Скорби Иисуса Христа, увиденные в ХХ веке

Николай Павлович Кормаков
                Скорби Иисуса Христа, 
             увиденные и записанные в ХХ веке
                Марией Валтортой



Перевод с польского  Натальи  Кандудиной


                О происхождении этого текста.

Мария Валторта родилась в итальянском городе Касерта в 1897 году. Семья конного офицера вынуждена была часто менять место жительства. Мать Марии – деспотичная и суровая женщина – помешала ей выйти замуж, но видимо, такова была воля Христа, который хотел иметь ее исключительно для Себя. И Он допустил, что в 1920 году какой-то малолетний хулиган сильно ударил Валторту в крестец железной палкой, после чего она серьезно заболела, а с 1934 года оказалась полностью прикована к постели. И тут она открыла свое призвание: страдать, искупать, любить. И конечно – писать.
Христос назовет ее Своим «маленьким Иоанном», Своим «пером», доверив ей Свои диктовки (“dettati”) и перенося ее во времена Своей земной жизни; Валторта называла это видениями (“visioni”). Ее записи, сделанные в период с 1943 по 1951 год, (последние десять лет жизни она уже ничего не писала, целиком погрузившись во внутренний свет своей души) составляют 15 000 рукописных страниц, в которых главное место занимает Поэма Бого-Человека. На этих страницах мы можем четко отделить то, что Валторта «увидела» и что ей продиктовал Христос, от того, что она изредка добавляет от себя.
«Могу поклясться, - утверждала она, - что для написания всего этого я не пользовалась никакими человеческими источниками. Часто даже мне самой бывает не понятно то, что я написала». Она никогда не возвращалась к написанному, не вносила никаких поправок. Единственные книги, которые она читала, - были Библия и Катехизис Пия Х. Несмотря на это, оставленные ею тексты очень цельны по содержанию, они касаются трудных теологических проблем.
Никогда, до самой смерти в 1961 году, Валторта не считала себя автором этих записей.
Итак, кто же их автор?
Не в нашей компетенции делать об этом какие-то заключения. Но последние археологические открытия в Палестине, а также исследования Туринской Плащаницы могут служить подтверждением точности фактов, полученных нами через Валторту. Не известно, проводил ли кто-то более серьезные исследования ее записей, но, если в них не обнаружится каких-либо ошибок, то мы с удивлением и благодарностью готовы поклониться Тому, Кто через Марию Валторту обогатил Церковь таким удивительным даром.
В истории Церкви было много людей, часто известных и святых, которые имели свое видение евангельских событий. Некоторые из них утверждали, что видение происходит не от них, а получено в молитвенном экстазе. Характерной чертой подобных видений является точное соответствие Евангелию, (а иногда и апокрифам) к которому добавляются лишь некоторые подробности.
На фоне таких свидетельств записки Валторты исключительны, так как значительно расширяют евангельский контекст и сами становятся источником информации, до сих пор неизвестной. Читая, мы как бы странствуем вместе с Иисусом по местам с забытыми теперь названиями, и это описано настолько подробно, что можно сосчитать маршрут в километрах (примерно 2200-2400 в год в течение трех лет). Мы вслушиваемся в высказывания Иисуса, никогда до сих пор не записанные и такие прекрасные и потрясающие по содержанию. Мы становимся свидетелями многих чудес и событий, нигде не описанных, встречаем новых людей наряду с теми, кого знаем по Евангелию, глазами Марии во всех подробностях мы видим Рождественскую пещеру, Горницу, куда сошел Святой Дух,  Голгофу…
Литературный домысел! - возмутятся одни, но доказать этого не смогут. Откровение свыше! – восхитятся другие, но этим обяжут себя принять все дословно. Никто не обязан принимать свидетельства Валторты, также как не обязан ставить его наравне с Евангелием. Важно другое: тетради Валторты могли бы оказаться вредны, если бы искажали образы Иисуса, Марии и апостолов. Но Господь в текстах Валторты, как бы предвидя наши сомнения, Сам «сетует», что на протяжении веков мы одинаково унизили величие Его Божественности и лишили Его безусловной Человечности (см. вступление к 1 Скорби) со всеми потребностями человеческого сердца, с переживаниями телом и душой – особенно душой – Его страданий.
Кроме того, мы не понимаем Его глубокой, нежной и сердечной связи с Матерью вплоть до самой смерти. Именно Она, по словам Валторты, вызвала из Его страдающего сердца последний предсмертный крик, который был началом слова «Мама!». Мы также не понимаем чувств Марии, которая, несмотря на то, что всегда говорила Богу «да будет», оставалась женщиной и матерью со своим проявлением эмоций и переживаниями. Как Новая Ева, Она была вынуждена многократно сразиться с сатаной и его искушениями, от которых и Сам Ее Сын не был огражден. Потрясает, что Иисус, при всем Его совершенстве, у Валторты «познал вкус отчаяния» в Гефсиманском саду! Он испытал «оставленность Отцом»… Но одно дело «познать вкус», а другое – поддаться искушению, принять его как пищу. Разве мы сами не стоим порой на грани греха – без малейшей вины, но с огромной болью? И разве опыт, подобный нашему, не может пережить самый совершенный Человек? Нельзя забывать теологической формулы: Иисус стал Искупителем, как Человек!
Что же касается предательства и вечной судьбы Иуды, которого некоторые склонны «обелять» - здесь трудно оспорить Валторту, ибо то, что у нее «говорит Иисус», звучит настолько твёрдо и, даже, казалось бы, авторитарно, будто действительно говорит «Кто-то с той стороны». Очень жаль, что это предательство вырвано из контекста других, по сути, постоянных предательств, о которых пишется в разных местах трудов Валторты. Воровство, блуд, «двойная жизнь» Иуды, безрезультатные увещевания со стороны Иисуса и Марии - рисуют эту трагическую личность не в том свете, в каком хотели бы ее видеть те, кто оправдывает Иуду.
Также в новом свете предстают и другие герои, например, Вифлеемские пастухи, которых мы, казалось бы, знаем уже как старых знакомых. То же, разумеется, касается и апостолов, и Марии, убежавшей из дома своего брата Лазаря и жившей в Магдале, как проститутка. Освобожденная потом от семи злых духов, она до самой Его Крестной Смерти сопровождала Христа и своей любовью и преданностью заслужила то, что первая увидела Господа восставшим из гроба. Пусть возмущаются «книжники», говоря: «из такой трясины до такой высоты – это невозможно! Там, скорее всего, речь идет о разных Мариях!» Точно так же, как исследователи Туринской Плащаницы доказывают, что терновый венец на самом деле имел форму шапки и был вбит на голову, потому что они подсчитали раны. Валторта отвечает: нет, просто были три терновых венца. Один оказался мал, другой велик и только третий – в пору….
Но все эти подробности, часто не существенные, могут разжигать бурные споры. Самое главное, что в Поэме нет ничего, что хотя бы в малой степени противоречило Евангелию. Нет также ни намека, который мог бы нанести вред читателю, ставя под сомнение Евангельскую мысль. Зато мы можем сами убедиться, насколько записи Валторты проясняют, делают объемными и видимыми библейские события, насколько полны того Огня, который Сам хочет зажечься в наших сердцах. О, если б Он и впрямь разгорелся, тогда всё, что нам кажется несовершенным, улетучится словно пар, а сама Поэма окажется ценнейшим инструментом в «обновлении лица Земли».


Вступление

1.1. «Сын Бога и Непорочной Девы стал как червь».

Иисус сказал:
- Идем, Я провожу тебя к Моим страданиям. Мы должны будем проделать вместе долгий путь, потому что ни одно страдание Меня не обошло. Ни физическое, ни моральное, ни сердечное, ни духовное. Я испытал их все, все испробовал, все испил вплоть до смерти.
Если бы ты могла видеть Мою Человеческую сущность, так теперь сияющую, ты бы увидела, что это сияние происходит от тысячи тысяч ран, которые живым пурпурным  одеянием покрыли Мои израненные члены… пробитые из любви к вам.
Сейчас Мое Человеческое Тело сияет. Но был день, когда оно было как у прокаженного, настолько оно было покрыто ранами и обезображено. Бог-Человек, который был совершенен как Сын Бога и Непорочной Девы, предстал тогда глазам всех людей безобразным, Он был как червь,  униженный и отверженный людьми (Ср. Пс 22).
Любовь к Отцу и к творению Отца довела Меня до того, что Я отдал Свое Тело на истязание, Свое Лицо – на плевки и пощечины. А тем, кто считал, что поступает правильно, Я позволил вырывать Мне волосы, выдергивать  бороду, пробивать голову терниями. Для издевательств над своим Спасителем люди использовали даже землю и ее плоды. Они вывихнули Мне конечности, обнажили Мои кости, сорвали с Меня одежду, что было самой страшной пыткой для Моей чистоты. Прибили Меня ко кресту и подняли как ягненка, подвешенного на крючке у мясника. Они хохотали над Моей агонией как стадо  голодных волков, которые от запаха крови свирепеют еще больше.
Обвиненный, приговоренный, убитый. Преданный, выданный, проданный. Оставленный даже Богом, ибо Меня сдавили преступления, которые Я принял на Себя. Я стал беднее нищего, ограбленного разбойниками, потому что Мне не оставили даже одежды, чтобы укрыть Мою, покрытую синяками, наготу мученика. Даже после смерти Меня не пощадили, нанося раны (в бок) и издеваясь. Залитый грязью ваших грехов, погруженный в глубины беспросветной боли, тогда как свет Небес не отвечал на взгляды Умирающего, и Божий голос не отвечал Моему последнему воплю…
А ведь хватило бы одного Моего взгляда, чтобы испепелить Моих обвинителей, судей и палачей. Но Я пришел добровольно, чтобы добавить жертву как ягненок, ибо Я –Агнец Божий и буду им вовек. Я дал Себя вести, чтобы быть ободранным и убитым и сделать Мое Тело Вашей жизнью.
Когда Меня подняли, я был уже почти уничтожен истязаниями, коим нет названия, именуемыми по-всякому. Я начал умирать еще в Вифлееме, увидев эту землю, так мучительно не похожую на Меня, жившего в Небе. Потом Я умирал в нищете, в изгнании, в бегстве, в работе, в непонимании, в усталости, в предательстве, в пренебрежении Моими чувствами, истязуемый, обсыпанный лживыми обвинениями. Все это Я получил от человека, соединить которого с Богом Я пришел!
… Взгляни сейчас на своего Спасителя. Одежда Его красна от крови (Ис 63, 1-6; Откр 19, 11-16), порвана и покрыта нечистотами и плевками. Лицо Его поникло, кровь и слезы мешают смотреть. Он смотрит на тебя сквозь все это и сквозь пыль, отягчающую Его веки. Мои руки – ты видишь? – это сплошная рана, ожидающая последней раны.

1.1. «Достаточно говорить правду, чтобы тебя возненавидели».

Иисус сказал:
- Я прочитывал сердце Иуды… Мария  испытывала отвращение к этому змею. Я тоже это чувствовал. Только Я сам, Мой Отец и Дух Святой знали, сколько Мне надо было превозмочь, чтобы вытерпеть его возле Себя. Но Я объясню это тебе в другой раз.
… Мне довелось познать также враждебность священников и фарисеев… В течение трех лет они не могли успокоиться, пока не добились Моей смерти… Они думали, что Я уже умолк навсегда. Но нет, Я не умолк. Я никогда не замолчу и всегда буду угрожать им подобным. Сколько же боли они доставили Моей Матери!
Толпа изменчива, это известно всем. Она как зверь, который лижет руку укротителя, пока тот держит хлыст и кидает кусок мяса; но как только человек упадет, и у него не окажется при себе ни кнута, ни мяса, зверь тут же на него набросится. Достаточно говорить правду и быть праведником, чтобы после мимолетного энтузиазма толпа тебя возненавидела. Правда обличает и укоряет. Добро не позволяет себе применять хлыст, а это приводит к тому, что его уже не боятся.
Сразу после «Осанна!» наступает «Распни Его!». Мария вечером Страстной Пятницы слышала в своем сердце это лживое «Осанна!», превратившееся в требование смерти для Ее Сына, которое Ее потрясло. Я тоже этого не забуду.
Мои апостолы! Каковы же были они… Как же они искали своей славы! Как же и вы мечтаете, чтобы ваша святость была признана! Но не только это; ещё вам присуща жадность лихоимцев, ибо вы хотите за каплю любви, данной Тому, Кому вы должны отдаться полностью, получить в небе место справа от Его трона.
Нет, сыновья мои, нет! Сначала нужно выпить всю Мою чашу, какую выпил Я. Всю чашу, платя любовью за ненависть, сохраняя чистоту вопреки чувствам, накапливая опыт героизма, отдавая себя Богу в жертву из любви к братьям. А когда совершится все, что должно, сказать: «Мы – всего лишь нерадивые слуги» - и ожидать от Отца для себя лишь какого-нибудь закуточка в Небе из милости. Нужно «оголиться», как Я тогда, на претории, от всего мирского, сохранив лишь благодарность за дар жизни и доброжелательность к братьям, которым мы можем быть более полезны в Небе, чем на земле. И тогда получим от Бога одеяние бессмертное, выбеленное Кровью Агнца.
Я показал тебе страдания, готовящие к Скорби, Покажу еще и другие. Твоей душе полезно размышлять о них. На сегодня хватит. Останься в мире.

1.3. «Я страдал, видя, как страдает Моя Мать»
Иисус сказал:
- …Я хочу, чтобы вы, думая о Марии, помнили о том, что Ее мучение длилось 33 года и достигло своей вершины у подножья Креста. Мария страдала ради вас.
Ради вас Она переносила насмешки толпы, считавшей ее Матерью помешанного.
Ради вас Она переносила упреки родственников и высокопоставленных лиц.
Ради вас Мной было сделано то кажущееся отторжение: «Моя мать – это те, кто исполняет волю Божью». А кто же более, чем Она, исполнил эту страшную волю, заставившую Ее наблюдать Скорби Сына?
Ради вас Она, не зная усталости, следовала за Мной повсюду.
Ради вас были эти жертвы: покинуть свой домик, смешаться с толпой, оставить Галилею ради сутолоки Иерусалима.
Ради вас Она была вынуждена общаться с тем, кто вынашивал в своем сердце предательство.
Ради вас Она слушала голоса, обвиняющие Меня.
Все-все это было ради вас.
Вы не знаете, как Моя Мать вас любила. Не представляете, насколько сильно Сердце Сына Марии было отзывчиво на эти чувства.
Думаете, Мое страдание было только физическим, в лучшем случае думаете о духовном страдании оставленности Отцом под конец. Вы ошибаетесь, Я испытал все, что может претерпеть человек. Я страдал, видя скорби Моей Матери от Назарета до Голгофы.
Я страдал, когда надо Мной смеялись, ненавидели и очерняли Меня. Я страдал из-за лжи, окружавшей Меня… Как же эта ложь оскорбляла Меня, Того, Кто является Правдой! И сейчас точно так же вы твердите, что любите Меня, а сами вовсе Меня не любите. Мое Имя у вас на устах, а в сердце вы чтите дьявола и поступаете не так, как Я.
Я страдал, понимая, что, несмотря на бесконечную цену Моей Жертвы – Жертвы Бога, - очень мало людей спасется. Говорю это всем, всем, кто на протяжение существования земли выбирает смерть, а не вечную жизнь, делая Мою Жертву напрасной: вы все были тогда передо Мною. И Я пошел навстречу смерти, сознавая это.
Завтра Я буду говорить о мучениях духа. А сейчас отдохни. Мир тебе.

* * *
Потом я обратилась с просьбой к Марии:
- Мама Иисуса и моя, открой мне тайну Твоего Сердца и освяти меня Твоим Светом.
- Я дала тебе познать радости и слезы Моего Сердца. Я осветила твое сердце, чтобы ты была способна понять голос Моего Сына и благодать Святого Духа. …Отец, Сын и Святой Дух должны быть в сердцах ваших, чтобы вы могли понять тайну Бога в Его тройственном явлении: Силы, Искупления и Любви. Отец всегда присутствует в своих истинных сыновьях своей Добротой, своей Наукой, а Святой Дух – своим Светом.

* * *

1.2. «Я был и есть Сын Божий, но также и Сын Человеческий».

Иисус сказал:
- Страдания Моей духовной агонии ты видела вечером Страстного четверга. Ты видела, как Иисус согнулся, будто смертельно раненный. Ты видела, как, в конце концов, выступил кровавый пот как результат преодоления самого Себя и несения на свалившейся Меня тяжести.
Я был и есть Сын Всевышнего Бога. Но Я также был и Человеком. Я хочу, чтобы эти страницы одинаково отразили эту Мою двойственную природу, одинаково полную и совершенную.
О Моей Божественности Я Сам говорю вам словами, какие может сказать только Бог. О Моей человеческой природе вам говорят потребности и чувства, которые Я обнаруживаю, и страдания, которые Я перенёс в истинном человеческом теле - образце вашей человеческой натуры.
Моя пресвятая Божественность, так же как и Моя совершенная человечность, в ходе выяснения их сути, оказались уменьшены и деформированы на протяжение веков под ограниченным влиянием вашей несовершенной человеческой природы.
Вы упразднили Мою человечность, так как уменьшили Мою Божественную природу, переча ей там, где она была вам неудобна или не вмещалась в сознание в силу его испорченности привычками, атеизмом и рационализмом.
Я прихожу к вам в это трагичное время, несущее сплошные несчастья (1944 год). Прихожу освежить в вашей памяти осознание Моей двойственной природы: Бога и Человека, чтобы вы до конца прониклись ею, полюбили ее и ею спаслись. Такова сущность вашего Спасителя – божественная и человеческая. Кто познает ее и полюбит Его, будет спасен.
В эти дни Я посвятил тебя в Мои физические страдания, которые изуродовали Мою Человечность. Я открыл тебе Мои моральные страдания, соединённые со страданиями Моей Матери… как артерии в одном теле, которые невозможно отделить.
Моя Мать всю свою жизнь жила только Мною. Наши сердца были соединены духовно и были одно. Ни одна слеза Матери не упала, чтобы не ранить Мое Сердце. А Моё внутреннее страдание  отзывалось в Ее сердце, усиливая Его боль.
… Подумайте о Моей Матери, которая с момента Моего зачатия трепетала от мысли, что Я буду осужден. О Моей Матери, которая перед первым поцелуем, коснувшимся нежного розового тельца Новорожденного, уже чувствовала будущие раны своего Младенца. О Матери, которая десять, сто, тысячу раз отдала бы свою жизнь, только бы Я не достиг зрелого возраста, с которым связан момент Жертвы. Эта Мать знала, что должна хотеть прихода того страшного часа, когда исполнится воля Господа во славу Его и ради блага человечества.
Истинно, не было более долгой муки с более тяжким окончанием, чем у Моей
Матери. И не было также большего или полнейшего страдания, нежели Мое. Я был един с Отцом. Он возлюбил меня в веках любовью Бога. Он сделал Меня подобным Себе и радовался вместе со Мной. Во свидетельство тем людям, которые не могли понять, кем Я был, Бог Отец трижды в период Моей публичной жизни открыл Небо: над Иорданом, на горе Фавор и в Иерусалиме. Но Он сделал это не для того, чтобы Мне было легче, а для людей. Ведь Я пришел как Жертва… Жертвы умилостивления знают Божьи требования. Но позже, когда Справедливость уже восторжествовала, приходит слава.  Я – Спаситель, который по собственному опыту знает, что такое строгий взгляд Отца и оставленность Отцом. Чем ближе был час принесения жертвы, тем сильнее Я чувствовал отдаление от Отца. Всё более отдаляясь от Отца, Моя Человеческая природа чувствовала всё меньшую поддержку Бога, в результате чего она страдала неимоверно . 
Я был Жертвой умилостивления, Агнцем. Ягнёнок, чтобы быть принесённым в жертву, должен оставить всё. Всё. Я, Агнец Божий, это вкусил…  Сатана хотел этим воспользоваться. В ту ночь на земле собрались целые полчища демонов, чтобы соблазнить людские сердца и склонить их к требованию смерти для Христа. При фарисеях, Ироде, Пилате и при каждом иудее был тогда свой демон.  Даже при апостолах, которые заснули вместо того, чтобы бодрствовать вместе со своим Учителем.
Сам Люцифер приблизился  ко Мне. Со свойственным ему гонором он начал показывать Мне физические пытки. Я поборол его молитвой. Тогда он показал Мне бесполезность Моей смерти; что нет смысла  заниматься неблагодарными людьми. Можно было жить спокойно с Матерью и в течение многих лет учить людей…  Эти искушения Я также победил молитвой. Дух поборол моральные искушения.
Тогда он показал Мне, что Меня оставил Бог: дескать, Отец Меня уже не любит, ибо Я отяготился  грехами этого мира и Он оставляет Меня в одиночестве. Он отдал Меня на поругание дикой толпы, и не помог Мне. Все Меня ненавидели или были равнодушны. Я молился, чтобы заглушить слова сатаны. Но Моя молитва не могла уже вознестись к Богу, спадала на Меня как глыбы камней и засыпала Меня.
Моя молитва всегда возносилась к Отцу и получала Его ответ. А сейчас она напрасно посылалась в запертое Небо. И Я почувствовал всю горечь содержимого этой Чаши. Вкус отчаяния. Именно этого добивался дьявол, чтобы сделать из Меня своего пленника. Но Я победил отчаяние человеческим усилием, ведь был тогда всего лишь Человеком. И таким человеком, которому Бог уже не помогает.
С Божьей помощью легко поднять весь мир и держать его на ладони как детскую игрушку.  Но когда Бог не помогает, бывает трудно выдержать даже вес цветка.
Я победил отчаяние и его носителя сатану, чтобы служить Богу и вернуть вам жизнь. Но Сам нашёл смерть. Не физическую смерть на кресте – она не так жестока – но смерть абсолютную и осознанную, когда сражающийся падает несмотря на достигнутую победу, потому что у него пробито сердце, и кровь хлещет из-за напряжения превыше сил.
Именно тогда у Меня выступил кровавый пот. Я пропотел кровью, чтобы остаться верным Божьей воле.
И тогда ангел, чтобы поддержать Меня, показал Мне всех людей, спасенных благодаря Моей жертве. Ваши имена! Каждое из них стало как капля лекарства, влившаяся в мои вены и возвращающая Мне силы, жизнь и свет. В этих нечеловеческих муках, чтобы не кричать от боли как Человек, чтобы не потерять упования на Бога, не говорить, что Он слишком суров и несправедлив к Своей Жертве, Я повторял ваши имена. Я видел вас и благословлял вас тогда. И с тех пор вы - в Моем сердце. Вы были помощью для умирающего Христа! Моя Мать, Иоанн, женщины окружали Меня под крестом, но и вы тоже там были. Мои страдающие глаза видели ваши любящие лица вместе со скорбным лицом Моей Матери. И эти глаза закрылись счастливо, потому что видели ваше спасение, вас, которые заслужили Жертву Бога.

* * *
1.5. «Вы никогда не задумываетесь над тем, чего вы Мне стоили».
- Вот ты узнала обо всех страданиях, которые предваряли Мои Страсти в их буквальном значении. Теперь Я открою тебе сами эти Страдания. Во время размышлений они вас трогают, но слишком мало вы о них задумаетесь. Очень мало. Вы не задумываетесь над тем, чего вы Мне стоили, и какими пытками было куплено ваше спасение.
Вы сокрушаетесь, когда покалечитесь, когда ударитесь, когда болит голова, но не думаете о том, что Я был одной сплошной раной. И ведь те вещи, которые послужили для Моих пыток, сотворил Сам Бог.
Но эти вещи не были виноваты, виноват был только человек.  Виноват с того дня, когда послушал сатану в раю. До этого момента ничто не мешало человеку, но сатана использовал свою хитрость. Сначала в сердце человека, а потом в результате наказания за грех выросли волчцы и тернии.  И вот Я, Человек, должен был страдать от личностей и вещей. Личности осыпали Меня оскорблениями, а вещи служили им как орудия.
Бог дал человеку руки, чтобы выделить его среди животных, и научил ими пользоваться, сделав их исполнителями человеческих замыслов. И вот этот совершенный человек, уделом которого было служить только во славу Божью, восстал против Божьего Сына, давал Ему пощёчины, бил кулаками, бичевал, вырывал волосы и бороду и молотом вбивал гвозди.
Ноги человека, которые должны были нести его на поклонение Божьему Сыну, спешили арестовать Его и волочить по дороге. А Мои палачи били Меня ногами так, как этого не делают даже с упрямым ослом.
Уста, которые должны произносить слова прославления Сына Божьего и являются даром, отличающим человека от всех животных, наполнились ругательствами и ложью и вместе со слюной исторгались на Мою Божественную Личность.
Ум человека, свидетельствующий о его происхождении, превзошёл сам себя, выдумывая неслыханные муки. А человек, сам человек - использовал самого себя, чтобы истязать Божьего Сына.
И он привлек землю во всех ее видах, чтобы с ее помощью наносить пытки. Бросал камни из потока, чтобы Меня ранить, хватал палки, чтобы Меня бить, связывал веревками, чтобы Меня тащить, раня при этом Мое Тело. Он водружает терновый венец на Мою измученную голову. Он приготавливает страшные бичи, а из шеста делает орудие пыток. Придорожные камни становятся преткновением для дрожащих ног Того, Кто умирая, движется, чтобы встретить кончину на Кресте.
К земными вещам прибавляются небесные. Ночной холод терзает Мое тело, уже измученное скорбями в Гефсимании. Ветер раздражает Мои раны. Солнце увеличивает жажду и горячку, притягивает насекомых и пыль, которая застилает изнурённые глаза, а связанные руки при этом совершенно беспомощны.
Сюда прибавляется еще и то, чем обычно прикрывают людскую наготу: кожа, из которой скручены бичи, шерсть, из которой соткана одежда, прилегающая к открытым ранам, нанесенным при бичевании, и при любом движении своим трением доставляющая боль.
Всё, всё, всё служило для истязания Сына Божьего. Для Него всё это было сотворено, а теперь, когда Он стал жертвенной Хостией, принесенной Богу, всё стало враждебным. Иисус не хотел облегчения ни в чём. Всё повернулось против Него, чтобы – подобно диким змеям – кусать Его Тело и умножать страдание.
Вы должны думать об этом, когда страдаете. И сравнивая свою боль с Моей, вы узнаете, что Бог Отец возлюбил вас сильней, чем Меня в тот момент.
И потому вы должны возлюбить Его изо всех сил так, как тогда, несмотря ни на что, любил Его Я.

1.(18) Описание Тайной Вечери.
Прощание с Матерью перед последней трапезой.


Очень отчетливо вижу горницу Тайной Вечери. Это довольно большая продолговатая  комната, две стены ее примерно на метр длиннее двух других. Потолок довольно низок, а может быть, так кажется из-за большой площади зала. На двух более коротких стенах есть два окна с подоконниками. Пол выложен широкими плитами терракоты. Посреди потолка висит большая масляная лампа с множеством фитилей. Стены обыкновенные, побеленные известью, ступени, кончающиеся метровым квадратом из досок, ведут в тёмный коридор, который заканчивается широкой, низкой, массивной дверью, укрепленной гвоздями и скобами. Другая дверь ведет в боковую комнату поменьше. Вся большая комната углублена в землю примерно на метр, возможно, для того, чтобы сделать ее выше.
Посредине комнаты стоит длинный стол, а вдоль него – сидения. С одной стороны под окном находится что-то вроде низкой тумбочки, на которой стоят миски и амфоры, а под другим окном стоит низкий буфет, на котором сейчас ничего нет.
В комнате сбоку я вижу Марию и других женщин. Видно, что они только что пришли, потому что снимают накидки и аккуратно их складывают. Магдалина и Мария Алфеева тоже там. На Марии надето синее платье, белая шаль и накидка у Нее темно –синяя. Она устала и бледна, выглядит постаревшей и печальной, даже движения у Нее утомленные и рассеянные, как у человека, погруженного в свои мысли.
Хозяева дома с большим почтением приветствуют гостей, особенно Марию.
Сквозь запертые двери вижу, как владелец зажигает все фитили лампы, потом открывает уличные двери, и входит Иисус с апостолами. Все проходят в большую горницу, а Иисус идет туда, где Мария. Тогда женщины, поклонившись, выходят, оставляя Мать с Сыном.
Иисус обнимает Мать и целует Ее в лоб, а Она целует руку Своего Сына, а потом Его правую щеку. Иисус усаживает Мать на скамью и Сам садится рядом с Ней. Он берет Ее за руку и держит ее в Своей. Иисус тоже задумчив и печален, хотя силится улыбнуться. Мария смотрит на него с тревогой. Бедная Матерь! Благодать и Любовь подсказывают Ей, что час настал. По Ее лицу пробегают конвульсии боли, а глаза расширяются, чтобы это выдержать. Но Она владеет собой и держится величаво, как и Ее Сын. Иисус полагается на Ее молитвы. Он говорит:
- Мама, Я пришёл к Тебе за помощью. Я как малое дитя в Своем страдании нуждаюсь в маминой сердечности, для поддержки сил Я нуждаюсь в объятии Ее рук. Я сейчас, как тот Твой давний Иисус. Я не Учитель, Мама, а всего лишь Твой Сын, как в Назарете. У Меня есть только Ты. В этот момент никто из людей не мне друг и никто не верен Твоему Иисусу. Они не умеют быть последовательными в добре. Только злые умеют крепко держаться своего зла. Одна Ты Мне сейчас верна, Ты в этот час – Моя сила. Так поддержи Меня Своей любовью и молитвой. Только Ты умеешь молиться и понимаешь Меня. 
Все заняты приближающимся праздником или плетут интриги, а Мне сейчас так тяжко. Многие потом изменятся и станут Мне угодными, кроме этого сына погибели, которого уже ничто не сможет склонить хотя бы к сожалению. Но сейчас они еще не осознают, не понимают Моего страдания и думают только о Моем скором триумфе. Как они упивались криками «Осанна» несколько дней назад!
Мама, ради этого часа Я и пришёл в мир и рад этому. Но Моё человеческое «я» боится этого, потому что чаша, которую нужно выпить – это предательство, отречение от Меня, жестокость, издевательства и оставленность. Поддержи Меня, Мама!  Как когда-то своей молитвой Ты привлекла Святого Духа, Чья сила дала миру Того, Кого ждали  народы, так и теперь привлеки Его силу, чтобы помочь Твоему Сыну исполнить то, ради чего Он пришёл на землю. Прощай, Мама, благослови Меня также от имени Отца. Прости всех. Давай вместе простим уже сейчас тех, кто нас терзает.
Сказав это, Иисус опустился на колени у ног Марии и, полуобняв Ее, смотрел на Нее. В беззвучном плаче Мария молитвенно приподняла лицо. Слезы бегут по Ее бледным щекам и падают на голову Сына, прижавшуюся к Ее сердцу. Она кладет руку на голову Иисуса, как бы благословляя Его, наклоняется, целует волосы Своего Сына, гладит и ласкает Его, берет в ладони Его лицо, поворачивает к Себе и прижимает к сердцу.  Сквозь слезы Она снова целует Его - лоб, щеки, воспаленные глаза - снова прижимает эту бедную измученную голову к себе и говорит:
- Сынок Мой,.. Иисус Мой,.. Иисус!..
Затем Иисус встаёт, поправляет на Себе плащ, оказывается перед плачущей Матерью и благословляет Ее. Он направляется к двери и добавляет:
- Мама, Я ещё зайду к Тебе перед тем, как есть Мою Пасху. А пока молись и жди Меня.
И выходит.

