я счастлив! Счастлив! – оправдывался Тед перед другом.
         - Одним словом, вы не расстанетесь? Так и скажи.
         - Ты ревнуешь?
         - Да, ревную! – возмущался Сэвил.
          - Я его полюбила, - решительно вступила в разговор Джоан. -- Ты понимаешь: я е-го лю-блю, - раздельно произнесла она. 
        Сэвил закрутил головой, нервно взъерошил руками волосы. Он присел, в изнеможении прильнул к ее коленям и заплакал навзрыд, ведь для него это тоже была первая любовь.
         - Так получилось, - выдавила она, когда как игла вошла в нее
жалость. – Тебе, Сэви, нужно держаться и смириться с этим. Мой будущий муж --он, а не ты. О нем я должна сейчас думать.
        Тогда Сэвил принялся выкрикивать совсем уже лишние непонятные слова, все стало безразличным и ненужным. Она быстро повернулась и выбежала. 
         - Не надо больше об этом, - закончил Тед.
         Для Сэвила же продолжалось это глубокое, безнадежное чувство. Его страстная невинная любовь оборвалась, разбилась, и потянулись смутные тяжелые дни. Прошлое не забывалось. Для него Джоан стала коварной Пандорой.
           Мать допытывалась у Джоан:
           – Почему ты бросила Сэвила? Что ты нашла в Теде?
           – Я полюбила его за то, что мы можем говорить и понимать друг друга, – объясняла дочь. – Мы часто гуляем с Тедом, колесим по городу. Ходим на концерты, слушаем музыку, у него громадная коллекция пластинок. Алкоголь не употребляем, обедаем в китайской чайной. Заходим в кофейни. Беседуем о политике, об искусстве, обо всем.
        Они продолжали встречаться, ходили на карнавалы, танцевали с размалеванными клоунами в ярких масках.
         - У нас много общего. Главное, мы говорим на одном языке. Тед – очень хороший, какой-то особенный, - доверительно делилась Джоан со своим братом. - Он нравится мне больше, чем Сэвил. Я решила связать свою судьбу с Тедом.
        Сэвил же всеми силами старался бороться, и вскоре у него появилась подруга по имени Сюзанна. Симпатичная молоденькая ирландка...


 ХХХ

        Джоан знала о Теде почти все. Знала о его родителях, о брате, который  серьезно занимался ракетостроением. Отношения Теда и Джоан зашли так далеко, что молодые люди намерились связать свои жизни. Теперь, чтобы невеста могла принять решение, Тед решил честно рассказать ей все.   
          Они как всегда сидели на диване, слушая музыку, и вдруг он втихомолку стал посвящать ее в свою секретную жизнь.
          – Знаешь, Джоан, я должен тебе открыть тайну.
          – Валяй! Наверное, ты уже женат?
          – Не говори глупостей.
          – Что же тогда?
          – Обещай, что не расскажешь ни матери, ни брату.
          – Клянусь.
       Он вскочил с дивана, огляделся вокруг и, остерегаясь, спросил шепотом:
           -- Надеюсь, тут не всадили «жучка»?
        Джоан как раз недавно смотрела с Тедом фильм, в котором показывали, как   микрофон был запрятан в лампе. Джоан осмотрела лампу, и успокоила Теда.
         – Ты слыхала о самом модном, о чем все теперь говорят – о ядерной энергии?
         – Так, в общих чертах.
         – Человек давно научился использовать силу ветра и падающей воды, потом -- электрическую энергию. Нагревая поверхность Земли, Солнце порождает ветер. Испаряя воду, солнечная теплота создаёт дожди, которые питают реки. Уголь и нефть хранят солнечную теплоту, поглощённую древней растительностью.
Уже несколько миллиардов лет Солнце отдает огромное количество тепла и света. Знаешь, откуда оно получает столько энергии?
         - Нет.
         - Не только ты не знаешь. Самые светлые умы до недавнего времени не подозревали, что источником энергии Солнца и других звёзд являются ядерные реакции, при которых освобождается атомная энергия. Запасы этой энергии на Земле безмерны, её использование в мирных целях открывает перед человечеством необозримые возможности. Сейчас витают самые радужные идеи, строятся утопии: улучшить климат, расплавить ледяной полюс, использовать атом для улучшения урожаев. Но кроме мирных планов есть и сумасбродные. После бомбардировки Японии все знают, что Америка обладает бомбой невиданной силы.
        - Конечно, об этом столько шумели, столько писали и говорили! -- вскрикнула Джоан.
        Тед продолжал:
        - Ты должна знать мои взгляды: я уже давно, еще до испытания бомбы, посчитал, что правильным будет, если такое оружие будет иметь и СССР. Это сдержит употребление бомбы. Будучи в октябре 1944 года в отпуске, приехав из Лос-Аламоса в Нью-Йорк, я отмечал мой 19-й день рождения. Назавтра мы с Сэви зашли в представительство СССР и увидели мужчину, паковавшего коробки. Разговорились. Тот отправил меня к журналисту, который сразу сказал:
           – Напиши обо всем и дай мне.
           Потрясенная Джоан не выдержала, соскочила с дивана и смотрела Теду прямо в глаза. 
           – Ты что, собираешься передать информацию русским? – ахнула невеста. 
        Тед огорошил ее прямым ответом:
        – Я это уже сделал. Еще тогда написал и передал им листок – список ученых, которые работали в Лос-Аламосе, сообщил, где и что производится.
        – Но это же предательство нашей страны? – не могла смириться Джоан. Она была очень удивлена, услышав о передаче секретов русским, и все еще не верила в сказанное.
        – Страшно даже представить, Джоан, что может случиться, если это мощное средство будет применено! Я был на испытании. Как специалист могу утверждать, что человечество уже шагнуло за порог безумия, разработав его. Оружие нацелено не только на врага и его боевую технику, но и принесет гибель миллионам ни в чем не повинных. Поэтому я очень хочу, – продолжил он, – чтобы не только Штаты владели смертоносным оружием, но и Советский Союз. В мире должно быть равновесие: ты не трогай меня, я не трону тебя. Как говорят, худой мир – лучше доброй ссоры. Не думай, что я пришел к этой мысли мгновенно. Я долго размышлял и решил, что лучше совершить ошибку, чем ничего не делать.   
          – Ну и что было дальше?
          – Русский попросил меня придти в парк на Кони Айленд, в Бруклине. Ты была там?
           – Много раз, мы раньше жили на Брайтоне, недалеко от пляжа.
         – Помнишь, там есть деревянная набережная-boardwalk, а парк аттракционов «Астроландия» всегда многолюден, полно детей. Я люблю эти места. Часто бывал там с родителями и друзьями. Очень люблю колесо обозрения, плывешь и словно из космоса смотришь на небоскребы Манхэттена. А когда на горках летишь, кажется, весь мир можно покорить. Убегаешь от действительности и попадаешь в сказку. Я цирк и аттракционы с детства обожаю, особенно «Полет на луну».
       – Я тоже. Надо будет снова туда сходить. Жаль, что мы переехали, я ведь часами любила ходить по берегу, слушать плеск бирюзовых волн, смотреть как  корабли плывут в Старый свет, увозя пассажиров в Париж, Лондон. Люблю представлять другие страны, другую жизнь! 
        – Да, я тоже люблю океан, люблю смотреть, как носятся чайки. Так вот, я пришел в «Луна-парк», а этот журналист привел с собой разведчика из советского посольства. Мы с ним там катались на каруселях и договорились о сотрудничестве. Все время, пока мы беседовали, во мне боролись два настроения: желание выполнить мой долг и страх быть пойманным...
        Напрасно Тед терзался, что Джоан, узнав о его поступке, побоится связать с ним свою жизнь, опасаясь вечных слежек, проверок и скандала на всю страну в случае разоблачения. Эта ошеломляющая новость не настроила девушку против Теда, наоборот – убедила в его исключительности. Она восхищалась парнем, сочетавшем живость ума с романтическим фанатизмом. Тед убедил ее, что сделал это потому, что США могут превратиться в реакционную державу. Она видела, что ее жених не был послушным роботом. Он был уверен в своей правоте, и не послушался бы ни каких приказов. В то время Тед еще не вступил компартию, хотя очень симпатизировал ее идеям. Кроме всего, его полностью поддерживал и вдохновлял друг Сэвил.
        – Я это делаю по собственной инициативе, меня никто не завербовывал. Мы так решили с Сэвилом. У нас в правительстве есть хорошие ребята, но полно и плохих. Мы боялись, что бомба попадет в руки плохих. От вознаграждения я наотрез отказался, дав понять русским, что готов помогать не за деньги, а только из гуманных побуждений. Я своими ушами слышал, как Бор говорил, что встречался с Черчиллем и Рузвельтом, пытаясь убедить их поделиться атомными секретами с русскими, чтобы установить взаимное доверие. У нас в Америке любой экономический кризис может привести к фашизму, как это случилось в Германии. Я не хочу войны, но для мира нужен баланс в оружии. Я уверен, что вношу свой вклад, – заключил Тед.
        Это был единственный раз, когда Тед и Джоан говорили о шпионаже в помещении. Его поступок теперь уже не казался ей плохим, она тоже верила, что Советский Союз – хорошая, справедливая страна, хоть после войны американская  пропаганда стала твердить противоположное. Тед же видел себя Прометеем, укравшим огонь у богов...   
       Свадьбу проводили в зале при синагоге. Церемония началась с появления героев вечеринки. Родственники и друзья молодых сопровождали пару. Трое музыкантов придавали настроение: визжал кларнет, стучал бубен, скрипка то плакала, то смеялась еврейскими мелодиями. Кларнетист смешно надувал щеки. Долговязый скрипач, изогнув набок свою худую шею, размахивал смычком. Вокруг бегали и смеялись дети.
       Балдахин на четырех палках – божественная хупа, колыхалась над молодыми. Жених, свидетели и гости мужского пола были в белых шапочках-ермолках. После свадебных клятв, раввин произнес семь благословлений.  Жениха и невесту усадили на стулья, и гости, чествуя, подняли их вверх. 
          – Чья свадьба? – любопытствовали соседи.
          – Какой-то парень из Нью-Йорка, говорят, образованный, берет за себя дочку Краковера.
          – Да? А сколько дали приданого?
          – Ну, знаете, нынче и без приданого берут, – мотнул головой сват, не переставая махать руками.
         Трапеза происходила в небольшом зале, разделенном перегородкой. На свадебный ужин подали фаршированную рыбу и жареного гуся со смальцем – жирного, румяного, со сладким черносливным соусом...
        Гости подходили и поздравляли: – Мазл-тов!
        Родственники невесты: мать, отец, брат, -- все были веселы и счастливы…
        В Чикаго личная жизнь Теда с молодой женой протекала радостно, принося им обоим необыкновенное наслаждение. Происходило это благодаря их полной совместимости и взаимопониманию. Тед и Джоан стали ездить к заливу, возобновили там ежедневные прогулки. Как и раньше им доставляло удовольствие смотреть, как вокруг кипит лихорадочная жизнь, бегут, вертятся, как щепки в море, люди. Гуляя по берегу, они разглядывали пурпурные небеса, окаймляющие голубую гладь залива, радовала и сама прогулка.       
         Джоан рассказывала Теду о годах, прожитых на Брайтоне, где она любила наблюдать, как огромные океанские пароходы уплывали,  а другие направлялись к американским берегам: 
         - Море и солнце. Я проводила там целые дни, захватив лишь бутылку сока. А по вечерам, когда луна начинала разгуливать по брайтонским крышам, загадочно ложились длинные тени. Песок оставался теплым в летние вечера. Пестрые кафе у пляжа не закрываются там допоздна, и нигде нет такого вкусного, сочного и недорогого, в сопровождении разноязыкого многоголосья. Люди гуляют – белоголовые, голубоглазые, белобрысые, черные, кучерявые, – какие хочешь! А еще самозабвенно играющий старик-скрипач на набережной притягивает всех, кто приближается. Смеется и плачет его старинная скрипка. Весело на душе! Море дышит теплом, синеватая  волна приносит запах морской соли,  разливает его на дощатую набережную, идешь себе, дыша теплой влагой морского воздуха, а вдали чуть виднеется белый парус…
        Слушая рассказы жены, Тед успокаивался. А ночами он мог безмятежно спать, только будучи уверенным, что рядом Джоан. По утрам в комнате было еще темно и лишь лучи, пробивавшиеся сквозь края штор, высвечивали ее стройную фигуру. Он тонко чувствовал даже дрожь лунного света на ее теле...
        Хоть она была учительницей, а он -- ученым, у них не было в семье того, кого принято называть главой. Они были абсолютно равноправны. Ни он, ни она не командовали друг другом. Когда он говорил с ней, в его глазах светилась любовь, а взгляд был полон нежности. Она привлекала его к себе, они обнимались, прижавшись друг к другу и целовались со святым  жаром. Романтика их взаимоотношений не давала места печали и унынию.      
        Пока все было тихо, Холл не волновался. В конце 40-х годов Тед с женой, так же как и Сэвил с женой Сюзанной, вступили в компартию, представляли профсоюзы, защищали черных от дискриминации. Партийным активистам они нравились.   
        В 1949 году Сэвил сообщил, что русский разведчик хочет встретиться с Холлом, но жена твердо запретила Теду:
          – Нет. Хватит, ты обещал, мы завязали.
         Русский продолжал настаивать. Это был Рудольф Абель.
Тед и Сэвил уступили и пошли. Русские хотели продолжения сотрудничества. Тед пришел домой и все пересказал жене. Особенно нечестным показался Холлам упрек Лоны, что не следовало посвящать во все Джоан, когда она была еще только невестой Теда. В свое время Морис рассказал Лоне о своем шпионаже только после свадьбы.
        Жена за ужином резко упрекнула Теда:
        – Мы договорились. Всё, хватит, я беременна!
        Это был крик опасения за судьбу ребенка, за родную косточку и кровиночку.
 
XXX

        Об испытании в СССР атомной бомбы Эд с женой узнали из речи Трумэна.
Они были весьма удивлены столь быстрым успехом русских ученых.
       Тед и Джоан тоже впервые услыхали о русской бомбе из радиозаявления американского президента. В это время они ели на кухне. Услыхав ошеломляющую новость, муж и жена были очень возбуждены, но молчали, потому что об этом никогда не говорили в доме. Они лишь переглянулись, закончили ужин, вышли на улицу и там заговорили о русской бомбе. Они должны были обсудить то, что произошло, как отреагируют американцы и какие проблемы могут возникнуть у них лично. Муж и жена пришли к выводу, что появление бомбы у русских справедливо, это хорошо, и в этом -- заслуга Теда. Молодой физик чувствовал себя удовлетворенным. Торжествовал и Сэвил.
        Назавтра они накупили свежих газет. Пресса возмущалась и удивлялась тому, что Сталину удалось взорвать четырехлетнюю ядерную монополию американцев.
        Тед и Джоан еще раз подумали и решили: «Все. Игра закончена».
        Центр же хотел продолжения сотрудничества. Абель позвонил жене Мориса, Лоне, и они вместе снова отправились к Холлу в Чикаго.
        Тед не юлил, он возразил Абелю и Лоне:
          – Сейчас другое время: война закончилась, Советский Союз победил, и угроза фашизма миновала. Америки вам бояться нечего. У вас теперь тоже есть бомба, а я возвращаюсь к своей работе. Все. Точка.   
          Зная, что на него не подействуют денежные соблазны, вербовщик попытался прельстить его пышными фразами о коммунистических идеалах. Абель предлагал бежать в СССР. Все было безрезультатно. Жена объяснила Теду, что он еще глубже завязнет в паутине, искусно сотканной московскими пауками.
        Абель был очень разочарован результатом визита к Холлу, но ничего поделать не мог. Тед был так же неколебим в своем теперешнем решении прекратить связи, как был тверд в стремлении помочь России пять лет назад. Но Москва имела свои виды, Абель настаивал, не отпускал, и Тед дрогнул...
         Видя это, Джоан проявила характер и упрекнула мужа, когда тот вернулся после встречи с русскими:
         -- Если ты пообещал им дальнейшее сотрудничество, то напрасно. Ты разве забыл, о чем мы договорились? Ни о какой «работе» не может быть и речи. Обратной дороги нет!
        Тед покорно кивнул в знак согласия. Жена Теда настояла, и муж окончательно отказал Абелю в дальнейшем сотрудничестве.
         Морис и Лона спрашивали разрешения у Абеля:
         - А что, если направить к Холлу Юлиуса Розенберга. Он – американец. Может быть, он сможет уговорить Теда?
        - Ни в коем случае, -- запретил Абель. – У Розенберга свой круг работы.
        С началом  «холодной войны» настроения ученых изменились. Тед отверг попытку Абеля возобновить сотрудничество, ибо понял, что это уже не помощь, а обыкновенный шпионаж. Тед еще много раз встречался с разведчиками, но прежней «работы» это не предполагало.

  ХХХ               

        Розенберг же, в отличие от Холла, так втянулся в шпионскую деятельность, что уже не отрывал ее от личной жизни. Этель обо всем знала, разделяла взгляды мужа и одобряла его действия. Вскоре Этель родила второго мальчика. Время стремительно летело вперед. Сыновья росли, и Этель почти все время уделяла им. Также, как с первым ребенком, Тэся взяла все в свои руки и руководила всем в квартире дочери. Бабушка Тэся постоянно приходила почти на целый день. Дед тоже наведывался при каждой свободной минуте поиграть с внуками. Уходили поздно вечером. Часто навещали Розенбергов Давид с Руфью и брат Бернард. Сводный брат Сэм находился в армии и присылал письма. Их отец, несмотря на свои 70 лет, продолжал чинить швейные машины.
        Трагедия разыгралась мгновенно: глава семейства, придя с работы, вдруг почувствовал себя плохо и умер. Тэся покрыла накидкой зеркало. Зажгла свечу в память по умершему. 
        Жизнь продолжалась, старший сын Розенбергов пошел в школу. Мать помогала ему, так все время проводила дома, возясь с меньшим. Больше всех радовалась внукам бабушка Тэся. Понимая, что первоклашка нуждается в помощи взрослых, Тэся старалась приучить его к самостоятельности.
        Юлиус же не только не успокоился, но наоборот развернул свою деятельность еще шире, он упрочил связи с источниками и передавал секреты русским через Мориса и Лону. Единственным способом сохранить содержание советских сообщений в тайне была надежная кодировка. Сведения для ФБР оставались недоступны: американцы, раскусив японский и немецкий коды, все же не могли раскрыть русский шифр. Крылья бабочек – многочисленных фигурных антенн на крыше Советского консульства в Нью-Йорке, ловившие позывные с закопченного манхэттэновского неба, оставались недоступны для желавших разгадать советские разведывательные планы.
        Советский Союз подбирался к американским  секретам, пользуясь тем, что весь мир пребывал ещё в эйфории от разгрома Гитлера, от встречи американцев и русских на Эльбе и от капитуляции Японии. Но американцам помог случай.   
        Братья Холлы были ошеломлены сенсационной новостью, газеты сообщили:  шифровальщик советской резидентуры в Канаде, который многое знал о советском шпионаже, решил остаться в Канаде! Холлы, как и все американцы, каждый день ждали новостей.
         Документы в руках шифровальщика говорили, что девять шпионских групп действовали в Канаде. Трудно сказать, чем руководствовался 26-летний русский офицер Гузенко, но он решил остаться в Канаде с женой и двумя малолетними детьми. 
        Шифровальщик похитил в посольстве около ста секретных листов и спрятал их под рубашку. Офицер кроме всего прихватил записную книжку шефа. Сведения из нее были доведены до ФБР, что послужило поводом для начала расследования. Бегство поставило под удар всю дальнейшую работу русской разведки. Последствия оказались катастрофическими. В числе прочего беглец унес с собой и несколько донесений о Мее.
        Вскоре Холлы узнали из новостей, что в Англии арестовали доктора Мея. На допросах он признался в том, что передал некоторые сведения об уране.   
        Канадский шифр стал доступен, но нью-йоркский оставался нераскусанным орешком...

ХХХ

       Время летело, и становить его не под силу было даже Эйнштейну. Физику тяжело было расставаться с Маргаритой, собиравшейся в СССР. Он постоянно виделся с ней, а когда она уезжала к мужу, переписывался, рассказывая о своей жизни и интересуясь ее делами:
                «Ездил в Вашингтон, чтобы высказать свое мнение перед комиссией по Палестине...
             Они еще никогда не слышали такого публично выраженного возмущения, какое я им
             выразил. Я даже не представлял, что смогу все это изложить на английском. Но если человек      
             должен сделать что-то, он сделает. А все остальное – обычная работа. Сегодня у тебя,   
             кажется, должен быть Новый год. Счастья тебе в 1946 году!»
        В следующем письме он делился опасениями за судьбы мира:
                «Дорогая Маргарита! Мурашки пробегают по коже, когда обсуждаешь международную
             ситуацию. Мы бредем в темноте и узнаем лишь то, что нам преподносит лживая пресса... 
             Консул Михайлов дал мне советы по поводу обмена письмами с советской Академией и был
             любезен, как мог. Твой А. Эйнштейн»
       Уступая настояниям возлюбленной, физик сообщал ей о выполненной просьбе:
                «В соответствии с программой я нанес визит консулу, и это доставило мне радость. О
             господине Михайлове я больше ничего не слышал, но думаю, что наконец-то передали
            телеграмму в русскую Академию. И мне очень любопытно, как пойдет дело дальше».
       По распоряжению Сталина, для того, чтобы привести произведения Коненкова из Америки был зафрахтован пароход. В Москве скульптору сразу выделили громадную мастерскую в самом центре, недалеко от Кремля. Такие блага получали редко, и на Коненкова посыпались упреки за то, что он якобы незаслуженно получил от власти подарок. Маргарита Коненкова, не привыкшая слышать такое, написала лично Берии, прося оградить семью от нападок, с учетом «ее роли и заслуг Коненкова перед Родиной».   
        О величине ее заслуг можно только догадываться, Альберт Эйнштейн в эту женщину был влюблен и шел навстречу многим ее просьбам. Кроме всего, Эйнштейн и Маргарита действительно полюбили друг друга. Великий физик не смог пройти мимо очаровательной русской. 


                IV.    ПРЕДАТЕЛИ И ПАТРИОТЫ



                Стальной код взломан!


