От станции до деревни, из которой когда-то, почти двадцать лет назад я уезжала в Москву, всего-то километра три. Тащиться пешком по жаре, с тяжелой сумкой в руках мне совсем не хотелось, и я осталась у переезда ждать попутную машину.
- Что красавица задумалась?- Из притормозившей рядом легковушки раздался веселый, с легкой хрипотцой голос. – Далеко путь держим?
- До Прилеп… Может, подбросите, здесь недалеко…
- Отчего не подбросить… Садись… Мигом домчу…
Развеселый, огненно-рыжий водитель приветливо распахнул дверь, забрал мою сумку и даже помог забраться в кабину.
«Галантный, однако», - подумала я, усаживаясь на свободное сидение рядом с ним.
- А вы в Прилепы к кому? Дачку на лето снять или в гости?
- Нет, не в гости… Я в Прилепы домой…
Водитель внимательно посмотрел на меня, и машина, резко затормозив, остановилась, как вкопанная, на обочине.
- Домой?.. К нам, в Прилепы?.. Да я сам оттуда… А ты…
Рыжий водитель вдруг запнулся, потом, ударив себя по бокам, весело рассмеялся и, обхватив меня за плечи, властно притянул к себе.
- Женька, ты? Вот мать честная, тебя и не узнать.
В рыжем веселом водителе я тоже с трудом узнала нашего бывшего соседа, Петьку-баламута. Был он лет на пять моложе меня и, когда я уезжала в Москву, еще учился в школе. Рос он дерзким, и как все рыжие, своевольным мальчишкой. Поиздеваться над худеньким, конопатым, и с виду безобидным парнем не решался никто – знали – спуску Петька не даст. Мне же он был, как младший брат, и хотя заступаться за себя не позволял, все равно знал, если что, я всегда приду к нему на помощь.
Сейчас рядом со мной сидел взрослый, возмужавший, уверенный в себе мужчина. С рыжей, ухоженной шевелюрой. Загоревшую шею открывал ворот чистой джинсовой рубашки. И пахло от него хорошей туалетной водой. Терпко пахло, призывно.
- Да, давненько ты здесь не была. Понравится ли? - Петька завел машину, и мы вновь покатили по дороге, усаженной с обеих сторон молодыми сосенками. – Изба-то ваша, с тех пор как мать к тебе уехала, так и стоит заколоченная… Пылищи, наверно…
Петька не договорил. Легковушка чихнула и остановилась возле заросшего крапивой и лопухами дома. Моего дома…
Я молча сидела возле Петьки, боясь выйти из машины и остаться наедине со своим прошлым, с невеселыми воспоминаниями, которые до сих пор ранят мне душу. И зачем я только рванула в эту глушь, в забытую российскую глубинку, в деревню со странным названием Прилепы. Загорала бы сейчас на Золотых песках или гуляла по Парижу… Нет, на родину потянуло…В детство…
- Ну, чего сидишь?.. Приехали… Пойдем, помогу устроиться.
С трудом отперев ржавый замок и спотыкаясь на каждом шагу, мы вошли в темную прохладу дома. Петька распахнул ставни, раскрыл настежь окна, и комната наполнилась спасительным светом. Солнечный лучик скользнул по столу, накрытому старыми, выцветшими газетами, осветил аккуратно заправленную кровать и спрятался в рыжей шевелюре Петра. Хозяйским взглядом окинув комнату, тот проговорил:
- Смотри-ка, будто и не уезжал никто…Электричество есть… Плитка на месте… Сейчас воды принесу, чай пить будем.
Петька подхватил пустое ведро, стоящее почему-то посередине комнаты и направился в приоткрытые сени.
- Не оставляй меня надолго, - боясь чего-то прокричала я вслед.
Пока мой сосед ходил за водой, возился с плиткой, готовил чай, рассказывал что-то смешное, я молча сидела за столом, не в силах пошевелиться и хоть чем-то помочь Петьке. Даже сумку с продуктами разбирать пришлось ему самому. Враз нахлынули воспоминания, непрошенными слезами затуманили глаза, комом застряли в горле. Захотелось уткнуться в чье-нибудь плечо, выплакаться и навсегда забыть тот знойный летний день, когда я, семнадцатилетняя деревенская девчонка стояла на платформе Казанского вокзала в ожидании своего счастья. А счастье мое по имени Олег в тот день так и не появилось. Не появилось оно и после…
… Я стояла на вокзале возле табло с расписанием поездов в надежде, что вот сейчас, сию минуту увижу рядом с собой улыбающегося Олега, и он, протянув букет с моими любимыми васильками, скажет: «Ты приехала? Как я рад». Я стояла долго, до самого вечера, но Олег так и не появился.
Какого страха я натерпелась, ночуя той короткой летней ночью на вокзале, передать невозможно. Кто в конце восьмидесятых никогда не ночевал на московских вокзалах, тот вряд ли меня поймет. А я провела там ни одну ночь.
В столицу я приехала впервые. До окончания школы никуда из своих родных Прилеп не уезжала. В деревне тогда еще теплилась жизнь: в клубе показывали старые фильмы, устраивались танцы, какие-то встречи с ветеранами. Но деревня наша, как и все российские деревни, потихоньку умирала, ветшала, спивалась. В магазинах кроме брикетов сухого киселя и кильки в томате ничего не было. Водку и папиросы давали по талонам. За хлебом приходилось тащиться в магазин на железнодорожную станцию. Кто-то из деревенских, не выдержав, уезжал за лучшей долей в районный город, кто-то в Москву. Иные пускали дачников. Тем и жили.
В дом напротив каждое лето приезжала тетя Тамара с сыном, Олегом. Сама она была местная, когда-то училась с моей мамой в одном классе. Дружили они. Но после школы Тамара уехала в Москву. Вышла там замуж, родила сына. Подолгу жила за границей: ее муж работал в каком-то хозяйственном отделе при нашем посольстве. Загордилась Тамара. Приезжая в деревню, пыталась учить уму разуму мою маму. И изба-то у нас не прибрана, и корова не ухожена, и то мама не так делает, и это. Хотя сметанкой и молочком от нашей Несмеяны тетя Тамара не брезговала – брала с удовольствием.
С Олегом мы дружили. Ходили за ягодами, грибами, пропадали целыми днями на речке, встречали рассвет на Петров день. Традиция такая в нашей деревне существовала. Старики говорили, что только в этот день «солнце играет». Вот мы всей гурьбой и ходили смотреть на это чудо. Шли мимо школы и обелиска с красной звездой, пожарного пруда, потом через поле, засеянное рожью с васильками. На опушке леса разводили костер, пекли картошку, танцевали под «Ласковый май» и «Депеш мод». Девчонки плели венки. Здесь Олег впервые меня и поцеловал. Лет по четырнадцать нам тогда было. С тех пор деревенские ребята прозвали нас женихом и невестой. А мы дали друг другу детскую клятву, что всю жизнь пройдем вместе, после школы обязательно поженимся, и будем жить долго и счастливо, «пока смерть не разлучит нас».
Когда мне исполнилось семнадцать, наши с Олегом разговоры о свадьбе приняли вполне серьезный оборот. Я уже придумала себе свадебный наряд, замысловатую прическу, строила грандиозные планы. Тем летом Олег приехал в деревню сразу после вступительных экзаменов. Поступил он в МГИМО, на экономический. Я же, хоть и окончила школу без троек, сразу ехать в город, в институт побоялась. Решили, что годик похожу на подготовительные, а потом буду поступать в Университет, на биофак. Жить буду у Олега, а как только сдам экзамены, сразу сыграем свадьбу.
Однако наши желания не совпадали с желаниями тети Тамары.
– Вы что себе напридумывали? – кричала она, влетев однажды к нам в избу. – Какая еще свадьба? Олегу учиться надо, а не о глупостях думать… Женька – жена… Не смешите меня… По себе нужно сук рубить…
Она захлебывалась от негодования, кричала и топала ногами, стращала и меня, и Олега, и маму, даже плакать принималась.
- Ты что, сын, делаешь? – причитала она. – Одумайся, какая она тебе пара. Что, в Москве девочек из приличных семей мало. – Потом, всхлипнув и немного успокоившись, с пафосом добавила, – вспомни Чехова: «Деревенские знакомые хороши только в деревне»… Собирайся, поехали домой.
