1
- Маш, чувствую себя хуже и хуже. Наверное, умираю. Ты вот что, позови-ка ко мне вечером Альфреда. С внучком надо поговорить, наказы мужские дать.
- Надо, надо, пап. Совсем, безотцовщина, от рук отбивается. Хоть бы одиннадцать классов окончил и в армию. Там исправят!
- Не всегда, Маш. Но не беспокойся, я поговорю. Думаю, к последним наказам этот балбес должен прислушаться.
Дед Михаил за этот год второй раз в больнице. Давление поднимается до двухсот сорока на сто тридцать. Сосуды сжимаются, голова раскалывается. Результат былых пьянок, разъяснил заведующий терапевтическим отделением Ларин.
Они одногодки, но Василий Петрович – огурчик для своих шестидесяти семи, всё еще работает. С его женой Люсей Михаил учился до седьмого в одном классе. Потом Мишка школу бросил. Сперва на мотороллере булочки из кондитерского цеха возил, затем шоферить стал. Но недолго. До хорошей пьянки. И ещё три раза за руль садился, держась подальше от слесарей-выпивох. И три же раза не удерживался. Про машину мечтать перестал, хорошо, что ещё из слесарей не выгоняли, поскольку ценный кадр. Еле до пенсии дотянул, сразу же подал заявление на увольнение: сил оставалось лишь на лавочке у дома сидеть.
Да и выпивал-то не очень часто. Но, как знакомые ремонтники говорили про него, редко, но метко. Вот когда тяпнет в конце недели с приятелями в гараже пару стаканчиков водки и идет домой, то ещё ничего, без приключений вечер обходится. А если выпьет третий, то ему уже не остановиться. Пока не упадет или пока не накостыляют малознакомые собутыльники, с которыми он добавлял и добавлял. До беспамятства доходило в последние годы. И беспамятство это наступало когда после четвертого, а когда и после третьего приёма этой давно отвратительной водки.
Супруга, долго терпев его непотребное поведение, ушла, но рано пострадала от женской болезни – рака груди. А дочка Маша от своего мужа, почти всё пропившего, перебралась недавно вместе с Альфредом к отцу в его квартиру, в которой лет тридцать не жила. И вовремя. Пенсионер всё чаще жаловался на боли в голове и давление. Даже на лавочке уставал сидеть, в последнее время из дома почти не показываясь. А тут в январе на «скорой» отвезли в больницу, в апреле – повторно.
Вот так размышлял о своей горемычной жизни Михаил Иванович, желая обо всём передуманном как можно доходчивее рассказать внуку. Шалопутный его отец решил назвать сына Альфредом, мода тогда на всё иностранное была: доллары, музыку, джинсы, жвачку, имена. Очень хотелось отцу, чтобы тот не повторял его ошибок, вырос с таким звучащим именем хорошим и заметным человеком, не проклиная под старость все свои бесцельно прожитые годы. Не получилось - сам пример показать не мог. Потом маме-одиночке оказалось не до воспитания Алика, как она ласково называла сынка: надо было на хорошую одежду сына и приличное питание денежки заколачивать. Зато на Фреда, так его именовали в школе, стала в старших классах влиять улица. И только когда Маша окончательно перебралась в родительскую квартиру, дед что-то, но пока безуспешно пытался сделать. О своем воспитательном поражении пожаловался соседям по больничной палате.
Они были, видно, тоже на выданье к «девушке с косой», не очень-то сами были довольны, как болтали от скуки долгими терапевтическими вечерами, прежним потраченным временем. К Михаилу Ивановичу хоть дочь заглядывала, а остальные трое были одни-одинёшеньки. Те, кто счастлив и в пожилые годы, в больницах почти не обитают.
За неделю, проведённую в палате, он привык к соседям. Алексей Иванович Егоров, с огромным животом и таким же высоким давлением. Сухонький, совершенно лысый старичок Виктор Викторович Фадеев недавно похоронил жену, а дети всё не появляются, только по телефону позвонил младший сын из Ямала о задержке вертолёта до улучшения летных условий. С утра бодрящийся, а к вечеру устающий так, что с трудом доходит до туалета, Пётр, который не назвал ни фамилии, ни отчества. А самый тощий из пациентов, с пугающе бледным, словно в муке, лицом – это он, Михаил Иванович Казаков. Ему даже хуже, чем до приезда в больницу.
Алик пришел, когда деду только что поставили капельницу. Медсестра, споро воткнув иглу в вену дедушкиной руки, попросила оробевшего паренька при нужде подсунуть под больного утку. Дед торопливо и тихо стал говорить внуку обо всем передуманном за последние два дня.
- В первую очередь не надо ни в коем разе выпивать. Вот у нас всех четверых в палате от водки горе. Если бы сверх меры не закладывали за воротник, не пришли бы к финишу такими несчастными. Нам уже поздно пить боржоми… А тебе даже не совет, а пожелание, известное ещё со времён древней Руси, – береги честь смолоду. Тебе бы дальше учиться, но мама говорит, что еле-еле ЕГЭ осилишь. Но это не беда - лишь бы хорошим и наблюдательным человеком был. И правильные выводы из всех наблюдательных случаев умел бы делать… Большой грех от работы отлынивать, окончишь школу, постарайся побыстрее устроиться. Маме надо помогать, себе на обновы копить, моей-то пенсии больше не будет… Запомни всё это, - закашлялся дед, - постарайся исполнить.
- Дедушка, а тебе сейчас не больно? – удивился внук, впервые попавший в больницу и ничего не ведавший про капельницы.
- Да нет. Я привыкший. Сейчас же боли нет – жидкость сама по себе в вену течет. А пока я тебе вот что скажу: есть одно дело, которому человек поддается охотно. Он жить не может без него - человек обожает ошибаться. Вот и я из таких людей. Теперь мне кажется, что всю жизнь только и делал одни ошибки…
Михаила Ивановича внимательно слушали, кивая в знак согласия, трое однопалатников, хотя дедово откровение предназначалось только внуку.
- Твой дедушка правильно говорит, - поддакнул лежащий напротив очень полный Алексей Иванович. Его покрытое морщинами лицо не скрывало мощи интеллекта и огромного житейского опыта. В нём не было безразличия. – Я тоже много ошибок наделал. Если бы Бог дал мне возможность всё исправить, вернуться в дни моего глупого поведения, всё было бы иначе. Однако этому, жаль, не бывать.
Лежа под капельницами, слушали пузана внимательно. Дорос он после комсомольской работы до инструктора промышленного отдела горкома партии, курировал все заводы второй группы и скоро на одном из них мог бы стать или секретарем парторганизации, или в большой начальственной, вплоть до директора, должности. А тут связался с пьяницей заворгом. Однажды напились так, что дело дошло до неудачного выбора туалета – на тротуаре улицы Коммунистической. А было еще светло и людно. Наутро о происшествии было доложено первому секретарю. Заворгу работу подходящую нашли – всё же у него заслуги, а вот Алексею пришлось устраиваться самому. По диплому он инженер-технолог, но по специальности ни дня не работал, раздобрев на комсомольских хлебах.
Начинал с мастера на заводе, на котором мог бы быть на гораздо большей должности, быстро выдвинулся в начальники цеха, его уже зауважали, как хорошего руководителя, но дальнейшего роста пока не обещали. А он ещё в комсомольские дни привык делать карьеру. Перешел на соседний завод начальником цеха, уже избран членом парткома, скоро выборы, возможное повышение. И снова сорвался: выпил лишака со своим же подчиненным мастером, которому обещал должность начальника смены. Пришлось на третьем заводе начинать карьеру мастером захудалого шлифовального участка.
- Как же я мог?! Как мог?! Тупица! Дурак! Мудак! Из-за собственной жадности и глупости! – чуть ли не криком прервал свой рассказ Алексей Иванович о событии, которое случилось не вчера, а лет тридцать назад.
После каждого карьерного падения от него уходила жена, потом возвращалась, затем снова уходила, пока окончательно и официально не рассталась с мужем-неудачником. Теперь нянчится с внуком в далеком Хабаровске, хорошо устроившись у сына - летчика, командира эскадрильи.
- В позапрошлом году, когда минуло шестьдесят пять, ушел на пенсию. Просил супругу вернуться. Не захотела…
- А ты ведь, Лёш, не всё нам рассказал. А как по бабам ходил – утаил! Давай всё как на духу выкладывай, – язвительно вмешался в разговор Виктор Викторович.
У Михаила Ивановича, которому первому поставили капельницу, из пузырька вытекали последние капли. Он отвел в переливающей системе ролик в самый низ.
- Алик, сейчас и у соседей капельницы заканчиваются. Сходи в процедурную за сестрой. Евгенией Петровной её звать. Да и домой отправляйся. Но завтра приходи обязательно. Видишь, какие у нас разговорчивые старички.
Алик вышел в апрельские сумерки, день под унылыми темными тучами уже состарился, как все больные в дедовой палате.
2
- Ну, как дед? – первым делом спросила мама, когда Альфред вернулся с пустым пакетом домой.
- Говорит уже плохо, я все его прописные истины понял. А про береги честь смолоду мы еще классе в шестом проходили.
- Ничего, значит, ты, Алик, не усвоил.
- Мам, можно, я теперь каждый вечер к деду ходить буду?
А в это время в палате после невкусного ужина продолжился прерванный разговор.
- А ты откуда все подробности про Алексея Ивановича знаешь? - поинтересовался у Виктора Викторовича до сих пор не проронивший ни слова Пётр.
- Чай мы одногодки, с одной улицы, до второго класса учились вместе, потом я остался на второй год, в четвёртом – ещё раз на второй год. Но жили-то почти по соседству. А ещё я работал шлифовщиком в цехе, когда начальником был Алексей Иваныч. Какое пузо отрастил, а всё на жизнь жалуется!