* * *

Тайная Вечеря

Начинаются скорби Страстного Четверга.
Апостолы приготовили всё: стол накрыт красивой скатертью, которую прислала Марфа. От Лазаря также принесена посуда, которой все любуются.
Дверь открывается, и на пороге стоит Иисус. Подняв руки Он произносит:
-Мир вам!
Но говорит Он это удивительно усталым голосом. Он сошёл по ступеням, потрепал светлые волосы подбежавшего к Нему Иоанна. Все заняли места за столом. Иисус налил вина в свою чашу, которая крупнее других. Видимо, эта чаша служила для ритуалов. Он поднял ее, посвятил Богу и поставил. Тогда все спросили:
- Что значит эта церемония? – Это вопрос, предусмотренный обрядом. Иисус как глава семьи отвечает:
- В этот день мы вспоминаем наше освобождение из Египта.
Он делает глоток и передает чашу с вином другим. Потом Он посвящает Богу хлеб, делит его и раздает. Остальные кусочки хлеба Он макает в красный соус, стоящий в четырёх салатницах. После этой части трапезы хором запели псалмы. И теперь на стол приносится печеный барашек. На этот раз вопрос задает Петр:
- Зачем этот барашек?
Иисус отвечает:
- В память о спасении Израиля…
Все встают и поют «Когда вышел Израиль из Египта (Пс 114). Теперь Иисус режет барашка, снова наполняет чашу, немножко вина от нее отпивает и передает дальше. Тут поётся псалом 113 (112) «Хвалите, рабы Господни…».
Иисус раздаёт порции, стараясь каждого обслужить как можно лучше, Он немного грустен, когда говорит:
- Как горячо желал Я вместе с вами съесть эту пасху перед тем, как буду страдать. Я знал, что это произойдет, но радость самоотдачи заранее принесла облегчение Моим Страданиям… Очень хотел Я есть с вами эту пасху, потому что уже не попробую виноградины, пока не наступит Царство Божье.  И тогда снова я сяду за трапезу Агнца. Но в ней будут участвовать только те, кто чист и смирен сердцем как Я.
- Учитель, а кто среди нас первый? – спросил Варфоломей.
- Все и никто. Наибольший должен быть наименьшим, а главный должен служить другим. Ибо кто главнее? Тот, кто сидит за столом или тот, кто прислуживает? Наверно, тот, кто за столом. А ведь Я вам служу и буду служить дальше… Будете со Мной в Моем Царстве судить двенадцать поколений Израиля…
- А те, кто придёт после нас, для них будет среди нас место?
- Все, кто будет верен Христу в своей жизни, будут с Ним потом царствовать.
- Мы выдержали до самого конца, - говорит Петр.
- Ты так думаешь? А Я говорю тебе, что испытание ещё придет. Симон, сатана хочет просеять вас как зерно. Я просил о тебе, чтобы ты выдержал. А ты, когда опомнишься, утверди своих братьев.
- Я знаю, что я грешник, но буду верен Тебе вплоть до смерти. Никогда не отрекусь от Тебя.
- Пётр, не будь так самоуверен. Этот час столько изменит, что возникнут новые обстоятельства. Помните, когда мы проходили по опасным местам, Я всегда говорил вам, что с вами ничего не случится, потому что ангелы вас берегут. Ни о чём не беспокойтесь. Еще Я говорил вам: «не заботьтесь о том, что вам есть, а также о том, что вам надеть, потому что Отец ваш знает ваши нужды». Но теперь – теперь все иначе. Сейчас Я спрашиваю вас: была ли у вас в чем-либо нужда? Обижал ли вас кто?
- Ни в чём мы не нуждались, Учитель. А если обижали, то только Тебя.
- Значит, вы познали истинность Моих слов. Но теперь Господь отослал от Себя всех ангелов, и настало время демонов. Ангелы закрывают себе крыльями глаза, чтобы не видеть страшного святотатства. В этот вечер ангелов на земле нет. Все они сейчас перед троном Бога и своим пением заглушают святотатство безбожного мира и плач Невинного. И мы остались одни, Я и вы… Наступил час сатаны. Мы уподобились людям, которые не уповают и не любят. И сейчас, у кого есть меч, возьми еще и суму. А у кого нет меча, тот пусть продаст свой плащ и купит его. Потому что даже это сказано обо Мне в Священном Писании, и всё должно исполниться: «И к злодеям причтён».
Симон Зелот встал и подошел к скамье, на которой сложил свой дорогой плащ, потому что все сегодня оделись нарядно и у всех при поясе есть короткие дамасские стилеты. И вот он взял два меча, настоящих длинных меча, и поднес их Иисусу.
- Я и Пётр будем вооружены, так как у нас есть мечи, – сказал он. Иисус взял мечи, осмотрел их, странно смотрелись они в Его руках.
- Кто вам их дал? - стал выпытывать Иуда.
- Кто? Хочу тебе напомнить, что мой отец был знатным господином!
- Но откуда это у Петра?
- Гляньте не него! С каких пор я должен отчитываться кому что дал?
Иисус отдал мечи, сказав:
- Хорошо, хватит. Сейчас, перед тем, как выпить третью чашу, подождите немного, Я за вами поухаживаю. До сих пор я давал вам пищу для тела, но теперь покормлю дух. Для распространения Слова достаточно было крещения Иоанна. Теперь же будет пролита Кровь и нужно иное очищение. Сейчас Я вас омою и дам Жизнь тем, кто чист.
Иисус встал, подошёл к скамье, снял с Себя красное облачение и положил поверх плаща. Потом препоясался широким полотенцем, подошел к тазу и влил в него воды. Поставил его на скамейку возле стола. Ученики смотрели на Него с изумлением.
- Вы не спрашиваете, что я делаю?
- Не знаем, - отозвался Петр, - но мы уже чистые.
- А Я говорю тебе, что этого не достаточно. Мое мытье очистит вас еще сильней.
Он встает на колени, снимает сандалию Искариоту и моет ему ногу. Иуда удивлён, но ничего не говорит. Только когда Иисус перед тем, как снять сандалию с левой ноги, поцеловал правую, уже обутую, Иуда быстро вырвал ногу и – не желая того – ударил по Божьим губам. Этот удар был не сильным, но болезненным. Иисус улыбнулся, а когда Иуда извинился и сказал, что не хотел этого, Он ответил:
- Знаю, что не хотел, поэтому Мне не больно.
Иуда смотрит на Господа смущённо. Иисус переходит к Фоме, потом к Филиппу, а затем к Иакову Алфееву, которого после мытья его ног целует в лоб. Он переходит к Андрею, красному от стыда, силящемуся не заплакать, и гладит его как маленького. После этого очередь Иакова Зеведеева, который повторяет:
- О, Учитель, Учитель, Учитель, мой великий Учитель!
Иоанн сам себе снял сандалии.
Но Пётр?.. С ним не так-то просто!
- Ты будешь мне мыть ноги? Даже не пробуй! Пока я жив, не соглашусь на это! Я червь, а Ты – Бог! Каждый должен быть на своём месте.
- Сейчас ты не можешь понять, что Я делаю. Но потом поймёшь, поэтому не мешай.
- Всё что хочешь, Наставник, хоть отруби мне голову, если хочешь, но не дам Тебе мыть моих ног.
- Если не умою, не будешь иметь со Мной общего. Это умывание нужно тебе для твоей души. Или ты не хочешь быть со Мной?
- Тогда, Господи, омой меня всего: ноги, руки, голову!
- Довольно того, что омою тебе ноги, потому что ногами ходят по грязи. Я уже говорил вам, что не пища, которая входит и выходит, оскверняет вас, и не то, что на дороге топчут ноги человека, но то, что зарождается и созревает в сердце человека – пачкает его дела. Ноги изменчивого человека ведут его ко греху, к запретным вещам. Поэтому их нужно очищать наравне с глазами и ртом. Бедный человек, когда он был сотворён, был совершенным, но потом искуситель соблазнил его и довёл до зла и до греха. Весь человек теперь грешит.
Иисус омыл и поцеловал ноги Петра. Пётр плачет, своими крупными руками он обхватывает руки Иисуса и с жаром целует их.
Симон Зелот снял сандалии и промолчал. Но, когда Иисус направился было к Варфоломею, он поклонился, поцеловал ноги Учителя и произнёс:
- Очисти меня от проказы греха, как ты очистил меня от проказы тела, мой Спаситель!
- Не бойся, Симон, ибо придешь в Небо белый как горный снег.
- А я, Господи? Что ты скажешь старому Варфоломею? Боюсь, что у меня не хватит ни сил, ни времени, чтобы стать таким, каким Ты меня хочешь видеть. – Он очень взволнован.
- Не бойся. Я сказал когда-то: вот настоящий израильтянин, в котором нет лукавства. А сейчас говорю: вот настоящий христианин, достойный Христа. Потом ты будешь всегда со Мной.
Пришёл черед Иуды Фаддея. Видя перед собой коленопреклонённого Иисуса, он не может удержаться, склоняет голову на руку, опирающуюся о стол, и плачет.
- Не плачь, дорогой брат. Сейчас тебе трудно это терпеть, но позже ты будешь счастлив, ибо вечное родство соединит нас в Небе. – И поцеловал его в лоб.
Матфей признаётся:
- Учитель, я грешник!
- Ты был им раньше, а сейчас ты – апостол. Ты – Мой «голос», и Я благословляю тебя. Сколько же дорог прошли твои ноги, чтобы прийти к Богу! Иди так и дальше и ты дойдёшь до Отца и до Меня.
Иисус закончил. Он отложил полотенце, сполоснул руки в чистой воде, оделся и занял Своё место, сказав:
- Теперь вы чисты, но не все, а только те, кто хотел быть чистым.
Иисус взглянул на Искариота, который притворился, что Его не слышит. Господь в третий раз налил вина и запел псалом 116 (114), потом 116(115) и, наконец, 117 (116). Иуда странно фальшивил и «выпадал» из тональности, было явно видно, что он нервничает.
Теперь Иисус резал и раздавал остатки ягнёнка. Сам Он ел очень мало и из каждого наполняемого кубка делал только один глоток вина. Но зато пил много воды и выглядел очень удручённым. Наконец Он сказал:
- Исполняется Писание: «Ко ест со Мною хлеб, тот заносит на Меня свою пяту». Говорю вам это перед тем, как это случится, чтобы вы не сомневались во Мне. А когда всё это исполнится, вы ещё больше поверите в Меня. Кто принимает Меня, принимает Бога, который Меня послал: Отца, который в небе… Но исполним обряд.
Он снова налил вина в общий кубок и встал. За ним поднялись все и запели псалом 116 (115) и второй псалом 119 (118). Иисус сел и сказал:
- Древний обряд уже исполнен, сейчас начинаю новый. Я обещал вам чудо любви и теперь его совершу. Поэтому Я так хотел этой пасхи. Отныне эта Хостия (Жертва) будет приноситься в вечном обряде любви. Друзья мои, Я возлюбил вас всей Моей жизнью на земле. И возлюбил на все века, сыновья Мои. И хочу любить вас до конца. Выше этого нет ничего. Помните об этом, ибо Я отхожу. Но мы навсегда останемся соединены этим чудом,  которое Я сейчас совершу.
Иисус взял целый хлеб и полный кубок, на который положил хлеб. Он благословил и посвятил то и другое по отдельности. Потом разломил на тринадцать частей и подал по куску ученикам, говоря:
- Примите и ешьте: Это есть Тело Моё. Творите это в Моё воспоминание.
Потом взял чашу, говоря: Примите и пейте. Это Кровь Моя. Это чаша Нового Завета в Крови и Кровью Моей, которая прольётся за вас во отпущение грехов ваших, чтобы дать вам Жизнь. Творите это в Моё воспоминание.
Иисус был очень печален: Его лицо без улыбки, без тени света или цвета, уже было лицом страдальца. Апостолы смотрели на Него с тревогой.
Потом Он встал и сказал:
- Оставайтесь здесь, Я сейчас вернусь.
Он взял тринадцатый кусочек хлеба и чашу и вышел из Горницы.
- Пошёл к Матери, - шепнул Иоанн.
- Бедная женщина! – вздохнул Фаддей. А Пётр спросил:
- Думаешь, Она знает о Нём?
- Всё знает и знала всегда.
Они говорили тихо, как при умершем.
- Вы, что, думаете, что именно… - начал Фома.
- Ты всё еще сомневаешься? Это же пробил Его час.
- Только бы Бог дал нам благодать остаться верными, - начал Зелот.
- О, что касается меня… - отозвался Пётр, но Иоанн его одёрнул: - Господь… возвращается…
Иисус вошёл с пустой чашей и сел на своё место.
- Я всё вам сказал и всё вам дал. Новый обряд исполнен. Творите это в память обо Мне. Я помыл вам ноги, чтобы научить вас смирению. Помните об этом.  Помните тогда, когда будете на пьедестале. Как Я вам сделал, так и вы делайте друг другу. Один из вас не чист. Один из вас выдаст Меня. Но Я прощу даже ему, идя на смерть также и за него…
Пётр смотрит на Искариота. Иуда Фаддей встаёт, чтобы лучше в него вглядеться. Но Иуда сидит со спокойным выражением лица, он смотрит на Матфея, будто подозревает именно его. Он выглядит самым уверенным в себе. Он с усмешкой спрашивает Иисуса:
- Может, это я?
Учитель отвечает:
- Ты сам это говоришь. Спроси свою совесть, и она обличит тебя.
Тем временем Пётр тянет за руку Иоанна и шепчет ему:
- Спроси, кто это?
Иоанн шепчет Господу на ухо:
- Учитель, кто это?
Иисус тихонько отвечает:
- Тот, кому Я подам смоченный кусочек хлеба.
Он взял целый не начатый хлеб, а не остаток использованного для Евхаристии, отломил от него изрядный кусок, обмакнул его в соусе из-под ягнёнка и, протянув руку через стол, сказал:
- Возьми это, Иуда, тебе понравится.
- Спасибо, Учитель, вкусно!
Не догадываясь, что означает этот обличительный кусок, он жуёт его с аппетитом, в то время, как потрясённый Иоанн закрывает глаза, чтобы не видеть лица предателя.
- А поскольку Я тебе так угодил, - продолжает Иисус, - здесь (он сделал ударение на это слово) уже всё исполнилось, а то, что ты должен сделать в другом месте – делай скорей, Иуда Симонов.
- Я слушаюсь Тебя, Учитель. А потом приду в Гефсиманию, Ты ведь будешь там, как обычно? Верно?
- Буду там… как всегда… да.
- Что у него за дело? – спрашивает Пётр. – Он идёт один?
- Я не ребёнок, - бросает Искариот, надевая плащ.
- Оставь его в покое. Я знаю, что какое у него дело, - говорит Иисус и шепчет Иоанну на ухо: - Пока не говори Петру ничего.
Иуда выходит. На несколько минут наступает полная тишина. Иисус сидит, опустив голову. Потом Он встрепенулся, посмотрел вокруг и сказал:
- Давайте выйдем из-за стола и сядем вместе, как сыновья возле отца.
Они поднялись, поставили стулья в полукруг у стены напротив стола. Иоанн и Иаков сели по обе стороны от Иисуса, но, помешкав, Иаков уступил место Петру, а сам сел на скамейку у колен Иисуса. Пётр этому очень обрадовался, а Господь сказал Иакову:
- Даже такой маленький поступок любви не будет забыт в небе: ты его там найдёшь… Могу иметь всё, о чём попрошу. Вы сами это видели. Исполнилось Моё желание, ибо Отец разрешил Сыну отдать Себя людям как пищу… Но человеческой гордости этого не понять, и мало кто поймёт это, а многие отвергнут… Кто любит Меня, того Отец Мой возлюбит, и придем к Нему и будем пребывать с Ним…
Думайте о Матери… Лишь Она сможет пойти туда, куда Я иду. Я оставил Отца, чтобы прийти к Ней и стать Иисусом в Её непорочном лоне. Это из Неё Я вышел в святом экстазе Моего Рождества. Никто не сравнится с Ней в любви ко Мне. И несмотря на всё это, Я отправляюсь туда, куда Она придёт лишь спустя долгое время. Её не касается наказ, который Я даю вам: освящайтесь год за годом, день за днём, за часом час, чтобы быть способными прийти ко Мне, когда пробьёт ваш час. Она же полна благодати и святости. Она – это творение, которое получило всё и отдало всё. Ничего Ей не добавить не убавить. Она – самое святое свидетельство возможностей Бога.
А теперь даю вам новую заповедь: любите друг друга! По этому узнают вас, что вы – Мои ученики. И если будете друг друга любить, когда Я отойду, все поймут, что вы – Мои ученики…
- Господи Иисусе, куда же Ты идёшь? – спрашивает Пётр.
- Иду туда, куда ты сейчас пойти не можешь. Но потом придешь.
- Почему не могу? Я даже на смерть за Тобой пойду. Но сначала буду защищать Тебя и готов отдать за Тебя жизнь…
- Жизнь за меня отдашь… Но не сейчас. Истинно говорю тебе, что не успеет петух запеть три раза, как ты трижды отречешься от Меня.
- Учитель! Это  невозможно, я в это не могу поверить!..
- Сейчас ты уверен в себе, потому что Я с тобой. С тобой Бог, но скоро Его с тобой уже не будет. И тогда сатана напугает вас. Он скажет вам, что нет больше Бога, а есть только он. Но пусть ваше сердце не смущается. Верьте в Бога, верьте в Меня несмотря ни на что. Пусть каждый из вас верит в Моё милосердие и в милосердие Моего Отца. Даже тот, кто скажет «Не знаю Его!» - пусть верит в Моё прощение… В доме Моего Отца много обителей. Если бы было по-другому, Я бы вам сказал. Поэтому иду перед вами, чтобы приготовить вам место. Поэтому отхожу сейчас. А потом снова приду, чтобы взять вас, чтобы вы были со Мной там, где уже не будет ни смерти, ни жалоб, ни слёз, ни крика, ни голода, ни  страдания, ни тьмы, а только свет и мир, счастье и прославление. Хочу, чтобы вы были там, где буду Я. Вы ведь знаете, куда Я иду, и путь вам известен.
- Но, Господи! Ничего мы не знаем. Ты ведь не говоришь нам, куда идёшь!  Как же мы можем знать путь, чтобы прийти к Тебе? – спрашивает Фома.
- Я – Путь Истина и Жизнь. Много раз Я говорил вам это.
- Господи, покажи нам Отца, и мы всё поймём.
- Столько времени Я с вами, Филипп, и ты еще Меня не знаешь? Ты что, не можешь поверить, что Я в Отце, а Отец во Мне? Но если не верите словам, поверьте тогда Моим делам… Всё, о чём попросите Отца во Имя Моё, Я исполню, чтобы Отец был прославлен в Своём Сыне. Я буду просить Отца, чтобы  дал вам иного Утешителя, который навсегда останется в вами. Ни сатана, ни мир ничего не могут против Него сделать, потому что не видят и не знают Его. Они могут только смеяться над Ним, но Он так замечателен, что никакое издевательство Его не коснётся. Он всегда будет в том, кто Его почитает, будь то бедняк или слабый человек. Вы познаете Его, потому что Он уже с вами, а скоро будет и в вас. Не оставлю вас сиротами. Я уже говорил, что вернусь к вам. Скоро мир меня уже не увидит, но вы Меня будете видеть… Кто соблюдает Мои заповеди, тот любит Меня. А кто Меня любит, того Отец Мой возлюбит, и тот обретёт Бога. Потому что Бог есть любовь, и кто пребывает в любви, пребывает в Боге.
- Почему Ты, Господи, открываешься нам, а не миру? – спрашивает Иуда Фаддей.
- Потому что вы Меня любите и соблюдаете Мои слова… Теперь знайте, что то, что Я вам сказал, - это слова не Иисуса из Назарета, но Отца. Пока вы не можете всего понять. Но когда Отец во Имя Моё пошлёт вам Святого Духа, тогда вы сможете понять, и Он всему вас научит… Мир Мой оставляю вам, даю вам, но не так, как даёт этот мир… Даю вам Моего Духа мира так же, как дал вам Своё Тело и Свою Кровь… Сейчас сатана и мир объявляют войну, потому что это их время. Но будьте в мире… Не плачьте… Я иду к Богу, который больше Меня и любит Меня… Говорю это вам до того, как совершится, чтобы, когда это случится, вы верили в Меня. Не переживайте… Столько еще имею вам сказать, и столько еще останется сделать. Вверяюсь Богу Сам и вверяю вас, а Он Моё дело доведёт до конца… Я знаю: на то, что Я посеял в вас, упадёт роса Моей Крови, которая подействует так, что всё завяжется и прорастёт потом… Подступает князь этого мира, а он не имеет надо Мной никакой силы. Но это произойдёт, чтобы  мир познал, что Я люблю Отца и люблю его вплоть до смерти из послушания, поэтому делаю всё, что Он Мне повелел.
Пора уже выходить. Встаньте. Послушайте еще последние слова: Я – виноградный куст, а вы – ветки… Каждый побег, который не приносит плода, Отец обрезает… Пребудьте во Мне, и Я пребуду в вас. Ветка, отрезанная от куста, не может давать плодов. Тот, кто соединён со Мной, принесёт обильные плоды. Но если кто-то отделится, то станет сухой веткой, которую останется лишь бросить в огонь на сожжение. Потому что без связи со Мной ничего не можете сделать. Поэтому пребывайте во Мне, а потом просите, чего хотите, и будет вам дано.Любите друг друга сильнее, чем любите самих себя… Пусть ваш плод пребывает, и Отец даст вам всё, о чём ни попросите во Имя Моё.
Не говорите: зачем Ты взял к нам предателя? Если Ты всё знаешь, то зачем Ты это сделал? И не спрашивайте, кто он. Это не человек, это сатана. Человек поддался бы Моей силе Спасителя, если бы сатана, который вечно старается исказить Бога, не овладел им. Но человек сам целиком отдался сатане. Он не просто одержимый, но весь уничтожен в сатане.
- А почему, освобождая других одержимых, Ты не освободил его? – спрашивает Иаков Алфеев.
- Ты спрашиваешь, опасаясь за себя. Но не бойся!
- Значит, это могу быть я? – я? – я?
- Замолчите, Я не скажу вам его имени…
- Но почему Ты не победил сатану? Разве не мог?
- Мог. Но чтобы помешать сатане овладеть им, Я должен был бы осудить человеческий род… И кого бы Я тогда искупил?
- Скажи, Господи, скажи, - умоляет Пётр, падая на колени и тряся Иисуса как безумный. – Не я ли это? Не я ли? Ты сказал, что отрекусь от Тебя!
- Нет, Симон Ионин, не ты.
- Тогда кто же?
- Да Иуда Искариот! Неужели не понятно? – крикнул Иуда Фаддей, не владея собой.
- Почему Ты не сказал мне этого раньше? – воскликнул Пётр.
- Хватит. Это сатана! Это сатана! Другого имени нет. Ты куда собрался, Пётр?
- Иду искать его.
- Сейчас же оставь твой плащ и оружие. Или Мне отвергнуть тебя и проклясть?
- Нет, нет! О, мой Господь! – Пётр падает с плачем к ногам Иисуса.
- Я велел вам любить друг друга, но еще и прощать. Вы поняли это? Если в мире есть ненависть, то среди вас должна быть только любовь. Ко всем. Сколько еще предателей встретите в жизни! Но вы не должны платить им злом за зло.  Я первый был предан, но ненависти нет. Мир не может любить того, кто не таков, как он сам. Поэтому и вас не будет любить. Если бы вы принадлежали ему, он любил бы вас, но вы не от мира, потому что Я вас забрал из него, и поэтому мир вас ненавидит. Если Меня преследовали, то и вас будут преследовать… Если бы Я не пришёл и не говорил, они бы не были виноваты, а теперь их греху нет оправдания…
Никто из вас не спрашивает Меня: куда идёшь? Но для вашего блага Я должен уйти, тогда пришлю вам Утешителя. Сейчас больше ничего не могу вам сказать, потому что вы Меня не поймёте… Я вам уже всё сказал…
Теперь оставляю вам Мой мир. Будете притесняемы, но уповайте: Я победил мир!

Он покрывается плащом и выходит, опираясь на Иоанна.
- Не попрощаешься с Матерью?
- Уже попрощался.
Симон зажёг факел и освещает прихожую. Они выходят на улицу и, старательно заперев снаружи калитку, трогаются в путь.
 
4. (20.) Размышление о Тайной Вечере.
 Иисус сказал:
- Из размышления о любви Бога, ставшего Пищей для людей, вытекают четыре урока.
Во-первых: Нужно всегда соблюдать Божий Закон. Закон требовал, чтобы на Пасху ели ягнёнка, как предписано ритуалом, переданным Моисею. Поэтому Я, истинный Сын истинного Бога, не считал Себя освобождённым от выполнения Закона. Я находился на земле, и поэтому должен быть исполнять человеческие обязанности ещё тщательней, чем другие.
Божьи милости не освобождают нас от послушания и усилия в достижении всё большей святости. Если вы сравните самую высокую святость с Божьим совершенством, то поймёте, что и эта святость полна недостатков, поэтому нужны усилия в стремлении к совершенству, как можно более похожему на Божью Святость.
Во-вторых: Нужно признать силу молитвы Марии. Я был Богом, который стал Телом. Моё Тело было без порока. Но всё же я обращался к помощи Марии, которая даже в час жертвы, когда небо закрылось и для Неё тоже, сумела выпросить ангела для Своего Сына. Бедная Матерь для Себя не просила ничего, хотя сама вкусила всей горечи оставленности, а для Меня вымолила силы, чтобы вынести муку Гефсиманского борения и все дальнейшие страдания, каждое из которых должно было искупить очередную разновидность греха.
В-третьих: Владение собой, принятие унижений и возвышенная любовь ко всему творению – эти качества могут иметь лишь те, кто живёт по Закону Любви, проповеданным Мною. Не только проповеданным, но и применяемым в реальности. Вы представить себе не можете, чего Мне стоило сознание того, что на Тайной Вечере рядом со Мной находится предатель…
Современные врачи утверждают, что причиной Моей быстрой смерти было повреждение сердца при бичевании. Моё сердце было ранено уже во время Вечери. Оно разбилось, разбилось от присутствия рядом предателя. Именно тогда началась Моя физическая смерть, а остальные события только ускорили начавшуюся агонию. Я сделал всё, что мог, чтобы пребывать в любви. Даже в Саду я продолжал быть любовью, потому что все Мои 33 года постоянно жил ею. Никогда не добьёшься совершенства прощения и не вытерпишь возле себя виноватого, если ты не жил в любви. Я сумел выдержать рядом с Собой такого великого преступника как Иуда и простить его лишь благодаря тому, что всегда жил любовью.
В-четвёртых: Святое Таинство действует тем результативней, чем достойнее оно принято. Следует постоянно подчинять тело духу, побеждая похоти, стремясь к добродетелям и летя как стрела к совершенству, особенно, к Любви.
Иоанн, который любил Меня как ни один из вас и был чист – добился самого большого преображения. Он стал кем-то вроде орла, который высоко возносится к вековечному Солнцу.
Но горе тому, кто принимает Евхаристию недостойно, особенно, когда на его совести есть тяжёлые грехи. Тогда это становится для него зародышем зла и смерти. Смерти духа и гниения тела, которое в конце концов «лопается», как у Иуды…
Смерть от отчаяния ужасна, это конвульсия души, попавшей в когти дьявола, который душит за горло и отравляет своим ядовитым дыханием. И тот, кто жил по-звериному, умирает как зверь и идёт на вечную погибель, в одно мгновение узнав, что никогда не вернёт того, что сам утратил.

5. (21.) Гефсиманское борение и арест.