Олег молчал.
- Собирайся, тебе говорят…
Мой жених, не желая ссориться с матерью, потоптался немного возле распахнутой двери и, неловко поцеловав меня в щеку, вышел за ней следом, шепнув на прощанье: «Я все улажу и напишу тебе. Не горюй».
Письмо от Олега пришло быстро. Он писал, что обо всем с матерью договорился, что ждет меня и обязательно встретит на вокзале. «Приезжай», - так заканчивалось его письмо. И я приехала, и проторчала на вокзале до самой ночи…
- Ну что приуныла, - вернул меня из прошлого Петька, - о чем задумалась?
- Да вот, детство вспомнила, маму, Олега… Грустно стало… Мама умерла три года назад, а Олега я никогда больше не видела…
Я смахнула слезу, так некстати выкатившуюся из глаз.
- Зато сюда он приезжал несколько раз … Холеный… И тетю Тамару привозил…
Петька подливал мне чай, угощал моими же бутербродами, пытался развеселить.
- Не печалься, завтра на речку пойдем, на песочке поваляешься, отдохнешь… Ты в Москве чем занимаешься?
- Я, Петька, красоту творю… Салон у меня косметический. Называется «Несмеяна»…
- Ого, - улыбнулся Петька, - расскажи…
И я вновь принялась за воспоминания…
…Несколько ночей я провела на вокзале, а днем, голодная, отупевшая от недосыпания, бесцельно слонялась по городу, пока мне на глаза не попалось объявление какого-то Учебно-производственного комбината, где готовили поваров, парикмахеров, работников гостиничного хозяйства, бухгалтеров. Внизу, меленькими буковками было набрано: «Иногородним предоставляется общежитие». Сон и отупение прошли разом, и я помчалась по указанному в объявлении адресу. Меня, с моим аттестатом взяли сразу же, и даже стипендию назначили. Учиться на парикмахера нужно было год, а потом – я твердо решила – все равно поступлю в Университет.
Год пролетел – не заметила. Директриса, добрая, пожилая уже женщина уговорила меня остаться в училище, мастером. Зарплату хорошую предложила, опять же комнату в общежитии. Работа мне нравилась, нравилось изобретать новые прически, придумывать различные стрижки, укладки. Я была очень горда собой, когда очередная клиентка, преображаясь, с удивлением смотрела на себя в зеркало и почти со слезами на глазах благодарила меня.
Работа – лучшее лекарство, и я постепенно забывала о ночевках на вокзале, забывала про обиду на Олега, на тетю Тамару, на весь мир…
На городском конкурсе парикмахеров девчонки из моей группы заняли первое место, и нашу команду отправили во Францию. Мы произвели там настоящий фурор. Свадебная прическа, которую я придумала, получила Гран-при. А в номинации «повседневные прически» моим девочкам не было равных. Я была счастлива. Через несколько дней, увешанные сумками, пакетами и сувенирами, девчонки отправились в Москву. А мне предложили стажировку в одном из косметических салонов Парижа.
В Москву я возвратилась уже совсем другим человеком и, что называется, попала в струю. Ссуду мне тогда оформили, помещение выделили. Я как-то очень быстро и легко смогла его приватизировать. В начале девяностых такое со многими случалось. Теперь у меня свой Салон красоты, моя любимая «Несмеяна». Модный, престижный салон, почти в центре Москвы, от клиентов отбоя нет…
Я закончила свой рассказ и… расплакалась. Петька вытирал мне слезы, уговаривал, успокаивал, шептал что-то ласковое.
- Женька, – вдруг встрепенулся он, – скоро Петров день, пойдем с тобой смотреть, как солнце играет… Желание загадаешь… Все у тебя будет хорошо.
