NB
Шел 1980-й год. На одной шестой части Земной Суши, ещё в своих
прежних границах, лежала последняя Великая Империя под названием
Союз Советских Социалистических Республик.
Телеграмма свалилась на мою голову, как гром с ясного неба. Я только что расписался в её получении. Вот её текст: Умерла Вера Анатольевна Евдохина. Похороны 23-го в четверг. И подробный адрес, где будут хоронить. Словно с того света телеграмма от неизвестной Веры Анатольевны. Никакой ошибки - эта телеграмма именно мне. Раздерганный, заинтригованный приехал на похороны, благо пути было не дальше ста километров от Москвы.
Похороны были пышные. Над гробом произносились речи от администрации, партийной и профсоюзной организации.
… И тут я вспомнил, это же Верка-сибирячка с мехмата. Мы познакомились ещё на первом курсе. Сразу как нас зачислили: меня на журфак, а её на мехмат. Но дружбы не получилось. Неуютная какая-то. Занимается с остервенением. Ни одной лекции не пропускает. Остаток дня сидит в читальном зале факультетской библиотеки. После защиты дипломной работы похвасталась, что осталась единственной девушкой в их группе. Остальные постепенно отсеялись в пединституты. Получила назначение в какой-то сверхсекретный почтовый ящик. Сказала, что как только получит квартиру, сразу заберёт к себе больную маму. Переписки не получилось, на свои письма я не получил ни одного ответа…
- От чего она умерла? – Шепчу на ухо, стоящей рядом женщине.
- Говорят, несчастный случай, - произносит она и отворачивается.
Призма моего восприятия пространства вдруг слегка сдвинулась, повернулась ко мне своей узкой, плохо обработанной гранью. Панический страх охватил меня: я заглянул в мир иного существования - те же люди иного обличья. Звероморды, беспечно веселятся, как на плохом карнавале. У них вся жизнь шиворот-навыворот: зло считают добром, а добро – злом. С ума сойти! К счастью, ко мне тот час вернулось моё привычное восприятие пространства. Ох, уж эти почтовые ящики!
Так все и разошлись, не обращая на меня внимания
-И зачем сюда приперся! - Ругал я себя. - Уже один остался.
Вдруг передо мной возник старик священник. Сунул мне в руки газетный сверток.
- Это я вас вызвал. Выполнил последнюю просьбу безвременно усопшей.
По-доброму на меня посмотрел и так же внезапно исчез.
Злой, я вышел с кладбища. Сорвал газетные обертки с пакета - в руках держу небольшую пачку исписанных листов. Так и есть – Веркин дневник, или её дневниковые записи. А мне это надо? У самого такой хрени в письменном столе хоть пруд пруди! Знаю как это делается, особенно если засосать грамм сто пятьдесят без закуса… Выброшу! А вот и урна – будет с прахом. Складываю листы вдвое, на обратной стороне читаю: "Это моя последняя переписка с теми, кто будет меня читать! Кроме вас у меня теперь никого нет!"
Не поднялась моя рука швырнуть листочки в урну…
Электричка в Москву ползла со всеми остановками, я успел просмотреть Веркин дневник. И даже немного поразмыслил о прочитанном, взглянул со стороны.
… У неё всё началось вот на этой лыжне, прозванной молодыми остряками лыжнёй здоровья и благополучия. Её проложили по периметру их испытательного полигона, подальше от густо натянутого колючего ограждения с электрической сигнализацией в зоне отчуждения. Была хорошо освещена, потому что в будни катались в основном после работы.
Сразу после старта лыжня разделялась на две колеи: большую по периметру полигона, и малую, между сосен, внутри поселка, всегда занятую пионерами и пенсионерами, но менее освещенную электричеством.
Вера Анатольевна на лыжне не просто отдыхала, она каталась с упоением. Выросла в Сибири, лыжи полюбила еще в школе.
- Подруга! – Озорно крикнула она тяжело скользящей впереди девичьей фигурке,требуя пропустить себя. – Не на ту лыжню ты вышла, - обгоняя её, пояснила она. С упоением продолжала свой бег на хорошо смазанных лыжах. Жизнь хороша и жить хорошо! - Крикнула бы сейчас, если бы не морозец, можно потерять дыхание.
