Получил недавно на почту вопрос, что я думаю о подлинности «Слова о полку Игореве». Вероятно, мои досужие рассуждения о возможном этнопсихотипическом обосновании антитезы «словене-немцы» могли быть восприняты так, что я считаю себя «лингвистическим гуру».
Нет, конечно. Не считаю. И не с чего. Но – люблю поболтать о литературе, о словесности, всякое-такое. Почему нет? Рассуждают же персоны, не сколотившие ни единого милльярда, о биржевых трендах и валютных курсах, да ещё с такой уверенностью, что Джордж Соррес должен был бы покраснеть от осознания собственного профанства.
Я, разумеется, тоже покажусь самоуверенным профаном, если не прямо идиотом, когда возьмусь спорить по вопросам древнерусской лингвистики, скажем, с академиком Зализняком.
Да я и не собираюсь. Как по мне, если он, будучи действительно экспертом экстра-класса, говорит, что, по совокупности признаков, невозможно было подделать «Слово» в восемнадцатом веке, имитируя древнерусский двенадцатого в переписи шестнадцатого, - одного его суждения вполне достаточно.
Это человек с безупречной репутацией столь же честного, сколь и компетентного исследователя, и если он вдруг ошибается, то это будет значить лишь, что «Слово» - ещё более выдающееся творение, чем принято было считать. И способность какого-то гения восемнадцатого века подделать древний текст на таком уровне достоверности, чтобы ввести в заблуждение специалистов вроде Зализняка, - это, вероятно, ещё более лестный факт для отечественной культуры, нежели чья-то способность сотворить оригинал во время оно.
Однако ж, я не стану вдаваться в лингвистичский анализ, поскольку заведомо не смогу сказать здесь ничего нового, а попробую объяснить, почему, на мой взгляд, в восемнадцатом веке – попросту никто бы и НЕ СТАЛ морочиться фальсификацией именно с таким сюжетом и в таком стиле. А для этого – попробую изложить своё представление о том, что в действительности представляет собой «Слово о полку Игореве».
Самый пикантный здесь для меня момент – не оскорбить весьма уважаемых мною исследователей утверждением, мол, «вы в тексте нифига не поняли, а я вот посмотрел, прозрел и всё понял». Поэтому – я ничего не утверждаю. Я просто постараюсь обрисовать своё личное восприятие «Слова», не желая при этом выглядеть бОльшим «хамом трамвайным», нежели я есть (ибо и то, что есть – согласен, бывает порою несносно).
Итак, что я могу сказать о «Слове о полку Игореве»? Ну, для начала, я его читал. И древнерусский текст, и перевод на современный русский. Первый раз ещё в школе читал, задолго до Универа, поскольку дотатарская история Руси – одна из моих давних слабостей (там было весело, на мой вкус!)
И честно признаюсь, читая «Слово» тогда, в отрочестве, я склонен был недоумевать и пожимать плечами, зная, какими восторженными отзывами осыпано это произведение, какой славой «величайшего русского эпоса» оно овеяно.
Ну, да миленько, - думал я. Небездарно. Живенько. Видали славословия и вычурней, и пошлее. Правда, я вообще не понимал, с какого бы перепугу славить этого самого Игоря, когда реально – его под трибунал отдать надо было бы. Приказ нарушил, войско погубил, сбежал из плена в единственном числе и при весьма сомнительных обстоятельствах. А сын и брат – остались в «гостях». Уж не засланный ли козачок он, этот Игорёк? А ну, колись, ваша светлость, когда продался половецкой разведке, падла! (Будучи малыми детьми, в первой половине восьмидесятых, мы играли в «концлагеря и гестапо», под влиянием «17 Мгновений», но во второй половине, повзрослев и заценив отечественные вновь вскрывшиеся исторические основания для творчества, мы стали играть в Гулаг и НКВД :-) )
Да и потом, думал я немного раздражённо: разливаясь о небывалой красоте и образности языка в «Слове», - может, сначала, следовало бы разобраться, то ли там «мыслью по древу» (что весьма плоско и глупо), то ли всё-таки «мысью»(белкой)? Последнее - согласен, претендует на некоторую метафоричность, хотя весь этот пассаж, вкупе с «серым волком по земле, сизым орлом под облаками» - выглядит всё же довольно банально, натужно и «штамповато».
Говорите, это «ох, как круто, потому что – двенадцатый век, и рядом ничего близко похожего»? Типа, «на безрыбье»? Ну, извините, «Илиада» - это минус восьмой век. И она, конечно, чертовски громоздкая и занудная для нынешних ушей, но вот там – реально эпос. И реально поэма, а-пропо.
