Михалыч

Елена Тюгаева
   Около двенадцати пробили колокола находящегося неподалёку храма, и Варя составила в уме изящную фразу: «Незадолго до полудня Варенька проснулась от колокольного звона». На самом деле, она встала часом раньше, побывала в ванной, потом на кухне, где, жуя кусок багета, несколько минут смотрела из-за шторы на небо и едва распустившиеся древесные почки. Небо радовало глаз - тонкие мазки облаков на нежно-голубом фоне. Но голубой цвет - холодный. Хотелось яркой синевы с ослепительным солнцем, и Варя вернулась в спальню.
«Где сейчас небеса ярко-синие, готовые подарить мне палящую радость солнца?»
   Впрочем, лежание в постели наскучило, и опустив босые ноги на пол, Варя назвала поэзию хренью собачьей, а себя – просто Варварой Жарковой. И даже перечислила вслух прозвища, данные приятелями: Жара, Варвар, Баська Бешеная.
- Хорош валяться, Варвар. Пора громить Рим.
   Она сорвалась с кровати, но громить вокруг было решительно нечего. Михалыч ушёл в мастерскую, не оставив ни пылинки, ни соринки. Варя с яростью взглянула на его полосатые тапочки, аккуратно стоящие у банкетки в прихожей. Прежде тапочки вызывали у неё умиление – чувство, подавляемое Варей, как недостойное, несвойственное людям жарким и темпераментным. Михалыч не осмелился сделать для Вари завтрак, потому что вчера она закатила скандал по этому поводу:
- Ты зачем мне готовишь? Малолеткой меня считаешь? Типа, отцовская опека, душевное тепло? Так я тебе не Лолита, дядя! Мне двадцать четыре года, мать твою!
  Сейчас Варя не отказалась бы от тарелки каши. Мама и бабушка выработали у неё неудобную привычку – завтракать горячим. В самых отчаянных ситуациях Варя имела прекрасный аппетит с утра, и добывала кашу, омлет или хотя бы подогретый бутерброд с чаем. Это было не так просто, учитывая, что Варя принципиально не занималась приготовлением пищи.
   Она быстро взглянула на ходики в прихожей. Часы, созданные в позапрошлом веке, вызывали неприятное замирание в груди. Они висели в окружении чеканок Михалыча. Бронзовые драконы, русалки, замки и фрегаты когда-то восхищали Жару. Сейчас она решительно сказала себе, что это не искусство, а рыночная пошлятина. На ходиках – ровно полдень, если спешить, можно поймать Шурика в Торговом сквере. Варя быстро оделась и, застёгивая последнюю молнию, сказала вслух:
- А ведь я была в этом наряде, когда в первый раз встретила Михалыча!
   Воспоминание, которое нельзя классифицировать иначе, как сентиментальное, и говорение с самой собой, и книжное слово «наряд», вместо нормального «прикид» - всё это были нехорошие призраки. Варя назвала себя дебилкой и лузершей, схватила с полки шляпу и бросилась вон из дома.
   На ней были чёрная курточка-косуха с множеством заклёпок и молний, серые джинсовые шорты, плотные чёрные колготки с металлическим блеском. Ботинки на грубых каблуках, тоже с изобилием железок, и чёрная ковбойская шляпа довершали «наряд». Именно так Варвара Жаркова была одета 14 октября, без двух дней полгода назад, когда сама подошла к Михалычу на улице и сказала:
- Мужчина, давайте познакомимся. Вид у вас приличный, может, вы меня обедом покормите?


   В Торговом сквере было много солнца, голубей, детей. Дети не шумели – умиротворённые необычайно сильными весенними ароматами, они сидели на корточках вокруг не работающего фонтанчика и рисовали мелками на асфальте. Варя вдруг с отчаянной тоской вспомнила своё детство. Рисунки на асфальте получались у неё лучше всех. Она вообще во всём была лучшей: в учёбе, бальных танцах, художественной гимнастике. Родители лопались от гордости.