       Американская радиоразведка собирала послания, которыми обменивалась Москва со своей зарубежной агентурой, начиная с 1939 года. Шифры не поддавались, да и времени на их раскодировку не было – все усилия были направлены на взлом немецких и японских шифров. Лишь в 1943 году несколько специалистов приступили к изучению архивных радиограмм. Проект получил кодовое название "Венона".
        Задача оказалась исключительно сложной. Советские шифровальщики пользовались одноразовой системой: она применялась в течение суток и больше не повторялась. Разведчики, работавшие в США под дипломатическим прикрытием, уповали на стойкость системы, которая была крепче немецкой и японской.   Взломать шифр, построенный на такой основе, практически невозможно. Но, все что задумано одним умником, может быть разгадано другим, еще большим. К тому же и здесь помог случай. Когда в 1941 году Германия начала войну против СССР, неимоверно возросло количество сообщений. В 1942 году скорость кодирования выросла вдвое за счет того, что одноразовые шифроблокноты превратили в многоразовые. В самый отчаянный период войны, случился сбой: блокноты были продублированы. Эта ошибка оказалась роковой. Именно она помогла американской разведке взломать шифр. Идея разгадки -- как в рассказе про Шерлока Холмса, который,  проанализировав, начал с похожих фигурок пляшущих человечков.      
        Американцы заметили схожесть, и возросла надежда, что русские шифросистемы вскроются. К участию в операции «Венона» был привлечен                М. Гарднер, отлично владевший несколькими языками. Сразу после нападения Японии на США он был мобилизован на военную службу и принял участие в работе над вскрытием немецких и японских шифров. После японского Гарднер стал учить русский язык, пригласил консультанта по русскому языку и возглавил бригаду криптологов. Консультант же подозрительно часто заглядывал в тетрадь ученика...
         И вот однажды восклицание «Эврика!» раздалось в комнате криптоаналитика: Мередит Гарднер прочел одну фразу послания. В конце концов он с помощниками почти сумел реконструировать кодовую книгу. После первого читабельного результата Гарднер потихоньку добрался до радиограммы, в которой нью-йоркская резидентура передала в Москву доклад  Фукса и список ученых, занятых в атомном проекте. Так американцы узнали о том, что в Лос-Аламосе действовали советские агенты. Однако установить их личности было сложно: в донесениях многие имена фигурировали под псевдонимами.   
        Когда Эдгар Гувер получил отрывочные сообщения о русской разведсети, 
то сразу сообщил своему заместителю. Это был его единственный друг, его «второе я», с которым директор не расставался ни работе, ни дома.
        - Кому поручить раскрутку всего дела? - советовался Гувер.
        - Конечно, завотделом Роберту Ламфиру, - просиял друг.
       Друзья были обрадованы и, хотя ничего не могли пока предпринять, решили поговорить с тем, кто сумел совершить прорыв. Через час, когда контрразведчик Ламфир направлялся в главный кабинет, шеф с заместителем уже угощали там сигарой и кофе шифровальщика Гарднера, лопоухого кучерявого парня, носившего  яркую бабочку вместо галстука.
         - Контрразведчик Ламфир, - позвольте познакомить вас с дешифровщиком Гарднером, - необычно волнуясь, представил Гувер.
        - Очень приятно, - щуплый скромняга пожал руку грузному верзиле. 
        - Вам, Роберт Ламфир, поручается не просто важное, а ответственейшее за много лет дело. У мистера Гарднера есть первые успехи в раскрытии русского кода. Прошу вас работать в теснейшем сотрудничестве и постоянно держать меня в курсе. Не еженедельно, а ежедневно. Я надеюсь, что ваша работа даст нам возможность хоть как-то реабилитировать ФБР перед президентом.
       Через пару месяцев совместной работы Гарднер и Ламфир попросили Гувера отыскать тексты, посланные русскими за прошлые годы. Толстяк обещал, хотя не был уверен, ведь прошло четыре года. Директор направил приказ в Нью-Йорк. Вскоре Гарднеру прислали большую пачку. Когда через две недели Гарднер пришел на прием к Гуверу, дешифровщик выглядел таким возбужденным, каким его никогда не видели: оказалось, что архивные донесения были закодированы шифром, который Гарднер уже частично сумел раскодировать.
-- Что, молодой человек, можете чем-то порадовать?
         -- Сегодня, сэр, кое-что есть. Одно из сообщений взломанного кода говорит, что некий британец Фукс передал информацию русским о методе расщепления урана.
      - Наконец-то! - вырвалось у Гувера, от радости вскочившего с кресла.
         В тот же день Гувер сообщил англичанам, и те начали собственное расследование. Фукса пригласили на беседу.
          Сначала он не очень-то хотел разговаривать, но английский следователь быстро сумел подобрать к нему ключи. И Фукс сознался. ФБР послало в Англию массу фотографий на опознание, но Фукс не назвал никого.
        Англичане судили Фукса и, поскольку он шпионил в пользу союзника, то ученый шпион получил всего 14 лет тюрьмы.
        Небезосновательно боясь утечки информации, шеф ФБР старался не сотрудничать с иностранными спецслужбами: англичан он не любил, французов презирал, а немцев ненавидел. Но сейчас было не до предпочтений. Неделя понадобилась Гуверу, чтобы договориться с англичанами, и тогда он приказал вызвать подчиненного:
         - Контрразведчик Ламфир! - недовольно ворчал шеф, держа в руках длинный список псевдонимов, из названий разных животных и птиц. -- Код разгадан. Это величайший успех за многие годы, и что толку? Тут десятки имен. А где шпионы? Кто они? Немедленно отправляйтесь в Лондон и лично допросите Фукса.   
         Англичане выглядели в глазах ученого более привлекательными, чем янки.
         - Герр Фукс, я проделал долгий путь из Штатов, чтобы увидеть вас, -- представился американский следователь. 
         - Не понимаю, для чего. Я все сказал англичанам.
        Отбывавшему срок наказания Фуксу больше ничего не грозило. Он понятия не имел, откуда на него вышли. Поначалу даже английские следователи не знали, как американцы нашли Фукса. Видя упорство немца, Ламфир, как бы между прочим, обмолвился:
         - Ну что ж, герр Фукс, очень жаль, что вы не хотите помочь стране, которая стала родиной вашей родной сестре. Мне кажется, она вышла замуж в Бостоне и должна скоро получить гражданство, не так ли?
         - Да... так,  - запнулся осужденный.
         - Вы, упаси Бог, не подумайте, что мы будем ей как-то мешать или  преследовать...
        Фукс намек Ламфира понял... и вспомнил, что курьер работает не то биохимиком, не то фармацевтом где-то в филадельфийской больнице.
        Чтобы найти химика, Гуверу понадобилось лишь несколько часов. При обыске в вещах курьера нашли карту Альбакерка, а он в самом начале разговора заверил агентов ФБР, что никогда там не был.
        – Откуда же у вас карта Альбакерка? – оглоушили беспечного курьера.
         Видя, что препирательство бесполезно, биохимик сдался:
          – Хорошо, я все скажу. Я – именно тот, которого вы разыскиваете.
         Последовало долгое признание, и рассказ, с того момента, когда он был завербован русскими еще в тридцатых годах. У курьера была прекрасная память, и он назвал много фамилий. 
        Документы «Веноны» свидетельствовали, что американский коммунист
Юлиус Розенберг работал на советскую разведку. Пять его агентов, радиоинженеров, в том числе Барр и Сарант, снабжали его данными о новейших секретных технологиях. Советские спецслужбы не ограничивались охотой за атомными секретами, внимательно следя за общим развитием техники. Их интересовало все: сплавы для танковой брони, артиллерия и боеприпасы к ней, самолетостроение, радиолокация. «Венона» свидетельствовала: Розенберг  завербовал Давида Грингласа, и русские поддерживали его щедрыми денежными вознаграждениями, что стало для него, фактически, бизнесом. Гринглас продавал  секреты Советскому Союзу. Во время войны он работал простым механиком в Лос-Аламосе, где Оппенгеймер и его коллеги создавали атомную бомбу. 
        По требованию ФБР фармацевт описал дорогу к дому Грингласа в Альбакерке. Вскоре были присланы фотографии жильца. Сотрудник ФБР показал доставленное из Нью-Йорка фото.
          – Этот?
          – Он, - опознал курьер, – это тот человек, у которого я был в
Альбaкерке.

 
ХХХ

    
            Юлиус Розенберг бросился к родственникам и, никого не найдя, сунул под дверь квартиры Грингласов газету. На первой полосе – сообщение об аресте курьера. Имя ничего не говорило Грингласам, но фотографию они узнали сразу. В статье было сказано, что курьеру инкриминируется сотрудничество с Фуксом, о котором газеты сообщали ранее.
         Следующим утром Юлиус снова прибежал к Грингласам и с ужасом рассказал, что Фукс был в контакте с тем же курьером, который приезжал к Гринглacу.
         – Это очень опасно! Вам нужно скрыться, – потребовал Юлиус.   
         – Почему нам? – возмущенно, возразил Дaвид.
        Юлиус побоялся приказать «Так надо», просто сделал вид, что не расслышал.    Гринглacы никуда не хотели уезжать, тем более, что Руфь только родила ребенка. Советская разведка принимала меры к их эвакуации. Грингласов и Розенбергов предполагалось переправить в Мексику, а оттуда – в Россию. Давид и Руфь, получившие деньги на отъезд, решили сделать вид, что уезжают, и, дождавшись в укромном месте отбытия Розенбергов, вернуться домой.   
         За Грингласами ФБР установило наблюдение. По настоящему-то агентшей была Руфь. «Оса» по собственному почину ездила в атомный центр рекрутировать своего мужа. Вернулась оттуда с его согласием. Ездила туда повторно, служила связником. И фактически тюрьма и длительный срок, если не смертная казнь, грозили Грингласам.
         Летом 1950 года в газетах появилось сообщение, что ФБР арестовало Давида Грингласа. «Калибр» посоветовался с матерью и признался, пригрозив покончить с собой, если арестуют его жену. Он предупредил ФБР, что тогда в суде некому будет свидетельствовать против Розенберга.      
         С кураторами из Советского консульства Розенберг встречался много раз, а также передавал секреты супругам Коэн и Абелю. Как показала расшифровка, его агентурная сеть насчитывала не менее 18 человек. "Венона" утверждала: с атомными делами Розенберга связывал лишь один эпизод – получение  информации от брата его жены, но именно он дал возможность ФБР обвинить Розенберга в выдаче государственной тайны. На самом деле первым об атомной бомбе советской разведке сообщил физик-ядерщик Тед Холл. 
        В сотрудничестве с Москвой была обвинена и жена Розенберга, о которой в шифровках говорилось, что она знала, чем занимался ее муж. 

 
        Из донесения от 21 сентября 1944 года:
                «В последнее время работаем с новыми людьми...  ЛИБЕРАЛ рекомендует  жену
             шурина - Руфь Гринглас.  Ей 21 год, горожанка, гимнастка...   ЛИБЕРАЛ и его жена
             рекомендуют ее как образованную, умную девушку...
                Рут говорит, что ее муж,  призванный в армию, на фронт не послан и сейчас работает
             инженером-механиком на «заводе Енормоус»». 
        С расшифрованного донесения от 27 ноября 1944 года начался конец  Розенбергов:
                «Информация на жену ЛИБЕРАЛА. Носит фамилию мужа, имя – Этель, 29 лет,
            замужем пять лет. Закончила  школу, с 1938 года член «общества», политически достаточно
            хорошо развита. Знает о работе мужа.... Из-за слабого здоровья не работает, характеризуется
            положительно, как преданная личность».
       Гувер был доволен кропотливой работой Ламфира. Упрямый контрразведчик и скромный шифровальщик выходили на все новые, незнакомые имена. Но бесконечного везения не бывает...
        Вдруг секретарь сообщила, что Ламфир срочно вызывает шефа.
         -- Что опять стряслось, старина? – насторожился босс, занятый обычной полировкой своих толстых ногтей.
        -- Большая беда, сэр. Русские поменяли код!
        Близкий друг, придя к директору, нашел своего начальника в прострации, абсолютно разбитым и невменяемым. От победы до поражения оказался один шаг.
        - Успокойся, Эдгар, шифровальщики возьмутся за новый орешек, а мы пока разберемся с теми двумя сотнями шпионов, кто упомянуты в прошлых донесениях. Работы хватит. Конечно, до смерти обидно, дружище, ведь мы совсем мало попользовались успехом дешифровки. Как они об этом узнали? Неужели у нас в ФБР или в ЦРУ есть русские агенты?
            Эдгар Гувер, обсуждая со своим заместителем предстоящий процесс, cетовал:
          -  Русские узнали про “Венону”. Это второй наш провал, такого же масштаба,  как с русской атомной бомбой. Пройдет много лет пока подберутся к новому коду, если вообще его когда-нибудь разгадают. Теперь мы снова слепы и глухи, а   шпионаж будет продолжаться. «Дело Розенберга» -- пока весьма слабое и может развалиться в суде. Донесения расшифрованы не полностью, и в таком виде суд к рассмотрению их не примет.
          - Да, к сожалению так. Единственный твой успех - признание Григласа, но он может в любое время от него отказаться, сказав, что мы его заставили.
         - Ты прав, - согласился Гувер, - и надо иметь в виду, что «делу» предстоит слушаться в американском суде, а не в сталинском, где обвиняемые идут на смерть, признаваясь в чем угодно, лишь бы перестали избивать и грозить уничтожением семьи. 

 
                ФБР допрашивает Теда и Сэвила


        Все было спокойно, пока тишину не взорвала «Венона». Теперь Гувер выяснил, что советский агент «Млад» – Теодор Холл. 
       Шифротелеграмма, посланная советским резидентом 12 ноября 1944 года из Нью-Йорка в Москву, сообщала, что Тед сам искал встречи с советской разведкой. Это была одна из восьми шифровок о Холле. Теду тогда еще не был присвоен псевдоним, и в первых шифровках он проходил под собственной фамилией. Потом ему присвоили кличку «Млад». Его старший друг, со скрученной рукой, получил псевдоним – «Стар».
 
        В шифрограмме говорилось:
                «Теодор Холл, 19 лет, сын скорняка, выпускник Гарварда. Как талантливый физик
             приглашен на государственную работу. Он был «гимнастом» (читай комсомольцем),
             обладает исключительно острым умом и широким кругозором, в том числе политически. В
             настоящее время руководит группой в «лагере» (на объекте). Холл вручил информацию о   
             «лагере» и назвал главных ученых. Он решил так поступить по совету своего друга Севила
             Сакса, «гимнаста», живущего в Тире (читай: комсомольца, живущего в Нью-Йорке)».
        ФБР стало следить за Тедом и его другом. Текст 1944 года, для разгадки которого дешифровщикам понадобилось шесть лет, дал толчок дальнейшему расследованию. Оказалось, что источник передал детальное описание «Толстяка» и процесса очищения плутония. Русская разведка дорожила «Младом» и собиралась держать на привязи как можно дольше. 
        На молодого физика и на его друга пала черная тень. Результаты слежки ничего не дали, и, отчаявшись, в 1951 году шеф ФБР дал приказ допросить «Млада» и «Стара» по отдельности. Делали агенты ФБР это деликатно, не желая вспугнуть остальных шпионов, боялись выдать, что советский код им доступен. Расшифровки «Веноны» ясно показывали, что Тед был вовлечен в шпионаж, но доказать это было совсем не просто...
        Розенберги уже были арестованы и ждали суда, когда в одну из пятниц, утром, в Чикагский университет наведалась секретная служба. Теда забрали из лаборатории, где он работал над докторской диссертацией, и отвезли в местное отделение ФБР. В животе закрутило, на лбу выступила испарина. Тед просчитывал любую мелочь, прокручивая в мозгу каждый ответ перед тем, как произнести вслух.
        В то же самое время его друга Сэвила, который к этому времени давно бросил Гарвард и работал таксистом, взяли прямо на улице.
        Багровое здание ФБР на Адамс стрит, внутри с мрачным, обнесенным решеткой двором, выходило сразу на две улицы. У главного портала маячил дежурный, проверявший пропуска.
        Допрос длился долго. Уверенные в победе коты решили помурыжить мышонка. Теду разрешили позвонить жене, и он произнес странным голосом только два слова:
          – Я задержан.
       «Млад» и «Стар» договорились заранее, что если будут допрошены, то просто будут все отрицать, чтобы показания не противоречили. «Млад» на допросе держался твердо. Следователь, возмущенный наглостью Теда, происходившей от молодости, от коммунизма и непонимания жизни, достал и показал фотокарточку.
     «Перестань выламываться, сволочь! Все равно расколешься!» – хотел прошипеть следователь, но вместо этого спросил:
       -- Вы же не будете отпираться, что встречались с советским журналистом?    
       Тед:  - Впервые... вижу, - тем не менее по спине пробежал холодок.
        Холл, быстро взяв себя в руки, журналиста не опознал и с невозмутимостью йога твердил, что ничего не знает, но в душе был уверен: домой не отпустят. Сэвила допрашивали в соседней комнате.
        Теду следователь показал фотографию Розенберга, но допрашиваемый ответил, что никогда не видел такого. Грингласа, возможно, видел в Лос-Аламосе, но никогда с ним не разговаривал. То же сказал и про Фукса.
         «Фу ты, чeрт! Чего эта харя улыбается? Что они будут делать, пока мы будем сидеть взаперти? О чем сговорятся? Неужели откроется эта тайна?» – проносилось в голове Теда.
          К вечеру все же отпустили. Когда Тед уходил из ФБР, ему велели придти в понедельник утром. Они просили его подумать, и он обещал.
Сэвилу пришлось признать, что он ездил в Альбакерк, чтобы повидать Теда. На вопрос, о чем они говорили, ответил: о философии, о музыке. Это был тот случай, когда Сэвил вез листок с вопросами, ответы на которые хотели знать в Москве. Листок Сэвил прятал тогда в ботинке...
    Тед постучал. Дверь открыла жена, и глаза её расширились.
     - Ну что? Отпустили? – счастливая улыбка поплыла по лицу.
         Суббота и воскресенье прошли в большой тревоге. В квартире не было ничего такого, что можно было бы инкриминировать по бомбе, но у Холлов было полно  литературы «левого» толка. Супруги собрали книги, газеты и журналы, запаковали их в коробки и отнесли в машину. Затем посадили в машину годовалую дочку и направились к мосту над Drainage каналом. Въехав на мост и определив, что слежки нет, они быстро сбросили в канал все коробки. Джоан в это время вела картотеку членов Прогрессивной партии, и надо было срочно вручить списки в надежные руки. Товарищи по партии были напуганы, когда Холлы передавали им картотеку, но супруги не могли объяснить единомышленникам причину переполоха.
         В понедельник утром, как было приказано, Тед отправился в ФБР. Джоан была  уверена, что назад он не вернется. За эти два дня Тед твердо решил: единственный путь – все отрицать. Эта твердость смущала контрразведчиков.
         - Мы знаем, что ты совершил, зна-ем, - говорили ехидные улыбки.
        Тед почему-то из вопросов почувствовал, что следователи в курсе того, что произошло, но точно не знали: кто, где, когда...
        - Я читал, как вы фабрикуете материал и оговариваете невинных, - перешел в атаку допрашиваемый.
        Более того, Тед упрекнул их, что из-за шуточного письма, которое он из Лос-Аламаса в 1944–м написал жене Эда, у брата, ракетчика, были потом неприятности...
        В чикагском отделении ФБР взвешивали, подойдут ли материалы из «Веноны» для суда в качестве улик. Гувер терзался тяжкими думами: «Русским уже три года известно, что код нами разгадан, иначе они бы его не поменяли. Но все же код разгадан не полностью. В суде эти материалы не примут... Все рухнет, и я опять останусь в дураках. Да еще настроим против себя и потеряем Эда Холла, ценного специалиста по ракетам».
         Ламфир от имени Гувера позвонил в Чикаго.
         - Шеф предупреждает: ни в коем случае не оглашайте факт расшифровки! Если Тед Холл и Сакс не желают сотрудничать со следствием, не хотят признаться,  отпустите их ко всем чертям! Организуйте тщательную беспрерывную слежку! Никуда они не денутся, им некуда уйти. История с Барром и Сарантом - не повторится!
        В конце концов следователи решили не рисковать и отпустили Теда и Сэвила. Холлу самому трудно было поверить в это. Просто отпустили. Они его не арестовали. Он направился к лифту и ожидал, что его остановят. Он нажал на кнопку и стоял, не оборачиваясь. Сердце стучало как молот. Подошел лифт, открылась дверь, Тед зашел внутрь, спустился вниз и покинул здание. Никто не последовал за ним.
       Тед и Сэвил не знали, почему их отпустили. А следователи не могли  упомянуть про расшифровки. Улик не было, и невозможно было обвинить Тедда, раз он сам не хотел признаваться. Нужен был человек, который бы свидетельствовал в суде. В деле Розенбергов ФБР имело такого фигуранта – Давида Грингласа. Поскольку Тед и Сэвил не собирались признаваться и  свидетелей не было найдено, друзья пока были в безопасности. По закону их невозможно было привлечь, ибо никаких вещественных доказательств не было. 
        Через несколько недель после того, как Тед был допрошен, против Розенбергов были выдвинуты официальные обвинения. Прочитав об этом в газете, Тед впервые по-настоящему испугался. Он заходил с женой в ванную, включал воду и только тогда мог на ухо о чем-то ей сказать.
        Уже стемнело, а он все лежал, вспоминая детали своих встреч с курьерами. Все это время Джоан оставляла дверь приотворенной. Когда свет гас, его преследовало неотступное наваждение страха. Сначала спасали сны. Во сне люди, которых Тед наяву боялся, появлялись простыми и симпатичными. И тогда мир оживал, становясь таким, каким он хотел его видеть. Постепенно храбрость возвращалась, и он вспоминал свое любимое стихотворение Мак-Кея:

                Ты хвалишься, что нет врагов?
                Увы, мой друг, напрасна радость!
                Коль шел дорогою отцов,
                Ты должен был, хотя бы малость,
                Нажить врагов. А если ж нет –
                То слаб твой в жизни этой след:
                Ты подлеца сумел простить,
                Не подал жаждущему пить,
                Нет чести, гордости в тебе –
                И трусом будешь ты в борьбе!**

         А Сэвил, страстно любивший поэзию, читал ему свои собственные стихи:

                Не спеши осудить незнакомца!
                Глянь на жизнь – его и своими глазами.
                Сначала пойми, что есть в нем,
                А затем – в сердце свое загляни
                И, осудив человека, помни:
                Ты судишь себя!**

        Тед тоже был не от мира сего, хотя и не такой странный, как Сэвил. В снах Теда было больше реальности, чем в каждодневной яви.
        Однажды приснилось огромное здание тюрьмы, залитое густым мраком, с черными изломами теней, сползавшими по кирпичным стенам. Пугающие фигуры проникали извне, из дремавшего за периферией сознания, дико изменяя звуки и образы привычного мира. Тед боялся проснуться, находясь во власти бесчувственной, каменной ночи, разлившей повсюду слабый отблеск луны. Он долго боролся с собой, и перемена произошла: рухнула внутренняя преграда, и он перестал бояться туманного будущего. Тед поднялся. Справившись с пеленой в глазах и с дрожью в теле, собравшись силами, обвел глазами комнату. Жизнь продолжалась. Надо было привыкать жить в нервозной неопределенности. Хоть к тому времени он твердо решил, что миссия выполнена, и вроде бы нечего опасаться, – все же мелькала иногда мысль: исчезнуть, бежать в Советский Союз.
         Наконец откровенно высказал жене:
          – Я думаю, ты понимаешь. С точки зрения американцев, я – предатель.
         Розенбергам же досталось и за себя, и за Холла. Не имея возможности уличить Теда, ФБР сорвало гнев на Розенбергах, грозя самым страшным.
         Тед, переживая, ужасно нервничал и терзался:
          – О, Боже, они убьют Розенбергов!
          – Я не считаю тебя шпионом, – успокаивала его жена, – одно дело разведчики и курьеры. А ты – ученый, ты поделился информацией с русскими, потому что считал это необходимым. 
          Тед не был агентом, как Юлиус или Сэвил, которые старались добыть все, что можно. Холл, Фукс и Мей были учеными. Они были исследователями и находились в гуще разработок. Сила, которая побудила их передавать секреты русским, подвергнув опасности собственные жизни, называлась «марксизмом», и больше других она заворожила физиков всех национальностей. Но назвать иначе, кроме как шпионаж, подобрать другое слово было невозможно.
          -- Знаешь, Джоан, я Фукса хорошо помню по Лос-Аламосу, он – очень серьезный ученый. Механика Грингласа тоже вроде бы видел там, а Розенберга никогда не встречал. Мне совершенно ясно, что малообразованный шурин Юлиуса, хотя многое видел, но не мог иметь доступа к бомбе, он ничего в этом не понимает и понять не может. Для этого надо быть ученым и, причем, не рядовым. Но я нутром чую, Юлиус все же во что-то вовлечен. А жену его держат заложницей, только для того, чтобы шантажировать мужа.
           --  Допустим, шурин Юлиуса ничего в бомбе не понимает. Зачем же адвокат потребовал закрытого заседания, чтобы продемонстрировать скетч, нарисованный Грингласом?  Зачем скрывать от журналистов рисунок, если он все равно передан русским? 
           -- Это большая ошибка. Сначала адвокат говорил, что скетч -- ничего не значащая мазня. А теперь, желая показать патриотизм защиты, адвокат делает из рисунка военную тайну особой важности. Идиот! Жюри сразу увидит его просчет!
        Тед и Джоан наблюдали за всем этим в ужасе, каждый день с тревогой открывая газету. Абель предлагал Холлам скрыться.
        – Ты бы хотела бежать в СССР?
        –  А что? Неплохая идея. Я бы подумала. А ты? 
        – Я – нет,  я не хочу уезжать, мне трудно покинуть Америку. А кроме того, можешь себе представить, какие неприятности возникнут у Эда!
 

                «США против Розенбергов»   
               
 
         Контрразведчик Ламфир послал Гуверу сообщение, что абсолютно точно установил: «Калибр» -- Давид Гринглас, «Оса» -- его жена Руфь. Гувер заставил своих сотрудников работать круглосуточно и постоянно информировал о результатах президента США.
         Следователи допросили Розенберга, он был следующим в цепочке домино, но, в отличие от предыдущих, оказался стойким оловянным солдатиком и, не упав, прервал цепь провалов. Пока его отпустили.
          Через два дня ФБР пригласила Саранта, и тоже не арестовало его. Через три дня Сарант, бросив семью, убежал с любовницей, женой соседа. Барр, узнав об арестах, не мешкая, скрылся. Соболь тоже понадеялся на Мексику и пытался там купить билет в Европу. По просьбе ФБР группа мексиканских мафиози запихнула его в машину и силой вернула в Америку. Вскоре он предстал перед судом. 
      Через месяц Холлы прочли, что Розенберг был арестован, и мог быть выпущен до суда под залог в сто тысяч долларов. Эта колоссальная сумма оказалась для него неподъемной.
        Тэся, узнав, что арестованы сын и зять, плакала дни и ночи, предчувствуя большую трагедию... 
        Летом 1950 года радиоволны на всех языках мира разнесли сообщение из Кореи. Северная часть Страны Утренней Свежести напала на Южную, началась война. Президент США Трумэн отдал приказ морским и воздушным силам США оказать поддержку южнокорейским войскам. Осенью против них двинулись «китайские народные добровольцы». Это были регулярные войска армии Китая.
       Холлы, как и все американцы, не успев оправиться от прошлой войны, готовились к участию в новой.
        В это же время несменяемый шеф ФБР был рассержен и даже напуган размахом шпионажа в США. За две недели до начала Корейской войны Гувер предложил Белому дому арестовать американцев, подозреваемых в шпионаже. Списки включали около 12 тысяч граждан США. Чтобы такие аресты стали возможны, нужно было отменить феномен «вещественных доказательств», ибо в Америке, если нет улик, то невозможно передать дело в суд. Президент передал письмо Гувера для изучения своим юридическим консультантам...
          Русские испытали свое ядерное устройство, это сразу включило СССР в члены «ядерного клуба» и обострило «холодную войну». Государственный обвинитель не оставил сомнения, что намерен добиваться для всех шпионов смертного приговора. Суд длился полмесяца, он стал сенсацией не только в Америке, к нему было приковано внимание всего мира.          
          Давид Гринглас, опасаясь смертной казни для жены и для себя, по совету матери признался. Он все валил на Розенберга, мужа сестры. Гринглас, как и его шурин, проникся коммунистическими идеями, считая, что в родном отечестве пророка нет и надо искать его в иностранном. За иммунитет для своей жены Гринглас согласился быть в суде свидетелем обвинения против родной сестры и шурина.      

                ИЗ  ОТВЕТОВ ДАВИДА ГРИНГЛАСА, СВИДЕТЕЛЯ ОБВИНЕНИЯ
 
          – Возвратился ли курьер в ваш дом после полудня, как обещал?
          –  Да, в 2:30 я отдал ему мое донесение, и он мне вручил конверт с деньгами.
          –  Сколько было в конверте?
          –  Позже мы посчитали, там было 500 долларов.
          - О чем потом вас спрашивал Юлиус Розенберг.
          –  Он спросил, что я достал. Я ответил, что имею довольно хорошее описание бомбы.
          –  Вы нарисовали скетч?
          –  Да.
          –  Какие еще другие материалы вы передали?
          –  Я назвал несколько имен ученых и несколько имен, подходящих для вербовки.
          –  Сколько всего страниц вы написали?
           –  Около 12.
          -- Вы сказали, что Юлиус во время печатания похвалялся, что сумел достать радиозапал. Он говорил вам, куда он девал радиозапал?
          –  Он сказал, что вынес его с завода в сумке и передал русским.
          –  Знали ли вы в то время, что совершаете преступление?
          –  Да.
 
          –  Вы знакомы со своей женой еще с детства?
          –  Да
          –  Вы любили ее, когда женились?
          –  Да.
           – Вы любите ее больше, чем себя?
           –  Да.
           – Понимаете ли вы, что ваша жена может стать обвиняемой в ходе процесса?
           – Да.
           – Вы чувствуете привязанность к сестре?
           – Да.
           – Вы понимаете, что ей может грозить смертная казнь, если жюри признает ее виновной?
           – Да.
 
      
                ИЗ ОТВЕТОВ  РУФИ  ГРИНГЛАС, СВИДЕТЕЛЯ ОБВИНЕНИЯ               
               
               
         - Что вы сделали с деньгами, полученными за секретную информацию?
         – Мы спрятали их в дымоходе камина...
         – Сколько вам лет? 
         – 26.
         – Может быть, из-за вашей молодости вы не понимали всей опасности?
         –  Конечно, я не понимала значения того, что произошло.
         – А когда вы поняли?
         –  Когда на Хиросиму была сброшена бомба...
         – 28 мая 1950 года вы заказывали фотографии на паспорт?
         – Да.
         –  В то время, как вы фотографировались, вы уже знали, что никуда не поедете?      
         – Да.
         – Вы это делали, чтобы обмануть Розенберга, убедить его в том, что  уезжаете?
         – Да, мы хотели, чтобы Розенберг думал, что мы остаемся в Америке, ибо для него это было опасно.

 


                ИЗ  ОТВЕТОВ  ЮЛИУСА  РОЗЕНБЕРГА
 
          
          – Слышали ли вы признания вашего шурина Давида Грингласа?
          –  Да.
          – Руфь Гринглас показала здесь, что в середине ноября 1944 года, придя к ним домой, вы просили ее приобщить Давида Грингласа к добыче разведданных по месту его работы? Состоялась ли такая беседа?
          – Нет.
          – Знали ли вы, где служил Гринглас?
          – Нет.
          – Знали вы, что про объект в Лос-Аламосе?
         – Нет.
         – Давали ли вы когда-нибудь 250 долларов госпоже Гринглас, чтобы она поехала к своему мужу с целью завербовать его?
         – Нет.
         – Руфь Гринлас утверждает, что после визита к мужу, она передала вам информацию про ученых: Бор, Оппенгеймер... Была ли когда-нибудь у вас беседа с Руфью, в которой бы упоминались эти имена?
         – Нет.
         – Давид и Руфь Грингласы утверждают, что вы просили у Давида секретные сведения?
         – Нет.
         – Кто-нибудь обсуждал с вами тему атомной бомбы?
         – Нет.
        Розенбергу была предъявлена фотография резидента советской разведсети, скрывшегося в СССР.
           – Я никогда в жизни не видел этого человека. 
           – Знали ли вы ли кого-либо из консулата СССР?
           – Нет.
           – Присягали ли вы на верность какой-либо другой стране?
           – Нет.
          -- Что вы скажете о России?
          -- Русские внесли огромный вклад в  уничтожение гитлеровского чудовища, который убил 6 миллионов моих единоверцев, и поэтому я им сочувствовал...
          – Будете ли вы сражаться за США? 
          – Да.
          – Считаете ли вы, что социалистическая система лучше капиталистической? 
           -  Я считаю, что большинство должно определять, каким должно быть правление. 
           – Считаете ли вы справедливым свержение правительства силой?
           – Нет.
           – Считаете ли вы правильным шпионить против собственной страны?
           – Нет.
          – Состоите ли вы членом компартии?
          – Пользуясь Пятой поправкой к Конституции, я отказываюсь отвечать на этот вопрос, потому что это может быть мне инкриминировано.
 
 
            

                ИЗ  ОТВЕТОВ  ЭТЕЛИ РОЗНЕНБЕРГ
 
 
        На Этель улик вообще не было, но она, пользуясь Пятой поправкой Конституции, отказалась отвечать на трудные вопросы. Суду стало ясно, что она  скрывает правду и не хочет честно рассказывать.   
         –  Где сейчас ваши дети?
         –  В приюте....
         – Виделись ли вы с ними с момента ареста?
         – Нет..
          – Знали ли вы, что ваш брат работает на атомном объекте?
          – Нет.
          –  Он самый младший в семье, не так ли?
          –  Так. Я на 6 лет старше его.
          –  Вы его любили?
          –  Да, очень.
          –  Ваш брат когда-нибудь упоминал при вас, что замешан в шпионаже на русских?
          – Нет.
          – Помогли ли вы своему брату вступить в компартию?
          –  Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

                ИЗ  РЕЧИ  ОБВИНИТЕЛЯ 

        Прокурор добивался для шпионов смертного приговора:   
                «В центре шпионского круга – Розенберг, щупальца этого спрута протянулись к Давиду
             и Руфи Гринглас...  Розенберги запустили в действие тщательно продуманную программу,   
             им удалось выкрасть уникальное оружие, если хотите, ключ к выживанию нации и средство
             поддержания мира во всем мире – атомную бомбу. Вера в коммунизм привела их в
             советскую шпионскую организацию». 
 
             
 
                ИЗ РЕЧИ  ЗАЩИТНИКА 

       Адвокат Розенбергов реагировал очень эмоционально:
                «Любой, кто дает показания против своей родной сестры – омерзителен, отвратителен,
            – он нарушает сами основы, по которым живет человечество. Это самое низкое из низших 
            животных, которое мне приходилось видеть, и если вы честны перед собой, вы со мной
            согласитесь, что это не человек, это – животное...
                Слыхали ль вы, чтобы человек с улыбкой убивал свою собственную сестру? Разве в
            такое можно поверить? А разве это не странно, что Руфь Гринглас не подверглась аресту?..
             Юлиус Розенберг не скрывает своих взглядов на отношения  СССР и США, которые были
           хорошими раньше, когда наши страны были союзниками, но не сегодня, когда СССР предан 
          анафеме...»

                ИЗ РЕЧИ СУДЬИ   

      Судья негодовал:
                «Граждане нашей страны, предавшие своих сограждан, не должны питаться
            заблуждениями о советской власти, которые у них  были во время войны. Характер русского
            терроризма теперь себя обнажил… Я считаю, преступление Розенбергов  хуже убийства...
             При убийстве преступник убивает только свою жертву… В данном случае они вложили в
             руки русских атомную бомбу за годы до того, как по расчетам наших ученых русские
            смогли бы создать свою. Теперь эта бомба позволила совершить коммунистическую
            агрессию в Корее, в результате чего 50 тысяч наших солдат погибло и неизвестно, сколько
            еще миллионов может погибнуть. Все это цена их предательства. Мотором шпионского
            гнезда был Юлиус Розенберг, но не заблуждайтесь по поводу роли его жены. Вместо того,
             что отвратить, она вдохновляла его и помогала. Она – зрелая женщина, старше его на
            три года, и на семь лет старше своего младшего брата, она – соучастник преступления».
       

                ПРИГОВОР   
   
        29 марта 1951 года в зале суда сурово прозвучало:
        -- Мы, жюри присяжных, признаем Юлиуса Розенберга и Этель Розенберг – виновными.
       Через неделю судья определил меру наказания Розенбергам -- смертную казнь.
        В конце концов признавшийся брат Этели получил 15 лет, а упрямому инженеру Соболю, решившему поиграть в молчанку, повезло. Поскольку к атомным секретам он отношения не имел, то смертная казнь его миновала, и получил он всего 30 лет тюрьмы.
 

                Два года в камере смертников
 

      Известие о краже бомбы раскололо американцев. Коммунисты собирали в Манхэттене громадные демонстрации в защиту Розенбергов. Это будоражило громадный город, подливало масла в огонь. Компартия Америки представляла очень внушительную силу, она насчитывала в своих рядах около восьмидесяти тысяч членов, а на митинги собирала еще и сотни тысяч сочувствовавших. Однако отцы и матери, братья и сестры, сыновья и деды, погибших в Корее, не обращали на коммунистов внимания, они требовали отомстить Розенбергам. 
        Вопреки сильной жаре на очередную манифестацию народ стал стекаться задолго до назначенного времени. К Манхэттену со всех сторон тянулись молодые и старые. Идти на  митинг никого не принуждали, но пришло много, колонны растянулись на километры. Собралось более ста тысяч человек. Над площадью висел гул возбужденной толпы, напряжение, достигшее предела, разбередило незаживающие раны.
         Тед и Джоан тоже пришли. Тед нервно сжимал руку жены, оба молчали.    Начались выступления. Коммунисты и профсоюзные активисты утверждали, что Розенберги не виновны и правительство состряпало это дело, чтобы очернить компартию. Возбуждение нарастало.
        Тед и Джоан слились с толпой, она попятилась, раздалась, уступая место приближающимся конным полицейским: навстречу двигалась большая колонна, поддерживавших правительство. То тут, то там из нее раздавались истеричные обвинения антикоммунистов. Они пугали народ, что кругом русские шпионы: «Russians are coming!» Полиция маневрировала, разворачивалась, пытаясь сохранить порядок. Атмосфера меж разъяренных масс зарядилась ненавистью. Колонна, поддерживавшая правительство, бушевала:
         – Смерть Розенбергам! Повесить их! Поджарить этих сук!
         Месть кипела в сердцах, кровь стучала в висках, люди требовали мщения. Предательство вызвало справедливую ярость. Кругом несли плакаты, требовавшие смерти. Загипнотизированная зрелищем, толпа притихла. Лишь женщины, потерявшие мужей на новой войне,   выкрикивали: 
        – Не надо их жарить, будет много вони! Повесить их и отправить трупы в СССР! 
        – Приговор должен быть приведен в исполнение! – требовали родственники погибших. Тед и Джоан видели, как они шли, подняв головы, с глазами, полными слез мести. 
         Во многих городах Америки участники демонстраций призывали защитить безопасность страны. На этой волне активизировались разоблачения сенатской комиссии, которую возглавлял Дж. Маккарти. Однако, не маккартизм был причиной преследований супругов Розенберг. Напротив, разоблачение Розенбергов стало причиной маккартизма: американцы были возмущены тем, что в самую секретную лабораторию забрались бывшие союзники – русские.    
         Коммунистическая партия США служила «крышей» для советской разведки. Расследование обнаружило, что компартия являлась кадровым резервом шпионской агентуры. Именно через коммунистов советской разведке удалось выйти на ученые круги. Многие взваливали вину на мягкотелого, теперь уже покойного Рузвельта. Простые американцы обвиняли Госдепартамент в отдаче Китая в руки коммунистов, в предательской трусливой политике. 
        В этот период Сталин лично курировал разведку, инструктируя, как нужно действовать против США. Сталин советовал убеждать эмигрантов в том, что они помогут СССР, своей бывшей родине, которой угрожает американский империализм.    
        В ожидании помилования два года жизнь фанатично настроенных супругов висела на волоске. Этель должна была стать рычагом давления на Розенберга: в ФБР считали, что любящий муж никуда не денется и признается ради жены. Но Розенберги молчали, в камеру к ним приходил раввин, который пытался изменить идеалистический взгляд осужденных на СССР. Раввин рассказывал о массовых сталинских репрессиях, о борьбе с «космополитизмом» в СССР, о «деле врачей». Розенберги отказывались верить. Раввин жалел супругов, видя, что они жертвы обмана и заблуждений.
        Трумэн сдавал дела и предоставил решать вопрос о помиловании новому президенту – Эйзенхауэру, который, имея в виду Корейскую войну, считал поступок Розенбергов предательством, приведшим к смерти многих тысяч американцев.
        Юлиуса смертный приговор не удивил. Он считал, что так оно и должно было случиться. Должно было якобы появиться «дело Розенбергов», чтобы Корейская война стала приемлемой для американского народа. Он говорил, что истерика и страх нужны, чтобы увеличить военные расходы.   
        Президенту Розенберги писали, что не виновны. На предложение признаться,  отвечали, что за сохранение жизни надо заплатить слишком высокую цену, но в жизни, купленной таким образом, они не смогли бы жить в достоинстве и уважении.
        А на столе президента рядом с прошением Розенбергов о помиловании лежали раскодированные шифровки, подтверждающие вину супругов. Больше всего злило президента их упрямое нежелание назвать остальных шпионов.
 