Ещё бы! Её проект приняли – раз! На неё заполняют наградные листы – два! Она депутат городского совета – три! Ещё она член обществ «Знание» и «Изобретателей и рационализаторов». В общем, я – многочленный товарищ! В который раз она рассказывает это сама себе и улыбается.
… Мчалась по жизни, как сейчас по лыжне, узким коридором мышления. Её голову занимают одни и те же мысли. Мысли-секунды, мысли-минуты, мысли-часы. Где уж там посмотреть на себя со стороны. С чем ложилась, с тем и вставала: ею владела одна сквозная мысль-забота – правильно рассчитать алгоритм функции всасывания отработанного топлива. Будут потом удивляться, как конструкторы вывели процесс всасывания с математической точностью. Но ведь сначала кто-то должен был рассчитать эту самую математическую точность под названием алгоритм. Их отдел предлагал несколько способов решения, но принят был именно её вариант, как самый надежный и экономически выгодный.
Сколько было поздравлений, аплодисментов в конференц-зале, когда зам по науке торжественно объявил, что принят её вариант. Она ходила радостная с высоко поднятой головой. Вдруг заметила, что коллеги стали по-другому относиться к ней. При встрече хмурились, опускали взгляд, сторонились её. Возникла зона отчуждения. Она очень переживала: почему обиделись, что я сделала не так? – Тревожно задавала себе эти вопросы.
Она пошла по второму кругу. Было уже поздно. На лыжне кроме неё никого не было. Она устала. Шла медленно. Весёлого, озорного настроения как не бывало. Стало грустно, одиноко. И тут она обернулась. Посмотрела назад. Увидела на лыжне тень, идущего за ней человека. Но человека не было.
…«Это была тень невидимого человека, идущего сзади меня, то есть идущего вслед за мной, по моей лыжне. Человека нет, а Тень его есть! Померещится же такое. Оптический обман. Через минуту я ещё раз обернулась. Нет никакого человека, за мной идёт живая, самостоятельная тень…
- Хватит! – Сказала я себе. – Пора домой. Всё хорошо в меру.
В эту ночь под утро видела сон. Я зашла в свою комнату, а там стояла женщина. Она такая понятная мне, и я всё про неё знаю: добрая, всё делает для людей – шьет, готовит пищу. Но самой ей совсем нечего носить, она во всем старом. И кушает она только те крохи, которые остаются от того, что приготовит другим. Мне так её стало жалко. У меня дома так много всякой еды. Я сейчас принесу ей целую сумку продуктов. Ну, так мне её жалко. Так бы и обняла её бедную. Проснулась, а как будто и не спала. В этой же комнате всё было.
- Успокойся, - говорю себе, - это всего лишь сон, слепая работа нашего подсознания.
Сегодня во мне заговорил азарт исследователя-экспериментатора. Я вышла на лыжню под грохот стендовых испытаний космического двигателя. Это вам не воющий скрежет реактивных турбин, переходящий в затихающий свист. Это раскатистый грохот непрерывных взрывов, выстроенных по своей параболе. У нас в посёлке две беды: этот грохот и аварийный выброс в атмосферу ядовитых газов, от них листья на деревьях скукоживаются и обвисают смятыми тряпочками. Счастье, если ветер не на посёлок... Пробежала на лыжах полный круг. Не встретила ни одной живой души. Не было и мертвой, потому что не было той таинственной Тени.
- Что и требовалось доказать! – Победно сказала себе.
«Праздники кончились, начались будни. Это были не календарные праздники, а праздники души. Нас возили в Москву. В большом Кремлёвском дворце нам торжественно вручили правительственные награды. Восемь человек из нашего НИИ наградили орденами и медалями. Меня наградили орденом «Знак Почета». На другой день, как депутат, участвовала на встрече с избирателями. Моя фотография не сходит со стенда «Передовики производства». Это обязывает, подстёгивает.»