- Ну да, - подтвердил Алексей Иванович. – Виктор ещё меня в армию провожал, а через неделю самого наголо постригли. Помню, во мне было тогда пятьдесят четыре килограмма, за это прозвали Тощим. А Витька при одинаковом со мной росте весом был в шестьдесят кило, да, кажется, и в плечах шире. Я попал в стройбат, он – в пехоту. Всё время мне хотелось быть здоровее, обрадовался, когда живот начал расти, с сорок четвертого до пятьдесят четвертого размера поправился, восемьдесят девять кило теперь во мне. Отсюда и давление.
- А я вот похудел, - посетовал Виктор Викторович, - облысел, дыхалка почти не работает.
- Я тебе сколько раз говорил: брось курить, да с самогонкой завязывай! И пахал ты, Витёк, всю жизнь на вредной и пыльной шлифовщике.
- Ну и что! Я и под землей пить-курить не брошу. А что толку от твоих банкетов с разными вкусностями и ромом-виски – теперь в одной палате лежим.
- А я вот, Витьк, уже лет двадцать не курю, выпивать, слово при всех даю, как выпишусь, больше не буду! Хватит лакать, за здоровье надо браться!
- Про своих баб-то что, Лёш, не хвастаешь, - напомнил свой первый вопрос Виктор Викторович.
- Да, - поддержал его Пётр. – Нам всем это интересно.
- Только я вот что попрошу, - отозвался Михаил, - если рассказывать, то сейчас, а не завтра при Алике. Я тут с ним сегодня воспитательную работу провел, завтра продолжу. Так вы вот что, мужики, как раз в этом-то поддержите меня. Свои какие-либо нравоучительные истории вспомните. Вот ты, Алексей Иванович, многое в жизни прошел, помоги мне наставить Альфреда на путь истинный.
- А что, я могу! И стремление твоё, Михал Иваныч, понятно. Значит, рос без отца, женское воспитание и теперь ещё улица на него влияет? Фредом, говоришь, эти тинейджеры его нарекли. Знакомая ситуация. К его приходу что-нибудь этакое обязательно расскажу.
- А про баб сейчас, - Петр оказался настойчив.
- И чего тут рассусоливать! Два раза женат, первый – ещё когда в комсомоле работал. Так жена сама от меня гуляла. Тогда для нас, руководящих коммунистов, с разводами строго было. Моё дело партийная комиссия рассматривала. И даже, выслушав нашего первого секретаря горкома комсомола, мне выговор не объявила. А секретарь знал, что говорил, он сам с ней переспал. Вот я тогда и загулял, до тех пор, пока второй раз не женился, с тех пор и остепенился. Честно думал, что моя бурная и неприкаянная жизнь окончится за решеткой семейного счастья, народятся дети - совладельцы моего будущего. Заодно надо бы и выпивать бросить. Но перед водкой я сдался, жаль, что только недавно вкус виски понял. А самый увлекательный роман был с молоденькой табельщицей из моего цеха. Что мы с ней только не вытворяли…
Тут рассказчик, готовый описать самые пикантные моменты своей связи с молодухой, остановился, услышав храп Михаила Ивановича.
- Пусть спит, - прошептал он. – Правильно, в нашем возрасте про это уже не очень и интересно…
Врач Василий Петрович Ларин обходы делал обычно по утрам, а тут во второй раз заявился в палату.
- Егоров?! У тебя обнаружены семь миллимоль сахара в крови. Подозреваю, что сахарный диабет. Так что завтра с утречка сдашь первый анализ крови, после завтрака, в полдвенадцатого – второй, ещё через два часа - третий.
Алексей Иванович схватился за сердце.
- Да не пугайся ты! Завтра утречком натощак анализ сдашь, потом будем решать, что с тобой делать. Да, через день аж восемь, по часам, анализов мочи нальешь. Баночки тебе принесут…
На следующий вечер Альфред пришел к дедушке пораньше. Принёс ему мандаринов. Но деда-то как раз и не было: направили на первый этаж в кабинет компьютерной томографии.
- Садись, Алик, ко мне на койку, - пригласил лежавший напротив Алексей Иванович, - ещё вчера твой дедушка попросил меня рассказать тебе нравоучительные случаи их моей жизни. Я уж было приготовил тебе три мои самые печальные истории, которые мог бы избежать и не ухудшил бы сегодняшнюю жизнь. А потом передумал, расскажу о свежем моем отрицательном факте.
Егоров внимательно посмотрел на пацана. Длинный, худой, с прыщами. Нескладный какой-то. Разумеется, ему нужна наставническая помощь. Юность и свежесть Альфреда точно насмехались над Егоровым, пробуждая в нём чувство зависти. Для этого здорового молодого паренька жизнь ещё полна надежд, которым уже не найдется места в старости. Кто бы самому Лёше Егорову в такие же, как у Алика, годы посоветовал, чего надо избегать в жизни, дабы не встретить старость больным и одиноким. А впрочем, ему с тех же пор разве не было известно, что частые выпивки к добру не приведут, что неразборчивость в женском поле когда-либо отыграется на самом, что, в конце концов, и произошло, разборчивость нужна даже в еде и особенно в её количестве? Известно. Так что же, теперь вот сахарный диабет, заработанный «непосильным» трудом за обильным, с выпивкой и десятком деликатесных закусок столом да сидячий, даже дома, начальственный образ жизни.
