***

Елена Процевская
                Найти и…
        О старой Ошкурихе слава шла чуть ли не по всей губернии. А уж в родном уезде о ней во всех волостях знали. И не зря — ведь старуха была сильной знахаркой. Помимо различных шепотков бабка обладала каким-то особенным чутьем на всякие травы и корешки. Знала, от какой хвори что нужно заваривать и пить, или растираться. Травничеством она помогала многим, а вот знахарством не всем. Пьяниц вот лечила с особым удовольствием, бабам одиноким помогала найти мужа. А лихих людей, душегубов, которые изредка, ночной порой, приезжали в ее хатку за различными оберегами да заговорами об удаче, даже на порог не пускала. Ленивых крестьян тоже не жаловала, но пуще всего не терпела девок, которые не уберегли себя и дите хотели вытравить. Одну такую даже хворостиной прогнала. Сама же Ошкуриха была бобылкой, говорила, что или семья, или знахарство, а вместе если, то никакого толку не будет. Но и одна она довольно ловко управлялась: и хатку каждый год сама белила, копала свой небольшой огород, да и в курятничке у нее было все в порядке. Остальные продукты ей приносили благодарные жители.
Пришла настоящая весна. Ошкуриха уже приготовила свои туески из разной коры для сбора первых трав. В последнюю ночь апреля знахарка, прошептав обережный заговор, направилась в лес. Некоторые травы нужно было собирать ночью, чтобы их сила не ушла с первыми солнечными лучами. Потихоньку туески наполнялись нужными корешками и листочками, небо с востока уже немного светлело, потянуло утренней свежестью, и Ошкуриха решила, что пора домой. Вдруг она услышала странный звук, то ли стон, то ли плач. Старуха пошла на звук и увидела под деревом какой-то ворох тряпок. Она уже догадывалась о своей находке. Предчувствия не обманули — в ворохе тряпок лежал младенец, мальчик, и судя по всему, всего нескольких часов от роду.
«Куда ж тебя девать, маленький? Нешто с собой взять?» - подумала женщина. Она не была особо жалостливой, но тут как что-то кольнуло в груди — может, материнский инстинкт, который никогда не покидает женской души. Как бы то ни было, но домой Ошкуриха возвратилась с мальчонкой. На все расспросы местных говорила одно: «Бог мне помощника послал». А уж когда соседи совсем надоели, грозно нахмурила брови, чем изрядно напугала приставучих кумушек. Кто ее знает, вдруг в гневе нашлет какую-нибудь хворь...
Семену (так нарекли мальчика при крещении) шел уже третий год. Ребенок походил на фарфоровую куколку: светлая кожа, румяные щеки, огромные, в пол-лица, черные глаза с длинными смоляными ресницами и пшеничного цвета кудрявые волосики. Малец редко улыбался, был не по-детски вдумчивым, повторял слова заговоров и молитв вслед за бабушкой. Ошкуриха не могла нарадоваться на своего внучка (так она звала его) и всячески поощряла любопытство крохи насчет знахарства и травничества.
Годы шли, Сеньке уже минуло десять, он уже вместе с бабушкой ходил в лес, знал некоторые шепотки, да еще иногда удивлял Ошкуриху. Например,  как-то обратился к ним егерь, у которого заболел пес. Ошкуриха сразу распознала хворобу, приготовила снадобье, но животное ни в какую не хотело его глотать. Псина скалила зубы, когда к ней кто-то приближался, и лаяла. Семен добавил анис в собачье лекарство, и собака в два счета вылакала налитое в миску зелье.
- Как ты до этого додумался?
- А не знаю, бабушка, вроде как кто подсказывает.
- Ох, не к добру такие подсказки.
- Почему не к добру, бабушка Липа (такое имя было у Ошкурихи)? Ведь добро сделал.
А еще удивлял Сеня тем, что никогда не болел. Единственный раз маялся он от застуды летом, когда его окрестили. Да и то правда — лето было жаркое, пока ребенка донесли до церкви, он вспотел, а вода в купели была холодной, вот и простыл маленько, но Ошкуриха быстро выходила паренька.
Прошло еще лет 7, Семен вырос, возмужал, но девушки побаивались кокетничать с ним — нелюдимый он был, неразговорчивый, неулыбчивый, хоть и красивый, просто девичья погибель.