В отличие от этого очень маленького по объёму «Слова», которое почему-то называют «поэмой», но оно таковой является не в большей степени, чем «Мёртвые души». Да, мелодичный, плавный такой язык – но древнерусский по определению был мелодичным и плавным, со своими непременными огласовками окончаний (что, отчасти, в современном хохляцком сохранилось).
То есть, вот этот конечный «ер», который к Новому Времени оставался лишь бессмысленным анахронизмом - он когда-то читался как краткое «о» (а в болгарском – и сейчас читается). А глагольный инфинитив – на конце не «ть» имел, а «те» или «ти» (в разных говорах). Соответственно, любая речуга на древнерусском – очень плавно звучала. Впрочем, я обещал не лезть в лингвистику – и не буду.
А если говорить именно о стиле, о красоте языка, об оправданности тропов, то вот и русские иные былины, дошедшие до Нового Времени в устной форме, но сложенные явно где-то во времена Владимира Святославовича и воеводы его Добрыни, - они тоже куда более(!) «эпос» и «поэмы», нежели «Слово».
Ей-богу, в иных былинах – покрасившее места бывают, повыразительней, чем лучшие перлы «Слова» Да и сюжетики – поинтереснее встречаются, чем «пошёл чувак на половцев, увлёкся, обломился, полонился, но сбежал из плена, хэппи-энд, титры».
И их-то, былины, сказки, сюжетно целостные, – народ продолжал хранить в памяти, продолжал декламировать, даже с трудом уже понимая, кто там кто и какие исторические события могли бы служить подоплёкой. А всё одно – красиво, увлекательно, законченно. Это и есть литература, художественное творчество.
Так же и с «Илиадой» помянутой вышло, и со скандинавскими сагами, которые чёрт знает сколько веков в устном виде просуществовали, покуда не записали их. А «Слово» это ваше – кто трудился на «из» его учить, кто из поколения в поколения передавал? Была б охота! И ради чего? Не, ну миленько – но довольно мутная и банальная история, если называть вещи своими именами.
И теперь вы говорите, мол, бесподобно яркая жемчужина древнерусской словесности, непревздойдённый шедевр, достойный места в одном ряду с лучшими эпическими поэмами всех времён и народов? Вы, часом, не рехнулись, господа? Вас действительно в такое умиление ввергает тот факт, что кто-то сподобился конкретно эту шнягу записать, а вам – довелось прочесть её с бумаги, а не услышать от какой-нибудь архангельской бабушки?
Так рассуждал тогда я, хмурый и циничный подросток. И был несправедлив. Каяться не буду – но признаю.
Я думал тогда лишь о том, что многие филологи (а вслед за ними – и простодушная публика) действительно склонны совершенно по-детски носиться с каждой древней пописулькой, расхваливая величие явленных в ней литературных достоинств. Только потому, что углядели хоть какие-то. За которые, конечно, не дали бы и рубля, если б такими достоинствами попыталась козырнуть писанина их(!) времени, их «заведомо более высокой культуры».
Собственно, в этом-то всё и дело. В том, что свою, современную культуру – считают заведомо более высокой во всех отношениях. Причём, до такой степени, что к творениями предков – относятся примерно так же, как родитель, расхваливающий таланты своего отпрыска.
«Представьте, ему всего четыре годика – а он уже стишок сложил! Вслушайтесь: «Белочка на дерево – прыг-прыг-прыг, а собачка серая – рык-рык-рык!»
Вслушался.
Думаешь меланхолически: «Ну так и всыпь ему ремня, что ли, по чеховскому рецепту!»
Но – улыбаешься, многозначительно покачиваешь головой: «Да, сильно! Представляю, что дальше будет, такими-то темпами!»
Про себя: «Надеюсь, что ничего из этого не будет. Повзрослеет, возьмётся за ум, пойдёт мячик во дворе пинать. Но вот если в восемь лет на Стихи.ре зарегится – тут уже прыгалки придётся применять, или розги… Ладно, я ничего такого не подумал! Не моё дело, в конце-то концов. Главное – чтобы с карабином в школу как-нибудь не заявился, на почве растревоженного сверхтонкого внутреннего мира».
Но если без «злобствования» - то у ребёнка-то можно поприветствовать тягу к овладению словом, к экспериментам со стишками, и всякое подобное.