И Алексей Иванович рассказал всё без утайки о себе и унылом итоге, который для него беспристрастно подвел сахарный диабет. Давно пришел Михаил Иванович, внимательно слушали Егорова и его соседи-одногодки.
- Вот так, милый мой юноша, мотай на ус мои ошибки. Не поступай, как я, чтобы потом идти в аптеку и просить волшебные таблетки. Их не бывает. Дедушка тебе правильно сказал, что всё беречь надо смолоду. Честно, только вчера вечером до меня дошло, что каждая прежняя рюмка – это такой маленький минус к моему здоровью, вот эти тысячи минусочков превратились в нынешнее моё непоправимое состояние.
Вдруг резко стукнул кулаком по кровати все время молчавший Пётр, сказавший за восемь дней однопалатникам лишь пару слов, всегда односложно отвечавший и на вопросы врача. А теперь в его тусклых глазах появились нескрываемые от мужиков слёзы. В застиранной, так и не смененной за дни болезни чёрной рубашке, в почти добела изношенных и не очень чистых джинсах, темноватый лицом и телом, на худых запястьях и пальцах заметны синие наколки.
- Вот кто бы так по-умному со мной лет сорок назад поговорил. Почему мы начинаем размышлять о правильности своих поступков не сами, а только когда нас останавливают? Почему понимание простых истин пришло ко мне лишь в тюрьме? Да, отсидел я ещё в юности, но это клеймо осталось на всю жизнь.
И ещё одну историю неудавшейся жизни выслушали всей палатой.
Жил в деревне, как и все годки самогонку пил без меры. Однажды на проводах товарища в армию пырнул ножом соседского парня. Как оказался в руках нож, как он вмешался в чужую драку – совершенно не помнит. Но раз вся деревня свидетельствовала, что это он, Петька, у всех на глазах пустил кровь Ваньке Сосмолову, значит, так и было. На зоне пришлось тяжко, его и били, и самыми тяжелыми работами гнобили, однажды не выдержал и табуреткой прошиб голову одному из издевателей. Срок добавили.
В родную деревню не вернулся. А в городе только в сантехники и брали. Так и работал всю жизнь в жилконторе. Холост, поскольку с зоны в женщинах не нуждался. И моложе однопалатников лет так на десять, но выглядит их ровесником. Всё нутро, особенно лёгкие, почки и печень, болит, болит, болит…
- Вот, пацан, и размышляй, как тебе жить. Может, думаешь: ну их, старческие советы, дело твоё. Но прошу тебя, Альфред, не повторяй глупых ошибок, - завершал, наверное, самую длинную в своей жизни речь сантехник Пётр. – Живу в общаге. Недавно накрылся гробом мой сосед. Сложились мы на похороны. Все провожающие на кладбище уместились в «Газели»-катафалке. Вот и меня, выходит, так схоронят…
Михаил Иванович взял пакет с мандаринами.
- Алик, раздели на всех.
Фред вышел из больницы в плохом настроении. Из низких туч лил холодный дождь. Но его, накинув капюшон, парень почти не замечал, шлёпая в отсыревших ботинках прямо по лужам. Задумался о сказанном Петром. Выходит, что вся его жизнь, уже вошедшая к последнему пределу, не отмечена ни яркими событиями, ни значительными поступками, весь мир словно забыл о его иссохшем теле. И ведь правильно говорит мужик: во всём виноват сам.
- Мам, - войдя в квартиру, сказал Алик, - завтра в больницу ты мне вкусностей на всех четверых собери.
- Соберу, сынок, соберу. Какой ты у меня заботливый стал!
3
Альфред в этот вечер принес в палату не только мандарины, но и каждому по пакету томатного сока.
- Молодец! – похвалил его дедушка.
- Как раз кстати, - добавил Алексей Иванович. – Мне теперь надо переходить на диетическое питание, снижать вес. А сахар-то у меня за сутки вырос за две единицы. Буду исправляться!
Пётр по обыкновению промолчал, кивнув вместо благодарности, первым начал чистить мандарин.
- Спасибо, паренёк! – сказал Виктор Викторович. – Значит, теперь моя очередь тебе нравоучения читать. Тем более, что завтра меня выписывают, да и сын позвонил, что уже в Тюмени и вылетает самолетом в Москву. А я придумать ничего из своей жизни такого нравоучительного не смог: всё у меня шло без приключений. Сам нотаций с детства не люблю. Работал после восьмилетки маляром в стройцехе, после армии всю жизнь был шлифовщиком. Впрочем, могла бы жизнь по-другому пойти, если бы не стал дважды второгодником, с четвертого класса со своим братом Вовкой за одной партой сидел.