Как-то Ошкуриха заприметила под кроватью Сени небольшой ларец. Открыв его, чуть не вскрикнула — в ларчике были вперемешку спутанные колтуны волос, кусочки ногтей, сушеные коровьи глаза, страшные мохнатые пауки, лягушки, пузырьки с кровью... Перебирая дрожащими пальцами эту чертовщину, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась — в дверях стоял приемыш и с нескрываемой злобой глядел на старуху.
- Ты почто мои вещи взяла, кто разрешал, а? - звенящим шепотом спросил парень.
Ошкуриха застыла от изумления – никогда Семен не позволял себе такой грубости. Секунду спустя, придя в себя, знахарка замахнулась на найденыша, но он так глянул на нее, что бабка испугалась.
- Сенюшка, ведь я тебя такому не учила.
- Я сам научился, поболе тебя теперь знаю.
- Кто ж тебя учил?
- Ты ж, бабушка Липа, сама знаешь, дак чего спрашиваешь...
- Вот теперь знаю, что ведьмака выкормила! Что ж теперь делать?
- Тебе, бабушка, уже ничего делать не нужно, - вдруг ласково прошептал парень и дотронулся до лба старухи. – Спи усни, бабушка, я тебе колыбельную спою.
Глаза Ошкурихи закрылись сами собой, и она как-то плавно улеглась на лавку. Парень же, схватив свой ларчик, выскользнул из хаты.
Ночью раздался крик «Пожар!», и все бросился тушить хатку Ошкурихи. Пламя бушевало, люди не справлялись с огнем. Но постепенно пожар стих, и взглядам предстала невообразимая мешанина из обломков, черепков, костей. Так и похоронили пепел, думая, что внук и бабушка успокоились навеки.
...
В небольшом городке уже которую неделю царило оживление — на центральной улице, в гостинице «Император» поселился молодой лекарь и предсказатель. Знатные богачи, а особенно женщины из таких семей, валом валили к Казимиру Чернову, так он записал себя в книге постояльцев. Молодой человек лет тридцати, высокий, черноглазый блондин, читал будущее по ладони, по гуще, по воску и свинцу. Также у него имелись разные средства для придания коже гладкости и белизны, щекам румянца, волосам — густоты, в общем, для продления молодости и красоты. Но больше всего поражало его лекарское умение: он изготовил какую-то микстуру и преподнес ее уже который год маявшейся желудком дочери купца Голенищева — девушка теперь спокойно ела блюда и пила напитки, от  которых раньше просто загибалась. А как быстро он вылечил больной зуб у самого городового! Буквально спустя полчаса, после того как Михаил Евпатьевич приложил какой-то неведомый камешек к своему коренному, боль спала. Брал за свои услуги парень недешево, поэтому простому люду на него можно было только глядеть. Молодой красавец очень быстро завоевал популярность у власть имущих небольшого городка. Каждая девушка ради его улыбки и обжигающего взгляда агатовых глаз была готова на многое, но он был любезен со всеми и ни с кем.
Вот уже больше двух месяцев Казимир обитал в городе. А меж тем наступил Рождественский пост. Дела у лекаря пошли немного хуже — в пост православным много чего запрещалось, в том числе и посещение таких сомнительных людей, коим являлся Чернов но тут он проявил милосердие и начал бесплатно лечить детей из бедняцких семей.
… Дарьюшка, восьмилетняя дочка сапожника Фрола, застудила себе ноги, боль скручивала маленькую девочку. Решили отвезти ребенка к Казимиру. Едва забрезжил рассвет, как Дарью, закутанную в многочисленные пуховые платки, на руках отнес сам сапожник.
- Помоги, батюшка, окажи милость, девчонка-то помощница — почитай, старшая в семье, работница. А я уж тебе завсегда обутки чинить буду, а хошь — сапоги такие стачаю, что век не сносишь... - молил Фрол юношу.
- Полно, мужичок! Помогу тебе, только болезную нужно у меня оставить — видно, не простым холодом ее заморозило, видно, кто-то поглядел не так. Денька через два приходи.
- А может, микстурки какой дашь, да и отпустишь? Все ж таки  не дело это — в пост к колдуну ходить...
- Как ты сказал?! Знаешь что, если тебе дочки не жалко, то забирай ее и уходи, только потом на меня не ссылайся, что, мол, не помог тебе! Я ведь лекарь, лучше тебя, лапотника, знаю, как людей лечить...
- Ну не сердись, барин, не подумавши сказал. Вот, Даренка, доктор тебя лечить будет, чтоб ты здоровая стала, так ты уж того, веди себя хорошо, не реви понапрасну. Он человек хороший, - с этими словами, отдав плачущую от боли девочку на руки Казимиру, Фрол ушел.
Казимир не обманул — через три дня Дарьюшка уже была дома. О боли в ножках девочка и не вспоминала, бегала, смеялась, веселые глазенки лучились счастьем и благодарностью. Фрол тоже сдержал обещание насчет сапог — Казимир с улыбкой принял добротную пару.
День за днем все приближалось Рождество. Тихо и скромно встретили Новый год, как-то не принято было буйно праздновать в пост. Вот и Сочельник — уже в небе зажглись первые звезды, таинственным светом озаряя искрящиеся сугробы, вот показался месяц... Дети останавливались возле каждого дома и колядовали — шумно, весело было на улицах.
Замерзшие после долгого пребывания на улице, ребятишки гурьбой всыпались в чью-то избу и принялись разглядывать и делить «добычу». Все галдели наперебой, и казалось, что детворы не полтора десятка, а целая сотня! Поэтому никто и не разглядел, да, скорее всего, просто не понял, что маленькая  Дарья — сапожникова дочка — как-то необычно молчалива. Придя домой, девочка не дожидаясь, когда родители придут из церкви, поспешила залезть на полати. Скоро тяжелый сон сморил бедного ребенка...
...Да, не всегда праздник — для всех. Прямо на Крещение Даренка умерла. Десять дней бедного ребенка одолевал тяжелый сон, она лишь вставала напиться воды и вновь клонила головку себе на грудь, засыпая буквально на ходу, а в последние дни уже и вовсе не вставала, и даже не говорила. Не помогали ни молитвы, ни заговоры, ни отвары — девочка тихо угасла, как тоненькая церковная свечка под порывом ледяного ветра... Мать, глядя на дочку, не могла сдержать рыданий, а отец все просил девочку: «Даренка, ты хоть слово скажи, что с тобой, может, обидела кого невзначай?» Но девочка молчала, лишь в последнюю ночь силилась что-то сказать, но не смогла... Или что-то помешало ей рассказать, что каждую святочную ночь ей снился Казимир, который был не таким красивым, а наоборот — лицо его было черным, словно закопченым, белоснежные зубы кривились в недоброй ухмылке, он стоял посреди своей комнатки, а вокруг него клубился какой-то желтый дым, стоял неприятный запах... Но страшнее лекаря был его гость, который сидел в углу... Даренка не видела его отчетливо, но слышала  замогильный голос, которым странный знакомый Казимира что-то приказывал лекарю. Но самое ужасное было то, что девочка так и не понимала до конца, снилось ли ей это, или наяву происходили такие жуткие дела...
Так и унесла она с собой эту тайну, в свою маленькую могилку. Одно радовало — сразу в рай отправится ее невинная душа, во всяком случае, батюшка Поликарп так сказал обессилевшей от плача Авдотье и потерянному Фролу.
  Но и горе — не для всех горе. Вот уже и Масленица на носу! Блины румяные, масло топленое, рыбка соленая, медовуха, сметана, у богатеев — икра черная да красная, вино заморское... Все хотят посытнее набить животы перед Великим постом! Особенно старались в доме купца Антона Полуянова.  Антон Силыч был благодетелем города — так о нем говорили и стар, и млад, и богач, и бедняк. Его фабрики, а также несколько магазинов, конезавод, мукомольня, приумножили в несколько сотен раз и без того немалое наследство. Полуянову было немногим за сорок, и хоть в глаза его называли не иначе как ангелом, за глаза частенько осуждали за какую-то особенную бесшабашность. Антон Силыч до сих пор был холост, ни в какую не хотел жениться, и даже, будучи еще тридцатилетним, чуть было не оскопил себя (по пьяной лавочке), да то ли нож попался тупой, то ли мысль озарила, что прервется на нем славный род Полуяновых. А затем последовал его длительный вояж по Европе, где купец посещал различные злачные места да тискался с Генриеттами да Эльзами, и вот только год назад он вернулся домой. Завел домашний театр, обрядил самых статных да красивых девок в заморские платья, обучил реверансам и брудершафтам — в общем, привольно жилось купцу Полуянову! Да, спальню свою украсил портретом — прекрасное женское лицо как-то лукаво и вместе с тем горделиво усмехалось с полотна. Настолько живой была улыбка, что казалось, что если засмеется таинственная незнакомка, то смех ее серебряным колокольчиком разнесется по всей усадьбе...
