Нам песня строить и жить помогает
В. Лебедев-Кумач
Итак, подходил к концу трёхлетний срок маминой вербовки в посёлок Пушкинские горы диспетчером в МТС, а мне пора было подумать о дальнейшем образовании.
Меня одолевал вопрос кем стать, на кого учиться? Ведь профессию нужно было выбрать на всю жизнь, и не ошибиться, чтобы потом не жалеть и заниматься всю жизнь любимым делом.
В результате мучительных размышлений и поисков того, что мне ближе, (а я любил рисование, изобретение новых моделей змеев, любил что-то мастерить, фотографию и т.д.) я выбрал для себя профессию конструктора.
Летом 1957 года мы переехали в Псков.
Мама поступила на работу в КБ машиностроительного завода, а я на учёбу на механико-технологический факультет псковского индустриального техникума.
Запомнились эти ежегодные осенние выезды на копку картофеля или теребление льна, когда от учёбы отнимался всегда почти месяц.
Но зато всегда было весело, образовывалось крепкое дружество друзей-приятелей, работа с задором, вечером танцы под гармошку…
Всё это помогало впоследствии в учёбе и в жизни. Да и гармошка моя всегда была в почёте. Правда, мне тоже хотелось иногда потанцевать, размяться, но не мог, потому что играл на гармошке.
Жить мы стали в доме-общежитии в небольшой комнате, на четвёртом этаже: мама, я и баба Дуня. Это был дом № 62 по Советской улице.
У меня появились новые друзья-сокурсники: Геннадий Семёнов, Николай Крайнов, Дима Рекец и Анатолий Богоприимцев (Омега), и новые увлечения. Мы записались в морском клубе (был такой, его здание находилось ниже моста, почти напротив Троицкого собора) в секцию обучения на старшину шлюпки.
В свободное от занятий в техникуме время мы почти всегда были в морском клубе или на берегу, а чаще всего в шлюпке или в яле. Мы ходили на вёслах или под парусом, рассекая воды реки Великой сначала с инструктором, потом сами. Изучали теорию гребли, команды, морские термины, повороты под парусом: оверштаг, фордевинд и другое…
Но наряду с интересным изучением и весёлой практикой (греблей и хождением под парусом) были и трудовые будни, когда мы ремонтировали ялы. Отдирали старую шпаклёвку, зачищали и наносили новую. Но это всё скрашивалось во время очередных соревнований, когда мы выкладывались по полной, чтобы, хотя бы не прийти последними.
Были и продолжительные «походы» в верховья реки Великой и в её устье – в острова и даже с ночёвками и привалами.
И здесь на привалах моя гармошка была, как нельзя кстати. Мои друзья всегда заранее наказывали, чтобы я не забывал брать с собой в походы мою подругу - гармонь.
И, когда после походного ужина, все присаживались у костра и над речным простором звучало: «Споёмте друзья, ведь завтра в поход Уйдём в предрассветный туман…», я снова вспоминал свою Волгу, своё детство, в которое уже было не вернуться никогда.
Но вот перед новым годом в техникуме появился Юрий Разумов. Молодой энергичный лысеющий жизнерадостный и симпатичный человек стал заниматься художественной самодеятельностью и организацией новогоднего праздничного концерта.
Он хорошо играл на аккордеоне и аккомпанировал вокальной группе и солистам. Узнав, что у меня имеются музыкальные способности, он пригласил меня на собеседование. После прослушивания он сказал:
- Я знаю, что ты играешь на гармошке, но и голос у тебя есть, и петь мы с тобой будем.
И он дал для исполнения мне песню, автора которой я не помню, да и не знал, и скорее всего это была песня сочинённая им самим. Это была лирическая нежная песенка влюблённого в первый раз юноши. Там были такие слова.
Я, друзья, не певец, никогда им не был.
Нежных песен моих не слыхало небо.
А теперь я хожу всюду напевая:
Ах, любовь, ох любовь, вот она какая.
Ах, любовь, ох любовь, вот она какая!
Песня мне нравилась, и я успешно исполнил её на новогоднем вечере. Пришлось выступить с ней и в нескольких псковских школах, в тех, видимо, где «халтурил» Юрий Разумов.