В палате все навострили уши. Витька Фадеев в детстве хорошо рисовал, даже портрет Сталина выписал по клеточкам. Да так похоже! Только отец, увидев рисунок, тут же изорвал: ещё посадят за клеточки, мол, намек на тюремную решетку. Сыном гордился, приговаривая, что будет растить замену Хрущеву. Вторую половину первого класса Витька пропустил по болезни, пришлось в сентябре начинать сначала. А поскольку он уже всё знал, вот и балбесничал на уроках. Во втором тоже занимался нехотя. В третьем стал двоечником. С четвёртого брат помогал ему учиться. После восьмилетки даже в ПТУ не пошел, а в ученики к маляру. После армии шлифовал вручную на абразивном круге лезвия ножей, рожки вилок. Потом в цех простенькие станки поступили, освоил, а перед пенсией даже на заграничном полировальном автомате стал лучшим работником на участке.
- Подтверждаю, - перебил рассказчика Алексей Иванович. – Ему бы грамотенки побольше, я бы его в предцехкома вывел. Мужик-то старательный, наблюдательный. До всего сам доходил.
- Вот мой брат Вовка, - сбился с темы Виктор Викторович, - одиннадцать классов на четвёрки окончил, в армии за сборную по футболу в группе войск в Германии играл, потом в институт физкультуры в Ленинграде поступил. Всю жизнь тренером был и сейчас, хоть тоже пенсионер, выглядит лет на десять, а то и больше, моложе меня. Не курит, с армейских времен не выпивает, до сих пор зарядкой занимается и по нескольку километров в день пешком ходит. Даже в этом возрасте сил хватает боковым арбитром на футбольных матчах бегать. Выходит, главное моё несчастье – это второгодничество. Но ведь не всем начальниками цехов быть, кто-то и шлифовщиком должен стать.
- Так Владимир Фадеев твой брат? Хорошие детские команды он по футболу и хоккею готовил, а моя Маша у него в волейбольной секции занималась, - теперь прервал разговор Михаил Иванович. – Алик, может, ты хоть в вечерний техникум поступишь, не надо из-за нынешних троек отчаиваться.
- Да, учиться парню надо, - согласился Фадеев. - Я вот всего одну книжку после школы прочитал, но какую, до сих пор перечитываю. Ума в ней палата!
- И какую же? – сразу заинтересовался Альфред. – Я её тоже прочитаю. Если не тяжелая.
- Легче не придумаешь. Басни Крылова. Сколько поколений её читало, а многие ли толк с неё взяли?!
- Ну да, - понимающе согласился Алексей Иванович. – Уж сколько раз твердили миру… Твердили ещё за две тысячи лет до Ивана Андреевича. И всё остается по-прежнему. Моська лает на слона, у сильного всегда бессильный виноват, Стрекоз развелось видимо-невидимо, а многие промолчать в нужное время не сумеют…
- А это откуда? – захотел уточнить Михаил Иванович.
- Из «Демьяновой ухи», - напомнил Фадеев. Когда-то среди образованных людей Фадеев чувствовал себя не в своей тарелке. Однако со временем понял: основа у всех одна, мужику с мужиком всегда найдется, о чём поговорить. А что один умнее, а другой глупее, от образования или от должности и не зависит. Жизнь заставила его стать наблюдательным, прислушиваться к знающим людям, а теперь и сам он, всё же годы, стал умудренный опытом. И прекрасно понял однопалатника Казакова, который хочет в свои, может, последние дни, вон какой бледный-бледный, дать наказы внуку. Как тут не помочь Михал Иванычу!
- Алик, воспитывай в себе, как я когда-то, наблюдательность. Ты вот походи по коридору, посмотри внимательно в палаты, двери-то везде почти открыты, потом придешь и доложишь свои выводы. А мы проверим твою наблюдательность.
Через десяток минут парень вернулся.
- Ну, что увидел?
- Все какие-то замороченные. Только одна молоденькая тощая девчонка не грустит. В коридоре из медиков никого не заметил.
- Что ты парня мучаешь, - заступился за Альфреда Алексей Иванович. - Опыт-то с возрастом приходит.
- Но кое-чему и сейчас можно, если захотеть, научиться – возразил Фадеев. – Само собой, тут лежат люди больные. Не очень, судя по одежде, богатые. А ты тут, словно Адам в раю, в первую очередь девку узрел. Понятно, возраст такой! На наших восемь палат только одна мужская – прикинь, сколько мужиков уже полегло, а бабы – народ живучий. Да и то сказать – ведут более правильный, чем мы, образ жизни. А вот медиков не заметил – это точное наблюдение. Я вот тут сколько раз лежу – обслуживание все хуже и хуже. В советское время, помню, четыре сестрички было, лечили до полного выздоровления, а не как сейчас: десять капельниц – и домой. Зато тогда ни одной личной машины у больницы не было, а теперь скоро иномаркам места не будет хватать. Чем больше у них машин – тем хуже обслуживание для нас. Потом было две сестрички, а теперь одна – Евгения Петровна. Она мне вчерась жалобилась, что обязанностей у неё прибавилось.
