Какая жизнь, такие и песни
Русская пословица
Осенью 1961 года я поступил в псковское музыкальное училище на вечернее отделение на специальность «хоровое дирижирование» и этим уже окончательно связал свою судьбу с музыкой и с песней.
Это было удивительное время, когда на каждом заводе, на крупном предприятии или фабрике в городе и даже в области, в районах, были хоровые коллективы. Дирижёры хоровики были востребованы, и молодёжь охотно шла на получение престижной профессии. И я был доволен учёбой на вечернем отделении.
У нас был общий училищный хор, где мы «оттачивали своё мастерство». Выучивали с хором произведения, которые давались каждому учащемуся своим педагогом. В качестве практики хор озвучивал некоторые спектакли псковского драматического театра.
Помню спектакль «Угрюм-река» по роману В. Шишкова. Хористы сидели в оркестровой яме, вместе с оркестрантами и внимательно следили за дирижёром, вступая в нужный момент.
У меня по специальности был Юрий Александрович Скворцов, уверенный, внимательный, знающий своё дело и любящий свою профессию. Он окончил Ленинградскую консерваторию по классу «дирижёр хора и педагог музыкального училища». С ним было интересно и легко познавать азы и тонкости профессии.
Вместе с ним моими учителями были теоретик Нинель Петровна Зорина (Козно) и пианистка Алиса Михайловна Чиркова, также окончившие Ленинградскую консерваторию. Алиса Михайловна училась в классе знаменитого профессора Савшинского.
Не знаю, чем это объяснить, но Алиса Михайловна занималась со мной фортепьяно (ОКФ) в два раза больше, чем положено. Не два раза в неделю, а четыре. Я всеми силами старался выучивать всё, что она задавала, и молил Бога, чтобы она однажды не передумала со мной много заниматься. А она, видимо, считала, что я талантлив. Её все любили и хотели у неё заниматься.
Как-то, когда мы занимались с Алисой Михайловной фортепьяно, к нам в класс вошла Нинель Петровна, и расстроенная сказала, что вечер посвящённый Сергею Прокофьеву, в театре, который она готовила, под угрозой срыва – не набрать концертного репертуара. Я скромно пробурчал, что могу исполнить арию Кутузова. У обоих глаза вылезли из орбит.
- Кутузова? Из «Войны и мира»? Откуда ты её знаешь?
- Я выучил её с Василием Яшневым и пел в областной библиотеке, как и многое другое.
Через несколько минут Нинель Петровна принесла ноты, села за пианино и я спел арию. Было решено, что буду петь в концерте.
И вот, перед началом концерта, мне подумалось – ведь я уже третий раз стою на этой сцене: сначала – слёт пионеров - игра на гармошке, потом опера «Алеко» - старый цыган, и вот Кутузов. Ну, что ж, Бог троицу любит. Нинель Петровна села за рояль, я вышел на сцену и запел:
Величавая в солнечных лучах, матерь русских городов,
Ты раскинулась перед нами Москва.
Уж приблизился скорбный час сейчас -
Войско русское должно от священных стен
Без боёв отойти.
Дерзнул коварный враг вступить на нашу землю,
Но скоро он восплачет.
Любовь к отечеству и храбрость войска и
Молитвы наши нам дадут победу.
Покорствовать Россия не привыкла,
В боях свободу отстоит народ.
Отечеству мы вернём спокойствие
И мир другим державам.
В белокаменной матушке Москве
Не возможет враг вовек
Подчинить сердца храбрых вольных людей.
Вся усеется русская земля неприятеля костьми.
Победит врага наш великий народ!
Сразу после концерта ко мне подошёл Юрий Леонидович Меркулов, преподаватель училища, руководитель псковского русского народного хора, похвалил, но сказал, что я ноги очень широко расставил – наверно для устойчивости - и сделал предложение:
- Валерий, выручай, через две недели поездка в Москву на декаду культуры Псковской области. У меня в хоре не хватает басов. Ты, зная ноты, за это время быстро выучишь песни, а главное кантату. Ты меня понял? Согласен? Тогда завтра к шести вечера, в музыкальную школу, на улице Советская, на репетицию.
И вот - эта незабываемая поездка в Москву с хором, с танцевальным коллективом, оркестром и солистами. В качестве чтеца был поэт Александр Гусев, (он читал свои стихи, написанные специально к этой поездке), с которым я в этот раз только познакомился. Дружба же наша родилась намного позже, когда я стал сам писать стихи. И об этом я расскажу немного позже.
Наш коллектив в основном выступал на центральной площадке и в зелёном театре ВДНХ, но мы выступали и на телевидении, и в театре Станиславского и Немировича-Данченко со сводным московским хором профессора Соколова, и, в заключении, в колонном зале Дома Союзов.
У нас была очень интересная программа. Одна кантата Вульфа (преподавателя музыкального училища) чего стоила – от музыки до текста, (слова Льва Малякова) меня «заводило» всё, и, конечно мы, хористы, старались не ударить в грязь лицом. Начинал оркестр народных инструментов, затем солист (директор музыкального училища) Виктор Пономаренко величаво, распевно и торжественно продолжал:
В краю, где с Великой рекою
Пскова дружно песни поёт,
Живёт, деловит, беспокоен
Трудом закалённый народ.
Под башнями стены большие
Не зря возводил человек.
Основанный в годы глухие,
Как памятник древней России,
Встал Псков на слиянии рек!!!
Затем звучал звон колоколов, стук наковален и шла такая жаркая работа, (танцевальный ансамбль начинал свои пляски) что нам всем становилось жарко и радостно от созидания чего-то вещего и вечного, чему казалось, не было конца и края…. И хор продолжал:
От зари, до зари
Куют скобы скобари.