Известность не замедлила себя ждать. Меня стали дразнить в техникуме незнакомые мне девчонки, да и парни. В столовой и в коридорах, в глаза и за спиной иногда слышалось издевательское:
- Ах, любовь, эх, любовь…
Вообще-то Юрий Разумов по профессии был педагог. Он обладал удивительной организаторской способностью, умел уговаривать и сплачивать. Недаром, через несколько лет, когда я уже окончил техникум, в 1962 году он стал первым директором Псковской общеобразовательной школы №17 и прослужил в ней 32 года.
Эти годы, годы моей юности, годы учёбы в техникуме были годами знакомства с удивительными людьми, связаны с удивительными открытиями – это время свершений, подъёма энтузиазма, связанного с первым полётом человека в космос.
Мы все были мечтателями, романтиками, пели прекрасные песни:
«Я верю, друзья, караваны ракет Помчат нас вперёд от звезды до звезды…», «И на Марсе будут яблони цвести», «Давай космонавт потихонечку трогай и песню в пути не забудь…» и другие.
Как-то ко мне подошёл мой техникумовский приятель, коллега по самодеятельности, Боря Столяров и сказал:
- Я знаю, ты же классику любишь?
- Да, люблю и собираю пластинки Шаляпина, Штоколова, Гмыри, Ивана Петрова, Козловского, Лемешева, да и оперную, и симфоническую музыку…
- Тогда тебе надо пойти со мной к «Ваське».
- А кто это?
- Ну, это Василий Иванович Яшнев, я тебя с ним познакомлю. Сейчас ему нужен хороший баритон. Он тебе всё объяснит.
И он отвёл меня на Плехановский посад в дом №15. В этом частном деревянном домике и жил Василий Иванович Яшнев.
В 1945 году после Ленинграда он поселился сначала на улице Советской, а в 1948 году купил этот домик, где и жил со своей экономкой, женщиной лет пятидесяти, полной, грубоватой, работящей, которая вела всё хозяйство, включая небольшой огород, и ухаживала за престарелым хозяином, которому было уже под 80 лет.
Первое впечатление при посещении этого жилища – это была страшная теснота.
Пианино занимало почти половину маленького зала.
Вторую половину занимал огромный стол, заваленный нотами и почтовыми конвертами и пакетами.
Среди почтовых пакетов преобладали отправления из-за рубежа. Была переписка из Испании, Германии, Франции и США.
Вдоль одной стены были от пола до потолка стеллажи с книгами.
Несмотря на солидный возраст, Василий Иванович был подвижным, бодрым и разговорчивым человеком.
Он заставил меня пропеть какую-то длинную фразу на одной ноте. Потом попробовал мой голос в гамме.
Затем попросил меня что-то спеть. После этого он сказал:
- Надо попробовать тебя в партии старого цыгана, должно получиться. Мы сейчас готовим к постановке оперу «Алеко».
Для Алеко и Земфиры голоса есть, а вот для старого цыгана?… Боюсь Адамсона заберут в армию, а Переседов - уже в армии, и останемся мы без голоса. Будем тебя готовить. Согласен?
- Да, но как мне состариться?
- Ничего, мы тебе приклеим бороду. Но тебе придётся попеть в хоре у Марии Наумовой при Доме народного творчества. Это академический хор, на базе которого мы ставим свои оперы. Уже были постановки «Евгения Онегина», «Наталки Полтавки», теперь вот готовим «Алеко», а в будущем хотим поставить «Кармен»…
Как я понял, Яшнев был художественным руководителем всех оперных постановок на псковской театральной сцене.
Ещё в 1953 году он создал в Пскове самодеятельный оперный коллектив при Доме народного творчества.
Он занимался с солистами, и помогали ему в этом опытные пианисты-аккомпаниаторы – брат и сестра Шелковы: Боря и Галя. Два раза в неделю я приходил к Яшневу разучивать партию старого цыгана, а также ходил в приказные палаты псковского кремля, где проходили репетиции академического хора.
Я помню, как в феврале 1959 года псковская и российская общественность отмечала 60-летие музыкальной деятельности и 80-летие со дня рождения Яшнева.
Помню этот торжественный зал на втором этаже дома профсоюзов на Советской улице. Приехали поздравить Василия Ивановича и его многочисленные ученики из Москвы и Ленинграда.
Среди них был давнишний хороший друг Яшнева - профессор Борис Львович Вольман, который в 1961 году издал книгу «Гитара в России». (Издательство «Музгиз». Ленинград). Вот что он пишет в ней о В.И. Яшневе.