- Правильно говоришь, – поддержал тихо вошедший в палату врач Василий Петрович. – Это у нас оптимизацией называется. И Алику ваши наставления нужны. Когда-то такой откровенный разговор со своим дядей отучил меня от игры в свару на деньги, от кажущегося лишь поначалу невинным озорства, какое некоторых из моих тогдашних приятелей довело до тюрьмы, до нищенской пьяной жизни. А дяде наказ дал его дедушка, сам усвоивший такие правила поведения ещё в раннем детстве: не пей, не кури, не играй в карты. Я чего пришел: у Алексея Ивановича сахар поднялся ещё на две единицы. Утром до взятия крови что-то кушал?
- Только два мандаринчика.
- Завтра с утра снова три раза кровь сдашь.
- Ясно.
- Завтра же тебе компьютерные распечатки пришлю о правильном питании при диабете второго типа. И срочно худеть тебе надо, Егоров!
Ларин посмотрел на Казакова.
- Что-то не нравится мне твоя бледность. И тебе новые анализы надо сдать, да и вторично кардиограмму, пожалуй, снимем.
В палату вбежала Евгения Петровна:
- Василий Петрович, в коридоре больная упала, я ее никак не подниму. Пока одеяло под неё положила. Давление замерила – 90 на 50.
Доктор с сестрой выбежали из палаты.
- А ты, Алик, иди домой. И помни, что мы тебе насоветовали!
И ещё один вечер Альфред дежурил у дедовой постели, беседуя с ним и его разговорчивыми однопалатниками. Заходил и обеспокоенный ухудшением здоровья Казакова Ларин.
Он тоже внес свою лепту в воспитательный процесс Алика, рассказав ему и всем в палате про детей своего дяди. Старший его сын окончил военно-медицинский институт пограничных войск, теперь подполковник МЧС во Владивостоке, младший тоже недавно подполковника медицинской службы получил, но в Калининграде. А ещё Ларины усыновили сироту, сына погибшей сестры жены, который тоже пошёл по стопам старших парней, оперировал раненых на Кавказе, сам получил пулю, теперь капитан в отставке, хирург в отделении этажом выше.
А ночью Казаковым позвонили из больницы…
4
На похоронах деда Альфред дал себе слово выполнить всё то, о чем говорил, видимо, предчувствуя свою смерть, дедушка Михаил. В этот печальный день на улице сияло солнце, голубой апрельский воздух прогрелся так, словно на дворе был июль. Альфред эту резкую, от нудно дождливой до жданной теплыни, смену погоды воспринял сигналом смены образа жизни по дедовым советам.
С тех пор до выпускного вечера Фред просидел дома за учебниками. Наверстать упущенное на высокие баллы не удалось. Гораздо ниже среднего, если честно, один из худших показателей в классе. Вот они, танцы-шманцы-обжиманцы, гитарные посиделки и иногда травка. На выпускном вечере шампанского даже не попробовал, а ребята притащили и водку, почти не ел, хотя мама заплатила банкетные шесть тысяч.
Через два дня после выпускного устроился на работу по совету дедушкиного врача Ларина к его сыну, владельцу авторемонтной мастерской. Тот по дешёвке выкупил стоящее рядом полуразваленное, с проломленной крышей здание магазина и надумал расширить дело, поскольку заказчиков у него всегда было в избытке. Когда это здание он приведёт в порядок, сюда переведёт шиномонтаж и балансировку, тут будет отдельная площадь для жестянщика, а главное место отведёт автомойке.
- Пока беру тебя учеником слесаря и жестянщика, поэтому платить много не собираюсь. А ещё в свободное время будешь убирать мусор из соседней развалюхи, чтобы подготовить её к ремонту и достройке, - объяснил Альфреду Александр Васильевич Ларин.
Алик работал старательно. Приглядывался к делам слесаря Палыча, помогал ему, а с обеда переходил в соседнее помещение убирать мусор. И как-то подошел к шефу:
- Александр Васильевич, а зачем весь мусор вывозить? Вот кирпичи можно уложить аккуратно в стороне от дороги к будущей автомойке, всё равно надо основание для асфальтировки готовить.
- Да, ты прав, мне всё это дешевле обойдется. Молодец! Хвалю!
Через пару недель он принял подсобниками ещё двух юнцов, назначив старшим Казакова. Молодой бригадир строго предупредил вчерашних школьников, чтоб на рабочем месте не курили, не волынили, давал чёткие, на весь день задания, иногда помогал им, до тех пор, пока не пришли настоящие строители.
После ноябрьских праздников вообще отличился. Палыч из-за трехдневного запоя на работу не вышел, а тут один крутой малый привез помятую тачку, дал Александру Васильевичу четыре красненькие бумажки и сказал, что к вечеру заедет за машиной. Ларин за голову схватился: если Палыча даже опохмелить, то он всё равно только к вечеру придет в себя. И тут Альберт тихо сказал:
- Давайте, Александр Васильевич, я попробую выправить кузов!
