К вопросу о национальных особенностях или Беседы колхозников и аспирантов на лавочке у коровника
Малая драматическая форма, одноактная пьеса, то есть.
Слегка цензуированa по части ненормативной лексики.
Действующие лица:
Гольман, Сафонов, Финкельштейн - аспиранты из Москвы.
Матвеич, Андрюша - колхозники.
Место действия: колхоз "Заря коммунизма" Московской области.
Время действия:1984 год.
Вечереет, легкий ветерок, все на лавке, под ней - пара бутылок водки, горбушка и надкусанный огурчик на газете.
Матвеич (мечтательно): А ты, цЫган Гольман, самокрутку умеешь? Не? Ну, канешна, тебе в городе с фильтером подавай. А я думал цыганьё только на базарах, а тут вот ученые...
Гольман (смущенно): Я не цыган, я еврей.
Матвеич (изумленно): Да ну ты чо? такие евреи, значит?
Гольман (утвердительно): Ну а какие? Eвреи всякие бывают. Вот Финкельштейн тоже еврей.
Андрюша (уверенно): Вот Cафонов, это мы понимаем, он да, наш человек, русский. У нас бригадир тож Сафонов, и сын у его Cафонов....
Матвеич (любознательно): А вот ты мне скажи, Финкильшон, правда Гольман цЫган? черный вона, волосы крутками, веселый, не закусывает...вот ты еврей, эт мы понимаем, чужой ты, всем тут "вы, да вы", Никитишне вон выкал. И очки у тебе... Даа, наприсылают вас тут, а то и не знали бы, какиe евреи бывают...
Андрюша (неуверенно): Да он, Гольман этот, ваще на Пушкина похож...
Матвеич (оторопело): А чо, Пушкин еврей был? А нам говорили, русский, в школе проходили, что русский.
Сафонов (назидательно): Нет, он вообще-то негр был, на немного.
Андрюша (недоверчиво): Ой ну, скажешь ты... это в городе так говорят? а у нас в школе твердо стояли: pусский.
Матвеич (примирительно): Вон у нас ветеринар татарин был, в рот не брал. Скучно ему стало, уехал куда-то...а вы евреи пьете, смотрю, как русские. Сафонов, правда, он, как русский, пьет, Гольман твой?
Ты, Гольман, у матери своей спроси все-таки, на цЫгана ты похож, можeт, она это, ну... нее, я ничего плохого, у нас все девки на цыганьё кидаются...понимаем...
Андрюша (огорченно): А чо, не осталось уже? вот так всегда, как душевно поговорить, так не хватает.
Темнеет. Матвеич икает. Вдали слышится лай собак.
Занавес.
К вопросу об особенностях души или Беседы колхозников и аспирантов на лавочке у коровника.
Еще в студенческие годы у Финкельштейна случился запой. В колхозе, на картошке. То есть он выпил пол-стакана водки и, не успев даже занюхать рукавом, не говоря уж о том, чтоб закусить огурчиком, свалился с лавки в траву и остекленел глазами.
По счастью ветеринар случился невдалеке, окатил позеленевшего из ведра, засунул ему в рот пальцы и проблевал его до "появления дыхания" и "зрачковой реакции".
С тех пор Финкельштейн не пил, но участвовал: огурчик резал, хлебушко подносил и рассказывал анекдоты.
Гольман и Сафонов, выпивая, начинали толкаться и ржать, а вот Матвеич, напротив, настраивался философски.
Матвеич любил поговорить с Финкельштейном за жизнь.
- А вот скажи, Финкильшон, папаша твой тоже непьющий?
- Непьющий в общем-то.
- Здоровьем хвор или сознательный такой?
- Сознательно, он врач, Матвеич, хирург, ему не положено.
- Врач? а чо ты у него доходяга такой? не досмотрел отец-то.
- Я сильный, только мне пить нельзя.
- Ну, раз низя пить - значится, слабый. Хотя у вас, евреев, может и по-другому считается. Вот ты скажи мне, хирург у человека внутри все видит?
- Ну, наверно.
- А душа там где помещается? Какая она там? маленькая? белая или нет?
- Ха, Матвеич, - влез Гольман, - она на трезвую маленькая, а потом как раздует, как запыхтит! - Гольман и Сафонов довольно захихикали.
- Не вас спрашивают, хрякИ!
- Видите ли, Матвеич, - уважительно заговорил Финкельштейн, отпихивая ногами катающегося по траве Гольмана, - душа не есть материальная субстанция и увидеть ее внутри тела невозможно.
- А что же тогда изнутри человека горевает? Вон Никитишна по свому покойнику убивается который год, а ведь молодая еще. А так бы душу эту вынуть изнутри, почистить там, пусть поживет радостно.
- Матвеич, иногда в горе психиатр может помочь.
- Да ты чо, Финкильшон, никакая онa не психическая, она нормальная. Душа у ней слабая. Может, ей витамин какой для души нужен, коровам вон дают. Есть для души витамин?
- Для души сам знаешь, какой витамин, - пощелкивая грязным ногтем по бутылке, подал голос Гольман.
- А давай позовем ее, пусть с нами посидит, у ней наверно и бутылка есть...Финкельштейн ей стихи почитает, он и про любовь знает, и про природу там, - предложил Сафонов.
С трудом поднялись, но отряхнулись уже решительно.
- Никитишна! - заорал Матвеич, - выходи с нами!
