... Она больше не стеснялась его, не стыдилась ни своей, ни его наготы, как в их первые дни. Прижимаясь к нему всем телом, она чувствовала его каждой клеточкой, наслаждалась его близостью, видела, как он любуется ею, как смотрит, лаская, как зарывается лицом в ее волосы, как нежно гладит, дотрагиваясь до ее тела взглядом, руками, губами. От этого взгляда, от этих рук, от этих губ стало жарко. Да… Как это было у Гёте? Как молила Маргарита Фауста:
...Нельзя ли без боязни
побыть часочек мне с тобой грудь с грудью и душа с душой?
Жар вдруг полыхнул по щекам, обжег глаза — и их глаза стали еще ярче от любви, от нахлынувшей нежности, от страсти, от подступившего вдруг острого желания принадлежать друг другу, стать единым целым.
Она сбросила одеяло и, глядя ему прямо в глаза, прошептала:
— Иди ко мне…
Он не мог оторвать от нее глаз.
И смеялась любовь, и пела, и улыбками расцветала,
И цветы вам дарила, и в венки поцелуи вплетала…
Вдруг, вспомнив что-то, она спохватилась:
— А... Серый не вернется, нет? — только и успела она прошептать еле слышно ему в самое ухо.
— Точно не вернется, не бойся… — ответил он тоже тихо, но очень уверенно.
«Ах, вот как! Все понятно…»
Что же он мог? Только одно. Это он и сделал.
…Они открывали друг друга — заново, снова и снова. И страх отступил, он не стоял между ними. Она больше ничего не боялась.
«Разве так бывает», — подумалось ей.
— Моя хорошая… моя любимая… маленькая моя… — прерывисто шептал он, не отрывая от нее взгляда, а глаза его вдруг потемнели — такими огромными стали зрачки.
Как-то незаметно, вдруг, сразу он погрузился в ее плоть и, очутившись в ней, то резко, почти грубо поднимаясь и сразу опускаясь, то нежно сливаясь с ней, то быстро, то очень-очень медленно, трепеща от напряжения страсти, нежности, любви задвигался там в такт словам. Он то почти выходил из нее, то входил снова и снова, глубоко-глубоко. Потеряв всякое представление о времени, забыв о прошлом, настоящем и о глухо угрожающем бедой будущем, не помня себя, в каком-то сумасшедшем, отчаянном и одновременно невыразимо нежном экстазе они раскачивались на теплых, почти горячих волнах одичавшего, исступленного, испепеляющего счастья!.. И снова, и снова, и снова впадали они друг в друга, и снова, и снова растворялись друг в друге…
А затем, слившись в единое целое, уплыли опять через темную страстную Воронку в бесконечность.
Багровым пожаром осветилась комната — пожаром страсти на закате, молча смотревшем в окно. А по комнате летали в танце, живя своей отдельной жизнью, надрывные стоны скрипки, страстные вздохи виолончели, фривольное позвякивание колокольчиков, утробный рев трубы. Взрывалась, гремела, громыхала бубном и барабаном Вальпургиева ночь страсти.
— Мы же с тобой оба хотим этого... Ты же знаешь, да? Мы же ведь уже не сможем друг без друга... Я так люблю тебя… Хочу тебя… всегда, постоянно… все время! И ты тоже хочешь этого, я точно знаю. Как же ты хороша! Ты и сама даже не знаешь… — А в ушах ее пела песнь торжествующей любви, и плыли по раскаленной комнате, пылающему потолку, огненному небу восторженные слова Гёте:
О, отдайся мне, будь моей вполне …
Темп их движения друг в друге то убыстрялся, то почти замирал, как в нежном, но страстном танце.
— Это так хорошо… как никогда… Все будет хорошо, конечно… лапонька ты моя, конечно… ведь я так тебя люблю! Люблю тебя по-страшному. И я знаю — ты меня тоже… Не могу без тебя, не оставлю тебя… ни за что!.. Ты моя жена… Хочу теперь так… моя хорошая… вот так, хорошо тебе?.. да?.. — страстно шептал он. — А так?.. Еще… еще… еще… Так, милая, вот так… А еще вот так… Пожалуйста, да… да! А теперь давай немножко побыстрее... быстрее!.. быстрее! Да-а, вот… Во-от так… О-о-о! Тебе хорошо, моя лапонька? Ну, скажи, я же знаю, я же чувствую… Да? Как же я чувствую тебя, Цветочек мой… Люблю тебя — всю-всю, каждую клеточку, до последней капельки, до самого донышка... А ты?.. А теперь давай уже вместе… Ты уже хочешь… да? Сейчас? Да, дааа... ммм... ааа!!!
Весь мир понесся вскачь, потом страстно изогнулся луком, пронзая стрелами наслаждения, полетел ввысь, ввысь! Весь мир сладостно задрожал. Весь мир счастливо застонал… закричал. Весь мир содрогался, захлебывался, пропадал в нахлынувших бесконечных волнах уносящих в беспамятство конвульсий. А звуки музыки нарастали тем сильнее, чем сильнее полыхала страсть, и отливали багрово-красным сиянием. И алые брызги этой музыки летели во все стороны и хохотали от счастья.
Голова кружилась, плыла, а они летели, они падали, падали, туда, в глубину задыхающейся от страсти полыхающей Воронки, а дна все не было — бездонной была Воронка.
© Лана Аллина
Отрывок из моей "Воронки бесконечности"
Фотография по адресу: