Ведьма Глава 1

Наталья Волкова 5
Алёнка, босоногая девчонка лет пятнадцати, уже набрала полный туесок малины. Пора бы и домой, однако ноги, словно к земле приросли. За оврагом, на другой стороне лесной речушки-безымянки, среди зарослей калины виднелась ветхая, замшелая крыша. Алёнка знала – это избушка старухи Кирбитьевны.
 
Всё большое торговое село Комарье считало Кирбитьевну ведьмой. Старуха была нелюдима, крута и сердита. Её боялись и не любили. Поп Комаринской церкви проклял её с амвона. Лекарь, господин Штосс, который служил на золотых приисках купца Федякина, постоянно пугал народ, дескать, нельзя у этой знахарки лечиться, она душевнобольная. Поэтому, случись какая напасть – град ли побьёт огороды или издохнет у кого корова – мужики и бабы толпой бежали к убогому жилью старой колдуньи и громили её нехитрое хозяйство в отместку за колдовство. Однако ежели кто сильно захворает, а лекарь не может помочь, то звали всё ту же Кирбитьевну, поправить больного. И она поправляла, поднимала болящих со смертного одра. Зайдёт, бывало, в избу, лба не перекрестит, на больного зыркнет и скажет «Жив будет» или «Не жилец», и всё-то у неё выходило, как по-писанному.
 
Говорят, иные бабёнки тайком бегали к ней по ночам вытравлять плод, а то и за ведьминым снадобьем – изводить постылых мужей. А молодым девчатам случалось просить у неё приворотного зелья, присушить желанного добра молодца.

Вот и Алёнка сказала матери, что идёт в лес по малину, а сама деревенской околицей да лесными звериными тропками побежала к лачуге колдуньи. Правда, смелости у девчонки поубавилось, как представила, что окажется  наедине со старой каргой. Слухи-то по деревне ходили разные, и Алёнка верила, что Кирбитьевна запросто может обратиться в медведицу и загрызть неугодного человека. Поэтому девушка и бродила по малиннику, и поглядывала опасливо в сторону зеленеющей мхом дырявой крыши, не решаясь, однако, сделать шаг в ту сторону.


Туесок был полон. Алёнка посмотрела на него и вздохнула. Посмотрела на заросли калины на другом берегу оврага и снова вздохнула. Нет, не хватает духу спуститься вниз и перейти ручей. Придётся вернуться домой не солоно хлебавши! Да надо поспешать – на небо вдруг набежали тучи, ветер загудел в сосновых кронах. Таёжная глухомань зашевелилась, заговорила лесным тайным голосом. Алёнку страх обуял. Она обернулась, да так и застыла на месте. В двух шагах от неё, словно потревоженная медведица, опираясь на кривую, узловатую клюку, стояла высокая старуха Кирбитьевна. Ветер трепал её чёрные, а вернее бурые лохмотья, в которых едва можно было угадать овчинный тулуп и шерстяной платок. Тяжелым взглядом исподлобья старая ведьма сверлила незваную гостью.

- Ну, здравствуй деушка! Знаю, зачем пришла! Только своё ли просишь? – Неласково спросила Кирбитьевна, подняла худую, скрюченную пясть, похожую на куриную лапу и ткнула ею в сторону Алёнки.

- Своё, баушка – пролепетала Алёнка. – Ведь он со мной гулял, а Танька, разлучница, змея подколодная, отбила.

- Ну, гляди, деушка!

Старуха прошла мимо и, подпираясь клюкой, стала спускаться по тропинке в овраг. Девчонка стояла, не решаясь идти за ней. Дождь посыпался первыми крупными каплями.
 
Кирбитьевна, не оглядываясь, вброд перешла рябую от дождя речку-ручей. Алёнка бросилась вдогонку. Колдунья встретила её на другом берегу вопросом:
- За своим ли идёшь, деушка?

- За своим, баушка.

Над головой зарокотало, словно там скатывали брёвна с небесной телеги. Небо стало совсем чёрным. Ветер бешено рвал мокрую юбку на Алёнке, заголял коленки. Дождь пополам с песком хлестал девчонке в глаза. Она с трудом поспевала за старухой.
У дверей хибарки старая ведьма ещё раз остановилась и через плечо полоснула недобрым взглядом.

- Каяться после не будешь?

- Нет! – твёрдо сказала Алёнка.

Молния с треском разорвала тучи. Оглушительно грохнул гром. Потоки воды обрушились с неба. Девчонка завизжала и вперёд старухи юркнула в открытую дверь.

В избе было темно. Одно только обмазанное глиной печное чело тускло светилось при каждом ударе молнии. Алёнка с удивлением разглядывала убранство нищего жилья: сено на земляном полу, грубо сколоченный стол, вместо лавки – доска на двух чурбаках. Трудно было поверить, что здесь обитает человек.

Алёнка всё ждала, что старуха среди грохота грозы скажет или сделает что-то колдовское, страшное, но та ничего такого не делала, просто положила на стол суму из грубого холста и вынула из неё узелок с краюшками хлеба, фунтик с белыми сухарями и шкалик с постным маслом, заткнутый тряпицей.
 
Затем Кирбитьевна сняла тулуп и шерстяной платок. При вспышках молнии под выцветшим от времени черным, бумажным платком на её голове была видна пёстренькая, линялая шашмура. Такими же пёстрыми и линялыми были её тёмные кофта и юбка. Углы заплатанного фартука покрывали бурые подпалины.
 