- Никитишнааа! - вторили Гольман и Сафонов, а Финкельштейн подбирал бутылки и складывал огрызки в газету.
Плановое осеменение или Обязаности аспирантов в колхозе
- Эй, Леша-самолет пилотирует - кричал аспирант Финкельштейн.
Аспиранты Гольман и Сафонов побежали на клич.
К быку входил нетвердой походкой Леша-самолет, техник-осеменитель единственного на три колхоза быка. Каждый день в десять утра быку полагалось!
Леша подлезал под быка со своим орудием труда - резиново-металлическим коровьим п...здушником, надевал его на всегдаготового быка и дергал. Потом Леша с ужасом лежал распластавшись под быком, отчего имел прозвище такое - самолет, и ждал конца. Бык на минуту смирнел, сосредоточивался, но потом распалялся, ходил ходуном. Леша-самолет смертельно боялся быка, хотя тот был привязан, но вязали свои же, нетрезвые-непутевые, а неумелые городские держали за рога.
Бык фырчал и обдавал Финкельштейна соплями. Тот привычно утирался.
Готов, Ярило, - облегченно вздыхал Леша, вылезая из-под быка - не расплескай сокровищу-то, - передавал банку аспиранту Сафонову. Финкельштейну не доверял: нерукастый, да и что он там видит в очках!
Во дворе уже заводился уазик, ветеринар соседнего колхоза сидел за рулем.
Ну, на дорожку, - доставал он солдатскую фляжку, - Спасибо, Леша, не подвел.
- Быку спасибо! дай бог ему здоровьичка, кормильцу. Ты бы посмотрел его, Кистиныч, серчает он, мож болит чо.
- Да что у него болит, матереет, вот и злой, - лениво отвечал ветеринар.
- А ну, спиранты, пошли, хватит лоботрясничать-то, - крикнул Леша, - работать надо, потом налью, не обижу.
Побросали окурки и поплелись в коровник - коровам педикюр предстоял.
- Значить, накидаешь петлю ей на ногу, вот так, подымаешь, держи ногу-то, держи, твою мать...сначала опарышей ковырни из копытов, а потом напильником по краям - жих-жих. Да быстро давай, жалко дочурок-то, им нагуливать пора...
Однажды Леша-самолет принял с утра лишнего. Опоздал к Яриле. Тот вырвался, разнес нафиг свою хибару и коров потоптал. Шутник!
Досуг или Судьбоносные возможности аспирантов в колхозе
Гольман, Финкельштейн и Сафонов - аспиранты ВНИИСТOРДУРМАШa, были серьезные мужики.
До беспамятства не пили, А Финкельштейну и не давали, он очки терял сразу.
Доярки жалели : как кутенок слепой тычется.
Куда тычется? - похабно ржал Матвеич, - перебрюхатят мне тут всех, запирать на ночь буду в избе!
Дояркам нравились аспиранты: Гольман - всегда готовый весельчак, милый вежливый Финкельштейн, обстоятельный Сафонов.
- Ну этот жених прям, серьезный, нерешительный, - говорили они про Сафонова, - Верке бы его, она девка славная, учится в городе.
Решили Матвеича настрополить: подойди, поговори, все ж он наш русский, обстоятельный.
Матвеич отмахивался: у него столичные вертихвостки, будет он смотреть тут.
Доярки не отставали: зато наша непорченая. И семья непьющая, и брат льготный герой афган-войны.
- Достали, - выругался Матвеич, - только девку позорить, - однако пошел к коровнику и заглянул внутрь.
- Сафонов, подь на минутку. Ты жениться думаешь, или как? - схватил быка за рога Матвеич.
Сафонов, стряхивая с рукавиц коровье дерьмо, остолбенел.
- Говорил тебе, - зашипел Финкельштейн, - подожди, гондон возьми.
- Что вы имеете в виду, Матвеич? - Финкельштейн елейно улыбался, - вообще или конкретно?
- А тебя не спрашивают, тебя шо ли женить?
- Пока нет, то есть спрашивают, но не все, пока только мама спрашивает, но я Сафонову друг, и Вы сами понимаете, уважаемый Матвеич, между друзьями тайн нет. Почему вдруг возник такой вопрос? - упорствовал Финкельштейн, загораживая Сафонова, - Гольман, поди сюда, тут проблематично.
Гольман уже немного принял на грудь, поэтому заранее был настроен весело.
- Да ты чо, Матвеич, куда ему жениться? он в общаге живет, у него в Саратове папа-инвалид, ни денег нет, ни жилплощади, - завопил Гольман.
- Да, именно, - осмелел Сафонов, - никак не могу! Папа-инвалид!
- Ну инвалид, ну чо, Верка девка хорошая, русская баба, она и папу подотрет, - Матвеич смутился, чуял он, что разговор шел неправильно.
- Какая Верка? - выдохнул Сафонов, - да у ней же муж? Разве нет?
- Да не та Верка, не та, - Матвеич вспотел.
- А с другими Верками мы не ... - Финкельштейн замялся, не находил нужного слова.
- Да, никаких других Верок! Только та, мужняя, - голосил Гольман, - ты нам дело не шей, начальник!
- Да ну вас, - махнул рукой Матвеич, - идите взад пыдикурить, и шоб к четырем все коровы были обделаны!
- Да шоб я когда с бабами разговорничал, бобылем под забором сдохну, в вытрезвительной уборной утопну, замерзну, - бормотал Матвеич, и стало ему так жалко себя, что он сел на лавку и заплакал.