«Сын крестьянина, приехавшего на заработки из Архангельской губернии в Петербург, он в детские годы обнаружил незаурядные музыкальные способности. Однако музыкальное образование ему удалось получить не сразу.
На юношу, скромно работавшего счетоводом в Управлении Балтийской железной дороги, обратил внимание профессор Петербургской консерватории Н.А. Соколов, и при его содействии Яшневу удалось поступить в консерваторию.
Обучаясь у таких выдающихся музыкантов, как Н.А. Римский-Корсаков, Н.А. Соколов, И.И. Витоль, и А.К. Глазунов, Яшнев приобрёл солидную музыкально-теоретическую подготовку и в 1913 году окончил Петербургскую консерваторию как композитор.
По окончании консерватории он, занимаясь творческой работой (оперы «Тяжёлые времена», «Урок пения», симфоническая поэма «От пяти до семи вечера», фортепьянные пьесы, романсы, хоры), одновременно вёл музыкально-педагогическую и административную работу в Общедоступных музыкальных классах Педагогического музея, Музыкальном институте, Академической капелле.
Заниматься игрой на гитаре он начал только в 1926 году, толчком к чему послужили концерты Андреса Сеговия (Знаменитый испанский гитарист - В.М.)
Художественно ценный репертуар и безукоризненное его исполнение этим выдающимся виртуозом поразили Яшнева, открыв для него новые музыкальные перспективы. Под руководством П.И. Исакова он освоил основы гитарной игры и стал усиленно работать над техникой исполнения
С 1930 года началась собственно педагогическая деятельность Яшнева как гитариста-профессионала.
Работая в третьем ленинградском Музыкальном техникуме и, в дальнейшем, во Дворце пионеров имени А.А. Жданова, он обратил особое внимание на организацию и методику занятий по игре на гитаре с детьми. Вскоре им были опубликованы два гитарных сборника с методическими указаниями, предназначавшиеся для дворцов пионеров и детских музыкальных школ. (Музгиз. 1932).
Результатом его успешной работы с малолетними гитаристами явилось получение учеником Яшнева Е. Большаковым первой премии на конкурсе юных дарований в Ленинграде в 1934 году.
Когда в 1936 году А. Сеговия вновь приехал в Советский Союз, то Яшнев, воспользовавшись его пребыванием в Ленинграде, брал у него уроки, усвоив его школу и усовершенствовав собственную игру.
В 1939 году на Всесоюзном смотре исполнителей на народных инструментах, происходившем в Москве, уже целая группа учеников Яшнева выделилась художественностью исполнения и прекрасной выучкой. 11-летний ученик Яшнева В. Белильников получил премию, а его воспитанники Е. Успенская, Б. Павлов – похвальные отзывы.
По окончании Великой Отечественной войны Яшнев уже не вернулся в Ленинград. Он поселился в Пскове, где ведёт музыкально-педагогическую работу в Педагогическом училище, музыкальной школе и самодеятельности.
Занимавшийся у него ещё в довоенное время гитарист Л. Андронов становится лауреатом Всесоюзного и Всемирного конкурса гитаристов во время 6-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов,
Л. Седлецкая – лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады.
Выйдя на пенсию, Яшнев и по сей день не прекращает своей музыкально-общественной и творческой работы. В 1959 году вышли в свет «30 пьес для шестиструнной гитары», в обработке Яшнева, в 1960 году – сборник испанских песен.
В.И. Яшнев – убеждённый и горячий сторонник шестиструнной гитары. Если как гитарист-исполнитель он и не обладает тем опытом, какой имели П.С. Агафошин и П.И. Исаков то высокая музыкальная культура отличает его педагогическую работу, ярко проявляясь в игре учеников.
В 1940 году академик Б.В. Асафьев дал следующий отзыв о Яшневе: «Считаю деятельность Василия Ивановича Яшнева как педагога-гитариста образцовой как в отношении метода, строгой художественной дисциплины, так и по сказавшимся блестящим результатам, обнаружившимся особенно на выступлении учеников В.И. Яшнева на смотре в сентябре 1939 года.
Я лично слышал несколько гитаристов из числа его питомцев и должен отметить их высокий музыкальный уровень, вкус и блестящую технику».