«… Спустя неделю я вышла на лыжню в очень плохом настроении. Наверное, сказалась эмоциональная усталость. Всё у меня хорошо, а вот стоит только остаться одной и начинает что-то свербить под ложечкой. И так становится не по себе, будто предала или забыла самого близкого человека. Но кто он – не могу сказать.
Общество «Знание» приглашает читать лекции в рабочем общежитии по борьбе с религиозным дурманом: «Видел ли Гагарин бога?». Ещё одна нагрузка. Это и без Гагарина понятно. Как можно увидеть того, чего нет? А где я возьму время на эти лекции?
Всё одно и то же. Уже приелось, надоедать стало. Бесполезность какая-то. Пустота. Одна суета. А раньше так не думала, в чем дело? Ты же не девочка. Вон уже сколько тебе лет – так и не майся дурью! – Говорю я себе. Но эти увещевания не помогают. Они, ракеты, улетают и там, высоко-высоко сгорают. И каждая уносит частицу меня. Ещё ни одна не вернулась. Я делаю, пустую работу? Как в прорву? Именно в прорву! В адскую прорву! Что мне теперь делать? Как жить дальше? Я погибаю!»
Это была её очередная вспышка-попытка уберечь себя, понять своё состояние. И ещё что-то. Но всё это вместе пока не достигло своей критической массы…
«…И тут я опять оглянулась, просто так. Тень плелась за мной из последних сил. Вроде бы она стала ещё прозрачней и немного съёжилась. Может это моя шагреневая кожа? Мне почему-то стало её очень жалко. Она была такая неприкаянная. Ну, как я теперь. Господи, да это и есть я. И в том сне тоже была я. Моя самость, то с чем родилась и от себя которой я всю жизнь бегала. Лучше бы я в школе учителем, как моя мама, работала.
Тут я заметила, что иду по малой лыжне. Когда и как свернула на неё, не помню. Это сделали мои ноги сами. Теперь я вспомнила, куда мне идти.
…Она объехала поселок и вышла к кладбищу.
Вот уж не думала, что ночью, зимой буду одна стоять около маминой могилы. Я стояла склонившаяся, опираясь на лыжные палки, перед белым холмиком снега по самую мамину фотографию. Здесь на кладбище ветер сильнее, чем в посёлке Он поднимает перед маминым лицом на фотографии лёгкое белое облачко, как дыхание изо рта говорящего человека. Эх, знать бы, что она мне сейчас говорит. Сегодня 27 декабря– день рождения мамы. Каждый твой день рождения я прихожу сюда и рассказываю тебе, как я живу, преподаватель ты мой начальных классов. Учительница первая моя.
Нас, троих детей, одна поднимала в военные и послевоенные голодные годы. Летом навещаю тебя чаще, зимой – первый раз. Мама, во имя твое, родная, я на отлично училась в школе и в университете. Сейчас я самый молодой ведущий инженер. Мама, во имя твое, я несу домой деньги, как ты несла в войну нам хлебушек. Я помню нашу дважды перелицованную одежду, короткую, не по возрасту. Голодные глазки на худых личиках детей зорко высматривают хотя бы крошечку хлеба, но ни на столе, ни на полу, ни на печке, нет ни единой крошечки. Я давно взрослая, но всё ребёнок, а ты по-прежнему молодая мама. Сейчас я приношу домой из магазина полные сетки продуктов. Я раскладываю их перед тобой на столе и говорю: - Мама, посмотри. Как хорошо мы живём, как много у нас вкусной еды. Покушай вволю, родная!
Летом на твоей могилке всегда лежат цветы и хлеб. Покушай вволю, родная, и порадуйся нашей хорошей жизни! Вот только маленькая ложка дёгтя: я всё ещё одна. Не получается у меня. В университете нравился один человек, мой одногодок, но ему со мной скучно, другого поля ягодка. И ещё: в эти последние дни я вдруг оказалась в тупике. Я живу в разладе с собой. Каждый день преподносит новую неприятность. Нервы у меня на пределе. Боюсь, сорвусь, сделаю что-то непоправимое…»
И сорвалась! Перед самым новогодним банкетом вдруг подала заявление: уволить её по собственному желанию!