В Прощеное Воскресенье по главной улице лихо прокатила тройка гнедых рысаков. Богатые сани остановились перед домом купца, и из волчьей полсти выпорхнула легкая женская фигурка в нарядной шубке и белом пуховом платке. Ей навстречу уже бежал сам Антон Силыч. Челядь с удивлением вглядывалась в лицо женщины — это была красавица с портрета, но вживую она казалась еще прекраснее, еще таинственнее, и действительно серебряными колокольчиками зазвенел ее смех.
- Боже мой, Далия, неужели... я не верю, это сон, прекрасный сон, мон ами, мон шер, я... о, не буди меня!
- Ну полно, Антуан, я ведь обещала, неужели ты забыл?
- Я помню каждое твое слово, прелестная...
- Вот видишь, приехала попросить прощения в Прощеное воскресенье, ну и, собственно, ты приглашал погостить у тебя, подышать настоящим воздухом в настоящих лесах!
- Господи, как щедр ты!..
И пока ошеломленный и обрадованный Антон Силыч предавался восторгам и осыпал комплиментами свою гостью, дворня гадала, кем именно приходится незнакомка барину и как долго она пробудет здесь.
К вечеру уже вся городская элита знала о гостье самого богатого человека. А также знала о том, что Антон Силыч устраивает прием в ее честь, даже невзирая на Великий пост. Батюшка Поликарп, правда, сначала не разрешал такое непотребство, но получив солидные пожертвования, успокоил и свою совесть, и совесть своих прихожан.
... Тысячи свечей горели в огромной зале! Тысячи тысяч цветов украшали  ее! Невообразимое количество вин и закусок так и приковывало взгляд к столам! Музыканты играли не жалея ни себя, ни инструментов! Но вот все смолкло, так как в зале появился Антон Силыч со своей прекрасной спутницей. Дородный купец выглядел настоящим богатырем, особенно рядом с хрупкой, почти невесомой золотоволосой красавицей.
- Я счастлив сегодня, друзья мои, я счастлив! Мое разбитое сердце вернула мне его же и разбившая... Это — мой ангел-хранитель, мой оберег, мой талисман, моя Далия! За женщину, вернувшую мне жизнь! - растроганно, со слезой, сказал Полуянов и осушил бокал с вином.
Вслед за ним так поступили все гости, наперебой поздравляя Антона Силыча, удивляясь вместе с ним, чокаясь с его спутницей... Далия лишь лукаво улыбалась. Она оглядывала гостей, и мужчин, и женщин, особенно женщин — никто ей и в подметки не годился! Действительно, красота ее была какой-то неземной: корона золотых волос венчала маленькую головку, глаза сверкали изумрудами, на белоснежной коже нежной розой цвел румянец, а губы алели вишнями и так и манили сорвать попробовать их на вкус. Лебединая шея, тонкая талия, тугая грудь... Но самое странное было то, что никто не мог сходу определить возраст женщины — казалось, что ей лет 20, не больше. Но послушав ее суждения о жизни, истории ее путешествий, которыми она охотно поделилась в этот вечер, многие понимали, что ее двадцатилетие давным-давно минуло.
Наевшись и напившись, оставив стариков вспоминать былые времена и играть в азартные игры, остальные гости вместе с виновниками торжества отправились играть в снежки, кататься на санях и жечь костры. На улице стоял виз, хохот, шум, гам... Антон Силыч, хмельной и от вина, и от восторга, и от любви, немного утомил своей медвежьей нежностью Далию, и она, промолвив: «Друг мой, я немного отдохну», направилась к саням. Услышав позади себя хруст снега, даже не удивилась.
- Мне почему-то не представили тебя, скажи, как тебя зовут?
