Глухой угол

Сергей Кирошка
Глухой угол


1.
- Командировка?
- По казенной надобности, - пробормотал Костик, не глядя на сестру.

Она не верила непутевому братцу. А тот стыдился ее недоверия, но зачем-то еще больше углублялся во вранье.

- Я так… По снабжению. Ненадолго.

На самом деле Костика только что уволили.

Еще только предполагая, чем должна закончиться для него его очередная служба, он решил куда-нибудь сбежать, скрыться хоть ненадолго от непрерывного воспитательного давления старшей сестры, которая «отвечала за него перед памятью родителей».

В дороге, чувствуя себя уже на пороге свободы, Костик радовался своей выдумке: «Командировка – это всем понятно! Так бывает!»

«Командировка» была в деревню Глухаревку - километрах в тридцати от станции железной дороги. О деревне  Костику рассказал сосед по лестничной площадке Иван Карпович. У него Костик незадолго до «командировки» целый вечер обижался на сестру после очередной ссоры по очередному мировоззренческо-бытовому поводу. Иван Карпович так занимательно рассказывал о своем армейском друге, который после выхода на пенсию окончательно переселился  в Глухаревку и жил там на берегу реки у самого леса и все звал к себе в гости, что у Костика неожиданно возникла идея «скрыться» именно туда.

- А что? Там можно, - понравилось Ивану Карповичу. - Можно хоть от черта спрятаться. Места там дикие, глухие...

Иван Карпович не успокоился, пока не отыскал среди старых писем, инструкций на бытовую технику, рецептов, справок и прочего бумажного богатства из семейного архива новогоднюю открытку еще советских времен от своего сослуживца.  Отыскал, чтобы самому вспомнить, где точно живет его армейский друг, у которого Иван Карпович был только один раз, очень давно и не в очень трезвом виде. 

До деревни от платформы электрички Костик доехал на старенькой маршрутке уже под вечер и только каким-то чудом почти сразу отыскал нужный ему дом. Но конечно, не по адресу отправителя, указанному на открытке,  а скорее угадал по описаниям дома и примерного места его расположения, которыми снабдил Костика Иван Карпович, благословляя на далекое путешествие. Для верности он также отдал Костику и  открытку своего друга.

Вот река, вот лес...  Река, конечно, - одно название,  но лес был серьезный. Он мрачной стеной стоял почти сразу за деревней.

«Партизанский! Заповедно-сказочный. С совами и кикиморами!»

Тут-то легкомысленное ощущение «я от бабушки ушел...» сменилось  у Костика неясным беспокойством.

Он начал соображать, что его появление к ночи в доме, стоящем на краю безлюдной деревеньки, даже и с приветом от старого армейского товарища может показаться хозяевам подозрительным. 

«Ну, приехал!» - пробормотал Костик, глядя в настороженное лицо молодой женщины, вышедшей к калитке на лай собаки.

- Я от Ивана Карповича... Фролова. Понимаете? Как же... Вот! - Костик протянул помятую на углах открытку Ивана Карповича, будто это был документ, который должен сразу все объяснить. Ордер на вселение в чужую жизнь.

Женщина глянула на картинку со Спасской башней и зайчиками, прочитала текст поздравления на обороте и вернула открытку назад.

- Павла Петровича нет. И Анны Игнатьевны. Второй год уже. Так вы не на счет леса? А то я могу показать, где контора леспромхоза. Сюда иногда приходят...
- Какого леса? Нет. Зачем!

Костик отступил на шаг, запнувшись о свою сумку, лежащую на земле.

Начинало темнеть, на реке заголосил лягушачий хор, а над черным лесом всполошенно стала летать какая-то непонятная птица.

Женщина настороженно  вглядывалась в лицо Костика.

- Нужно фабульно оформиться в этом населенном пункте, - увидев ее сомнения,  воспрянул духом Костик. - На какое-то время.
- Как это?
- Ну это так... Пустите до утра!