Однако ж, что меня всегда умиляло, так это отношение потомков к предкам, всего-то тысячелетней давности, вполне взрослым и порою очень успешным людям. Неизменно такое отношение, как будто речь идёт о сюсюкающих младенцах или питекантропах, едва сбросивших лишний волосяной покров.
«Ой, он употребил метафору! Ой, он использует композицию… почти что разумно! Ну не прелесть ли?»
Спору нет: литература/драматургия развивается, накапливает опыт, накапливает формы и средства, учится строить сюжет и его подачу так, чтоб было всё интересно. И чем больше конкуренции на этом поприще – тем совершенней результат. Поэтому, собственно, как бы ни велика была «Илиада», но «Звёздные войны» - это гораздо более совершенный эпос (хотя творческий гений Гомера, возможно, значительней мастерства Джорджа Лукаса).
Сравнивая такие явления – ещё можно говорить: тогда литературная традиция была зачаточна, а сейчас она произрастает из многих пластов творческого гумуса, кои сложились за века, что воспоследовали.
Но вот сама по себе живость ума и подвешенность языка, способность людей выражать мысли и делать это ярко, образно? Да она вообще может не зависеть от «культурного бэкграунда»! Иной армейский прапорщик, прочитавший за жизнь пять книжек (из которых четыре - уставы, а пятая - «Золотой ключик») - даст изрядную фору иному филологу по части яркости и образности презентации своих мыслей. Последнему только и останется, что блокнотик раскрыть да впитывать благоговейно.
Ибо литературная традиция - это одно, а риторические способности – совсем другое. Иногда, конечно, они дополняются умением ввернуть удачно какую-нибудь аллюзию, а иногда – вовсе этого не требуют.
Чтобы пояснить свою мысль, – позволю себе привести аллегорию.
Представьте, что вы – двадцать лет занимаетесь всевозможными боевыми искусствами, включая кунг-фу, ниндзюцу и кэндо, освоили все стили работы с шестом, с нунчаками и с катаной, но никогда не участвовали в жизненной, не спортивной драке.
Какие будут ваши шансы при столкновении с простецким дружинником образца двенадцатого века, который понятия не имеет даже о названиях ваших боевых искусств, но имеет за спиной десяток походов и серьёзных боёв?
Не хочу быть грубияном, но двадцать к одному – он вас просто зарежет, как свинью. Он это делал десятки раз. И каждый раз – это был вопрос жизни и смерти для него, кто раньше успеет всадить меч. И сколько бы вы приёмов ни успели выучить – он знает их больше и лучше. Он с гораздо большей вероятностью предугадает ваши движения и навяжет свою тактику.
Он сделает вид, будто хочет сыпануть вам песку в глаза, и вы, предвидя его маневр, закроетесь, ограничив поле зрения. В этот момент он вас и зарежет. Или – не закроетесь, получите песок в глаза. И он тогда вас зарежет. Факт в том, что он много раз вёл бой насмерть, а вы – нет.
К чему была всё эта «жесть» про «зарежет, как свинью»? Да к тому, что, на мой взгляд, существует всё же некоторое недопонимание в академической традиции того, кто такие были русские князья и их сподвижники.
Существует мнение, что это были такие милые чурбаны, немножко диковатые, простоватые, которые и хотели бы порадеть за «Землю Русскую» и народ её, но вот не всегда знали, как бы лучше это сделать, и по неразумению, по горячности, по обидчивости цапались друг с другом…
Какая чушь!
Кем они были – Феодалами. Хладнокровными, циничными бандосами, балансирующими между крышеванием и откровенным разбоем. Которым глубочайшим образом плевать было на благополучие каких-то там смердов вонючих, и на «землю русскую», а на что не плевать – так это на СВОЙ клочок земли русской, с которого они кормились. И если это был достаточно весомый и лакомый клочок, такой, что больше вроде бы не заглотнуть, не ополчая против себя всех прочих родичей разом, – тогда, конечно, они «включали пацифиста». «Всё уже поделено, давайте не будем обострять, нам на погибель, ворогам на радость!»
Да, это был извечный рефрен: «Братва, не стреляйте друг в друга!» Со стороны тех, кто не нуждался в лишних земельных приобретениях, кто и так достаточно твёрдо стоял на ногах, чтобы рулить ситуацией на всех русских землях к своей выгоде, и потому мог вдариться в проповедничество братской любви с обильными аллюзиями на Евангелие, как это делал тот же Владимир Мономах на склоне лет.