   «А сейчас?» - стиснула кулаки Жара. – «Не работаю, живу со старым мужиком, все друзья надо мной смеются!»
   Всё от бессилия, духовной пустоты. Напели Варьке, что она особенная, сверхъестественно красивая и одарённая… А одарённые люди так себя не ведут. Не пристраиваются вести ленивую жизнь за чужой счёт… От этих мыслей Варе отчаянно захотелось выпить. Чтобы не забежать в первый попавшийся магазин, она достала из кармана мобильник и позвонила Шурику.
- Алло, привет. Ты где? Ты пойдёшь сегодня через Торговый? Может, позавтракаем вместе?
    Шурик появился через десять минут. При чудовищной рассеянности его жизни, он ухитрялся быть точным в отношении еды, женщин и служебных дел. Работал он чаще всего ночью – приводил в порядок компьютерную сеть большого чиновного учреждения. Должность давала ему привилегию питаться в столовой этого учреждения и приводить с собой одного-двух друзей. Однажды Варя навязалась к Шурику вместе с Михалычем. В экскурсионных целях, сказал Михалыч, хочется посмотреть, как кушают наши власти.
-  Цены, как в Советском Союзе, - констатировал он, поглядев в меню.
- А вы жили в то время? – искренне удивился Шурик.
   Баська Бешеная закипела от ярости, очень хотелось врезать сначала Шурику, а потом Михалычу. Такую неделикатность книжками об этикете не исправить, одно средство – дать в табло, чтоб из ушей заискрило!
   Шурик и сейчас оказался на пике невоспитанности:
- А ты что, поругалась со своим папиком? – спросил он. – Давно пора. Он тормозит твоё саморазвитие, и вообще…
   Варя сдержалась только ради еды, это было унизительно, как милостыня, как обыск родителями твоей сумочки.
« Надо полностью менять жизнь», - мрачно повторяла она себе, быстро поглощая картофельное пюре, - «друзей, любовника, сам способ существования».
   Между прочим, Михалыч возник в моей жизни именно, когда я собралась в корне изменить её, подумала Варя, переходя из Торгового сквера на Серый мост. У неё не было никаких дел в этой части города, более того, мост с развешанными на его перилах замками всех размеров и фасонов, неизменно вызывал у Жары презрительную усмешку. Замки вешали молодожёны, запирая, таким образом, своё семейное счастье навеки.
- Понавешали дребедени, - всегда говорила Варя.
И Михалыч соглашался:
- Мещанство.
   Варя шла, касаясь рукой перил, унизанных замками, как шампуры кусочками шашлыка. Река внизу только-только растаяла и, словно женщина, сбросившая одежду перед возлюбленным, вела себя слишком раскованно и даже экзальтированно. Волны прыгали вбок, за проложенную людьми бетонную черту, вверх, едва ли не до моста. Запахи водорослей от реки и юной листвы из парков принесли Варе догадку.
« Это всего лишь игра гормонов. Весна, мой организм реагирует. Требует бурных страстей, кипения крови».
   Какие страсти могут быть с Михалычем? Он весь правильный, как геометрическая фигура, вычерченная пожилой учительницей математики. Кстати, Варина школьная старенькая математичка, всегда говорила:
- У тебя, Жаркова, патологическое отсутствие логического мышления. Задачи ты решаешь каким-то инстинктом. Математический нонсенс.
   « Я не только математический. Я вообще нонсенс!» - Варя сердито пнула попавшуюся под ноги банку из-под коктейля. Банка грохнулась в подножие псевдостаринного фонаря и снова покатилась к Варе. Та снова пнула, и угодила в лодыжку мальчишке лет тринадцати, который тотчас ловко пасовал. Несколько минут Жара и мальчишка азартно гоняли банку по асфальтовому пятачку перед аркой, отделяющей Серый мост от Краеведческого музея. Прохожий, молодой мужчина в сером пальто выразительно покрутил пальцем у виска. Футболисты замерли.