- Казимир, - послышался голос, но что за мука была в нем! Как будто говоривший был смертельно ранен или безнадежно болен.
- Зачем ты идешь за мной?
- Потому что не могу без тебя!
- Ты не знаешь, кто я.
- Мне это и не нужно — я буду рабом твоим, только прикажи.
- Ты красив и молод, но беден...
- Я богат! Я могу разбогатеть, я давно бы уже купался в роскоши, но не для кого было стараться!
- Как же ты это сделаешь? Найдешь клад? - и Казимир вновь услышал ее волшебный смех.
- Да, найду. Украду, убью, только позволь быть рядом с тобой...
- Однако! Но ты забыл — я приехала к Полуянову, и я не брошу его...пока...
- Ты любишь его?!
- Я никого не люблю... Но оставим этот разговор.
- Далия! Позволь хоть изредка навещать тебя...
- Хорошо, ты интересен мне, а сейчас уходи, я хочу отдохнуть.
Далия уселась в сани, толкнув уснувшего, закутанного в тулуп Антипа, и приказала везти ее домой. Казимир долго смотрел вслед удаляющейся повозке, не в силах ни о чем думать.
Она обворожила его сразу, как только он увидел эти изумрудные глаза. Это было словно наваждение — таким сильным было чувство юноши. Казимир даже не предполагал, что такое возможно, но у него действительно болело сердце, если он не видел ее хотя бы украдкой. Он часами простаивал возле дома Полуянова, он запомнил те лавки и магазины, которые посещала Далия, а уж когда она пригласила его к себе — восторгу лекаря не было границ!
А на дворе уже вовсю бушевал апрель — тревожно кричали галки, от земли тянуло сыростью, ноздреватый, похожий на сахарную голову, снег лежал только в низине, да и то — небольшими  грязно-белыми полянками.
Казимир все больше прельщался, даже нет, заболевал любовью к Далии — этой непостижимой красавице, которую он боготворил. Но любовь эта носила платонический характер — не было ни объятий, ни поцелуев... Но Казимиру, казалось, они были не нужны, ему хватало для счастья лишь взгляда изумрудных глаз, лишь легкой улыбки, лишь серебристого смеха...
В последний день апреля к лекарю на дом прибежал мальчишка-посыльный с письмом от Далии. «Хочу увидеть тебя, а вечером прогуляться по лесу». Казимир сам не верил своему счастью! Она хочет увидеть его, ОНА! Лекарь отправился было к купцу, но внезапно к гостинице, где до сих пор жил парень, подъехала карета, из окошка которой показалось лицо Далии. Онемев от восторга, молодой человек примостился на сидение напротив своей королевы. Та улыбнулась и сказала: «Мы доедем до лесу, а потом извозчика отпустим – сегодня у меня почему-то такое непонятное настроение, не знаю, чего я хочу…» Парень лишь согласно кивал головой. Между тем сгущались сумерки, а карета выехала за город. Грязь на дорогах то ли подсохла, то ли подмерзла, поэтому ехать было легко. Вдруг Далия постучала в стенку кареты, тем самым как бы приказывая кучеру остановиться.
- А теперь пойдем погуляем, я хочу подышать воздухом. Ну, что стоишь, или боишься в лесу заблудиться?
- Наоборот, мечтаю об этом — чтобы мы заблудились, и нас никто бы не нашел...
- Ну, пошли,  — и Далия, взяв под руку парня, пошла к качающим верхушками соснам и елям.
Шли молча, Казимир блаженствовал, держа теплую ладонь возлюбленной в своих пальцах, а Далия о чем-то сосредоточенно думала. Где-то совсем тихо раздалось кукареканье петуха — полночь. На небе ярким пятном горела луна, уже шедшая на убыль, но все еще огромная.
- А знаешь, Далия, ведь завтра мой день рождения, с первыми лучами майского солнца я появился на свет. Ты как чувствовала это, поэтому решила сделать мне такой подарок?..
- Нет.
- А почему ты решила прокатиться со мной сегодня?
- Нет.
- Я не понимаю тебя.
- Нет, не с первыми лучами майского солнца ты появился на свет, а в глухую шабашную полночь, освещаемый лунным светом, как раз в такую, как сейчас. Тридцать лет я искала тебя, Семен, и вот нашла...
