Второй раз я выходила замуж почти через семнадцать лет после развода со Стасом. Два замужества, две свадьбы. Такие одинаковые, такие разные и такие запоминающиеся. Помню свою первую молодую свадьбу…
Ах, какая это была свадьба… Мы молодые, счастливые. Гости – нам под стать – красивые, восемнадцатилетние. Одноклассники и однокурсники.
После регистрации в Грибоедовском Дворце бракосочетания мы на заказанных загодя «Чайке» и черном правительственном «ЗИСе» промчались с друзьями по осенней Москве, покормили голубей на Манежной площади, полюбовались Лужниками со смотровой площадки на Воробьевых, тогда Ленинских горах и, немного разомлевшие от поездки и шампанского, вернулись домой.
Праздничный стол уже ждал нас и манил разносолами. Ресторан родители решили не заказывать: это было дорого и в то время не вполне качественно. А дома – благодать. Шампанское и коньяк лились рекой. Весь дефицит, который существовал тогда в природе, присутствовал и на нашем столе. Время было такое: на прилавках продовольственных магазинов ничего нет, а холодильники ломятся от продуктов. Правда, чтобы столы и холодильники ломились от яств, нужно было иметь блат в гастрономе. У мамы такой блат был. А посему черную и красную икру гости ели ложками. Или делали бутерброды ассорти: на тоненький ломтик белого хлеба намазывали черную и красную икру, а сверху – приличный кусок осетрины холодного копчения. Про грибочки, заливной язык с хреном и традиционный салат оливье и говорить не приходилось. Одним словом, не свадьба, а праздник живота. Но, разумеется, не это стало для меня главным воспоминанием. Главное было другое…
Рано утром, когда по неписаной традиции невеста должна появиться перед гостями, сменив белое свадебное платье на другое, более скромное, я, надев брюки и штормовку и вскинув на плечи подаренный друзьями-туристами рюкзачок, в котором покоился новенький немецкий спальник, отправилась со Стасиком – теперь уже мужем – в поход по Подмосковью.
Ребята устроили нам тогда потрясающую свадьбу с импровизированным венчанием, необыкновенным концертом, с фейерверками и праздничным заплывом наперегонки по веселенькой речке Воре. А если учесть, что на дворе стоял конец сентября, заплыв оказался самой замечательной «фишкой» в нашей лесной студенческой свадьбе. Мальчишки во главе с моим молодым мужем с криками и хохотом ринулись в холодную осеннюю воду. А потом, сидя у костра, укутанные в спальники и шерстяные одеяла, хором воздавали нам со Стасом здравицы. Весело было, радостно.
Одно омрачало праздничное настроение. Еще в Загсе, получив свидетельство о браке и наши паспорта со свежими лиловыми печатями, я с ужасом обнаружила в своем нелепую ошибку. В графе «Зарегистрирован брак с гр…» значилось, что я вышла замуж не за С.А. Смурнова, а за С.А. Смирнова.
Предприимчивая тетенька из Загса, ничуть не смутившись, перечеркнула в моем паспорте испорченную ошибкой печать и, написав рядом: «ошибочно», поставила новую, где фамилия Стаса была указана уже правильно – Смурнов.
Свидетели посмеялись, а я загрустила: «Плохая примета», – сказала мама, заглянув в мой паспорт. Однако эта «досадная ошибка», как выразилась тогда чиновница, оформлявшая наш брак, жизнь нам до поры до времени не портила, а оставалась на долгие годы предметом шуток и розыгрышей.
- Представляете, – веселился Стас, – моя благоверная умудрилась в один день дважды выйти замуж. Не верите? Марин, покажи паспорт…
И все то время, что мы прожили со Стасом, наши друзья называли меня не иначе как Смирнова-Смурнова и даже приписывали мне дворянское происхождение…
Ровно через год после свадьбы я родила горластых, ненасытных двойняшек: Мишку и Машку. Стас был счастлив, а я изнемогала от постоянного недосыпа, изнуряющих кормлений и хронической усталости. Денег, несмотря на помощь родителей, постоянно не хватало. Это раздражало и мешало счастливому существованию. Стасу пришлось перевестись на вечернее отделение и пойти работать, я же взяла академический отпуск и года три занималась исключительно домашним хозяйством. Даже научилась шить и вязать. Наши Два М, как прозвал двойняшек Стасик, были одеты, что называется, с иголочки. Красивые, ухоженные дети. Папины любимцы.
Говорят, что студенческие браки недолговечны, быстро распадаются. Мы же со Стасом, несмотря на первые трудности, прожили вместе более десяти лет. Весело и счастливо, без ссор и скандалов. Дети подросли, ходили в школу, занимались бальными танцами, изучали английский. Тогда все ринулись учить детей иностранным языкам. Горбачевская перестройка сулила большие перемены. Мне наконец-то удалось окончить институт и устроиться на хорошую, престижную работу.
А в начале девяностых, когда надежды на обещанные перемены рухнули, Стас вдруг предложил расстаться. Его слова прозвучали как гром среди ясного неба.
- Пойми, Мариш, здесь у меня никакой перспективы нет, с моим дипломом и специальностью только за бугром и можно прилично устроиться. Не востребован я здесь. В этой стране лишь ворам да жуликам живется припеваючи… Не ломай мне крылья, отпусти…
Мы развелись. Стас быстренько женился на молодой еврейской девочке и укатил с ней в Штаты. Правда, связи с нами он не терял: писал нежные длинные письма, присылал подарки мне и Мишке с Машуней, звонил под Новый Год, поздравлял. Возвращаться не собирался. Писал, что дядя новой жены, который уехал в Штаты еще в семидесятые, прекрасно устроил его у себя на фирме, и что сам он доволен жизнью и почти счастлив…
Шли годы. Выросли дети. Упорхнули. Я осталась одна. Изредка Мария или Михаил привозили мне «на побывку» внуков. У Машки подрастали очаровательные девочки, тоже двойняшки, а у Михаила – сын, Митька, вылитый Стас. А вот их американский дедушка так ни разу внуков и не видел – только на фотографиях. Но все эти годы в письмах и телеграммах продолжал уверять детей в своей любви, а меня – в преданности и скорой встрече, но так и не приехал…
А я все еще продолжала его любить, помнить и на что-то надеяться. Друзья и мои повзрослевшие дети удивлялись.
- Мам, – часто спрашивала меня Маша, – а почему ты замуж не выходишь, вон мужики на тебя до сих пор заглядываются.
Я в ответ невесело улыбалась.
- Помнишь, у Омара Хайяма: «Уж лучше быть одной, чем рядом с кем попало». А мне вашего отца вряд ли кто-нибудь заменит. Таких, как он, не бывает.
- Ага, не бывает, – сердилась Машка. Что же он весь такой хороший-прехороший взял да и бросил нас. На Америку променял.
-Не суди, дочь, не суди, – успокаивала я Марию, да и себя тоже, – время такое было, задыхался он здесь.
А ночью плакала в подушку и украдкой разглядывала наши свадебные фотографии того осеннего заплыва по веселенькой речке Воре. Ах, какими мы были молодыми и счастливыми. Только лиловый, испорченный нелепой ошибкой штамп в моем паспорте не давал покоя. Права оказалась мама – плохая это была примета…
Однажды поздним майским вечером, накануне моего сорокапятилетия, когда мы с Марией уточняли список гостей и обдумывали меню, в дверь позвонили. Звук был долгий и протяжный, будто залипла кнопка звонка. И почему-то, как мне показалось, тревожный.
- Кого это несет, в такую поздноту, – возмутилась Машка, и, ворча, пошла открывать дверь.
На пороге стоял Стас. Длинное черное кашемировое пальто и небрежно повязанный цветной шейный платок выдавали в нем иностранца. Небольшой кожаный чемодан пристроился возле начищенных до блеска узких черных мокасин.
- Мам, это к тебе, – не узнав отца, прокричала Мария.
Я охнула, засуетилась и, не зная, как себя вести с дочерью и бывшим мужем, отправилась на кухню готовить чай. Мария, вспыхнув и не попрощавшись, укатила к себе домой, а мы со Стасом, перебивая друг друга, плача и смеясь, проговорили до самого утра.
Как мы провели следующий день и как отмечали мой день рождения, я помню плохо. Приходили друзья, удивлялись, радовались вместе со мной, разглядывали американские фотографии, вспоминали прошедшую юность и нашу свадьбу. Мария с Михаилом узнавали Стаса по-новому, шептались о чем-то, ссорились и мирились…
Пролетел май, потом июнь. Стас не уезжал, о своих планах ничего не рассказывал. Лишь однажды проговорился, что его молодая еврейская девочка превратилась с годами в сварливую, мелочную, занудливую матрону. И жизнь с ней, теперешней показалась ему сущим адом. Вот, кажется, поэтому он и сбежал из благополучных Штатов в нашу до сих пор неустроенную, но такую родную для него Россию.
Как-то раз, в самый разгар лета, взяв у Мишки его новенькую иномарку, мы поехали со Стасом по Золотому кольцу. Решили молодость вспомнить, да показать внукам наши памятные места. Где-то под Муромом, на центральной площади небольшого районного городка у свежевыкрашенного двухэтажного здания Стас вдруг резко затормозил.
- Посидите здесь, я мигом, – Стас вышел из машины и скрылся за деревянной, с замысловатой резьбой, дверью. Я с Митькой и внучками-двойняшками осталась скучать в машине. Минут через десять вернулся Стас. Вручив детям по брикету мороженого, и чмокнув меня в щеку, попросил пойти с собой.
- Сидите тихо, ешьте мороженое, – строго приказал он, – а мы с бабушкой скоро вернемся.
Мы с трудом поднялись по крутой скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Стас загадочно улыбался. Отдышавшись и оглядевшись, я замерла перед обитой дерматином дверью с блестящей табличкой: «Загс».
- Доставай паспорт, я договорился… За 50 долларов нас распишут здесь сразу же, – с нескрываемой радостью проговорил мой бывший муж.
Плохо соображая и не до конца понимая, что происходит, я вытащила из сумочки паспорт, и мы вошли в дверь с блестящей табличкой…
Когда мы вернулись к машине, внуки еще доедали мороженое. Стас весело суетился возле меня, а я, растерянная и притихшая, села на переднее сидение и раскрыла свой паспорт. В графе «Зарегистрирован брак с гр.…» стояла ненавистная мне с юности фамилия – «с гр. С.А.Смирновым»…