- Сам чмо! – крикнула Варя.
   Она раскраснелась. Шляпа давно свалилась с головы и болталась на шнурке за плечами. Волосы трепало сырым ветром с реки. Мальчишка, кажется, только сейчас заметил, с кем играл. Он молча развернулся и пошёл вниз по мосту.
- Стой! – крикнула Варя. – Тебя как зовут? Давай, в кино сходим?
   Мальчишка остановился и опасливо посмотрел на странную женщину через плечо:
- Я не могу, мне в школу надо. Я химию прогуливаю.
   Он стесняется меня, как я – Михалыча, подумала Варя. Хотя моложе меня всего на десять лет, а я Михалыча – на двадцать три. Почти в два раза.
- А кого волнует? – дерзко спросила она вслух.
   Потом вошла в ближайший магазин, купила пива и большой пакет чипсов. Маленький телевизор на полке показывал бурлящую народом площадь, окровавленные лица.
- Вот заразы, что творят, а? – сердито сказала старушка, стоявшая за Варей.
- Не живётся людям тихо-мирно, - отозвалась продавщица и подала Варе две банки пива.
   Варя отметила про себя, что это - любимое выражение её бабушки. «Не живётся тебе, Варвара, тихо-мирно! Всё приключений себе на жопу ищешь!»
- Извините, - сказала она, - я просила не в банках, а в бутылках.
   Продавщица извинилась и заменила пиво, спросив – а что, есть разница? Варя начала объяснять, и вдруг заметила, что говорит абсолютно словами Михалыча, который как-то излагал ей технологию приготовления пива.
- Ладно, я спешу, некогда мне тут, - грубовато прервалась она.
   Варя поспешила дальше, мимо магазинов, металлических оград и рекламных щитов. Названия улицы она не помнила. Может быть, Пушкинская? В любом случае, очень противное место. Много старинных зданий, выстроенных купцами двести лет назад, пузатых, толстостенных. Дома - как купчихи, опившиеся чаю с пирогами. Магазины маленькие, старые. Почти подряд три церкви и ещё кирха.
- Не абсурдно ли? – спросила Варя. – На одну паршивую улицу четыре молитвенных сооружения, и ни одной скамеечки, где можно спокойно посидеть и промочить горло!   
   Плакат, оторвавшийся наполовину от забора, бросило ветром ей в лицо. Варя немедленно приняла образ Варвара, содрала плакат, яростно скомкала и отшвырнула. Комок попал в грудь молодому мужчине в сером пальто. Варя сразу узнала его. Это он покрутил пальцем у виска, когда она играла в футбол с прогульщиком химии.
- Пардон, - произнесла тем же тоном, каким, наверняка,  вождь диких галлов Бренн изрёк знаменитое «Горе побеждённым!», - а вы что, кругами тут ходите?
- Получается, так, - с лёгкой усмешкой ответил молодой человек, - я свернул от Серого моста на улицу Марата, зашёл в нужный мне офис, потом по Плехановской возвратился на Пушкинскую. А где ваш брат?
- Он не родился, - по-прежнему, гордо и вызывающе изрёк Варвар.
   Любопытно, как возникают человеческие отношения. Четырнадцатого октября, без двух дней полгода назад, Варвара Жаркова подошла к незнакомому человеку на улице и, сказав: «Мужчина, давайте познакомимся. Вид у вас приличный, может, вы меня обедом покормите?», стала почти его женой. Сегодня она запустила комком бумаги в мужчину, и через полчаса уже сидела с ним за столиком  кафе.
- Я вообще-то, со своими припасами, - Варя показала Дмитрию (его звали Дмитрием, как и Михалыча, это смешно или противно?) пиво и чипсы в своей сумке-торбе, -  я вскрыла пакет, но не успела отведать.
- Вот и прекрасно, - отозвался тот.
