Мусульманство я принял в 2001 году. Мне было двадцать четыре, к тому моменту я был путешественником уже десять лет и, в числе прочего, поездил по многим мусульманским странам. В 1999 году, в Судане, я встретил одного французского мужика, который уже лет двадцать ездил по миру на велосипеде. Он принял ислам и зарабатывал деньги тем, что писал на рисовых зернышках «Да святится имя Аллаха и пророка его, Мухаммеда». Писал он кисточкой с одним волосом, потом выпрашивал в больницах ненужные медицинские трубочки, заполнял их чем-то вроде масла и делал нашейные кулоны. Но этот случай не имеет особенного отношения к моему обращению в ислам: человек каждый день встречает самых разных людей, у которых можно чему-то научиться, а в путешествиях — особенно. Я видел интереснейших христиан — например, отца Джона, коптского священника, который «вписывал» нас в городе Лусаке, в Замбии, а два года назад, путешествуя по Индонезии, познакомился с замечательным сикхом. Но я не стал ни сикхом, ни коптским монахом, да и мусульманином я стал не от того, что встретил одного замечательного человека. Я принимал решение, исходя из всей совокупности полученных знаний.
До перехода в мусульманство я был в Иране, Пакистане, Турции, Сирии, Иордане, Египте, Судане, в нашей Средней Азии, конечно. Но ее нельзя назвать полностью мусульманской — она, скорее, советская, хотя, если Казахстан совсем «не катит» за мусульманскую страну, то в Таджикистане немножко мусульманства есть. А вот Судан — классная страна, очень архаическая, похожая на то, что было во времена пророков, когда люди жили максимально просто и когда, собственно, зарождалась религия. Конечно, в городах есть все атрибуты цивилизации, но в сельской местности до сих пор можно отправиться в прошлое на тысячу лет. Очень интересна зеркальная ситуация в Иране и в Турции. После того, как в Иране 30 лет назад сделали исламскую революцию, всем стали сверху вдалбливать, что гражданин должен быть хорошим мусульманином, на домах пишут: «Намаз — обязанность каждого верующего». У молодежи к такой директивной исламизации появилось определенное отвращение: им хочется, чтобы разрешили западный стиль жизни, пьянство, голых женщин и прочее. А в Турции, наоборот, давно случилась контрреволюция светского государства, а молодежь его отвергает и приходит к исламу в самых строгих его формах. Две соседние страны, но одна светская — и в ней народ больше тянется к религии, вторая религиозная — и народ больше тянется к алкоголю и к спутниковым тарелкам. Всем хочется получить то, что запрещено.
От других религий мусульманство кардинально отличается, наверное, десятком вещей: жизнеописание пророка Мухаммеда достоверно, в его жизни меньше чудес и фантастических сказок, которые мы видим в некоторых соседних религиях. Ислам — практическая религия, и она отвечает на практические вопросы. Есть общество, живущее по его законам, и мы можем видеть, как оно функционирует и чем отличается от других. Ислам, наконец, больше всего соответствует моему собственному мироощущению и, на самом деле, ближе к той иудео-христианской религиозной традиции, к которой мы с детства все привыкли.
Я считаю, что убеждение в том, что террористов среди мусульман много, связано исключительно с политической ситуацией. Если бы у нас было, например, мусульманское правительство и война на юге (как в Южном Судане), все бы думали, что поклонники террористических методов - христиане. Все же зависит от того, какой религии придерживается правящая верхушка. Правительство приписывает своим оппонентам все возможные грехи — и, если их противники обладают яркой конфессиональной склонностью, на них навешивают собак. Это же естественно.