От зари, до зари
Куют скобы скобари…
У хора и танцевальной группы были красивые русские костюмы, а в репертуаре были русские народные песни, в том числе и песни о Псковщине, и все концерты шли при полном заполнении мест на центральной площадке и в зелёном театре.
В свободное от выступлений время у нас были экскурсии по Москве: на красную площадь, на Воробьёвы горы, в Лужники и т. д. На всю жизнь я сохранил фотографии этих экскурсий и выступлений, в том числе заключительного – в колонном зале Дома Союзов.
*****
Шла весна 1963 года.
Я уже работал инженером-конструктором отдела оснастки на заводе «Выдвиженец» и учился на третьем курсе вечернего дирижёрско-хорового отделения в музучилище.
Но пение в народном хоре у Юрия Меркулова меня увлекло и я продолжал эти занятия, тем более, что Юрий Леонидович из меня сделал солиста – поставил меня запевать несколько песен.
Была такая песня «Сердце Ильича» для хора и солиста. Не помню, чья музыка, но запомнил автора стихов – Бронислав Кежун. Это был гимн вождю, труду, и времени созидания: пафосная, жизнеутверждающая музыка, такая хвалебная ода.
Мы выступали в новом здании Дома культуры строителей (ныне городской Культурный Центр, площадь Победы, 1).
Был праздничный концерт, посвященный первому мая.
Хористы в своих нарядных красочных костюмах, выстроились на сцене: мужчины в расшитых русских косоворотках встали за женщинами на длинные скамьи, а женщины стояли спереди в своих широких синих, переливающихся сарафанах, с кокошниками на головах.
Все - красивые, улыбающиеся в приподнятом праздничном настроении.
Открылся занавес.
В зале воцарилась торжественная тишина.
Юрий Леонидович Меркулов встал лицом к хору и дал знак двум баянистам к вступлению.
После проигрыша дал знак мне.
И я, как и положено петь оду, величаво и с пафосом запел:
В дни великих строек,
В дни борьбы суровой,
Майскими громами
В мире грохоча,
Всюду раздается
Ленинское слово,
Всюду гордо бьётся
Сердце Ильича!
Хор подхватил второй куплет:
Сталь кипит в мартенах –
Море огневое,
Зорька в синем небе
Встала, горяча:
Это светит миру
Вешнею порою,
Светит дорогое
Сердце Ильича!
И тут я почувствовал что-то неладное.
В глазах стало темнеть, а в груди образовался какой-то камень, но стараясь не придавать этому значение, я запел третий куплет:
Трактора проходят
Ширью полевою,
Волга в грудь бетона
Плещет, клокоча:
Это гулко бьётся
Вечное, живое,
Вечно трудовое
Сердце Ильича!
В груди возникла внезапная боль и уже при последних словах, мне показалось, что я проваливаюсь сквозь пол…
Я рухнул на сцену…
И хор не вступил на четвёртый куплет.
Меня оттащили со сцены и вызвали скорую помощь.
Концерт был сорван.
Приехала «скорая», мне сделали какой-то укол, привели в чувство. Я спросил:
- Что со мной?
- А как вы себя чувствуете? У вас что-нибудь болит?
- Да ничего, только вот… в глазах темно. Какая-то слабость.
- Весна, авитаминоз. До свадьбы заживёт.
- Хорошо бы.
Но всё оказалось гораздо сложнее.
Три дня я еле ходил, но ходил на завод, на работу, чувствуя внутри себя какой-то дискомфорт и тревогу.
Мне не хватало воздуха.
Я не мог вздохнуть полной грудью, как раньше, а перед глазами плавали какие-то зелёные круги. Не в силах понять свое состояние я пошёл в поликлинику и записался на приём к своему участковому терапевту.
Тот внимательно осмотрев и прослушав, направил меня на рентген, сказав:
- Кажется, я знаю, что с вами, но скажу только после результата рентгена. Подойдёшь ко мне со снимком завтра и всё узнаешь.
В кабинете у рентгенолога, как обычно разделся до пояса и встал к аппарату, подняв руки:
- Ого, а что вы делали?
- Не понял? О чём вы?
- Ну, что вы делали, когда это случилось?
- А что именно случилось-то?
- Да у вас одно лёгкое…
- Я пел…
На другой день терапевт мне всё объяснил. И про авитаминоз он тоже говорил, про то, что весной организм ослаблен, а я дал на лёгкие большую нагрузку. И про то, что это случается у музыкантов духовых оркестров, в частности у трубачей.
От нагрузки лопается пузырёк в лёгких или происходит разрыв лёгкого и воздух, попадая в плевральную полость, сжимает лёгкое и человеку нечем дышать и дышать трудно.
- Вот что: болезнь твоя называется спонтанный пневмоторакс и лечить ты её будешь в областной больнице, сейчас я тебе выпишу направление и поедешь на нашей скорой в приёмный покой.
В больнице мне прописали неделю полного покоя, (даже вставать нельзя было), и усиленного питания. Это для того, чтобы лёгкое лучше и быстрей срослось, в сжатом состоянии.
Потом взяли огромный шприц со здоровенной иглой и проткнули мне, между рёбрами грудь, и выкачали воздух из плевральной полости.
Лёгкое распрямилось, и сразу дышать стало легче.
Но в движениях меня ограничили, и постельный режим не отменили. Неделю еще водили на какие-то процедуры, делали какой-то дренаж...
Но весна за окном и желание поскорее выбраться из больницы, постепенно делали свое благородное дело.
И я поправился.
Иду на ваши голоса
Юрию Меркулову
Я снова слышу этот хор:
В старинной песне так едины
Печаль и вековой простор…
О, наши русские равнины!