Дальше в исповеди Верки сибирячки идут несколько листков, плотно исписанных нервной рукой мало разборчивого текста. Как журналист, я свёл всё это к такой вот картинке-зарисовке:
Вера Анатольевна, вся зажавшаяся, сидела через стол от зам.директора по кадрам. Между ними лежало её заявление. Зам, крупный мужчина при галстуке. Его задача – найти нужного человека, обучить его, удержать на этом месте, в крайнем случае – припугнуть. Навалился локтями и грудью на стол, сверлил её недобрыми глазами, медленно цедил слова.
- Я тебя который раз спрашиваю, понимаешь ли ты на что идешь? Забыла, где работаешь? У тебя высшая форма секретности! От нас так просто не уходят. В лучшем случае – Магадан. Ну, честно – не устраивает зарплата? В чем дело? !
Она молчала и все ниже опускала голову. Гагарин с портрета на стене смотрел на неё, улыбался и тоже молчал.
…Вот именно , в чем дело? Разве ему это всё объяснишь? Если всё рассказать честно – не поймет. Или будет смеяться долго. Со всех сторон неправа, такова реальность. Поддалась настроению. Но приближается ночь и опять сны-кошмары. Она уже боится собственную постель…
- А если об этом заявлении узнают в парткоме, представляешь, что будет? Это ещё цветочки. Если знает первый отдел – вот тогда будут ягодки! Психушка тебе обеспечена! До конца жизни! Долго ещё будешь в молчанку играть? Забирай своё заявление! – Совсем зловеще произнес зам.
В ответ она громко истерически разрыдалась. Да так, что пришлось вызывать медсестру.
«… Конечно, я забрала своё заявление. Конечно, о нём узнали и в парткоме и в первом отделе. Больше всего я боюсь попасть в психушку. Там будут колоть уколы, и я никогда больше не встречусь со своей Тенью. Я поняла, моя Тень – это есть я настоящая. Буду жить по правилу: Богу – Богово, Кесарю – кесарево. Это в теории, а как быть в жизни? Кто посоветует: врач, священник?
Первые дни Нового Года. Московский поезд остановился на маленькой станции Транссиба, далеко за уральским хребтом. Из купейного вагона вышла Вера Анатольевна в добротной дублёнке, итальянских сапожках на меху, с дорожной голубой сумкой через плечо. Потухший взгляд, опущенные уголки губ. Мало радости от встречи с родными местами. Приехала попрощаться, поближе к своим корням. Только взглянуть. На завтра обратный билет в Москву. Иначе опоздает на работу.
Двухэтажная деревянная школа. Закрыто. Зимние каникулы. Долго стучала в дверь.
- Никого нет, - сердито сообщил женский голос из-за двери.
- Да мне никого и не надо, - грустно уточнила Вера Анатольевна. Это подействовало. Загремели задвижки, запоры, дверь приоткрылась. Кто-то внимательно изучал её, разглядел не здешнюю. Наконец, дверь распахнулась.
- С утра были директор, завтра будут завуч.
- Да вы не бойтесь, - сказала, входя Вера Анатольевна. - Я только на минутку. Я училась здесь. Моя мама – учитель Варвара Семёновна.
- Я помню, знаю её. Поповна. Проведать приехали? Я была уборщица, теперь сторожу.
Уборщица-сторожиха семенила следом, наконец, отстала.
Все двери классов были закрыты на замок. Вера Анатольевна шла коридором, нежно трогала дверные ручки. Вот мой 1 «А»класс, говорила себе. Вот мой 2 «А» класс, вот 3 «А».
4 «А» был на втором этаже. Она поднялась по лестнице, пошла мимо бюста Ленина, стенда «Наши выпускники». Вот её фотография в школьной форме, в ней она была на выпуском вечере. На втором этаже только 4 «А». А где же остальные мои «А» классы? Ах, да! Теперь у них кабинетная система.