Вокруг тихо и темно. Луна начинает освещать дорогу, несмотря на это, факел, который несёт Пётр, очень нужен, так как он освещает лица, по которым видно состояние души идущих.
Лицо Иисуса торжественно и спокойно. Старит его лишь некоторая усталость и появившиеся только что морщинки, которых прежде не было.
Иоанн идёт рядом с Господом. Он выглядит как перепуганный ребенок, ищущий помощи вокруг… С другой стороны идёт Симон, молчаливый, замкнутый в себе, как будто что-то обдумывающий. Держится спокойно и достойно. Остальные всё переживают и шепчутся между собой. У них разные идеи; хотят даже выкрасть и вывезти Иисуса в какое-то надёжное место…
- Иисусе, спаси Себя! – умоляет Иоанн.
- Хорошо, Я спасу.
- Правда? О, мой Боже, благодарю Тебя! Я скажу остальным. А куда мы отправимся?
- Я на смерть. А вы исполнять Божью волю.
- Но Ты сказал, что хочешь спастись!
- Моё спасение в том, чтобы выполнять повеления Отца. Я послушен Ему, поэтому Я спасаюсь. Ну, зачем ты плачешь? Мы ведь никогда не расстанемся.
Симон приближается к Иисусу и спрашивает:
- Господи, Ты всё знаешь; скажи мне, когда это должно случитьтся?
- Когда луна будет почти в самом своём зените на небе.
Симон с болью прибавляет голос:
- Значит, всё напрасно! А у нас с Петром были такие планы! Но мы даже не предполагали, что это Иуда. Я понял это только во время Вечери. А Ты, Господи, неужели ничего об этом не знал?
- Всегда знал, еще до того, как он стал учеником. Поэтому и старался всячески отодвигать его от Себя. Он был предателем и Моим первым убийцей. Я только Иоанну сказал о нём в конце Вечери. Ты скоро увидишься с Гамалиелем?
- Да, а почему Ты спрашиваешь?
- Знаю, что сегодня вечером Гамалиель будет в Бетфаге. Когда дойдём до Гефсимании, пойди к Гамалиелю и скажи ему: «Сейчас ты получишь знак, которого ждёшь двадцать один год». И ничего больше. И сразу возвращайся.
- Но откуда Ты знаешь об этом? О, мой Учитель! Ты даже не можешь иметь удовольствие не знать поступков других людей!
- Хорошо сказал: «удовольствие не знать»! Потому что плохих дел больше, чем добрых. Но Я, однако, вижу и добрые дела, и они Меня радуют.
- Значит, ты знаешь, что…
- Симон, сейчас наступает час скорби. Чтобы это исполнилось, Отец по мере его приближения отбирает у Меня свет. Через минуту Я буду окружён только тьмой и буду видеть одно лишь зло, то есть, человеческие грехи. Вы этого не можете понять. Это мучение, ОГРОМНОЕ МУЧЕНИЕ, сможет понять лишь тот, кто особо будет к этому призван. А поскольку человек – материалист по своей натуре, он будет плакать и переживать Мои раны и физические пытки Спасителя, но не постигнет Моей духовной пытки, которая гораздо более ужасна… Продолжай, Симон, и веди Меня тропами, которыми ведёт тебя дружба со Мной, потому что сейчас Я -  бедняга, теряющий зрение и видящий скорее, галлюцинации, чем реальные вещи…
- Иоанн прижимается и спрашивает:
- Как это, Ты не видишь уже своего Янка?
- Вижу тебя. Но сатана подсовывает мне галлюцинации. Это кошмарные образы и картины страданий. Сегодня вечером всех нас окружают эти адские обманы. Они хотят разбудить во мне страх и сопротивление и прибавить страданий. А вас хотят наполнить нерешительностью и тревогой. В некоторых они пытаются разбудить дурные инстинкты и трусость. А в тех, кто уже принадлежит сатане, возьмёт верх  необычайная перемена: всё зло, которое в них есть, превзойдёт человеческие возможности и достигнет вершины. Говори дальше, Симон.
- Со вторника мы старались узнать, предотвратить, найти помощь.
- И что же вы нашли?
- Почти ничего.  Я даже поругался первый раз с Лазарем, потому что он показался мне безразличным… Ведь он мог бы что-нибудь сделать, но уклонился от этого. Он сказал: «Я должен слушаться Учителя и быть на месте, хотя мне очень тяжело».
- Ну да, это правда. Я поручил ему это.
- Но он все-таки дал мне эти два меча, но какой от них толк против целой банды? Хуза говорит, что не слышал ни о каком заговоре, что каждый сейчас хочет праздновать и ни о чём другом не думает. Иоанна заперлась в своём дворце, а с ней Плавтина, Анна и Ника и обе римские дамы из двора Клавдии. Они молятся, учат детей молиться, плачут.
- А что говорит Манахен?
- Говорит, если что случится, пойдёт за Тобой хоть на смерть.
- Как вы все самоуверенны! Что за гордыня! А  Никодим и Иосиф, они что-нибудь знают?
- Ничего кроме того, что знаю я. Иосиф обвинил их в нарушении Закона, и теперь они от него скрываются. Только Гамалиель и Никодим продолжают его держаться, но Синедрион и от них скрывается. Они устраивают свои незаконные собрания то здесь, то там и в разное время.
- А что говорит Гамалиель?
- Он сказал: «Я точно не знаю, что задумал Кайафа, но сколько уже хороших людей пролило кровь на Сионе!» А когда мы подчеркнули, что Твоя природа Божественна, он с упорством повторил: «Поверю, если увижу знак!» Но, однако, обещал не голосовать против Тебя и удержать от этого других. Не верит, значит, не верит! Ты говоришь, это случится сегодня. А что будет с нами?
- Ты ступай к Лазарю и возьми с собой учеников сколько сможешь, не одних только апостолов. Забери даже тех, колеблющихся. То же самое передай пастухам. Вифания должна стать для вас убежищем. Пусть все, кому страшно, спрячутся там и ждут…
- Но мы Тебя не бросим!
- Не разлучайтесь, потому что по отдельности вы будете ничто. А соединённые вместе всегда будете чем-то.  Обещай Мне это, Симон. Ты человек спокойный, выдержанный, умеешь говорить, у тебя есть влияние даже на Петра. И за многое должен быть Мне благодарен – первый раз напоминаю тебе об этом. Смотри: мы у Кедрона, ты подошёл ко Мне тогда прокажённый, а отошёл  очищенный. Отплати Мне сейчас за это, потому что теперь Я – прокажённый…
- Но, Господи, не говори так!
- Однако это так. Пётр и Мои братья будут убиты горем. Пётр будет чувствовать себя виноватым. А братья… они не осмелятся смотреть на Мою и их Матерь… Поручаю их тебе.
- А что будет со мной, Господи. Ты обо мне не думаешь? Парнишка дорогой, ты посвящён любви. И она поведёт тебя как мать. Я о тебе спокоен, твоё «завтра» Меня не беспокоит. Симон, ты всё понял? Ты обещаешь Мне? До того, как придут те. Спасибо тебе и благословляю!
Подошли все, и Иисус сказал:
- Сейчас я пойду молиться на пригорок и беру с собой Петра, Иоанна и Иакова. Вы же останьтесь здесь. Если что случится, зовите, не бойтесь! Даже волос не упадёт с вашей головы. Молитесь обо Мне. Потрясение будет недолгим, а потом наступит полная радость. Спасибо вам за всё, друзья! Бог вас не оставит…
Иисус пошёл вперёд, и луна освещала его высокую фигуру, делая ее ещё выше и освещая Его красное одеяние и золотые волосы. Они дошли до окружённой оливами поляны, и Иисус сказал:
- Останьтесь здесь, а Я буду молиться там один. Но не спите, вы можете Мне понадобиться. Пожалуйста, молитесь, Мне очень нужна эта помощь.
Иисус выглядит очень изнурённым. Голос у Него тоже утомлённый. Он такой грустный, грустный, грустный…. Пётр обещает:
- Не волнуйся, Учитель. Мы будем бодрствовать и молиться. Прибежим по первому зову.
Иисус отходит, а они сгребают листья и сухие ветки, чтобы разжечь огонь и возле него бодрствовать.
Луна освещает идущего Иисуса, и мне хорошо видно, какая глубокая скорбь отражается на Его Лице. Он идёт, опустив голову, но часто поднимает ее с горьким вздохом и смотрит вокруг. Он подошёл к высокому скальному уступу, который заслоняет Его полностью, и остановился у большого валуна.
Разведя руки, Он погрузился  в долгую горячую молитву, в настоящий разговор со Своим Отцом. Слышу только отрывки фраз:
- Я –Сын Твой… Да, всё, но помогай Мне… Час настал. Всё, что Ты хочешь… Только сжалься над ними… Прошу Тебя: избавь от соблазнов мира, тела и от сатаны. Прошу Тебя, Отче, не ради Себя… Прошу ради человека, Тобой сотворённого, и который превратил в грязь даже свою душу. Я бросаю эту грязь Своё горе и в Свою Кровь, чтобы она преобразилась в непорочную сущность духа, происходящего от Тебя… Нынче город спокоен, а завтра тут будет ад!..
Иисус поворачивается, опирается о скалу, скрещивает руки на груди, смотрит на Иерусалим все более грустно и шепчет:
- Выглядит как снег, а сам весь в грехе…  А скольких Я тут исцелил! Где сейчас все те, кто слушал Мои уроки?
Он опускает голову, и Его слёзы падают на землю. Потом Он выпрямляется, поднимает руки над головой и соединив, потрясает ими. Затем направляется в сторону учеников, сидящих у костра, и видит, что они спят. Пётр опёрся спиной о ствол дерева , руки положил перед собой и клюет носом, борясь с глубоким сном. Иоанн с Иаковом устроились на большом выступающем корне, подстелив сложенные плащи, чтобы было не так твёрдо, но им более неудобно, чем Петру, что не мешает им, однако поддаться сну. Иаков положил голову на плечо Иоанна, а тот опёрся на брата; выглядят так, как будто их нянечка уложила.
- Спите! Не могли бодрствовать со Мною хоть один час? А Мне так нужна сейчас ваша помощь и молитва…
Они просыпаются пристыженные, протирают глаза, бормочут какие-то оправдания: «Это вино… эта еда… Но это пройдёт, и теперь мы будем молиться вслух и тогда уж не заснём».
- Ладно. Молитесь и бодрствуйте, потому что это и вам нужно.
- Да, Учитель, да…
Иисус возвращается на Своё место, а луна освещает Его так ярко, что красное облачение становится как бы серебристым; а Лицо его  выглядит болезненным и постаревшим. Губы Спасителя выражают усталость. Он возвращается к камню медленно, весь ссутулившись. Опускается перед ним на колени, складывает руки, опирается о него головой и молится. В углублении этой скалы рос кустик с мелкими листочками и маленькими белыми цветочками, похожими на мелкие снежинки.
Вскоре Иисус почувствовал их нежное касание и посмотрел на них.
- Вы чисты, - произнёс он, вы Меня жалеете! О, Мама Моя! У Тебя в гроте тоже были такие цветочки, и Ты их любила!
Тут он взорвался плачем. Он присел было на пятки и снова начал молиться. Но, похоже, мысли были слишком мучительны, так как он поднялся, сделал несколько шагов туда и обратно, что-то говоря, чего я не расслышала… Он поднимает Своё Лицо кверху, опускает Его, быстрыми движениями рук протирает глаза, снова вытирает щёки, смахивает волосы с лица как кто-то, находящийся в глубокой скорби. Это невозможно рассказывать, невозможно описать, это надо видеть, чтобы проникнуться Его скорбью.
Он повернулся к Иерусалиму. Потом поднял к небу руки, как бы моля о помощи. Затем снял плащ, будто Ему стало жарко. Он смотрел на него, но что при этом видел? его глаза видели одно лишь страдание, и всё лишь усугубляло его, даже этот плащ, сотканный Мамой. Он поцеловал его со словами «Прости Меня, Мама, прости!» и снова надел. Пытается молиться, чтобы победить отчаяние. но вместе с молитвой возвращаются воспоминания, страхи, сомнения… Проходит целое полчище имён… города… личности… события… Я не успеваю, всё это так быстро. Вся Его евангельская жизнь проходит перед ним и показывает Иуду предателя. Это так мучительно, что он зовёт Петра и Иоанна. Он говорит: «Сейчас уж точно они придут ко Мне, они ведь такие верные!!!» Но никто не приходит. Он зовёт снова. Кажется, Он поражён каким-то видением. Он срывается и бежит к тому месту, где находятся эти трое. Но находит их расположившимися еще удобней и спящими ещё крепче возле нескольких гаснущих среди пепла веток.
- Пётр, Я звал вас три раза! Что вы делаете? Снова спите? Не видите, как сильно Я мучаюсь. Молитесь. Не поддавайтесь телу. Ни один из вас. Помогите Мне…
Но теперь разбудить их трудно. Что-то бормочут спросонок, наконец, садятся, потом встают…
- Никогда со мной такого не случалось, – бормочет Пётр. – Видимо, вино было очень крепкое…  Ты звал нас? Иоанн, собирай ветки, надо разжечь огонь; сейчас мы встанем…
Иаков с Иоанном развели огонь побольше, и он осветил горестное Лицо Иисуса. Оно настолько несчастно, что невозможно смотреть без слёз. Выражает смертельное изнурение. Иисус говорит:
- Друзья Мои! Друзья, душа Моя скорбит смертельно.
Но если бы даже этого не сказал, весь Его вид свидетельствует об этой ужасной скорби. Каждое Его слово было похоже на всхлип.
Но эти трое были чересчур заспаны и глаза их снова слипались… Иисус посмотрел на них и больше не стал упрекать. Он лишь покачал головой и вернулся на прежнее место.
И опять Он молился, раскинув руки крестом. Потом стал на колени, наклонил голову к цветам, молчал… Потом стал причитать и звучно сглатывать, наклоняясь к земле. Всё с большим отчаянием Он призывал Отца.
- О, - взывал Он, - эта чаша слишком горька! Я больше не могу! Не могу! Это выше Моих сил! Я всё мог, только не это… Отец, отведи это от Твоего Сына! Будь Милосерден! Чем Я заслужил это?..
Через минуту Он воскликнул:
- Однако, Отец Мой, не слушай Моего голоса, когда прошу о чём-то против Твоей воли. Не смотри на то, что Я –Твой Сын, ведь Я – лишь Твой слуга. Не Моя, а Твоя воля да будет!
Так Он молился какое-то время. И вдруг вскрикнул. Иисус поднял измученное лицо, помедлил секунду, затем упал лицом на землю и остался в таком положении. Он был как бы человеческим ошмётком, на который навалилась вся тяжесть мирового греха, на который обрушилась вся Справедливость Отца вместе с пеплом, тьмой, желчью и этой страшной, страшной, ужаснейшей вещью, какой является чувство брошенности Богом, в то время как сатана терзает нас… Это удушье, будто тебя хоронят живьём в темнице мира, когда уже не чувствуешь никакой связи с Богом, а лишь сплошную беспомощность, плен, и удары камней собственной молитвы, которая падает на тебя как заострённые шипы или жгучий огонь. Бьёшься в запертое Небо, куда не проникает ни голос, ни взгляд твоей муки. Чувствуешь себя сиротой, оставшимся без Бога… Это безумие, мучение и страх ошибки… Это осознание, что Бог тебя бросил, и ты погиб… Это ад!..
Между мучительными вздохами и стонами Иисус восклицает:
- Нет! Нет! Сгинь!.. Воля Отца, только она, она одна… Твоя воля, Отче! Твоя, а не Моя… Напрасно! У Меня только один Господь - Бог Всевышний. Один закон - послушание. Одна любовь – искупление… У Меня больше нет Матери. Больше нет жизни. Нет божественности. Уже нет предназначения. Ты напрасно Меня искушаешь, дьявол – матерью, жизнью, божественностью, миссией. Моя Мать – это человечество, и Я до того его люблю, что могу отдать жизнь. Жизнь Свою я отдаю Всевышнему Богу всякого живого существа. Мою миссию Я исполняю смертью. У Меня нет ничего, кроме того, чтобы исполнить волю Моего Бога. Вон отсюда, сатана!  В третий раз тебе повторяю! Отец, если можно, пусть эта чаша горечи минует Меня. Но пусть исполнится не Моя, но Твоя воля. Убирайся, сатана. Я принадлежу Богу.
Больше Он уже не говорил ничего, только вздыхал: «Боже! Боже! Боже!» Он призывал Бога каждым ударом сердца, и казалось, что с каждым ударом вытекала кровь. Одежда, покрывавшая плечи, пропиталась ею и потемнела несмотря на яркий свет луны, который всё сглаживал.
Над головой Иисуса появился сгусток света, зависший примерно в метре над Ним, но такой яркий, что Он, продолжая лежать крестом, заметил его сквозь пучки своих, уже целиком промокших от крови, волос и сквозь кровавую пелену в глазах. Он поднял голову… Луна осветила этот несчастный облик, и ангельский свет засиял еще ярче… Эта кровь текущая из тела, свидетельствовала о страшной мучительной агонии. Волосы, брови, усы, борода – всё было в крови. Кровь текла с головы, с шеи, с рук Иисуса, а когда Иисус протянул руки к ангельскому свету, и широкие рукава сползли до локтей, стало видно, что кровь сочится по всей длине рук. Текущие слёзы обозначили две светлые полосы на кровавой маске, в какую превратилось Его лицо.
Иисус снял плащ и стал вытирать руки, лицо, шею, плечи. Но кровавый пот выступал снова. Он много раз прижимал ткань к лицу и каждый раз на ней появлялись темные влажные пятна. Трава под Ним тоже была красной от крови.
Похоже, Иисус уже на грани потери сознания. Он ослабляет одежду на шее, как будто задыхается. Он поднимает руку к сердцу, потом к голове, вытирает рот и шатается. Он добирается до скалы и садится, опершись о нее спиной…  Его руки падают вниз, голова свисает на грудь… Он больше не шевелится, как будто умер…
Ангельский свет медленно уменьшается и будто растворяется в блеске луны. Иисус открывает глаза и с трудом приподнимает голову. Он один. Но выглядит уже лучше. Он поднимает лежащий на траве плащ и снова вытирает лицо, руки, шею, бороду, волосы. Он срывает широкий лист, наполненный росой, и очищает лицо и руки, а потом и голову. Он повторяет это, несколько раз срывая новые листья, пока не устранил следы этого кошмарного пота. Только одежда, особенно на плечах и на краях рукавов, у пояса и возле колен, вся испачкана. Иисус смотрит и качает головой. Он осматривает плащ, сильно испачканный кровью, складывает его и оставляет на камне.
С усилием встаёт на колени и с минуту молится. Опираясь на скалу и немного пошатываясь, Он поднимается и идёт к ученикам. Он очень бледен, но спокоен и, несмотря на всё пережитое, полон божественной красоты.
Все три ученика сладко спят завёрнутые в плащи у погасшего костра. Они дышат глубоко, чуть похрапывают. Иисус зовёт их. Напрасно. Тогда Он наклоняется и сильно встряхивает Петра.
- Что? Кто меня хватает? – вскрикивает он, высунувшись из тёмно-зеленого плаща. Никто не хватает, только Я тебя зову.
- А что, уже утро?
- Нет, но уже надо встать.
Пётр выглядит недоумённым, а Иисус трясёт Иоанна, который издаёт испуганный крик, увидев над собой мраморно-бледное лицо. Он трогает Иакова, и тот вскрикивает:
- Что, уже взяли Учителя?
- Ещё нет, Иаков, - отвечает Иисус. – Но всё встаньте, идёмте, потому что предатель близко.
Полусонные они встают и озираются вокруг: оливы, луна, ветерок, тишина – ничего больше. Они молча идут за Иисусом. Остальные ученики тоже спят у потухшего костра.
- Вставайте, - зовёт Иисус. – Сатана приближается, покажите ему, что сыны Божьи не спят!
- Ладно, Учитель. А где он, Учитель?
- Иисус, а я…
- Что случилось?
Задавая такие вопросы, они накидывают плащи. Едва успели привести себя в порядок, как появился направляемый Иудой отряд с множеством факелов. Это толпа бандитов, переодетых в солдат, разбойники, ведомые демонами. Среди них есть и служители Храма. Все апостолы сбились в кучу в углу сада. Во главе их Пётр, а Иисус остался там, где был. Иуда подходит к Нему, выдержав сильный взгляд Господа и не отступив перед ним. Он подходит к Нему с ухмылкой гиены и целует в правую щёку.
- Друг, ты зачем пришёл? Поцелуем выдаёшь Меня?
Иуда на момент опускает голову, но снова поднимает её… Никакое чувство вины или призыв к раскаянию ему недоступны. Тогда команда с визгом бросается вперёд с верёвками и палками, чтобы схватить апостолов и Христа.
- Кого ищете? – величественно спрашивает Иисус.
- Иисуса Назарея.
- Это Я! – раздаётся громкий голос.
Всему миру - преступному и невинному, природе и звёздам Иисус даёт это искреннее и уверенное свидетельство, будто бы радуясь, что может его дать. Если бы Он послал на них молнию, не произвёл бы большего впечатления. Все падают на землю, как связка рассыпанных палочек. Остались на ногах только Иуда, Иисус и апостолы, которые при виде упавших стражников набираются храбрости. Они подходят к Иисусу и так грозно подступают к Иуде, что ему едва удаётся увернуться от меча Симона, от града камней и палок, запущенных в него апостолами, перебежать через Кедрон и скрыться в темноте.
- Встаньте, Еще раз спрашиваю, кого ищете?
- Иисуса из Назарета.
- Я уже сказал вам, что это Я! Поэтому оставьте всех этих в покое. Отложите мечи и колья, потому что я не разбойник. Я всегда был среди вас, почему же тогда вы не взяли Меня? А теперь ваш час и час сатаны…
В этот момент Пётр бросился на человека, который готовил верёвки, чтобы связать Иисуса, и, неловко ткнув мечом, отсёк стражнику ухо, которое повисло, сильно кровоточа. Поднялся страшный крик и ругань.
- Оставьте оружие. Приказываю вам! Если бы Я хотел, Меня бы защитили воинства ангелов. А ты – Он повернулся к раненому, - будь исцелён! – И, приложив ухо к ране, исцеляет его.
Апостолы что-то там кричали… Мне неловко, но так было… Один говорил одно, другой что-то  другое. Один кричал: нас предали! Другой: Кто бы мог подумать! А третий убежал, крича от страха…
А Иисус остался один. Он и стражники… Так начался Его путь…


6. (22.) Суды над Спасителем.

I. У Анны
Начался мучительный путь каменистой тропой к Кедрону, оттуда другой тропой к городу. И тут же началось жестокое обращение с Пленником.
Иисус был связан по руки и в поясе, будто какой-нибудь опасный безумец. Концы веревок были доверены одержимым и пьяным от ненависти людям, которые дёргали Его во все стороны, как какую-то тряпку, брошенную на растерзание стае псов. Хотя псов, наверно, можно было бы ещё как-то оправдать… Но это были люди, хотя лишь по названию, потому что кроме вида в них не было ничего человеческого.
Чтобы было больней, они придумали  связать его двумя противоположными верёвками: одной – на запястьях, раня их и травмируя своей колючестью, а другой – в поясе, прижав локти к поясу и сдавив верхнюю часть желудка, придавая боль печени и почкам, на которых оказался огромный узел. Тот, кто держал концы верёвки, каждый раз, ударяя ими, кричал: «Тпру… Вперед! Пошёл!..», добавляя к этому пинки, стараясь ударить Мученика сзади под колени. Тогда Иисус шатался и лишь потому не падал, что Его держали верёвки. Но когда Иисуса тянули вправо за верёвку, которой были связаны руки, а одновременно дёргали влево той, что была на поясе, тогда избежать ударов о стволы и выступы было невозможно.  И вот, получив более сильный пинок, Он тяжко упал, стукнувшись о перила мостика через Кедрон. Из разбитых губ брызнула кровь, Иисус поднял связанные руки, пытаясь утереть стекающую на бороду кровь; но как беззащитная овечка был совершенно безгласен.
В это время стали собираться люди. Они подбирали у потока камешки и камни, кидая ими снизу в такую удобную мишень. Переход через мостик был узок, и люди, теснясь, мешали друг другу. Камни попадали Иисусу в голову и в плечи, доставалось не только Иисусу, но и Его конвоирам, которые отвечали на это, отбрасывая камни и тыча в нападающих кольями. Но всё это было направлено на то, чтобы снова бить Господа по голове  и шее. Мосток кончился быстро, теперь узкая уличка заслонила всё, так что свет луны не проникал туда, а большинство факелов уже погасло.  Но ненависть освещала несчастного Мученика, а Его высокий рост тому способствовал: ведь Он был выше всех. Поэтому легко было Его бить и хватать за волосы, заставляя резко откидывать голову назад. Тогда в лицо Ему выплёскивали смесь нечистот, попадавших Ему в рот и заливавших глаза, ослепляя их и вызывая боль.
Достигли предместья Офель, где Господь совершил множество добрых дел. Крики толпы будят спящих. Но если женщины, потрясённые, убегают с криками ужаса, то мужчины, как раз те, кто получил помощь и был исцелён, либо равнодушно отворачиваются, либо поддаются ненависти, бросая ругательства и угрозы и даже присоединяясь к толпе нападающих. Дьявол действует вовсю…
Когда подошли к стенам города, ворота были уже открыты и вооружённые солдаты всматриваются, откуда этот шум, готовые, при необходимости, действовать. Там также находятся Иоанн и Пётр. Видимо, они опередили толпу и теперь стоят под самой стеной, но закрыли головы плащами. Когда Иисус проходит мимо, Иоанн открывает своё бледное испуганное лицо, это видно в последнем блеске луны. Пётр не решается открыться, однако выступает вперёд…  Иисус смотрит на них с улыбкой и бесконечной добротой. Пётр возвращается в своё укрытие надломленный и постаревший. Иоанн смело остаётся на своём месте, а когда орущая толпа их минует, он подходит к Петру, берёт его за локоть и вводит в город.
Я слышу крики солдат, слышу возгласы удивления, ругательств и боли. Кто-то ругается, что ему помешали спать, кто-то другой осмеивает евреев за склонность к скандалам, кто-то сочувствует Пленнику, который всегда был так добр. А ещё кто-то воскликнул:
- Лучше бы я сам умер, чем видеть Его в таких руках. Он великий! Есть только две ценности: Иисус и Рим.
- Во имя Юпитера! – восклицает кто-то  старший рангом. – Мне не нужны проблемы. Пойду к командиру, пусть сам всем этим займётся. Не хочу, чтобы меня отправили воевать с германцами. Евреи воняют, они лукавы и вероломны, но тут хотя бы есть уверенность, что будешь жив. Скорей бы уж кончилась эта служба, у меня невеста в Помпее! – и т.д.
Иисуса ведут к Анне, который живёт на территории храма. Открывают  какую-то высокую калитку в стене и пропускают всех через неё, а потом через другие входы, которые после толпы запирают. Проходят через широкую усадьбу, потом еще вход, и новая усадьба, волокут Иисуса по трём ступенькам и наконец входят в богатый зал, где уже ждет старец в священническом облачении.
- Бог с тобой, Анна! – приветствует его командир банды. – Вот тебе обвиняемый.
Вручаю Его тебе, чтобы Израиль освободился от вины.
- Да благословит тебя Господь за твою верность и мужество. Ты кто?
- Я Иисус из Назарета, Учитель и Христос. Ты ведь знаешь Меня, я не действовал в темноте.
- В темноте – нет. Но учил тёмной науке. Храм имеет право и обязанность опекать души сыновей Авраама.
- Души? Священник израильский, можешь ли ты сказать, что трудился для малых или великих душ этого народа?
- А Ты? Что Ты для них сделал?
- Что Я сделал? К чему ты спрашиваешь? Весь Израиль может свидетельствовать. От Иерусалима до самой маленькой деревушки даже камни могут рассказывать, что Я сделал. Вернул зрение слепым, слух глухим. Хромые и парализованные начали ходить. Я очищал прокажённых, особенно от их грехов. Я воскрешал умерших, не только их тела, но и души. Я поддерживал бедных, а сам остался бедняком, хоть золото текло через Мои руки. Я отёр слёз больше, чем вы все вместе взятые, богачи. Наконец, Я дал богатство, которому нет названия: знание Закона и Бога… Всё это сделал Я.
- Ты понимаешь, что обвиняешь сам себя? Ты говоришь о проказе, приводящей к порче отношений с Богом, что не отмечено у Моисея (грех), а значит, унижаешь его, отмечая пробелы в его Законе…
- Говорю лишь, что грех страшнее телесной проказы, это проказа души.
- Ты смеешь утверждать, что можно отпускать грехи! И как Ты это делаешь?
- Если вы верите, что вина отпускается, если применить немного воды и пожертвовав козла, то что может сделать Мой плач, Моя Кровь и Моя воля?
- Но ты ведь жив. Где же тогда Твоя Кровь?
- Пока жив. Но умру, потому что так написано в Небе, написано на земле в Книге  Пророков и написано в сердцах; в твоём сердце, в сердцах Кайафы и Синедриона, потому что эти сердца не могут простить Мне Моей доброты.
- Ты говоришь, что мы жадны и не знаем заповеди любви.
- А разве это не так? Почему вы убиваете Меня? Потому что опасаетесь, что Я вас выдам. О, не бойтесь! Моё Царство не в этом мире. Я оставляю власть вам. Предвечный знает, когда надо будет сказать «хватит». И тогда упадёте, поражённые молнией.
- Дорас умер от гнева, а не от молнии.
- Бог ждал его с молнией на другой стороне.
- Ты смеешь так говорить мне, его родственнику?
- Я – Истина. А Истина никогда не уменьшается.
- Ты гордец и безумец.
- Нет, Я всего лишь искренен. Ты ставишь Мне в вину, что оскорбляю тебя. Но ведь вы все ненавидите друг друга. Сейчас вас объединила только ненависть ко Мне. Но завтра, когда убьёте Меня, вы еще больше возненавидите друг друга. Я учил любви. Учил милосердию. Так в чём же вы Меня обвиняете?
- В том, что учил новому учению.
- О, священник! В Израиле полно новых учений: у ессеев своё, у саддукеев – своё, у фарисеев – своё. У каждого своя тайна… Для одних это удовлетворение эмоций, для других – золото, для третьих – власть. У каждого свой божок. Но не у Меня. Я держусь попранного Закона Моего Отца, Вековечного Бога, и, надрывая легкие, проповедовал Его десять Заповедей, чтобы напомнить их людям.
- Безобразие! Богохульство! Это Ты говоришь мне, священнику? Разве у Израиля нет Храма? Или нас угнетает Вавилон? Отвечай!
- Угнетает, и ещё сильней! Храм есть, но это только здание. Бога там нет. Он ушёл из Своего осквернённого дома. Но зачем ты задаёшь Мне столько вопросов, если вы уже решили осудить Меня на смерть?
- Мы не убийцы. Мы имеем право убить только, если вина доказана. Но я хочу Тебя спасти. Скажи мне только одну вещь, и я Тебя освобожу. Где Твои ученики? Если выдашь их мне, будешь свободен. Назови мне имена их всех, и прежде всего, тех, тайных. Скажи: Никодим, он Твой? А Иосиф? А Гамалиель? А Елиазар? Ну… Говори, говори. Ведь знаешь, что я могущественен: могу тебя убить или спасти.
- Ты – грязь. И шпионство Я оставляю грязи. А Я – Свет. (Один из охранников ударил Спасителя плёткой.) Я – это Свет, А Свет – это Истина. Я открыто говорил миру, проповедовал в синагогах и в храме, где собираются иудеи. Скрытно Я не говорил ничего. Повторяю, зачем Меня спрашиваешь? Спрашивай тех, кто Меня слушал. Они всё знают.
Другой негодяй отвешивает пощечину, заорав:
- Ты так отвечаешь первосвященнику? 
- Я говорю Анне. А первосвященник – Кайафа… Я говорю с почтением к его возрасту. Почему же ты Меня бьёшь?
Анна говорит:
- Пойду к Кайафе. Держите Его здесь, пока не будет нового приказа. Но пусть ни с кем не разговаривает. Иисус не сказал ничего, даже Иоанну, который осмелился стать в дверях, не обращая внимания на охранников. Но Господь без слов что-то ему велел, потому что Иоанн вышел и больше там не появлялся. Иисус остался один среди конвоя. Его хлестали верёвкой, плевали, издевались, пинали, дёргали за волосы, пока не пришёл слуга с распоряжением привести Его в дом Кайафы.

 II. У Кайафы.
Тогда связанного и униженного Господа вывели и повели через портик и двор, где большая толпа грелась у костра, потому что ночь была холодная и дул ветер. Били там также Пётр с Иоанном, смешавшиеся с этой враждебной толпой. Проходя мимо, Иисус посмотрел на них с лёгкой улыбкой на распухших от ударов губах.
Долгий путь среди портикам и коридорам, усадьбам и галереям… Какие же жилища были у этих служителей Храма! Но за ограду дома первосвященника люди уже входить не стали. Пришлось им остаться возле костра у Анны. Поэтому Иисус оказался один среди стражников и священников. Он вошёл в просторный зал, где вдоль трёх стен стояло множество скамей, а посредине на возвышении стояло три сидения.
Когда Иисус уже входил в зал, появился равви Гамалиель. Стражники дёрнули Иисуса, чтобы уступил дорогу гостю. Гамалиель шёл, прямой как посох. Проходя мимо Иисуса, он замедлил шаг и, едва шевеля губами, не обращая ни на кого внимания спросил:
- Кто Ты? Скажи мне.
А Иисус прошептал в ответ:
- Читай пророков и найдёшь ответ. Первый знак у них. А второй скоро будет. 
Гамалиель обернул вокруг себя плащ и переступил порог. За ним вошёл Иисус. Гамалиель сел на скамью, а Иисуса подтолкнули на середину зала и поставили перед Кайафой. Это была личность поистине отвратительная. Стали ждать, когда войдут все члены Синедриона.  Несколько мест ещё пустует.
- А где Елиазар? Где Иоанн? – спрашивает Кайафа.
- Они отказались прийти, – с поклоном ответил писарь. – Я записал.
- Всё записывай! Они за это ответят! Что могут сказать об этом человеке члены Совета?
- Прошу слова! В моём доме Он нарушил субботу!
- Обвиняемый, это правда?
Иисус молчит.
- Я видел, как Он общался с отъявленными грешниками. Выдавая Себя за пророка, Он устроил из своего укрытия притон греха, где принимал даже язычниц. Со мной тогда были Седок, Калашебона и Наум. Вы подтвердите, что я говорю правду?
- Правда! Правда!
- Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Он использовал любую возможность, чтобы высмеять нас. Добился, что люди нас больше не любят.
- Ты слышишь? Оскорблял нас!
Иисус молчит.
- Он находится под влиянием сатаны. Он родом из Египта и занимается чёрной магией.
- Это серьёзное обвинение. Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Твоя деятельность была нелегальной, Ты сам это знаешь. Ты заслуживаешь смерти. Говори!
Иисус молчит.
- Нелегально это наше собрание. Пошли, Симон, уходим! – громко обращается Гамалиель к своему сыну – 35-летнему мужчине.
- Что ты, равви, успокойся!
- Я уважаю закон, а  вы поступаете против него. И я вас обвиню в этом публично.
- И Гамалиель выходит со своим сыном, прямой как посох. От этого возникает небольшое замешательство, чем пользуются Никодим и Иосиф.
- Гамалиель прав, - говорит Никодим. - Время и место этого собрания выбраны незаконно, а обвинения не обоснованы. Его нельзя обвинять ни в каком нарушении Закона. Я – Его друг и могу присягнуть, что Он всегда признавал Закон.
- И я тоже, - говорит Иосиф. – А чтобы не подписываться под убийством, я накрываю голову плащом и ухожу.
Но Кайафа кричит:
- Что вы говорите! Вот пришли свидетели, вы их послушайте!
Входят два преступных типа. Бегающие глаза, мерзкие пренебрежительные взгляды, вульгарные движения.
- Говорите.
- Это незаконно, чтобы говорили вместе! – восклицает Иосиф.
- Я первосвященник и я приказываю. Молчать!
Иосиф ударил кулаком о стол и крикнул:
- Пусть на тебя спадёт огонь с неба! С этой минуты знай, что Иосиф старший – твой враг и друг Христа! Я сейчас пойду к претору предупредить его, что вы убиваете без разрешения Рима.
Он стремительно  выходит, оттолкнув молодого писаря, который попытался его задержать. Никодим вышел более спокойно, ничего не сказав. Выходя, он прошёл мимо Иисуса и взглянул на Него…
Снова шум. Все боятся Рима, а вину снова сваливают на Иисуса.
- Всё из-за Тебя! Ты, портящий самых лучших! Всех портишь!
Иисус молчит.
- Пусть говорят свидетели! – кричит Кайафа.
- Он, он использовал э… э… Забыли мы, как это называется…
- Может быть, тетраграму?
- О, её, её! Да, да! Он вызывал умерших. Учил нарушать субботу и осквернять алтарь. Клянёмся! Говорил, что хочет разрушить Храм, чтобы при помощи бесов снова отстроить его за три дня.
Кайафа спустился со своего возвышения и подошёл к Иисусу. Маленький, жирный, гадкий – он выглядел как жаба перед цветком.  Потому что Иисус, пусть раненный, с кровоподтёками, испачканный, со спутанными волосами – всегда выглядел прекрасно и величественно.
- Ты не отвечаешь на такое множество обвинений? Безобразие! Говори. Объясни всё это!
Иисус молчит.
- Тогда скажи мне как первосвященнику, заклинаю Тебя во Имя Бога живого! Скажи, Ты – Христос, Сын Божий!
- Ты сам сказал! Это Я. И увидишь Сына Человеческого, сидящего справа от Отца Всемогущего, когда сойдёт с Неба на облаках. Вообще, зачем ты Меня спрашиваешь? Три года я говорил публично. Ничего Я не говорил скрытно. спрашивай тех, кто Меня слушал. Они тебе скажут, что Я говорил и что делал.
Один из конвоиров, державших Господа, ударил Его по губам (снова потекла кровь) и закричал: Так Ты, дьявол, отвечаешь первосвященнику?
А тихий Иисус ответил как вначале:
- Почему ты Меня бьёшь, если Я говорю правду7 Повторяю, Я – Христос, Сын Божий. Я не могу отрицать то, что являюсь Высшим Извечным Священником. Только Я ношу истинный рационал (украшение в виде нагрудной дощечки) с надписью «Учение и Правда». И буду Верен этому до смерти, позорной в глазах мира, но святой в глазах Бога, пока не произойдёт благословенное Воскресение. Я помазан как Первосвященник и Царь. Сейчас возьму Свой  скипетр и очищу им Свое гумно. Этот храм будет разрушен и восстанет новый и святой. Потому что этот поддался разрушению, и Бог оставляет его на волю судьбы.
- Богохульство! – визжат все.
- В три дня Ты отстроишь, одержимый безумец?
- Не этот храм, а Мой восстанет заново. Храм Бога  живого, святого… трижды святого!..

6. (22.) Суды над Спасителем.

II. У Анны
Начался мучительный путь каменистой тропой к Кедрону, оттуда другой тропой к городу. И тут же началось жестокое обращение с Пленником.
Иисус был связан по руки и в поясе, будто какой-нибудь опасный безумец. Концы веревок были доверены одержимым и пьяным от ненависти людям, которые дёргали Его во все стороны, как какую-то тряпку, брошенную на растерзание стае псов. Хотя псы, наверно тут ещё были бы более оправданы… Но это были люди, хотя лишь по названию, потому что кроме вида в них не было ничего человеческого.
Чтобы было больней, они придумали  связать его двумя противоположными верёвками: одной – на запястьях, раня их и травмируя своей колючестью, а другой – в поясе, прижав локти к поясу и стиснув верхнюю часть желудка, придавая боль печени и почкам, на которых оказался огромный узел. Тот, кто держал концы верёвки, каждый раз, ударяя ими, кричал: «Тпру… Вперед! Пошёл!..», добавляя к этому пинки, стараясь ударить Мученика сзади под колени. Тогда Иисус шатался и лишь потому не падал, что Его держали верёвки. Но когда Иисуса тянули вправо за верёвку, которой были связаны руки, а одновременно дёргали влево той, что была на поясе, тогда избежать ударов о стволы и выступы было невозможно.  И вот, получив более сильный пинок, Он тяжко упал, стукнувшись о перила мостика через Кедрон. Из разбитых губ брызнула кровь, Иисус поднял связанные руки, пытаясь утереть стекающую на бороду кровь; но как беззащитная овечка был совершенно безгласен.
В это время стали собираться люди. Они подбирали у потока камешки и камни, кидая ими снизу в такую удобную мишень. Переход через мостик был узок, и люди, теснясь, мешали друг другу. Камни попадали Иисусу в голову и в плечи, доставалось не только Иисусу, но и Его конвоирам, которые отвечали на это, отбрасывая камни и тыча в нападающих кольями. Но всё это было направлено на то, чтобы снова бить Господа по голове  и шее. Мосток кончился быстро, теперь узкая уличка заслонила всё, так что свет луны не проникал туда, а большинство факелов уже погасло.  Но ненависть освещала несчастного Мученика, а Его высокий рост тому способствовал: ведь Он был выше всех. Поэтому легко было Его бить и хватать за волосы, заставляя резко откидывать голову назад. Тогда в лицо Ему выплёскивали смесь нечистот, попадавших Ему в рот и заливавших глаза, ослепляя их и вызывая боль.
Достигли предместья Офель, где Господь совершил множество добрых дел. Крики толпы будят спящих. Но если женщины, потрясённые, убегают с криками ужаса, то мужчины, как раз те, кто получил помощь и был исцелён, либо равнодушно отворачиваются, либо поддаются ненависти, бросая ругательства и угрозы и даже присоединяясь к толпе нападающих. Дьявол действует вовсю…
Когда подошли к стенам города, ворота были уже открыты и вооружённые солдаты всматриваются, откуда этот шум, готовые, при необходимости, действовать. Там также находятся Иоанн и Пётр. Видимо, они опередили толпу и теперь стоят под самой стеной, но закрыли головы плащами. Когда Иисус проходит мимо, Иоанн открывает своё бледное испуганное лицо, это видно в последнем блеске луны. Пётр не решается открыться, однако выступает вперёд…  Иисус смотрит на них с улыбкой и бесконечной добротой. Пётр возвращается в своё укрытие надломленный и постаревший. Иоанн смело остаётся на своём месте, а когда орущая толпа их минует, он подходит к Петру, берёт его за локоть и вводит в город.
Я слышу крики солдат, слышу возгласы удивления, ругательств и боли. Кто-то ругается, что ему помешали спать, кто-то другой осмеивает евреев за склонность к скандалам, кто-то сочувствует Пленнику, который всегда был так добр. А ещё кто-то кричит:
- Лучше бы я сам умер, чем видеть его в таких руках. Он великий! Есть только две ценности: Иисус и Рим.
- Во имя Юпитера! – восклицает кто-то  старший рангом. – Мне не нужны проблемы. Пойду к командиру, пусть сам всем этим займётся. Не хочу, чтобы меня отправили биться с германцами. Евреи воняют, они лукавы и вероломны, но тут хотя бы есть уверенность, что будешь жив. Скорей бы уж кончилась эта служба, у меня невеста в Помпее! – и т.д.
Иисуса ведут к Анне, который живёт на территории храма. Открывают  какую-то высокую калитку в стене и пропускают всех через неё, а потом через другие входы, которые после толпы запирают. Проходят через широкую усадьбу, потом еще вход, и новая усадьба, волокут Иисуса по трём ступенькам и наконец входят в богатый зал, где уже ждет старец в священническом облачении.
- Бог с тобой, Анна! – приветствует его командир банды. – Вот тебе обвиняемый.
Вручаю Его тебе, чтобы Израиль освободился от вины.
- Да благословит тебя Господь за твою верность и мужество. Ты кто?
- Я Иисус из Назарета, Учитель и Христос. Ты ведь знаешь Меня, я не действовал в темноте.
- В темноте – нет. Но учил тёмной науке. Храм имеет право и обязанность опекать души сыновей Авраама.
- Души? Священник израильский, можешь ли ты сказать, что трудился для малых или великих душ этого народа?
- А Ты? Что Ты для них сделал?
- Что Я сделал? К чему ты спрашиваешь? Весь Израиль может свидетельствовать. От Иерусалима до самой маленькой деревушки даже камни могут рассказывать, что Я сделал. Вернул зрение слепым, слух глухим. Хромые и парализованные начали ходить. Я очищал прокажённых, особенно от их грехов. Я воскрешал умерших, не только их тела, но и души. Я поддерживал бедных, а сам остался бедняком, хоть золото текло через Мои руки. Я отёр слёз больше, чем вы все вместе взятые, богачи. Наконец, Я дал богатство, которому нет названия: знание Закона и Бога… Всё это сделал Я.
- Ты понимаешь, что обвиняешь сам себя? Ты говоришь о проказе, приводящей к порче отношений с Богом, что не отмечено у Моисея (грех), а значит, унижаешь его, отмечая пробелы в его Законе…
- Говорю лишь, что грех страшнее телесной проказы, это проказа души.
- Ты смеешь утверждать, что можно отпускать грехи! И как Ты это делаешь?
- Если вы верите, что вина отпускается, если применить немного воды и пожертвовав козла, то что может сделать Мой плач, Моя Кровь и Моя воля?
- Но ты ведь жив. Где же тогда Твоя Кровь?
- Пока жив. Но умру, потому что так написано в Небе, написано на земле в Книге  Пророков и написано в сердцах; в твоём сердце, в сердцах Кайафы и Синедриона, потому что эти сердца не могут простить Мне Моей доброты.
- Ты говоришь, что мы жадны и не знаем заповеди любви.
- А разве это не так? Почему вы убиваете Меня? Потому что опасаетесь, что Я вас выдам. О, не бойтесь! Моё Царство не в этом мире. Я оставляю власть вам. Предвечный знает, когда надо будет сказать «хватит». И тогда упадёте, поражённые молнией.
- Дорас умер от гнева, а не от молнии.
- Бог ждал его с молнией на другой стороне.
- Ты смеешь так говорить мне, его родственнику?
- Я – Истина. А Истина никогда не уменьшается.
- Ты гордец и безумец.
- Нет, Я всего лишь искренен. Ты ставишь Мне в вину, что оскорбляю тебя. Но ведь вы все ненавидите друг друга. Сейчас вас объединила только ненависть ко Мне. Но завтра, когда убьёте Меня, вы еще больше возненавидите друг друга. Я учил любви. Учил милосердию. Так в чём же вы Меня обвиняете?
- В том, что учил новому учению.
- О, священник! В Израиле полно новых учений: у ессеев своё, у саддукеев – своё, у фарисеев – своё. У каждого своя тайна… Для одних это удовлетворение эмоций, для других – золото, для третьих – власть. У каждого свой божок. Но не у Меня. Я держусь попранного Закона Моего Отца, Вековечного Бога, и, надрывая легкие, проповедовал Его десять Заповедей, чтобы напомнить их людям.
- Безобразие! Богохульство! Это Ты говоришь мне, священнику? Разве у Израиля нет Храма? Или нас угнетает Вавилон? Отвечай!
- Угнетает, и ещё сильней! Храм есть, но это только здание. Бога там нет. Он ушёл из Своего осквернённого дома. Но зачем ты задаёшь Мне столько вопросов, если вы уже решили осудить Меня на смерть?
- Мы не убийцы. Мы имеем право убить только, если вина доказана. Но я хочу Тебя спасти. Скажи мне только одну вещь, и я Тебя освобожу. Где Твои ученики? Если выдашь их мне, будешь свободен. Назови мне имена их всех, и прежде всего, тех, тайных. Скажи: Никодим, он Твой? А Иосиф? А Гамалиель? А Елиазар? Ну… Говори, говори. Ведь знаешь, что я могущественен: могу тебя убить или спасти.
- Ты – грязь. И шпионство Я оставляю грязи. А Я – Свет. (Один из охранников ударил Спасителя плёткой.) Я – это Свет, А Свет – это Истина. Я открыто говорил миру, проповедовал в синагогах и в храме, где собираются иудеи. Скрытно Я не говорил ничего. Повторяю, зачем Меня спрашиваешь? Спрашивай тех, кто Меня слушал. Они всё знают.
Другой негодяй отвешивает пощечину, заорав:
- Ты так отвечаешь первосвященнику? 
- Я говорю Анне. А первосвященник – Кайафа… Я говорю с почтением к его возрасту. Почему же ты Меня бьёшь?
Анна говорит:
- Пойду к Кайафе. Держите Его здесь, пока не будет нового приказа. Но пусть Он ни с кем не разговаривает.
Иисус не сказал ничего, даже Иоанну, который осмелился стоять в дверях невзирая на охранников. Но Господь без слов что-то ему повелел, потому что Иоанн вышел и больше там не появлялся. Иисус остался один среди конвоя. Его хлестали верёвкой, плевали, издевались, пинали, дёргали за волосы, пока не пришёл слуга с распоряжением отвести Его в дом Кайафы.

 II. У Кайафы.
Тогда связанного и униженного Господа вывели и повели через портик и двор, где большая толпа грелась у костра, потому что ночь была холодная и дул ветер. Там находились также Пётр с Иоанном, смешавшиеся с этой враждебной толпой. Проходя мимо, Иисус посмотрел на них с лёгкой улыбкой на распухших от ударов губах.
Долгий путь по портикам и коридорам, усадьбам и галереям… Какие же жилища были у этих служителей Храма! Но за ограду дома первосвященника люди уже входить не стали. Пришлось им остаться возле костра у Анны. Поэтому Иисус оказался один среди стражников и священников. Он вошёл в просторный зал, где вдоль трёх стен стояло множество скамей, а посредине на возвышении располагалось три сидения.
Когда Иисус уже входил в зал, появился равви Гамалиель. Стражники дёрнули Иисуса, чтобы уступил дорогу гостю. Гамалиель шёл, прямой как скала. Проходя мимо Иисуса, он замедлил шаг и, едва шевеля губами, не обращая ни на кого внимания, спросил:
- Кто Ты? Скажи мне.
А Иисус прошептал в ответ:
- Читай пророков и найдёшь ответ. Первый знак у них. А второй скоро будет. 
Гамалиель обернул вокруг себя плащ и переступил порог. За ним вошёл Иисус. Гамалиель сел на скамью, а Иисуса подтолкнули на середину зала и поставили перед Кайафой. Это была личность поистине отвратительная. Стали ждать, когда войдут все члены Синедриона.  Несколько мест ещё пустует.
- А где Елиазар? Где Иоанн? – спрашивает Кайафа.
- Они отказались прийти, – с поклоном ответил писарь. – Я записал.
- Всё записывай! Они за это ответят! Что могут сказать об этом человеке члены Совета?
- Прошу слова! В моём доме Он нарушил субботу!
- Обвиняемый, это правда?
Иисус молчит.
- Я видел, как Он общался с отъявленными грешниками. Выдавая Себя за пророка, Он устроил из своего укрытия притон греха, где принимал даже язычниц. Со мной тогда были Седок, Калашебона и Наум. Вы подтвердите, что я говорю правду?
- Правда! Правда!
- Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Он использовал любую возможность, чтобы высмеять нас. Добился, что люди нас больше не любят.
- Ты слышишь? Ты оскорблял нас!
Иисус молчит.
- Он находится под влиянием сатаны. Он родом из Египта и занимается чёрной магией.
- Это серьёзное обвинение. Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Твоя деятельность была нелегальной, Ты сам это знаешь. Ты заслуживаешь смерти. Говори!
Иисус молчит.
- Нелегально это наше собрание. Пошли, Симон, уходим! – громко обращается Гамалиель к своему сыну, 35-летнему мужчине.
- Что ты, равви, успокойся!
- Я уважаю закон, а  вы поступаете против него. И я вас обвиняю в этом публично.
- И Гамалиель выходит со своим сыном, прямой как скала. От этого возникает небольшое замешательство, чем пользуются Никодим и Иосиф.
- Гамалиель прав, - говорит Никодим. - Время и место этого собрания выбраны незаконно, а обвинения не обоснованы. Его нельзя обвинять ни в каком нарушении Закона. Я – Его друг и могу присягнуть, что Он всегда признавал Закон.
- И я тоже, - говорит Иосиф. – А чтобы не подписываться под убийством, я покрываю голову плащом и ухожу.
Но Кайафа кричит:
- Что вы говорите! Вот пришли свидетели, вы их послушайте!
Входят два преступных типа. Бегающие глаза, мерзкие пренебрежительные взгляды, вульгарные повадки.
- Говорите.
- Это незаконно, чтобы говорили вместе! – восклицает Иосиф.
- Я первосвященник и я приказываю. Молчать!
Иосиф ударил кулаком о стол и крикнул:
- Пусть на тебя спадёт огонь с неба! С этой минуты знай, что Иосиф старший – твой враг и друг Христа! Я сейчас пойду к претору предупредить его, что вы убиваете без разрешения Рима.
Он стремительно  выходит, оттолкнув молодого писаря, который попытался его задержать. Никодим вышел более спокойно, ничего не сказав. Выходя, он прошёл мимо Иисуса и взглянул на Него…
Снова шум. Все боятся Рима, а вину снова сваливают на Иисуса.
- Всё из-за Тебя! Ты, портящий самых лучших! Всех портишь!
Иисус молчит.
- Пусть говорят свидетели! – кричит Кайафа.
- Он, он использовал э… э… Мы забыли, как это называется…
- Может быть, тетраграму?
- О, её, её! Да, да! Он вызывал умерших. Учил нарушать субботу и осквернять алтарь. Клянёмся! Говорил, что хочет разрушить Храм, чтобы при помощи бесов снова отстроить его за три дня.
Кайафа спустился со своего возвышения и подошёл к Иисусу. Маленький, жирный, гадкий – он выглядел как жаба перед цветком.  Потому что Иисус, пусть раненный, с кровоподтёками, испачканный, со спутанными волосами – всегда выглядел прекрасно и величественно.
- Ты не отвечаешь на такое множество обвинений? Возмутительно! Говори. Объясни всё это!
Иисус молчит.
- Тогда скажи мне как первосвященнику, заклинаю Тебя во Имя Бога живого! Скажи, Ты – Христос, Сын Божий?
- Ты сам сказал! Это Я. И увидишь Сына Человеческого, сидящего справа от Отца Всемогущего, когда сойдёт с Неба на облаках. Вообще, зачем ты Меня спрашиваешь? Три года я говорил публично. Ничего Я не говорил скрытно. Спрашивай тех, кто Меня слушал. Они тебе скажут, что Я говорил и что делал.
Один из конвоиров, державших Господа, ударил Его по губам (снова потекла кровь) и закричал: Так Ты, дьявол, отвечаешь первосвященнику?
А тихий Иисус ответил как и раньше:
- Почему ты Меня бьёшь, если Я говорю правду? Повторяю, Я – Христос, Сын Божий. Я не могу отрицать то, что являюсь Высшим Извечным Священником. Только Я ношу истинный рационал (украшение в виде нагрудной дощечки) с надписью «Учение и Правда». И буду верен этому до смерти, позорной в глазах мира, но святой в глазах Бога, пока не произойдёт благословенное Воскресение. Я помазан как Первосвященник и Царь. Сейчас возьму Свою лопату и очищу гумно. Этот храм будет разрушен и восстанет новый и святой. Потому что этот поддался разрушению, и Бог оставляет его на волю судьбы.
- Богохульство! – визжат все.
- В три дня Ты отстроишь, одержимый безумец?
- Не этот храм, а Мой восстанет заново. Храм Бога  живого, святого… трижды святого!..
- Будь ты проклят! – возобновляются крики.
Кайафа возвышает свой петушиный голос и театральным жестом разрывает на себе льняную одежду со словами:
- Какие ещё нужны свидетельства?! Он сказал богохульство! Итак, что будем делать?
Все единогласно отзываются:
- Он должен умереть!
С выражением презрения и возмущения  люди выходят из зала, оставляя Иисуса в распоряжении стражи и своры лжесвидетелей. Грязной повязкой из тряпья Ему завязали глаза, стали дёргать за волосы, давать пощечины, плевать и бить кулаками. Еще Его таскают из стороны в сторону за связанные руки так, чтобы Он ударялся о столы, о скамейки и стены. И при этом спрашивают: «Угадай, кто Тебя ударил?» Много раз Ему подставляют подножки, чтобы Он упал, а потом уморительно хохочут, глядя, как Он связанными руками пытается помочь Себе встать. И так тянутся целые часы, пока, наконец, изнурённым палачам захотелось отдохнуть. Тогда Иисуса через множество двориков отвели в какую-то каморку. Он проходил мимо Петра, который грелся у костра, взглянул на него, но тот отвёл взгляд. Иоанна там не было, наверно пошёл к Никодиму.
Занялся хмурый зеленоватый рассвет. Выдан приказ привести Узника в зал на теперь уже законное собрание. Именно в этот момент Пётр в третий раз клялся, что не знает проходящего мимо Христа. В зеленоватом  свете раннего утра синяки на бледном лице Господа выглядели еще больше, а глаза страдающего за мир Иисуса, были еще более впалыми и остекленевшими.
И тут петух наполнил воздух своим призывным пением. При виде Иисуса все замолчали, только слышно было осипший голос Петра:
- Клянусь, что не знаю Его!
И в ответ на этот решительный возглас, будто раскатистый шельмовский смех, раздалось пение петуха. Пётр вскочил, чтобы убежать прочь, и оказался прямо напротив Иисуса, который взглянул на него с такой безмерной жалостью и болью, что при виде этого у меня сжалось сердце. Пётр зарыдал и кинулся прочь, шатаясь, словно пьяный. Он убежал вслед за выходящими слугами и скрылся во мраке улицы.
Господа привели в зал и повторили Ему провокационный вопрос: «Во Имя Бога истинного скажи нам, Ты – Христос?» А когда Он подтвердил, снова приговаривают Его к смерти и велят отвести к Пилату.
Иисус выходит, окружённый всеми своими врагами, а Анна и Кайафа остаются. Он проходит кварталами, в которых столько раз проповедовал и исцелял. Затем выходит на улицы города, Его скорее волокут, нежели ведут в розовом свете утренней зари.

У Пилата.

Вижу, что Иисуса ведут окольным путём только для того, чтобы доставить Ему больше страданий  - через площади, мимо магазинов и постоялых дворов, где полно людей, прибывших на праздник. И тут в Сопровождаемого начинают швырять гнилыми овощами, звериным помётом, и внешность Иисуса по мере загрязнения всевозможными отбросами всё больше меняется. Его волосы, уже немного приглаженные и приведённые в порядок после кровавого пота, потемнели и растрепались. Всклоченные и покрытые  соломой и нечистотами, они спадают Ему на глаза.
Люди, пришедшие на рынок что-то купить или продать, побросали всё, чтобы из любопытства следовать за Осуждённым. Слуги толпами выскакивают с постоялых дворов, не обращая внимания на возмущение хозяев.
Орущая толпа всё увеличивается. Кажется, что какая-то неизвестная эпидемия охватила этих людей: их сердца переполнила жестокость, лица становились всё более дикими, зеленевшими от ненависти и красневшими от гнева; рты их искривлял волчий вой, глаза, полные злости, покраснели и стали косить как у сумасшедших. Лишь Иисус оставался всё таким же, хоть и был покрыт нечистотами и изменился от синяков и ссадин.
На повороте дороги, где процессия должна была идти медленнее, воздух прошил крик:
- Иисус!
Это был пастух Элия, который пробивал себе дорогу, размахивая огромной веткой. Старый, могучий, грозный и сильный, он сумел добраться до самого Учителя. Но толпа, ошарашенная непредвиденной трудностью, снова уплотнилась вокруг Иисуса и отшвырнула того, кто хотел пробиться.
- Учитель! – крикнул пастух.
- Иди… Матерь… Благословляю тебя!
Идущие двинулись дальше. Как вода, после встречи с препятствием разливается ещё шире, так и толпа, ещё громче шумя, заполнила широкую улицу между двумя холмами, в конце которой возвышаются прекрасные дворцы знатных господ.
Снова вижу храм на вершине холма. Мне стало ясно, что этот лишний круг по городу, которым вели Иисуса, был проделан с целью увеличить число Его преследователей и выставить Его перед всем Иерусалимом, чтобы каждый мог унизить Его. Путь этот закончился там же, где и начался.
Но вот из одного дворца галопом выезжает рыцарь. В пурпурном облачении, верхом на белом арабском коне, с красивой осанкой, грозно поднятым обнажённым мечом, он похож на архангела. Когда рысак копытами расчищает себе путь среди сутолоки, пурпурная, украшенная золотом, завеса на лице всадника откинулась, и я узнала Манахена.
- Убирайтесь! – кричит он. – Как вы смеете нарушать покой тетрарха!
Понятно, что он кричал лишь для того, чтобы разогнать толпу и пробраться к Иисусу…
- Дайте-ка мне взглянуть на этого человека…  Расступитесь, а то позову стражу!
Испуганные люди расступились, и Манахен пробрался к группе служителей храма, ведущих Иисуса.
- Ну-ка, прочь! У тетрарха больше слуг, бестолочи! С дороги! Я хочу говорить с Ним!..
Он создал проход, отпихнув мечом самого рьяного конвоира.
- Учитель!
- Спасибо тебе, но уходи! Да хранит тебя Бог!
Произнося эти слова, Он связанными руками сделал жест благословения. Толпа свистит с расстояния, но едва Манахен отъехал, мстит Пленнику тем, что осыпает Его градом камней и нечистот.
Солнце начинает припекать, когда все направляются к башне Антонии, стены которой видны издалека. И вдруг слышится душераздирающий женский крик:
- О, мой Спаситель! Всевышний, возьми Себе мою жизнь за Него!
Иисус поворачивает голову. Это на террасе красивого дома в окружении слуг и служанок Иоанна Хуза вместе с маленькими Марией и Матвейкой в мольбе простирают к небу руки. Но Небо сегодня не слышит молитв. Только Иисус благословляет их.
- Смерть! Смерть богохульнику и подстрекателю! Смерть его друзьям!... – орут люди и бросают камни на высокую террасу, даже когда на ней уже никого не осталось.
Все идут вперёд и вперёд, под гору. Иерусалим подставляет солнцу пустые дома, оставленные из-за ненависти целого города к своему Спасителю. Целая когорта римских воинов выбегает из "Антонии" с копьями, направленными на сборище, которое с воплями разбегается. Посреди дороги остаётся Иисус, окруженный стражниками и еврейскими старейшинами.
- Что это за человек? Что за бунт? Вы ответите за это перед Римом! – громко говорит один из сотников.
- Он по нашим законам достоин смерти.
- А какое вы имеете право на меч и кровь? – сурово спрашивает старший сотник, истинный римлянин. Он говорит это с таким презрением и возмущением, будто обращается к жалким рабам на галерах.
- Мы знаем, что не имеем права. Мы зависим от Рима и верны этому…
- Ха-ха-ха! Слышишь, Лонгин! Они верны! Они зависят! Бестолочи! Я бы вас наградил стрелами из моего лука!
- Такая смерть для них была бы слишком благородной. Их бы лучше на кол!  – отвечает Лонгин.
Еврейские старейшины задыхаются от злости. Но им надо добиться своего, поэтому они молчат, притворяясь, что не поняли оскорбления. Они кланяются сотникам и просят, чтобы Иисус предстал перед Пилатом, чтобы тот осудил Его и приговорил в соответствии со всем известной римской справедливостью.
- Ах! Ах! Ты только послушай их! Они стали мудрей Минервы… Проходите вперёд! Кто вас там знает… Вы как вонючие шакалы. Лучше, чтобы сзади вас не было. Вперёд!
- Мы не можем.
- Почему? Обвиняемый должен стоять перед судом вместе с обвинителем. Так диктует Рим.
- Языческий дом для нас является нечистым, а мы уже перед праздником очистились.
- О, мерзавцы! Войти в дом – это вас запятнает, а убить единственного еврея, который является человеком, это вас не осквернит? Ладно. Тогда стойте здесь. И ни шагу вперед, а то мы взденем вас на копья! Декурия (десятка) – с Обвиняемым, а остальные – с этой смердящей, плохо вымытой командой!
Иисус вошёл в преторий в окружении десяти вооружённых солдат. Впереди шли два сотника. Иисуса остановили в широком атрии, откуда через колышущуюся от ветра занавеску был виден внутренний двор. Сотники вышли через одну из дверей, и потом вернулись с губернатором, одетым в белую тогу, с наброшенным на неё пурпурным плащом. Это было его официальное облачение. Он вошёл небрежной походкой со скептической ухмылкой на бритом лице. В ладони он разминал кедровый листок и с наслаждением нюхал его. Он подошёл к солнечным часам, посмотрел на них, бросил несколько крошек ладана на жаровню, лежащую у подножья фигуры божка, приказал подать кедровой воды и сполоснул горло. Поправил вьющийся чуб перед зеркалом из светлого металла. Казалось, он забыл об Осуждённом, который ждал его приговора. Даже у камней могло лопнуть терпение. Поскольку атрий был открыт и приподнят на три ступеньки над преддверьем, которое выходило на дорогу и тоже имело три ступеньки, иудеи видели всё и содрогались от  возмущения, но не смели этого проявлять, боясь копий и плёток.
Наконец, обойдя место широко вокруг, Пилат направился к Иисусу, поглядел на Него и спросил сотников:
- Это он?
- Да, Он.
- Пусть сюда придут обвинители.
Он уселся в кресло, стоящее впереди. Над его головой висели римские регалии: золотистый орёл и буквы S.P.Q.R. Крылья орла были раскинуты, а буквы означали «Сенат с римским народом».
- Они не могут приблизиться, чтобы не оскверниться.
- Ну, что ж! Тем лучше! Не придётся сбрызгивать эссенцией, чтобы избавиться от их козлиной вони. Пусть только станут ближе, вот тут, достаточно. Следите, чтобы не вошли, ведь они сами не хотели. Этот человек может стать для них поводом для бунта.
Один из солдат побежал передать приказ римского прокуратора. Остальные, красивые как скалы, выстроились перед атрием на равных расстояниях.
Покорно кланяясь, вперёд вышли иудейские старейшины и остановились на площади перед атрием перед тремя ступенями преддверья.
- Говорите, только коротко. Вы уже провинились, расшумевшись ночью и насильно заставив открыть ворота. Я всё проверю, и тогда вы ответите за нарушение распорядка.
Тут Пилат встал и двинулся в их сторону.
- Мы пришли, чтобы представить тебе как наместнику божественного кесаря наше обвинение, предъявленное вот Ему.
- В чём Его обвиняете? Вроде не похож на опасного.
- Если бы не был вредителем, мы бы Его к тебе не привели, - увлечённые обвинением, они подступили ближе.
- Отодвиньте этих людей. Они должны стоять в шести шагах от нижних ступеней. Две центурии – к оружию!
Сотня солдат быстро выстроилась на верхней внутренней ступени, повернувшись спинами к атрию, а сотня других заняла место во дворе перед входом в дом Пилата. Стали видны разъярённые лица иудеев, злобно глядящих вверх сквозь вооруженную преграду, которая – плечом к плечу – держала оружие остриём к убийцам.
- Какое же обвинение вы Ему предъявляете?
- Он совершил преступление против закона отцов.
- И из-за этого вы морочите мне голову? Берите Его себе и судите по вашим законам.
- Мы не можем приговаривать к смерти. Иудейский закон с почтением склоняется перед совершенным римским законом. Как подчинённые Риму мы нуждаемся в помощи…
- С каких это пор вы стали мёдом и маслом?.. Но вы верно сказали, о, мастера вранья! Вы нуждаетесь в Риме, чтобы избавиться от Того, с Кем у вас проблемы. Я вас понял!
Пилат смеётся, глядя на небо, открывающееся за белым мрамором.
- Ну, так скажите, какое преступление Он совершил против ваших законов?
- Нам стало известно, что Он возбуждает беспорядки в нашем народе, запрещает платить подать кесарю, говоря, что Он – Христос, еврейский царь.
- Пилат обращается к Иисусу, которого солдаты, будучи за него спокойны, оставили без стражи.
- Ты – иудейский царь?
- Ты от себя это спрашиваешь, или под влиянием других?
- Какое мне дело до Твоего царства! Я что – еврей? Твой народ отдал Тебя на мой суд. Что Ты сделал? Знаю, что Ты покладист, ну, так скажи. Это правда, что Ты стремишься царствовать?
- Моё царство не от этого мира. Если бы оно было таковым, мои слуги боролись бы за Меня. Но Моё царство не земное. Тебе хорошо известно, что Я не стремлюсь к власти.
- Да, правда, мне это известно. Но Ты, однако, не отрицаешь, что Ты – царь.
- Да, Я – царь. Я для того пришёл на землю, чтобы свидетельствовать об Истине. Кто ценит истину, тот слушает Мой голос.
- Но что есть истина? Ты философ? Она не спасает от смерти, и поэтому Сократ умер.
- Но она способствует доброй жизни и даже доброй смерти. Она помогает перейти в другую жизнь, не предавая человеческих добродетелей.
- О, Юпитер! – Какое-то мгновение Пилат смотрит на Иисуса с восхищением. Но тут же возвращается к выражению саркастичного скептика. Он показывает, что устал, отворачивается, а затем обращается к евреям:
- Не нахожу в Нём никакой вины.
Толпу начинает беспокоить риск лишиться зрелища. Люди кричат:
- Он бунтарь! Он святотатствовал! Он подстрекал к бунту! Он отказывался чтить кесаря! Он притворяется пророком, а сам никакой не пророк! Он колдует! Пришёл из Галилеи, чтобы здесь баламутить людей! Смерть Ему! Смерть!
- Ты из Галилеи? – спрашивает Пилат Иисуса. – Слышишь, как Тебя обвиняют? Объяснись!
Но Иисус молчит. Пилат задумывается.
- Пусть одна центурия отведёт Его к Ироду.  Пусть он Его рассудит. Я признаю закон Ирода и уже сейчас подписываюсь под его приговором. Ступайте!
Иисус, окружённый сотней солдат, снова проходит через город и опять встречает Иуду, которого перед этим встретил на рынке. Он смотрит на предателя с жалостью.
Теперь людям труднее толкать Иисуса и бить Его палками, но камней и отбросов, со звоном бьющихся о каски солдат и ударяющих Узника, предостаточно.

У Ирода.

При входе в величественный дворец Ирода Иисус видит Хузу, который не осмеливается взглянуть на Него и, закрыв голову плащом, убегает.
И вот Он уже в зале перед Иродом. А следом за Ним входят фарисеи, чтобы лжесвидетельствовать, они здесь чувствуют себя свободно. Всего лишь один сотник и четверо солдат сопровождают Пленника. Ирод встаёт со своего трона и обходит вокруг Иисуса, слушая тем временем обвинения. Он усмехается и поддевает. Затем изображает доброжелательность и почтение, которые не трогают Божественного Мученика, как не трогали Его издёвки. 
- Я знаю, что Ты велик. Я интересовался Тобой и радовался, что Хуза – Твой друг, а Манахен – ученик. Сам я занят царством…  Но хочу Тебе кое-что сказать и попросить прощения. Взгляд Иоанна и его голос неотступно со мной и обвиняет меня. Ты – святой, который уничтожает грехи мира. Так отпусти мне грехи, Христос!
Иисус молчит.
- Мне сказали, что Ты пророчествовал о конце храма и Иерусалима. Но разве этот храм не вечен, раз он был воздвигнут Предвечным?
Иисус молчит.
- Ты что, околдован? Или утратил свою силу? Или сатана лишил Тебя дара речи? Или он Тебя бросил?
Ирод громко смеётся. Затем отдаёт приказ. Слуги приносят на носилках большого гончего пса со сломанной ногой, который жалобно скулит, и вводят мальчика-идиота с большой головой и текущей слюной.
Фарисеи убегают при виде принесённого пса, крича о святотатстве.
А Ирод, притворный и ехидный, объясняет:
- Это любимый пёс Иродиады. Ей привезли его из Рима. Вчера он сломал себе лапу, а она плачет. Вели, чтобы он выздоровел! Сделай чудо!
Иисус смотрит на него хмуро и молчит.
- Я Тебя обидел? Тогда вот Тебе этот. Он человек, хотя мало чем отличается от животного. Дай ему ум. Ты, «мудрость Отца»! Ничего не отвечаешь?
Иисус смотрит ещё суровее и продолжает молчать.
- Он слишком измучен и стеснён веревками. Дайте Ему вина и женщин. Развяжите Его.
Иисуса развязали. В эту минуту множество слуг вносят амфоры и чаши. Входят также ничем не прикрытые танцовщицы. Единственное, во что одеты эти гибкие фигуры, это разноцветные ленты, покрывающие бёдра. И это всё. Они - африканки, поэтому бронзовые и гибкие как газели. Они заводят молчаливый соблазнительный танец.
Иисус отодвигает кубок с вином и закрывает глаза, не говоря ни слова. Все смеются, глядя на это.
- Возьми которую хочешь. Живи! Научись жить… - искушает Ирод.
Но Иисус стоит как скала. Он скрестил руки на груди, зажмурился и не дрогнет даже тогда, когда нагие танцовщицы трутся об Него.
- Хватит! Я обошёлся с Тобой как с Богом, а Ты не сумел этого оценить. Я обратился к Тебе как к человеку, и этого Ты тоже не принял. Ты - помешанный. Итак, дайте Ему белую одежду. Наденьте на Него, чтобы Понтий Пилат знал, что я признал Его сумасшедшим. Сотник, скажи проконсулу, что Ирод приветствует его и чтит Рим. Идите!
Иисуса снова связали и увели, надев на Него поверх красного шерстяного платья в белую тунику до колен.

Снова у Пилата.