 

                «Благодарность» тирана: расстрел еврейской культуры
 
         Братья Холлы продолжали внимательно следить за жизнью в СССР, но очень многое оставалось непонятным.
         Политика Сталина в отношении гонимого племени была безнравственна, как и все его нутро. Сверхоружие он получил на три четверти благодаря евреям: разведчикам и ученым, отечественным и иностранным.
        Сталин создал Еврейский Антифашистский комитет (ЕАК) для сбора средств среди зарубежных еврейских общин. Хоть во время войны ЕАК собрал миллионы долларов, в стране начался государственный антисемитизм.   
          ЕАК курировал Вячеслав Молотов, русский по национальности. Его жена, еврейка, была хорошо знакома со многими членами Комитета. Молотов же после войны попал в опалу, и «Дело ЕАК» стало одним из способов скомпрометировать сановника, ставшего неугодным Сталину. С 1948 года в ЕАК стали поступать письма, с просьбой разрешить добровольцам поехать и защищать Израиль. В Москве евреи приветствовали посла Израиля – Голду Меер.
         После убийства Михоэлса власти обвинили Комитет в связях с американскими спецслужбами. Чекисты уничтожали машинки с еврейским  шрифтом, изымали из библиотек литературу на идиш. Начались аресты работников еврейской культуры, «борьба с космополитизмом», чистка кадров в науке, на производствах...
         Политбюро приняло постановление о роспуске ЕАК. Были также закрыты Еврейский театр и все другие еврейские учреждения. Разжигая великодержавные настроения русских, Сталин заглушал этим их недовольство нищенским уровнем жизни, перекладывая вину на «империалистов, строящих козни против страны Советов». Вождь боялся народа, скрываясь за многочисленной охраной криводушных выкормышей. Для создания атмосферы всеобщего страха он уничтожил в 1950 году большую группу этнических русских, руководителей  Ленинграда. Среди казненных были высокопоставленные русские, грузины, украинцы...
        Казни, такого большого количества людей всех национальностей, наводят на мысль, что Сталин был не столько антисемитом, сколько просто безумным кровожадным зверем. Тирана воспевали тысячи подхалимов, одни искренне, другие – кривя душой; были даже такие, кто предлагали начать новую эру летоисчисления от дня рождения Сталина.               
       Кампания против «безродных космополитов» переросла в «Дело ЕАК».  Сталин провел закрытый процесс ЕАК, и в пыточных подвалах Лубянки были расстреляны 13 членов Еврейского Антифашистского Комитета. В конце 1952 года жену Молотова доставили из ссылки в московскую тюрьму. Самого Молотова Сталин собирался сделать одним из обвиняемых в ходе процесса над группой «врачей-вредителей»: кремлевские медики якобы неправильным лечением сокращали жизнь вождей. Все они, по плану, «были связаны с еврейской шпионской, террористической организацией». Новый «заговор врачей» должен был  закончиться так же, как и в 1938-ом. Тиран целился в старую партийную гвардию, которую хотел полностью устранить. Кроме того назревала депортация всех евреев в Сибирь. Новое «Дело врачей» было борьбой Сталина за возможность остаться у власти. Вождь мирового пролетариата почти ежедневно принимал следователей из ГБ и сам лично давал указания – кого арестовывать, кого и как допрашивать, сам же намечал приговоры.
        Когда речь шла о глобальных вопросах победы мировой революции, Сталин не останавливался ни перед чем, принося в жертву многие народы.
        Мракобес приказал пытать врачей. Всего обвиняемых было 37 человек.
        Люди по всей стране стали бояться идти на прием к врачам-евреям. Постепенно кампания вокруг «сионистского заговора» стала выходить из-под контроля ее организатора. На Западе она вызвала резко негативную реакцию. В Нью-Йорке прошли массовые демонстрации. Вскоре после войны Сталин стал считать врагом Америку, и отсюда вытекало последующее. Увидев, какую силу получил Гитлер, возведя антисемитизм во главу угла своей политики, Сталин решил использовать тот же рычаг. Он откровенно говорил на заседаниях, что все евреи – американские шпионы. Сталин учил: раз в Америке местные коммунисты считаются русскими шпионами, то евреи в СССР – шпионы американские. 
Теперь тиран говорил, что все равно победили бы Гитлера, могли обойтись и без Второго фронта, американских грузовиков и тушенки.
        Сталин стал верным учеником Гитлера. В свое время фюрер не скрывал:
                "Антисемитизм является удобным средством. Вот увидите, как мало времени потребуется
             для того, чтобы перевернуть весь мир только с помощью нападок на еврейство ".
       Коммунистический вождь выполнял завет Гитлера, призывавшего в политическом завещании к «тщательному соблюдению расовых законов».            
        Ошеломленные Холлы удивлялись сравнению американской газеты «Форверст»:
                «Сталинский режим России объявил войну евреям всего мира. Москва призвала по
             существу к повсеместному преследованию и уничтожению представителей этого народа... В
             России мы имеем дело со «славянским» вариантом Гитлера».
         После предстоящей расправы над врачами вождь предполагал всех советских евреев депортировать на Дальний восток, якобы спасая от «народного гнева». Депортация была частью его плана подготовки к Третьей мировой войне.
         В декабре 1952 года, в самый разгар подготовки «дела врачей», проходило заседание Политбюро, на котором обсуждали кандидатуры на Сталинские премии. Председатель Союза композиторов, русский по национальности, вспоминал:
                «Ни с того ни с сего Сталин вдруг сказал: «У нас здесь, в ЦК, антисемиты завелись?! Это
             позор для партии, это позор для всей страны. Немедленно прекратить!»  То была
             темпераментная, очень жесткая его речь... 
                Участники заседания были потрясены таким неожиданным выступлением вождя. У меня
             жена еврейка. Я пришел домой, стал ей рассказывать. Она не сразу мне поверила. Появилась
             надежда, что скоро закончатся все эти антисемитские безобразия. На следующий день по
             всей Москве только об этом и говорили. Эффект был как от взрыва бомбы. Ведь на
             заседании присутствовали сливки интеллигенции, руководители комитетов по культуре,
             искусству, науке. Мы радовались, что скоро прекратятся дикие выходки. К сожалению, все
             продолжалось. Более того, напряжение все усиливалось. Оказалось, что уже готовились
             вагоны для выселения евреев...   
                Все мои позитивные впечатления от прежних встреч со Сталиным исчезли. Я понял, что
             это был актерский жест. Для Сталина это было характерно. Он себя будто не связывал ни с
             чем негативным. То, что происходило в стране, вроде бы его не касалось. Для народа он был
             и хотел остаться богом…   
                Да, многие верили, что ко всему плохому, страшному в стране Сталин не имел
            отношения. Мол, это все творят его соратники. А те ведь делали, что он им говорил. Без его
            слова не делалось, ровным счетом, ничего. Сталин был величайший актер, коварный и
            жестокий...»
      Холлам было ясно, что назвать Сталина антисемитом в общепринятом понятии этого слова, трудно. В окружении  Гитлера не могло быть евреев, а у Сталина было много соратников-евреев. Его дети были в браке с представителями этой национальности. Что касается репрессий, то Сталин с такой же жестокостью расправлялся и с грузинами, и с русскими, и со всеми другими.
        Видимо, пройдет еще много времени, когда можно будет понять мотивы  преступлений монстра по имени Сталин – Великого Вождя, Великого Параноика, Великого Злодея. Более злобной и противоречивой фигуры в мировой истории не было. В Советском Союзе правил Страх по имени Сталин. 
        Из-за океана одно братья видели точно: тиран не был безучастным зрителем, он был автором и актером в великой драме жизни.


 
                «Издержки» Конституции

               
        Промозглым февральским утром 1953 года каддилак Гувера подкатил к Белому дому. Несмотря на погоду, настроение у посетителя было хорошее. Отношения с новым президентом были намного лучшими, чем с ненавистным Трумэном. Совсем недавно Гувер был награжден высоким орденом, а в ответ подарил президенту золотой значок ФБР. Коренастый боровичок, контрразведчик, в костюме с манишкой, платочком, и неизменным галстуком в полоску, появился перед секретаршей. Через пять минут Президент Эйзенхауэр, бывший фронтовой генерал, принял начальника секретной службы.
        Когда Гувер закончил доклад, президент, откинувшись на спинку кресла, воскликнул:
        – Посмотрите, Гувер, сколько головной боли мы имеем из-за этих Розенбергов! Вы видели вчера по телевидению, какие демонстрации проходят в Нью-Йорке и за границей? Сталин в Кремле, должно быть, ликует. Чуть ли не каждый день за оградой Белого дома демонстрации. 
         – Что же  делать, господин президент? Может, Розенбергам премию дать за то, что они лишили нас монополии? – усмехнулся Гувер и достал трубку.
          Президент разрешительно кивнул.
          – Эта семейка украла у нас фантастическую сумму, которую мы с англичанами потратили на «Манхэттеновский проект», -- на секунду перевел дыхание Гувер. -- За такие деньги можно всю разрушенную Европу восстановить! Розенберг передал русским массу военных секретов: дистанционные взрыватели, радары и новинки радиотехники, не говоря уже о секретной информации от шурина о Лос-Аламосе. Юлиус завербовал несколько очень талантливых ученых и инженеров. Барру и Саранту удалось скрыться за «железным занавесом», и они вроде бы не плохо устроены. А насчет Сталина имеются сведения, что после начала нового «дела врачей», его что-то не видно на людях. Вообще, наши аналитики мне прислали доклад, что коммунистический вождь сильно сдал за последнее время.
          – Наверное, болеет.  А насчет Розенбергов, у меня складывается впечатление, что они надеются на общественное мнение. Ждут, что я вынужден буду их помиловать, – президент посмотрел через окно на лужайку, за оградой дефилировали демонстранты, пользовавшиеся американской свободой выражения мнений.
        Эйзенхауэр продолжал:
          -- Наш «великий инквизитор», сенатор Маккарти, ошеломляет Америку сенсациями о том, что мол госдепартамент приютил 200 коммунистов и в Голливуде никого, кроме сталинистов, нет. Это он хватил через край, но народ действительно возмущен действиями марионеток, руководимых Москвой. Кроме этого, если я помилую Розенбергов, что скажут родители наших парней -- отцы и матери погибших, сейчас погибающих и тех, что еще погибнут в Корее? Я думаю, Розенберги меньше боятся смерти, чем позора и стыда за то, что разочаруется публика, узнав, что они, хоть и шпионы, но не атомные. Представьте, каково им признать после такой рекламы, которую им сделали по всему миру, что они просто заурядные предатели своей страны!
          – У этой Этель вообще какой-то дикий характер, господин президент, -- добавил Гувер. 
          – Как видите, Эдгар, именно Этель оказалась сильной характером, а муж – слабак. Наверное, она лидер в их семье?
          – Именно так, господин президент, – подтвердил начальник ФБР, – хотя жена напрямую в делах мужа не замешана. Теперь она стала ментально, душевно болезненной. Она ведь на момент ареста уже посещала психолога каждую неделю. Мы разрешили ему приезжать в тюрьму к ней два раза в месяц. Он, между прочим, консультирует ее бесплатно, и, по поступающим сведениям, влияет на нее очень дурно. Она без него вообще не может жить.
          – Не трогайте его, пусть лечит. – проворчал президент. – И адвокат ее, как вы раньше докладывали, еще тот тип! Все равно, не трогайте и его. Вообще, что с ней делать – ума не приложу.
         – Господин  президент, мне Розенберги нужны живые. Мертвые, они ничего не расскажут, и мы никогда не узнаем, кто такие «Перс», «Нил», «Серб» и другие шпионы. Я имею сведения на дюжину друзей Юлиуса, деятельность которых не могу доказать из-за бюрократической волокиты и судейского крючкотворства,
 – негодовал Гувер. 
           – Здесь я ничем помочь не могу. Хоть я и не мог предположить, что у нас  столько  помощников «товарища» Сталинa, -- нарушать Конституцию не стану. Это скользкий путь. Стоит однажды совершить нарушение, и уже не отделаешься от соблазна. Постепенно так можно скатиться до сталинского режима. Ведь он не соблюдает ни одного пункта своей «Великой Сталинской Конституции». Не могу забыть речей подсудимых, его бывших соратников. Эти обреченные на смерть, издеваясь над собой и правосудием, признавались в чем угодно. Вместо того, чтобы быть гарантом, Сталин стал насильником даже над такой куцей Конституцией, как Советская. Свобода слова, собраний, печати, деятельность других партий, -- в России давно забыты. Вы думаете, Рузвельт не знал об этом? Прекрасно знал, но предпочитал закрывать на это глаза, считая, что «дружба» со Сталиным важнее. Соблюдение нашей Конституции должно быть возведено в абсолют. Если мы не будем соблюдать ее, так кто же будет?
           – Это так, поэтому без вашего разрешения я не могу привлечь к ответственности около 12 тысяч коммунистов, на которых у меня есть сведения, – возмущался Гувер. – Одна «Венона» называет две сотни фамилий и кличек. Некоторые псевдонимы до сих пор раскрыть не удается, и мы не знаем, кто за ними стоит. Подумайте, даже этому мальчишке Холлу, о котором нам точно известно, что он передавал в Нью-Йорке, на Брайтон Бич, секреты русским, – я сделать ничего не могу! Но ничего, в конце концов, доберусь и до него. Он у меня в капкане.
         --  Правильно. Соберите доказательства, но главное -- найдите людей, согласных свидетельствовать против него в суде. А нарушать Конституцию – грех больший, чем совершил Тед Холл. Поскольку Холлу может грозить смертная казнь, дело в конце концов дойдет до Верховного Суда, и любые превышения полномочий, так или иначе, вскроются. Чтобы не остаться в дураках, Эдгар, действуйте по закону. Ищите свидетелей, следите за его контактами с русскими.
        -- Как мне докладывают, с русскими, он больше не общается. С физики перешел на биологию...
          – Это хорошо, – президент взглянул на собеседника. – А не родственник ли он нашему ракетчику Холлу?
         - Эд Холл – его родной брат. Но об Эде я могу сказать только хорошее.
         - А не может ли случиться, что русские доберутся и до Эда. Тед, небось, давно им рассказал, что брат занимается ракетами...
         - Во-первых, Теда русские не вербовали. Он сам к ним пришел, а во-вторых,
мы строго предупредили Эда, что если он поделится с кем-либо государственными секретами, то, будучи на службе, немедленно пойдет под военный трибунал. Он твердо обещал соблюдать присягу. Насколько мне известно, о предательстве брата он не знает. Эд очень много делает для Америки, и его выдвигают на престижнейшую премию за вклад в ракетостроение. На всякий случай мы ведем  постоянное наблюдение за всеми секретными учеными, включая Вернера фон Брауна, у которого тесть живет в коммунистической части Германии. А вообще, если бы я был президентом, я бы навечно запретил компартию, – кипятился шеф ФБР.
          – Сначала станьте президентом, Эдгар. Не знаю насчет наших коммунистов, но на Розенбергов злость у народа – необычайная. Я должен к этому прислушаться. Сколько ребят мы потеряли в Корее из-за того, что у русских появилась атомная бомба, и мы вынуждены опасаться ответных действий! Я бы уже давно разбомбил всех этих китайских «добровольцев». Если сегодня Розенбергов выпустить и не охранять, завтра их квартиру в Нью-Йорке сожгут родители ребят, погибших в Корее. А если не казнить, их придется лет через 15, а может и раньше, выпустить.
          - Наверное, - вздохнул Гувер.
          – Все эти просители, защищающие их, начиная от Эйнштейна и кончая Пикассо, верят им, ничего не зная, кто они на самом деле. Интересно, что бы они сказали, почитав расшифрованное «Веноной». Эти ученые идиоты никак не могут избавиться от социалистических бредней. О, если бы они знали, сколько секретов шпионы передали, какой вред нанесли! А вот посмотрите, что мне написала Этель, – президент протянул собеседнику лист.
         «Спросите совета у своей доброй жены, у матери Вашего единственного сына, ее сердце хорошо понимает мое с мужем желание увидеть наших сыновей взрослыми ... Весь мир оценит Ваше милосердие», -- Гувер пробежал глазами письмо Этели к президенту.
         – Мой единственный сын сейчас воюет в Корее за свободу, против мирового коммунизма, – сказал президент. – Может, Сталин специально нас провоцирует, чтобы узнать про шифровки? Ну, нет. Этого допустить нельзя. Будем читать их донесения и следить дальше... 
        - К величайшему сожалению, код русские поменяли еще пару лет назад, но все их прошлые донесения у меня хранятся, -- угрюмо сообщил Гувер.
        - Это ужасно, что поменяли, очень жаль... Опять же насчет Розенбергов. Не думаете ли вы, что русские шантажируют их? Не может ли быть, что сталинцы так запугали Розенбергов? Ведь русские агенты убили разведчиков-перебежчиков, и Орлов боится, чтобы не расправиться с его матерью. Так почему коммунисты остановятся перед тем, чтобы шантажировать семью Розенбергов убийством их детей? Ведь убил же Сталин Троцкого и других лидеров оппозиции вместе с их родственниками, включая жен, сестер и детей! Ума не приложу, что с ними делать. Вы, кстати, подготовили официальные рекомендации?
        - Федеральное Бюро рекомендует смертную казнь Розенбергу и 30 лет тюрьмы его жене. Я  разделяю это мнение и от своего имени тоже написал.                Все-таки она мать двоих детей, -- сказал Гувер.
        - У вас, Эдгар, как я знаю, детей нет, -- иронично взглянул президент на   визитера, с непонятной личной жизнью, -- а у меня и у десятков тысяч американцев сыновья каждый день рискуют жизнью. Около пятидесяти тысяч ребят погибли. Розенберги помогли Сталину нарушить нашу атомную монополию. Я, как и Трумэн, боюсь ответного удара и не могу применить бомбу в Корее. Так что позвольте мне иметь свое мнение, как поступить с этими предателями!

                МАТЬ 

         Каждый вечер Холлы вместе со всей Америкой наблюдали по телевизору за историей Розенбергов. Неоднократно показывали также и мать Этели...
        Для Тэси пытка длилась день и ночь, порой казалось, вот-вот сойдет с ума. На свидание с сыном Тэся приходила раз в месяц.
          - Проходите, - охранники разглядывали пропуск, обращая внимание на натруженные, изрезанные ладони Тэси.
        Ожидая Давида, бедная женщина беззвучно рыдала. В комнате свиданий витал зловещий полумрак. В первый раз перемена во внешности, а также полосатая тюремная  куртка, потрясли мать, но теперь, после двух лет кошмара, она потихоньку привыкла к бледным запавшим щекам здоровяка-сына, к его ввалившимся глазам. А эта коротко остриженная  голова! На мгновение Тэся вздрогнула, пошатнулась и едва не лишилась чувств.
          -  Дэйв, сынок! - ее  грудь вздымалась и опускалась. Она прикрывала лицо. Губы и подбородок дрожали. Она стала рыться в сумочке, отыскивая носовой платок, и повторяла вполголоса:
          - Господи, за что ты покинул меня!   
          Давид, желая найти для матери слова утешения, бессвязно лепетал:
          - Ну, мама, перестань. Не надо плакать. Тебе тяжело, я знаю, но все еще устроится, посмотришь, устроится. Этти останется в живых, не надо терять надежды. 
         - Скажи Дэйв, как это получилось, что вы все шпионили?
         Он заволновался так, что застучали зубы и по спине пробежал озноб.
         - Так вышло, мама. Я еще в день ареста тебе это сказал, и ты посоветовала мне сразу во всем признаться. Всех нас втянул Юлий. Во всем виноват он, а Этти просто была в курсе и одобряла...
         Мать вытерла влажные глаза после этого ожиданного, но все равно тяжелого удара, и вырвался крик истомленной души:
          - Дэйв, как же ее убедить?
          - Не знаю, мама, она такая упрямая!
          После свидания Тэся уходила совсем разбитая, но боль не таяла и дома, оставаясь гвоздем в материнском сердце.
          ...Не только Тэся осуждала взгляды дочери. Бернард также был возмущен поведением сестры. Тэся не переставала благодарить Бога за то, что он пощадил   отца арестованных, забрав его к себе до начала трагедии.
        Розенберги вызвали ненависть и осуждение большинства американцев. Этель же хотела быть мученицей. Приемный сын Тэси -- Сэм, который стал военным, и уже семь лет не жил в семье, приехал из армии в тюрьму, чтобы повидать сводную сестру. После свидания Сэм, совершенно расстроенный, пришел к Бернарду.
          – Я не понимаю, кто она: а идыше мамэ, любящая мать двоих детей, или фанатичная шпионка Сталина, поставившая свои коммунистические идеи выше своей страны и своих детей? Что помогает ей выдерживать двухлетнее заключение, каждый день ожидая казни? Кто она? Мы ведь знаем, что Давид сказал правду о шпионаже Юлиуса. Я только не уверен, что именно Этель печатала на машинке донесения, скорее – сама Руфь. Но в том, что Юлиус – шпион, нет никакого сомнения. И Давида втянул он.
         – За Давида скажи спасибо его жене Руфи. Это, скорее, ее работа, – ответил Бернард.
          – Да, он за нее горой! Он за нее всех погубит! – заключил Сэм.
          Этель имела некоторые психологические проблемы, считая себя неумелой матерью. Еще до ареста, учитывая сложности с воспитанием сына, и собственные переживания, каждый день ожидая ареста, Этель, злая на весь свет и на родню, стала посещать психолога. Со временем она настолько привязалась к доктору, что он стал ее гуру, ее духовным наставником. Она стремилась всеми силами понравиться психологу и заставить его восхищаться собой...
        В тюрьме Этель попросила разрешить ей возобновить консультации. Власти не возражали. Врач раз в две недели приезжал, поддерживая в ней убеждение, что она героиня. Так оно и случилось. Она превратилась в «героиню». Отношения пациентки с психологом скоро стали для нее просто необходимыми: она обожала доктора, хотела выглядеть перед ним этакой Жанной Д’Арк.
         Огромную роль играл адвокат, обещавший Розенбергам, превратить процесс   в «дело мирового масштаба». После того, как были образованы международные комитеты «Свободу Розенбергам!», супруги попали в капкан. Обратной дороги не стало. О них заговорил весь мир. На защиту Розенбергов встали великие деятели: Ж-П. Сартр, М. Шагал, П. Пикассо, крупнейшие ученые всего мира. 
         Сэм, сводный брат Этели, сказал ей, что пора подумать о себе и о детях.  Он все же надеялся убедить сестру сотрудничать с правительством, но после разговора с ней, огорошил несчастную Тэсю замечанием, что по его мнению смертный приговор слишком хорош для Этели и Юлиуса. Сэм написал сестре, что видел   племянников, говорил с ними, и его удивило, насколько успешно Этель внушила сыновьям миф о своей невиновности. Сэм предупредил Этель, что матери очень трудно смотреть за внуками, и они очень скоро ее доканают...
        «Детей заберут в приют, Давид – в тюрьме. Замечательно! – писал  Этели брат Сэм. -- Выбрось из головы эту дикую идеологию, спустись на землю, попробуй бороться. Я бы мог помочь тебе, чтобы ты когда-нибудь смогла стать матерью своим детям».
           Тэся в очередной раз пришла в тюрьму. Говорила с дочерью полтора часа и обещала послать письмо Президенту США. Вернувшись домой, мать советовалась с агентом ФБР.  Мать, желая спасти дочь, посоветовала Этель разойтись с мужем, на это Этель ответила, что не хочет ее больше видеть. В этот раз Этель называла мать ведьмой, орала на нее. Мать сказала, что больше к ней не пойдет.
           Тэся спрашивала сына Давида:
          – Как же быть? Как объяснить Юлию, раз Этти не понимает, что все это кончится смертью?
         Давид сказал матери:
         – Это ведь совсем не просто, мама. Что значит признаться? Юлиус должен не просто сказать следователям: ладно, признаю – я шпион, я работал на русских, но до настоящих атомных секретов не добрался. Гуверу нужно, чтобы Юлиус, назвав фамилии шпионов, свидетельствовал против своих сообщников в суде, в ходе процессов над ними. Это большое, политическое дело!
        Тэся попробовала надавить на дочь:
          – Если ты подтвердишь слова брата, что твой муж – шпион, тебя освободят и  сможешь сама смотреть за своими детьми. Я больше не в состоянии, я совершенно выбилась из сил.
        Когда дочь отказалась, Тэся объявила:
          – Я не могу больше смотреть за внуками, не могу с ними справиться. Я сдам их в приют.
        Этель обвиняла Тэсю в том, что та не была ей любящей матерью. Она не могла также простить матери, что та не относилась всерьез к ее артистическим талантам, что в детстве давила на дочь, не верила в нее, принижала и оскорбляла.   
        Судья, определявший меру наказания Розенбергам, был в то время самым молодым федеральным судьей в Америке. Он был верующим и проводил много часов, молясь в синагоге, перед тем как вынести приговор. Вся в слезах Тэся пришла к нему накануне просить за своих детей: 
         – Господин судья, – обратилась Тэся, вытирая слезы. – Вы видите самую несчастную мать, какая только может быть на свете. Я – вдова, муж недавно умер. Дочь с зятем ждут казни, сын осужден на 15 лет. Внуки без присмотра, я не имею сил смотреть за ними. Я просто погибаю, сжальтесь. Я не могу повлиять на Этель. Она никого не слушает, кроме своего адвоката и психолога.
        Судья отвел свой взор в сторону:
           – Госпожа Гринглас, очень извиняюсь, но я не могу обсуждать это вне стен суда...
        Самое прекрасное слово на земле – Мама. Это первое слово, которое произносит человек, и оно звучит на всех языках мира одинаково нежно. У мамы самые добрые и ласковые руки, они все умеют. У мамы самое верное и чуткое сердце – в нем никогда не гаснет любовь, оно ни к чему не остается равнодушным. И сколько бы ни было детям лет – всегда нужна мать, ее ласка, ее взгляд. Тэся старалась воспитывать всех своих детей, чтобы на склоне лет можно было сказать: я горжусь своими детьми! Но вышло по-другому.
       «Я пыталась переубедить ее, уговаривала сознаться, я сделала всё, что могла, – терзалась Тэся. – Тысячи молодых парней погибли в Корее. Их родители не успокоятся, и, конечно, наступит расплата за грехи моих детей».
          Как назло кто-то во дворе постоянно заводил патефон, крутил когда-то привезенную из России пластинку, и на весь двор из открытого окна неслось душераздирающее:

                Бедное сердце мамы еле стучит в груди,   
                Бедное сердце мамы ищет покой в тиши...
               