Она шла по коридору. Вот у этого окна Саша говорил ей, что военкомат зачислил его служить во внутренние войска. Он единственный хорошо относился к ней в классе, остальные не любили отличниц. Вдруг ей стало так хорошо, как давным-давно, не было. Вот здесь моё настоящее место. Здесь я была настоящая. Такая особенная тишина стояла в школе. Словно кто-то писал мелом по доске и постукивал.
- Вам учителя нужны? – Крикнула она в тишину коридора. Быстро появилась сторожиха.
- Я говорю, учителей хватает?
- Всегда не хватает. Особенно по математике и физике.
- А я как раз по математике! – Сказала Вера Анатольевна и сокрушенно покачала головой. – Почему вы сказали, что мама – поповна?
- Так её отец после войны был попом в нашей церкви.
- Первый раз слышу. Странно…
- Это нам лектор недавно сказал. Мы тоже не знали.
- А где эта церковь, как её найти?
- Да одна она, возле кладбища.
Вышла из школы. Заканчивался короткий январский световой день, как вся её предыдущая жизнь. После выпускного школьного вечера до сего дня она бежала не по своей лыжне жизни. Не те задачи ставила перед собой. Вот здесь её место. Теперь она в этом уже не сомневалась.
Церквуха-развалюха заколочена наглухо. Рядом в домике священника светилось окно, без занавески. Вера Анатольевна осторожно потянула на себя обитую войлоком дверь. Увидела комнатку с низким потолком, с большой иконой в красном углу. У печи сидел старичок, чинил сапог, что-то подшивал. На одной его ноге был сапог, а другая босая стояла на газетке. На носу криво сидели очки с толстыми линзами.
- Здрасте, - робко произнесла она. – Мне можно к вам? Я не верующая, я депутат, – зачем-то пролепетала она.
- А мы всем рады. Проходи, садись вон туда. Сейчас чайник поставлю, – как старую знакомую приветствовал старичок.
- Вы – поп? В этой церкви работаете? – Спросила она старика.
- Священник, - спокойно поправил он. - Служу. Всех пережил. Давно пора за штат, да смены нет.
- Это правда, что здесь служил мой дед Евдохин Петр Гаврилыч?
- Отец Пётр, - опять поправил старичок, - с мамой-то твоей они хоть редко, но всё же встречались, а тебя он так ни разу и не увидел, не пришлось, а так хотел увидеть внученьку.
- Почему не пришлось?
- Боялись биографию тебе испортить. Сейчас не боишься?
- Теперь мне всё можно, - горько сказала она и махнула рукой. – Что бы он мне сказал сейчас?
- Помни имя свое! Вот бы что он сказал тогда и сейчас.
- Я – Вера! – Вскричала она.
С утробным воем, как её мама, получившая похоронку с фронта, мешком осела на колени и повалилась головой в угол под образ Богоматери. Она выла, вся сотрясаясь, от чего-то освобождалась, очищалась, что-то новое входило в неё.
Ладонь старика легла ей на голову, ласково гладила, как ребенка..
- Поплачь, а я молитву почитаю. Вот мы и помолимся.
Я не смог читать дальше эту рукопись. Мне стало понятно, почему мои письма остались без ответа Она их не получала, таков закон золотой клетки. Теперь понимаю, почему она выбрала наш престижный ВУЗ и с таким остервенением держалась за него. Память голодного детства плохой советчик в выборе профессии.
Чувство большой опасности почти физически навалилось на меня. Она, эта опасность, берёт лучших из нас, заботливо поднимает до высоких горизонтов, а потом безжалостно губит железной рукой! Присутствие этой большой невидимой силы я почувствовал ещё на кладбище, как последний акт трагедии маленькой человеческой жизни – доверчивой Верки сибирячки. Я – пешка, Верка – фигура, слон на шахматной доске жизни. Каждой пешке своё время, их сметают походя...
В Москве, выйдя из электрички, я вторично похоронил Верку-сибирячку: бросил её рукопись в первую попавшуюся урну. Мне сразу стало легче, я избавился от чувства грозящей беды.
PS Через 10 лет с карты Мира исчезнет страна под названием - СССР !