   Он сделал заказ сам. Варе даже не предложил меню. Она почему-то не обиделась. Потрогала квадратную вазочку с цветами, переставила её на светлый треугольник, образованный солнцем и шторой.
- Запах у этих цветов интересный, - сказал Дима, - знакомый такой.
- Это азалии, - ответила Варя, - мои цветы. По гороскопу. Они комнатные, в общем-то. У меня дома три горшка, только не розовые, как эти, а почти красные. Все цветут сейчас.
   Она вспомнила, что азалии подарил ей Михалыч. И размешала принесённый официантом салат с такой злобой, что брызги полетели. Никаких ассоциаций с цветами не вызывал «случай в феврале», но Варя за полсекунды возродила его в сознании, да так ярко, что готова была надеть салатник на голову безвинному Диме или абсолютно непричастному официанту.
   В феврале она поссорилась с Михалычем. Из-за чего, не важно, мелочь какая-нибудь. Михалыч, как всегда, сбежал от проблем в свою мастерскую. Варя недолго просидела одна в окружении его чеканок. Она вышла на улицу и бродила по морозу часа два. Некий дяденька подошёл к ней на углу Плехановской и Московской.
- Добрый день! Почему такая красивая девушка мёрзнет одна? Вы кого-то ждёте?
- Подругу, - проворчала Жара, - она у меня такая, вся в чёрном, без носа и с косой в руке.
Ах, ну что вы, начал увещевать дяденька. Такой красавице думать о плохом? Нам ли жить в печали, когда мороз и солнце, день чудесный?
   Он ни в коем случае не нравился Варе. Лет сорока, но на вид старше Михалыча – пухловатые щеки, водянистые глаза, пористый нос. Он вполне мог оказаться маньяком. Но Варя мысленно топнула ногой и заорала: «А вот пойду, пойду с маньяком вам назло!» и через четверть часа оказалась в чужом, плохо прибранном и скверно пахнущем доме.
- У меня там мама лежит. Она уж восемь лет парализована, - сообщил дядька стеснительным шёпотом. – А эту часть дома я под жильцов сдаю…
   Варе было смешно и противно. Не от Алексея (так звали нового знакомого) - от самой себя. Потащилась за первым же сомнительным встречным, уселась с ним в неопрятной кухне, согласилась пить коньяк… Более того, затребовала какой-нибудь еды к коньяку. Алексей засуетился, сунул в микроволновку вчерашние котлеты. Было ясно, что он рассчитывает на постель.
   И что же? Ты, Баська Бешеная, завопила, затопала ногами, врезала ничтожному мужику кулаком между глаз? Нет, ты послушно легла с ним в койку в сто лет не прибранной спальне, заваленной горами тряпья, ящиками и старой мебелью. А теперь ты идёшь в объятия к неизвестному Диме… как коза на верёвке.
   Самое противное состояло в том, что Варя получила с отвратительным Алексеем яркое и сильное физическое удовольствие. Несмотря на то, что он приговаривал  слащаво-похабные словечки и включил под действо ненавидимую Варей русскую попсу.
   Она даже остановилась, так живы были воспоминания. Не столько мысли, сколько их телесные оболочки - запахи, ощущения, вкусы…
- Что с тобой? – спросил Дима.
   Они давно покинули кафе, и теперь шли по злосчастной Пушкинской. Дмитрий что-то рассказывал, а Варя отвечала: «Ага», «Ммм», «Не знаю».
- Что случилось? – спросил Дима.
- Ничего, - ответила она, - знаешь, я лучше пойду к подружке. Мне что-то нехорошо…
   Дима обнял её и стал целовать прямо посреди улицы. Целовал долгим прекрасным поцелуем, и сам был красив. Наверное, со стороны это выглядело великолепно: красивый молодой человек целует высокую стройную девушку, из-под её шляпы струятся по ветру волосы, старинные дома сужают перспективу и делают её волшебной, неправильной, в бледном небе переливаются лиловые, розовые и перламутрово-жёлтые блики… Варя представила общую картину, и приказала себе запоминать только красивое, а не позорное и гадкое.