        Но больше всего мать боялась темноты. Ночами чудилось, что стекла окон дрожали, пол и потолок вздрагивали и ходили ходуном. А потом все стихало, и в  зловещей тишине раздавались медленные шаги. Кто-то бродил по лестнице, подходил к дверям квартиры. И казалось, что дверь, закрытая ею на засов, послушно открывалась.
        «Я ничем не могу им помочь», – металась на постели Тэся, иссушенная тоской и беспомощностью.
         Во сне дочь и зять приходили к ней каждую ночь. У вошедших не было глаз, только бездонная тьма смотрела на нее из пустых глазниц. Смертный ужас проникал в ее сердце, и она чувствовала, что надвигается смерть.
          – Помоги, Господи! – непослушными губами Тэся пыталась вспомнить молитву. -- Где будет погребена душа? Что грезится ей, какие муки ее будут грызть? Какой суд над ней свершится?
          «Мой брат убил меня! Ты не спасла меня!» – доносились до Тэси крики дочери.   
        – Я знала, что так случится! – причитала Тэся, вспоминая, как безапелляционно говорила Этель на суде.  Дети, слишком горячие и страстные, терзали ей душу. На глазах Тэси дочь помешалась на стремлении быть знаменитой. Тэся понимала, что самым страшным для Этели и Юлиуса было -- лишиться ореола. Пасть в безвестие – было для Этели хуже всеобщего проклятия. 
        Тэся не могла оставаться дома. В пыли, вся в черном, казавшаяся прохожим безумной, ходила она ночами по улицам, и знакомые, узнавая ее, шарахались прочь от матери изменников. Соседи прятались, опустив головы, молча пробегали мимо нее, а охранник из ФБР предупреждал:
           – Вы снова на улице, госпожа Гринглас. Смотрите, вас могут убить, ведь люди не знают, что вы осуждаете дочь.
          Она останавливалась, но люди проходили мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее, и она тихо, одиноко тащилась в осиротелую квартиру. 
        Утром на другой день она явилась в приемную губернатора и сказала:
         – Убейте меня за то, что мой сын  и дочь стали врагами Америки! Я – мать, я считаю себя виновной в том, что они таковы, какими стали, но я люблю моих детей.
        Проходили дни... недели... месяцы... Несчастье и тревога заслоняли все. 
        Каждый первый понедельник месяца, с утра захватив с собой узелок, ехала Тэся на сабвее в другой конец города, в тюрьму. Мать сидела подле дочери, понимая ее ненормальное состояние. Обезумевшая в жажде славы, Этель говорила матери с дерзким жаром:
          – Я родилась, чтоб удивить мир!   
        Тэся сидела, согнувшись возле дочери, и сквозь тюремную решетку ей был виден Нью-Йорк -- город, где она впервые испытала любовь и муки рождения дочери и сыновей. Лучи заходящего солнца окрашивали стены небоскребов в кровавый цвет, зловеще блестели стекла, весь город казался обреченным, подвергнутым страху быть атакованным атомной бомбой, и в этом были повинны ее дочь, ее сын и зять, – безумцы, которые так были верны коммунистическим идеям, что жаждали за них умереть...
         «Это какая-то несуразность. Как это может быть, чтобы Этти перестала существовать? Возможно ли, чтобы молодую женщину просто взяли и убили?» –   спрашивала себя мать.
        Тэсе было точно известно от сына, что дочь лично в шпионаже не замешана. Все, в чем Этель была виновна – знала, чем занимались муж и брат. От отчаяния матери хотелось кричать, бежать куда-то...
        Заскрежетали ржавые петли, открылось окошко. Свидание окончено. Она возвращалась домой, часами неподвижно сидела. Когда темнота сливалась с тишиной, она замирала, лишь пальцы чуть шевелились и вздрагивали. Трудная жизнь и годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. Тэся часами просиживала в приемной суда, добивалась приема у губернатора, писала прошения президенту.
         Но трагедия матери, терявшей дочь, заслонялась в глазах президента горем тысяч американцев, сыновья которых погибали в Корее. 

 
 ХХХ
               
        Тед и Джоан в тревоге следили за «делом Розенбергов». Холлы постоянно видели фотографии сыновей Розенбергов в газете, и особенно их пугала судьба детей. Джоан волновалась, что и у нее могут забрать ее ребенка.
       В отличие от Джоан, Тед точно представлял, как должна выглядеть смерть: кресло c высокой спинкой, c кожаными ремнями для жёсткой фиксации. Руки прикрепят на подлокотниках, ноги – в специальные зажимы. На макушке перед казнью выбривают волосы, и ток пройдет к шлему. А еще ток подведен к лодыжкам. Рубильники опускаются одновременно разными палачами, причём  включает только один. Это для того, чтобы палачи не знали, кто осуществил казнь. С такой же целью, при расстреле, некоторым стрелкам выдаются холостые патроны.
        Тед когда-то читал, что у некоторых казнимых от температуры лопались и выходили из орбит глаза, обугливалась кожа и даже загорались волосы на голове. Он с ужасом представлял, как в мрачной камере смерти, они будут убивать Юлиуса и его жену...
        -- Ты видела казнь слонихи? – спросил Тед у жены.
        -- Нет, но что-то слыхала, кажется, это было в Луна-парке?   
        -- Да. То ли потому, что ей, бедняжке, в цирке одной, без мужа, было скучно, то ли потому, что дрессировщик обижал ее, но у слонихи "изменился характер", она стала агрессивной. На одном из летних красочных представлений разъярённaя артистка вдруг взбесилась и задавила насмерть двух зрителeй и ненавистного, обижавшего ее дрессировщика, который, как говорили, подложил ей в корм зажженную сигару.
         - Вот гад!
         - Слониха была приговорена судом к смертной казни. В то время изобретатель Эдисон носился с идеей электрического стула и предложил гуманный способ. В воскресный день в Луна-парке Кони-Айленда на жуткий спектакль собралось две тысячи, купивших билеты, а желавших было 15 тысяч, но власти опасались за порядок. Представляешь кровожадность толпы, им бы только хлеба и зрелищ, как в древнем Риме!
       - Ну и что было дальше?
       - На шею слонихе привязали трос, на стопы одели сандалии из меди, в качестве электродов. Их соединили с одной из электростанций Эдисона и включили ток напряжением в 6600 вольт. Из под ступней слонихи повалили клубы дыма, пахнуло горелым мясом, и через несколько секунд громадина рухнула на землю. Слониха умерла через несколько секунд, не издав ни звука. Зрители были разочарованы столь скоротечным представлением -- казнью «общественно опасного» существа. Эдисон снял на плёнку, я видел это в кино, там в парке...
        - Неизвестно кто, кому опасен. Прекрасно жила бы слониха со своей семейкой в африканских прериях и никому бы не мешала.
      - Действительно.
      - Как ты думаешь, власти меня тоже считают «общественно опасным»?
      - Не говори глупостей...
        Время безудержно летело вперед. Наступила очередная проверка, но на этот раз Теда не утвердили для секретных проектов, и он вынужден был расстаться с Теллером, уйти из лаборатории Чикагского университета. Вскоре Тед Холл нашел исследовательскую работу в Институте Радиологии при Memorial Sloan-Kettering госпитале в Нью-Йорке. Однако он не мог спокойно работать. Грызла совесть. Ему казалось, что приговор «без вины виноватым» Розенбергам -- грех на его душе.
        Муж все спрашивал Джоан, что делать. Когда не смог больше терпеть, то решил обратиться к русским, Холл попросил о встрече с сотрудниками консульства СССР. Тед искал совета, следовало ли ему пойти в ФБР и признаться:
           – Может, мне пойти и сказать: «Остановитесь, вы собираетесь казнить не тех людей! Розенберги не передавали ядерных секретов. Это сделал я».
        Русские отговаривали Теда от признания:
          – Не надо. Это ничего вам не даст. Вас казнят следом за Розенбергами...
        Так же считала и Джоан. Тед же не знал, как поступить. Он снова и снова перечитывал Достоевского:
                «Раскольников строго судил себя, но ожесточенная совесть его не нашла никакой
             особенно ужасной вины...  В чем одном признавал он свое преступление: только в  том, что 
             не вынес его и сделал явку с повинною».
            

ХХХ

         Жизнь Эда Холла и Эдит была наполнена взаимной любовью, которая за долгие годы близости ничуть не померкла. Различие в национальном происхождении никогда не мешало им, у них было искреннее уважение и взаимопонимание. Давний, с лондонских времен, любовный взрыв к Эдит перешел в стойкое чувство, в духовную близость и слитность, а затем в уверенность: она никогда не обманет и не предаст. Когда Эд был дома, они не разлучались ни на минуту. Спортсменка-теннисистка, Эдит родила трех детей. Следом за сыном Давидом появился Джонатан, а потом и дочь Шейла. Эд много времени уделял работе, часто был на испытаниях, поэтому воспитанием детей в основном занималась жена.
        В конце 1952 года Эд Холл со своей Эдит, а также Тед Холл с женой, узнали, что в Советском Союзе началась антиеврейская кампания. Особенно поразило зимой 1953-го сообщение о «деле врачей». Холлам оно было не понятно. Известия из России угнетали Эда и Теда, совершенно сбивали с толку и наводили ужас: «Как это может происходить в стране социализма? Где же идеалы революции?»
          В предвоенные годы убеждения привели Эда в ряды левой интеллигенции, он даже хотел вступить в компартию. Первым сигналом, что подгнило что-то, был пакт Сталина с Гитлером. Его последствия Эд ощутил на себе, воюя на стороне Англии, которая одна боролась с нацистской Германией.
          Вопросы, которые Эд раньше глушил в себе, стали потихоньку волновать: казни в Советском Союзе, репрессии, суды без жюри, без доказательств, запрет на деятельность любых партий, отсутствие свободной прессы, гонения на религиозных. Эдит к коммунистическим идеям была абсолютно безразлична.
Постепенно и муж стал прозревать, окончательно же разочаровался в коммунизме советского образца в ходе позорного «дела кремлевских врачей». Эд понял, что справедливости в СССР нет.
        Особенно страдал Тед, столь много помогший России. Мечта о том, что социализм может ужиться с демократией оказалась несуществующей, а расстаться с иллюзиями было больно и тяжело. Чтобы забыться, первым делом Джоан и Тед забирались под горячий душ, прогоняли черные мысли и залезали под плед. Уже несколько дней противный дождь упорно стучал по стёклам, и в груди Теда ныл ледяной осколок. Он никак не желал таять и выкристаллизовался в тоску по нормальной, спокойной жизни...
        Тед очень боялся за Джоан. Она изменилась, осунулась, в ней появилась    какая-то скованность, такой осторожной она никогда не была. Даже в машине она не разрешала говорить о бомбе, считая, что микрофоны могут быть везде. Страх, что обо всем узнают, и желание скрыть эту боязнь заслоняли все остальное.      
          «Мерзавец, аферист, ты погубил мою молодость! Ты растоптал мою жизнь!» - она была бы вправе высказать ему наболевшее. В любой день он мог найти записку, где  рукой жены было бы выведено: «Мне все это надоело. Пропади ты к черту! Я от тебя ушла».
        В нахлынувших тревожные снах Тед видел приближающуюся катастрофу: «Что если все вскроется и нашу трехлетнюю дочь заберут в приют, как поступили с детьми Розенбергов?»
         Когда наступал вечер и на небе зажигались первые робкие звезды, спасал только кукольный румянец Джоан, четкие брови над круглыми глазами. Ее взгляд покорял его разрезом широко расставленных глаз и привлекательной линией губ. Она лежала на спине поверх нетронутого одеяла, заложив руку за голову, в разошедшемся книзу халатике. Ее милая улыбка спасала его. 
        «Как я счастлив, что есть Джоан! – говорил он себе по дороге в киоск за новыми газетами. – Главное, мы любим друг друга. Даже теперь, когда из-за меня может случиться непоправимое, жена не попрекает меня».
        Заметив, что беседует с пустотой, он остановился... 
        Холлы, как и все в США, «дело еврейских врачей» сразу расценили как начало антисемитской кампании. Это также говорило о неблагополучии в Кремле. Пятьдесят видных американских деятелей во главе с Элеонорой Рузвельт призвали президента Эйзенхауэра защитить советских евреев, которых ожидали черные времена. Общественность Америки была возмущена, в памяти еще свежи были воспоминания о визите Михоэлса, который собирал деньги в помощь СССР, а теперь он, жестоко убитый, назывался «буржуазным еврейским националистом». Альберт Эйнштейн направил министру иностранных дел СССР телеграмму с возмущением по поводу разгула антисемитизма. Премьер-министр Англии У. Черчилль выступил с резким осуждением Кремля, американские газеты требовали расследования.   
        В Западной Европе тоже зазвучали протесты. В столицах разных стран прошли демонстрации. Выдающиеся ученые и писатели предупредили о своем выходе из компартий. Сталин же не обращал на это внимания.   
 
ХХХ

                Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
                Как, может быть, не верили себе.
                Юз Алешковский.  «Песня о Сталине»

         Зимой 1953-го Сталин, считая Запад вечным врагом, недоумевал: «Почему Америка, имея громадное превосходство в количестве ядерных зарядов, не атакует?» Параноик был убежден, что война с Америкой неизбежна. По его приказу было изготовлено более десяти тысяч самолетов, копий американских бомбардировщиков. Было начато строительство аэродромов в Арктике. Сто тысяч военных были посланы на Чукотку. Сталин велел концентрировать войска ближе к Аляске, считая войну неотвратимой. Убийца сидел не в психушке, не тюрьме, а в Кремле...
        В тот роковой для себя день, 13 января 1953 года, Сталин приказал опубликовать информацию о том, что еврейские врачи «умерщвляли путем вредительского лечения» руководителей партии, а также генералов и  адмиралов. Профессор Вовси якобы заявил следствию, что получил директиву из Америки об истреблении руководящих кадров СССР. Сталин был уверен, что «дело врачей» пройдет как в 1938-м. «Никуда они не денутся! Надо только нейтрализовать в Европе и Америке общественное мнение при помощи тамошних коммунистов. Пакт с Гитлером был потруднее. Но ничего, прошел. Запад все проглотит!» -- презрительно считал Сталин.   
        Еще в конце 1952 года американский журнал “LIFE” получил и стал готовить к публикации отрывки из книги чекиста-невозвращенца генерала А.Орлова. Это не было пропагандой с целью запугать американцев, мол, снова «Русские идут!» Знающий секреты кремлевской кухни, Орлов открыто бросил в лицо тирану: «В глазах собственного народа Сталин предстал в своём истинном обличье – жестокий убийца, запятнавший себя кровью лучших людей страны».   
       Сталин не знал жалости. Если для дела коммунизма потребовалось бы пожертвовать собственными детьми, Сталин бы не задумался. Его женой была Россия, его любовью – Всемирная Революция.
        Сталин сознавал, что, действуя преступными методами, он выполнял в то же время великую духовную миссию – указывал человечеству путь к новой жизни.   Мощь красной идеи сплачивала не только громадную Россию, но и овладевала умами всего мира.
        «В теперешнем положении нужен страх. Он сплотит людей. Если общество не испытывает страха, его надо посеять. Ведь все равно война неизбежна», – думал главный коммунист планеты.   
        Фантазия  Сталина, лжеца и мистификатора, в «деле врачей» 1953-го не изобрела ничего другого, как просто скопировать блестяще проведенный им в 1938-ом «суд» над бывшими соратниками и кремлевскими врачами, «сознавшимися» в том, что они приближали смерть руководителей страны. Тогда прихоть озлобленного злодея впервые была осуществлена: на суде фигурировали «признания». Главное было – уничтожить оппозицию, но вдобавок и профессора «сознались», что по заданию оппозиции и иностранных разведок путем вредительского лечения умертвили партийных вождей и писателя Максима Горького.
        Понимал ли стареющий вождь, что на этот раз промахнулся, что сценарий 1938 года в 1953-м вряд ли сработает? Правда, тогда это был процесс над оппозицией, а врачей заодно пристегнули. Теперь это было особое «дело еврейских врачей». Но почему не пройдет? Разве сейчас он не в большей силе и почете? Он выиграл войну. Ведь никто не посмел пикнуть, когда в 1950-м он расстрелял большую группу партийцев, этнических русских во главе с Вознесенским, одним из руководителей атомного проекта! 
        Куда клонится «дело врачей», золотопогонным соратникам коварного вождя было очевидно. «Вы должны благословлять меня за то, что лагерями ограждаю вас от ярости народной», -- объяснял вождь твердолобым вельможам.
        В конце февраля вождь созвал совещание и неожиданно для себя обнаружил, что русское окружение от «дела еврейских врачей» не в восторге. Он увидел, что просчитался, сильно расстроился. Несколько дней спустя с ним случился инсульт, почти отнялась речь.
       Холлы вместе со всем миром следили за сообщениями из Москвы о болезни «красного царя».
       Вождь лежал на даче и прислушивался. Вокруг тишина, ни звука, лишь стук часов  свидетельствовал, что жизнь продолжается. В большой комнате, где царила мрачная торжественность, вместо обычного табачного аромата – густой запах лекарств. Все перемешалось, явь и сон.
            – Позови... Лаврэнтыя! Где Бэрыя? – еле-еле сумел прохрипеть больной вождь.
            – Я здэс, товарыщ Сталин.
            – Лаврэнтый, где же врачы? Нэ тэ, что в турмэ, этим доверать нелзя... Где мой стары... док... Лэвин?
          – Так доктор Лэвин жэ давно, ещо в 38-м расстрэлан, по «дэлу оппозыцыи».
          – А профес... Плетнёв?
          – Плетнев должэн бит в лагэрах, но, вообще-то, врад лы жыв...
          – Профес... Вовси?
          – Арыстован.
          «Ах, да. Он же брат Михолэлса и должен стать главным обвиняемым, подтвердить, что врачи получали приказы от американских евреев. Пусть тогда позовет своего доктора, профессора Этингера», -- пронеслось в голове умиравшего.
         -- Этын..?
          – Доктор Этынгэр тоже бил арыстован, но он умэр, – процедил Берия.
          «Морочит мне голову! Думает, я уже ничего не соображаю... Еще суда не было, а он уже умер!»
           – Как умэр..? -- хрипел больной вождь.
           – Умэр в турмэ, на допросах.
           – Тогда зови... другых!.. – еле прошамкал губами полупарализованный старик, от слов которого некогда содрогались толпы, а обезумевшие солдаты бросались в прорыв на верную смерть с его именем на устах:
За Родину, за Сталина – вперед! 
        Он знал, что только от огня рождается огонь и хотел зажечь вокруг себя столько костров, чтобы воспламенить весь мир. Бывший ученик духовной семинарии, ставший великим безбожником, в котором еще теплилась необычайной силы грозная воля злодея, не боялся ничего ни на этом, ни на том свете. Вождь терял сознание: правая рука и нога были парализованы, отнялся язык. Так продолжалось три дня, но жизнь к нему не вернулась.
        Сталин своей злобой сам взорвал себя. «Дело врачей» стало бомбой, которую тиран подложил под свой трон. Взрыв уничтожил его. 5 марта 1953 года Сталин умер. В последующие дни в Москве состоялось прощание с вождем, унесшее множество жизней. Морги столицы были забиты трупами москвичей, раздавленных и затоптанных толпами на пути к Колонному залу, где было выставлено тело тирана. Россия смотрела и не понимала, что хоронит своего губителя, шелестела сотнями тысяч венков, стонала на последних морозах.
        На похоронах тирана с трибуны Мавзолея, где теперь под словом ЛЕНИН добавили СТАЛИН, соратники вождя, еще вчера боявшиеся его хуже смерти, каждый день ожидавшие для себя пыток и казней, обратились к миру:
                «Дорогие соотечественники, товарищи, друзья!
                Дорогие зарубежные братья!
                Наша партия, советский народ, все человечество понесли тягчайшую, невозвратимую
            утрату. Окончил свой славный жизненный путь наш учитель и вождь, величайший гений
            человечества Иосиф Виссарионович Сталин».
        Генерал Орлов, узнав о смерти Сталина, огорчился:
                «Я был страшно разочарован, что он не протянул еще немного,—тогда бы он увидел
             разошедшуюся по всему миру тайную историю своих преступлений и убедился, что все его
             старания утаить их оказались тщетными».
         Из сообщений западных агентств Тед Холл узнал, что в один день с «богом» умер и любимый автор – Сергей Прокофьев. В Доме композиторов скромно прошла панихида. Самые преданные  принесли искусственные букеты, все цветы были отправлены Сталину. Живой музыки не было, включили запись: сцену смерти из «Ромео и Джульетты». По улице, против бурлящего потока истеричной массы, которая оплакивала Сталина, двигалась небольшая группа поклонников, неся на плечах гроб великого русского композитора.   
          Арестованных врачей Берия освободил через месяц после смерти «отца народов». Еще через несколько недель наследники покойного вождя, боявшиеся шефа атомных и шпионских дел, арестовали самого Л. Берию. Ходили слухи, что Берия, опасаясь тирана, отравил Сталина. 
         Оценивая роль Сталина в истории, Черчилль метко охарактеризовал его:
                “Большое счастье для России было то, что в годы тяжелейших испытаний Россию
              возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был выдающейся личностью,
              импонирующей нашему жестокому времени...
                Когда он входил в зал на Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали
             и, странное дело, почему-то держали руки по швам...
                Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставил даже
             нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов. Сталин был
             величайшим, не имеющим себе равных в мире диктатором. Он принял Россию с сохой, а
             оставил ее оснащенной атомным оружием”.
 