Настороженность на лице женщины сменился сначала недовольством, а потом выражением какого-то усталого безразличия. Она посторонилась, открывая калитку.

- Хорошо. Проходите!
- Можно?! - не поверил своим ушам Костик.
- Проходите!

Хозяйку звали Анной. Она жила здесь одна с сыном, серьезным мальчиком лет восьми.

«Павлик», - за него ответила Анна.

Костик выпил кружку бледного чая с печеньем. Это все, что могла предложить хозяйка. И Костик по обстановке в доме понял, что так оно и есть.

Анна сидела на лавке у окна, распустив перед сном волосы и сложив на коленях руки. Павлик собрал школьный рюкзак и тоже сел на лавку рядом с матерью.

Делать нечего, Костик пошел в комнату, которую ему определили для ночлега. Он прилег на двуспальная деревянную кровать, стоящую посредине комнаты. Здесь, похоже, раньше жили бывшие хозяева дома. Из мебели в комнате был еще стол у окна с парой стульев, и дополнял обстановку не работающий - отключенный или сломанный - облупленный холодильник.

На деревянных стенах в рамочках под стеклом были развешаны фотографии нескольких поколений обитателей этого дома.

«Будто мы, наконец, собрались все вместе». - пришло в голову Костику.

Ему нравилось, как пахло «деревней» в этом старом доме. И глухая, давящая на уши  тишина за окном ему нравилась. А тихие голоса за стенкой не мешали.

«И Анна...»

«Женщина в черном платье...» - Костику хотелось уже «выбирать выражения», не думать первое что, приходит в голову, будто делая Анну уже героиней романтической истории.

«... со своей сравнительно молодой, чужой жизнью. И пальцем без кольца. В своем времени. Которого еще с запасом. В своей жизни...»

«Зачем она курит? Чего ей не хватает? Не можешь разгадать этого, глядя в красивое лицо. И за этим куревом начинаешь накручивать догадки. Отыскиваешь какое-то мелькающее в глазах беспокойство, намеки на затаенную тоску и тому подобное. Всему должно быть объяснение».

«Ее история... Вот Томас Манн непременно бы выяснил это. Это авторское простодушие начала двадцатого века.  Эксцентрика нынешнего авторского сознания позволяет ничего не объяснять, опускать как что-то необязательное подробности придуманной биографии...»

«Отслеживание чуть ли ни каждой мысли, зашедшей в голову. Когда не впадаешь в отчаяние, и кажется, что можно достичь, если не дна, то  необходимой глубины понимания».

«Странная, чужая внешность... И будто бы понимаемая и близкая изнутри... Хотя, конечно, это фантазии. Бытие в сфантазированном мире».

«Но об этом тоже хорошо думать».

Утром  Костик проснулся от тихого шума и приглушенных разговоров. Анна, видимо, провожала Павлика в школу.

Костик  вышел  во двор, когда Павлик уже был за калиткой. Подкатил «Пазик», отвозивший детей в соседнюю деревню, где была школа. Поднимаясь в автобус мальчик оглянулся в сторону матери, махнул ей рукой и неприветливо остановил взгляд  на Костике, стоявшем недалеко от Анны.

Костик не знал, что же дальше: продолжать «командировку» или придумать что-то еще?

«Может армию приплести? Хотя еще рановато. Повестки начнут носить попозжее».

Анна молчала. Она смотрела в окно, пока Костик пил все тот же чай с тем же печеньем. Но теперь хозяйка поставила для него на стол банку смородинового варенья, черного как мазут и кислого. 

- Я хотел бы пожить здесь. У меня отпуск, - наконец соврал Костик.

Он достал кошелек, чтобы показать, что у него есть деньги.

- Вот, - Костик положил на стол перед Анной тысячу рублей. - Я заплачу.

Анна покраснела, глядя то на деньги, то на Костика.

