Боль, переплавленная в мудрость. Александр Гусев

               
          Вот уже год нет с нами Александра Гусева, замечательного поэта, одного из самых лучших поэтов Псковщины, и не ошибусь, если скажу - одного из сильнейших поэтов современной России.

          По-разному складываются поэтические судьбы. Одних поэтов мы знаем, они очень популярны при жизни, занимают большие посты в редакциях и различных издательствах, ездят за границу, их имена на слуху.
          В этом отношении судьба Александра Гусева очень скромна, как и он сам, что не умаляет, к счастью, истинного значения его по-настоящему сильной и яркой поэзии.
          В ней - весь Гусев.

          Поэзии, Слову он отдал весь свой талант, всю свою любовь, всю свою жизнь. Не потому ли при чтении его стихов возникает чувство соприкосновения с чем-то великим, человечным, всегда искренним и чистым.
          Ни в одной своей строчке он не сказал неправду, не покривил душой. Иногда он бывает сложен в восприятии, но это уже не его вина, а наша.
          Гусев никогда не шел за “потребителем”, он всегда жил в своём мире высокой поэзии и создавал именно её:

          Кто же я, отзвук какого страданья,
          И на каком говорю языке?
          Ни у кого не ищу пониманья,
          Путник - с горящей свечою в руке.

          Первое мое знакомство с Александром Гусевым состоялось в начале семидесятых в Москве, на ВДНХ, где проходили дни культуры Псковщины.

          Гусев читал с эстрады свои стихи:

          Я оттуда, где речка Пскова
          Ткет туманов шелка над водою
          И луна - золотою скобою,
          И в скобарских глазах - синева.

          Где березы под звoн тишины,
          Подобрав осторожно подолы,
          Словно в синие, вольные волны,
          Входят робко в глубокие льны;

          Где земля и доныне хранит
          Голоса позабытых преданий
          И на месте отчаянных браней –
          Чей-то меч, и кольчугу, и щит.

          Жаждал ворог не раз и не два
          Из Черёхи, Псковы ли испити,
          Но: «Не терпе обидиму быти" –
          Летописец оставил слова.

          Быть обиженным, - Боже, прости!
          Потому-то мне до смерти дорог
          Этот во поле храм и проселок,
          По которому к дому идти.

          Но наше знакомство переросло в дружбу не сразу, это произошло спустя два десятилетия. В ту пору я уже писал стихи и показывал их поэту Игорю Григорьеву. В его гостеприимном доме судьба вновь и свела нас с Сашей. Сейчас я понимаю: если бы не было этой второй встречи с замечательным человеком и поэтом, кто знает, стал бы я поэтом?
          Роль Гусева в моей судьбе огромна.
          Гусев - мудрец и педант. Он придирчиво замечал огрехи, подталкивал к познанию, к мастерству. Он был настоящим редактором, таким, который понимал, что главное - не нарушить индивидуальность автора.
          Сейчас нет легких судеб, но судьба Саши оказалась поистине трагической.
 
          Он был призван на службу в армию в специальный испытательный батальон. Служил под Братском, близ Анзебы, на территории бывшего концлагеря Капустин Яр, где под шум Ангары читал на стенах казарм еще сохранившиеся надписи смертников.
          О том, что испытывали в этом месте на момент Сашиной службы, уже известно, - ракеты с ядерным топливом. Все бойцы батальона стали заложниками имперских планов руководства страны. Все шестьдесят молодых и здоровых ребят получили большие дозы облучения.
          Саша – тоже. Умирать стали уже через год...
          Саше повезло (если это можно считать везением): больной, он прожил до 63 лет. Зная о болезни. И 25 из них молчал о боли: так приказала страна, взяв подписку о неразглашении тайны.
          Саша прожил дольше всех своих сослуживцев. Он говорил, что держится только благодаря молитвам.


          Мнe было сказано: "Молчи!" –
          И я молчал - в своей ночи.
          И в вашей ...
               ……………………………….