                Казнить, нельзя помиловать!
 

        Холлы узнали по радио, что как только председатель Верховного суда закончил заседание и настоял на исполнении приговора, адвокаты Розенбергов сразу же доставили в Белый Дом прошение о помиловании. Оно тотчас же было передано Эйзенхауэру, который собственноручно вынес отрицательную резолюцию.   
       Сообщали, что последние минуты супруги провели вместе. В камеры, где они ждали смерти, принесли два телефонных аппарата, напрямую связанных с кабинетом министра юстиции. Чтобы спасти жизнь жене и себе, Розенбергу достаточно было позвонить и сознаться в шпионаже. С ненавистью бросив взгляд на телефонную трубку, Юлиус, отторгающе, потупился:
          –  Мир запомнит, что мы пали жертвами чудовищной фабрикации...  Мы умираем с честью и достоинством – в уверенности, что нас оправдает История.
        Этель про родного брата, который своими показаниями послал ее на электрический стул, старалась не думать. «Когда-то я любила своего брата, – признавалась она себе в камере смертников, – но я изменила к нему свое отношение». 
        До последней минуты супруги настаивали на своей невиновности. Они не могли видеться иначе, как через разделявшую их металлическую решетку. Между этими редкими свиданиями их соединяли лишь трогательные строки переписки.  Обвинение не стеснялось давить на приговоренных, шантажируя их будущим сыновей. Юлиус говорил, что их дети -- гордость и самое большое достояние.
        Находясь раздельно за бетонной стеной всего в десяти метрах друг от друга, супруги пели песни, знакомые обоим с детства, еврейские и русские.  Будучи обиженной на Тэсю, Этель перестала петь так нравившуюся ей раньше «А идише маме». Она исполняла романсы из опер, особенно любимую ею и очень знаменитую в Америке арию Чио-чио-сан, девушки из довоенного Нагасаки. Теперь все знали, что случилось с многострадальным Нагасаки во время войны. Прощальная мелодия Мадам Батерфляй в исполнении Этель – добровольной самоубийцы, бабочки, летящей на огонь, -- озаряла мир кровавым светом мученичества. Этой музыкой Этель выражала свою простодушную, но несокрушимую веру. От этой исповеди у охранников бежали мурашки по коже. Потрясенным тюремщикам было ясно, что Этель уже никогда не увидит того, о ком поет: 

                В ясный день, желанный, пройдет и наше горе,
          Мы увидим в дали туманной дымок в открытом  море.               
                Придет и в нашу  гавань корабль сизокрылый,
               
          Этель, будучи удивительно молода душою, писала мужу, что ужасно соскучилась по его объятьям. Эротическая фантазия и меланхолия этой несчастной женщины, три года пробывшей без мужа, сгущали сумерки ее жизни, прежде летевшей столь быстро и легко.    
         В камерах смертников они провели два из трех лет в тюрьме, и только однажды со времени заключения под стражу им было разрешено свидание без ограждений.         
          – Этти! – муж бросился ей навстречу, покрывая ее лицо поцелуями, обнимая ее  с бешеной страстью. Они потеряли над собой всякий контроль и не могли нацеловаться. Надзиратели были шокированы силой их чувств.       
         «Женщина, которую я приношу в жертву, доказала мне исключительную преданность», – корил себя Юлиус.
          Накануне Розенбергам было разрешено через ограду сидеть напротив друг друга и поговорить без свидетелей. Они были единодушны. Этель копировала романтические иллюзии мужа, и не жалела своей жизни. Их развели по камерам... 
         Письма Розенбергов к детям и родственникам были явно рассчитаны и на  широкую публику. В прощальном письме родители призывали детей утешиться тем, что другие продолжат их дело и завещали помнить, что они не были виновны.               
         Своего адвоката, сыгравшего роковую роль в ее жизни, а верней – в смерти, Этель просила передать кулон с десятью заповедями, цепочку и обручальное кольцо детям, как свидетельство ее вечной любви. Она не винила адвоката в проигрыше процесса и считала себя и мужа первыми жертвами американского фашизма. Она также передавала наилучшие пожелания своему психологу, будучи уверенной, что доктор разделяет ее «триумф». Этель не ощущала ни страха, ни сожаления.
 

  ХХХ   

 
        Холлы наблюдали: адвокат, понимая, что проиграл процесс и обрек на смерть своих клиентов, пытался всеми способами добиться помилования. Пресса сообщала, что сыновья Розенбергов пикетировали с плакатами: «Не убивайте маму и папу!», а тысячи людей, далеких от существа дела, просто из гуманитарных соображений, участвовали в демонстрациях по всему миру, писали Президенту и Папе Римскому. Видные политические, общественные и культурные деятели просили за Розенбергов.
        Летними вечерами, когда закат, покидая  небо, зажигал последний  красноватый отблеск, было еще ужасно жарко. Вместе с духотой в адскую камеру через черные окна вползала смерть.
        «Что будет завтра?» -- Юлиус протер пальцами воспаленные веки. О чем бы Юлиус ни думал, приговоренный постоянно возвращался к возможной казни.  Электрический стул с первого дня оглашения приговора два года стоял перед ним неотвязным кошмаром. Его взгляд упал на телефонный аппарат.
           «А может рассказать им, сознаться? Это спасет Этти, но коварный Гувер захочет узнать про всех!»
         От такой перспективы он немел. Даже мысли замирали, и по телу пробегала   дрожь. В дурманящей жаре на него дохнуло ледяным  холодом, он отошел подальше от телефона, связывавшего камеру с офисом министра юстиции. 
         «Признайся!.. Еще не поздно! -- стучало в висках. -- Они все равно всех найдут».
          «Нет! Нет!!! Архивы русской разведки не откроются никогда, и никогда, даже через тысячу лет, никто ничего не узнает!» -- говорил другой голос. Юлиус всегда верил своему подсознательному чувству, которое подсказывало  правильный путь.
         «Но почему нас должны казнить за чужое преступление? Ведь секрет бомбы передали другие. К примеру, Фукс всего 14 лет получил!» – сверлил внутренний голос.
        «Да, я шпионил, -- признавался себе Юлиус, -- ну дали бы лет пятнадцать.   Лет через десять, наверное, выпустили бы. А Этти? Ее сразу должны отпустить. Она же, в принципе, ни при чем!» 
       «Нет! Нет! Нет!» – пронзительный звон буравил уши, холодело сердце.
       «Что скажут товарищи?! Какие рожи будут у врагов партии! А русские? Нет! Договор наш скреплен кровью, я своих друзей не выдам, но причем тут Этель?» – перед лицом смерти Юлиус испытывал жестокие муки.
        Ему было трудно приготовить свою душу к свиданию с Творцом. Юлиус видел себя героем своей любимой книги «Овод». Раньше в детстве Юлиус верил в Бога, но со временем атеизм все перемешал в душе, и теперь, приговоренный, он не знал, как ответить на трудный вопрос: есть ли Бог, и как Он встретит его.    
          Раввин безуспешно пытался открыть Юлиусу глаза на происходившее:
         -- Уже больше трех месяцев, как Сталин умер. Новые руководители выпустили еврейских врачей, признав, что все это было сфабриковано. Но кто знает, что завтра придумают в России? 
        Раввин пытался призвать Розенбергов к молитвам. Ничего не помогало, и 19 июня 1953 года судьба неотвратимо произнесла: "Час смерти пробил!"
        В нью-йоркской тюрьме Синг-Синг палачи пришли за Юлиусом. Роковая процессия направилась в комнату казней. Там за темным стеклом сидели свидетели. Они приговоренного видели, но Юлиус их видеть не мог. Он был в безрукавке, накануне сбрили его тонкие черные усики. Подошел надзиратель с миской воды, пастой и кисточкой. Выбрил квадратик на голове обреченного, и после этого подвели электроды. Пока их прикрепляли к лодыжкам и пристегивали к кистям, его безучастные отрешенные глаза глядели в пустоту. От капюшона он отказался.
        После того, как рубильник послал разряд в две тысячи  вольт, глаза его, теперь уже белые бесформенные шары, почти выскочили из орбит. Сгорели ресницы и веки. Легкий туманный дымок струился из-под выреза рубашки. Свидетели отвернулись. Запах жженного достиг охранников. Вокруг стояла зловещая тишина.
       Нарушив гробовое молчание, врач удостоверил:
        - Он мертв. Уносите.
        Служители в черном погрузили казненного на носилки. Его труп был убран, и на его место привели жену.
         На ней было ситцевое платьице в белый горошек. В последнем крике блестящих от нервного напряжения глаз сверкала глубокая боль. Она не плакала, и взгляд казался безумным. Это были глаза затравленного, но не испугавшегося зверька. Этель улыбалась своей бессмысленной улыбкой. Она была околдована. Ей казалось, что ее молодая, украденная у нее жизнь не рухнет во тьму, а пронесется яркой кометой. Она водрузит на самом большом небоскребе в Манхэттэне красный флаг мировой революции и порвет сети, которыми опутан пролетариат! В том, что это рано или позже случится, у нее не было ни малейшего сомнения. Она уже представляла, как забегают, испугаются судьи и тюремщики, затрепещут миллионеры...
        Но вот мысли вернулись к ужасной действительности, и сердце было просто растерзано. Она даже не взглянула на тюремного раввина. Этель обнялась с надзирательницей, которая два года за ней смотрела. Сняла с шеи цепочку и кольцо, чтобы золото не расплавилось, и отдала ей для передачи детям. Из-под непроницаемой маски непокоренного лица уже выглядывала смерть. Никаких заявлений Этель не сделала.
        Включили ток.
        Через минуту доктор подошел к казненной, склонился и испуганно отдернул стетоскоп:
        - О, Боже, она еще жива!
         Палачи переглянулись: Этель оказалась живучей мужа. Репортеры зашептались, они поняли, что дозы не хватило.
         Палачи вернулись к рубильникам, повторили казнь и снова прожгли ее испепеляющим молниеносным жалом. Через несколько минут тюремные служители накрыли ее и унесли, а у свидетелей казни еще долго в ушах звучало:

                Пусть песня колыбельная качает
                Меня в тревожном вечном сне,
                Мелодия мне душу разрывает,
                Когда в конце ее аккорд рыдает
                И, тая в леденящей тишине,
                В моем остывшем сердце замирает...

        Электрический разряд оборвал жизни людей, которые, по мнению большинства американцев, выпустили из бутылки атомного джинна и тем самым дали старт гонке вооружений. Множество взволнованных толпилось на улицах в часы, предшествовавшие казни. Одни клеймили преступление Розенбергов, другие не верили в их вину и просили помилования. Отчаянными женскими голосами визжала жаждущая убийства площадь: «Сжечь их, сволочей из России! Мы пригрели у себя на груди змеенышей! Это -- заслуженное возмездие!»
         Этим яростным восклицаниям ответили сверлящие крики считавших, что палачи убили невинных. Противостояние грозило перерасти в гражданское побоище.
         Отвага, с которой супруги пошли на смерть, их любовь друг к другу, – укрепляли мировое общественное мнение в том, что была допущена судебная ошибка.
         Розенберги не хотели признаться в шпионаже. Супругам нужно было, чтобы народ, поддерживавший их, продолжал оставаться в неведении. Иначе – катастрофа! Если бы они признались, что Юлиус шпионил, но до атомных секретов не добрался, от Розенбергов отвернулись бы даже коммунисты, верившие в то, что это наговор. На них бы обрушилось презрение, и коммунисты стали бы массово выходить из партии. А остальная Америка просто бы взорвалась от гнева. Розенберги больше смерти боялись, что признание может снять с них ореол мучеников. На это они никак не могли пойти. Если бы они публично признались, это вызвало бы взрыв в американском обществе – хуже атомного.
        ФБР предполагало, что Розенберг получит смертную казнь, а жена 30 лет тюрьмы. Накануне казни Ламфир по приказу Гувера круглосуточно дежурил в ФБР, ожидая сигнала от начальника тюрьмы на случай, если Розенберг признается.   Гувер надеялся, что Розенберги заговорят. Но вместо признания Розенберги предпочли смерть за идеи Сталина.
         Мать Этели, Тэся, была убеждена, что единственный, на чьей совести смерть дочери – адвокат, который убеждал ее не признаваться, а надеяться на протесты  общественности. Мать, узнав о казни, свалилась. Насчет похорон, куда должно было придти более десяти тысяч человек, она сокрушенно высказала сыну Бернарду:
         – Этти не любила ни меня, ни своих детей. Я не пойду на похороны. Я не участвую в политических митингах.
         Бернард написал в тюрьму брату Давиду через два дня после казни сестры:
                «Ты поступил правильно в отличие от Этель и Юлиуса... Они хотели распорядиться и 
                твоей жизнью, и жизнью твоей семьи во имя их вонючих принципов... Поверь мне, Давид,
                я часами говорил с Этель, но напрасно...  Хотя я считаю, что они не заслужили такого
                жестокого конца, тем не менее нельзя отказать им в праве распорядиться своими
                судьбами».
         Позже Холлы наблюдали по телевидению интервью Давида Грингласа, в котором его прорвало:
                «Мне было бы ненавистно сойти в могилу, видя как Розенберги выбрали смерть, чтобы
                сделать из себя невинных мучеников. Они могли спастись признанием... 
                Моя жена – это моя жена. Есть нечто большее, чем секс. Моя жена для меня важнее
                сестры, дороже родителей. Она – мать моих детей».


                Под Дамокловым мечом 
      
 
                От всякой беды есть два лекарства:    
                время и молчание.
                А. Дюма, "Граф Монте-Кристо"
   
          Обычно казни приводили в исполнение ночью, но чтобы не убивать Розенбергов в еврейский праздничный день -- субботу, по радио объявили, что  произойдет это в пятницу до захода солнца.
         В тот вечер Тед и Джоан были приглашены в гости к коллеге Теда. Холлы ехали в это время в машине одни, без детей. Дорога шла параллельно Гудзону мимо тюрьмы Синг-Синг. Было 8 часов, и солнечный  кровавый шар потихоньку погружался в дрожавшие зеленые волны. Джоан включила радио, оно всегда было настроено у них на станцию, передававшую классическую музыку. Транслировали фрагменты из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. В заключительной части, перед сценой смерти, сначала звучало грустное раздумье, предчувствие трагедии, но вот под мрачный погребальный звон разверзлась земля, наступило светопреставление.
          Джоан и Тед очень любили эту музыку. Они ехали, слушая Прокофьева, наблюдали печальный закат, и чувство было тяжелое. С первых тактов музыкальной исповеди Тед и Джоан не могли отделаться от пронизывающего страха. Перед ними проносились образы света и тьмы, жизни и смерти, хрупкости человеческого бытия. Стенания и вздохи, невыплаканные слёзы, горькая скорбь выражались тревожными звуками. Они нарастали. В ожесточённой, не знающей пощады борьбе меркло добро, гибло человечное, торжествовали вражда и злоба. Каждая нота впивалась в мозг и сердце огненным жалом. Под глухие, траурные удары литавр стихал вопль отчаяния и, наконец, запоздалое умиротворение растаяло в бессмертии:
                There is no monument more worthy of the sight,               
                Than is the tomb of Juliet and Romeo her knight. 
         Музыкальные образы сильно воздействовали на Холлов.
         – Скажи, Джоан, что лучше музыки передает неотвратимость смерти и отчаяние вечной потери?
         – Несомненно, только музыка, – согласилась жена. --
                Нет повести печальнее на свете,
                Чем повесть о Ромео и Джульетте.
         В воображении Теда росла жуткая картина: опускались сумерки, прилетело воронье, покружив, расселось на крыше, подозрительно озираясь вокруг. Стемнело. Пелена в глазах мешала всматриваться в плохо освещенную дорогу.
          Далеко внизу, где сумерки сгустились, из тумана вырисовывался мост.  А позади оставался город, с окнами, мерцавшими, как угасавшие угольки. В глубине потемневшего неба висели густые серые облака, за которыми тянулась темно-лиловая туча. Тед старался побороть захлестывавший душу страх.
          «Я неуязвим, а этот страх просто противоречит логике», – убеждал он себя. Но рассудок не побеждал...
         Пыльная летняя духота, прибитая к асфальту дождем, не сникала. За окном мелькали дома, а он продолжал оценивать всю сложность случившегося и неуверенно переставлял ногу с газа на тормоз, вроде новичка, учившегося водить машину... 
         – Бойтесь этого человека! Он очень опасен. Из-за него уже погибли Розенберги. Сети давно расставлены! – жужжал в ушах голос Гувера.
          – А твоя женушка не права! Ты – все-таки предатель! Ты ведь был физик, не правда ли? Над какой проблемой теперь работаешь? – издевался шеф ФБР.
         Дождь усиливался. Мысли уносили Теда в Манхэттен, ему причудилось, что его доставили на процесс, и суд над Розенбергами еще продолжается. При входе в зал корреспонденты жадно фотографировали его и Розенбергов. Тед обвел взглядом их злорадные лица. В зале среди зрителей сидели, не поднимая головы, Эд с женой. Теда подвели к скамье подсудимых, но он остановился и не решался на нее сесть.
          И вдруг у Этели громко вырвалось:
          – Это не мой муж передал секрет бомбы! Это другой!
          – Кто предатель? – грозно насторожился прокурор.
          – Вот он, в зале! Это – Теодор Холл! Этель указала пальцем на Теда и Джоан. Холл шпионил в одно время с Юлиусом, осенью 1944-го...
          Тед обомлел. Ему было вдвойне стыдно и больно, что все это слышали  брат Эд и его жена Эдит.
           – Я не хочу проблем... у нас... ребенок, – протестовала Джоан.
           – Дети рождаются каждый день! – невозмутимо возразила ей Этель.
           – Тед и Джоан Холл! Следуйте за  нами, – велела охрана и повела их по глухим каменным переходам. То спереди, то сзади кричали: «Они шпионы!» «Шпионы!» – преследовало прыгавшее, обезумевшее эхо. Прижимаясь друг к другу, они медленно обошли мрачное здание. Впереди у стены Тед наткнулся на полуголое безжизненное тело Юлиуса. Выпирали белые кости ребер и позвоночника. Рядом лежала Этель. Взлетевший с трупа ворон вспорхнул на высокое дерево и принялся чистить клюв.
        Пробили часы и похоронщики в черных балдахинах внесли в зал прощаний и поставили на дубовый стол, массивные гробы. Рядом виднелся бронзовый канделябр в виде когтистых птичьих лап. В нем служитель собирался зажигать восковые свечи. В это момент блеснула  молния, и Тед увидел, как серое покрывало соскользнуло, и гробы оказались пусты. Из них сквозь обуглившийся туман струился дымок. Вмиг перерезало дыхание, холодом дунуло в лицо и зашелестело рядом, оказалось, что ожидание смерти, оказалось страшнее ее.
Послышались раскаты грома. Ураган не ослабевал.   
        «Почему же гробы пусты, где же Розенберги? – несвязные образы толпились в голове Теда. – Неужели эти гробы для нас?» – отчаяние раздирало сердцe. Тед вцепился в руль машины и старался думать о чем-либо другом, но мысли все равно возвращали его к Розенбергам.
         Ветер рвал в клочья тучи, кругом громыхал огонь и рушились стены, как тогда на полигоне. Вдруг дорога осветилась палящим светом, гигантское грибообразное облако дыма взвилось в небо как после атомного взрыва. Ударил   сильный порыв ветра. Он сопровождался ужасным ревом, который напоминал, что скоро Страшный Суд и конец света. Головокружение и сильная боль в груди заставили наклонить голову. Он расшатано тряс головой, судорожно подергивая шеей. Впереди неуклонно поднималась грозовая туча. В середине ее сверкали огненные змейки, а по краям кипела изумрудно-зеленая пена. Боковым зрением он заметил, как мелькнуло освещенное окно. Среди причудливых отсветов уличных огней вынырнула длинная фигура Эда. Перебегая дорогу, попав в свет фонаря, он еще больше вытянулся и устремился прямо под колеса.   
        Заскрипели тормоза, заложило уши, Тед круто вывернул руль, и машину занесло...
         Не успев осознать опасности и как следует испугаться, они с побелевшими лицами вышли на тротуар. Автомобиль зацепил край дерева, острый крепкий сук пробил капот и застрял рядом с двигателем. Водитель и его жена не произнесли ни слова. К счастью все обошлось. Поездка продолжилась. Холлы еще не понимали, что несколько минут назад могли погибнуть. Они были на срыве и только терзались страшной судьбой Розенбергов, сознавая, что Этель и Юлиуса казнили за преступление, совершенное Тедом Холлом.
         «Да, - признавался себе Тед, - Юлиус Розенберг был шпионом, но ведь не он передал секрет бомбы! Боже, ведь это мы должны были быть на их месте!»    