- У меня и так все хорошо, – сквозь слезы проговорила я, – только счастья нет, и не будет уже никогда…
- Э, красавица, не зарекайся… Все образуется… Ты только верь… Я, когда с Чеченской вернулся, тоже думал: «Все, жизнь кончилась». Нога раненая болела, после контузии соображал плохо. А на работу, как только узнавали, что в Чечне воевал, меня вообще никуда не брали. Пришлось на железную дорогу устраиваться, шпалы ворочать. Пить начал, голова болела жутко
А однажды ночью лежу, тошнит, голова раскалывается, и такая тоска меня взяла: «Что ж ты, дурак, – думаю, – из такой мясорубки живой выбрался, а сейчас себя заживо хоронишь». Знаешь, враз отрезвел, будто подменили меня тогда. Представляешь, сейчас менеджером по продажам в одной фирме солидной работаю. Езжу по всей округе, формирую заказы для магазинов. Ведь каждая деревня наособицу: в одну круп побольше завезти нужно да фруктов заморских, а в другую пива разного да водку послаще. Ты знаешь, - продолжал Петька, - в деревне сейчас как: кто не спился, а работает, как вол, тот и живет по-человечески. Вот завтра пройдемся по деревне, сама посмотришь, что и как. Я отгулы возьму, у меня много накопилось, заработал…
Назавтра мы отправились «на экскурсию». Навестили школьных друзей, кто еще в деревне остался, со стариками пообщались, на речке, на теплом песочке понежились.
Петька не отходил от меня не на шаг. Предупреждал каждое мое желание, заботился. А какой порядок у меня в доме навел, сама бы я так ни за что не смогла! Все стулья колченогие починил, полочку на кухне приладил, крапиву и лопухи возле избы выкосил. Хозяйственным оказался Петька-баламут. Внимательным. Впервые за многие годы я ощутила трогательную мужскую заботу. Расслабилась. Сидела на крылечке, читала какой-то дурацкий дамский роман, предавалась глупым, совсем девчачьим мечтаниям и лузгала, как в детстве семечки. О плохом не думала, об Олеге больше не вспоминала. Кажется, эта заноза, долгие годы торчащая у меня в груди, сама собой исчезла, испарилась. Хорошо мне было рядом с Петькой, спокойно.
Накануне Петрова дня хмурило, прошел сильный дождь. Петька притащил откуда-то новенькие резиновые сапоги.
- Надень, сыро в лесу будет, как бы не простудилась…
Я потихоньку собирала сумку: наготовила бутербродов, намыла овощей, взяла бутылку хорошего вина, привезенную зачем-то из Москвы, нарезала хлеб. Петька внимательно наблюдал за мной.
К вечеру развиднелось, и мы отправились в ночь, навстречу солнцу, посмотреть, так же оно играет, как когда-то в нашем далеком детстве.
Мы шли мимо закрытой школы, мимо облупившегося обелиска с красной звездой, заросшего и почти совсем высохшего пожарного пруда, бывшего ржаного поля, сейчас заброшенного, где вместо васильков, которые я рвала когда-то в детстве, росли молодые сосны и березки. Потом вышли к лесной опушке, но не остановились там, а прошли дальше, в глубь леса.
Петр крепко держал меня за руку. Шли молча, какое-то предчувствие, неловкость сковали нас, мешали общаться. Вдруг, в лунном свете, сквозь разлапистые ветви сосен, я разглядела просторную, свежевыкошенную поляну. Пирамидкой возвышался на ней небольшой стожок сена, а поодаль виднелось кострище с походным котелком на перекладине. Возле стожочка, ковром – ворох ярко-синих васильков.
- Ты… - Только и сумела вымолвить я.
Петр поднял меня на руки и понес к стожку. Аккуратно опустив на пахучие, привядшие травы, начал бережно, едва касаясь губами целовать мои глаза, шею, грудь…
…Взошло солнце. Оно озарило нашу поляну, кострище, которое мы так и не разожгли, разбросанные вокруг вещи. Солнце, действительно, играло, оно отражалось в каждой росинке, в моих заплаканных от счастья глазах, пряталось в рыжих волосах Петра. И я отчетливо поняла: вот оно – мое счастье. Рыжее. В веснушках.
- Петь, поедем со мной в Москву, – я запнулась, с трудом проглотив застрявший в горле комок, – мне в салон водитель нужен…
Петр приподнялся на локте, удивленно посмотрел на меня и тихо спросил:
- Только водитель?
Зардевшись, я запустила руку в Петькину огненно-рыжую
шевелюру и, прижавшись к его сильной, обнаженной груди, еле слышно прошептала:
- Мой… Любимый… Навсегда…