Итак все отправились снова к Пилату. Теперь центурия с трудом пробивается сквозь толпу, которая не устала ждать перед дворцом – странно видеть здесь столько людей, когда сам город выглядит совершенно безлюдным.
Иисус видит здесь целую группу пастухов вместе с группой галилеян, среди которых узнаёт Алфея из Каны и Иосифа – брата Иуды и Иакова, а поодаль стоит, спрятавшись за колонну, Иоанн. Иисус улыбается им всем. Но что они могут сделать среди этого орущего моря ненависти!
Сотник приветствует Пилата и предаёт ему суть дела.
- Опять здесь? Ну, проклятые евреи! Что ж, веди Обвиняемого ко мне.
Он свысока обращается к толпе:
- Евреи, слушайте! Вы привели ко мне этого Человека, обвиняя Его в подстрекании толпы. Я исследовал Его в вашем присутствии и не нашёл в Нём никакой вины. Ирод тоже не нашёл и отослал Его ко мне. Он не достоин смерти. Рим высказался. Однако предлагаю вам взамен Варавву. Этого же приговариваю к сорока ударам бича, и с Него довольно.
- Нет! Нет! Мы не хотим Варавву. Смерть Иисусу! И смерть позорную! Освободи Варавву и казни Назорея!
- Но он и так будет предан бичеванию, разве этого мало? Ведь наказание бичеванием  очень сурово, от него можно умереть! Что он сделал плохого? Я не нахожу в Нём никакой вины. Поэтому я освобожу его! 
- Распни! Распни Его! Смерть Ему! Ты выгораживаешь бандитов! Язычник! Ты сам дьявол!
Толпа внизу бурлит. Первый ряд солдат настолько сдавлен, что не может применить оружие. Но второй, спускаясь по ступеням, выставляет копья и поддерживает товарищей.
- Предайте Его бичеванию, - приказывает Пилат сотнику.
- Сколько ударов?
- Сколько сочтешь нужным… Дело кончено! Мне всё это надоело! Иди!
Четверо солдат ведут Иисуса во двор за атрием. Он весь выложен мрамором, а посредине стоит высокая колонна около трёх метров высотой, из которой торчит железный штырь длиной не меньше метра с кольцом на конце. К этому штырю привязали Иисуса с вытянутыми над головой руками. Его раздели. Он остался только в коротких полотняных штанишках и в сандалиях на ногах. Руки связаны на запястьях и подтянуты к кольцу настолько, что, хоть Он был и высокий, но едва опирался о пол подошвами ног.
[Где-то я читала, что эта колонна была такая низкая, что Иисус стоял возле неё склонившись. Пусть, будет так. Но я передаю, как увидела].
Перед Иисусом и сзади Него встали два палача с характерными еврейскими лицам. Они были вооружены бичами, сплетёнными из семи кожаных полосок с оловянными молоточками на концах и собранными в рукоять. Они начали бить ритмично, как будто выполняя какое-то упражнение – один спереди, другой сзади – так, что всё туловище Иисуса было целью бичевания. Четверо солдат, которым был Он поручен, принялись равнодушно играть в кости вместе с тремя другими, которые подошли. Голоса играющих сливались со звуком бичей, которые сперва шипели как змеи, а потом бухали как камни, падающие на натянутую кожу барабана, когда ударяли это несчастное тело, такое щуплое и бледное, и оно покрывалось полосками, сначала багровыми, потом синеющими, и, наконец, набухшими тёмной кровью. Кровь обильно стекала из ран и ссадин. Больше всего их было на туловище и на животе, хотя хватало ударов и по рукам и ногам и даже по голове: не уязвлённого места не было.
Он страдал без жалоб… И, если бы не держала верёвка, наверняка бы упал. Но Он не упал и не вскрикнул. Только голова свесилась на грудь, будто в обмороке.
- Эй, вы! Остановитесь! Я ведь должен убить живого! – закричал в шутку один из солдат.
Палачи остановились и вытерли пот.
- Мы устали, - говорят они. – Заплатите нам, чтобы было на что выпить для укрепления.
- Чёрт вас возьми! Ладно, держите!
И десятник кинул каждому из палачей по монете.
- Ну, вы и потрудились! Он выглядит как мозаика. Тит говорит, что это именно Его любил Александр. Надо известить, чтобы он Его оплакал. Давайте теперь развяжем.
Его развязали, и Иисус рухнул на землю как мёртвый. Так Его и оставили, периодически расшевеливая ногой, чтобы проверить, издаёт ли Он стоны. Но Иисус молчал.
- Умер, что ли? Разве это возможно? Ведь Он молодой и – говорят - ремесленник,  а, оказывается, нежный как барышня.
- Я Им займусь, - говорит один из солдат. Он усаживает Иисуса, опирая Его спиной о колонну, на ней остаются следы крови… Потом он идёт к фонтану, набирает кубок воды и выливает её на бесчувственного Иисуса, приговаривая:
- Вода цветочкам полезна.
Иисус глубоко вздохнул, Он хочет встать, но еще не открывает глаз и остается в таком положении.
- О, хорошо! Вот уж, красавчик! Вот бы тебя девушка увидела!
Но Иисус тщетно опирается руками о мостовую и борется с Собой, пытаясь встать.
- Ну, быстро! Что, ослабел? Сейчас Тебе помогу! – восклицает другой солдат и древком своей алебарды ударяет Иисуса по лицу. Он попадает между костью правой щеки и носом. Из носа течёт кровь, Иисус открывает глаза. Он зашевелился, но взгляд у Него бессознательный. Он утирает кровь рукой и с огромным усилием встаёт.
- Теперь убирайся!
Его все окружают. Иисус послушен. Он ничего не говорит. Когда Он наклоняется за одеждой – а только Ему известно, насколько это больно, потому что при каждом движении раны ещё больше расширяются – солдат пинает одежду ногой и отталкивает её подальше. А когда Иисус, шатаясь, идёт за ней, тот снова откидывает её в другое место. Иисус ужасно страдает, но не произносит ни слова, а солдаты издевательски смеются.
Наконец Он оделся. Он надел также короткую тунику от Ирода, которая с одной стороны была чистой. Одел её, видимо, для того, чтобы прикрыть свой красный хитон, вчера ещё такой красивый, а сегодня забрызганный нечистотами и пропитавшийся в Гефсимании  кровавым потом. А прежде чем надеть короткую тунику, Он вытер лицо, сбрызнутое водой, и таким образом очистил его от пыли и плевков. И этот несчастный святой Лик представился чистым, только помеченным синяками и мелкими ссадинами. Он поправил Себе растрёпанные волосы и бороду, движимый врождённой потребностью выглядеть аккуратно.
Потом Он присел на солнце. Потому что бедного Иисуса бил озноб, и этот озноб был от поднявшейся температуры. Его обессилила потеря крови, отсутствие еды и столько пройденного пути.
Ему снова связали руки в том месте, где уже был красный браслет от содранной кожи.
- А что теперь? Что будем с Ним делать? Надоело мне всё это!
- Погоди! Евреи ведь хотели царя, ну так давайте дадим им его! – подал идею один. Он выбежал в соседний двор, из которого вернулся с пучком побегов дикого боярышника, ещё по-весеннему гибких, хотя длинные шипы были уже тверды и остры. Стилетом обрезали листья и цветы, свернули в кольцо и втиснули на несчастную голову. Но эта варварская корона спала Ему на шею.
- Не подходит, нужно сделать поменьше. Сними её.
Её сняли, царапая щёки, угрожая повредить глаза и вырывая при этом волосы. Теперь получилась слишком тесная, хотя её пытались натянуть, вонзая шипы в голову, но она не держалась. Тогда её выкинули, снова вырвав волосы. И, наконец, подходящая. Спереди была тройная ветка с шипами, а сзади, где концы этих веток сходились, получился настоящий узел из шипов, которые впились в затылок.
- Как же Тебе красиво! Натуральная бронза и свежие рубины! Посмотрись-ка, царь, в мой шлем!
- Но царю подобает ещё пурпур и скипетр. В сарае есть трость, а в уборной – красная хламида. Принесите быстро!
Итак, на плечи Спасителя набросили красную драную тряпицу, били Его тростью по голове, а потом вложили трость Ему в руку и, кланяясь перед Ним, произносили:
- Приветствуем Тебя, Царь иудейский!
И после этого закатывались смехом. Иисус позволил им всё. Он позволил посадить Себя на «троне» - это была какая-то кадушка, перевёрнутая кверху дном, видимо служившая поилкой для коней. Он, не говоря ни слова, принял удары и издевательства. Только смотрел… И этот взгляд был так мягок и так наполнен болью, что это трудно было вынести.
Солдаты прервали своё развлечение лишь из-за строгого окрика командира, который велел им снова выстроиться перед Пилатом. Иисус вошёл в атрий в этой короне, в красной накидке и с тростью.
- Слушайте, Иудеи. Вот человек. Я Его наказал. И теперь позвольте Ему уйти.
- Нет! Нет! Мы хотим Его видеть! Здесь, снаружи! Покажи нам этого богохульника!
- Ладно, выведите Его, только осторожно.
Когда Иисуса поставили среди солдат, Пилат указал на Него рукой и сказал:
- Вот  Человек! Вот ваш Царь! Чего ещё хотите?
Солнце освещает человеческие лица, но люди ли это? Нет, это бешеные гиены. Они воют, сотрясают кулаками и требуют смерти…
Иисус стоит, выпрямившись. Никогда Он не выглядел так благородно, как сейчас, даже тогда, когда творил великие чудеса. Он так божественен, что одного взгляда на Него достаточно, чтобы назвать Его Богом. Но сделать это могли только люди, а в Иерусалиме сегодня были одни дьяволы…
Иисус бросает взгляд на толпу, ищет и среди многих враждебных лиц находит дружеские. Но сколько? Может быть, двадцать друзей среди тысяч врагов. И несчастный Спаситель, тронутый такой оставленностью, склоняет голову. Из глаз Его падает слеза, затем вторая…
Но плач Иисуса пробуждает не сочувствию, а, наоборот, ещё большую яростную ненависть. Иисус возвращается в атрий, а Пилат обращается к толпе:
- Ну что? Дайте Ему уйти. Этого требует справедливость.
- Нет! Смерть Ему! Распни Его!
- Я даю вам Варавву.
- Нет! Христа!
- Ну так возьмите Его сами и распните, потому что я в Нём не нахожу такой вины, за которую надо это сделать.
- Он назвал Себя Сыном Божьим. По нашему закону Он достоин смерти за такое богохульство.
Пилат задумывается. Он садится, смотрит… Смотрит на Иисуса и спрашивает:
- Это правда? Ответь мне.
Иисус молчит.
- Откуда Ты? И кто такой Бог?
- Бог – это Всё.
- Но что это значит: «Всё»? Кем является это «Всё» для того, кто умирает? Бога нет. А я есть.
Иисус молчит.
- Служанка Клавдии Прокулы спрашивает, можно ли войти, принесла от неё письмо.
- Ещё тут женщин не хватало. Ладно, пусть войдёт.
Вошла римлянка и передала восковую табличку. Пилат читает и говорит:
- Она тут советует мне не делать этого убийства. Ты что, правда, кто-то больший, чем колдун? Боюсь Тебя!
Иисус молчит.
- Ты что, не знаешь, что я могу Тебя освободить или распять?
- Не было бы у тебя никакой власти, если бы не дана была тебе свыше. Поэтому больше виноваты те, кто отдал Меня тебе.
Пилат чувствует себя как на иголках. И хочет, и не хочет. Он боится Божьей кары, боится наказания от Рима и боится мести иудеев. Он выходит вперед и кричит:
- Нет в Нём вины!
- Кто выдаёт себя за царя, тот враг кесаря, а ты хочешь освободить Назорея, значит, ты тоже враг кесаря. Мы доведём это до него!
Пилат боится людей.
- Значит, вы хотите Его смерти? Так пусть кровь этого Праведника падёт на вас!
И он омыл руки на глазах народа, который кричал:
- Кровь Его на нас и на детях наших! Мы этого не боимся! На крест Его! На крест!
Пилат позвал раба и велел ему написать на листке, прикреплённом к дощечке: «Иисус Назорей, Царь Иудейский». Он показал это народу.
- Нет, на так! Ты напиши, что Он Сам Себя так назвал!
- Что написал, то написал! – громко крикнул Пилат. Он встал, протянул руку и возгласил:
- Ты пойдёшь на крест! Сотник, приготовь крест!
Он вышел, больше не оборачиваясь ни к орущей толпе, ни к бледному Осуждённому.
Иисус остался в атрии в окружении солдат ждать креста.

Предатель Иуда Искариот

Я вижу Иуду. Он один, одет в желтую одежду с красным шнуром на поясе. Внутренний голос говорит мне, что недавно взяли Иисуса, а Иуда сразу же убежал, и теперь его раздирают разные мысли. Он похож на бешеного дикого зверя, гонимого сворой псов. Любое движение ветра в ветвях, любой скрип на дороге, любой всплеск воды в ручье заставляют его вскакивать и подозрительно озираться, будто кто-то его пытается схватить. Он качает склонённой головой, изгибает шею, озираясь, будто хочет кого-то увидеть и сам этого боится.
Свет луны создаёт подобие человеческой тени, из-за чего Иуда вытаращил от ужаса глаза, отпрянул, на миг остановился, а потом побежал куда попало, прячась в каких-то улочках, пока новый шум или тень не спугнут его и не погонят в другую сторону.
Он бегает как сумасшедший до тех пор, пока рёв толпы не убеждает его, что он возле дома Кайафы. Тогда он хватается за голову и сгибается, словно это не крики, а камни, летящие в него, и снова убегает, убегает. И в этом бегстве попадает на улочку, ведущую прямо к Горнице. Он осознаёт это только тогда, когда оказывается прямо перед ней, возле маленького родника при дороге. Журчание воды в небольшом бассейне, слабый свист ветра, который в этом закутке похож на стенание, - всё это чудится ему плачем Преданного и жалобой Истязаемого. Тогда он затыкает уши, чтобы не слышать, и бежит с зажмуренными глазами, чтобы не видеть этих дверей, через которые он недавно вышел, чтобы привести вооружённую свору, чтобы схватить Иисуса.
Так вслепую он бежит и натыкается на бродячего пса. Это первая собака в моих видениях. Огромный, серый ощетинившийся пёс, который грозно рычит и готов броситься на предателя. Иуда открывает глаза и видит два блестящих бельма и белые клыки из разинутой пасти, что выглядит как какая-то бесовская усмешка.
Он издаёт крик ужаса, а пёс воспринимает это как явную угрозу и бросается на него и валит в придорожный песок. Перепуганный Иуда оказывается то снизу, то сверху. Когда зверь оставил свою добычу, посчитав её, видимо, неспособной к дальнейшей борьбе, у Иуды текла кровь от укусов в двух или трёх местах, а его плащ был изрядно порван.
Особенной была рана на щеке – на том самом месте, в которое предатель поцеловал Иисуса. Щека кровоточила, и кровь пачкала светлую одежду Искариота. Видя, что пёс удаляется, он прохрипел ему вслед:
- Вельзевул!
И с криком снова бросился бежать. И пёс снова погнался за ним и какое-то время гнал его. Наконец, он добрался до мостика перед Гефсиманией, забежал в воду, чтобы отбиваться камнями. Он не обратил внимания, что вода здесь доходила ему до середины лодыжек, моча ему одежду, склонившись, он пил взахлёб и обмыл себе кровоточащую и саднящую щёку.
Наконец он выходит на берег, но видно, что ещё боится пса и не отваживается вернуться в город. Он идёт дальше и оказывается у входа в оливковый сад. Узнав это место, он кричит: «Нет! Нет!» Но какая-то сатанинская сила тащит его всё дальше. Он ищет место, где взяли Иисуса, и видит вытоптанную тропинку, где трава утоптана множеством ног, а также пятна крови на песке, наверно, Малхея. Значит, это здесь произошло предательство.
Он смотрел и смотрел, затем дико вскрикнул и отскочил назад.
- Эта кровь! Эта кровь! – завопил он, неизвестно кому показывая на неё пальцем. И в свете рассвета он выглядел как сумасшедший. Глаза воспалены, а сбившиеся волосы, почти стоят дыбом на его голове. Травма щеки искривила ему рот. Подранное, окровавленное, мокрое и грязное платье делает его похожим на бродягу. А плащ тоже порванный и грязный, свисает с его плеча как тряпка. Но он заворачивается в него, крича:
- Эта кровь! Эта кровь!
Как будто она стала морем, готовым его поглотить. Он упал назад, ударившись головой о какой-то камень. Закричал в ужасе:
- Кто там?
Он оглянулся, но никого не было. Он сорвался с места, а кровь капала на загривок и все больше пачкала одежду. Уже казалось, что на шее у него красная верёвка.
Он идёт дальше и находит под маслиной следы костра. Похоже, он думает о том, что здесь был Иисус, потому что кричит: «Вон! Вон отсюда!» Он выставляет руки, как будто кого-то отталкивает. Он убегает и попадает на скалу борения (Иисуса). Уже почти светло, и он видит плащ Иисуса, оставленный на скале. Он узнаёт его. Хочет дотронуться, но боится. И хочется и колется. Но этот плащ его притягивает.
- Нет! Нет! – стонет он, но затем восклицает: - К чёрту! Да, я хочу его коснуться! Я не боюсь!..
Говорит, что не боится, а сам стучит зубами от страха. Наконец он берёт плащ и смеётся каким-то мрачным сатанинским смехом. Он восклицает:
- Уже не боюсь Тебя, Христос! Я боялся, когда считал Тебя Богом. А теперь знаю, что ты не Бог, а всего лишь бедняга. Ты не смог защититься. Ты не обнаружил в моём сердце предательства и не задавил меня. Как же глупы были мои опасения! Когда ещё вчера вечером Ты говорил, я подумал, что Ты знаешь. А Ты ничего не знал. Это только мой страх придавал пророческий тон Твоим обычным словам. А Ты был ничем. Ты дал Себя продать и поймать как мышь в норе. А Твоя сила? А Твоё происхождение? Ха, ха, ха! Иллюзия! Это дьявол силён, он сильнее Тебя и он победил Тебя! Ха, ха, ха! Ты Пророк, Мессия! Царь Израиля! И Ты три года держал меня в узах страха. Всегда со страхом в сердце. И я должен был врать, чтобы обмануть Тебя, когда хотел наслаждаться жизнью. Если бы я ещё больше крал и превышал свои полномочия, всё равно бы Ты мне ничего не сделал, дурачок! Я боялся труса!..
Он схватил плащ, развернул его и тут заметил влажные пятна крови. Он разглядывал их, трогал, нюхал – эту кровь. Развернул весь плащ и увидел ещё больше крови…  Он швырнул его и оглянулся. Он увидел , что кровь была даже на скале… И на траве тоже… Он схватился за шею, как будто уже задыхался в море крови:
- Отпусти меня! – закричал он. – Это же целое море крови!.. Она покрывает всю землю, и нет мне места на ней, где бы я не видел этой крови. Я – Каин Невинного!
Мысль самоубийства охватила его сердце. Он перескочил через каменную оградку и побежал прочь, будто за ним гнались дикие зверёныши. Он вернулся в город, завернувшись в плащ как сумел, и, закрыв им лицо, пошёл к храму. Но на повороте дороги он сначала попал в сборище тех, кто тащил Иисуса к Пилату. Он уже не мог отступить, потому что другая толпа теснила его. Будучи высоким, он поверх толпы встретился глазами с Иисусом. Два взгляда на миг сошлись, связанный и подталкиваемый, Иисус прошёл мимо. А Иуда упал как отрубленный. А толпа безжалостно его отшвырнула. Наверно, он бы предпочёл быть растоптанным всеми, чем встретить ещё раз этот взгляд.
Потом он поднялся и побежал к храму. Он оттолкнул поставленную при входе стражу. Подбежали другие стражники, но он как бешеный бык отбросил всех. А когда один из солдат вцепился в него, чтобы не впустить в зал синедриона, где всё ещё находились иудеи, Иуда схватил его за горло, придушил и сбросил вниз со ступеней.
- Не хочу ваших денег, проклятые! – закричал он, ворвавшись в зал, в то место, где недавно стоял Иисус. Он выглядел как демон из ада. Окровавленный, оборванный, со слюной на губах, он размахивает руками и кричит так, как будто лает, настолько диким и охрипшим стал его голос. – Вы меня погубили! Вы довели меня до величайшего греха! Я теперь проклят, как и вы! Я предал Кровь невинную! Эта Кровь и моя смерть ложится на вас! На вас… Ах! – он увидел, что каменный пол забрызган кровью. – Даже здесь кровь? Везде есть Его Кровь! Это я Её пролил! Но из-за вас, проклятые! Будьте прокляты вовеки! Будь проклят этот опозоренный храм! Будь проклят первосвященник богоубийца! Будьте прокляты вы все – никчёмные лживые доктора, лицемерные фарисеи и жестокие Иудеи! Я тоже проклят! Вы меня довели до этого убийства! Вот ваши деньги, и пусть они вас осудят!
Он швырнул кошель в лицо Кайафе, деньги рассыпались разбив ему в кровь губы. Иуда убежал с криком и никто не осмелился его задержать. По пути он снова дважды встретил Иисуса, когда Его вели к Ироду, а потом от Ирода. Тогда он бросился бежать по самым узким улочкам и вновь очутился перед Горницей. Дом был закрыт и вроде бы пуст. Он остановился перед ним.
- Матерь! – прошептал он. – Матерь!...
И постучал один раз… второй…  Хозяйка дома открыла дверь сама. Она не хотела его впустить, но он силой протиснулся и пробежал в Горницу. Там было тихо и спокойно. Всё стояло нетронутым, потому что заняться сейчас всем этим было некому. Он подошёл к столу и поискал вина. Нашёл амфору и жадно попил из неё. Потом сел за стол, положил не него голову и минутку отдыхал. Затем оглянулся, увидел чашу, в которой было немного жидкости.
- Кровь! Кровь! – воскликнул он. – «Творите это в Моё воспоминание…» Но мне мой грех не может быть прощён, поэтому о прощении и не прошу. Мне уже нет места, где Божий Каин мог бы найти покой. Умереть! Умереть!
Он вышел и оказался прямо перед Марией, стоящей у дверей избы, где её оставил Иисус. Она вышла, подумав, что это Иоанн. Её полные боли глаза были сейчас ещё больше похожи на глаза Иисуса.
- Иуда! - воскликнула Она. – Зачем ты пришёл?
Он хотел бежать, но Мария крикнула вслед таким голосом, какой мог бы обратить даже сатану:
- Иуда! Остановись, послушай! Говорю тебе именем Иисуса: покайся. Он прощает…
Но Иуда убегает, отторгнув эту благодать. Он встречает Иоанна, который спешит к Марии.
- Ты здесь? – говорит Иоанн с возмущением. – Ты здесь? Будь ты проклят, убийца Сына Божьего! Радуйся, Учитель уже приговорён. Прочь с моего пути!  Иду к Матери, пусть эта вторая твоя жертва не видит тебя, несчастный!
Иуда убегает.
Он намотал на голову остатки своего плаща. Он бежит в поле, а ветер доносит эхо рёва толпы, издевающейся над Иисусом. Предатель ударяется головой о встречные стены, он бежит к холмам, окружающим Иерусалим. И вот он уже на вершине одного из них, поросшего оливковыми деревьями. Стоя под одним из деревьев, он смотрит в сторону Голгофы и ясно видит там три креста. Он понимает, что Иисуса уже распяли. Он не мог этого ни видеть, ни слышать, но то ли это мираж, то ли действие сатаны – он видел и слышал так, будто находился на вершине Голгофы. Смотрел как заворожённый и сказал:
- Нет! Нет! Не смотри на меня! Не говори мне ничего! Это невыносимо. Умри, умри, проклятый! Пусть смерть закроет эти Твои глаза, которые меня пугают, эти уста, которые меня обвиняют. Я тоже проклинаю Тебя. Потому что Ты меня не спас!
Иуда выглядел так страшно, что не описать. Светящиеся глаза… сущий демон! Он срывает с себя толстый красный шнур, подвешивает его на дереве и тянет, что есть силы. Крепкий. Он влезает на дерево, выбирает ветку потолще и в последний раз глядит на Голгофу. Потом набрасывает на голову петлю и бросается вниз. Несколько минут он задыхается. Глаза его выпучиваются, вены надуваются, сам весь чернеет. Последние конвульсии ещё пару раз подбрасывают его. Свешивается чёрный язык, глаза, налитые кровью, выворачиваются вверх. Он мёртв. Сильный ветер качает страшного висельника и крутит его, словно ужасного паука в паутине.


8.(25.) Если бы Иуда бросился к ногам Марии, моля «Пощади!» - Милосерднейшая обняла бы его как раненного.

Иисус сказал:
- Многие считают, что Иуда не сделал ничего особенного, и даже говорят, что его заслуга в том, что без него не произошло бы Искупления, поэтому он перед Богом оправдан.
Истинно говорю вам, что если бы ада как такового ещё не было, а был бы только совершенный проект мучений, то его бы создал Иуда ещё более страшным и вечным, поскольку из всех грешников и погибших душ он самый погибший и грешный. Поэтому в его погибели не будет никакого облегчения.
Его бы спасли угрызения совести, если бы объединил их с раскаянием. Но он не хотел каяться и к греху предательства, за который он ещё мог бы получить у Меня прощение, он добавил проклятия и отторжение благодати. Я хотел достучаться до него Моей Кровью, Моим взглядом, установлением Евхаристии и голосом Моей Матери, но он  отверг всё. Он ХОТЕЛ отвергать. Так же, как ХОТЕЛ предать Меня, как ХОТЕЛ злоречить. Так, как ХОТЕЛ совершить самоубийство. Всегда важно желание, как в хорошем, так и в плохом.
Если кто-то совершает падение не по своей доброй воле – Я ему прощаю. Пётр отрёкся от Меня, но не добровольно. Потом он сам умер на кресте. Я его простил быстро.
Иуда НЕ ХОТЕЛ каяться. Когда он увидел пса, он подумал, что это дьявол. (Всегда считалось, что дьявол охотнее всего появляется под видом собаки, чёрного кота или козла). У кого совесть нечиста, тот боится всего подряд. Дьявол увеличивает страх, чтобы не допустить в сердце сокрушения, и пугает ещё больше, чтобы привести к отчаянию. А отчаяние ведёт к самоубийству.
Если один только гнев побуждает отвергнуть плату, полученную за предательство, то в этом нет ничего хорошего. Только лишь, если это делается с сожалением – тогда это отвержение денег становится заслугой. Но у Иуды не было сокрушения.
Матерь Божья сказала ему:
- Покайся, Иуда, Иисус тебя прощает! Покайся!..
Я бы простил его, если бы он бросился к ногам Марии с криком: «Пощады!» Мария приняла бы его и на его раны, нанесённые сатаной, пролила бы свои спасительные слёзы и проводила бы его за руку под Мой крест, чтобы Моя Кровь стекла бы на этого величайшего грешника. И сама Она стояла бы возле него, ведь Она – прибежище грешников.
Но он этого НЕ ЗАХОТЕЛ. Свобода может довести вас до неба и до ада. Задумайтесь, что значит «пребывать в грехе».
Распятый, протягивая пробитые руки, чтобы проявить к вам Свою любовь, не хочет вас наказывать, но хочет ими всех обнять. Самое горькое для Него то, что Крест – надежда  ЖЕЛАЮЩИХ  расстаться с грехом – становится предметом, наводящим ужас, для тех, кто НЕ ЖЕЛАЕТ каяться. И тогда они проклинают всё и хотят лишить себя жизни. Из-за своего пребывания в грехе они становятся убийцами собственной души и тела. И личность Спасителя, который ради их спасения дал Себя распять, становится для них чем-то ужасным.

9.(26). Мария – новая Ева.

Иисус сказал:
Пара «Иисус и Мария» – это антитеза (противопоставление) пары «Адам и Ева». Она предназначена для устранения последствий поступка Адама и Евы и возвращения человеческой природы в состояние, какое она имела в момент Творения: исполненная благодати и всевозможных даров Создателя. Иисус и Мария возродили человечество и таким образом стали его Родителями. Всё было исправлено. Время и история отсчитывается от того момента, когда новая Ева действием Божьим произвела из Своего непорочного лона нового Адама.
Чтобы уничтожить действие двоих первых людей, ставшее причиной тяжёлого греха, всё усугублявшегося  постоянного искажения и обезбоживания, точнее сказать, духовной нищеты, (поскольку после совершения греха Адам и Ева лишились всех неисчислимых богатств, дарованных им Богом) эти двое следующих людей - Иисус и Мария - должны были во всём вести себя совершенно наоборот. Поэтому Они  дошли до совершенства в послушании, полностью принеся Себя в жертву: тело, чувства, мысли, волю – чтобы принять всё, чего хочет Бог. Поэтому Они дошли до чистоты высшей степени. И чем же было для Них, двух Чистейших, тело?.. Оно было легче и незаметнее льняного платья, было тончайшей перегородкой между миром и надприродным «я», орудием для исполнения Божьей воли. И ничем больше!
Умели ли мы любить?.. Мы имели совершенную любовь, обращённую к Богу в Небе и соединённую с Ним, как ветка со стволом… Мы никого не исключали из этой любви. Ни нам подобных, ни существ низшего порядка, ни растительного мира, ни воды, ни небесных тел. Не исключали мы даже злых людей. Потому что и они принадлежат к полноте Творения, хоть и являются его мёртвыми членами. Мы видели в них святое, пусть, задавленное их злобой, отражение Господа, который сотворил их по образу и подобию Своему.
Мы радовались с добрыми людьми и плакали с недобрыми, мы молились за добрых, но ещё усерднее – за шатких, чтобы они укрепились и сумели выстоять в добром. Мы молились за делающих зло, чтобы Бог сказал им в ухо, осветил их зарницей Своей Силы и обратил их к Себе.
Мы любили как никто другой. Мы довели любовь до вершины совершенства, чтобы океаном нашего чувства заполнить пропасть, возникшую из-за нехватки любви у тех первых, которые друг друга любили больше, чем Бога и захотели иметь больше, чем было можно, чтобы стать выше Бога.
Поэтому к чистоте, послушанию, любви, отрешению от всех земных благ Мы прибавили тройной Божий дар: веру, надежду и любовь, чтобы удалить от Себя дар сатаны: тело (плотские похоти), власть и деньги.
Четырём первородным страстям – ненависти, распущенности, гневу и гордыне – Мы противопоставили четыре святых добродетели: мужество, воздержание, праведность и благоразумие. Мы должны были постоянно практиковать эти святые добродетели, противоположные четырём первородным страстям Адама и Евы. И если Мы делали это охотно, по доброй воле, то всё же Всевышний видел, каких героических усилий стоила нам эта практика в некоторые моменты в конкретных случаях. Я не хочу здесь говорить ни о Моей Матери, ни обо Мне. Новая Ева уже в самом раннем возрасте отвергла обычные уловки сатаны, склоняющие попробовать тот плод, который соблазнил подругу Адама. Новая Ева не только отвергла сатану, но стремлением к послушанию,  любви и чистоте победила его настолько, что он был изгнан из Её дома. И дьявол уже не может выбраться из-под пяты Моей Матери Девы. Он исходит пеной, плюётся, рыдает и ругается. Но его слюна течёт вниз, а его вопли не проникают в ту атмосферу, которая окружает Мою Пресвятую Матерь, которая не чувствует сопротивления и не слышит дьявольских изрыганий. Она совсем не видит пенящейся слюны гада, потому что небесная гармония и райские ароматы окружают Её прекрасное существо. А Её чистейший взор – который нежней, чем лилия – упоён созерцанием Предвечного Бога, которому Она – и Дочь, и Мать, и Невеста.
Когда Каин убил Авеля, уста Евы прокляли его…  Рука брата пролила на землю кровь. Это первое кровопролитие спровоцировало все другие на протяжении тысячелетий. Бог сотворил землю совершенной, чтобы она была подходящим и прекрасным жилищем для ее царя - человека. Но наказание за непослушание человека привело к неурожаям, засухам, граду, морозу, жаре, распространению сорняков и бурьяна…
Мария должна была исправить то, что сделала Ева, и Ей пришлось встретиться с новым Каином – Иудой. Мария знала, что он для Её Сына – нового Авеля – является Каином. Она знала, что этот Каин продаст Кровь Иисуса и прольёт её. Но Она не проклинала, а прощала. Она молчала и призывала. О, Материнство Марии – мученицы!
Соискупительница решилась на то, чтобы в тот момент – с сердцем, разодранным  бичами, которые исполосовали Моё Тело – обратиться к Иуде с любовью. Её хватило на то, чтобы простить, хотя Она чувствовала, как в Её сердце вонзается крест.
Мария – новая Ева. Она учит нас прощать убийцу Сына. Но Иуда запер своё сердце пред Матерью Благодати Божьей, крича в отчаянии: «Он не может простить меня!» Он не поверил словам правды, а ведь Я всегда повторял, что пришёл спасать, а не губить. Я прощаю каждому, кто придёт ко Мне сокрушённый.
Мария – новая Ева – получила от Бога также нового Сына. Она получила Его у подножья креста, слушая стенания собственного умирающего Сына и обвинения толпы богоубийц. Тогда от Марии началась для человечества новая жизнь. Её добродетели и способ жизни – это ваша школа.  А также Её страдание, которое Она переживала всякий раз – также и тогда, когда простила убийцу собственного Сына и Своего Спасителя.
Подруга Адама хотела познать добро, скрывавшееся в зле, а точнее зло, скрывающееся в добром, добром с виду. Её соблазнил Люцифер, и она возжелала познать то, что только Сам Бог мог знать безопасно, и стала родительницей. Но используя добрую власть не должным образом, она повернула добро во зло, ибо непослушание Богу является источником зла и похотливости тела.
На земле родилось страдание, но Божье Провидение не хотело, чтобы оно было вечным, и решило вернуть людям радость. В то же время человек уже не мог жить без греха, как не мог жить без воздуха. Сотворённый для Света он стал жертвой темноты. Темноты! Она окружает вас постоянно. Окружает, обновляя в вас то, что Крест уничтожил, а поскольку вы не противитесь этому, она заново отравляет вас…
Бог Отец выгнал из рая непослушных, чтобы они не согрешили вторично и не протянули преступной руки к древу Жизни. Отец уже не мог доверять Своим детям и быть уверенным в земном Раю. Туда пробрался дьявол, и если он сумел довести людей до греха, когда они ещё были невинны, то тем более сумел бы повлиять на грешника.
Человек захотел владеть всем, лишая Бога полномочий Творца. И он оказался в изгнании, осознавая и помня свой грех. Из райского существа он превратился в существо всего лишь земное. Должны были миновать века страданий до тех пор, пока Единый смог прийти и сорвать плод Жизни для всего человечества. Он сорвал его Своими прибитыми руками и дал его людям, чтобы они снова стали наследниками неба и обрели вечную жизнь.
Адам и Ева хотели узнать тайну добра и зла. Поэтому правильным было, что они познали обязанность производить потомство. Однако Бог давал то, чего они сами сотворить не могли, а именно, душу, это дыхание Божье, эту печать Творца на человеческом теле. Когда Ева произвела на свет Каина, на ней уже тяготела вина. Ещё мало она пережила страданий, ещё не понесла искупления. И так, как испорченный организм, она передала Каину то, что в ней пустило корень. Каин родился жестоким, завистливым, скандальным, развратным, отвратительным, со звериными замашками, не имея никакой набожности и почтения к Богу, которого считал своим врагом и был с Ним неискренен. Сатана настроил его к Богу враждебно. А кто не почитает Бога, тот ни к кому на свете не будет уважителен. Те, кто встречал противников Бога, знают, как горько плачут они, не надеясь ни на любовь своих детей, ни на верность жены, ни на дружбу с кем-нибудь на свете.
Слёзы залили лицо и сердце Евы из-за характера её сына, и она почувствовала раскаяние. Эти неустанные слёзы уменьшили силу её вины, ибо Бог прощает кающемуся. И у второго сына душа уже была омыта слезами матери: он был послушен, полон уважения к родителям и набожен по отношению к Богу. Он стал радостью в изгнании.
Но очищение Евы должно было продолжаться долго и мучительно, в соответствии с её грехом… Смерть Авеля стала инструментом для полного очищения. Как же это было больно! Она наполнила скорбью землю, потрясённую братоубийством, и смешала материнские слёзы с кровью сына. И тогда убийца бежал, скрываясь от угрызений совести.
Сколько же Каинов ходит по земле! Они относятся к Богу с пренебрежением или вообще никак и хотят, чтобы Он сделал их счастливыми. Бог – это ваш Царь и Отец, а не слуга (говорит Иисус). Бог праведен, а вы – нет. А поскольку Он Своими благодеяниями одаривает вас сверх всякой меры, то любите Его хоть немного. Но Он также и наказывает вас за ваши провинности. У праведности нет двух путей, а есть только один. Вы имеете то, чего заслуживаете. Если вы добры – имеете добро. А злые получают зло. И всегда наказание бывает меньшим, нежели то, какое вам положено за бунт против Закона Божьего.
Добропорядочная жизнь ведёт ко всё большему совершенству. В то же время, когда  вы поддаетесь злу, грех проникает в сердце и побуждает его поступать всё хуже и хуже. Страсти должны подчиняться вам, а не господствовать над вами. У вас есть для этого воля и сила, а Искупление вернуло благодать. Однако никому не позволено считать себя судьёй своего брата. Только Бог может быть Судьёй!
Горе тому, кто отваживается судить своё окружение. Но ещё большее проклятие падёт на того, кто с холодным расчетом беспочвенно обвиняет брата. Если убийца получает наказание в семь раз большее, то тот, кто сознательно несправедливо обвиняет другого, поддаваясь дьяволу, заслуживает наказания в 77 раз большего. Об этом необходимо помнить всегда, особенно сейчас, что вы сами себе роете яму, в которую упадёте проклятые Богом и людьми, если убьёте кого-то или обидите ради собственной корысти.
И вот Ева родила Сифа, а его сын Енох стал первым священником.
Вы стремитесь к науке и рассуждаете об эволюции. Но к этому нужно стремиться по-Божески, а не по-вашему. Нужно заботиться прежде всего о своём духовном развитии. Вы будете развиваться как люди настолько, насколько разовьётесь духовно. Вы, кто рассуждает научно о железах внутренней секреции, пересадке мозга, шишковидной железе, высматривая в них вместилища жизни – знайте, что вашей единственной железой, которая делает вас обладателями вечной жизни, является ваш дух. Чем больше вы разовьётесь духовно, тем скорее достигнете вечной Жизни, которую хочет дать вам Бог, и ваше развитие будет направлено ко всё большему обожествлению. Он предназначил вас для вечной Жизни и хочет всегда иметь вас при Себе. Чем более разовьёте духа, тем более познаете Бога. Знать Бога, значит, любить Его и служить Ему, чтобы уметь призывать Его для себя и для других. Тогда вы станете священниками, ходатайствующими за братьев на земле. Священник – это, прежде всего, личность освящённая, и им является каждый верующий, верный и искренний в своей любви к Богу. А особенно им является жертвенная душа, которая из любви отрешается сама себя. Истинно говорю вам, что в Моих Глазах есть множество посвящённых, которые от священства имеют только название… И есть много простых людей, помазанных Любовью, делающей их священниками, не известными миру, но известными Мне и благословлёнными Мною.

