Гад...

               
   Чтобы не продираться сквозь заросли леса, охотники обычно шли берегом моря.  Справа - море, с многочисленными заливами, слева - покрытые пышным лесом округлые сопки. Таким образом, они рано утром быстро добираются до места охоты, а затем, зигзагообразно - вглубь леса и обратно к морю, прочесывают значительные территории в поисках дичи.
 Сегодня, с самого начала, пошло все не так… Гришка догнал своих друзей прямо за крайним домом приморского поселка.
 -Ты же не собирался с нами…- посмотрел на Гришку с радостью в голосе майор. Ему с самого утра не хотелось оставаться один на один с мичманом, который был не в духе: молчаливый, какой-то заторможенный,  как наркоман…
 -Да не смог усидеть. А то буду потом всю неделю жалеть, что не пошел…- ответил Гришка, протягивая руку майору, а затем мичману…
  Мичмана, уже как месяц, бросила жена. По слухам, сбежала с каким-то заезжим пронырливым кавказским торгашом. Бежала от мужниной нищенской флотской зарплаты, которую по нескольку месяцев не платили, от неустроенности, от бытовых и социальных проблем. А вот любовь к природе у мичмана возгорелась с удвоенной силой и все выходные он проводил на охоте или рыбалке. За преданность, несовременную любовь к природе, с легкой руки майора, его называли «дитя природы». В начале это его как-то сердило, но постепенно … привык и не обращал внимание...
  Майор работал в военном госпитале хирургом. Очень порядочный, умный, но уже спивающийся из-за многочисленных «алкогольных благодарностей» пациентов. Люто ненавидит всю демократическую тусню и имеет на эту «гадость» свою философскую позицию. Реалист и циник. Природа для него - отдушина. Ну, а Григорий - это не испорченный еще жизнью Гришка.
  Кончилась проселочная дорога и впереди - иной мир...
  Нигде природа не открывает свои красоты так обнаженно и щедро, как осенью на Дальнем Востоке. Прямо на глазах рассвет загонял молоко тумана в расщелины причудливого берега, скрытого кронами деревьев, переплетениями кустарников и еще достаточно сочной травой.
  Нежно скользящая по воде ватная дымка тумана, тающая с каждой минутой, обнажала под собой парящую голубоватую поверхность моря, отдающего в эти ранние часы свое тепло прибрежным сопкам, лесу, зверям, птицам и всему живому.
Вода, чуть ли не физически, ощущалась мягкой и приятной, до вкуса и тепла парного молока.
  Изредка, одинокая глубинная океанская волна лениво, почти не нарушая водной глади, прокатывалась по заливу и со слабым вздохом облегчения, как живое существо, умирала в водорослях и зарослях берега...
  Первые лучи солнца, выскользнувшие внезапно из-за сопок, высвечивали ярким, но еще прохладным светом самые кричащие краски сказочного, неземной работы, осеннего лесного ковра.
  Подобное сочетание одновременно стольких цветов - от желто-красного до сине-черного, бывают осенью только на приморских сопках.
При движении даже пешком, краски листвы переливались, накладывались друг на друга и играли - подобно цветомузыке.
  Солнце, едва поднявшись, быстро завладело всем пространством и согрело воздух…
  Мир стал наполняться активной жизнью. Все живое, лазящее, пищащее, поющее, вдруг зашевелилось, загомонило, подняло невообразимый шум... Пернатые… то рассекали воздух, то без умолку верещали на деревьях…
  Над кустами со спелыми ягодами, и пахнущими травами, где проходили охотники, летали насекомые, жужжали лесные пчелы, бесшумно махали крыльями-опахалами, с воробьиное крыло, бабочки-махаоны, норовя сесть на плечо или на голову...
  Глаза до краев наполнились дивными картинами природы, уши звенели от избытка разноголосого шума, дурманящие запахи леса и моря пьянили до головокружения, окончательно лишив способности отвлеченно мыслить, подчинив всеобщему ритму пробуждения природы. Все хотелось успеть увидеть, объять, глотнуть лишний глоток ароматного пьянящего воздуха, еще и еще ... но насытиться было невозможно. И не было никаких сил сопротивляться этой стихии... Да и стоило ли?
  Впереди, далеко на скале, высились два огромных старых и облезлых дерева, с развесистыми сухими ветвями, выбеленными под слоновую кость временем, солеными морскими и сухими материковыми ветрами. Выглядели они подчеркнуто одиноко и пугающе-уродливо в этой стихии красочного пробуждения, а ночью, при свете луны, вообще… чуть ли не местом обитания бабы Яги и казни грешников. Каждый, кто созерцал эту картину, испытывал непонятную тревогу в душе и присутствие страха за спиной... И это касалось не только впечатлительных натур. В минуты откровения, побывавшие на этом месте охотники, также признавались, что чувствовали непонятный дискомфорт и ожидание каких-то неприятностей... 
  По странной традиции на ветвях деревьев почти всегда дежурили вороны, созерцая лежащий внизу мир. Сегодня там крупными пятнами чернело их десятка полтора.
 -Неужели 300 лет живут? – как бы сам себя спросил вслух мичман. -У-у-у… гады! Он вложил патрон в патронник ружья, взвел курок и неожиданно, не целясь, выстрелил от бедра в сторону деревьев...
  Пятна на деревьях даже не пошевелились.
 -Тебе что, делать нечего – всю дичь распугаешь! – недовольно пробурчал майор…  Видимо с досады, ловко достал рукой бутылку из рюкзака за спиной, сделал два глотка и точно возвратил бутылку, не глядя, на то же место. Гришка удивился, как это он ловко делает… тренировки, наверное… Он боковым зрением заметил, как дважды кадык майора высоко поднимался вверх и... с некой паузой – дважды в бутылке и горле раздавался звук, который вряд ли кто воспроизведет на музыкальном инструменте… 
  Когда охотники приблизились к скале, то заметили, что одна из ворон, отчаянно цепляясь когтями и крыльями за неровности склона скалы, медленно сползала вниз…
  Задрав вверх головы и затаив дыхание, они наблюдали, как та - упорно силилась удержать свое падение. Несколько крупных капель крови упало на прохладные камни... И едва охотники отпрянули назад, как на их место рухнула и сама ворона. С широко распластанными и на редкость огромными крыльями, в черном с синеватым отливом оперении, крупной лобастой головой и сильно разинутым окровавленным клювом, она казалась неестественным гигантским чудовищем.   
  Кровь с клекотом вырывалась из ее горла, липкой слизью заливая оперенье груди, крылья и еще влажную землю.
  Опираясь на свои крылья, как на костыли, бешено вращая черными с металлическим блеском глазами, ворона, покачиваясь, механически – как робот, судорожно наступала на пятившегося назад мичмана.   
  Было что-то зловещее, мистическое и парализующее волю в ее ненависти...   Нервными движениями рук мичман сорвал с плеча ружье и стал им, как палкой, отталкивать от себя ворону, стараясь попасть в нее прикладом, перепачкав его в крови... Гришка, как завороженный, стоял с открытым ртом… Он перед этим хотел рассказать мичману об одном случае с раненной птицей…
  Из вороньего горла вырвался сдавленный звук, очень похожий на слово «Гад…».
  Майор в согнутом положении закатывался от смеха, удерживая обеими руками свой живот.      
  Отбежав в сторону, мичман зарядил трясущимися руками ружье, в кровь, поранив пальцы об острые края патронника, и выстрелил с расстояния полутора метра.    Только часть заряда звонко, как по фанере, щелкнула мелкой дробью по жесткому оперению птицы, вмяв ее в землю. Кровь быстро заполнила неровности, оставленные в птице дробью, и струйками стекала с оперения на землю.   
  Тело вороны судорожно приподнялось, задрожало и здесь же осело... недвижимым. Лобастая голова, несколько раз моргнув темно-сизым веком, медленно сползла с груди и погрузилась клювом в липкую лужицу своей крови.
  Мичман, бледный, как смерть, лихорадочно вытирал пучком сухой травы окровавленные брюки, плечо и приклад ружья. Вид у него был… как после «боя без правил», потрепанный, лицо глупо и рассеянно кривилось улыбкой. Григорий и майор старались не смотреть ему в глаза, чтобы еще больше не смущать...
  Крупный, лесной дальневосточный муравей деловито пробежал по вытянутой ноге мертвой птицы и замер, внезапно натолкнувшись на кровь, от которой в еще прохладный воздух струилось чуть заметное тепло…
  Резкий крик чайки, в раздумье зависшей над ними... вернул их из ступора… Сверху на ветвях осуждающе и зловеще молчали вороны. Оказывается, ни одна из них не улетела. И охотники поспешили убраться от их неприятных взглядов.
 - Ну, все - сегодня удачи у нас не будет...- ворчал майор и, понимая состояние мичмана, примиряюще хлопнул ладонью по его плечу: - Жизнь продолжается, идем дальше… У нас сегодня большая программа – полный рюкзак еды, пациенты надарили, и начатая бутылка…
  После непродолжительного молчания, слегка уже расслабившийся от спиртного майор, все-таки не удержался: - Как же мы бережем матушку-природу, боремся за каждую живность, каждую травинку, лепесток. А Вы, не допускаете, мичман насквозь прогнившего флота, что у убиенной вами дамы... детки, ну - там родственнички, невестки, которые в неутешном горе...
  Мичман, взглядом затравленного зверька, косо посмотрел в сторону друзей, отвернулся и, ссутулившись, зашагал вперед. В свою очередь и майор обиделся невниманием к себе….
 -Поговорить не дают. Разве же это охота? Одни мичуринцы кругом, - бурчал майор. - Да успокойся,
мичман, я сам хотел ее пришлепнуть, чтобы не мучилась, да ты - тут как тут.
  Разговаривать уже никто ни с кем не хотел, шли молча, как зомби… на автопилоте, не думая куда, но, после долгого молчаливого шатания по чащобам, пришли куда надо…
  Сели пообедать на уже привычном месте на склоне небольшой сопки с ее обрывистой стороны, обращенной к морю. Очень удобное место, созданное природой: чуть ли не экзотический ресторан, с каменным столом и гранитными уступами в виде сидений, к тому же - бесплатно. Майор уселся на лучшее «кресло» с прогретой солнцем теплой гранитной спинкой – чтобы заодно «полечить» радикулит, достал начатую поллитровку водки и очень много вкусной еды. –Да, любят меня пациенты, денег не дают – не беру взяток, но продукты…- гордился собой майор… Он стал всем раскладывать пироги, икру, балык, копченого дикого гуся…чего там только не было.
  Показывая на начатую бутылку, он вычурно извинился, объяснив свой непростительный проступок сложностью психологической обстановки вороньего сражения и еще более ужасной политической ситуацией в стране в целом.
 - Валера? - так он называл мичмана в минуты душевной близости. - Приезжала твоя жена?
 -Приезжала.
 -Ну… и, что?
 -Да, ничего, - нехотя проговорил мичман, давая понять, что не желает об этом разговаривать…
  Выпили, закусили, попили чайку, заваренного с лимонником, прослушали очередную лекцию майора о том, как должно мичману жить в условиях социальной несправедливости и необратимости процессов экологической катастрофы… По мнению майора, мичману нужно застать в квартире и, находясь «в стрессовом состоянии», прирезать ухажера, а жену сделать инвалидом где-то 2-й группы, чтобы она по медицинским показаниям его ждала из тюрьмы, а в остальном - не брать в голову…
  Гришке было так уютно и приятно сидеть с друзьями, на высоте, над лесом и безлюдным морем, которое простиралось до самого горизонта и только где-то далеко-далеко, километрах в пятидесяти, виднелся силуэт корабля… скорее всего – иностранного.
 -Так бы всю жизнь сидеть, смотреть вдаль и думать о жизни, о мире…- размечтался он. Этот привал…для него был, словно школа жизни, здесь он узнавал от охотников все: какая ушла в океан подлодка и как туда провели моряки двух проституток, как делается операция аппендицита, как строить из бруса дом – рассказывал охотник-строитель, был и философ-шизофреник, который охотникам вдалбливал теорию происхождения человека из раковины…
  Время летело быстро. В общем, охота не удалась…
  Заметно потянул со стороны моря ветерок, заставляя недовольно морщиться гладь моря и роняя листву с деревьев. Освободившаяся от загадочности тумана, успевшая несколько полинять под солнцем природа, казалась уже не такой, как утром, а растерянной, израненной и незащищенной.   
  Безобразно вырубленные под линии электропередач просеки, загаженные мусором, прогалины от китайских порубок ценных пород деревьев, изведенный местными рыночными идиотами на потребу японских, а затем – китайских любителей, папоротник, элеутерококк, лимонник, заброшенные карьеры-лысины на верхушках сопок, пятна нефти, дерьмо и прочие гадости, сбрасываемые в залив с военных кораблей, рыболовных траулеров и прочих безответственных хозяйствующих сволочей. 