          И стал молчащим камнем, словом
          Разъятым... Сам себе - как тать.
          Обожжены огнем свинцовым
          Уста, и намертво печать
          Скрепила их...

          Но стихи об этом - “Упразднённые стихи” он писал в стол. И только в 1996 году в сборнике “Если приду” Саша впервые рассказал об этом кошмаре:
      
          - Ау, страна,
          Не родина - страна, все сроки
          Мои прошли, моя ль вина,
          Коль жив я до сих пор?.. Пороки
          Иные - что!..

          Всё это не могло не наложить отпечатка на дальнейшую Сашину жизнь. Он был не то чтобы болезненным, но всякие болячки прилипали к нему легко и мучили его.
          Он не сдавался, скрипел, старался не подавать вида. Он не обзавелся семьей. Нельзя сказать, чтобы у него не было друзей, - были, и очень много, были и близкие друзья.
          Но в том-то и весь Саша. Наверное, он не хотел не для кого быть несчастьем, раз не собирался долго жить.

          Его одиночество делили коты-бомжи, которых он привечал, подкармливая на свою тощую зарплату, и для которых всегда была открыта дверь балкона, куда они забирались по суку большого дерева.
          Говорят, большой талант всегда одинок.
          Думается, в этом есть доля правды... Его мало кто понимал до конца, особенно его стихи. Ему не хватало тепла, ласки, элементарного ухода. Он жил среди своих бесчисленных книг, своей, наверное, самой большой в городе личной библиотеки.
          И умер в их окружении. Он умер, как христианин, и святой отец успел отпеть его отлетающую в мир иной душу.

          О Господи, прости, успокоенье дай
          Для всякой твари, дай для всех, кто, не раскаясь,
          Ещё  живет, и жизнь, как брошенную кость,
          В довольстве и нужде грызёт… О, эта чаша,
          Несбыточных надежд на русское авось!
          А жизнь, она всегда и наша - и не наша.

          Вот что написал о Саше в отзыве на псковский поэтический сборник “У родника” в 1997 году известный русский поэт Николаи Доризо: "Печалюсь оттого, что по-настоящему не "прорезонировал” в минувшие десятилетия среди всесоюзной читательской аудитории Александр Гусев; судя по его части в сборнике, по “Свету небесному”, перед нами - давно уже сложившийся поэт подлинно историко-философского плана. Боль, переплавленная в мудрость, - так обозначил бы я лирический стержень его творчества”.

          Да, безусловно, боль за происходящее безумие вокруг, за то, что творится с Родиной, с языком, с людьми, брошенными в новые условия жизни, боль за наше будущее.

          Хрипнет наш голос от мусора, в горле саднящего,
          Слух онемел всё от той же заведомой нуди.
          Родина, родина, весточку дaй от пропащего,
          Света соловушки просим, как просят о чуде.

          Дай нам от красок иконных чистейшего отсвета,
          Ибо наш мир безнадежно почти обесцвечен,
          И обесценен, а что оставалось не отнято,
          Поизносилось, поскольку наш образ не вечен.

          Только душа что-то помнит о некоей свежести.
          Память проходит, и на сердце смертная мука.
          Родина, родина, дай на прощание нежности,
          Словно соловушке, - в жемчуге чистого звука.

          В этом стихотворении, написанном три десятилетия назад, Александр Гусев уже чувствовал пропасть, которая ожидает страну: развал, нищету, духовный упадок.  Он как бы прощается со всем вместе: с прошлым, настоящим и будущим, с Родиной и просит на прощание НЕЖНОСТИ  к себе и, главное, друг к другу, к соловушке, которого надо вернуть и выслушать.
          И понять - о чем это он?
          И подумать...

          Да, действительно, о чем писал Александр Гусев, наш псковский соловушка?  Oн всегда писал о самом дорогом и наболевшем, и писал так серьезно, и ответственно, как будто каждое его стихотворение было последним.

          В. МУХИН, поэт, член Союза писателей России.

          Газета «НОВОСТИ  ПСКОВА», 17 октября 2002 года.