Слова эти словно пригвоздили лекаря — он ошарашенно смотрел на Далию, не зная, что и сказать. А та, освещаемая лунным светом, под тревожное шептание еловых лап и какие-то таинственные ночные звуки, продолжала:
- Ты ведь никогда не знал своих родителей? Тебя вырастила старая знахарка, которая многому научила тебя... Но еще большему ты научился у своего отца... Ты стал искусным лекарем, прорицателем, знаешь много тайн... А думал ли ты, откуда у тебя такой дар, и сколько за него придется платить? А платить придется, и непомерную цену.
- Зачем?..
- Что зачем?
- Зачем ты мне все это говоришь?
- ...Тридцать лет назад 15-летнюю девушку насильно привели на шабаш, обратили в ведьму. В праздник жертвоприношений Ламмас она стала черной невестой, а в Вальпургиеву ночь, не захотев лететь на сборище, спряталась в лесу и родила мальчика. Затем она поклялась страшной клятвой, что ребенок умер, потому что его отец ждал наследника. А затем... ее обман раскрылся! Пытали ее жестоко, но страшнее этих пыток было осознание того, что теперь до ее сына доберутся и сделают его таким же, как она. Тогда, проклиная весь кагал, ведьма ухитрилась сбежать и стала искать своего ребенка, чтобы спасти его, чтобы он смог остаться человеком... Но было поздно — талантливый мальчик слышал голоса, а однажды собирая в полнолуние корешки, увидел черный силуэт, который вдруг ласково заговорил с ним. С тех пор каждое полнолуние мальчик общался со странным незнакомцем, ничуть не боясь его, а затем стал исполнять его поручения — сделать плохое людям. Сначала приказы были несложные — навести страшный сон, болезнь, испортить. Время шло, и незнакомец требовал уже свести в могилу людей, но подросший Сеня не боялся ничего... А ведь старая знахарка была не первой, кого ты убил!
Лицо Семена вдруг перекосила злая ухмылка, и он также злобно протянул:
- Какая осведомленная у меня мамаша! Да, старая Ошкуриха была не первая, да и вообще, все эти людишки ничто по сравнению со мной. И я прекрасно, оказывается, жил без тебя. А то, что ты приняла за влюбленность — это всего лишь игра. Мне ведь давно было известно, кто ты. И ты сама догадываешься, кто сказал мне об этом. Но ты не знаешь, что ОН приказал мне сделать с тобой, - и юноша потянулся к шее своей спутницы.
- Сынок! Ты — не ОН! Я тебя так долго искала, но... прости меня! - в руках Далии блеснул странного вида нож, который она со всей силы вонзила в грудь юноши.
- М-а-м-а! - тихо вскрикнул Семен, падая на жухлую хвою. Это было его последнее слово, угасающими глазами он смотрел на мать, не в силах поверить, что жизнь покидает его. А женщина, обняв его голову, ласково перебирала волосы сына; слезы светлыми каплями падали на его прекрасное лицо. Далия закрыла потухшие глаза юноши, а затем, вскинув голову вверх, прокричала:
- Он не достанется тебе! И я тоже!
Клинок, еще влажный от крови сына, так же легко пронзил грудь женщины, и она с легкой улыбкой на губах склонилась над ним, даже после смерти пытаясь защитить своего ребенка...
... Их нашли через день. Обеспокоенный Полуянов велел прочесать все закоулки. Двое охотников наткнулись на тела мужчины и женщины. Когда сообщили Антону Силычу, тот сразу же вскочил на своего рысака и галопом поскакал к лесу. Касаясь золотых волос Далии, он пытался понять, что же произошло, но никак не мог докопаться до истины. Все же устроил пышные похороны, могилы лекаря и Далии были рядом. «Никому не позволю осуждать эту богиню, она была вольна делать все, что ей хотелось!.. А лекарь… Ну что же… Всякое бывает в жизни!» Вскоре Полуянов опять отправился развлекаться в Европу, городок же еще долго обсасывал таинственное происшествие, но любые страсти имеют свойство затихать, и угасли последние отголоски этой страшной истории, уступая место другим… И никто даже и не догадывался, какое несчастье могло бы произойти со всем родом человеческим, случись все иначе.

Елена Процевская
25.02.2014