Сиреневый туман

               

     Рабочий день подходил к концу. С вызовов, со всех концов микрорайона подтягивался немногочисленный рабочий люд домоуправления: отмывались, переодевались, обговаривали планы на завтра.  Неожиданно в бытовку, сутулясь, глядя в пол, вошёл сварщик Дмитрий, не выходивший на работу уже два дня, подталкиваемый в спину  главным инженером.
--Вот –заговорил начальник—разбирайтесь с этим орлом сами. Коллективом. Как решите, так и будет. Леон Оганесович! Как бригадир и профорг – быстренько собрание, и вперёд! Меня на верх вызывают — и торопливо вышел.
   Народ, было, зашумел. Какое, мол, собрание? Домой надо!  Но, окрылённый доверием Леон Оганесович,  резонно заметил, что рабочего времени ещё  «дэсят минут» и они вполне успеют «разобрат по кости Дмитрия, наклавшего  нэхарошее пятно на калевтив».
   Расселись перед столом, в центре которого Леон Оганесович и по краям малярши Люся и Ксения Михайловна, присевшие выпить чайку «на дорожку» и попавшие по случаю в «народные заседатели». В стороне отдельный табурет, на него важным кивком
председатель усадил подсудимого.
 --Ну! Гавари! Пачему калевтив падвёл? Да!…пачему…
 Дмитрий, перебивая, что-то невнятно заговорил, горестным взглядом прошёлся по лицам собравшихся и снова уронил голову.
 -- Дмитрий – вежливо попросил электромонтёр Амперский – погромче, пожалуйста, и следите за дикцией.
 Подсудимый опять обвёл всех страдальческим взглядом, и через силу, произнёс:
 -- Болен я…. Очень – и вновь уставился в пол.
 -- Знам мы енти болезни – захихикал плотник Суходрев – у нас в деревне оне «похмелюга» называютца, али японска болезня—ходи нету.
 --Много ты понимаешь, сучкогрыз –возмутилась Ксения Михайловна – он, может, и вправду болен. Поглядите на его мор…,  да-да, лицо, канешно! Оно же, как жалобная книга!
 Все поглядели,  и Дмитрий покорно завертел головой, демонстрируя всем плачевность своего состояния.
 --Ах, ах – пажалели да? У него ум бали…галава балит да?—забеспокоился, от явного уклона собрания, Леон Оганесович – напился? Прагулял? Атвечай, как мужчина!
 --Да отвечу я – тихо заговорил подсудимый -- но не щас. Щас я болен…очень.
 --Может пажалеть тебя, да? Может, бутЫлок тебе нести, да?—завеселился председатель, подмигивая собранию, приглашая всех пошутить.
 -- Не-а – сказал, мучаясь, страдалец – бутылки много… на другой бок будет…стакашок бы… в самый раз – и заискивающе и просительно произнёс – а?
 От неслыханной наглости Леон Оганесович подпрыгнул за столом, чуть не свалив, сидевших с ним на одной лавке, заседательниц. Но пока он подбирал слова, чтобы заклеймить наглеца, тот добавил на пределе жалобности:
 --Иначе я прям щас…прям здесь…крякну.— и уронил голову
 Председатель, ещё плохо знакомый с «фольклёром», опешил:
 -- Ка-ак , крякну? Ты что …Уток? Или варОн? Да?
 --Это, ваша честь, образное выражение такое, из глубин народной мудрости —сказал интеллигентный Амперский, и все с уважением посмотрели на него. – Это значит он может ласты склеить.
 --Али дуба дать, али тапки откинуть — добавил Суходрев.
 Ксения Михайловна, видя, что председатель вконец запутан, пояснила:
 --Да помереть может, похмелка ему нужна.
 Леон Оганесович озадаченно уставился на подсудимого, а тот судорожно ухватился руками за табурет, всем своим  видом показывая, с каким трудом удерживает жизнь в своём измученном организме.
 --Всё!— Громко сказал слесарь Хмелёв — ухожу, не хочу быть соучастником. Это ж убийство.
 --Жалко, конечно, сердечного — вздохнула Ксения Михайловна – не жилец. А ведь, что случись, вы тут ответственный, Леон Оганесович!
 Председатель, озадаченно посмотрел на Дмитрия, и возмутился:
 --Я прафессор да? Я знаю, как лечить эту вашу …крякну? Да?
 Хмелёв сказал негромко, но все услышали:
 --У меня тут…премия, так сказать, в одной квартире дали — и , погремев в шкафчике, достал бутылку — спасать надо человека, срочно—с хорошо сыгранным страхом, глядя на «умирающего».
 Председатель сам, торопясь, налил полный стакан, но неожиданно, «больной» почему-то уныло отвернулся.
 --Давай, Дмитрий – подбодрил Амперский, и с завистью добавил — на процедуру, не пьём, лечимся.
 --Эт уже не собрания, эт уже ренимация — съехидничал Суходрев.
 --Не могу!— жалобно заговорил реанимируемый – один…не могу, …лучше крякну.
 И вдруг, уставившись на Леона Оганесовича, сказал:
 --С тобой…только с тобой могу…или крякну — и голова его вновь упала на грудь.
 Председатель опять было потерял дар речи, потом негодуя, закричал:
 --Падсудимый и судья вместе…прям здесь…да? Нет, это …я,… как это … щас крякну!
 --Послушайте, ваша честь,-- заговорил Амперский – конечно, не порядок, если вы только вдвоём выпьете. Давайте консенсус.— Все опять уважительно посмотрели на него – Раз такое дело, давайте все премиальные на стол, и все вместе — на терапию. Все, значит крайних нет. Как?

    Стол ломился от выставленных премиальных и нехитрой закуси, быстренько доставленной из ближнего магазина. На придвинутом к столу табурете горным орлом восседал бывший подсудимый и другой горный орёл учил его как будет по  армянски «вэрны друк».  Самодеятельный музыкант плотник Суходрев напильником извлекал из своей пилы ужасающие звуки, уверяя всех, что «исполнятца армянска народна песня «Сулико».
  -- Как не армянска? Да у меня, хош знать, в деревне ентот… родный брат армянин!
 Монтёр Амперский, затыкая уши, умолял, что бы уняли этого «Пиланини». Ксения Михайловна с Люсей, сначала стесняясь, а потом вдохновенно, исполнили хит «Ой мороз-мороз» и все дружно подпевали. Потом Хмелёв включил транзистор, и под звуки танго «Сиреневый туман» Амперский этаким фертом щёлкнул перед Люсей каблуками
 --Приглашаю вас, Люсьен, на танго!.
 Но, то ли не оценил вес и темперамент партнёрши, то ли виноваты премиальные, только на сложном «па» светский лев не удержал равновесие, и под пассаж «и поезд улетит» пара спикировала под стол президиума, ... «в сиреневую даль»-- уточнил певец. Потом  все с интересом наблюдали, как Люся тащила из под мебели незадачливого партнёра.
 --Энто уже «белай танец»! Вишь как дама приглашат кавалера! – подметил Суходрев.
 Закончили поздно. Долго шли перекрёстные прения на немеркнущую в веках тему: «А ты меня уважаешь?». Хмелёв вызвался проводить дам, а вернувшемуся в лоно коллектива, пышущему также вернувшимся здоровьем, Дмитрию, Леон Оганесович поручил доставить домой Амперского, а состояние монтёра Суходрев оценил рекламной классикой:
 --У его снова подгорела группа контактов. Потому как напряжение - то во како! А сопротивления - пшик. Вот оне и подгорели, контакты-те.
 --Доставлю в лучшем виде – заверил Дмитрий, одной левой удерживая Амперскго, пытающегося показать, как, всё таки, надо танцевать классическое танго.
   Собрание удалось! Коллектив был сплочён и готов к новым трудовым свершениям, но как мудро заметил Леон Оганесович:
  --Только не завтра.
 Завтра всем будет нелегко, но настоящим мужчинам не страшны никакие трудности.

 Но... на следующий день...

...На следующий день Люсьен "принесла" шикарный, с фиолетовым отливом,
"бланш" под глазом, который не перекрывали огромные солнцезащитные очки.
И Ксения Михайловна, " по секрету" и  с видимым удовольствием пошептала приближённым, что "муж, дурак, отоварил, за то что поздно и пьяная".
И это была не единственная потеря. Не вышли на работу уже не один Дмитрий. Стало известно, что Амперский, попытался продолжить танец на лестничной площадке и опять, опять...упал, сломав одну опору для танца, ногу.
Про Дмитрия уже и не вспоминали. Оставшиеся бойцы домкомовского призыва представляли жалкое зрелище, как пленники в стане победителя. Суходрев, делал вид, что при деле, точил пилу напильником, и Хмелёв, через силу подначил:
 - Давай, сучкогрыз, "Сулико" изобрази...
А ответственный Леон Оганесович удерживал двумя руками голову. Он теперь точно знал, как болит ум. И в ушах у всех звучало, доносившееся не ведомо откуда: "Сиреневый туман, над нами проплывает..."