 

ХХХ

        Примерно через месяц после казни Розенбергов было подписано соглашение о прекращении огня в Корее. США потеряли в той войне около 50 тысяч солдат. Война обошлась обеим Кореям почти в два с половиной миллиона убитых и раненых. 
        Многие ученые оказались не только мыслителями, но и неутомимыми    борцами за запрещение ядерного оружия. Эйнштейн с глубоким сожалением говорил после войны: «Если бы я знал, что немцам не удастся достичь успеха в создании атомной бомбы, я бы и пальцем не шевельнул».
        Еще с довоенных времен Гувер начал собирать сведения о пацифисте Альберте Эйнштейне. Досье о нем разрослось до нескольких тысяч страниц, однако в нем не было никаких доказательств нелояльности Эйнштейна по отношению к США.
        В 1955 году лауреаты Нобелевской премии составили воззвание и направили его Эйнштейну, который поставил под ним подпись за несколько дней до своей смерти. 
                «Мир полон конфликтов...
                Но все хорошо знают, что новые бомбы более мощные по сравнению со старыми. Одна
             атомная бомба смогла уничтожить Хиросиму, одной водородной бомбы хватит, чтобы
            стереть с лица Земли крупнейшие города, такие как Лондон, Нью-Йорк и Москва...
                Мы обращаемся как люди к людям: помните о том, что вы принадлежите к роду
             человеческому и забудьте обо всём остальном. Если вы сможете сделать это, то перед вами
             открыт путь в новый рай; если вы это не сделаете, то перед вами – опасность всеобщей
             гибели». 
             

               
                Отец  «Минитмена»


        Пока Вернер фон Браун разрабатывал большие ракеты на жидком горючем, руководитель программы «Тор» Эд Холл исследовал двигатели на твердом топливе. Талантливый инженер после глубокого изучения подготовил проект новой ракеты.
        4 октября 1957 года в Советском посольстве в Вашингтоне был устроен прием для ученых и военных. Эд тоже получил приглашение. Вдруг посреди приема в зал радостно вбежал посол и ошеломил важных гостей:
           - Леди и джентльмены! Сейчас над нами, на высоте в тысячу километров, пролетает первый искусственный спутник Земли!
         В первое мгновение Эд, присутствовавший на приеме, оцепенел. Впечатление явилось новым шоком после появления у русских атомной бомбы.
        Назавтра американские газеты запестрели заголовками: «Новый потрясающий триумф Москвы!» Спутник был символом освобождения из-под власти природы, приковавшей человека к Земле. Запущен он был советскими учеными. Всему миру стало ясно, Советский Союз гигантскими шагами шел в освоении Космоса. Спутник нанес удар по самодовольству американцев, показав, что русские впереди. Начались лихорадочные поиски адекватного ответа.   
         Через несколько дней подполковника Эда Холла и его начальника, генерала, вызвали в Пентагон. Министр сразу перешел к делу.
          - Президент Эйзенхауэр очень удручен отставанием. Надо немедленно форсировать следующее поколение ракет. Вы активно участвовали в создании Atlas, Titan и Thor. Можете предложить что-то новое?
        - Пусть доложит подполковник, - скукожился генерал.
         - Слушаюсь, сэр, - оживился Эд. – Наши ракеты сложны и дороги. Задача - уменьшить число обслуживавшего персонала. Число людей свести к минимуму или вообще обойтись без участия человека. Надо автоматизировать подготовку ракеты. Предлагаю ракету вертикального хранения в подземных шахтах. Она будет дешевле всех предыдущих и надежней. Она на сухом топливе, досрочная заправка не нужна. Боеготовность будет обеспечена не в днях, не в часах, а в минутах.              «No-Man Minuteman» будет достойным ответом противнику.
        - Отлично, - улыбнулся министр. – Только назовем ее не «No-Man Minuteman», а  просто «Минитмэн», как наших исторических героев, которые готовы были помочь родине в любую минуту. Cогласны?
          -- Конечно. Кроме того, чтобы точно попасть в каждую шахту, -- продолжал развивать свои мысли Эд, - противник должен запустить больше реактивных снарядов, чем у нас шахт. Я предлагаю новую идею: строить также и пустые хранилища, пусть противник думает, что они боевые, а ракеты ограничить в весе, диаметре, длине и сделать мобильными. Они вообще могут находиться в постоянном перемещении на наших бескрайних шоссейных дорогах.
        Проект понравился. Одобрение поступило через 24 часа. В этом проекте подполковник Эд Холл играл главную роль. Русский “Sputnik” решил все вопросы с финансированием. Фирма «Боинг» была назначена головной по сборке. Все огневые испытания завершились успешно. «Минитмен» обладал прекрасными  техническими характеристиками.  Было решено также разместить такие ракеты в странах НАТО. В 1959 году сенат объявил программу «Минитмен» национальным приоритетом. Белый Дом утвердил.
        Усовершенствованная «Минитмен» несла на себе до десяти ядерных боеголовок общей мощностью 6 мегатонн, что превышало мощность всех боеприпасов, взорванных в годы Второй мировой войны. 
        Узнав об этом, русский руководитель ракетной программы С. Королев начал действовать. Собрание ученых он начал с сообщения об американской                "Минитмен ", зачитывая бумагу, на которой были расписаны ее характеристики. Королев призвал своих коллег побыстрей включиться в работу по созданию советских ракет на твердом топливе. Американцы намного опередили русских, поставив на дежурство ракеты в шахтах. К этому времени ответ СССР не превышал 150 межконтинентальных ракет. Американское превосходство по ядерным зарядам, ракеты плюс стратегическая авиация, достигало пяти-шести раз. Советская промышленность изготовить такое топливо пока не умела. Первая советская ракета аналогичная «Минитмену» появилась на семь лет позже  американской. 
        Эд отмечал существенные недостатки как в своих, так и в ракетах, сделанных на основе «Фау-2»:
        - Нет хорошего инджектора, я разобрал мотор и считаю, что его нужно дорабатывать, - Эд откровенно критиковал ракеты Вернера фон Брауна не потому, что не любил конструктора и считал его нацистом, а потому, что ракеты имели большие недостатки.
        Эду пришлось понервничать и приложить массу усилий, чтобы заставить свои ракеты летать. Например, с программы Thor Эд вообще был удален. Он и генерал, главный начальник арсенала, испытывали обоюдную неприязнь; они не любили один другого, и генерал выставлял конструктора перед высоким начальством в невыгодном свете. Ведь известно, что у победы много родителей, а поражение -- всегда сирота. Сразу же после отрыва от пускового устройства ракета взорвалась. В течение года произошло еще четыре взрыва ракет и множество отказов при подготовке к старту. Генералы спихнули провалы на Эда. Эти неудачи стоили места полковнику Холлу. В результате генералы сказали, что Эд не желателен на базе Хантсвилл. Его начальник сделал все, чтобы убрать Эда из проекта Thor. Когда подполковник, заместитель Эда пошел к генералу и сказал, что хочет продолжать сотрудничество с Холлом, ему было сказано, что работа с Эдом лишь испортит заместителю карьеру.
       Потом Эд Холл был послан в Париж для совместного совершенствования ракетного оружия. Полковник Холл представлял военно-воздушные силы на совещаниях и курировал развитие ракет. После программы Minuteman полковник Холл работал с НАТО над улучшением конструкций ракет. 
       «Отец Минитмена» Эдвард Холл за эту ракету в 1960 году получил второй орден Legion of Merit. После выхода в отставку полковник Эд не сидел, сложа руки. Вскоре Холла пригласила на работу United Aircraft Corp. 
 
ХХХ

       Академик Королёв торопился, так как поступили данные, что первыми в космос могут отправиться американцы.
        12 апреля 1961 года Королев сказал: "Полный подъем", а Гагарин ответил своим знаменитым "Поехали!"
        Юрий Гагарин на космическом корабле «Восток» впервые в истории человечества совершил полет в космос, облетев Землю за 108 минут. Советский космонавт стал героем и всенародным любимцем.
       Нил Армстронг сказал о Гагарине: «Он всех нас позвал в космос».
       Президент Кеннеди заявил, что для достижения превосходства Соединенным Штатам необходимо высадиться на Луне до конца десятилетия: «Вся нация, каждый американец должен внести свой вклад в осуществление полета».    


                Homo homini lupus est: человек человеку – волк

 
        Радиостанции всего мира все еще посвящали передачи новому триумфу русских в космосе – полету Гагарина, когда в Америку стали поступать тревожные сообщения с Кубы. Эмигранты, поддерживаемые американцами, предприняли попытку свержения Фиделя Кастро и потерпели поражение. Кубинцы, используя русских консультантов, с помощью советского оружия разгромили политических противников Кастро.
        В Вене встретились Хрущев и Кеннеди, однако эта встреча не только не ликвидировала разногласий, наоборот вскоре Хрущев принял авантюрное решение: приблизить ядерный меч к США. В сентябре на Кубу стали прибывать ракеты и самолеты. Американская разведка вначале этого не заметила.
        14 октября американский разведывательный самолет сфотографировал позиции советских ракет. Находились ли при них ядерные боеголовки, выяснить не удалось. Обо всем этом доложили президенту Джону Кеннеди. Военные предложили немедленно разбомбить Кубу. Фидель Кастро объявил боевую тревогу и всеобщую мобилизацию.   
         В это время у Эда произошел сбой: при пробном пуске произошла авария   «Минитмена». Через день была запущена ракета «Атлас», и для устрашения произведен ядерный взрыв в космосе. Кеннеди рассказал своему народу о русских ракетах с атомными зарядами на Кубе. СССР ответил, что поставка оружия осуществляется «исключительно в оборонных целях». Антисоветски настроенный полковник Пеньковский, которого никто не вербовал, сам захотел стать шпионом. Он имел доступ к сверхсекретным материалам и передал американцам планы размещения ракет на Кубе, что позволило аналитикам точно определить места дислокации, так как разобрать детали на снимках, сделанных с самолета, было трудно. Русский полковник, предложивший свои услуги американской разведке, сообщил ей, что советский ядерный и ракетный арсеналы значительно слабее, чем предполагали в Пентагоне.
        В один из 13-ти дней смертельного противостояния Эд и Тед прочли отрывки из речи Н. Хрущева, в которой русский лидер заявил, что если США тронут Кубу, то СССР нанесет смертельный удар. Русский лидер блефовал. Хрущев, в отличие от кубинского и советского народа, жизни которых он поставил на карту, прекрасно знал о многократном ядерном превосходстве американцев.
       К моменту прихода Кеннеди в Белый Дом «Atlas», «Thor» и «Jupiter» уже были готовы к войне. «Titan» и первые «Minuteman» были на подходе. Если бы из ракет, которые стояли у американцев на дежурстве в Европе, в Россию прорвалась хотя бы одна пятая, то к 27 миллионам советских людей, погибших во время Второй мировой войны, прибавилось бы еще 35 миллионов человек. Кеннеди же боялся, что ядерная боеголовка может упасть на Нью-Йорк. Это сдерживало обе стороны.   
        Хрущев поставил страны мира на грань начала Третьей мировой войны. И это после того, что Россия понесла самые большие людские потери во Второй мировой войне. Джон Кеннеди по телевидению объявил морскую блокаду Кубы, а Советскому Союзу было предъявлено требование -- удалить ракеты. В море для блокады вышли 238 американских кораблей. Благодаря Пеньковскому Пентагон знал: какого типа советские ракеты, сколько ядерных боеголовок, сколько их размещено на Кубе и как далеко может зайти хрущевский авантюризм. Кеннеди было ясно, что войну русские выиграть не могли, однако правительство СССР в ответ заявило, что нанесет ответный удар. Мир был ближе к Третьей мировой войне с применением ядерного оружия, чем когда-либо на протяжении послевоенных десятилетий. Некоторые американские генералы называли Кеннеди трусом, испугавшимся России.
         В самые критические минуты первые десять ракет «Минитмен» были приведены в шахтах в боевую готовность.
         В разгар кризиса Тед Холл в Нью-Йорке думал: «Черт возьми! Хорошенькое дело! Теперь я каждый день должен трястись, переживать за судьбу жены и детей. Этот лысый черт, этот недоумок, тоже хочет стать генералиссимусом! Хрущев убьет меня и всю мою семью моим же оружием. Хорошо, что Эд организовал ракетный щит от русских. Теперь вся надежда на брата и его друзей».
         Кеннеди чувствовал за собой силу и был тверд. В конце концов русские уступили и согласились на компромисс, предложенный Кеннеди: демонтаж и вывоз советских ракет с Кубы. В обмен Америка обязалась не вторгаться на остров.
          Вскоре, согласно договору с Хрущевым, Thors and Jupiters, находившиеся в Европе, вернулись, и Эд встречал их в Америке. К счастью, обошлось без ядерной катастрофы.
         Через несколько лет число «Минитменов» достигло почти тысячи.

      ХХХ

        Шли годы. Русские и американцы следовали принципу: кто владеет  космосом – владеет всем миром. Под руководством Вернера фон Брауна численность НАСА составила 25 тысяч человек, из которых десять тысяч были научными работниками.
        16 июля 1969 года в космос отправились американцы. «Аполлон-11» навсегда вошел в историю космонавтики, наконец люди побывали на Луне. Теперь Америка торжествовала, подобно тому, как Советский Союз при запуске первого спутника и Гагарина.   
       На поверхность Луны ступил Нил Армстронг -- первый с планеты Земля. Этим человеком был гражданин Соединенных Штатов Америки. «Маленький шаг человека -- огромный скачок для всего человечества», -- эти его слова облетели весь мир.
        Блестящий успех американцев был для СССР полной неожиданностью. Телевизионные репортажи о первой в истории человечества высадке на Луну передавались всеми странами мира, кроме СССР. Прямая передача была запрещена руководством компартии. Советский народ в мировое сообщество планеты  Земля, по мнению Коммунистической партии, не входил из-за того, что первыми землянами на Луне оказались американцы. 
        Национальная задача -- высадка на Луну, которую поставил президент Кеннеди, была выполнена. Для американцев это был праздник.


              Эпилог



                Преступление без наказания

 
                Раскаяние, от ужасных мук которого
                мерещится петля и омут!.. Но он не раскаивался
                в своем преступлении... 
                Ф. Д о с т о е в с к и й.  «Преступление и наказание»

        После казни Розенбергов, которых Холлы считали чуть ли не родственниками, Тед понял, что Америка не шутит, и ему угрожает смертельная опасность. В отличие от колебавшегося Мея, Джоан настояла – Холл отказал Абелю в дальнейшем сотрудничестве и постепенно прекращал связи с русскими.
        Джоан всегда считала, что ее муж не предавал американцев, и все, что он сделал, было совершено из-за его заботы о гражданах Соединенных Штатов, для всех людей мира. Она питала большое уважение и восхищение тем, что делал муж. Он был яркой личностью, и для нее, простой учительницы, было большой честью находиться рядом с ним, ведь даже посвященный не всегда мог уследить за его умозаключениями.
        Хотя Холл был убежден, что его не посадят, ведь у ФБР нет доказательств, но все это сделало его слабонервным, всякое могло случиться. Он боялся, что секрет может раскрыться и расследование возобновится. При видимом спокойствии и благополучии над Тедом постоянно висела угроза разоблачения. Тед был постоянно испуган, и горячешные грезы не покидали его.
       Прочитав книгу Орлова о преступлениях Сталина, Тед был шокирован, но до конца не верил, ибо обвинения были настолько чудовищны, что не поддавались пониманию. Лишь через три года американская разведка добыла, и на Западе был опубликован закрытый доклад Хрущева на съезде партии о зверствах Сталина. Читая его, Холл от обиды плакал. Он чувствовал себя оскорбленным и обманутым, доверчивость Теда была попрана и предана.
        Из доклада Тед узнал, что в хитрой игре с Гитлером, которую Сталин вел все предвоенные годы, победил фюрер. Тед был поражен, узнав какой огромный, ни с чем не сравнимый урон боеспособности советской армии нанесли сталинские репрессии. За все годы войны на фронтах не полегло и малой толики высшего комсостава от тех, кто погиб в расстрельных подвалах. Сталин истребил опытных маршалов, командиров и комиссаров: из пяти маршалов было расстреляно трое; из 15 командармов – 13; из 243 комдивов – 204; из 106 комиссаров – 99; из 456 полковых командиров – уничтожено 400!
        Тед очень переживал и, узнав столько ужасного о Сталине, неоднократно признавался жене:
           – Если бы я тогда знал, кто такой Сталин, я бы никогда не передавал атомные секреты русским. Доверился дьяволу... Сталин мог сбросить бомбы на Нью-Йорк и Лондон...
        C 1962 года для Холла началась новая жизнь: вместе с семьей и тремя детьми Тед уехал в Великобританию, он хотел забуриться и жить как рак-отшельник. Английская разведка узнала о его прошлом от ФБР. У англичан хватало своих красных в Кембридже и они попеняли Теду:
          – Для чего вы приехали? Почему Кембридж? Кембриджская «пятерка» плюс Мэй да вы, семеро для одного университета, не многовато ли?
          – Ваш великий кембриджец сказал: «Знание – сила». Я – ученый, приглашен сюда для важной работы, – парировал гость.
          Жизнь продолжалась. В лаборатории Кембриджа Тед Холл сделал несколько выдающихся открытий в области биофизики. «Метод Холла», в распознавании при помощи электронного микроскопа пораженных клеток и радиационной их бомбардировки, получил всемирное признание. Узнав об этом, Эд гордился братом, который своим открытием продлил жизнь тысячам людей.
         Через некоторое время British Secret Service вызвала Теда на интервью.
По дороге Холлу казалось, что все вокруг таращат на него глаза. Строгий англичанин жестом пригласил сесть. Следователь зыркнул глазами и, тяжело дыша, с побагровевшим лицом, как можно нахальнее и грознее буркнул:
        -- Неужели вам нечего сказать нам, мистер Холл?
         Тед не выдержал и был близок к признанию, но Джоан, боясь последствий для всей семьи, снова проявила характер, но на этот раз потребовала нарушать закон до конца:
          -- Ничего не говори! Держись своей версии. Это американцы им наговорили. Пусть думают,  что хотят.
          Его губы спеклись, и во рту пересохло. - Ладно, - Тед покорно кивнул, согласился, понимая, что тяжкий груз придется нести до конца.   
        И англичанам он тоже ничего не сказал. Жизнь потекла как прежде. Порою накатывалась жгучая потребность увидеть брата, поделиться ним, облегчить боль, но он не решался на это.
         Через несколько лет в Америке, в Альбакерке, предполагалась научная сессия по радиологии. Тед тоже получил приглашение. Будучи абсолютно уверенным, что его предательство никогда не раскроется, Тед с женой отважились поехать в Америку.
        Самолет нес их через Атлантику назад, в Новый Свет, в прошлую жизнь...
        Супруги посетили в Альбакерке собрание Научного Общества, сессии проходили в Университете, где много говорилось о вкладе Теда. После заседаний был банкет, шампанское, поздравления, пожелания, улыбки. А потом ностальгия все же победила предосторожность, и Теда потянуло на место преступления. Супруги пошли туда, где много лет назад на скамеечке, и теперь стоявшей на площади напротив собора, Теда ждала молодая курьерша. Погода была потрясающе хороша, они присели на скамейку, и Тед перевел взгляд вверх. Золоченый крест на костеле возле университетской площади мерцал, пробиваясь сквозь осеннее марево, точно так же, как и в тот далекий день. Точно так же подъезжал к площади автобус и выходили пассажиры. Ничто не изменилось в этом дремотном курортном городке. Отдыхающие и студенты беззастенчиво расстреливали глазами симпатичных первокурсниц. Все бродили вокруг, не обращая никакого внимания на пожилую пару. Тед закрыл глаза и отчетливо вспомнил это щемящее памятное место и ее, улыбающуюся полячку, с журналом LIFE, опознавательным знаком в руках. Завертелись, закружились события, помчались годы, вся жизнь пробежала у Теда перед глазами: детство, родители, Эд, восход черного, кровавого, солнца...
       Послышался бой часов на башне. Он показался Теду поминальным звоном по прежней, беспечной жизни. Затем послышался шум, ватага мальчишек с гиканьем и свистом промчалась мимо.
        «Что сказал бы Эд, если бы узнал о моем поступке?» -- задумался Тед.
         - Где это произошло? - голос Джоан вернул мужа к реальности.
         - Вот здесь, это было именно здесь, в этом месте. Она сидела на этой скамейке. Здесь я передал Лоне пачку тех роковых листков. Много я заплатил бы, чтобы этого не было в моей жизни! Но, что было, то было. А впрочем, все делается к лучшему...
        - Сколько же миль отсюда до Лос-Аламоса?
        - Недалеко, пару сот, а что?
        - Давай съездим? – предложила жена.
       Тед посмотрел на нее, будто его окатили ледяной водой.
       - Перестань шутить, Джоан, это будет уже слишком...
       Муж ответил неспокойно, но убедительно, как будто это случилось в другом мире и, вообще, не с ним. Тед давно свыкся со всем, что когда-то произошло, и находил оправдание своему преступлению так же, как герой Достоевского:       
                «Чем, чем, -- думал он, -- моя мысль была глупее других мыслей и теорий?.. Стоит
             только посмотреть на дело совершенно независимым, широким  и    
             избавленным от обыденных влияний  взглядом, и тогда, конечно, моя мысль
            окажется вовсе не так... странною... 
                Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? -- говорил он себе. -
               Совесть моя спокойна... Конечно, сделано уголовное преступление...»   
        А в это время курьерша Лона пребывала совсем неподалеку. Вместе с мужем, в разные, разумеется, камеры за свое шпионское ремесло они попали в английскую тюрьму. Теду повезло, что супруги оказались необыкновенно стойкими и не выдали его.
         В 1972 году Тед увидел по телевидению похороны Эдгара Гувера, который почти полвека пребывал на посту директора ФБР. Американские газеты писали, что Гувер был великим американцем, и ни один деятель двадцатого века не сделал так много для страны, как он. Потом говорили, что друг Гувера, которому было завещано все состояние, уничтожил личный архив покойного. Смерть Гувера принесла Теду некоторое облегчение.
        Переписка Теда с Сэвилом Саксом в семидесятых годах заглохла, и Холл не знал, в каком состоянии его друг. Вроде бы все было шито-крыто, но от постоянного напряжения Тед стал болеть, и к 1990 году здоровье окончательно предало его. Вскоре Теда и Джоан постиг ужасный удар: третья, взрослая дочь Дебора погибла в автомобильной аварии. Холлы пережили самую страшную трагедию, какая только существует на земле – смерть собственного ребенка. Можно было протестовать, оплакивать, умирать, но это ничего бы не изменило. На сердце было черно и беспросветно. Тед тяжело переживал горе, ко всему добавилась еще болезнь Паркинсона, и ученый неприметно доживал свой век.
        Но вот пришел 1991-й год. Он принес крах Советскому Союзу, и гласность, еще немыслимая пару лет назад, торжествовала. Многое, что было тайным полвека, становилось явным. Начали публиковаться фрагменты из воспоминаний разведчиков и материалы из архивов. Однако Морис Коэн, уже будучи в Москве,  говорил в интервью: «Я уверен, что и через сто лет имя человека, передавшего секрет бомбы, вряд ли будет раскрыто».         
        «Млад» мог быть как никогда спокоен, так как почти никого, кто мог бы его раскрыть, не осталось в живых. Тайна должна была остаться за семью печатями.
        Все было тихо, но в 1995 году покой был нарушен неожиданной публикацией. Однажды Теда разбудил ранний звонок одного из сослуживцев по Лос-Аламосу .
          – Привет, старик! Слушай анекдот. Один лох решил раз в жизни сходить на балет и по телефону заказывает билеты. Кассирша спрашивает:
        – Сколько вам билетов? На Прокофьева? На «Ромео и Джульетту»?
        – Нет, мне только на меня и на жену.
       Тед рассмеялся и сказал:
       – Я давно заметил, что произведения искусства живут намного дольше, чем научные открытия и исторические фигуры. Ты помнишь, при каком императоре жил Моцарт? Никто не помнит. Наверное, лет через двести вряд ли кто вспомнит о Сталине, а автора музыки к «Золушке» и «Ромео и Джульетта» будут знать всегда!
        – Это ты здорово подметил. А, вообще-то, самая большая б....  теперь не  моя гэлфрэнд, а моя память.
         – Почему?
         – Она теперь изменяет мне чуть ли не в каждый день!
         – Ха-ха-ха! Эй, а чего это ты звонишь так рано?
         – У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начинать?
         – Валяй с хорошей!
         – O’кей. В Америке опубликовали фрагменты из «Веноны».
          – Кто это такая? Что еще за «Венона»?
         – Это операция по раскрытию русского кода.
          – Ну и что? А плохая новость?
         – Там утверждается, что упоминающийся в расшифровках русский агент «Млад», – это ты!!!
        ...В течение нескольких недель от звонков не было отбоя. Папараци ждали часами у дверей дома, чтобы сфотографировать Теда. Самой большой проблемой стали журналисты.
        Прежде всего для Теда было важно мнение жены:
         – Если отказаться от разговоров, это расценят как мою боязнь, как подтверждение обвинений. Что делать? Представляешь, сколько будет злорадства и зубоскальства?
         – Не волнуйся, – успокаивала мужа Джоан. – Придется  согласиться на интервью, но поставь условие: опубликовать интервью через год или два, когда все уляжется...
        – Понимаешь, Джоан, это ведь еще имеет и политический резонанс. Если я – живой шпион, работавший на русских, это подтверждает, что коммунизм насаждался из Москвы и не был только внутренним делом американцев, не был   выдумкой правых.
        Предстоящее проникало в его мысли и сердце, ложилось на душу, как раскаленная печать. Сначала многие в Кембридже не верили обвинениям, а потом раздались голоса, в том числе и от бывших коллег по Лос-Аламосу, чтобы привлечь к ответственности: «Бросьте! Это – не горе от ума. Это был не гуманитарный акт, а шпионаж. Холл – обыкновенный предатель, он нарушил присягу, преступил закон, предал США и вручил бомбу Сталину. Судить его!»    
         И вот наказание пришло, жизнь превратилась в кошмар: Тед был очень болен, страдал, давал интервью лишь при условии, что не будут расспрашивать о бомбе. Нервотрепка съедала последние силы. Атаковали журналисты. Каждый день он ждал новых публикаций. И они последовали: «Шпионы по-прежнему среди нас!», «Он помогал преступнику Сталину», «Тихий ученый - разоблаченный шпион», «Казнить, как Розенбергов!»...
        Газеты писали, что Холл заслуживает жалости, потому что тяжело болен, но от этого его преступление с течением времени не становится меньшим.
         Холл опасался возобновления расследования и возможной экстрадиции в Америку. Тед выдерживал все это только благодаря поддержке жены. С течением времени Холл возненавидел ядерную гонку. Его взгляды сильно изменились с прежних времен. Режим страны Советов, которую когда-то он лелеял в мечтах, в брежневский период он характеризовал как фашистский.
       Придуманную для себя утешительную басню биофизик позже развеял. В конце концов Теодор Холл все же нарушил молчание. Он заявил, что был слишком молод и самонадеян, не знал многого и не верил разговорам о сталинских репрессиях. Тед не признавал измены, ибо в годы войны СССР и США были союзниками против гитлеровской Германии. Холл лишь с горечью говорил жене, что не мог предположить в Сталине такого зверя и оправдывал себя:
        – Помнишь, каким я был в 1947-ом? А в 1944-ом мне всего-то было 19 лет, я был неопытный, неоперившийся, слишком самоуверенный. Я действительно ошибался во многих моих взглядах. Мир с тех пор ушел далеко вперед, и я тоже. Но и теперь, после 70 лет, я думаю, что юношеский задор всегда прав. Я конечно уже не тот, но ни в коем случае не стыжусь тех лет. Если я помог избежать новой мировой бойни, то соглашусь принять обвинения в предательстве.
        Семья Теда искала не теплоты отечества, а страну для места жительства, следуя принципу: где хорошо -- там и родина. Их привлекала Европа. Стареющий интеллектуал становился все более космополитичным, ушел от своего народа, потерял всякий интерес к еврейству. Несмотря на то, что оба вышли из замкнутой еврейской общины, Холлы порвали с детством. Кембридж супругам нравился свободолюбием и терпимостью, но давняя заноза глубоко сидела в нем и мешала радоваться жизни.
        На обвинения, что Холл ничуть не лучше Розенбергов и заслуживает такого же наказания, Тед искал оправдания, выдвигал надуманные объяснения своему предательству, но извиниться перед Америкой, гражданством и паспортом которой он обладал до конца своих дней, -- так и не догадался. Тед Холл, потеряв чувство юмора и иронии, которыми так искрился его ум в молодости, говорил, что правда заключается в том, что хотя шпионы, вне сомнения, существовали, они никогда не являлись составной частью прогрессивного американского движения. Тед и Джоан говорили, что были бесконечно преданы справедливости и равенству, которые, по их словам, не соблюдались в Америке. Это действительно так: иначе – сидеть Холлу на электрическом стуле.