- Здесь совсем нет работы, - сказала она, будто хотела что-то объяснить.
- Как же вы?
- Я? Я медсестра, хожу к больным, делаю уколы. Ну и что попросят: убираю, стираю... Но деревня маленькая...

- Муж? - переспросила она, но ответила  не сразу.

Вася, муж Анны, работал  зимой леспромхозе, а летом ездил в Питер. Там он и погиб в аварии  прошедшей весной.

- Пил?
- Почти нет. Он же шофер был. Нет, Вася был хороший. К Павлику хорошо относился.

Анну Вася привез с Северного Кавказа. Вернулся с ней из армии.

- У вас же там была горячая точка! - начал догадываться Костик.

Анна поморщилась и как-то беспомощно оглянулась вокруг, но Костик не обратил на это внимание.

- Привез, значит, из похода! Как пленную черкешенку или турчанку! - не мог скрыть какого-то детского удивления Костик. 
- Я русская, - лицо Анны вытянулось, побледнело.  - Мы из казаков.
- Да? Ну что ж... Я ведь ничего и не говорю.

Нескольких фраз оказалось достаточно, чтобы Костик представил в общих чертах обстоятельства  жизни Анны до Глухаревки.

- Из горячей точки, - еще раз, уже без воодушевления, повторил Костик. - Значит так надо было. Хотя там ведь уже все успокоилось. Правда?
- Наверное.
- Что же дальше?

Анна пожала плечами,  глядя на серенький с дождиком денек за окном.

- Да-а-а! - только и мог сказать Костик. - какая-то литература ноно-фикшн!
- Что?
- Плохо, говорю!

2.

Прожив в Глухаревке несколько дней, Костик уехал, но через какое-то время опять вдруг появился на пороге дома Анны. В его появлении было какое-то «значение», но Костик ничего не стал объяснять. И потом просто предупреждал, что приедет опять. И давал Анне деньги. Авансом. «За постой». И продукты привозил. Делая вид, что ему это ничего не стоит.

Так Костик ездил в Глухаревку всю осень, а потом и всю зиму. Преодолевал морозными днями дорогу на перекладных. К ней. К ним. Терпеливо и неколебимо  спокойно.  «Запряженно». Это стало казаться почти привычным делом.

Костик нашел удобную работу, с которой его не собирались в ближайшее время увольнять. Сутки через трое.

А сестре сначала врал, что помогает приятелю достраивать дачу, но потом, когда началась настоящая зима, признался, что ездит к женщине. Сказал в двух словах, без подробностей. Вера и не выпытывала, ждала, что он все объяснит. Тем более брат сильно изменился.  Вера удивлялась: «Неужели за ум взялся!»

Костик все ждал, когда в Глухаревке привыкнут к нему. К его регулярным приездам. Но его появление вызывало долгое время только недоумение.

«Они никогда меня не ждут, - огорчался Костик. - Никакого нетерпения. Вхожу, и всегда хочется спросить: “Может быть, я не вовремя?”»

«Они на меня не надеются! Вот в чем дело!»

И при этом по всему было видно, что и дом и хозяйство стали для Анны непосильной обузой. Она с какой-то обессиленностью переносила первобытно-крестьянскую жизнь с удобствами в покосившейся будочке во дворе, с угарной печкой, с водой из колодца. В деревне  еще и свет частенько отключался.

«Как дождь, снег или ветер, так  и сидим впотьмах» - объясняла Анна.

Объясняла как-то отрешенно, будто ей уже давно надоело как-то к этому относиться.

Анна могла вдруг бросить какую-то домашнюю работу - кухню или стирку - и надолго засесть с сигаретами у окна или, если погода позволяла, на крылечке. Поглядывала в сторону ворот, будто ждала кого-то, или долго, не отрываясь, вглядывалась в пустое убеленное снегом пространство, тянувшееся до поросших лесом холмов за рекой.   