   «Михалыч тоже не позорный и не гадкий. Он симпатичный мужик, и что с того, что ему сорок семь. У него лицо, как у актёров из вестернов, и волосы волнистые. У него тело мускулистое от физической работы, и говорит он грубовато, но умно. Он настоящий селфмейд-мэн. В отличие от меня».
   У Вари слёзы подкатили к векам, еле-еле удерживая их за ресницами, она оторвалась от Димы и почти крикнула:
- Мне надо к подруге или домой, прилечь, я устала…
- Так мы и шли к твоему дому. Я просто тебя провожаю, - сказал Дима.
   Он с тревогой заглянул в лицо девушки и покачал головой:
- У тебя зрачки странные, пульсируют… ты ничего не принимала?
- Я не наркоманка! – Варя повернулась спиной и пошла прочь от Димы.
   Он догнал её и схватил за запястье.
- Чего надо? В дюндель просишь? – крикнула она. – Так это я быстро. У меня первый юношеский по самбо!
   Голос Вари в моменты ярости менялся, в буквальном смысле раскаляясь докрасна. Даже шипящие нотки возникали в конце фраз. Отчасти за горячий гнев она получила в своё время прозвище «Жара», и злобного голоса её боялись многие – мама, бабушка, друзья. Михалыч не боялся. И Дима не испугался.
- Ты вся горячая. Мне кажется, у тебя температура.
- Кому кажется, тот крестится!
   Варя побежала, и Дима не стал её догонять. Чёртова Пушкинская, не имеющая ни одной лавочки, промелькнула за спиной Вари как видеофайл, прокрученный движением «ползунка». Наконец, на пути показался какой-то скверик, тёмноватый, окружённый белыми перильцами в стиле «трэш-барокко» (термин Михалыча). Варя плюхнулась на лавочку, и стала искать в сумке телефон. Телефон звенел, прыгал, но никак не давался в руку, словно вредная зверюшка.
- Твою мать, какая хозяйка, такой и телефон! – воскликнула Варя.
- Девушка, можно не выражаться? – педагогическим голосом произнесла бабулька в берете с чёрной брошью. – У меня здесь внуки!
   Варя не ответила, потому что изловчилась вытащить телефон. Пропущенные вызовы от Леськи, от Михалыча и от неизвестного абонента. Варя перезвонила Леське, откупоривая одновременно пивную бутылку об край скамейки.
- Алло! Ты куда пропала, чучело! – крикнула Леська. – Мне твой престарелый Ромео двадцать раз звонил уже.
- Девушка, нельзя пить пиво в общественном месте! – в педагогический голос старушки влился праведный ужас.
- А что ему надо? – спросила Варя у Леськи.
- Пошла вон, крыса старая! – ответила Жара старушке.
   Дальше всё смешалось – быстрые-быстрые объяснения Леськи, запах реки, которая шумела под обрывом слева от сквера, визгливое возмущение старухи и неестественный жар, текущий в виски, в глаза, в пальцы Вари.
- Ладно, я перезвоню, - сказала она подружке (слова из телефона воспринимались, как удары лощатника в мастерской Михалыча).
- … вы адекватны вообще? Я сейчас же звоню в полицию. Пусть вас заберут, куда следует!
    Варя поднялась со скамейки и встала прямо напротив старухи. Та замерла с телефоном в руке, созерцая снизу вверх Варину фигуру, сто семьдесят семь сантиметров наглой красоты.
- Вот какого хрена ты ко мне привязалась, Старуха Шапокляк? Я тебя трогала? Я трогала твоих детишек? Ты мечтаешь, чтобы детишки не видели в жизни ничего плохого? И кто из них вырастет тогда? Ожиревшие буржуи? Мой муж вырос в детдоме. У него родители были алкаши. Он шоколадками не питался, как твои внуки. Зато вырос художником и уникальной личностью!