Неповторимая краса,
Согласность пенья хорового…
Иду на ваши голоса,
В звучанье музыки и слова.
И всё становится судьбой,
Когда, в надежде и тревоге,
Душа взлетает над тобой
И степью стелется под ноги…
*****
А летом, в июле, мне досталась путёвка по комсомольской линии в туристическую поездку по ГДР, на что я с радостью согласился, тем более, что мне сместили на это время мой очередной отпуск.
Группа у нас была из 12 человек, все молодые комсомольцы. В неё входили, кроме меня, моя коллега по работе Рита, библиотечный работник Таня, молодой директор совхоза Родина, весёлый и симпатичный Валера Крячко, Геннадий Васильев – станочник с АДС.
Они стали моими друзьями. Остальных я не запомнил, хотя имеются фотографии, всех нас и всех наших перемещений по стране.
Из Пскова мы выехали на поезде. На вокзале в Варшаве стояли два часа, так что кто хотел, успел посмотреть на Варшаву и на поляков.
В Берлине жили в молодёжном туристическом лагере, где вместе с нами жили и англичане, и французы, и болгары. У нас был гид Клаус, который сопровождал нас во время всего путешествия. За два дня в лагере, мы со всеми перезнакомились и подружились, на вечерних музыкальных тусовках. Песня была самой простой и удобной формой общения. Чаще всего звучала наша «Катюша» и пели её все, включая иностранцев.
Надо сказать, что «Катюшу» мы пели однажды, когда ехали в рейсовом трамвае, в Берлине. Просто громко пели, весло, озорно, нагловато, не думая о реакции окружающих нас пассажиров немцем. А они слушали нас с восторженными улыбками и потом долго и громко аплодировали.
Будучи в Берлине мы совершали экскурсии по городу, по музеям, ходили в Трептов парк, к мемориалу и памятнику советскому Воину-освободителю.
Потом были в Дрездене.
Обошли всю картинную галерею, видели Сикстинскую мадонну Рафаэля, и даже на крыше галереи фотографировались.
В пригороде Дрездена посетили замок Пильниц саксонского курфюрста Августа Сильного.
Посетили крепости Хонштейн и Кёнигштейн возвышающиеся в горах «Саксонской швейцарии» на четырёхсотметровой высоте над Эльбой.
Ходили по туристическим тропам в горах, ели в горных кафешках, причём так налегали на хлеб, что нам не успевали подносить новые порции, а немцы улыбались, узнавая в нас русских туристов.
Под конец нашего путешествия мы посетили городки Кёнигштейн и Майсен и ночевали в них. В Майсене находится знаменитая фабрика майсенского фарфора. Мы посетили музей фарфора, а в последний вечер нашего пребывания нам устроили дружескую встречу с работниками фабрики в местном ресторане. Нас одарили сувенирами: фигурками и статуэтками из фарфора, а также памятными фирменными медалями, тоже из фарфора.
Наш гид Клаус решил похвастаться немецкой практичностью, пунктуальностью и честностью. Он рассказал нам, сидевшим с ним за одним столиком, о том, что если отец с сыном пришли в ресторан, то обычно каждый платит сам за себя. И, чтобы уж окончательно удивить нас, он рассказал, что если кто-то потерял свой кошелёк на улице, то даже через сутки, приди он на это место – кошелёк будет лежать.
А я рассказал, как мы с мальчишками в детстве подкладывали, привязанный ниткой, пустой кошелёк на дорожку и, если кто-нибудь наклонялся – дёргали за нитку и кошелёк исчезал. Это было так смешно, что смеялись обе стороны: и мы, и одураченные прохожие. Пока кто-то не разозлился и не разогнал нас…
На столах было сухое вино и вдоволь закуски, так что мы, русские, привыкшие к более крепким напиткам, нисколько не опьянели. А один немец так нализался, (это было для нас полной неожиданностью) что трое его друзей, сидевших с ним за одним столом еле вывели его на свежий воздух, за стеклянную витрину.
И что вы думаете (это была вторая неожиданность) они стали его бить на глазах у всего общества, пока не привели в чувство. Вот такой урок.
*****
Время шло.
Я продолжал работать в конструкторском бюро завода «Выдвиженец», а вечером учился в музыкальном училище на отделении хорового дирижирования.
Я по-прежнему увлекался фотографией, собирал пластинки любимых певцов и классическую музыку.
По-прежнему ходил петь в хор к Юрию Меркулову, выступал с ним на городских мероприятиях и совершал интересные поездки с визитом дружбы и в Латвию, и в Эстонию.
И музыкально-нотный отдел областной библиотеки не забывал, и его гостеприимную заведующую Лидию Даниловну Хомутинникову.
Мы – яшневские питомцы – продолжали старую традицию, устраивали концерты классической музыки.
Аккомпанировал нам всегда Борис Шелков.
На своём же предприятии, (в клубе завода «Выдвиженец»), где я работал, мной был организован хоровой коллектив, и ко всем праздникам у нас всегда была готова новая программа, новые песни.
В основном это были русские народные или псковские песни, а самой любимой всеми, была русская песня «Ах ты, степь широкая».
В ней отразился вольнолюбивый характер русского человека, его стремление к широте и простору, к воле и свободе…
Её мои хористы исполняли с особенным каким-то чувством, с удовольствием. И это ощущение передавалось в зрительный зал слушателям, которые часто просили повторить на «бис».
Я ещё играл на фортепьяно в заводском эстрадном оркестре. Спасибо моему педагогу по фортепьяно - Алисе Михайловне Чирковой, за то, что она много занималась со мной инструментом.