Петров приезжал, занимался дровами, что-то чинил во дворе, утеплил окна, двери, перевесил дверцы в старом шкафу со сломанными петлями, чинил расшатанные табуретки, ходил в лавку за продуктами, исправил сломанную ветром телевизионную антенну.

Костик понимал, что кажется, странным.

«Из ее простоты».

«Зачем это мне? Это же как бы неинтересно должно быть. Утомительно... Кто они мне? И я им. Посторонний... - накручивал сомнения Костик, - чужой дядя...»

И тут же возмущался своими сомнениями: «А если не в лом? А если это... типа  хорошо? Если это то, что надо? Если...» 

- Зачем? - сама однажды спросила Анна. Озабоченно нахмурившись.

И потом всякий раз, когда ее лицо принимало такое выражение, Костик догадывался, что она опять хочет задать  тот же вопрос.

- Ты скажи! Я пойму.
- Думаешь?
- Скажи!
- Видишь ли... - Костику была немного смешна ее озабоченность, - головного понимания, умственного, так сказать, вообще не бывает. А бывает понимание эмоциональное, чувственное.
- Ты что большой ученый?
- Почему?
- Оно и видно!
- Обиделась? Не обижайся!

Но на вопрос нужно было как-то отвечать. Хотя бы только самому себе.

- Для чего еще нужно время? Для чего еще нужна жизнь? - начинал Костик.
- Не понимаю.
- Вот видишь!

Анна молчала. У нее хватало духу держать паузу.

- Ну... - вынужденно начинал Костик, - времени о чем-то думать всегда хватает. Мыслям ведь ничто не мешает. Правда? Едешь себе, или идешь, что-то делаешь... Ничто не может помешать. Чего же еще! Разве не так?»

Анна курила и ждала продолжения, испытывающе глядя на Костика.

«Ну как объяснить!»

Костик не мог отыскать нужные слова. Соответствующие этой минуте и этому месту. Не слишком странные. Слова, которые бы приняла эта усталая женщина. На этот раз существующая не в его воображении, а сидящей напротив него на лавке в полутемной комнате старого деревянного дома в глухой деревне посреди снежной зимы.

«Ну, не говорить же ей, что это одно из проявлений отношения к реальности! И что жизнь так построилась. Представилось такое, что только дай, только допусти! Этими глупостями можно не только насмешить, но и окончательно напугать».

«Что ж ей говорить? Что внутренне я уже давно уехал в этот глухой угол?»

«Для чего вот только? Чтобы что?» - настойчиво возвращался Костик к этим вопросам и без ее вопрошающих глаз.

«Этот угол в виде сонной грезы будто и так всегда был при мне. И будто бы всегда была полная внутренняя готовность к чему-то такому. И смутная потребность».

«То,  без чего прожил столько времени. Дается. Хотя бы в таком виде. И, может быть, другого вида у этого не будет. Для меня».

«Вариант судьбы. Провалился в такой вариант судьбы», - многозаходно, на разные лады фантазировал Костик.

«Смешные причины. Только начни объяснять! Она и на порог, как другой раз приеду, не пустит. Или укол сделает. Утешительный».

«Надо! - вот хороший ответ! - Понятный! На все времена!»

«А может быть,  я как раз вовремя? Пока отчаяние не закипело. Ощущение безнадежности здесь должно усиливаться. Тем, что вся эта безнадежность происходит в деревенском глухом углу, где некуда уйти,  негде спрятаться».

Иногда  Анна делалась  особенно отчужденной и неразговорчивой.

Костик старался не придавать этому значения. Как умел.

«Сам захотел этого. Другого, не такого...»
 
Когда Анна была особенно неприветлива, Костик просто сидел в комнате – читал, спал впрок. Или находил во дворе большую работу и занимался ею, пока Анна не выйдет, смягчившись, и не позовет ужинать.