10.(27). Иоанн ведёт Мать.

Страстная Пятница, 10.30. Я слышу пояснение, что именно в это время Иоанн пришёл за Марией. Иоанн сейчас ещё бледнее, чем был у Кайафы. Его изнурённое лицо контрастирует с фиолетовой туникой. Он выглядит как тяжело больной. Он стучит в дверь, но теперь, боясь Иуды, изнутри спрашивают: кто там? Наконец его впускают, слыша ответ «Иоанн».
Он быстро забегает в Горницу, закрывает за собой дверь и падает на колени перед местом, где сидел Иисус, горько плача. Он целует чашу, которую держал в руках Господь, затем просит:
- Боже Всевышний, помоги мне! Помоги сказать Матери, потому что я должен это сделать, ведь я один с Ней остался.
Он встаёт, берёт чашу, затем полотенце, которым пользовался Учитель, и другое, которым Он тогда препоясался. Он берёт его, складывает и целует. Он берёт также преломленный хлеб, прижимает его вместе с чашей к сердцу и, сгорбившись, выходит.
- Иоанн, ты пришёл? – спрашивает Мария. Она опирается при этом о дверной косяк, будто не может устоять на ногах своими силами.
Иоанн смотрит на Неё и начинает плакать. Он плачет так громко и горько, что сбегаются все женщины. Мария берёт его за руку и втягивает в свою комнату. Там Иоанн падает перед Ней на колени и, всхлипывая, умоляет:
-  Прости, меня, Матушка, прости!
- Но что Я должна тебе простить, мой бедненький?
- Что я оставил Его! Что не защитил! Я должен был умереть с Ним! О, Матушка, Матушка, прости!
- Успокойся, Иоанн. Он тебе это простил. Он тебя продолжает любить.
- Я не понял Его вчера и спал, когда Ему нужна была наша помощь. Я оставил Иисуса одного, а потом убежал, когда этот проклятый пришёл с отрядом…
- Иоанн, проклинать и ненавидеть нельзя. Оставь суд Отцу. Послушай, где Он сейчас?
- Матушка… Матушка... Он… Матушка…
- Я знаю, что Он арестован, но где Он сейчас?
- Я делал всё, что мог, чтобы помочь Ему…
- Иоанн. Я всё знаю. Со вчерашнего дня я делила в Ним всё. Я вся избита ударами бича, назначенными Ему… Мою голову колют Его тернии, я чувствую каждый укол… Но сейчас я не вижу Его и не знаю, где теперь Мой Сын, приговорённый к кресту… к кресту!.. Он  д о л ж е н   видеть Меня. Я не должна переживать Своё страдание, пока страдает Он. Пойдём же! Где Иисус?
- Только что ждал креста у Пилата, и наверно они уже идут на Голгофу.
- Иоанн, позови свою мать и других женщин, идёмте.
Пока Мария ждёт, Она целует чашу и хлеб. Вместе с полотенцами Она кладёт всё на полку. Она обматывает голову и шею белой шалью, а сверху набрасывает тёмно-синий плащ. Она не плачет, но дрожит. Иоанн возвращается, ведя всхлипывающих женщин.
- Успокойтесь, - говорит Мария, - и помогите Мне не плакать.
Она опёрлась на руку Иоанна, который поддерживает Её и ведёт как какую-нибудь слепую .
[На этом моменте видение прекратилось. Было 12.30, а по солнцу - 11.30. Потом, с 13  до 16 я была так подавлена, что не могла ни говорить, ни открыть глаз, ни шевельнуться. Я могла только страдать. Я не видела, а только думала о муках Иисуса. Вдруг, в 16 часов, я увидела момент смерти Иисуса. В последней конвульсии Он шевельнул головой влево.  В последний раз глубоко вздохнул, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но уже не мог… Он громко вскрикнул, закрыл глаза и остался с полуоткрытым ртом. Ещё мгновение Он держал голову прямо, потом опустил её вниз, склонив вправо. И всё. Я с этим осталась до полночи, ничего больше не видела, не слышала, но страшно переживала.
Чтобы найти хоть какое-то утешение от переживания этой страшной скорби, опишу сейчас видение, касающееся вчерашнего вечернего прощания Иисуса с Марией перед Тайной Вечерей.
Иисус стоял на коленях у ног Своей Матери, обнимая Её за талию и голову положив Ей на плечо. Время от времени Он погляывал на Неё. Трехфитильная масляная лампа, стоявшая на углу стола, освещала всё Лицо Иисуса. Матушка, у которой лампа оказалась за спиной, была в тени.
Я погрузилась в созерцание этого Лика и его малейших черт. Расскажу ещё раз. Волосы были разделены пробором по середине головы и спадали длинными локонами на плечи. Они были волнисты сверху, а на концах кудрявы, блестящие, шелковистые, ухоженные, светло-русые, а на концах кудрей с медным отливом. Очень высокий, красивый, гладкий лоб, на который голубые жилки под белоснежной кожей бросают лёгкие тени; это особая белизна кожи людей с золотистыми волосами, молочная белизна с оттенком слоновой кости и ещё каким-то небесным оттенком. Кожа настолько нежная, что казалась лепестком белой камелии, и так чувствительна, что на ней отражалось всё, каждое переживание проявлялось на ней бледностью или живым румянцем.
Я видела Иисуса всегда бледным, иногда чуть тронутого загаром от солнца во время Его трёхлетних странствий по Палестине. Мария была ещё бледнее, потому что больше находилась в доме, лишь немного румяная.
Нос у Иисуса был прямой и длинный, с маленькой горбинкой вверху. Это был прекрасный нос, утончённый и красивой формы.
Глаза тёмно-синего цвета в прекраснейшей оправе: Брови и ресницы густые, но не слишком, длинные, каштанового цвета, с маленькой золотой искоркой в верху каждого волоска. У Марии они были светло-каштановые, более нежные и редкие. Может, они только так выглядели, потому что были светлее.
У Него был правильной формы рот, красивые губы, очень похожие на губы Матери, не слишком пухлые, живого красного цвета; они открывали здоровые, белые крепкие зубы. У Марии зубки были маленькие.
Щёки Иисуса худые, овал лица продолговатый красивый, густая борода, разделённая посередине, окружала рот, не заслоняя его до самой нижней губы, и чем ближе к щекам, тем она была короче и на уровне уголков губ была уже совсем короткой, бросая как бы лишь тень на бледность щёк. Цвет бороды был скорее тёмно-каштановый. Такого же цвета были усы – не особо густые и коротко постриженные так, что едва прикрывали верхнюю губу. Уши были маленькие, красивой формы, не оттопыренные.
Таким красивым я видела Его вчера! А теперь моё сердце охватила ещё большая, полная сострадания, любовь, когда я думала о Нём, как о Муже Скорбей, каким Он показывался мне неоднократно.  А когда я увидела, как Он положил голову на грудь Марии, как ребёнок, нуждающийся в ласке, уже в который раз я спросила себя: как люди могли восстать против Него, такого хорошего, самим своим видом покоряющего сердца?  Я видела прекрасные длинные белые руки, обнимающие Марию, и думала: ещё немного, и они будут пробиты гвоздями…
Было видно, как Он переживал!
Сейчас меня окружает лишь молчание и темнота. Это настоящая мука…]

11.(28). Путь на Голгофу.
Прошло примерно полчаса, прежде чем Лонгин – поставленный командовать этой казнью,  отдал приказ двинуться в путь. Вывели Иисуса, чтобы возложить на Него Крест. Лонгин поглядывал на Божественного Арестанта с явным сочувствием, наконец, приблизился к Нему вместе с солдатом, предлагая кубок с какой-то жидкостью.
- Это Тебе поможет. Наверно хочешь пить. Путь длинный, солнце печёт.
- Награди тебя Бог за доброе сердце, но не лишай себя этого.
- Я здоров и силён. А Ты… Так хотел бы Тебе помочь… Хоть глоток, чтобы показать, что не брезгуешь язычниками.
Иисус сделал этот глоток. Руки у Него уже были развязаны, был без трости и накидки на плечах, поэтому мог пить сам. Напиток был освежающий и очень пригодился измождённому, у которого на бледных щеках уже появились воспалённые пятна, а губы пересохли.
- Возьми, возьми! Это вода с мёдом, она помогает… Мне жалко Тебя… Это не Тебя среди евреев надо убить… Но что смогу… Постараюсь, чтобы ты мучился лишь столько, сколько обязательно надо…
Но Иисус не захотел больше пить, хоть Его мучила жажда, жажда измученных и находящихся в жару. Он знал, что напиток не содержит ничего пьянящего, и охотно бы пил, но Он не хотел никак облегчать Своё страдание. Я поняла, что не столько напиток помог Ему, сколько жалость этого римлянина.
- Награди тебя Бог! – сказал Он и улыбнулся… болезненной улыбкой распухших губ, с трудом закрывающихся после бичевания, когда от одного удара распухла щека. Пришли два разбойника под конвоем вооружённых солдат. Пора двигаться. Лонгин даёт последние распоряжения.
Центурия становится в два ряда, в трёх метрах друг между другом. Так они выходят на площадь, где  вторая сотня выстроилась квадратом, чтобы отгонять толпу, мешающую движению. Далее движется десятка верховых. Один из солдат держит за узду лошадь Лонгина, тот вскакивает в седло и занимает место впереди конных. Приносят кресты. У двух разбойников они покороче, а у Иисуса намного длинней, пожалуй, метра четыре.
[Разное пишут о крестах. Говорят, что они были сколочены на Голгофе, и что приговорённые несли на себе лишь горизонтальную перекладину. Могло быть всяко. Но я вижу настоящий крест, крепкий, хорошо пригнанный и соединённый гвоздями и шурупами. Ведь, если представить, что он был предназначен для того, чтобы выдержать взрослого человека, и это во время его предсмертных конвульсий, то становится ясно, что он не мог быть сколочен на тесной неудобной вершине холма.]
Перед возложением креста Иисусу повесили на грудь таблицу. Когда надевали, веревка цеплялась за венец, который двигался, раня голову там, где ран ещё не было, причиняя новую боль и проливая новую кровь. Толпа хохочет, издевается, злопыхает.
Теперь все готовы. Лонгин отдает приказ тронуться в путь сначала  Назорею, потом двум разбойникам. При каждом десяток солдат, а остальные семь декурий по бокам. Если кто-то из солдат смертельно ранит приговорённого, он ответит за это лично.
Иисус сходит по трём ступеням на площадь. Сразу видно, как Он ослаблен. Он пошатывается под крестом, давящим на израненные плечи. Ему мешает таблица, впивающаяся в шею веревкой. Телу доставляют боль движения креста от неровной дороги. Иудеи смеются, глядя, как Иисус качается, и кричат солдатам:
- Толкните Его! Пусть упадёт. Рассыпься, богохульник!
Но солдаты их не слушают, а лишь ставят приговорённого на середину дороги. Сперва Лонгин, а за ним остальные начинают медленно двигаться вперед. Лонгин хочет идти на Голгофу самым коротким путём, потому что он не уверен в силах Иисуса. Но распоясавшееся сборище против этого. Самые шустрые уже забежали вперед, туда, где улица раздваивается, они орут и визжат, видя, что Лонгин пытается свернуть на более короткую дорогу.
- Не имеешь права! Не имеешь права! Нельзя! Закон велит, чтобы смертников видел весь город, в котором они согрешили!
Идущие сзади евреи, слыша, что солдаты хотят нарушить заведённое правило, также включаются в общий крик. Чтобы сохранить спокойствие, Лонгин пока уступает, но подзывает своего помощника и что-то шепчет ему на ухо. Тот обегает всё войско, передавая приказ солдатам, затем возвращается к Лонгину.
Иисус двигается, едва дыша. Каждая неровность дороги – это помеха для Его дрожащих ног и пытка для Его израненных плеч и коронованной тернием головы, которую печёт жар солнца. Иисус уже едва жив от усталости, воспаления и жары. Видно, что выкрики Его тоже терзают. Он не может заткнуть уши, зато прикрывает глаза, чтобы не слепил блеск солнца… Но он должен постоянно их открывать, чтобы не спотыкаться о камни и впадины, что доставляет дополнительную боль, поскольку крест подскакивает, ударяет по венцу, спадает на израненные плечи и углубляет раны.
Евреям уже не удаётся бить, но иногда летит очередной камень. Это случается на площадках, переполненных толпой, или на поворотах маленьких улочек. Солдаты как могут защищают Иисуса, но сотрясая длинными копьями из-за тесноты иногда задевают и Узника. Дойдя до определённого места, солдаты производят приказанный ранее маневр и, не обращая внимания на крики и угрозы, сворачивают на более короткую и ровную дорогу.
Иисус всё больше теряет силы. Пот вместе с кровью из ран головы заливает Ему лицо. Он падает в пыль и оставляет странные пятна. Вот сорвался ветер и понёс клубы пыли, которая забивает глаза и горло.
Возле Судейских ворот уже собралось много людей. Они заранее выбрали там себе удобное место.
Иисус уже буквально падал на землю, и только солдат поддержал Его так, что  Тот чуть не упал не него. Но бушующая стая ржёт:
- Всем говорил «Встаньте!», вот пусть теперь Сам и встаёт! Не поддерживай Его!
За воротами есть ручеёк с мостиком. Снова испытание – переход по этим шатким доскам с длинным подскакивающим крестом. И здесь Его осыпает град камней из ручья…
Начинается восхождение на Голгофу. Ни капельки тени и множество камней на пути.
[Я слышала, что Голгофа не была горой. По сути своей не была, но это был приличный холм высотой 140 метров, поэтому довольно трудный, чтобы взойти на него человеку с настолько измождённым сердцем, каким оно было у Иисуса после кровавого пота и бичевания.]
И вот, на пути лежит крупный камень. У Иисуса нет сил поднять ногу выше, поэтому, зацепившись за него, Он падает на правое колено; Сам встаёт, опершись левой рукой. Толпа воет от радости. Иисус идет дальше, согнувшись ещё больше, запыхавшийся, окровавленный, воспалённый… Висящая спереди таблица, заслоняет Ему дорогу, длинная одежда всё больше волочится по земле…  Он спотыкается и снова падает на оба колена, сильно раня то, которое уже разбито. Крест выпадает из его рук и сильно ударяет по спине. Ему приходится наклониться, чтобы поднять его. Он с трудом водружает крест на плечи. Когда Он это делает, хорошо видно, что рана, натёртая на правом плече из-за несения креста, соединилась с другими ранами от бичевания и превратилась в одну сплошную рану, из которой льётся кровь и сукровица, широко размазываясь по белой тунике.
Сборище проявляет радость по поводу такого болезненного падения. Лонгин призывает поспешить, а солдаты рукоятями копий подгоняют несчастного Иисуса, чтобы шёл дальше. Несмотря на все призывы Иисус перемещается всё медленней. Шатаясь, Он натыкается то на одну, то на другую колонну солдат. Сборище, видя это, вопит:
- Вот как Ему ударило в голову собственное учение. Гляньте, гляньте, как выписывает!...
А фарисеи добавляют:
- Это пиры в доме Лазаря ещё шибают Ему в голову. Вкусно было? Теперь ест наше угощение!
Лонгин часто оглядывается. Он сжалился и приказывает немного задержаться. Он также велит воинам отогнать издевающуюся толпу. При виде наставленных на них копий, оскорбители отступают, ругаясь и располагаясь кто где на склоне Голгофы.
Среди оставшихся людей мне становится видна группа пастухов, выглядывающих из-за стены каких-то развалин. Растерянные,  потрясённые, запылённые, ободранные, они силой взгляда призывают своего Наставника. И Он поворачивает к ним голову и видит их… Он смотрит на них как на ангельских существ, похоже, их сочувствие поддерживает Его, и Он улыбается им… По команде Иисус снова трогается в путь и, проходя мимо них, слышит их плач. С трудом Он поднимает голову из-под креста и снова им улыбается…
И вот Он падает в третий раз. На этот раз Он не споткнулся, но упал из-за полной потери сил, потеряв сознание. Он упал всем телом, ударившись головой о камни, и лежал в пыли под крестом, который придавил Его своей тяжестью.
Солдаты пытаются поднять Иисуса, но поскольку Он выглядит мёртвым, направляются к сотнику. Но когда они вернулись, заметили, что Иисус уже очнулся. Медленно, с помощью двух солдат, один из которых держит крест, а другой ставит на ноги Осуждённого, Его возвращают в прежнее положение. Но Он действительно обессилен.
- Помните, что он должен умереть на кресте! – воет толпа.
- Будете отвечать перед прокуратором, если Он умрёт раньше! Преступник должен живым дойти до места казни! – выкрикивают главные среди фарисеев.
Солдатам не положено во время службы подавать голос, и они лишь выстреливают ответными взглядами.
Лонгин тоже боялся, что Иисус умрёт по дороге, поэтому он приказал пойти на более длинную дорогу, огибающую гору, но не такую крутую и опасную. Это произошло на середине горы. Именно по той дороге продвигались другие, явно сочувствующие люди. Какие-то плачущие, прикрытые женщины, группы каких-то прячущихся и исчезающих при появлении общего хода мужчин.
Евреи, стоявшие на местах, выбранных загодя, и желавшие не упустить малейшей подробности страданий, вышли из себя из-за испорченного зрелища, они старались вбежать боковой тропинкой повыше, чтобы занять места на вершине.
Плачущие женщины, услышав приближающиеся крики и увидев, что движение пошло в их сторону, остановились и, опасаясь иудеев, поднялись на гору. Они еще тщательней прикрылись покрывалами. Одна из них покрыта целиком как турчанка, видны одни лишь чёрные глаза. Женщины одеты очень богато, их опекает крепкий длиннобородый старец, накрытый плащом так, что лица его совершенно не видно. Когда Иисус приближается к ним, женщины взрываются громким рыданием и всхлипывают, низко поклонившись. Потом они смело идут вперёд. Солдаты хотели было отстранить их копьями. Но та, полностью закрытая женщина на миг обнажила лицо перед конным офицером, и тот отдал приказ пропустить её. Я ничего не увидела, только то молниеносное поднятие накидки, но это явно была какая-то очень влиятельная дама, если так сразу её послушались.
Они приблизились к Иисусу и преклонили колени у Его ног. А Он, даже задыхаясь, сумел улыбнуться им и тому старцу, который приподнял плащ. Оказалось, это Ионатан. Стража не пропустила Ионатана, одних только женщин.
Одна из них была Иоанна Хуза. В руке у неё была серебряная амфора, но Иисус отказался её принять. К тому же Он был настолько запыхавшийся, что всё равно не мог пить. Левой рукой Он отёр пот и кровь, заливающие Ему глаза, текущие по щекам и капающие на шею и грудь.
Другая женщина открыла шкатулку, которую несла девочка, вынула оттуда квадратное тонкое льняное полотно и подаёт его Спасителю. Иисус принимает его, но Ему трудно единственной свободной рукой что-либо сделать. Тогда сочувствующая женщина  сама прикладывает его к Божественному Лицу, внимательно следя, чтобы не доставить боли при касании к терниям. Иисус прижимает свежую ткань к Своему измученному лицу и держит так, явно находя в этом облегчение. Затем отдаёт полотно и произносит:
- Благодарю, Иоанна, благодарю, Ника,.. Сара,.. Марцелла,.. Элиза,.. Лидия,.. Анна,.. Валерия,.. дочки иерусалимские… Но над грехами своими… и своего города… Благословенны вы, Иоанна… что у вас больше нет детей… Взгляни… Это ведь такая благодать Бога… не иметь детей… ведь им придётся страдать… из-за этого… И у тебя, Елизавета… лучше, что они умерли… чем были бы среди богоубийц… А вы, матери… плачьте над своими детьми… ибо… этот час не пройдёт… безнаказанно… А это наказание – если оно такое… для Невинного… Плачьте же, что зачали… что кормили… что у вас будут ещё дети… Матери, с этой поры будут плакать, потому что… Истинно говорю вам… счастлив будет тот… кто сейчас первый падёт… под грузом… Благословляю вас… Идите… домой… и молитесь… за Меня. Прощай, Ионатан… покажи им дорогу…
Иисус снова трогается в путь. И снова с Него течёт пот. Потеют все, так как солнце в этот день жгло как огонь. Как чувствовал себя Иисус в шерстяном хитоне, покрывающем раны после бичевания, можно себе представить. Но Он ни разу не взроптал. Несмотря на то, что дорога стала ровнее и не так пыльна, как камениста, Иисус всё больше шатается и сгибается всё ниже к земле. Чтобы помочь Ему, солдаты продевают за пояс верёвку и поддерживают Его с двух сторон. Это Его немного поддерживает, но не уменьшает тяжести креста. К тому же эта верёвка цепляется за крест, он елозит по ране на плече и задевает терновый венец, от которого вся голова уже в крови. Желая помочь, Ему сделали ещё больней.
Иисус доходит туда, где стоят Матерь с Иоанном. Видимо, Иоанн специально привёл Ее сюда, где было чуточку тени. Это также достаточно крутое место, поэтому сборище сюда не дошло. Мария стоит, но Она смертельно бледна, и это подчёркивает Её тёмно-синий плащ.  Ян следит за Ней, но сам тоже выглядит как тяжело больной. Другие женщины: Магдалина и Марии – Алфеева и Зеведеева, Сусанна из Каны и другие все стоят посреди дороги и высматривают приближения Спасителя.
Увидев Лонгина, они бегут с этой новостью к Марии. Мария, поддерживаемая под руку Яном, идёт, величественная в своей боли, встаёт посреди пути и отступает только перед едущим верхом Лонгином, который смотрит свысока на Госпожу и Её юного спутника. Лонгин кивает головой и проезжает сбоку со своими одиннадцатью всадниками.
Мария хочет пройти между пешим конвоем, но они отталкивают Её копьями, в то время, как снизу летят камни. Иудеи кричат:
- Побыстрей! Завтра Пасха! Нужно до вечера закончить!
- Заберите себе вашего Христа, отдаём Его вам, нам Он не нужен!..
У Лонгина уже лопнуло терпение, он бросился на толпу со своей десяткой всадников и растолкал ее. И тогда он увидел человека с тележкой, полной овощей, которую тянул ослик, и с двумя сыновьями, которые смеялись, глядя, как разбегается толпа. Это был киринеянин – крепкий, лет сорока, человек. Лонгин позвал его и велел внести крест на вершину горы. Он сказал это так решительно, что тот не посмел противиться. Одновременно Лонгин велел солдатам пропустить только Мать. Скрюченный Иисус позвал: «Мама!» Этим словом Он впервые за всё время выразил свою муку. Это было признание во всех нестерпимых страданиях – духовных, моральных и физических. Мария поднесла руку к сердцу, как будто в нём уже торчал меч, и  зашаталась. Но тут же взяла Себя в руки, прибавила шагу и, идя с вытянутыми руками позвала: «Сынок!» Она позвала так, что каждый, у кого есть человеческое сердце, проникся этой болью. Даже солдат проняло и киринеянина тоже. И он заторопился взять крест и сделал это с отцовской осторожностью, чтобы ничем не усугубить боли.
Мария не могла поцеловать Своё Дитя… Потому что даже легчайшее прикосновение было бы пыткой для тела, настолько израненного… Поцеловались лишь две исстрадавшиеся души.
Свободный от тяжести, Иисус может идти дальше, а имея свободные руки, Он то и дело одну из них прикладывает к сердцу, как будто чувствует огромную боль или рану. Он откидывает назад волосы, полностью слепленные кровью, закладывает их за уши. Он развязывает даже шнурок, стягивающий горловину хитона, чтобы легче стало дышать.
Мария отступила туда, где женщины, и боковой тропинкой торопится на вершину, не обращая внимания на дикие вопли толпы. Теперь, когда Иисуса освободили от несения креста, восхождение на гору пошло гораздо быстрей. На ней уже находится множество кричащих людей.
Лонгин останавливается и даёт строгий приказ, чтобы  все спустились ниже,  вершина должна быть свободна. Пол центурии исполняет приказ: силой, используя копья, они отпихивают всех. Под ударами евреи убегают. Они хотят остановиться пониже, но те, кто уже там стоит, не уступают. Затевается дикая драка, как будто все сошли с ума.
Верхушка Голгофы вершина не была  ровной: с одной стороны она поднимается выше, а с другой ниже. На площадке уже сделаны три глубоких отверстия под кресты, а рядом лежат камни и земля, чтобы их засыпать. С более низкой стороны есть как бы другая как бы площадка, соединённая с вершиной двумя широкими тропинками, охватывающими вершину, находящуюся метра на два выше, с двух сторон.
Солдаты, выгнав толпу с вершины, усмирили потасовку, чтобы крестный ход мог двигаться без препятствий, а сами стали вокруг площади. В это время женщины заняли место на склоне, а чуть за ними – Иоанна Хуза и первые четыре дамы, так как остальные уже ушли. Ионатан тоже здесь. За ними видны Иосиф и Симон сын Алфеев, Алфей из Сары и группа пастухов. Они сразились с теми, кто хотел их отсюда выгнать,  а любовь и боль придали им силы, так что они отвоевали и заняли свободный полукруг, на котором иудеи уже не посмели их тронуть. Нужно было немалое мужество, чтобы встать там явно, как сторонники Галилеянина, перед всеми врагами. Три стороны горы, которые не были обрывисты, стали чем-то вроде людского муравейника. Всё выглядело, как многоцветная цветущая поляна, так ярко пестрели плащи и накидки на головах. За потоком была другая толпа, за стенами ещё одна. Террасы ближних домов были переполнены. Остальные части города  выглядели безлюдно и молчаливо. Все собрались здесь – вся любовь и вся ненависть. Это было молчание прощения и крик и гомон ненависти и злоречия.
Пока палачи готовят всё для казни, а узники её ожидают, Иудеи, находящиеся позади женщин, оскорбляют  их. Они оскорбляют Матерь, крича:
- Смерть галилеянам! Смерть богохульникам из Галилеи! Прибейте к кресту Его Мать тоже! Смерть Ей!
Лонгин, который уже сошел с коня, обернулся и увидел Марию. Он приказал усмирить шум. Солдаты из центурии, стоявшей сзади арестантов, вытолкали всех и полностью освободили вторую площадку, в то время, как иудеи бегали по горе и ссорились друг с другом. На неё поставили всех коней, чтобы у них было немного тени.
Сотник повернулся к вершине. На его пути стала Иоанна Хуза, подала ему амфору и небольшой меч. Потом, плача, отошла к другим.
На горе всё уже было готово. Привели приговорённых. Иисус ещё раз прошёл мимо Матери, которая закрыла свой рот плащом, чтобы не зарыдать от боли. Иудеи, видя это, хохочут и язвят. Иоанн, этот мягкий Иоанн, который рукой придерживает за плечи Марию, чтобы поддержать её, бросает на них гневный взгляд. Если бы ему не нужно было опекать женщин, он бы конечно бросился на них. Когда арестанты стали посредине, солдаты окружили площадь с трёх сторон. Сотник освободил киринеянина, который уже не хотел уходить, но остался при Галилеянине.
Два разбойника, матерясь, сбросили на землю свои кресты. Иисус молчал. Крестный путь закончился.