Оркестром руководил Володя Кавардаков. Мы играли по субботам и воскресеньям на танцевальных вечерах. Это был дополнительный заработок.
А директор клуба Володя Коркунов мне «подкидывал» ещё и за сольные выступления, с оркестром.
Кстати сказать, в эти годы в Пскове проходили смотры-конкурсы под названием «Псковская весна», я принимал в них участие и всегда получал звание лауреата, как солист.
Кроме этого я никогда не забывал о своей гармошке и, когда это требовалось, включал её в программу заводских концертов, для сопровождения при исполнении частушек, например.
А в музыкальном училище я проходил курс игры на баяне, так что к последнему году обучения (в 1966 году), мог на нём играть почти так же, как на гармошке. Недаром, когда по решению заводского комитета, меня стали направлять музруком в заводской пионерлагерь, я брал с собой не гармошку, а баян.
Заводской пионерлагерь «Радуга» расположен в 30 километрах от Пскова, по ленинградскому шоссе, по направлению к Ленинграду, в красивой лесистой местности, недалеко от деревни Углы.
Рядом журчала чистейшая неглубокая речушка, под названием «Псковица». И я с удовольствием соглашался работать и работал в течение трёх лет, по все три смены, к неудовольствию начальника ОГТ Левинова, моего главного шефа.
Он, конечно, имел на меня «зуб» и я его тоже понимаю.
А он меня не хотел понять, почему я так легко покидал своё рабочее место на всё лето. Но решение завкома изменить не мог.
И всё же у него появился шанс отомстить мне, которым он легко воспользовался.
Он сослал меня гораздо дальше, чем в пионерлагерь – в Магнитогорск. Я тогда был, на первом курсе ЛИСИ, на заочном отделении, и готовился ехать сдавать первую сессию.
Утром меня вызвали в кабинет начальника ОГТ, и я с нехорошим предчувствием предстал перед Левиновым, рядом с которым сидел какой-то расстроенный и даже злой начальник снабжения завода Потапов.
- Так, положение очень серьёзное. У Магнитогорского металлургического комбината большая задолженность перед нашим заводом. Большие недопоставки. Под угрозой наш собственный план. Уже остро ощущается нехватка листа, прутка и шестигранника. Тебе нужно будет поехать и разобраться в этом безобразии, пригрозить судебными санкциями, а главное, любым путём добиться, чтобы всё, что они должны поставить по договорам – они выполнили.
Уже сорваны все сроки. С ними не надо церемониться. Разговор прямой. Кулаком по столу…
- Но, простите, я же не снабженец, у меня нет должного опыта работы «толкачом»…
- Всё понятно, но сейчас все молодые работники отдела снабжения в отпусках, а стариков и пожилых женщин я послать не могу, а директор завода требует …
- Но, простите, у меня на носу первая сессия в институте, я не могу…
- К сессии будешь готовиться в Магнитогорске. Всё, вопрос исчерпан. Все инструкции получишь у Потапова. А сейчас оформляй командировку. Завтра вечерним поездом - на Москву. До свиданья.
С начальником снабжения мы пошли в его кабинет и там он дал список всех недопоставок на трёх листах.
Здесь были и разной толщины листы, и угловой профиль: равнополочный и неравнополочный разных типоразмеров, и швеллера разных типоразмеров, и тавры, и двутавры, и прутки разного диаметра, и арматура, и шестигранники, и трубы и т.д. и т.п.
По нашим прикидкам вагонов на пять груза.
Видимо, я сильно изменился в лице, потому что Потапов вдруг подобрел, предложил мне выпить чаю и сказал:
- Ну, ничего, ничего не пугайся. Вот возьми все мои телефоны и домашний тоже, и звони мне и днём, и ночью, в любое время. Держи меня в курсе всего происходящего. А сейчас пойдём к Дарье Семёновне, получишь у неё несколько практических советов.
Я не запомнил ничего, что мне говорила тогда Дарья Семёновна, кроме одного: я непременно должен взять с собой в качестве сувениров несколько «ключей от Пскова» (тогда продавались такие ключи с изображением барса) и шоколадки.
- Пригодятся. Иногда срабатывает и неплохо.
Магнитогорск встретил меня хорошей погодой.
Но сразу почувствовалось, что воздух в городе загрязнён, что обусловлено выбросами предприятий чёрной металлургии, энергетики…
Как потом говорили мне – Магнитогорск самый смешной город на земле: когда ветер дует с левого берега реки Урал – смеётся правый берег, а когда ветер дует с правого берега – смеётся левый.
А когда мне позднее показали фотографию города, сделанную со спутника, то я увидел над городом тёмное пятно. Это были выбросы из мартеновских печей.
Я устроился в одной из заводских гостиниц и стал обдумывать план дальнейших действий.
Поскольку металлургический комбинат, куда я приехал, состоял из нескольких заводов: металлургического, прокатного, калибровочного, метизного и т. д., растянувшихся в длину на десятки километров, (связанных между собой единой технологической цепочкой и железнодорожным, и трамвайным сообщениями) я решил начать с металлургического – «выбивать лист».
Утром следующего дня, в бодром расположении духа, я направился к управленческому офису. Генеральный директор металлургического комбината, он же председатель правления ОАО «ММК», он же член совета директоров ОАО «ММК».
Уже около входа в вестибюль здания была толпа народа с портфелями и папками, как у меня, и я понял, что я далеко не одинок и что всё самое интересное впереди.
Чтобы попасть к секретарю, я потерял почти полдня, а когда добился его уедиенции, узнал, что генеральный директор вопросами сбыта, не занимается, а человек, который этим владеет, принимает строго по записи и обслуживает не более десяти человек в день. Когда я записался, то узнал, что моя очередь подойдёт примерно через месяц.