Немного ниже Борис Вольман пишет об академике Асафьеве: «Академик Борис Владимирович Асафьев (1884 -1949) принадлежал к числу тех высокообразованных музыкантов, чья научная деятельность была неразрывно связана с живой творческой практикой.
Автор выдающихся музыкально-теоретических и исторических трудов, он был талантливым композитором, балеты которого по сие время пользуются заслуженным успехом в СССР и за рубежом.
Однако приобретшая широкую популярность балетная музыка Асафьева – лишь часть его большого творческого наследия.
Асафьев сочинял и произведения различных жанров и для различных инструментов. Недостаток проявляемого иногда к ним внимания в значительной мере объясняется тем, что авторитет Асафьева-учёного часто заслоняет имя Асафьева-композитора. Между тем в созданных им произведениях можно найти много страниц по-настоящему хорошей музыки.
К числу таких произведений следует отнести и гитарные пьесы Асафьева. Как чуткий художник, откликавшийся на запросы современности, он проявил особый интерес к гитаре в конце 30-х годов, намереваясь даже написать книгу о гитарном искусстве.
Летом 1939 года Асафьев жил на даче близ Ленинграда, в Луге. Находясь там, он часто бывал у В.И. Яшнева. Наблюдая за игрой гитаристов, вслушиваясь в звучание гитары, и консультируясь с Яшневым по поводу технических приёмов игры на шестиструнной гитаре, Асафьев сочинил 24 небольших прелюдии.
А убедившись путём практической проверки, на игре обучавшихся у Яшнева гитаристов в успехе своего опыта, Асафьев приступил к сочинению концерта для гитары с оркестром, клавир которого им был создан в рекордно короткий срок (с 10 по 13 сентября 1939г.).
Через некоторое время гитарный концерт был инструментован и
весной 1941 года исполнен в одной из передач Ленинградского радио.
Концерт исполнялся учеником Яшнева гитаристом В.П. Кузнецовым, оркестром дирижировал Н.С. Рабинович.
Это было единственное исполнение концерта, так как вскоре началась Великая Отечественная война и первый исполнитель концерта, вступив в ряды Советской Армии, уже не вернулся к гитарному исполнительству.
Концерт Асафьева для шестиструнной гитары с сопровождением струнного квинтета, кларнета и литавр – первое крупное и значительное по содержанию произведение советского композитора для гитары».
Работа над оперой «Алеко» Сергея Рахманинова шла своим чередом и это, надо сказать, совсем не мешало моим занятиям в техникуме. Наоборот, на душе был какой-то подъём юношеского максимализма и надежд.
Яшнев занимался с солистами в своём уютном, тесном жилище. Мария Наумова в приказных палатах разучивала хоры, симфонический оркестр разучивал оркестровые партии, с танцевальной группой работала балетмейстер Залугская.
И вот настало время, когда пришёл режиссёр театра Истомин-Костровский и сказал, что теперь все репетиции будут проходить совместно: с хором, с оркестром, с танцевальной группой и с солистами.
А вскоре настал и день премьеры. Казалось, что весь мир замер в ожидании этого события.
На сцене псковского драматического театра, за кулисами было многолюдно и шумно от участников.
Оркестр уже сидит в оркестровой яме.
В зале полно народу.
Сердце так стучит, что, кажется, скоро выскочит из груди.
Каждый из хористов, танцоров и солистов занял своё место на сцене: кто на телеге, кто рядом, кто у шатра, кто, стоя, кто сидя. Я уселся на пень, стоящий в центре. Приклеенная борода и усы мешали мне открывать рот, и я чувствовал, что покрываюсь испариной под париком на голове.
Но вот открывается занавес.
На сцене возникает рабочая суета. Цыгане медленно перемещаются, готовят на кострах еду и вот уже звучит их песня:
Как вольность, весел наш ночлег
И мирный сон под небесами,
Между колёсами телег,
Полузавешанных коврами.
Для нас везде всегда дорога…
Уже кончается их песня и надо начинать, но где, же этот короткий аккорд? Ах, вот он. И я запел:
Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Вдруг оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.
Все взоры цыган обращены ко мне, и они просят, чтобы я продолжал:
Поведай, старик, поведай старик
Перед сном нам сказку о славном былом.
И, удивительное дело, я ощутил, что волнения, того, которое было уже нет, а есть уверенность и желание быть старым цыганом:
И наши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
Ах, быстро молодость моя
Звездой падучею мелькнула!
Но ты, пора любви, минула,
Ещё быстрей: только год
Меня любила Мариула.
Однажды близ кагульских вод
Мы чуждый табор повстречали,
Цыгане те свои шатры разбив,
Близ наших, у горы,
Две ночи вместе ночевали.
Они ушли на третью ночь, -
И, бросив маленькую дочь,
Ушла за ними Мариула.
Я мирно спал; заря блеснула;
Проснулся я, - подруги нет!
Ищу, зову – пропал и след.
Тоскуя, плакала Земфира,
И я заплакал!.. С этих пор
Постыли мне все девы мира,
Для них навек угас мой взор.
Дальнейшее действие оперы было уже мне не страшным. Я двигался и пел вместе с хором, и был начеку, чтобы в самом конце не пропустить свою реплику:
Мы дики, нет у нас законов,
Мы не терзаем, не казним,
Не нужно крови нам и стонов,
Но жить с убийцей не хотим.
Постановка «Алеко» Сергея Рахманинова была ярким событием в культурной жизни нашего города. На премьеру приезжал и Борис Львович Вольман и порадовался успеху всего творческого коллектива.
Все поздравляли Яшнева с заслуженной удачей и победой, проделанной огромной творческой кропотливой и напряжённой работой.
Боевое крещение для меня прошло успешно, и окрылённый удачей я пребывал в радужном настроении. Было три постановки «Алеко», после чего жизнь потекла в привычном русле.
Василий Иванович занимался с солистами, для проведения концертов в областной библиотеке. Мы разучивали романсы, и арии из опер и часто выступали под фортепьянный аккомпанемент Бориса или Гали Шелковых.
У нас была тесная дружба с Лидией Даниловной Хомутинниковой – заведующей музыкально-нотного абонемента, при котором создался своеобразный актив из Яшневских питомцев. В него входили я, Столяров, Яроцкий, Филиппов и другие, фамилии девушек я не помню.
Вот репертуар произведений для исполнения, который Яшнев разучивал со мной: «Благословляю вас леса» Чайковского, «Сомнение» и «Попутная песня» Глинки, «Воротился ночью мельник» Даргомыжского, «Блоха» Мусоргского, «Он был титулярный советник» и «Ночной зефир» Даргомыжского, «Эпиталама» Рубинштейна, «Вакхическая песня» Глазунова, «Песня варяжского гостя» из оперы «Садко» Римского-Корсакова, ария Кутузова из оперы Прокофьева «Война и мир» и другие. В репертуаре были и народные песни: «Ах, ты ноченька», «Вдоль по Питерской», «Прощай радость»….
А прекрасные стихи А.Пушкина, А.Толстого и других русских поэтов, на которые были написаны романсы и песни возвышали душу и, вместе с музыкой, создавали в ней гармонию и покой.
Я слышал, что знаменитый Конфуций, живший в Китае ещё до новой эры, обучал своих учеников посредством музыки и поэзии. Тогда Василия Яшнева можно считать прямым сторонником и продолжателем метода Конфуция.
И все кому Яшнев привил «музыкальный» вирус впоследствии, так или иначе, связали свою жизнь с музыкой, с искусством.
Забегая вперёд скажу, что Геннадий Переседов окончил консерваторию по классу вокала и по сей день работает преподавателем в псковском музыкальном училище.
Борис Столяров окончил Тверское музыкальное училище и после окончания Петербургской академии художеств работает в Русском музее.
Адамсон много лет был солистом Ансамбля песни и пляски Ленинградского военного округа.
Я окончил псковское музыкальное училище по классу «хоровое дирижирование», был руководителем хорового коллектива завода «Выдвиженец», и других, играл в заводском оркестре и пел.
Подходили к концу годы моей учёбы в техникуме. Я продолжал занятия вокалом у Яшнева и не прекращал петь в академическом хоре у Марии Наумовой. Мне нравилось звучание академического хорового многоголосья, капельное пение и я уже подумывал о поступлении в музыкальное училище «на дирижёра».
Василий Иванович настаивал на том, чтобы я поступал в консерваторию на вокальное отделение.
И вот В1961 году, после окончания техникума, я поехал в Москву. Конкурс у вокалистов был огромный, почти 300 человек на место.