Кирбитьевна опустилась на лавку и с трудом начала стягивать с ног мужицкие сапоги. Теперь она уже не выглядела опасной колдуньей, а более походила на Алёнкину бабушку Глафиру Самсоновну. Востроглазая Алёнка заметила под лавкой чирки, быстренько поставила свой туесок на стол, и подала обувку старухе. Кирбитьевна криво усмехнулась и молча сунула ноги в толстых шерстяных чулках в растоптанные чирки – видно и у неё, как у Глафиры Самсоновны, болели и ныли старые кости.

Гроза унималась, гром становился тише, но дождь лил как из ведра и лес ревел на разные голоса. Кирбитьевна затопила печь, велела Алёнке снять мокрую одёжку и повесить её сушиться. Девчонка живо скинула кофточку и юбку и осталась в одной рубахе-станушке. Кирбитьевна придирчивым глазом охватила стройную девичью фигурку и сурово сказала: «Полезай на печь».

Алёнка мигом вскочила на голбец и влезла на тесную лежанку, где нашла ветхий тюфячок из рогожи, набитый сеном, и старые, драные, валенки. Вдоль стен тут висели берёзовые веники да пучки душистых трав. То же самое можно было найти и на печи в доме родителей Алёнки: и тюфяк, правда новый и не из грубой рогожи, и валенки, и берёзовые веники. Да ещё там были подушки из гусиного пуха. Только лежанка была просторней и закрывалась нарядной розовой занавеской с оборками.

Пока Алёнка осматривалась, хозяйка прибрала туесок с малиной, хлеб и масло, обмахнула стол куриным крылышком и расстелила на нём чистый головной платок. Сходила в угол за печку, вынесла оттуда нож, стеклянный стакан, куриное яйцо и всё разложила на платке. Потом заткнула единственное оконце тулупом, и в избе стало темно, как ночью.

Алёнке снова сделалось страшно. Лес вокруг избушки завывал человеческим голосом. Старуха в полутьме, в отблесках огня из печки выглядела зловеще. Длинный острый нож на столе пугал. Не зарежет ли старая ведьма? Алёнка скорчилась, затаилась и, не отрывая глаз, следила за каждым движением колдуньи. А та ещё раз сходила в угол за печь, принесла маленькую скамеечку, поставила её посреди избы и накрыла клочком овчины.

- Волосы распусти, красавица, да иди сюда, сядь.

Таинственный шепот старухи ещё более испугал Алёнку. Вдруг стыдно стало, что она в одной рубашке. Косу начала распускать, а руки затряслись. Смертная истома волной потекла по жилам, тело обмякло, словно в сердце змея впилась и сосала кровь. Как до скамейки дошла, как села, и не вспомнит – голова и ноги, будто свинцом налились.

Кирбитьевна сняла крестик с Алёнки, взяла нож и очертила широкий круг. Потом вынула гребень, повела им по длинным девичьим волосам, вполголоса приговаривая непонятные, пугающие слова и вдруг замолчала.
 
- Дитятко родимое, да на тебе порча! – сквозь тяжёлую дремоту услышала Алёнка и очнулась.

- Не подсыпали тебе чего, дочушка? Сор под дверями не находила? Иголок, булавок, не дарил ли кто? – шептала Кирбитьевна, оглаживая корявыми пальцами Алёнкино лицо, шею, грудь и плечи, собирая и стряхивая невидимую, липкую паутину.

- Танька на вечорке осыпала меня шелухой от кедровых орешков. А сказала, что не нарочно – обмерла Алёнка. Ей вспомнилось последнее весёлое гулеваньице, когда играли в ручеёк, а ладный да статный Васенька, первый парень на Комарье, выбирал только её одну из всех девушек. И руку крепко жал, и за локоток мял, и зазнобушкой своей называл. А когда песни стали петь, он к ней подсел да жарко обнял. До сих пор она помнит, как сладко целовал-миловал.

Девчата и парни сидели по лавкам, грызли орешки, скорлупу плевали в горсти. У одной только Таньки, старостиной дочки была в руках маленькая мисочка. Танька пошла бросить сор в печку, и когда мимо Алёнки миску несла, высыпала скорлупу ей на голову. Алёнка тогда виду не подала, что ей обидно, и с Танькой ругаться не стала, да только с вечорки пришлось ей одной возвратиться. Васеньку парни зазвали водку пить, а подружки разбежались. С тех-то пор и обходят все Алёнку стороной, а друг сердечный гуляет с Танькой.

- И-эх! Горькая ты, горемыка! – Кирбитьевна ласково положила корявую руку на голову девчонке.

Алёнка притихла, с надеждой посмотрела в мутные, слезящиеся глаза колдуньи.

Старуха взяла яйцо, разбила ножом, аккуратно, не повредив желтка, выпустила его в стакан.
 
- Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое… - Кирбитьевна нараспев читала слова молитвы, а сама водила стаканом вокруг Алёнкиной головы, пока яйцо не потемнело.
 
- В яйцо свожу, а яйцо сожгу. Сжигаю в нем порчу и корчу, сухоту и ломоту, сглаз и призор – страшным шёпотом все быстрее пела старуха.

Яйцо в стакане сделалось чёрным, как дёготь. Смертная тоска снова охватила Алёнку. Озноб продрал по коже. Ноги и руки свело судорогой.

- Дело дневное, дело ночное, дело ветряное и поветренное, возьми, огонь, пожри огонь! – воскликнула колдунья, выплеснула содержимое стакана в печь и торжественно произнесла - Собака бела, кошка сера, курочка пестра, яичко ее – ключ к моим словам. Аминь!

В печи загудело, взвился и затрещал огонь, резко пахнуло тухлым горелым яйцом. Алёнка обмякла и без памяти свалилась со скамейки.