Когда я побывал на калибровочном и метизном заводах, то увидел, что картина там примерно та же, с той лишь разницей, что сроки ожидания сокращены до полумесяца.
Вечером я позвонил Потапову в Псков и рассказал всё как есть:
- Стучать кулаком по столу не пришлось, так как до этого стола ещё добраться надо. А это будет не скоро, так что же мне делать, может сразу возвращаться?
- Вы, молодой человек, не иронизируйте. Соберитесь, всё обдумайте, осмотритесь ещё повнимательней, притритесь поближе к нужным людям, глядишь и дело пойдёт… Милый мой, умоляю – постарайся, хоть что-нибудь, хоть немного… Подо мной действительно кресло шатается…
- А раз шатается, и ехали бы сами, и выбивали бы то, что нужнее – сказал я уже со злостью и положил трубку.
Два дня моего пребывания в Магнитогорске прошли впустую.
Я был в полном отчаянье в незнакомом огромном городе и чувствовал себя беспомощным и одиноким ничтожеством, не знающим, что предпринять, и как быть дальше.
Еще пара дней прошли в бесполезных и напрасных толканиях в офисы и проходные заводов, в попытках «притереться» или найти нужных людей.
Я не мог ни знакомиться с городом, ни готовиться к своей сессии – у меня был упадок сил и потеря интереса ко всему окружающему.
Я просто бесцельно бродил по улицам, куда-то ехал на трамвае, а в голове как кол стоял один и тот же вопрос: «что делать?»
Возвращаясь под вечер в гостиницу, я вдруг, услышал где-то у себя над головой красивое хоровое пение. В этот момент как будто что-то произошло в окружающем меня мире. Вдруг исчез мрак, а с ним и вопрос «Что делать?». Стало светло и ясно вокруг и даже на душе стало легче от родных, каких-то волшебных звуков.
И тут я столкнулся с объявлением на стене Дворца культуры «Металлург»: «Репетиции хора проводятся по вторникам и пятницам. Начало в 19. 00».
Это меня заинтересовало, и я зашёл в вестибюль.
Где-то, со второго этажа, доносилось пение. Звучала русская песня и на душу повеяло чем-то родным, каким-то дорогим сердцу воспоминанием о прошлой уже невозвратимой жизни, детстве, Волге, её солнечном просторе…
Ах ты, степь широ-о- ка-я,
Степь ра-а-здо-о-ль-на-я,
Широко ты, ма-а-тушка
Про-тя-ну-у-ла-ся.
И меня как на крыльях, понесло вверх по лестнице, туда, откуда шли эти волшебные звуки детства…
Когда я приблизился к двери, за которой, видимо, была репетиция, она, вдруг раскрылась и из неё вышли несколько молодых людей и с ними пожилой мужчина, - руководитель хора. Они достали свои сигареты и закурили.
У них был обычный перекур.
Я подошёл, поздоровался, представился, сказал, что я учусь на дирижёрско-хоровом вечернем отделении в Пскове (показал студенческий билет) и очень люблю русскую песню и хоровое пение.
- А у нас в городе вы что делаете? – спросил пожилой мужчина.
- Приехал в командировку от завода, где работаю, «выбивать металл», но пока ничего не получается. Почти неделя прошла впустую.
- Гриша, - обратился он к одному из стоявших с нами лысоватому мужчине лет тридцати пяти – возьми своего друга Алексея и подумайте, чем можно помочь человеку.
- Хорошо – ответил Гриша – конечно поможем.
- Так, Валерий, ты пока поприсутствуй на репетиции, а он подумает.
- Спасибо, это было бы для меня очень полезным уроком – несказанно обрадовался я.
- Тогда пошли…
Мы вошли, и руководитель представил меня коллективу:
- Сегодня у нас в гостях молодой дирижёр из Пскова. Он хочет послушать, как проходит наша репетиция. Продолжим…
Сразу после репетиции, ко мне подошли двое друзей: Гриша и Алексей. Они предложили мне составить компанию – «по кружечке пива»…
- Здесь недалеко, заодно и поговорим, как?
- Согласен. Угощаю я…
Уже, сидя в кафе, отхлёбывая из кружки пиво и смакуя его с солёными сухариками, и вяленой воблой добродушный Гриша сказал:
- Валерий, ты, наверное, родился в рубашке, потому что тебе на данном этапе крупно повезло. Я работаю замом начальника отдела сбыта металлургического цеха и все вопросы по сбыту листа и полосы решаю я. По листу вопросы есть?
- Сколько угодно, - и я достал все бумаги, договора, и показал все задолженности.
Гриша внимательно посмотрел и даже присвистнул:
- Так, так… Псков, Псков… Многовато. Задолженность большая. И сроки уже солидные. Что я тебе могу сказать? Раз уж ты приехал, будем работать по Пскову. Мне ведь всё равно куда отгружать. По всем заказчикам большие задолженности. Так и быть помогу тебе. Иначе - ты пропал.
- Я не верю своим ушам. Неужели это правда, Гриша, и ты не шутишь? Да, если надо, я могу и отблагодарить.
И я достал из портфеля по сувенирному псковскому ключу и положил перед ребятами на стол.
Они стали так громко и дружно смеяться, что сидящие за соседними столиками посетители повернули головы в нашу сторону.