Чтобы поступить, надо было пройти прослушивание и три тура испытаний. Прослушивание я прошёл легко и концертмейстер даже похвалил меня, сказав, что у меня есть шансы:
- Чувствуется, что голос у вас поставлен, наверно вы занимались вокалом?
- Да, у меня был педагог и кое-какой опыт.
После прослушивания - в консерватории стало свободнее, потому что отсеялось больше половины участников. На первом туре я пел романс «Сомнение» Глинки и выдержал испытание, перейдя на второй тур.
Отсеялось ещё больше участников. На втором туре я спел «Благословляю вас леса» Чайковского и меня пропустили на третий тур, к которому было допущено всего человек двадцать. Я чувствовал себя уверенно, потому что исполнял те вещи, которые выучил с Василием Ивановичем. Мне бы и нужно было идти тем же путём и я бы, без всякого сомнения, поступил. Но есть на земле совершенно необъяснимые вещи, которые не поддаются никакой логике, когда в конце можно только разводить руками и пожимать плечами, и говорить:
- Наверно, не судьба…
На третьем туре я сделал заявку петь арию мельника из оперы Даргомыжского «Русалка». Мне очень нравилась эта вещь. С Яшневым мы уже начинали её разучивать. Я сотни раз слышал её в исполнении Фёдора Шаляпина, знал наизусть, но, ни разу не исполнял её в концерте.
И вот я стою на сцене перед высоким консерваторским жюри. И уже звучит фортепианное вступление…. Но что это? Вступление прозвучало, а я даже не успел вступить.
Наступила зловещая тишина, после которой я просто развернулся и ушёл со сцены.
Но время шло. Яшнева стало подводить здоровье. Он всё чаще не посещал наши выступления в областной библиотеке, которые всё также тщательно готовил у себя дома. Он с увлечением говорил о предстоящих репетициях «Кармен».
- Вот подождите, я немного подлечусь, и сразу возьмёмся за оперу. Но Скрябин говорит, что надо полежать в больнице. (Лев Николаевич Скрябин – главный уролог областной больницы – В.М.)
Композиторская деятельность Яшнева не прекращалась никогда. В театре в спектаклях звучала его музыка. Он занимался обработкой и переложением для гитары музыки народных песен и произведений русских композиторов.
Уже в конце своей жизни он работал над пособием «Первые шаги гитариста: Школа-самоучитель игры на шестиструнной гитаре». Эту работу он не докончил. Она была завершена его другом Борисом Вольманом.
Я пришёл к Василию Ивановичу в больницу. Ему сделали только что операцию и никого не впускали в палату. Когда ему сказали про меня, он попросил подождать, дескать, сейчас напишет записку. И вот через некоторое время сестра приносит две записки: одну мне, другую Вольману.
Я читаю первую:
«Дорогой Валерий, спасибо, что пришёл. Я всегда любил пирожки, которые пекла твоя мама. Низкий ей поклон и доброе здоровье на долгие годы. Операцию я перенёс нормально и думаю, не теряя времени, сделать вторую. Зато выйду отсюда молодым, избавлюсь от всех болячек. За тебя я не переживаю, верю, потому что у тебя есть голова на плечах. Прошу тебя: отошли это письмо Б. Л. Вольману по его адресу: Ленинград, С-130, Суворовский пр. 30, кв. 63».
Читаю вторую:
«Дорогой друг, Борис Львович! Письмо информационное ваше я получил. Поправлюсь, отвечу. Операцию перенёс легко (удаление предстательной железы). Но процедуры после операции извели меня. Предстоит вторая операция, о которой думаю с тревогой (грыжа). Привет Вашей всей семье. Василий Яшнев».
Это были последние весточки от Яшнева, который скончался в больнице 20 февраля 1962 года. Ему было 83 года. Похоронили его на Мироносецком кладбище в Пскове.
Несколько слов хочу сказать об индустриальном техникуме, который я окончил в 1961 году. Годы учёбы в нём были самыми романтическими годами жизни. Молодость, ощущение бесконечности жизни, пора мечтаний и надежд, полёт Юрия Гагарина – всё это вселяло в душу уверенность, любовь к отечеству, к родной природе, гордость за свою страну и свой народ. Да, мы были патриотами, даже не сознавая до конца значения этого слова. Мы любили свою страну и знали, что лучшей доли, чем наша, русская, нет. Всё было именно так – просто и ясно. Основой жизни, смыслом жизни был труд, созидание. Работали заводы и фабрики, строились новые города, поднималась целина, осваивался космос.