- По вам не скажешь, - отчаянно пискнула старуха, - что вы – жена художника. Ведёте себя, как…
- Как? – завопила Баська Бешеная. – Ну как, как?!
   Она бросилась прочь из сквера, делая на бегу гигантские глотки пива. Облившись три раза подряд, она остановилась и швырнула бутылку под откос. Из оврага поднимался влажный аромат разогретых солнцем мхов, земли, древесной коры.
- Почему так жарко? Черти-дьяволы, почему так жарко? – прошептала Варя.
   Она расстегнула курточку, и ветер приятно охладил её тело.
- Какая стильная кофточка, - послышался сбоку знакомый голос.
   Это опять был Дима.
- Я опять свернул на улицу Марата, потом по Плехановской пришёл сюда… Давай я тебя всё-таки провожу, Варвара!
   Варя почему-то сдалась и пошла с Димой под руку. Она слышала грохот собственной крови в висках, шорох машин на мосту, свист птиц в кронах столетних лип. Слов Димы она не слышала, разобрала только: «Позвони мне».
- Как я позвоню, - пробормотала она, - у меня нет твоего номера.
- Ну, ты чудная. Ты же дала мне свой номер в кафе. Я тебе сразу позвонил. Значит, мой номер у тебя остался. Давай, я ещё раз позвоню!
   Потом, кажется, Дима снова целовал её прекрасным поцелуем, и весеннее солнце смешивало их тени с рябью дрожащих от ветра ветвей… Откуда у Вари в руках оказались два горшка с цветами, она не помнила.
  «Неужели мы заходили в цветочную лавку? Ни черта не помню. Что-то со мной неправильно. От пяти глотков пива такого не бывает…»
   Варя села на ступеньку, в двух шагах от квартиры Михалыча. Крашеная Катька из квартиры напротив, подружка бывшей жены Михалыча, вскрикивала, перекрывая шум телевизора из своей двери:
- Варька, зараза! Ты где так нажралась? Вот лахудра подлая!
   Варя не отвечала. Аромат цветов, которые она прижимала к лицу, кажется, гасил понемногу огонь, истекающий из её лба, глаз, губ. Или усиливал? Цветы были ярко-красные, поднимая веки, Варя видела мир сквозь их лепестки.
- Встать не может, а водкой от неё не пахнет!
- Что с тобой, Баська?
- «Скорую», может?
   Потом Варя чувствовала чьи-то руки, прохладные простыни, металлический запах Михалыча, острый носик термометра подмышкой.
- Похоже, корь, - сказал Евсеев, знакомый фельдшер Михалыча. – Ты корью в детстве не болела, Варвара?
- Она ничего не понимает. Ты уверен, что это корь, а не какой-нибудь энцефалит? – спросил Михалыч.
- Четвёртый случай в нашем районе, - ответил Евсеев, - и всё взрослые. Вирус гуляет.
   Варя увидела в руке Евсеева шприц и села в подушках.
- Дай мне! Я сама себе уколю, в бедро. Не хватало, чтобы вы мою задницу разглядывали, похотливые старикашки!
   Михалыч и Евсеев рассмеялись и сказали, что никакая корь-хворь этого Варвара не цивилизует. Варварская кровь победит все вирусы.
- Нет. Не могу, - сказала Варя детским голосом, - руки дрожат. Михалыч, уколи меня, миленький. А где мои цветы, такие красные?
- Это ж азалии. Твои любимые. Откуда ты их приволокла, Варька?
   Варя не ответила. Она чувствовала, как сливаются в одно шум транспорта за окном, музыка из соседской квартиры, голоса Михалыча и фельдшера, как мир сминается в один большой комок.
   Жаркий сон заливал всё вокруг алым цветом азалий.

Март 2014
Медынь