Костик вынужден был принимать условия игры, которую сам  придумал.

«Ну ладно, ладно... Все равно скоро весна! Кончится зима...» - все откладывалось до весны, будто весной что-то должно чудесным образом измениться.

«Опять взять за основу неопределенность. Как принцип! Принимать то, что случится и как случится, не выдумывать что-либо под определенную схему. Имитация реальности, которая только в наших измышлениях бывает конкретной и определенной, а в жизни – дыбится, ускользает от четкого, чеканного понимания и определенности. Только смотрим, только слушаем, только угадываем, только догадываемся о целом. Не поддающемся определенности! Ее может и не быть в природе вещей!»

«Исследование вопроса “края земли”. А если бы с ней на необитаемом острове? Новая вводная...»

«Вот он. Вот она. Никто друг для друга. А тут уже - они! И все решено. Без особого углубления в основания  процесса. Просто уже вместе. Просто живут. Просто продолжают жить. Наверное так более правильно...»

«Нет, реальная жизнь не выпускает из своих цепких лап. Безнадежное занятие - пытаться выпутаться, пробовать вырваться. Какие тут острова! Столько усилий - пошлых, все портящих - надо сделать! Это еще никому не удавалось. Разве что как-нибудь совсем радикально и насовсем».

В марте Костик почти две недели болел гриппом и не приезжал в Глухаревку.

Когда он наконец появился, Анна встретила его напряженным, внимательным и будто даже испуганным взглядом.

- Я  думала, что уже все, - что-то с ее голосом было не так. Или Костику так показалось.

Он и не понял, как это произошло. Шел позади Анны, на пороге комнаты она зачем-то остановилась. На мгновение. Костик нагнал ее и обнял сзади.

Они не проронили при этом ни слова. 

- А где Павлик? - первое, что  с испугом спросил Костик, когда все закончилось.
- Вспомнил! В школе. Где ж еще!

«Эти запретные, стыдные, с перекрытым насильственно здравым смыслом… объятия, - укладывал Костик происшедшее в своем сознании. - Может быть, ничего больше и не будет. Столь же ценного для мифологии чувствований».

«Главное все объяснить! Упрощение жизни объяснениями? А если иначе невыносимо!»

Внешне почти ничего не поменялось. При Павлике они держались даже еще строже, чем раньше. И на расстоянии. Только наедине с Костиком Анна отпускала себя. Рассказывала о своей прежней жизни, о  муже...

- Я совсем не  плакала...

Рассказывала и плакала, сидя рядом с Костиком, изливалась потоками слез. Будто только сейчас ее настигло настоящее понимание того, что произошло с ее жизнью.

А Костик обнимал ее за плечи и не знал, как нужно утешать.

«Ее доверчивость... Это в ней чуть ли ни главное. Природная доверчивость. Не убитая. Обстоятельствами».

«Их жизни портят неудачи, несчастья... И вот они уже разбитые горшки» - Петрову казалось, что он может своими усилиями что-то удержать. Помешать неизбежному. Помочь.

«В том, в чем обычно почти совсем нельзя помочь».

«В последнюю минуту! Как в мелодраматическом сериале!»

Как-то Костику надо было вернуться в город рано утром. Анна пошла провожать его до остановки маршрутки.

Костику казалось, что Анна не просто так пошла с ним, раньше она никогда его не провожала. Но Анна всю дорогу молчала.

На улице было пусто и тихо. Как и положено ранним утром. «В глухом углу».

Они дошли до остановочного столба с расписанием. 

- Так ты за мной и до края света дойдешь, - неожиданно заговорил Костик.
- Мы и так на этом краю.

Анна к удивлению Костика приняла эту его шутливую интонацию будто бы сближающего разговора.

- Да, теперь  тебя  не проверить. На готовность уехать на край света.
- Уже проверил... Один.

В июле Костик возил Анну с Павликом в город. Подгадал, когда Вера уехала к подруге на выходные. Привез. Ботанический сад, зоопарк, мороженое...