И песни-то пели: "Нам нет преград Ни в море, ни на суше", «Стоят дворцы, стоят вокзалы и заводские корпуса, могу назвать вам адреса», «Забота у нас такая, забота наша простая – жила бы страна родная и нету других забот», «Едут новосёлы по земле целинной», «Комсомольцы добровольцы, надо верить и жить беззаветно, видеть солнце порой предрассветной - только так можно счастье найти», «Поле, русское поле – я твой тонкий колосок», «Я смогу, я всё на свете смогу, если ты со мною страна! Я смогу держать в ладонях солнце!», «Легко на сердце от песни весёлой…».
По радио звучали народные песни, песни советских композиторов, русская и зарубежная классика, любимые певцы и какие: Шаляпин, Штоколов, Гмыря, Лемешев, Козловский, Иван Петров, Утёсов, Бернес, Шульженко, Русланова, Трошин…
Ныне всё забыто. На «главном проекте, первого канала» «Голос» - редко услышишь песню на русском языке.
Когда у меня пропала гармошка, и я пришёл в магазин купить новую, - в музыкальном отделе были одни гитары и усилители.
- Скажите, где мы живём, в России или в Америке?
- В России.
- Тогда куда подевались гармошки, ведь тульская фабрика ещё работает.
- А их уже никто не берёт…
- ????????
- А мне нужна.
Я вспоминаю один разговор, который произошёл гораздо позднее, в 1963 году, когда мы были на дружеской встрече с работниками фарфоровой фабрики в городе Мэйсене, в ГДР.
Немцы удивлялись нашей нерасторопности и говорили, почему мы не наладим производство того, что мы хорошо делаем и что является, как бы символом России, например гармошки, балалайки, валенки…
- Мы бы с удовольствием покупали это, ведь покупаем мы ваши матрёшки, ваш лён и все довольны.
Но я, кажется, отвлёкся от той темы, которую хотел затронуть – поведать о моём техникуме, а рассказал о том времени. Ну что ж время всегда неумолимо движется вперёд и в этом оно неизменно.
Меняется сама жизнь: как в лучшую, так и в худшую сторону. Что-то появляется хорошее новое – прекрасно. Но то, что было хорошим в прошлом, что являлось ценностью и достоянием, на чём были воспитаны целые поколения от Пушкина до Рубцова, нашу культуру, искусство, историю, мы не должны забывать никогда.
А если забыли, надо срочно вспоминать и восстанавливать, а не пресмыкаться перед западом, которому мы и интересны только своей культурой, искусством и историей. Без прошлого, будущее России туманно.
Да, время было интересное, трудовое. К учёбе я относился серьёзно – готовился получить свою первую специальность, которую уже любил.
Техникум наш стоит на берегу реки Великой, в живописном месте на Завеличье. Красивое просторное здание, в котором до революции было духовное училище, спокойно отражается в медленных водах реки. Идя утром на лекции, всегда пройдёшь по набережной, встретишься взглядом с великолепным водным простором и, получив заряд бодрости и оптимизма, с хорошим настроением приступишь к занятиям.
Когда техникум праздновал своё пятидесятилетие, меня попросили написать стихи о нём, которые я и прочёл со сцены, на коей не стоял полвека:
Мой техникум
Псковскому индустриальному
Мой техникум, мой светлый храм науки!
Мы встретились, настал желанный миг:
Я с трепетом протягиваю руки
И кланяюсь, как вечный ученик.
Всё тот же ты: седой и многоликий,
Хранящий откровения веков,
Стоишь на берегу реки Великой
И украшаешь мой любимый Псков.
Есть тысячи путей у человека:
Куда ведут – порой не разобрать.
Не думал я, что вновь через полвека,
На этой сцене буду я стоять.
Не думал, что увижу эти лица,
Не ждал подарка, данного судьбой,
Не знал, что эта встреча состоится…
Хотя душой - всё время был с тобой.
Душа моя, пройдя твои чертоги,
Запела благородней и светлей.
И, если в мире есть земные Боги,
Они – чета твоих учителей.
Я помню их в порыве вдохновенном, -
Служителей учебников и муз…
И пусть живёт во времени нетленном
Мой самый первый, самый светлый «вуз»!