- Нет, я, правда, могу вас отблагодарить…
- Слушай, студент, не смеши народ – сказал Гриша – и послушай дальше. Завтра я выйду на работу, откорректирую график, согласую со всеми, обосную первоочерёдность поставки Пскову, (завод гибнет, план горит и т. д.) и если всё получится, вечером ты будешь об этом знать. Звони мне – вот возьми телефон. Но это касается только листа и полосы. Что касается «калибровки» - тебе надо пробивать на калибровочном заводе. Сейчас подумаем, что можем сделать мы…
Для того, чтобы легче думалось и для закрепления сложившихся дружеских отношений на столе неожиданно появилась бутылочка «столичной» и разговор был продолжен в самом доброжелательном и деловом русле.
- Ребята, вы и так мне очень помогли. Если бы сделать только эту часть работы и то была бы осуществлена почти половина всего.
- Есть такая мысль, - вдруг предложил Славик - сегодня на репетиции не было Женьки, а у него на калибровочном жена работает секретарём. Я ему вечером позвоню, может быть, он что-нибудь подскажет? Запиши и мой телефон и тоже позвони мне завтра вечерком.
В томительном ожидании прошёл день.
И, хоть Гриша со Славиком меня и обнадёжили, - появилась светлая полоска во мраке – я всё равно ещё не мог окончательно поверить в успех этого дела, в это настоящее чудо света.
Я был словно в подвешенном состоянии, когда ничего не хочется делать (где там – готовиться к сессии), когда даже пища и та застревала в горле – просто не было аппетита.
Первому я позвонил Грише.
Он, похоже, ждал моего звонка и твёрдым, даже каким-то успокаивающим голосом сразу сообщил, что всё в полном порядке. График отгрузки он откорректировал, согласовал с высшим руководством и в ближайшие дни они будут «работать в том числе» и на Псков.
Первый вагон с листом всех типоразмеров будет отправлен уже послезавтра, а второй - с полосой, угловым и разным профилем - ещё через день. И как только это случится, он выдаст мне копии отгрузочных документов.
Мне хотелось прыгать от счастья, танцевать, петь и вообще сходить с ума. Кстати говоря, после разговора с Гришей, я был близок к последнему.
Немного успокоившись, я приготовился звонить Славику. Когда снимал трубку телефона – рука заметно дрожала. Славик ответил не сразу, и я уж подумал – «ну всё, на этом все радости кончаются».
Но я ошибся. Славик сообщил мне, что его друг Женя поговорил со своей женой, - секретаршей - и она будет ждать меня завтра с утра, в своей приёмной, на калибровочном заводе и выдаст мне разовый пропуск на территорию. Жену его звали Тамара.
Радости моей, казалось, не было предела. У меня сразу появился зверский аппетит, и я съел почти все свои запасы, после чего первый раз за всю командировку сел за учебники.
Сессия была не за горами.
Назавтра, едва сдерживая волнение, я предстал перед Тамарой и выложил ей на стол пару шоколадок и сувенирный псковский ключ.
Она немного засмущалась и, положив всё в стол, негромко, но твёрдо произнесла:
- Вот возьмите пропуск. С ним вы можете ходить по всей территории, но вам ведь надо в отдел сбыта? Лично я вам не советую решать ваш вопрос с начальником отдела сбыта. Вряд ли он вам поможет, - плохой человек. Я советую вам идти напрямую к изготовителю Азамату Айдаровичу – начальнику калибровочного цеха. Он мужик деловой и авторитетный и если вам удастся с ним договориться (тут она совсем незаметно подмигнула мне) считайте, что ваше дело сделано.
И я пошёл искать Азамата Айдаровича.
На душе у меня скребли кошки. Я не знал с чего начать и чем закончить наш, ещё не начавшийся разговор. Ноги, казалось, сами несли меня вперёд, в пугающую неизвестность к человеку, от которого сейчас зависела, думалось, вся моя жизнь.
И вот он – его цех – огромный скрежещущий грязно-серый монстр, где всё двигалось, крутилось, перемещалось, вращалось, свистело и гремело.
И все звуки, и все движения были подчинены одному хозяину – металлу. И от самого начала цеха, от бесформенной заготовки, до выхода готовой продукции: прутка или арматуры, всё было подчинено одному закону. Закону, установленному металлом.
Начальника в его кабинете не было.
Искать человека в огромном незнакомом цехе, - всё равно, что искать иголку в стоге сена, и я решил ждать.
Минут через десять в кабинет вошел солидный, уже не молодой, седоватый, невысокого роста башкир, и, я видел через стеклянную дверь, уселся за свой стол.
Это был он.
Набрав побольше воздуха в грудь и пользуясь тем, что он был пока один, я пошёл на штурм.
Я показал ему свои бумаги, договора, задолженности по «калибровке», а он сверил всё по своим графикам и журналам.
- Слушай, милый человек, - вдруг произнёс он тихим умоляющим голосом - ей богу мне сейчас не до тебя. Я понимаю, как тебе нужен этот металл. Сделаю, помогу тебе, обещаю. Пару вагонов отгрузить на Псков, да это мне – раз плюнуть! Но сейчас у меня – ни минуты нет времени, поверь. Ну, хочешь – приходи в другой раз – ещё поговорим, но не сейчас. Или вот что! Жди меня после работы у проходной, ровно в шесть. Да не обману, не бойся. Только ты ко мне сразу-то не подходи, а пройди сзади за мной метров триста. Понял? А то, мало ли что, сам понимаешь…
И вот – шесть вечера. Стою, жду напротив проходной. А вдруг я его не узнаю, ведь и видел-то – мельком. Народ выходит толпой, а в толпе трудно увидеть нужного человека.
И вот, когда я уже начал отчаиваться, и думать всякую чушь, появился Айдарович и сразу сделал мне знак головой: мол – пошли…
Я пошёл за ним, чувствуя облегчение на душе, на которую за последнее время свалилось столько мучений, волнений и беспокойства, что она сама как бы просила расслабления или успокоения…
Я шёл за моим спутником, отстав от него метров на двадцать, и не спускал с него напряжённого взгляда.