- А сумеешь?
- Должен. Но вы на всякий случай Палыча для консультации вызовите!
- Начинай, куда деваться.
Когда Палыча привезли, Алик уже заканчивал работу.
- Молодец! – удивился шеф. – Ученичество твое закончилось. Жестянщиком ты хорошим стал. Когда же Палыч тебя научил?
- А он и не учил. Я просто смотрел на его работу и запоминал все действия.
- Теперь вкалывай на равных с другими ремонтниками, раз на лету всё схватываешь.
Зимой Альфред познакомился с молоденькой кассиршей Танечкой из «Автомига», куда нередко заглядывал за нужными запчастями, болтами-гайками. Эта высокая и худущая кассирша оказалась той самой юной костлявой больной, которую Алик заметил в коридоре больницы, и ему тогда стало её почему-то жалко. Обрадовался, что вновь увидел. Её нельзя назвать красивой, но в глазах была какая-то притягивающая доброта. Разговорились. К весне они уже встречались каждый день, а по субботам ходили на дискотеку в «Спартак». Перед самым уходом в армию познакомил её с мамой. Танечка при Марии Михайловне обещала, что будет ждать солдата.
Учебку проходил недалеко от дома, в Кстове, Татьяна даже два раза приезжала навестить солдата. Первый раз – на присягу. Девушку вместе с другими гостями пустили в казарму учебной части инженерных войск. Не только она, но и отцы молодых воинов удивились, увидев комнаты на шестерых новобранцев.
Через три месяца механик-водитель третьего класса Альфред Казаков был направлен в Уссурийск, где в инженерно-саперном батальоне управлял разведывательной машиной, участвовал в прокладке понтонных мостов через болота, отличился и при ремонте техники. По воскресным ночам, разница же в семь часов, звонил маме и Танечке.
Они обе приехали в Нижний Новгород встречать отслужившего Алика. Ефрейтор раздался в плечах, грудь стала объёмнее, теперь жердью его не назовёшь. Да и Танечка, кажется, чуть посвежела, и щеки её стали с румянцем, а не впалые, как раньше.
Ларин с удовольствием взял парня, но не на прежнее место, а назначил старшим ремонтником. Через пару месяцев Альберт и Танечка, не откладывая давно задуманное в долгий ящик, в ресторане «Ока» сыграли свадьбу: Александр Васильевич оплатил все расходы.
Когда молодые супруги узнали, что у них будет двойня, обрадовались и опечалились одновременно. Какая теснота будет в маминой квартире. А свою разве купишь даже при обещанных льготах. Как расплачиваться за кредит?
Альфред решил перейти на трактор в стройуправление: зарплата чуть ли не вдвое выше. Начальнику понравилось то, что бывший солдат сможет работать и на бульдозере, и на грузовике, и на автокране. Он сам когда-то служил в инженерных войсках и знал выучку специалистов. Перед Лариным Казаков извинился и обещал, что может работать у него по вечерам и в выходные. Ему теперь нужны хорошие заработки.
Начальник стройуправления не нарадовался на Альфреда Казакова. Это единственный человек с участка механизации, который сам просит не оставлять его без дел, не отказываясь ни от какого задания.
- Работяга с большой буквы, редко таких ныне встретишь. С любой техникой справляется, очень надежный.
Эти слова начальник сказал на собрании накануне Дня строителя, вручая Альберту Казакову, вот неожиданность для всех, ключи от квартиры. СМУ в малый кредит и по приемлемой цене продало ему верхний этаж двухэтажного здания бывшей конторы (на первом оставался магазин стройматералов), поскольку перед праздником переехало в центр города в новый офис, в нём и шло это собрание.
Отремонтировав с помощью родственников две из пяти комнат на втором этаже, семья Казаковых переехала в дом. Остальное превратят в жильё постепенно – всё же траты предстоят большие.
Дальше этой двухэтажки располагалась улочка частных домов. Татьяна решила познакомиться с её жителями: вдруг найдутся немощные одинокие старичок или старушка, которые уступили бы для возделывания часть огорода, да и надо узнать, не держит ли тут кто корову, чтоб у маленьких Маши и Миши было свежее полезное молоко.
Вот неожиданность: у крепкого, обшитого сайдингом, под современной металлочерепичной крышей дома в четыре окна Альфред увидел больничного знакомца Алексея Ивановича. Точнее, это Егоров окликнул Алика, парень бы его не узнал.
Куда делись глубокие морщины на посвежевшем лице, пропал животище, старик словно помолодел.