  Мичман очень переживал… его просто бесила такая тупость властей, которые все знают... но ничего не делают. Он лично уже сталкивался с китайскими вооруженными браконьерами в лесах, где те уничтожают не только ценный лес, но и барсуков, медведей, тигров и уже контролируют даже делянки с женьшенем, на которые раньше ходил он со старыми охотниками раз в году…
  Вечерело. Быстрее поползли тени от деревьев, увеличиваясь прямо на глазах. И, чтобы не бродить ночью по лесу,  решили до темноты уходить домой, а по пути, как всегда,  проверить хорошо изученную длинную сопку, как раз выходящую на всем знакомый ориентир, те самые вороньи деревья у моря.      
  Раньше частенько бывало, что выгоняли туда козу или кабана н тогда устраивали пирушку до полуночи.
  Мичман подошел к Гришке: - Тебе нравился нож – держи. И он стал снимать его с ремня. Это был красивый тесак, изготовленный из немецкого штык-ножа, с крепкой наборной ручкой.
 - Валера, ты чего – он же тебе самому нужен. – смутился Гришка. - Бери, пока даю, на память.
  Мичман, явно тяготясь обществом, быстро и бесшумно ушел вперед устраивать засаду...   
  Майор покачал головой: - Что стряслось с нашим мичманом? А мне ведь, ничего не подарил… Видишь, как к тебе хорошо относится?
  Григорий с майором не спеша побрели в разные стороны по склонам сопки, чтобы охватить больший район для загона.
  Через двадцать обусловленных минут Григорий шумно пошел в сторону засады, пробираясь в зарослях по еле видимым звериные тропинкам, по которым иногда, кстати, бродит и хозяин тайги - тигр. Где-то далеко, слева, угадывался искусственный шум от передвижения майора, он еще и посвистывал…
  Минут через пятнадцать впереди послышался глухой выстрел. По звуку – это был винтовочный выстрел или в кабана или в козу. У мичмана было хитрое ружье: один ствол расточен под винтовочную пулю. И всегда он имел право первого выстрела по крупной дичи на большом расстоянии, после чего дробовики других… были уже не нужны. Друзья при этом злились… - Какого тогда черта я таскаю эту тяжелую балалайку? - беззлобно шутил майор, снимая с плеча хорошую вертикалку итальянского производства, чтобы приступить к разделке убитой мичманом дичи. Хирург – все-таки.
  Григорий прибавил шаг в предчувствии удачной охоты и пиршества. Поскольку об окончании охоты мичман не известил привычным сигналом - условным свистом, видимо занятый поиском убитого охотничьего трофея, Григорий уже за сотню метров до засады стал глазами шарить по уже темнеющим зарослям, выискивая добычу. Добычи не оказалось, да и самого мичмана в засаде не было. Из окутанных сумерками кустов выскочил запыхавшийся майор, всем своим видом показывающий, что его интересует дичь... На зов друзей мичман не отвечал. Немного поискав его, потоптавшись в радиусе десяти-пятнадцати метров вокруг засады, вдруг одновременно повернулись в сторону моря...
  Открывшаяся картина их потрясла... Впереди, чуть ли не под ногами, неслышно плыл огромный, пылающий, кроваво-красный шар заходящего солнца, медленно погружаясь в кипящее мелкими волнами красное море, разбрасывая вокруг огненные блики. По воде, прибрежным камням, ветвям деревьев,  лицам охотников, оружию, медленно плыли какие-то безмолвные нездешние красные тени.
  Вороньи деревья, казалось, сосали кровь из-под земли белыми стволами и ветвями, выбрасывая ее в небо… Проходя беспрепятственно сквозь тело, красные тени вызывали нарастающее тревожное чувство одиночества,  тоски по утрате чего-то главного, вечного… Друзья напрочь забыли, кто они, зачем и куда пришли?.. Григорий наступил в какую-то лужу, поскользнулся и, чтобы не потерять равновесие, шагнул в сторону и наткнулся рукой на плечо… оцепенев от ужаса. Мичман сидел, полулежа,  вытянув ноги, положив голову на валун, как бы внимательно созерцая не закрытыми белками глаз, как солнце тонет в море. На его бледном, как простыня, лице, также болезненно плясали красные блики…
  В углу правого глаза искрилась рубиновым светом не успевшая набрать вес и скатиться слеза. От нее уходил в небо удивительно тонкий рубиновый лучик, блуждающий в пространстве и не находящий себе пристанища...
  Охотники топтались в луже крови, которую маскировал красный закат... и боялись еще раз заглянуть мичману в уже не здешние, чужие глаза...
  Красный шар зашипел последними вспышками и утонул в море, забрав с собой весь мир ... и наступила сплошная, вязкая, тяжелая темнота, в которой даже не ощущалось присутствие чего-то живого... Тела охотников коченели от страха...