Айдарович неторопливо, но уверенно, шел впереди, ни разу не обернувшись, как будто знал, что я от него никуда не денусь. Он несколько раз сворачивал: то влево, то вправо, пересекал какие-то улочки, нырял в полутёмные арки домов, пока не оказался в небольшом уютном зелёном дворике, посреди которого было маленькое кафе под открытым небом.
- Вот здесь и поговорим, согласен? – произнёс он, когда я подошёл.
- Очень хорошо. Заодно и поедим: вы после работы, я тоже есть хочу.
- Ну, давай, тогда закажи нам хинкали, здесь очень вкусные хинкали – вот увидишь, - и он пошёл садиться за стол, расположенный в углу у резного барьера, а я к стойке делать заказ.
Я вернулся, неся в одной руке бутылку коньяка, в другой пару рюмок и, не дожидаясь пока принесут поесть, мы выпили по первой.
- Зачем ты купил коньяк? Можно было обойтись и водочкой.
- Что мы бедные? «Дайте нам пять каш по двадцать копеек», говаривала моя бабушка Авдотья.
- Ха-ха-ха… А сам-то откуда родом?
- Откуда и бабушка. Тверские мы, а вот теперь живём в Пскове.
И я стал рассказывать о себе, о своей работе, об учёбе по вечерам в музучилище и о предстоящей первой сессии в Питере, в ЛИСИ, которая была уже «на носу» и, которую уже, видимо, завалю…
Мы просидели и проговорили с ним до самой темноты. Незаметно для себя, выпили ещё одну бутылку коньяка и съели ещё по две порции хинкали, и под конец были такими друзьями, что водой нас уже точно было не разлить.
Когда мы поднялись уходить, Айдарович заметно качался и я, взяв его под руку, пошёл проводить его до дома, который был совсем рядом.
Доведя его до места, я стал благодарить его, а он меня…
И мы уже смутно соображали, а зачем собственно мы напились?
Но Айдарович, всё таки, вспомнил и своим заплетающимся языком, подкрепляя сказанное кривым указательным пальцем, произнёс:
- Всё…, Валерка…, Иди в свою гостиницу, сиди там… учи свои билеты… и-и-и… ни о чём не беспокойся…. Всё я тебе сделаю! Я тебе сказал…. Сделаю!
- Спасибо, отец родной…, но я тебе буду звонить…
- Звони…
Дальше всё пошло как по маслу. На следующий день, вечером, позвонив Грише, я узнал, что на Псков отгружен вагон с листом.
А ещё через день был отгружен вагон с полосой, а ещё через день – вагон с профильным железом (уголок, швеллер, тавр, двутавр и т. д.)
И так же в течение недели выполнил своё обещание Айдарович, отгрузив два вагона с калибровкой (пруток, шестигранник, квадрат, арматура, проволока и т. д.)
Я, наконец-то, немного, вздохнул и получил возможность засесть за учебники, а, когда уставал, выделял себе время для ознакомления с Магнитогорском: ходил по кинотеатрам, музеям, посетил «гору Магнитную», где к своему удивлению, вместо горы обнаружил огромных размеров глубокий котлован, растянувшийся на десятки километров в длину и ширину.
Вечерами, а то, для верности, чтобы застать дома, ночами, звонил в Псков Потапову и докладывал, ошеломлённому и не верящему мне, начальнику отдела снабжения, об отправке очередного вагона…
- Валерий, ты мне правду говоришь или обманываешь?
- Да, правду, правду. У меня же документы на отправку все есть.
- А как же тебе удалось?
- Да, потом расскажу, когда приеду.
- Ты, вОт что…. У тебя командировка на месяц, ты раньше и не приезжай. Готовься к своей сессии и отдыхай, не торопись. Эти оставшиеся две недели дарю тебе за отлично сработанное дело.
- Спасибо, буду готовиться к сессии…
Уже с неделю я пребывал в каком-то полушоковом, почти не реальном, состоянии, с того момента, когда дружелюбный Гриша сообщил мне по телефону об отправке на Псков первого вагона с листом.
Я всё ещё не мог окончательно поверить в чудо свершившегося, и жил, как-то осторожно, дабы боясь нарушить благоприятный ход событий.
Я ещё четко помнил то мрачное настроение безнадёжности и уныния, которое сопровождало меня в первые дни пребывания в Магнитогорске.
Но что, же произошло? Почему фортуна вдруг повернулась ко мне лицом? Откуда свалилось это чудо?
- Ах, да-а… Песня! После того как я услышал её – всё изменилось…
И я отчётливо вспомнил, как возник вместе со звуком песни, какой-то обнадёживающий свет, зовущий к себе, туда наверх, на второй этаж.
Зовущий к ней, к песне, к моим спасителям, к добрым отзывчивым людям…
И я, почти физически, ощущал, что помогла мне - только песня.
Я тогда хорошо подготовился к сессии, хорошо её сдал и, приехав из Питера домой, в Псков, в положенный день вышел на завод, на работу.
В первый же день с утра ко мне, в конструкторское бюро, пришёл начальник отдела снабжения Потапов и, сияющий, стал поздравлять меня со сдачей сессии и с успешно выполненной командировкой в Магнитогорск.
- Ну, знаешь, дорогой, я всякое видел у наших работников снабжения. Были, конечно, чудеса, но такое чудо, чтобы пять вагонов выбить за одну неделю – это впервые! Знаешь, переходи ко мне в отдел. Сколько ты здесь получаешь?
- Сто двадцать.