12. (29.) Распятие

Четверо крепких мужчин, похожих на иудеев, да ещё на таких, которые более достойны креста, чем арестанты – скорей всего, они были из одной категории с бичевавшими Господа – выскочили к месту казни. На них были короткие туники без рукавов, а в руках они держали гвозди, молотки, веревки, которые, поддразнивая, они показали трём смертникам. Толпа ревёт в жестокой радости.
Сотник подаёт Иисусу амфору с обезболивающим напитком: вино с миррой. Но Иисус не принимает её. Зато два разбойника пьют много, а потом отставляют пустую амфору за лежащим сбоку камнем.
Приказано раздеться. Двое преступников делают это без тени стыда, даже делают непристойные жесты, особенно в направлении белой группы священников, которые осторожно заняли места поближе. К священникам присоединилось два или три фарисея и несколько других важных лиц, которых лютая ненависть теперь сделала друзьями. Вижу также знакомых книжников.
Палачи подают приговорённым три тряпки, чтобы те повязали себе бёдра. Разбойники делают это, страшно матерясь. Но Иисус, который разделся медленней из-за того, что болели раны, отказался взять. Он, видимо, надеялся, что Ему оставят те короткие штанишки, которые были на Нём даже в момент бичевания. Но когда Ему велено было их снять, Он протянул руку за этим отвергнутым тряпьём, желая укрыться хотя бы им. Он абсолютно обнажён, вплоть до того, что вынужден просить у злодеев тряпку.
Мария, увидев это, быстро стянула со своей головы длинную тонкую белую шаль, которой была покрыта под тёмной накидкой, и которая была влажна от  Её слёз. Она подала её Иоанну, чтобы тот передал через Лонгина Иисусу. Сотник охотно взял Материнский платок и подал его Сыну. Иисус повернулся задом к народу, обнаружив свою окровавленную израненную спину, и, узнав шаль Марии, несколько раз со всем старанием обернул ее вокруг бёдер, чтобы потом она не сползла. И на эту ткань, до сих пор смоченную только слезами, упали первые капли крови, потому что многие раны снова открылись от этих движений и наклонов.
Теперь Иисус повернулся лицом, и стало видно, что Его грудь, руки и ноги тоже сплошь изранены бичами. Колени, разбитые множеством падений, почернели от кровоподтёков и покрыты широкими кровавыми ранами, особенно правое колено.
Толпа издевается над Иисусом, крича:
- О, прекраснейший из сынов человеческих! Дочери иерусалимские Тебя обожают…
А потом тоном псалмов распевают:
- Милый мой, белоснежный и румяный, единственный среди тысячи. Голова его – чистое золото, а кудри его волос, как ветви пальм. Очи его как голубки. Щёки его, как травы бальзамические. Как лилии его губы, источающие чистейшее миро. Руки его как из золота, украшенного сапфирами. Ноги его – колонны из белого мрамора, опирающиеся на золотые подножия. Стан его высокий как Ливан, стройный словно кедр. Уста его сладки и весь он желанен…
И смеялись над ним, и орали:
- Прокажённый! Ты что, отступил от Бога, что Он Тебя так наказал? О, о! Ты - совершенство! Ты разве Божий Сын? О, нет, Ты сатанинское отродье! Но он могуч и силён, а Ты?  Ты всего лишь нищий оборванец!..
Разбойники уже привязаны к своим крестам и помещены по обе стороны от Спасителя. Они кричат и ругаются, особенно когда их спускают вниз и, доставляя им боль, перетягивают запястья верёвками. Тогда их ругательства в адрес всех стали просто адскими.
Пришла очередь Иисуса. Он тихо ложится на крест. Те двое так метались, что на помощь четырём палачам пришли ещё и солдаты. Они должны были держать их, так как те брыкали ногами палачей, привязывавших им руки. Но для Иисуса не нужно было никакой помощи. Он был покорен и лёг там, где Ему велели. Он протянул руки, как Ему сказали, вытянул ноги. Он беспокоился только о том, чтобы его хорошо прикрывала шаль. И вот его длинное стройное белое тело лежит на тёмном дереве и каменистой земле. Двое палачей садятся ему на грудь, чтобы не двигался. Сколько же боли и удушья, должно быть, доставила ещё и эта тяжесть… Третий палач берёт Его правую руку и держит ее выше локтя и за ладонь. И тогда четвёртый, держа в руке длинный заострённый гвоздь с большой круглой шляпкой, проверяет, совпадает ли приготовленное отверстие в дереве с указанным на руке местом. Итак, он вдавливает острый конец в руку над ладонью, поднимает молот и наносит первый удар. Глаза Иисуса были закрыты;  от боли Он вскрикнул и открыл их, полные слёз. Гвоздь порвал связки, мышцы, нервы.
На крик Сына Мария ответила вскриком, похожим на вскрик убиваемого ягнёнка. Она согнулась как надломленная, схватившись руками за голову.
Иисус, чтобы поберечь Мать, больше ни разу не крикнул. Стук железа о железо, а также о живое тело Божьего Сына, был громким и ритмичным.
Правая рука уже прибита. принялись за левую. Но тут дыра не подходит к месту на руке. Тогда берут верёвку и привязывают её к левой ладони, а затем тянут вплоть до того, что вывихивают сустав, разрывая связки и мышцы, раздирая кожу, и без того разодранную узлами верёвки. Правая рука от натяжения тоже пострадала, поскольку рана у гвоздя разорвалась шире. Но вопреки всем усилиям распинавшие не смогли достаточно притянуть левую руку. И тогда прибили её там, где смогли, то есть, посередине ладони между пальцами. Здесь гвоздь вошёл легче, но причинил больше боли, так как пробил главные нервы так, что пальцы руки омертвели, в то время как пальцы правой руки дрожали и крючились, так как в них была жизнь.
Иисус больше не кричал, только глухо застонал сквозь крепко стиснутые  губы. Только слёзы текли с древа креста прямо на землю.
Теперь пришла очередь ног. За два метра до окончания креста был вбит маленький клин, которого едва хватало, чтобы опереть одну ступню. К нему подтянули ноги, чтобы проверить, в нужном ли месте он прибит. Всё-таки он находился слишком низко, ноги не доставали, и несчастного Мученика стали тянуть, схватив за щиколотки. Шершавое дерево скребло по ранам, сдвинуло венец, который, покосившись, снова вырвал часть волос. Он мог упасть, поэтому один из палачей ударом снова всадил его на голову…
Теперь те, кто сидел на груди Иисуса, встали, чтобы пересесть Ему на колени, так как Иисус невольно отдёрнул ноги, увидев блестящий на солнце очень длинный гвоздь, вдвое длиннее и шире тех, которыми прибили руки.
Очень тяжелы были те, кто сидел у Него на ободранных коленях давил на несчастные израненные голени, в то время как двое других справлялись со сложнейшей операцией: прибивая одним гвоздём сразу обе ноги. И хотя они крепко держали ноги за щиколотки и пальцы, прижимая их к тому клину, нижняя ступня высунулась из-за вибрации гвоздя, и его пришлось вынуть. Потому что, когда он вошёл в мягкие ткани, затупился, уже пробив правую ногу, и теперь его нужно было подвинуть на середину.  И они вбивали, вбивали, вбивали… Раздавался страшный звон ударов молота по шляпке гвоздя. Вся Голгофа навострила уши, чтобы радоваться этому…
С каждым ударом Мария пригибалась всё ниже, как будто молот ударял по Ней. К страшному звуку железа примешивался тихий стон голубки – сдавленный возглас Марии.
Распятие – это жуткая вещь. По боли оно близко к бичеванию, но для наблюдающего оно более страшно, ибо тут в живое тело проникает гвоздь. Но зато оно короче чем бичевание, которое доводит до изнеможения своей продолжительностью.
Теперь крест подтянули к выкопанному отверстию, подвергая несчастного Распятого сотрясениям, так как земля была неровной. Стали поднимать крест, но дважды он не поддавался палачам и неожиданно падал; второй раз он упал на своё правое плечо, доставив Иисусу огромное страдание, встряхнув все Его израненные члены. Наконец крест опущен в яму, но прежде чем его укрепили землёй и камнями, он шатался во все стороны, приводя к постоянной смене положения измученного тела, висящего на трёх гвоздях. Это страдание должно было быть ужасно. Когда тело всей своей тяжестью перевешивалось вперёд и вниз, раны от гвоздей расширялись, особенно на левой руке, и на ногах, кровь также хлестала сильней. Она стекала по пальцам ног на землю, а частично текла по древесине креста. С рук кровь течет к локтям, так как раны оказались выше, затем к подмышкам и по рёбрам до пояса. Пока неукреплённый крест раскачивался, корона тоже сменила положение а удар затылком о крест привёл к тому, что верхнюю часть шеи впился огромный комок сплетшихся шипов, которым заканчивалась корона. Наконец венец снова занял своё место на голове, оцарапав и жестоко поранив её.
Наконец-то крест укреплён и осталась только мука висения. Подняты также и разбойники, но они сразу правильно, в вертикальной позиции. Они завопили, как будто кто-то заживо сдирал с них кожу, из-за того, что верёвка сдавила им запястья, и ладони почернели, а жилы натянулись как струны. Иисус молчал. А толпа не утихла, но начала снова жутко кричать.
Теперь на вершине Голгофы есть свой трофей вместе со своим почётным караулом. На более высоком месте стоит крест Иисуса, а ниже – два другие. Полсотни солдат с оружием при ноге стоят вокруг вершины. В этом кругу пятеро вооружённых играют в кости за одежду Казнённого. Справа от креста Иисуса выпрямившись стоит Лонгин. Он выглядит как почётный гвардеец Мученика Царя. Другие пол центурии отдыхают, готовые к срочным распоряжениям. Солдаты равнодушны ко всему, только изредка кто-нибудь бросит взгляд на распятых. Лонгин же внимательно следит за всем происходящим и мысленно осуждает. Он сравнивает распятых, весь облик Иисуса и зрителей. Чтобы лучше видеть, он рукой заслоняет глаза от солнца. По сути своей солнце сегодня какое-то странное: оно приобретает всё более красный цвет, будто жаркая луна. Затем эту луну гасит какая-то чёрная туча, которая быстро движется по небу, пока не скрывается за горами… Тогда открывается настолько палящее солнце, что на него невозможно смотреть.
Озираясь, Лонгин увидел Марию, стоящую у основания вершины со скорбным лицом обращённым к Сыну. Он позвал одного из солдат, сказав ему:
- Если Мать вместе с сыном хочет подойти к кресту, приведи их сюда.
Мария с Иоанном, принятым за «сына», приходит под крест сквозь кордон солдат, но встаёт немного сбоку, чтобы видеть Сына и быть видной Иисусу. Толпа осыпает Её оскорблениями, Она не реагирует на это, но болезненной улыбкой пытается подбодрить Сына. Но всей силой воли Ей не удаётся сдержать слёз, набегающих на глаза.
Толпа, начиная от священников, фарисеев, саддукеев, иродиан и им подобных, устроила себе прогулку, прохаживаясь по верхней части горы в ту и в другую сторону. Проходя по крестом, они швыряют ругательства в адрес Умирающего. Всю подлость, жестокость, ненависть и безумие, на какое только способен человек, проявили эти адские языки. Наиболее усердны были служители храма и фарисеи.  Наконец, кто-то воскликнул, повернувшись в сторону женщин:
- А где Лазарь?
Те, испугавшись, отбежали к пастухам. Только Магдалина смело закричала:
- Идите, идите к нашему дворцу, там вас ждёт римское войско и пятьсот вооружённых людей, которые заколют вас как старых козлов в пищу для рабов!..
- Бесстыжая, как ты разговариваешь со священниками?
- Проклятые святотатцы, держитесь! Вижу у вас за спинами языки адского пламени.
Магдалина сказала это таким уверенным тоном, что испуганные они оглянулись, но вместо пламени почувствовали на своих спинах острия римских копий, потому что Лонгин отдал приказ, и до сих  отдыхавшее войско бросилось колоть всех, кто попался под руку. Люди с воплями разбегались, а центурия встала и заслонила доступ на верхушку горы. Иудеи ругались, но Рим был сильнее. Тогда Магдалина укрылась среди женщин.
Разбойник слева продолжал бросать оскорбления и выкрикивал:
 - Спаси Себя и нас, если хочешь, чтобы Тебе поверили! Бога нет, есть только я! Да здравствую «я», это и есть царь и бог!
Неподалёку от второго стояла Мария, он посмотрел на Неё и воскликнул:
- Заткнись! Ты не боишься Бога, хоть уже наказан? Зачем оскорбляешь Его? Он ничего плохого не сделал, а страдает больше нас…
Иисус продолжал молчать… После стольких мук, весь обвисший Он ищет себе какого-то облегчения; Он старается дать облегчение ногам, перенося тяжесть на руки. Он это делает наверно для того, чтобы усмирить дрожь в мышцах, появляющуюся от судороги ног. Но та же самая дрожь охватывает слишком напряжённые руки. Кровь, вытекающая через раны от гвоздей, уже не доходит до пальцев, и руки деревенеют. Особенно на левой руке пальцы уже мертвы и согнуты к ладони.
Пальцы ног тоже крючатся. Особенно большие пальцы, у которых нерв меньше пострадал, поднимаются, опускаются, отодвигаются от остальных. Пытаясь облегчить руки и ноги, туловище инстинктивно вздымается, но это лишь добавляет страданий. Поскольку это Тело было идеально по форме – широкий мощный торс – то теперь, распятое на кресте оно стало ещё шире, возможно, ещё из-за отёка лёгких. Хотя весь живот помогает почти парализованной диафрагме, дышать становится всё трудней. Каждую минуту кровь прибывает в лёгкие и растёт удушье, что видно по синеющим воспалённым губам и по набухшим венам на шее; уже и щеки, и уши, лоб приобретают красно-фиолетовый цвет. Бескровный нос заострился, под глазами круги. Много крови пролито от тернового венца.
Под дугой рёбер с левого боку видно, как бурно и неритмично бьётся сердце; диафрагма вздрагивает, максимально натягивая кожу, насколько она ещё может натягиваться на этом несчастном израненном умирающем Теле. Весь облик уже выглядит примерно так, как мы его видим на снимках Туринской Плащаницы: с носом искривлённым и опухшим с одной стороны, с почти закрытым из-за отёка правого глаза. Губы приоткрыты, на верхней губе запекшаяся рана.
Должно быть, Иисуса мучает страшная жажда из-за воспаления, потери крови и жары. Машинальным движением Он сглатывает капли Своего пота и слёз, и даже языком собирает кровь, стекающую со лба на усы… Терновый венец мешает Ему опереть голову о крест, когда Он хочет облегчить ноги и повиснуть на руках. Предплечья полностью выгибаются вперёд, а бёдра не достают до поверхности креста из-за бессилия, и так всё тело провисает вперёд.
Выгнанные с вершины, иудеи не перестают издеваться над Иисусом, в чём им помогает один из распятых разбойников. Другой же, всё чаще поглядывая на Марию, плачет и удерживает другого. Затем он говорит:
- Молчи! Помни, что тебя родила женщина. И подумай, сколько наши плакали из-за своих сыновей. У них были слёзы стыда… ведь мы были преступниками. Наших матерей уже нет. Если бы я мог, я попросил бы прощения… Но возможно ли это? Она была святая… Боль, что я ей доставил, убила её… Я грешник. Кто меня простит? Мать, ради твоего умирающего Сына, помолись за меня!
Мгновение Мария смотрела на него ласковым взглядом.
Дисмас  плачет всё горше, что вызывает волну новых конвульсий. В это мгновение первый раз Спаситель подаёт голос:
- Отче, прости им, ибо не ведают, что творят.
Услышав эти слова, Дисмас отваживается обратиться к Христу:
- Господи, вспомни обо мне, когда будешь в царстве Твоём… Я заслужил моё страдание, дай мне мир и милосердие по ту сторону жизни. Я слышал однажды, как Ты говорил,  но тогда не принял Твоих слов. Я сейчас каюсь в моих грехах, о Сын Всевышнего.  Я верю в тебя, в Твою силу, в Твоё милосердие. Христе, прости меня во имя Твоей Матери и Твоего Всевышнего Отца!
Иисус обернулся к нему, взглянул с милосердием и сказал с улыбкой, всё ещё прекрасной на исстрадавшихся губах:
- Говорю тебе, сегодня будешь со Мной в раю!
Полный радости Дисмас, не помня других молитв, повторял только:
- Иисус Назорей, Царь иудейский, помилуй меня. Иисус Назорей, Царь иудейский, я уповаю на Тебя. Иисус Назорей, Царь иудейский, в верю, что Ты – Бог!
Небо становится всё темнее. Собираются всё более густые оловянно-зеленоватые тучи, заслоняя друг друга в зависимости от порывов ветра, который пробегает по небу, падает вниз и снова возносится. Но воздух ещё более напряжён, когда ветер стихает, чем когда он свистит резко и порывисто. Резкий свет становится каким-то зеленоватым, а лица приобретают какие-то странные очертания. Солдаты в потемневших от этого света шлемах выглядят как мертвые истуканы. Евреи, преимущественно темноволосые, теперь похожи на утопленников с землистыми лицами.
Иисус мертвецки бледен. Голова Его спадает на грудь. Он полностью обессилен. Он весь дрожит, несмотря на сжигающую горячку. В этой слабости из глубины сердца Он шепчет: «Мама! Мама!» Его шёпот тих как дыхание, которое не удержать. А Мария каждый раз вытягивает к нему руки, как бы пытаясь поддержать Его.
Многих людей беспокоят перемены в атмосфере. Даже солдаты обращают внимание на небо и на что-то тёмное в форме стожка, напоминающее морскую трубу. Он поднимается, поднимается, и кажется, рождает всё более тёмные тучи, словно вулкан, изрыгающий дым и лаву.
В этом меркнущем, нагоняющим страх, свете Иисус дал Марии Иоанна, а Иоанну – Марию. Он наклонил голову, поскольку Мать стояла к кресту ближе, и сказал:
- Женщина, это Твой Сын! Сын, вот твоя Мать!
После этих слов Сына Мать ещё больше потрясена. В своём завещании Он отдал Ей только человека! Он из любви к Человеку лишил Её Бого-Человека, родившегося от Неё! Бедная Мать старается явно не плакать, но не может удержать слёз… Слёзы текут, хоть губами Она силится улыбнуться Иисусу, чтобы поддержать Его.
Мука всё возрастает, а света всё меньше. В этом свете как из морской глубины из-за иудеев выныривают Никодим и Иосиф.
- Расступитесь! – кричат они.
- Нельзя! Чего надо? – спрашивают солдаты.
- Пройти, потому что мы – друзья Христа.
Священники поворачиваются к ним с возмущением:
- Кто тут смеет заявлять, что он – друг бунтовщика?
Иосиф отважно отвечает:
- Как благородный член Большого Совета, Иосиф из Арифамеи Старший, а со мной Никодим, иудейский начальник.
- Кто встаёт на сторону бунтовщика, тот сам бунтовщик.
- А кто  с убийцами, тот сам убийца, Елиазар. Я жил праведно, а теперь стар и близок к смерти, поэтому не хочу стать неправедным сейчас, когда приближается небо, а с ним и Вечный Судья.
- Ты что, Никодим? Не могу поверить!
- Потому что Израиль так низко упал, что не может узнать Бога.
- Мне всё это отвратительно!
- Отодвиньтесь и дайте пройти! Я хочу только этого.
- Чтобы оскверниться ещё больше?
- Если я возле тебя не осквернился, то меня уже ничто не осквернит. Солдат, вот мой пропуск, - подал он восковую табличку римлянину.
Десятник посмотрел и сказал:
- Пропустить обоих.
Иосиф и Никодим приблизились к пастухам. Не знаю, увидел ли их Иисус в такой темноте, да ещё с замутнённым агонией зрением. Но они плакали, не обращая внимания на людей, хотя евреи оскорбляли их.
Страдания Иисуса всё возрастали. На теле проявились первые признаки агонии, и каждый выкрик толпы их увеличивал. Отмирание жил и нервов, начавшись от конечностей, теперь  достигло туловища, всё более затрудняя дыхание, ослабляя движения диафрагмы, заставляя замирать сердце. Лицо Иисуса то краснело, то покрывалось зелёной бледностью умирающего от потери крови. Губы шевелились с огромным трудом из-за того, что мышцы головы и шеи обессилели от многократных попыток приподнять всё тело, опирающееся на перекладину креста, и теперь судорога сводила челюсти. Горло, набухшее от сдавленных шейных сосудов, наверняка болело,  опухоль перешла на язык, который стал непослушен и малоподвижен. Позвоночник всякий раз всё больше прогибался вперёд, потому что все члены тела становились тяжелее за счёт омертвевших.
В нарастающем мраке видеть это можно лишь стоя прямо под крестом.
В какой-то момент Иисус весь отклоняется  вперёд как умерший и перестаёт дышать. Голова Его неподвижно свисает, всё Его тело сгибается и создаёт угол с руками наверху.
-Умер! – крикнула Мария.
Этот трагичный крик растворился в тёмном воздухе. Иисус действительно выглядел как мёртвый. Но Иудеи тут же бросили камни и, похоже, попали в голову, ибо целились вверх. Иисус застонал и начал с трудом дышать. Голова Его двинулась вправо, ища положения, в котором бы меньше мучилась, но не нашла. С огромным усилием, опираясь ещё раз на измученные ноги, единственно усилием Своей воли, лишь им одним, Иисус выпрямился,  как будто был здоров. Он поднял лицо, глядя открытыми, несмотря на опухоль, глазами на стоящих у Его ног, на далёкий город, в тёмное небо, на котором погас последний просвет. И в это небо – закрытое, мёртвое, мрачное, похожее на громадную тёмную плиту – Иисус возопил громким голосом, силой воли побеждая препятствия окаменелых скул, набухшего языка и распухшего горла:
- Элои, Элои, лема саватхани! – Боже Мой, Боже Мой, почему Ты оставил Меня?
Он должен был чувствовать Себя совершенно оставленным Небом, если огласил таким голосом, что Отец оставил Его.
Опять накатились волны отчаянья и боли, которые так измучили Его в Гефсимании. Набежали волны грехов всего мира, чтобы утопить невинного страдальца и погрузить его в горечь. Несмотря ни на что вернулось чувство, распинающее сильнее самого распятия, чувство, которое больнее любой пытки – что Бог Его оставил, и что молитва до Него уже не доходит… Это была последняя скорбь, которая приблизила смерть, так как выдавила последние капли крови, порвав последние волокна в сердце, ибо завершила то, что начало первое переживание оставленности, - смерть. Это то, из-за чего прежде всего умер мой Иисус. О Боже, как же Ты испытал Его ради нас!
Темнота всё сгущалась. Иерусалима уже не видно. Даже склоны Голгофы как будто исчезли. Видна лишь вершина, как будто тьма выпятила её, чтобы она могла принять единственный, оставшийся на подсвечнике огонь – Божью Добычу, чтобы видели её все – и любовь и ненависть.
И послышался жалобный голос Иисуса: «Жажду!»
По сути ветер, который дул, мог высушить даже здорового. Долгий порывистый ветер, полный пыли, холодный, пугающий. Какое же мучение он своим веянием доставил лёгким и ноздрям Иисуса… Всем Его измученным и израненным членам. Но всё так сошлось, чтобы терзать Божественного Мученика. Один из солдат подошёл к сосуду, в котором помощники палача смешали желчь и уксус, чтобы своей горечью способствовала выделению слюны у казнимых. Он взял губку, смоченную в жидкости, вдел ее на приготовленную для этого твёрдую хворостину и подал Умирающему. Иисус жадно повернулся к этой губке, как изголодавшийся младенец к материнской груди, но почувствовал горький напиток и неохотно отвернул голову. Наверно Он просил свои пересохшие губы потерпеть.
Теперь вся тяжесть тела оперлась на ноги, выгибая фигуру вперёд; раны растянулись, доставляя ужасную боль. Я не вижу больше никакого движения, которое в этом страдании могло бы помочь. Всё тело от бёдер и ниже отделяется от древа креста и так застывает. Голова так тяжело свисает, что шея кажется сломанной в трёх местах. Дыхание становится всё медленней, но не прерывается, хоть и хрипит. Время от времени тяжёлый кашель оставляет на губах розоватую пену. Всё большими становятся промежутки между вздохами. Мышцы живота не двигаются, только грудная клетка ещё делает тяжёлые, измученные движения. Всё явственней становится паралич лёгких.
Слышен слабеющий зов: «Мама!»
И несчастная мать отвечает:
- Да, Моё сокровище, я здесь!
- Иисус шепчет:
- Мама, Ты где? Я уже не вижу Тебя! Ты что, оставила Меня?..
Это не слова, а только шёпот, слышимый скорее сердцем, чем ухом…
Мария говорит:
- Нет, нет, Сынок! Я Тебя не оставлю. Дорогой Мой, Ты слышишь? Мама здесь, Она здесь, только мучается, что не может быть вместе с Тобой!..
Это так горько, что Иоанн громко плачет. Иисус должен слышать это, но Он не реагирует. Думаю, смерть так близка, что Он говорит в полубреду, не понимая что… Не видя усилий Матери и любви возлюбленного ученика…
Лонгин, который до этого стоял в небрежной позе, сложив руки и переминаясь с ноги на ногу, теперь встал навытяжку, положив левую руку на меч, а правую опустив вниз, будто находился на ступенях императорского дворца. Он неподвижен, но по лицу видно, как трудно ему владеть собой и побороть переживание, только в глазах блестят слёзы. Другие солдаты, до сих пор игравшие в кости, тоже повставали, надели шлемы и стоят в молчании.
Молчание… И затем в абсолютном мраке отчётливо прозвучало:
- Свершилось!
И потом всё больше хрипов, всё реже вдохи…
Молчание… и вдруг полный нежности и горячей молитвы возглас:
- Отче, в руки твои предаю дух Мой!
Снова молчание. Хрипы почти исчезают, только лёгкое веяние выходит из рта и гортани. Наконец последний спазм Иисуса. Страшная конвульсивная судорога, которая будто хотела сорвать с креста тело, висящее на трёх гвоздях. Она пробегает по Нему трижды – от стоп до головы – по всем измученным нервам. Трижды неестественно вздымается живот, а затем он опадает совсем. при этом туловище перекручивается так сильно, что кожа  на нём углубляется в напрягшиеся кости, снова приводя к разрыванию ран от бичевания. Потом Иисус резко ударяет головой – раз, второй, третий, - в дерево креста. В конвульсиях напрягаются все мышцы лица, сворачивая рот вправо. Он Широко открывает веки и двигает глазами. Всё тело напружинивается в дрожащую дугу (картина эта ужасающая!), а потом вырывается мощный крик, неожиданный для этого изувеченного тела. Тот мощный крик, о котором сказано в Евангелии, пронзает воздух. Это первый слог слова «Мама»…
И больше ничего.
Голова упала на грудь, тело свесилось вперёд. Кончилась дрожь, прекратилось дыхание. Он скончался…
На крик Убитого земля ответила ужасающим воем. Казалось, тысяча гигантских труб зазвучала разом, и после этого единого аккорда начались одиночные удары грома; молнии прошивали небо во всех направлениях и падали на город, на храм, на толпу… Думаю, были убитые, потому что молнии ударяли прямо в толпу. И молнии были единственным светом, позволяющим что-либо видеть.
А потом вдруг, когда ещё продолжались раскаты, задрожала земля и сорвалась воздушная труба – смерч. Землетрясение и смерч объединились вместе, чтобы отмерить апокалиптическое наказание безбожникам.
Вершина Голгофы раскачивалась и тряслась, как чашка в руке сумасшедшего. А эти «прыгающие» и «волнообразные» сотрясения так двигали крестами, что должны были вырвать их с места.
Лонгин, Иоанн и солдаты схватились как могли и за что могли, чтобы не упасть. Иоанн одной рукой ухватился за крест, а другой поддерживал Марию, которая целиком оперлась на него.
Разбойники на двух крестах кричали от страха. толпа кричала ещё громче и пыталась бежать. Одни падали на других, толкались, попадали в трещины, возникшие в земле, получая ранения, неслись по склонам как ошалелые.
Трижды повторилось землетрясение и налетал ураган. А потом всё замерло, и наступила тишина будто мёртвого города. Только молнии без громов ещё рассекали небо и освещали картину убегающих во все стороны иудеев с руками в волосах или протянутыми вперёд или вознесёнными к небу, над которым поначалу насмехались, а теперь боялись его. Темноту смягчал проблеск света, который, дополненный тихими магнетическими вспышками, позволял видеть, что множество людей не встало с земли. Были ли они мертвы? Не знаю. Какой-то дом горит изнутри, и языки пламени вырываются вверх, создав красную точку в пепельно-зелёной атмосфере.
Мария отрывает голову от груди Иоанна и смотрит на Иисуса. Её полные слёз глаза не видят его в этой тьме, и она троекратно зовёт:
- Иисус! Иисус! Иисус!
Наконец в блеске молнии она видит Его неподвижным, безвольно свисающем к креста, с головой так свёрнутой вправо, что щекой касается плеча, а бородой ключицы. Она поняла. Вытянула дрожащие руки и зовёт:
- Сынок Мой! Сынок Мой! Сынок Мой!
А потом прислушивается… Уста Её открыты, будто пытается ими слышать. Глаза Она широко открыла, чтобы видеть… Она не может поверить, что Иисуса уже нет!
Иоанн тоже смотрит и слушает, а потом обнимает Мать, желая увести Её, и говорит:
- Он больше не мучается.
Мария зашаталась и наверняка бы упала, если бы Иоанн не поддержал Её. В это время прибежали женщины, потому что теперь им никто не препятствовал. Магдалина села под крестом, обняла осевшую, чуть не бесчувственную мать и они начали плакать все одновременно.
Из-за скалы появились Иосиф с Никодимом. Они подошли к Лонгину, требуя выдать им тело.
- Только Пилат может дать разрешение. Идите быстро, чтобы вас не опередили Евреи с требованием перебить ноги; я бы не хотел, чтобы его опозорили.
И они быстро ушли.
Тогда Лонгин подошёл ук Иоанну и тихо сказал ему что-то. Затем он взял у солдата широкое копьё, убедился, что женщины не обращают на него внимания, занятые Марией; он подошёл поближе к кресту и ударил Иисуса в бок снизу вверх, справа влево. Иоанн взглянул в последний момент.
- Дело сделано, дружище! – сказал Лонгин. Так-то лучше. Как рыцарь! А не ломанием костей… Это действительно был Праведник!
Из раны брызжет много воды и немного меньше крови, которая уже стыла.
Иосиф и Никодим спешат как могут. У подножья горы они встретили бегущего запыхавшегося Гамалиеля. Он был без плаща, с открытой головой, нарядная одежда вываляна в земле и подрана ветками. Руки он держал в поредевших седых волосах. Они заговорили, не останавливаясь:
- Гамалиель, это ты?
- А ты, Иосиф, оставляешь его?
- Я-то нет. А ты что тут делаешь? Да ещё в таком виде!..
- Страшные дела! Я был в храме. Знамение! Святилище нарушено! Пурпурная завеса висит порванная! А место Святая Святых обнажено! Мы прокляты! – всё это он сказал, продолжая бежать в сторону вершины. А те поспешили в своём направлении, а по пути встретили многих людей, выглядевших как одержимые. Они носились, выкрикивая всевозможные вещи. Иосиф потянул за рукав человека, бьющегося головой о стену:
- Что ты делаешь, Симон?
- Оставь меня! Все умерли и проклинаете меня…
- Он сошёл с ума! – махнул рукой Никодим.
В городе кто-то с сокрушением бил себя в грудь, кто-то в ужасе убегал от звука любого голоса. Один из фарисеев воззвал к Никодиму:
- Не проклинай меня! Явилась мне моя мать и закричала: «Будь ты проклят навеки!»
Он упал на землю с воплем:
- Мне страшно!
И вот Иосиф и Никодим пришли к Пилату. В ожидании прокуратора они узнали там, что под действием землетрясения открылось много гробов, из них вышли скелеты, тут же обретая человеческий облик. Они обвиняли живых в богоубийстве и проклинали их. Вернувшись на Голгофу, они застали там Гамалиеля, который, лёжа крестом, умолял:
- Подай мне знак! Скажи, что Ты меня прощаешь!
Наконец какой-то солдат пошевелил его копьём и сказал:
- Встань и успокойся. Ничего теперь не выйдет, надо было раньше думать. Он уже мёртв. Я язычник, но говорю тебе, Тот, кого вы распяли, был действительно Сыном Божьим!
- Он умер? Оооо…
Гамалиель поднялся и попытался рассмотреть вершину горы. Он мало что увидел, но понял, что Иисус мёртв. Он увидел женщин вокруг Марии, плачущего Иоанна слева под крестом, а справа Лонгина, стоящего в торжественной позе. Тогда он упал на колени, вытянул руки и зарыдал. Он причитал:
- Значит, это был Ты, Ты! И теперь нам нет прощения… Мы навлекли на себя Твою Кровь… Кровь Твоя взывает к Небу, а Оно нас проклинает… Но Ты был Милосердием! Твоя Кровь может выпросить для нас милосердие. Окропи нас Ею! Ибо только Она может вымолить нам прощение! Оживи моё несчастное сердце, которое в плену формул. Исаия сказал: «Он взял на Себя грехи многих…» Возьми тогда и мои, Иисус Назорей!
Он встал, посмотрел на крест и, сгорбившись, ушёл. А на Голгофе царило молчание, прерываемое только плачем Марии.
Два разбойника молчали, охваченные ужасом.
Никодим и Иосиф сообщили, что у них есть разрешение от Пилата. Лонгин до этого послал конного гонца, чтобы узнать, что делать с распятыми разбойниками. И теперь пришёл приказ добить их мечом. Тогда позвали тех четверых палачей, укрывавшихся за скалой. Дисмас принял приговор без сопротивления и после того, как ему перебили колени и нанесли удар в сердце, умер с именем Иисуса на устах. Зато второй разбойник закончил жизнь ужасно ругаясь.
Тогда Иосиф и Иоанн скинули плащи и взошли по лестнице, чтобы снять Тело. Они отказались от помощи четырёх палачей. Мария при поддержке женщин встала возле креста. Солдаты, окончив своё задание, отправились прочь. Ладонь левой руки Иисуса уже свободна от гвоздя. Иоанн перекинул себе эту руку вокруг шеи так, что она свесилась у него за спиной, и полуобнял всё Тело. Женщины крепко держали лестницу. Когда ноги были уже свободны, Иоанн с усилием удерживал Тело своего Учителя.
Мария села под крестом, готовая принять Сына к Себе на колени. Трудно было вытащить гвоздь из правой руки, но наконец её освободили. Иоанн всё ещё держит под мышки Иисуса, голова которого лежит у него на плече. Никодим же с Иосифом осторожно стали сходить вниз, держа Его один за бёдра, а другой – под колени. Конечно, женщины следили, чтобы ни рука, ни нога не ударились ни обо что и не коснулись земли.
Мария ждала с разложенным на коленях плащом, чтобы принять этот драгоценный груз. И вот Он уже лежит на коленях Матери, которая правую руку подложила Ему под плечи, а левой приобняла Его спереди. Голова Иисуса покоится на Её предплечье. Она гладит её левой рукой, потом берёт пробитые руки и складывает их, целуя. Затем Она гладит Его щёки, целует глаза и рот, немного искривлённый вправо. Она хотела уложить Ему волосы, также как уложила склеенную кровью бороду, но наткнулась на шипы. Нужно было снять этот терновый венец, хотя это трудно было сделать одной только свободной рукой. И всё же Она никому не позволила это сделать, Сама осторожно сняла её, поправляя затем волосы, целуя каждую рану этой святой головы и плача над ней.
Она потянула конец длинной шали, которой опоясался Иисус, и старалась  вытереть ею от крови и омыть слезами все Его раны, каждую целуя отдельно. И вот Её рука натыкается на рану в боку. Маленькая ладонь почти вошла в эту рану. Мария наклонилась и увидела открытый бок и сердце Своего Сына. Ей показалось, что меч пробил Её собственное сердце. Она вскрикнула и согнулась над Сыном, как будто умерла Сама.
Окружающие старались помочь, поддержать, но также и забрать у Неё божественного Покойника, но Она запричитала:
- Где я положу Тебя, Сынок Мой?
В ответ на эти слова перед Ней склонился Иосиф:
- Госпожа, у меня есть гроб, новый и достойный кого-то великого. Я отдаю его Ему. Никодим уже принёс туда благовония от себя. Приближается вечер, так позволь же, святая Мать, совершить обряд.
Иоанн и женщины присоединились к этой просьбе. Наконец Мария поддалась и позволила забрать Тело Спасителя. Лишь, когда Его оборачивали саваном, просила:
- Делайте это осторожно!
Никодим с Иоанном взяли Тело за плечи, а Иосиф за колени, и святые останки, завёрнутые в саван, уложили на плащи, которые теперь служили носилками. Марию повели Магдалина и Мария Алфеева, остальные пошли за ними, неся гвозди, верёвки, венец, губку и хворостину; и так вместе пришли ко гробу.
На Голгофе остались три креста: один пустой, и два – с мёртвыми разбойниками.