- Вот я теперь тут живу. Жаль, что на похороны Михаила Ивановича тогда не пришёл. Когда выписался из больницы, то сам себе слово дал, что больше ни грамма выпивать не буду, стану в точности соблюдать нормы питания, за счет небольшой зарядки и ежедневной многокилометровой ходьбы сбросил постепенно лишние килограммы. Сразу после выписки из больницы по четвергам стал ходить в нашу поликлинику к эндокринологу Шапкиной на курсы диабетиков. На них и познакомился с Ниной Егоровной. Из-за борьбы с одинаковой болезнью и сблизились. На следующий год официально поженились. Я свою квартиру продал, переехал к ней, так мы решили, отремонтировал дом, провел воду, устроил канализацию. Но главное - теперь с удовольствием вожусь в огороде, чем всю жизнь не занимался. А сахара у нас с Ниной в среднем теперь не больше шести этих ненавистных молей. Её дети к нам заглядывают. А ты тут как оказался?
- Вот с Танечкой ищем, нет ли где одинокого жителя, чтобы арендовать с весны огород, да не держит ли тут кто корову. У нас Маша и Миша появились.
- Молодец! Поздравляю! А это, значит, твоя супруга?
- Танечка.
- Нет, коровы тут ни у кого не имеется. Их ныне даже, говорят, в деревнях почти не держат. На улице и кур теперь не стало. А вот огород, пожалуй, можно найти. Пойдем в конец порядка, покажу одну избу.
Улица небольшая, каждый дом не похож на соседний. Есть и капитально отремонтированные, как у Егорова, есть и кирпичные новоделы. Рядом с егоровским домом стояла бревенчатая двухэтажка, обшитая сайдингом, с надстроенной высокой башенкой вместо слухового окна. Вплотную примыкал широкий гараж.
- Там «Мерседес» и квадроцикл. Хозяева со старшей дочкой почти на месяц отдыхать на днях уехали. В этом большущем доме только бабушка с маленькой внучкой остались. Моя, кстати, бывшая шлифовщица. Она, я видел, откуда-то через день молоко в стеклянной трехлитровой банке носит. Зайдем, узнаем.
Альфред и Татьяна с удовольствием осмотрели коттедж, прикидывая для себя план ремонта оставшихся пока пустых трех комнат. Поднялись и на второй этаж, с тесной башенки полюбовались панорамой улицы.
- При последнем, перед оврагом, доме, - показал Алексей Иванович, - видишь, большой огород? Вот сейчас туда к одинокому хозяину и пойдем.
Эта изба единственной на улице осталась с советских времен без переделок. И как гнилой зуб, смотрелась хижина с соседним высоким дворцом из белого кирпича.
Восьмидесятилетний почти глухой старичок Федотыч без уговоров согласился не в аренду, а насовсем и бесплатно отдать огород.
- Сын у меня лет пять назад по пьянке в этот овраг скатился, в нем задохнулся в блевотине и умер. Его супруга в Пермский край с новым мужем уехала. К вам условие: с огорода мне нужно чуть-чуть на пропитание, да ещё уход за мной, если заболею…
С субботы, не откладывая задуманного в долгий ящик, Альфред начал в огороде полностью менять покосившийся забор. На второй день возвращался, закончив дело, поздно вечером. Заметил над двухэтажным с башенкой домом зарево. Торопливо по мобильному позвонил по 01 и бросился к дому. Гараж был объят пламенем, пылала и задняя стена коттеджа.
Около дома в брюках и майке с фонариком метался Егоров.
- Бабушка с внучкой там, - растерянно говорил всем подбегающим на пожар соседям.
Казаков с силой вышиб дверь, к счастью, она не была заперта, пролетел по инерции в коридор. Пожилая бабушка с внучкой успели спуститься со второго этажа, но в панике не могли в темноте и густом дыму найти выход. Было трудно дышать: горел пластик.
Альфред на ощупь двинулся туда, где слышались стоны. Дойдя до женщины, взял на руки девочку и стал выбираться из задымленного коридора, уверенный в том, что бабушка идет следом. Однако на улице, передав дрожащую малышку Егорову, женщину за собой не увидел. Он кинулся обратно, под руки вывел пребывавшую в шоке старушку на свежий воздух.
Одновременно подъехали пожарные и «скорая помощь». Вскоре подоспели ещё две красные машины. К сожалению, дом, гараж и баню не удалось отстоять. Коттедж полыхал, как свеча. Пожарники поспешили обезопасить три соседних дома.
Спасательное начальство решает вопрос о награждении Казакова. А у того иные заботы: в свой дом провести быстрее газ, чтобы следующей зимой дважды в день не топить углем печку, а то малышей застудить можно. Хозяин магазина стройматериалов обещал войти в долю и поставить общий котелок. Альфред на долю с облегчением согласился, но отопительный котел поставит свой, чтобы температурный режим был независим от перового этажа.
Начал ремонт помещения для кухни с учетом будущей её газификации и вместе с Танечкой наклеил обои в самой большой комнате, бывшем кабинете начальника стройуправления, которая станет залом. На широкую стену в этот же вечер Альфред повесил в золотом багете увеличенный цветной фотопортрет деда Михаила Ивановича.
Вот подрастут Маша и Миша, отец передаст им прадедовы наказы…