- Я даю тебе вдвое больше. Каким образом? Это не твои проблемы…
- Мне надо подумать…
- Хорошо, думай, только не очень долго. А теперь колись, как же это у тебя так красиво всё получилось? Наверняка кто-то помог…. Помог?
- Да.
- И кто же этот помощник?
- Помощница…
- Что за помощница? Любовницу завёл?
- Песня…
*****
Итак, возвращаясь назад, хочу напомнить, что в 1965 году, ещё не окончив музыкального училища, я поступил в ЛИСИ (Ленинградский инженерно-строительный институт) на градостроительный факультет, на заочное отделение.
Но всё получилось не так, как я хотел.
А поступал я на дневное отделение на архитектурный факультет. Поскольку в музучилище я был вечерник, мне разрешили свободное посещение занятий, на последнем курсе, а с педагогом по специальности Юрием Александровичем Скворцовым мы заранее подготовили программу для госэкзаменов.
При поступлении в ЛИСИ все вступительные экзамены, я сдал на пятёрки и четвёрки, кроме рисунка – на тройку. И на дневное не прошёл по баллам. В учебной части мне предложили подать заявление на заочное отделение, - на градостроение.
И я, подумав, что это даже не плохо, согласился, написал заявление и приехал в Псков нормально доучиваться на вечернем отделении музучилища. (И 10 июня 1966 года получил диплом хорового дирижёра и учителя пения.)
И только одному человеку в Пскове мне было стыдно посмотреть в глаза. Это была Эльза Павловна Штольцер.
Теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю, что, когда я всё таки решил поступать в ЛИСИ на архитектуру, я узнал, что на вступительных экзаменах нужно будет сдавать черчение и рисунок. Черчение меня не волновало. Я задумался, над тем, кто бы мог мне что-нибудь разъяснить про этот рисунок.
Как то, проходя по набережной реки Великой, я столкнулся глазами с вывеской на доме: «ПСКОВГРАЖДАНПРОЕКТ». Я зашёл в вестибюль и на одной двери увидел табличку: «Архитекторы».
Я постучался и вошёл.
Меня встретила пышноволосая, немного полноватая женщина лет пятидесяти. Она оказалась, как я узнал потом, одним из главных архитекторов города, членом Союза Архитекторов России.
Я сказал, что хочу поступать в ЛИСИ и хотел бы, чтобы кто-нибудь мне рассказал как сдавать экзамен по рисунку. Она заулыбалась и предложила мне сесть.
- Когда-то я заканчивала этот ВУЗ, правда он тогда немного по-другому назывался. Вам, молодой человек, нужно будет за полтора часа нарисовать на ватмане формата А 1, карандашом, какую-то гипсовую фигуру. Обычно дают голову Геры или Моисея, или Давида и т. д. Вы рисовали когда-нибудь гипсовую натуру?
- В четвёртом классе, на Украине, я ходил в изостудию дома пионеров. Но рисовали мы глиняные вазы, кувшины, фрукты: яблоки, груши…
- Очень хорошо, значит, вы умеете передавать характер материала, из чего состоит предмет, знакомы с объёмом. Надо научиться рисовать гипс. Хотите, я вам помогу, дам вам несколько практических навыков».
- Я был бы очень рад. Спасибо вам.
И вот, в оставшиеся до вступительных экзаменов полтора месяца, я почти каждый вечер, приходил к Эльзе Павловне домой и рисовал всё то, что она мне предлагала из гипса. Это были фигурки животных, фрагменты капители и розетки. Со многими лепными элементами, используемыми в архитектуре, она меня знакомила по фотографиям. В том числе познакомила с «Давидом», «Герой», «Моисеем», аллегорической композицией, четырьмя скульптурами: «Ночь», «Утро», «День» и «Вечер» Микельанжело и другими.
Первым был экзамен по рисунку. Поставили голову Давида, каждый поступающий выбрал своё место и стали рисовать. Некоторые ребята, да и девочки быстро управились со своей работой, и сдали рисунок на пятёрку, как я потом узнал – это были в основном детки художников.
Я же сидел всё отпущенное мне время и нарисовал на тройку.
Но зато, когда стали сдавать черчение, многие из пятёрочников завалили этот экзамен. Не было практического опыта, как у меня, особенно много срезалось, когда нужно было обвести искомую проекцию тушью. Намазали, перепачкались и всё - неуд. А у меня – 5. Но, всё равно, по баллам на дневное - не прошёл и, как я уже говорил, перевёлся на заочное, на градостроение.
К Эльзе Павловне я заявился, как провинившийся мальчишка, не оправдавший надежд, с повинной головой. Но встретил понимание и поддержку. С ней мы всегда были в дружеских отношениях до 1983 года. Её дочь тогда училась в пединституте им. Герцена в Ленинграде и жить «на два дома» им было трудно. И она переехала в Ленинград, обменявшись с Ю.П. Спегальским квартирами.
Но своей учёбой на «градостроении» я был недоволен. Хотя и учился, выполняя все работы и задания, как заочник и, как я уже говорил, успешно сдал первую сессию, но чувствовал что это не моё и удручённый тем, что не получилось учиться на архитектора – учился спустя рукава. Да и тяжело было мотаться в Ленинград. Меня перевели на второй курс, а я поехал в Ленинград и взял академический отпуск, который продлился у меня на пять лет, до 1970 года.
Когда в Пскове открылся филиал СЗПИ, я решил продолжить своё образование инженера-механика «дома». Поехал в ЛИСИ, взял открепление и меня, с теми же оценками, без пересдачи, взяли на второй курс вечернего отделения филиала в Пскове. Институт я закончил в 1974 году, получив специальность инженера-механика.