13. (30.) Гроб Иосифа. Невыносимая скорбь Марии.

Я присутствовала, Когда Тело Нашего Господа клали в гроб.
Небольшая процессия сошла с Голгофы к гробу Иосифа из Арифамеи, выдолбленного у подножья этой горы в известковой скале. Это грот находился в цветущем саду. Он состоял из гробового помещения с нишами наподобие катакомб.  Сейчас там пусто.  Посреди прихожей стоит каменный стол, чтобы класть на него умершего и бальзамировать его. Кроме мужчин сюда вошла только Мария, так как для других просто не было места. Остальные женщины встали при входе. В углу, на чём-то вроде столика лежат ткани и благовония. Мария в свете факела со слезами берёт бедные истерзанные руки Сына, целует их, выпрямляет пальцы, разглаживает разрывы ран, плачет над ними. Затем Она выпрямляет несчастные ноги, которые так уставали, ходя ради нас. Они чересчур пострадали на кресте, особенно левая, которая стала плоской, будто в ступне вовсе не было костей. Мария обхаживала всё Тело, холодное и окоченевшее. Она вернулась к голове, которая была наклонена и сильно свёрнута вправо. Она старалась закрыть Его веки и губы, искажённые и открытые. Она расправляла Его волосы, вчера ещё такие прекрасные, а сейчас все слипшиеся от крови. Она отделяла более длинные кудри и наматывала их себе на палец, чтобы вернуть им прежнюю форму.
Видно, как Он лежит на камне, обнажённый и застывший. Она прижала Его к Себе и начала баюкать как когда-то в гроте Рождества. Она замечает, что в открытой ране на боку отчётливо виден кончик сердца, а на нём сантиметра в полтора рана от копья. И Она громко вскрикнула, схватившись за собственное сердце.
Колеблющееся пламя факела освещает Её, и я вижу, как крупные слёзы бегут по Её бледному лицу.
- Идите, - говорит Она всем, - а я останусь здесь. Буду стоять на коленях перед Тем, Кто пришёл ко Мне с Неба и родился в лучах Света. А теперь здесь темно и холодно… Но я буду любить Тебя за всех, кто Тебя ненавидел, за весь этот мир возлюблю Тебя, Сын Мой. Только у Матери любовь к своему Сыну может быть велика как вся вселенная… Идите же, а я останусь. Придёте через три дня и выйдем вместе. Как же прекрасен будет мир в свете Твоего Воскресения, о, Иисусе!
Никодим и Иосиф начинают подготовку к погребению Тела. Они берут медный таз, губку, бинты, а также чистый саван. Видя это, Мария восклицает:
- Что вы собираетесь делать? Сейчас я вам Его не отдам! Однажды уже дала Его миру, но мир его не захотел. Вы говорите, что любите Его! А почему не защищали Его?! Считаете Его своим Учителем, но чему вы от Него научились? Не верите, что Он воскреснет? Зачем все эти приготовления? Потому что не верите,  хотите Его бальзамировать…
Она плачет…
Никодим и Иосиф дают знак Магдалине и Иоанну, который пробует увести Мать в сторону. Она уже успокоилась и говорит:
- Делайте, что хотите, он всё равно воскреснет. Благословляю Тебя сейчас, Сынок Мой Драгоценный!..
Двое друзей приступили к делу. Они обмыли всё Тело губкой, потом помазали благовониями. Они покрыли Его мазями со всех сторон: сначала ноги, потом руки, а в конце голову. Эти мази, похоже, были клейкими, потому что вначале трудно было сложить руки вместе, а после бальзамирования они сложились сразу. Они тщательно обработали голову, обвязали её, чтобы закрылся рот. Положили чистый саван и аккуратно обернули им Иисуса. На лицо Ему положили отдельный плат. Затем саван обвили бинтами так, чтобы он плотно прилегал к Телу. Теперь на сером камне лежит только полотняный свёрток. Мария плачет ещё отчаянней.

Иисус сказал:
- Мучения Марии продолжались до рассвета воскресения. Я во время Своих Страданий прошёл только одно искушение. Но у Марии их было больше. На Нее с яростью нападал сатана, но Она победила его. Марию постигло самое тяжкое искушение, искушение, охватывающее тело Матери, ударяющее в Сердце Матери, искушение духа Матери. Мир думает, что искупление исполнилось с Моим последним вздохом. Нет. Его дополнила Матерь, присоединяя к нему Свою утроенную муку во искупление тройной похотливости. Три дня она сражалась с сатаной, пытавшимся довести Ее до того, чтобы подорвать в Ней веру в Мое Воскресение. Только Мария неустанно верила в него. Ее вера была огромна… Она пережила скорбь, подобную Моей в Гефсимании. Мир не понимает этого. Но «те, кто в мире, но сами не от мира сего» - они это поймут. И тогда возлюбят Мать Скорбящую. Для этого Я дал вам Ее.

14. (31, 32, 33) Возвращение в Горницу.

Иосиф погасил один из факелов, всё обвел своим взглядом и приступил к закрыванию гроба. Придвинули ко входу огромный тяжелый камень. Длинные ветви куста вьющейся розы, растущего сверху от грота, теперь провисли до самого низа, будто хотели заглянуть внутрь и стать на стражу при Господе. Они будто плакали каплями крови, так как с них осыпались красные лепестки, засыпав тёмный гробовой камень.
Мария бросилась ко входу и умоляла отодвинуть камень, а если нет, - так оставить Ее здесь одну! Когда Ее предостерегли, что тут кто-то может надругаться над ней, ответила:
- Разве есть такое надругательство, какого я не испытала под крестом?
Она отвергла все просьбы и увещевания. Наконец Магдалина нашла повод, способный заставить скорбящую Мать подчиниться.
- Матерь, - сказала она. – Ты так сильна и крепка в вере.  А что мы без Тебя? Ты ведь сейчас и наша Матерь и обязана вернуться к нам и пребывать с нами. Или ты хочешь, чтобы бедная Магдалина, которую с таким трудом Иисус вызволил, снова погибла?
- Ты права. Мне надо вернуться с вами… Я должна разыскать апостолов и вернуть им веру. Ну, так идёмте!
Она встала, и они пошли. Вся дорога была «перепахана» множеством людских ног, забросана камнями и разными тяжестями, даже частями одежды. Наконец, они дошли до дома. Напрасно женщины старались хоть немного подкрепить Марию, Она ничего не принимала. Чтобы отвлечь Ее мысли от страшного переживания, начали разговор о Воскресении.
- Думаю, Учитель пришлёт к нам ангела за новой чистой одеждой, - сказала Магдалина. – Моя любовь уже приготовила ее. Она у меня во дворце. Моя нянечка ее соткала. Я взяла для нее самый лучший лён. Плавтина покрасила ее в пурпуровый цвет, а Ноеми соткала нижнюю кайму. Я сделала пояс, мешочек     и …, вышила жемчужинами Его Имя и украсила его своими поцелуями любви и посвящения. Я отдам ему эту одежду, позволишь, Мама?
- О, никогда не думала, что Его так обнажат… - и снова начала плакать. – Родина дала Ему только гвозди, тернии, да уксус с желчью. И оскорбления, оскорбления, оскорбления… Но сейчас идите, ступайте, ступайте, ступайте себе, ибо даже ваш вид Мне причиняет боль…
Тогда все вышли и стали ждать за дверью, что будет дальше. Тем временем вернулся хозяин дома и принёс страшные новости: говорят, много людей погибло во время землетрясения, есть много раненых и многих арестовали… Пилат многих арестовал, значит, будут новые приговоры за бунты и выступления против Рима… Все женщины стали причитать, опасаясь за своих близких, но время от времени они заглядывали к Марии, которая всё это время стояла на коленях.
Вдруг громкий стук в дверь поднял всех на ноги.  Первой подошла к двери Магдалина и спросила:
- Кто там?
- Это я, Ника. Откройте скорей, у меня есть кое-что для Матери.
Отперли, вошла Ника со служанкой и каким-то крепким мужчиной.
- Что? Что у тебя? – стали спрашивать ее с любопытством.
- Сначала я покажу это Матери. Я вытерла на Голгофе лицо Учителя, оно было всё в поту и крови, тот платок спрятала для себя на память, а видя настрой иудеев, вышла из толпы вместе с римлянками, чтобы никто не отобрал его. Когда земля затряслась, я вынула его, чтобы поцеловать, и увидела на нём Лик Спасителя…
- Ну-ка, покажи! Покажи!..
- Сначала идёмте к Матери.
Иоанн подошёл к двери.
- Это я, Мама. Ника принесла огромный дар, наверняка он Тебя утешит! Это ткань, которой Ника вытерла Лик Иисуса…
Вошла Ника и опустилась перед Марией на колени вместе со своим сокровищем. И вот скорбное Лицо Иисуса смотрит на Свою Мать и улыбается Ей…
Все с возгласом упали вокруг на колени. Ника не могла говорить. Она подала плат Матери, поцеловала край Ее одежды и вышла…
В тот день Всегда храбрая Магдалина отправилась в свой дворец за благовониями. Она вернулась, принеся разные масла и ладан. В городе никого не встретила.
- Солдаты наверно спят, а остальные боятся выходить. Иоанна вместе с Элизой, и Валерия тоже там. Она сразу сходила к Клавдии, у которой много ладана. Она принесёт его позже.
Иоанн стоит заплаканный, и Магдалина упрекает его:
- Перестань, наконец, плакать. Я верю. А ты?
- Я тоже верю…
- Плохо говоришь. Ещё недостаточно любишь. Когда бы любил Его всем своим существом, верил бы. Потому что любовь – это свет и голос. Даже смерти ты говоришь: я верю!...
Иоанн смотрит на неё с восхищением и говорит:
- Ну ты и сильная!
Снова слышен стук: это Валерия. Иоанн идёт открывать. Принесённая рабами на носилках, Валерия соскакивает с них и приветствует: «Salve!»
- Мир тебе, сестра, входи! – приглашает Иоанн.
- Я могу передать привет от Плавтины? И от Клавдии тоже. Можно увидеть Матерь?
Иоанн спрашивает Марию:
- Можно, Валерия войдёт?
- Я должна принимать каждого. Иисус призывал и язычников. Всех призывал. Но…
Он мёртв… Теперь Я должна принимать всех Сама. Пусть войдёт.
Валерия в белом платье входит и отдаёт земной поклон. Она говорит:
- Госпожа, ты знаешь, кто мы. Мы первые искупленные из язычников. Твой Сын освятил нас. Сейчас Он уснул в мире. И мы хотим преподнести Победителю римские благовония.
- Пусть Бог благословит вас, дочери Моего Господа, и простите, что сегодня ничего больше сказать не могу.
- Не переживай о нас, Госпожа. Рим тоже способен понимать боль. Мы понимаем Тебя, Мать Скорбящая. Прощай!
- Мир тебе, Валерия. Передай Мое благословение Плавтине и всем.
Валерия вышла, где-то близко запел петух. Иоанн встрепенулся.
- Что с тобой? спросила Магдалина.
- Думаю о Петре и хочу найти его.

15. (34.) День Великой Субботы.

Когда забрезжил рассвет, Иоанн, глухой к просьбам своей матери, вышел из дома. Встревоженные из-за этого ещё больше женщины тщательно заперли дверь.
Мария всё время в своей комнате, Она сидит неподвижно, устремив взгляд в окно, сквозь которое видны разные цветы. Женщины заглядывают к Ней, спрашивают, предлагают поесть. Но Она не откликается и сидит погруженная в ожидание…
Кто-то стучит. Входит Магдалина и говорит, что пришёл Манахен, может ли он чем-либо помочь?
- Пусть войдёт. Он всегда был так добр…
И вот он вошёл, в тёмной одежде, без каких-либо украшений. Поклонился, поприветствовал, потом опустился на колени перед алтарём.
- Встань и прости, что не отвечаю на твой поклон.
- Я бы не позволил. Я Твой Слуга. Не нужно ли Тебе чего-нибудь? Знаю, что все разбежались. Я тоже ничего не мог сделать, но сейчас хочу Тебе помочь. Приказывай, Госпожа!
- Хотела бы знать, что делается у Лазаря и где остальные.
- Что касается меня, говорит дворянин, то вчера я родился для мира, а моя Мать – это Иисус из Назарета. Он родил меня, когда издал последний крик. Скажите мне, когда пойдёте к Гробу. Я тоже пойду туда… Не знаю, как выглядит мой Господь!
- Он смотрит на тебя, Манахен. Обернись!
Он обернулся и пораженный увидел Плат. Упал на землю в позу поклонения и заплакал. Потом встал, склонился к Марии и сказал:
- Иду туда…
- Но ведь суббота, а они обвиняют в подстрекании к нарушению Закона!
- Мы с ними на равных, потому что они нарушают закон Любви. А он, наверное, важнее! Он так говорил. Пусть Господь укрепит Тебя.
И вышел. Прошли долгие часы. Мария встаёт и выходит. К Ней подбегает Марфа и спрашивает, куда Она собралась.
- В Горницу! Ведь вы Мне обещали!
- Подожди Иоанна.
- Довольно этого ожидания. Откройте Мне.
Сусанна пошла к хозяину. Он пришёл, боязливо открыл и ушёл. Они вошли. Всё было так, как во время Вечери. Мария подошла к месту Сына, преклонила колени у стола и снова плакала. Потом молилась, оперев голову о стол. Все молчали. Мария говорит:
- Я хотела бы иметь сундук: красивый, большой, запираемый, чтобы спрятать в нём все Мои сокровища.
- Я завтра принесу Тебе из дворца. Хороший и добротный. С радостью даю его Тебе, - обещает Магдалина.
Снова стук. Мария быстро возвращается к Себе. Пастух Исаак вошёл, плача, стал на колени перед Платом, потом повернулся к Марии и не знал, что сказать. Мария заговорила:
- Благодарю тебя. Он видел тебя, и я тоже видела. Смотрел на вас, пока мог.
Исаак плакал, а потом сказал:
- Мы потом не знали куда идти, потому что всё было кончено. И не знаю, как мы собрались в Вифании. Были там сыновья Алфеевы, Андрей, Варфоломей, Матфей, Их туда позвал Симон Зелот. А утром подошли другие. Лазарь всех принял и угостил. Говорил, что так велел ему Сам Божественный Учитель. И то же говорил Зелот.
После этого Исаак уходит с поручением Марии.
Снова кто-то стучится. Когда при входе увидели бритое лицо Лонгина, все женщины спрятались, будто увидели мёртвого или дьявола собственной персоной. Хозяин дома, который высунулся из любопытства, спрятался первым. Выбежала Магдалина, а Лонгин с невольной кривой усмешкой вошёл и закрыл за собой дверь. Он был не в мундире, а в широкой тоге и в темном плаще. Лонгин спросил:
- Я могу войти, никого не оскверняя и не пугая? Иосиф из Аримафеи сказал мне о желании Матери. Вот копьё. А что касается одежды – постараюсь ее найти.
- Пожалуйста, Мать здесь.
- Но я – язычник.
- Неважно. Я доложу Ей, если хочешь.
- Не думал, что этого заслужу…
Мать сказала?
- Я Матерь всех. Также как Иисус – их Спаситель…
Лонгин вошёл и с порога поприветствовал по-римски жестом руки (снял плащ) и словами:
- Salve Domina! Римлянин приветствует Тебя как Матерь человеческого рода. Истинная Матерь… Я не хотел участвовать в этом. Это был приказ. Даю Тебе то, что Ты хотела, прости, что применил его… - и подал наконечник копья, завернутый в красную ткань.
Мария взяла этот подарок и побелевшими губами произнесла:
- Да приведёт тебя Иисус к Себе за твою услужливость.
- Это был единственный праведник, какого я встретил во всей империи. Жаль, что знал Его только со слов товарищей. А сейчас уже поздно!
- Нет, сынок. Он перестал учить, но Его Евангелие осталось в Церкви.
- Но где эта Церковь? – спросил Лонгин.
- Здесь. Сегодня она рассеяна, а завтра соберётся. Она как дерево, которое после грозы выпрямляется. Если бы и не было никого, то есть Я. А все Евангелие Иисуса Христа и Моё записано в Моём сердце. Мне достаточно заглянуть в сердце, чтобы повторить его.
- Церковь, во главе которой такой герой, должна быть Божьей. Ave, Domina! – и вышел.
Мария поцеловала копьё со следами Крови Сына и спрятала его.
Иоанн вернулся в полдень. Он не нашёл никого кроме Искариота и рассказал:
- Висит на оливе такой распухший и чёрный, как будто повесился неделю назад. Ужасный… Над ним кричат и бьются за добычу стервятники и вороны. Я пошёл на их крик  и увидел тучи чёрных птиц. Страшно!...
- Ты прав, это страшно. Потому что над Добротой была Справедливость. А где Пётр? Иоанн,  у Меня есть копьё, но где одежда? Лонгин ничего о ней не сказал.
- Мама, я сейчас схожу в Гефсиманию, может, найду плащ. А потом к Лазарю.
- За плащом сходи, а к Лазарю уже не надо.
Иоанн отказался даже чего-нибудь съесть, поспешил бегом. Женщины поели хлеба с оливками, готовя бальзамы.
- Пришли Иоанна Хуза с Джонатой. Они были сокрушёны и убиты. Мария утешала их, говоря:
- Сколько же еще дел ждёт вас! Мужчины попрятались, а мы остались. Всегда женщина совершает как доброе, так и злое. От нас произойдёт новая Вера. Бог наполнит нас, а мы передадим это земле для блага мира. Мужайся, Иоанна, и больше не плачь.
- Но чего стоит этот  мир без Него?
- Он вернется. Молись и жди. Чем сильней уверуешь, тем скорей Он вернётся. Эта вера – Моя сила. Только сама Я, Бог и сатана знаем, чего Мне стоит эта вера в Его Воскресение.
Когда Иоанна вышла, Мария заплакала:
- Я должна всем придавать силу, а кто даст ее Мне?..
Пришли Иосиф с Никодимом и принесли миро и алоэ. Увидев Плат с Обликом, сидели молча, а потом ушли.
Подошли Зеведей, Алфей Сусанны и Симон с Иосифом. Симон подошёл к Марии и поцеловал Её. Иосиф сразу не вошёл, не посмел. Потому что так трудно было ему поверить  в божественность Иисуса, в истинность Его послания Мессии, в Его Воскресение.
- Иосиф, - сказала Мария. – Мой суженный был твоим дядей и сумел поверить, что бедная маленькая Мария из Назарета стала Избранницей и Матерью Бога. Почему же ты, его племянник, не можешь поверить, что Бог способен сказать смерти «Хватит!», а жизни «Вернись!»?
- Ну, прости меня и выпроси мне покой!
- Я говорила когда-то, что так трудно быть Спасителем. А сейчас скажу: как же трудно быть Матерью Спасителя! А теперь иди. Хочу быть одна. Я бедная женщина, висящая на нитке над пропастью. Эта нитка – это Моя Вера. А ваше неверие, ибо никто из вас не умеет верить полностью, всё время тянет за эту Мою нитку. Вы не знаете, сколько доставляете Мне боли. Не знаете, что помогаете дьяволу мучить Меня…
Мария осталась одна. Наступила ночь. Но была тёмной, без звёзд. Мария осталась во тьме со своей болью.

16. (35.) Ночь великой субботы.

Осторожно вошла Мария Алфеева и прислушивается. Она думает, что Мария вздремнула, поэтому наклоняется над Ней; но видит, что стоит на коленях перед Платом… Все время на коленях! В темноте!.. Окно открыто и так зябко!...
- Мне легче, когда молюсь, и только Всевышний знает, как Я устала после укрепления стольких маловерных людей и просветления стольких умов, которые даже Его смерть не озарила. И Мне показалось, что чувствую ангельский аромат, какое-то дуновение с неба и прикосновение крыла – это длилось всего лишь секунду… и больше ничего. Но чувствую, что в это море горечи, которое три дня Меня окружает,  упала капля утешительной сладости. И Мне показалось, что запертый свод небес открылся, и луч светлой любви сошёл на покинутую. И с этого момента Моя молитва наполнилась миром и покоем. Я всегда ожидала времени молитвы, хотя молилась и во время работы. Когда сосредотачивалась на Боге, сердце Моё билось живей, а когда погружалась в Него… тогда… Нет, не могу это объяснить… Когда ты уже будешь у Бога, тогда поймёшь…
И это всё три дня назад пропало. А сатана использовал эти две раны: смерть Моего Сына и оставленность Богом, открывая при этом третью рану – бремя недостатка веры. Скажи об этом, Мария, твоим сыновьям апостолам, чтобы сумели победить сатану. Я уверена, что если бы поддалась сомнению и сказала: это невозможно, чтобы Он воскрес – противореча этим Истине и Силе Божьей – всё Искупление оказалось бы напрасным. А Я, как новая Ева, снова вкусила бы плода гордыни и уничтожила бы плод Муки Моего Спасителя.
Апостолы все время будут искушаемы подобным образом: со стороны мира, властей, тела и сатаны. Пусть не поддаются иссушениям, не пугаются мучений (физические мучения из них будут самыми лёгкими), чтобы не уничтожить того, что сделал Иисус.
- Мария, скажи им это сама, потому что я, твоя бедная родственница, не сумею этого. И где они?
- Лазарю и Симону было поручено забрать их в Вифанию. Иисус всё предусмотрел.
- О, когда их увижу, я им сурово задам за это, никогда этого не забуду. Пусть бы все другие, но они!.. Никогда им не прощу!..
- Прости, прости… Это было временное ошеломление, они не ожидали, что Его могут арестовать…
- Но они знали, были подготовлены к этому. А когда о чём-то знаешь, к тому же, веришь сказавшему – потом не можешь быть удивлённым!
- Но ведь и вам Он говорил: «воскресну». А однако… Если бы можно было заглянуть в ваши головы, то там внутри было бы написано: «Этого не может быть!».
- Так трудно в это поверить…  Но мы, по крайней мере, выдержали на Голгофе.
- Это была Божья благодать, иначе и мы сбежали бы. Слышала, как сказал Лонгин, что это была «страшная вещь». А он ведь солдат. А мы, женщины - одни, только с пареньком Иоанком – выдержали единственно благодаря помощи Божьей. Нечем тут хвалиться, потому что это не наша заслуга!..
- А почему это не дано было им?
- Потому что завтра они будут священниками. Поэтому должны з н а т ь  и     и с п ы т а т ь, как легко от веры перейти к ее отрицанию. Иисусу не нужны священники, которые только с виду священники, а в самом деле один шаг – и могут стать Его завзятыми врагами.
- Ты так говоришь, как будто Иисус уже к нам вернулся!
- Ну вот, видишь! Сама призналась, что не веришь, как же ты можешь обвинять своих сыновей?
Мария Алфеева не нашлась, что и ответить.
- Может, попьешь чего-нибудь? – спросила она.
- Хорошо. Немного воды.
Но Алфеева возвращается с молоком.
- Не настаивай, не могу. Только воды, потому что пить хочется… Такое ощущение, как будто у Меня вообще нет больше крови…
Стук в дверь. Слышен разговор в сенях, и наконец заглядывает Иоанн.
- Иоанн, ты вернулся? Что-нибудь принёс?
- Да. Я привёл Петра и принёс плащ Иисуса… - Иоанн поклонился и продолжает: - Вот он, правда, весь порванный и окровавленный. Это следы рук Иисуса, потому что только у него были такие длинные и тонкие пальцы. Но вот эти разрывы – от зубов. Кто-то искусал плащ, наверно Искариот, потому что рядом лежал клочок его одежды. Похоже, был там перед тем, как повесился. Смотри, Мама!
Мария развернула плащ, видит пятна крови и следы зубов.
- Сколько крови! – произносит Она с дрожью.
- Мама, Симон пошёл туда в первый час рассвета и видел свежую кровь на траве и на листьях. Но откуда столько крови? Иисус тогда не выглядел раненным.
- Это из Его Тела… от отчаяния… О, Иисус был Жертвой целиком и полностью! О, Мой Иисус!
- Мария плачет так горестно, что женщины начинают заглядывать в дверь, но потом отходят.
- Это случилось, когда все Тебя бросили… Но чем вы занимались, когда Он страдал от отчаяния?
- Мы спали, Мама… - и Иоанн плачет.
- Ты встретил там Симона? Рассказывай.
- Я пошёл туда за плащом, но никого не было. Я был так расстроен, что не мог вспомнить, когда Учитель его снял. Я пошёл по Его пути и увидел Симона, который всем телом прижался к скале. Он приподнял голову, вскрикнул и хотел бежать. Но споткнулся, ослеплённый слезами, и упал, и тогда я его удержал. Он просил: «Оставь меня… я от Него отрёкся… я убежал и блуждал по полю, пока не оказался здесь. Обнаружил тут столько крови!» Я хотел забрать его оттуда, но он не согласился. Говорил: «Хочу остаться на страже этой крови и этого плаща и омыть его слезами. А когда смою эту кровь, вернусь к вам, буду бить себя в грудь и говорить: «Я отрекся от Господа!» Я сказал ему, что Матерь зовёт и ждет его. Тогда он чуть успокоился, но мне пришлось подождать до сумерек, чтобы он наконец пришёл со мной.
- Где он?
- Тут, за дверью… Но, Мама, не выговаривай ему… Он так раскаивается…
- Иоанн, ты еще настолько не знаешь Меня? Пусть войдёт…
Но Пётр не хотел двинуться из своего угла. Мария ласково позвала:
- Симон Ионин, иди сюда.
Тишина.
- Симон Пётр, иди сюда.
Даже не шелохнулся. Наконец:
- Пётр Иисуса и Марии, иди сюда.
Послышался взрыв рыданий, но Пётр не вошёл. Тогда Мария встала и вышла за ним. Пётр забился в угол как бездомный пёс и плакал, не видя и не слыша ничего. Мария взяла его за руку и потянула за собой как ребёнка. Она заперла дверь на засов и села на своё место. Пётр на коленях приблизился к Ней, не переставая плакать. А Мария гладила его по седеющей голове до тех пор, пока он не успокоился. Тогда он сказал:
- Ведь Ты не можешь простить меня… поэтому, не гладь меня… потому что я от Него отрёкся.
- Да, Пётр, ты отрёкся от Него, у тебя была смелость труса сделать это публично. Другие… Все – кроме Манахея, Никодима, Иосифа, Иоанна – были просто трусами. От Него отреклись все в Израиле кроме нескольких женщин и родных. У вас была сатанинская смелость врать для собственной защиты, но не было духовной смелости, чтобы сожалеть и плакать или публично признать свою ошибку. Ты слабый человек и был им, пока переоценивал себя. Сегодня ты – человек, а завтра будешь святым, но даже если бы им не стал, Я тебе прощаю всё. Я бы и Иуде простила, только бы спасти его душу. Потому что каждая душа заслуживает того, чтобы ради нее сделать над собой усилие, пересилить своё нежелание или гнев. Помни, Пётр, я тебе повторяю это: ценность одной души такова, что если даже ценой за то, чтобы удержать ее при  себе, является смерть от вложенного в это усилия, все равно ее надо прижать к себе так, как я сейчас прижимаю твою поседевшую голову.
Бедный Пётр, который был в тот час в руках сатаны, иди, иди сюда, на сердце Матери сыновей Моего Сына. Тут сатана тебя уже не достанет. Тут затихают бури, а в ожидании Божьего Солнца – Моего Иисуса, который воскреснет, чтобы сказать тебе: «Мир, Мой Пётр!» - восходит утренняя звезда. Поэтому я так хотела увидеть тебя. У подножья Креста Я страдала ради Него и ради вас. Приняв вас всех в Моё сердце, я держала вас в очищающем потоке Его Крови и слёз. Почему ты заставил Мать так долго ждать тебя, бедный, раненый Пётр, которого соблазнил сатана? Разве не знаешь, что задача Матери – обращать, исцелять, прощать и вести? И сейчас Я тебя к Нему провожу. Ответь Мне теперь, какое последнее чудо совершил Господь?
- Думаю, чудо Евхаристии…
- Послушай: одна женщина, смелая и любящая, подошла к Нему на Голгофе и отёрла Его Лицо. А Он отпечатал его на полотне. Это был дар, который женщина получила благодаря своей любви. Помни об этом, Пётр, когда будет казаться, что дьявол сильнее Бога. Бог ведь был заключённым, был осуждён, был избит, умирал… Однако при всех самых тяжких преследованиях  Бог всегда остаётся Богом; если даже рухнет Идея, то Бог, её сотворивший, останется нетронутым. Потому что этим полотном Он без слов отвечает всем отрицающим, не верящим, задающим глупые вопросы «Зачем?» или говорящим «Этого не может быть» или «Чего я не понимаю, то не может быть правдой». Ты своим человеческим умом столько раз не мог дать себе правильного ответа. И что Мне скажешь теперь на всё это?
- Прости!
- Нет, Я жду другого слова.
- Верую.
- Опять не то.
- Ну, тогда не знаю.
- Л ю б л ю !  Люби, Пётр, и всё тебе простится. Потом верь и будешь Священником, а не фарисеем, который от других требует только формальностей. Смотри на Его Облик. Сначала Он был Наставником и другом. Теперь Он – Царь и Судья и таким уже останется. Единственно, что после Своего славного Воскресения уже не будет Человеком – Судьёй и Царём, но будет Богом-Судьёй и Царём. Смотри сейчас на образ Его Человечности и Боли, чтобы потом ты мог видеть триумф Его Божественности.
Наконец Пётр поднимает голову с колен Марии, смотрит как старый ребёнок, расстроено и жалобно и начинает молиться:
- Прости меня, Иисусе. Не знаю, что со мной стряслось. Но я люблю Тебя, Учитель. Вернись! Вернись!
Мария протягивает руки и жертвует Богу этого кающегося грешника, как Мать святых и грешников. Потом обращается к Петру:
- А теперь ступай к Иоанну и к женщинам. Вам нужно поесть и отдохнуть. Ступай.
Весь дом в эту вторую ночь более спокоен и возвращается к человеческим потребностям в сне и пище. Мария остается на вахте одна. Она ждёт и молится. За живых и умерших. За праведных и виноватых. А особенно – за возвращение своего Сына.
Все вокруг заснули, где сумели. Обычные человеческие нужды, потребности тела взяли слово. Только Звезда Утренная бодрствует одна перед Обликом Своего Сына.
Так миновала ночь Великой Субботы. Пока громкий первый рассветный крик петуха не сорвал на ноги Петра. А в свою очередь его испуганный горький крик разбудил всех остальных. Передышка окончилась.
Возвращается труд и страдание.
А для Марии только возрастает мучительное беспокойство ожидания.




               
                От опубликовавшего здесь этот текст.


       Под утро, перед тем, как опубликовать этот текст здесь на "проза.ру", я видел в видении Марию Валторту, стоящую в церковном дворе. Войдя с ней  вместе в церковь, я увидел Бога Отца, облаченного в архиерейские одежды золотистого цвета с золотой митрой на голове, увенчанной выложенным сверкающими бриллиантами крестиком. Бог Отец, указывая мне на Марию Валторту, сказал мне, что это Его возлюбленная дочь, верная Ему, и правильно записывающая то, что Он ей сообщает. Выйдя во двор, я увидел вновь Марию Валторту среди окружившего ее небольшого множества людей, которые ее о чем-то расспрашивали. Она затем, отойдя немного поодаль от этой группы, нагнувшись над большой тетрадью, стала аккуратно что-то записывать. Я понял, что она записывает сообщения от Бога Отца. Конец видения.
       Сообщаю я об этом видении не потому, что хочу убедить читателя в истине, но потому, чтобы поделиться тем, что сам получил даром, чтобы "не укрыть таланта", данного мне Господом, "в земле" моей памяти.

       Что думаю я по поводу открываемых мне порой Духом Святым видений? Думаю, что милосердный Господь, желая разъяснить людям некоторые вещи, пользуется иногда какими нибудь из них (людей), выбирая наиболее убогих и малоспособных, чтобы лучшим образом проявлялось Его Божественное вмешательство. Именно таким убогим для веры в Бога и неспособным ни на какое Его прославление был я: считая себя научно и философски подкованным атеистом. Слава милосердию Господа нашего Иисуса Христа, вырвавшего меня из этой "тени смертной"! Может потому Господь и стал давать мне подобные видения, видя меня узколобым и неспособным познать самостоятельно даже самые азы веры.

Недавно узнал, что книги Иисуса Христа через труды Марии Валторты стали доступны теперь и русскому читателю. Проториерей Алексей Марченков решился на перевод этотого грандиозного труда, выучив специально для этого итальянский язык. В подготовке и распространению этих трудов Марии Валторты принимает участие специально организованная Ириной Дубковой группа
 https://vk.com/mariavaltorta
Переведенные проториереем Алексеем Марченковым книги помещены также на этой же странице.
https://evmalioann.ru/

Слава Твоему бездонному милосердию, Господи Иисусе Христе!