 

                Разве брат мой – враг мой?


        В тот обычный теплый вечер в Калифорнии Эд с женой, как всегда, смотрели новости и вдруг передали, что по одному из главных каналов будет показан  фильм о Теодоре Холле, «парне, который подарил русским атомную бомбу».
       Вначале Эд с женой подумали, что речь идет о каком-то однофамильце. Семья расположилась поудобней, и взгляды устремились на телевизор. Замелькали кадры военной хроники. На экране была Россия. Мелькнул силуэт Кремля, где находился Сталин. Давний безбожник и разрушитель церквей, во время войны он использовал даже священников, которые, высоко подняв кресты, шли от избы к избе, призывая на последний бой за священную русскую землю.
 И русские воспрянули, в 1944-м они наступали по всему фронту. Бои развернулись уже в Польше и медленно, но верно двигались к границам Рейха. Тяжелое зрелище представляли тысячи братских могил уничтоженного немцами мирного населения, а также сожженные города и местечки. Показали шокирующие  разум фабрики смерти, концлагеря, освобожденные русскими. 
       Необычайные морозы, каких давно не было, помогли русским. Эд с женой и детьми увидели массу немецких пленных, голодных, без шинелей, без перчаток, растиравших обмороженные уши и носы. Это наступала расплата.
       Пронесся перед глазами военный Лондон, и Эду и Эдит вспомнилось, как на беззащитный город падали «Фау», сея разрушения и панику. Эд закрыл глаза, и  вспомнилось время, когда он внимательно следил за ракетами, тщательно изучал их. Всплыли ужасные сцены бомбежек, мелькали отчетливые картины. В ушах завыла сирена противовоздушной обороны и ожили смертоносные «Фау». На жилые кварталы Лондона с грохотом рушилась смерть, взметались от земли к небу огненные столбы, Эд пытался заглушить рвущие душу воспоминания. Все расплывалось в тумане. Лондон лихорадило, неумолимо ползли дикие слухи, началась нехватка еды, возникали громадные очереди у булочных... 
        Ему послышался резкий приближающийся свист: ви-и-и-ю-у-у!.. Бах! Бах! -- большой осколок упал прямо перед лобовым стеклом, дым на миг заслонил дорогу.       На месте взрыва валялись обломки стен, камни и кирпичи, кровь, грязь, щепки оконных рам и битое стекло. Эд старался увидеть, куда упадут «Фау». В момент следующего разрыва Эд прикрыл собой невесту и едва успел закрыть ее, как вдруг что-то тяжелое сильно ударило его и прожгло насквозь локоть. Раздались крики...
       Эд открыл глаза. Эдит сидела рядом с детьми, и все продолжали смотреть телепередачу. Авторы фильма порадовали, дав возможность снова посмотреть волнующие кадры высадки союзников в Европе. Зрители видели также бешеное сопротивление немцев. Появился на экране бесноватый фюрер. Его призывы к тотальной войне до победного конца и его «оружие возмездия» кружили немцам головы.
 Затем показали, как это время в Америке шли к завершению работы по созданию нового оружия, на которое Англия и Америка затратили колоссальные  ресурсы. Впервые на экране появился секретный объект и знаменитые ученые, принявшие участие в проекте. Теперь открыто показывалось все, что и где изобретали полвека назад Г. Оппенгеймер, Н. Бор, Э. Теллер и другие. Ученые тогда опасались, что если у Гитлера появится атомная бомба, немцы смогут установить ее на ракетах фон Брауна. Американцы боялись проникновения иностранной разведки, особенно немецкой и японской. Показали, как у входа в пустынный Лос-Аламос, обнесенный колючей проволокой, на вышке маячили автоматчики. На объекте по приказу генерал-майора Гровса, отвечавшего за проект, были введены строгие меры безопасности. И вот запламенела раскаленная бездна под иссохшими небесами...
  А затем Эд увидел его. Тед был в военной форме. Худой, высокий, с улыбкой на лице. Диктор рассказывал о нем: «В 1944-м году 18-летний выпускник Гарварда прибыл на объект. В сверхсекретном «Манхэтеновском проекте» принял участие Тед Холл, став самым молодым ученым в скалистом Лос-Аламосе -- центре ядерных исследований. Новичку выдали обмундирование, привели к присяге, дали место в казарме. Но на уме у него было другое...» 
        Исторические кадры: радость союзников от встречи в Европе, падение Берлина, подписание немцами капитуляции, -- все это пролетало перед глазами настороженного Эда. Оказалось, что он помнил все до каждой черточки, зарублен в памяти мельчайший штришок.
       А телеэкран продолжал извергать: «Этот парень, Тед Холл, помог русским. После американской бомбежки японских городов в Советском Союзе мрачно замечали, что жертвенная, кровопролитная победа над Германией, в смысле соперничества с Америкой, оказалась теперь, по существу, напрасной. Американцы были впереди».
         Дальше авторы программы показали крутой поворот во взаимоотношениях союзников: взаимные претензии, коммунистическая экспансия, «Холодная» война, битвы в Корее и тысячи гробов, прибывавших в США из Азии...
        «Тед, мой родной брат, помог русским выиграть время и уничтожить американскую монополию! Столько ребят полегло!» -- у Эда потемнело в глазах.
          Дети посмотрели на отца. Эд молчал, и лишь слезы блестели на его глазах...
          - Да ему было-то всего восемнадцать!
          Дети отвели взор, догадавшись: плачет. Возможно, это были слезы боли и обиды. А может быть, невыразимой печали о странном поступке брата, о судьбе громадного таланта, невоплощенного, несбывшегося гения?
         - Он был так молод, совсем юнец, что он мог понимать? – все, что промолвил детям и жене Эд.
        «В тот роковой момент рядом не было меня!» -- молча, сокрушался Эд, и на ум ему пришла недавно прочитанная сцена, когда Талейран сказал Наполеону по поводу ненужной казни герцога. О том, чего уже не вернуть, о времени, которое нельзя повернуть назад: «Это было хуже, чем преступление, Ваше Величество! Это была ошибка!»
        Дети Эда, тоже шокированные увиденным, понимая состояние отца, ни тогда, ни после не задали ему ни единого вопроса. 
        Назавтра был звонок из Англии. В комнате не было ни жены, ни детей. Эд поднял трубку. На другом конце провода, протянувшегося по дну океана, Тед пытался объяснить брату необъяснимое...***

ХХХ
          Эд Холл дослужился в летных войсках до полковника, изобретая все новые ракеты. Его «Минитмен» оказался настолько удачным, что трижды совершенствовался, переходя в новое поколение. России и Китаю понадобились многие годы, чтобы сделать подобное. Создание ракетного щита по важности приравнивалось к успеху Манхэттеновского проекта. Тед и Джоан знали об этом приблизительно. Лишь когда Эд вышел в отставку, Тед узнал, каких успехов достиг брат. Хотя Эд не был напрямую вовлечен, но часть его технологии была применена в ракетах, запускаемых с подводных лодок и в ракете «Титан», которая служила не только для обороны, но и для космических полетов   программы «Gemini».
         Эд Холл стал победителем самых престижных премий и дважды получил высший орден Америки. Его имя навечно выбито на гранитной Доске почета в Зале Славы музея Космонавтики. После армии Эд 14 лет проработал в United Aircraft Corpоration и консультировал множество программ. Он так же проявил себя и в других областях науки. Эд написал книгу «The Anomalies of Urban Requirements». Уже в то время он предвидел расширение влияния телевидения и компьютеров на жизнь и образование людей. Эд пророчил, что искусство «telefaction» позволит  чувствовать и манипулировать предметами на расстоянии посредством «телеперчаток». 
          Эд также выпустил книгу «The Art of Destructive Management: What Hath Man Wrought?», что можно перевести как «Мастерство неумелого хозяйствования. Что же человек натворил». Эд Холл также написал несколько статей по аэронавтике.
        Через некоторое время Эду довелось увидеть по телевизору выступление сына Хрущева, который, как оказалось, тоже был инженером-ракетчиком. Тот рассказал, что ракетчиком был и сын Берии.
       - Все перепуталось в мире, - удивлялся Эд, обсуждая новые события со своими детьми. - Сын лидера советских коммунистов, который хотел уничтожить нас, переехал в США и стал гражданином Америки. Да что говорить про сына Хрущева, когда дочь Сталина давно стала американкой! Вот и пойми: кто - друг, а кто - враг...
 


                Погоня за миражом


               

       К моменту, когда американцы ознакомили Кима Филби с расшифровками «Веноны» и он сообщил об этом в Москву, то русские уже знали о дешифровке благодаря шпиону, проникшему к криптологу. Ким Филби лишний раз подтвердил, что код разгадан. Русские немедленно поменяли код, но предотвратить чтение Гувером сообщений, посланных в предшествующие годы, были не в силах. Поиск шпионов продолжался. Филби достиг такого авторитета, что его кандидатура считалась наиболее вероятной на пост начальника британской разведки.
       Орлов сдержал слово: тайну «кембриджской пятерки» до конца своих дней не выдал. Помимо информации о Филби и его друзьях, Орлов сохранил много других секретов. Он скрыл от американских спецслужб, что знал Абеля. Крупнейший разведчик Абель никогда бы не попался, если бы его помощник, азартный финн, не оказался пьянчужкой и не сорвался в штопор. Он ударился в загул и проворовался, просто прикарманил деньги, которые Абель велел ему передать жене Соболя, отбывавшего 30-летний срок в тюрьме. Помощник Абеля пропил и прогулял очень большую сумму, а потом пошел и сдался американцам.
         В результате Рудольф Абель получил 30 лет тюрьмы, отсидел пять лет и был обменен. После провала легендарного Абеля возникла угроза разоблачения  супругов Коэн. У Абеля обнаружили фото Лоны и Мориса, но американцы сразу не поняли, что они курьеры Теда Холла. ФБР разослало повсюду их фотографии.
        Центр приказал Морису и Лоне бежать, и супруги тайком покинули США. В Москве Коэнов встретили радушно, послали отдохнуть на курорт. Но когда радость встречи прошла и наступили советские будни, Коэн увидел, каково жить под плетью сталинизма. Польская супруга Мориса тоже почувствовала себя неуютно, а потом Коэны поняли, что Сталин может и их посадить. Они попросились работать дальше. Через некоторое время Коэны были арестованы в Англии. Приговор – 20 лет  заключения.   
        Последовали девять лет мытарств Коэнов по тюрьмам. В результате Москва обменяла  их на английского шпиона. 
        На Абеле и великолепной «кембриджской пятерке» завершился «золотой век»  советского шпионажа, и необыкновенные приключения шпионов переместились в Россию.
        Еще в 1950 году Барр сказал своей любовнице, что хочет своими глазами посмотреть, как строится социализм в Советском Союзе, и уехал. Его друга, Саранта, ФБР допрашивало целую неделю, пытаясь поймать на несоответствиях в ответах. Сарант признал, что был знаком с Розенбергом.
          Сарант, будучи женатым и имея двоих детей, долгое время был влюблен в   свою соседку, бывшую замужем за физиком и также имевшую двоих детей. Любовник попросил о помощи, и она согласилась проводить кавалера до мексиканской границы. Усыпив бдительность ФБР, они тайно скрылись и добрались до Мексики, где русские объяснили легкомысленной беглянке, что если она вернется в Штаты, то ее арестуют. Она отправилась с Сарантом в Россию, где... потихоньку родила ему еще троих детей.    
        Сарант и Барр, оказавшись в СССР, сделали много полезного для новой родины. Сарант руководил созданием центра советской микроэлектроники – Зеленограда. 
        После развала СССР русско-американская трагикомедия продолжилась. Барр отважился приехать в США, но ФБР не проявило ни малейшего интереса к его персоне. Возможно, ранее был заключен договор, что он все расскажет, и за это получил иммунитет. Барр подал заявление, ему выдали новый американский паспорт и назначили давно заработанную пенсию. Барр постоянно ездил из России в США, он умер в 1998 году.
       Инженер Соболь, отбывший в тюрьме 18-летний срок из 30 обещанных, в 2008 году, хоть с 60-летним опозданием, все же публично признал, что был советским шпионом.
       Нелегкой оказалась жизнь у Сэвила Сакса. Тяжелые времена наступили для Сэвила, когда его за пропуски и неуспеваемость исключили из Гарварда. Будучи завороженным романтической мистикой шпионажа и рискованной двойной жизнью, он никак не мог приспособиться к реальности. После 18 лет брака он бросил троих детей и жену, сойдясь с ее лучшей подругой. Предал, как его когда-то предала Джоан. Сэвил работал преподавателем, копировальщиком, таксистом, болел и рано умер.
        После освобождения из английской тюрьмы в Москву приехали Морис и Лона Коэн. Глубоко в душах супругов жила ревность к мученикам-мертвецам, снедала зависть к славе Розенбергов, потому что они, Коэны, передали в СССР намного больше военных секретов, чем казненные. Розенберги гремели на весь мир, а Коэнов знали лишь несколько сослуживцев. Только в конце их жизни Президент  Б. Ельцин присвоил им звание Героев России.
        Лона и Морис похоронены в русской земле, ставшей для них второй родиной.  Всю жизнь Коэны мечтали объясниться с американцами. Супруги тяжело переживали, что американцы считают их предателями. Морис надеялся, что когда-нибудь История их оправдает, а Лона неоднократно говорила, что хотела бы быть похороненной в США. Странная ностальгия! Получается, что лежать на кладбище, среди преданных ею американцев, ей было бы уютней, чем среди русских, ради которых она рисковала своей жизнью и столько лет провела в тюрьме. Обычному человеку, наверное, никогда не понять логику предателей-патриотов!
        В 1999 году, после того, как у Теда обострились болезни, в том числе Паркинсона, и его долго пичкали всякими болеутоляющими лекарствами, изъеденный раком и ужасом Теодор Холл умер. Его жена и дети живут в Англии и поныне.
        Эду Холлу и его жене Эдите Господь дал долгую, красивую жизнь. Эд умер в 2006 году в возрасте 91 года. Будучи на 11 лет старше, он прожил на свете почти на 20 лет больше, чем младший брат. Жена Эда, Эдит, умерла в мае 2009 года, прожив 96 лет. У них осталось трое детей. Старший сын Давид – физик, средний Джонатан – химик, дочь Шейла – в медиа бизнесе.

 
ХХХ


30 июня 2009 года США усовершенствовали
межконтинентальную ракету Minuteman-III.
Пролетев за 20 минут семь тысяч км, она
точно поразила мишень. Для навигации впервые
была использована спутниковая система GPS.

Из новостей

            Ушли из жизни многие современники Холлов, но с некоторыми и их детьми удалось поговорить. Те времена пробуждают у них воспоминания о «холодной войне», «охоте на ведьм», о горькой Корейской войне. 
       Многие считают людей, выдавших секрет бомбы русским, преступниками, но соперническое противостояние двух крупнейших ядерных держав все-таки не привело к Третьей мировой войне, призрак которой витал над миром. В этом им  видится свидетельство того, что История вынесла этим людям оправдательный приговор. 
       Розенберги, некогда слепо прославленные всем миром, теперь забыты. Отцвел и омертвел их облик. У них хватало ума на измышление химер, но недостаточно было для того, чтобы понять себя. Открыта теперь их тайна, занимавшая миллионы людей, ведь загадка привлекает только до тех пор, пока остается неразгаданной.  «Венона» похоронила и загадку Теда Холла, навсегда сорвав покрывало с тайны, хранившейся полвека. 
     Братья Эд и Тед жили в одно время, но в разных мирах. 
     В современной России популярности левых мировоззрений способствует высокое имущественное неравенство: миллиардеры и бедняки.
      Эти и националистические идеи могут стать новой бомбой для России.

 

 

 
Примечания:
             * Документальные фрагменты набраны уменьшенным шрифтом.               
               **   Перевод Леонида Зуборева (Л. Зубарева).
               *** Информация получена от детей Эда Холла.


                О Г Л А В Л Е Н И Е

               
                Пролог               
                I.        ЗАВОРОЖЕННЫЕ
 
                II.            РАЗВЕДКА И ЛЮБОВЬ
 
                III.           ПОДРАЖАНИЕ ПРОМЕТЕЮ
               
                IV.            ПРЕДАТЕЛИ И ПАТРИОТЫ
                Эпилог