После прогулки «усталые, но довольные» они возвращались домой.

Костик шел чуть сзади по узкому тротуару, держа Павлика за руку, и смотрел на Анну.

«Вот, пожалуйста, - у нее все в порядке. Идет себе. Стремится. Но спокойно, уверенно, неколебимо… Никаких избыточных страстей. Учись! И все хорошо. И будет теперь хорошо еще лет двадцать... Теперь постоим на светофоре... И дальше пойдем... А вечером картошки нажарим. И вообще...»

В конце сентября Анна вдруг неожиданно объявила, что уезжает. Не к себе на родину, а к сестре в Астрахань.

- Сестра заболела, - сказала она - пробормотала почти на ходу.

«Может, так же выдумывает, как я с командировкой?»

- А как же я?
- А что ты?
- Как же я?
- Как, как... Знаешь сколько мне лет?
- Ну и что?
- Ты ж меня не любишь!

«И Вера о том же», - вспомнил Костик недавний разговор с сестрой о его поездках в Глухаревку.
- Ты что же, любишь ее? - осторожно спросила Вера.

И вот теперь надо что-то объяснять Анне.

«Когда что-то не говоришь, сдерживаешь себя, не находишь слов... Или интонации... Тогда все так зажатым, закрытым может и остаться. Не распускаешь себя необязательными, разношенными словами. Но от этого ведь ничего не меняется! Как это объяснить им!»

И Костик пытался о чем-то таком говорить с Анной. Напрасно. Она ничего не понимала из его смутных, «в высшей мере», разговоров. Будто ей это было ни к чему. Она даже и слушала его в пол-уха, просто пережидала, не сочувствуя и не вникая в то, что говорил ей Костик..

- Нет! - сказала она, когда Костика замолчал. Сказала как отрезала. - И не кричи! Я тебе никто.
- Я не кричу... Я на себя кричу. 
- Вот и не кричи. Даже на себя.
- Что же делать?
- Не знаю.

Они какое-то время сидели молча, потом Анна осторожно глядя на Костика сказала:

- Извини, но ты какой-то...
- Какой?
- Ненастоящий, - не сразу продолжила Анна.
- А какой же?
- Не знаю... Словесный, - Анна смущенно улыбнулась Костику.
- Какой!

Костик отвозил Анну и Павлика к поезду на Московский вокзал. Анна уезжала почти без вещей. Из рюкзака Павлика она в последний момент вытащила военную мужнину фуражку и повесила ее на гвоздь в сенях. А сыну сказала, что они вернутся весной. Костик и сам на минуту поверил в это. В то, что это она только еще одной русской зимы испугалась, а погреется в южном климате и вернется.

- Вот так дача! В двух днях езды от дома!
- Пусть дача. А ты посторожи ее, посторожи! Чтобы не обворовали. Ключи знаешь где.
- Да уж придется. Имей в виду, я буду тебя ждать. А деньги на дорогу понадобятся, пришлю. А то и приеду за тобой.
- Ладно, ладно. До побачення, как говорится. Павлик, помаши дяде!
- Не уезжай!

«И все-таки она не осталась, - мрачно думал Костик, - уехала. Не загорелось у нее».

«Может быть, если бы не эта ее здесь жизнь,  она бы и не подпустила к себе. Такого... Ненастоящего. И вот она уехала. Все бросила. Ничего не пожалела. Будто бежала от кого-то или от чего-то».

А Вера, желая сказать что-то утешающее, вспомнила о «другой жизни», в которой все бывают со временем  окончательно счастливы.

- Что! - неожиданно рассвирепел Костик. - Другая, вторая, третья жизни бывают только у зеленого чая! Да еще у кошек. По непроверенным данным.

Вера подошла к нему и, погладив по голове, сказала:

- У тебя будто конфетку отняли.

2014