Ещё до окончания учёбы, я и мои однокурсники получили повестки в военкомат. И вот, выбрав день, мы отправились проходить допризывную комиссию втроём: Дима Рекец, Женя Самойлов и я.
Дима комиссию прошёл, а Женя и я (мы носили очки) «застряли» у глазного врача и нас забраковали, по зрению, «выдав по белому билету».
После окончания техникума, с 1 августа 1961 года, я стал работать по направлению в конструкторском бюро Псковского областного управления местной промышленности на улице Советской в должности старшего техника конструкторской группы с окладом 60 рублей. Через пятнадцать месяцев был переведён на должность инженера-конструктора с окладом 90 рублей.
Работу свою я любил, я сам её выбирал, любил чертить, у меня была прекрасная графика. Мне нравилось проектировать, создавать что-то новое. Я ездил в командировки по области, летал в Сланцы Ленинградской области, побывал в Невеле, в Себеже в Гдове.
Вопросы были разные: по модернизации пивзаводов, замена устаревшей техники, создание новой, например, спроектировал станок для обкатки клюквы в сахарной пудре…
Мне нравилась обстановка в коллективе и все работники, исключая начальника В.Т. Корнилова, который, как мне казалось, взъелся на меня после одного случая.
Осенью мы были отправлены на сельскохозяйственные работы в Лядский район. Место прекрасное, но глухое, заброшенное. В чистейшем ручье было много раков и мы, не без помощи местных жителей, научились их ловить.
Но случилось так, что я колол дрова и по неосторожности (соскочил топор) рубанул себе по ноге, разрубив сапог и большой палец. Конечно, ногу обработали и забинтовали. Но в деревне не было медпункта, а наш «старшой» Юрий Кустов настаивал, что нужно сделать укол от столбняка. И утром отправил меня попутным грузовиком в Псков.
Так жалко было расставаться с ребятами, раками и природой. В Пскове я, конечно, поковылял в травмпункт, оформил больничный, а на работу вышел даже раньше, чем приехали наши «колхозники». Но всё равно попал в немилость к Корнилову, который иногда не отпускал меня на выступления (даже на декаду в Москву) или отпускал со скрипом (всегда требовал соответствующую бумажку).
Остальные все были люди весёлые, работящие и дружелюбные. Но из всего коллектива сейчас я могу вспомнить только несколько фамилий.
Это Щукина Люда и Наумова Люда, которые учились со мной в одной группе №26 в техникуме, и пришли сюда работать, как и я по направлению. Обе девочки на редкость серьёзные, особенно Щукина, работящие и ответственные. Наумова вдобавок была смуглолицей и черноволосой красавицей.
Это Фёдор Павлович Филиппов заместитель начальника, умный, культурный и очень эрудированный во всех отношениях человек, цитировавший классиков и всего «Евгения Онегина» наизусть. Особенно это чувствовалось, когда мы выезжали осенью в колхоз «на картошку» или «на лён». Тогда Фёдор Павлович заменял нам радио.
Это Виктор Смирнов, художник, редкостный жизнелюбивый оптимист, не устававший мне напоминать о том, чтобы я не забывал быть патриотом, не забывал любить свою землю, Родину, природу, свой народ. При этом он любил рассказывать, как приезжал к матери в деревню, где у него всё было сделано своими руками: и дом, и стол, и лавки, и кадушки:
- И вот, как зачерпнёшь, деревянным ковшом ключевой водицы из кадушки и выпьешь залпом, а на дне – таракан…. Хорошо то, как! И ведь хорошо-то именно потому, что ты всё это любишь и дом, и воду, и этого таракана…
Помню Юрия Николаевича Кустова руководителя группы механиков – умного, вдумчивого, курчавого симпатягу, любившего русскую песню, частушку и шутку.
Помню и знаю, до сих пор Сталину Васильевну Гусеву, работавшую инженером технологом, потому, что она с дочкой Женей, которая пишет стихи, регулярно посещают Писательскую гостиную в филиале Городского культурного центра на Рижском пр. 64. На работе мы сидели в разных комнатах за тонкой перегородкой, и она мне часто, с лукавой улыбкой, говорила:
- Валерий, ты опять пел, когда работал, а мы думали, что это по радио вещали…
Картинка В. Мухина