Те же, кто считал себя «незаслуженно обойдённым», как тот же Олег Святославич («Гориславич», как его обзывают в «Слове»; дедушка главного героя, Игоря Новгород-Северского) - естественно, плевать на это хотели, на призывы особо преуспевших «воров в законе» к сохранению статус-кво во имя мира на Земле Русской. И тоже могли обосновать, почему.
И все попрекали друг друга привлечением половцев к междуусобным своим распрям – и все привлекали «поганых». Это всё равно как нынче многие блатные клянутся, что западло мусоров в пацанские разборки впутывать, - но все впутывают и заказывают друг друга «ментам поганым», когда есть возможность.
И все эти персонажи, русские князья и их подручные, – очень хорошо были искушены в феодальных интригах и очень хорошо подвешенный язык имели.
Я боюсь, если иной современный филолог повстречается с каким-то нынешним их подобием, пусть и с тремя классами образования, и увлечётся дискуссией, - сам не заметит, как ему обоснуют, совершенно грамотно по понятиям, что он попал на хату, на тачку, да и жену свою попользовать должен дать пацанам (отрокам).
Лишь останется ему, что трясти головой в недоумении: «Да как же так? Я ведь, вроде, ничего и не сказал такого? Я всего-то и сказал, мол: «Зря вы обиделись!» А вышло – ещё хуже!»
А ведь эти ребята, русские князья, - это не вокзальная шелупонь какая. Это «политические бандиты» высшего разбора. Это школа криминального общения, отшлифованная годами, столетиями жесточайшей конкуренции как на силовом, так и на риторическом поприще. «Двоечники», мямли, слюнтяи, – там долго не выживали.
Строго говоря, из этой братвы вообще мало кто своей смертью умирал, но вот наивные и бесхитростные идеалисты среди князей – они просто моментально становились бы добычей первого стервятника, позарившегося за беззащитное гнёздышко.
Их же подручные – бывали ещё искушённей в интригах, разводках и риторике. Поскольку князь имел власть по праву рождения, подручным же – приходилось «подниматься» самим. Считать их простодушными недотёпами, не способными связать двух слов «без задней мысли», – крайнее заблуждение.
Я ни в коем случае не хочу заявлять, будто мой личный опыт общения с подобным элементом заведомо превосходит таковой опыт любого иного исследователя «Слова о полку» - но всё же мне посчастливилось непосредственно наблюдать «краткий курс ранней истории Руси, дубль два» в наши девяностые (да и сейчас он продолжается, по хорошему счёту).
Главным выводом из подобных наблюдений можно считать следующий. Если люди, способные мочить друг друга в борьбе за власть, умеют ещё и говорить при этом какие-то слова, - это не всегда значит, что говорят они ровно то, что думают. Они, бывает, способны к некоторому лукавству, иносказаниям и даже иронии.
Изучив же на практике «политические типы», близкие к тем, какие могли быть (и преобладать) в двенадцатом веке, - я стал совершенно по-новому смотреть на «Слово о полку Игореве».
Говорите, «эпическая песнь», славящая героизм и патриотизм Игоря да брата его Всеволода, их доблестный (хотя не вполне удачный) поход на половцев во славу и спасение Земли Русской? Да ещё - пронизанная высоким гражданским пафосом и тонким лиризмом?
И автор – он однозначно симпатизирует Игорю? Скорее всего, какой-то его дружинник? И когда он говорит про Игоря, затевающего поход, «иже истягну ум крепостию своей» - это вот такая похвала, желание воспеть доблесть? А что звучит как «сила есть – ума не надо» - просто получилось так неуклюже? Поскольку автор - наивный такой дружинник, весь влюблённый в Игоря?
И ввёрнутые им все эти знамения, предвещавшие гибель, которых Игорь не слушается, всё идёт и идёт вперёд– это так, для красного словца?
И когда при первой стычке с половцами Игорево воинство «рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты» - это вот наш наивный дружинник в силу своего простодушия так бодренько и «кинематографично» расписывает нравы защитничков Земли Русской?
Он ведь мог просто сказать, как в летописи, что взяли славную добычу в обозе. Но нет, ему нужно это было подчеркнуть – что очертя голову бросились девок половецких арканить.
Это - очень хорошие ассоциации должно порождать у читателей? Им эта картина, конников, скачущих в разные стороны по полю за визжащими убегающими девками – ничего не напоминает? Или наш «дружинник» до такой степени бесхитростен, что безо всякой задней мысли поместил здесь некие лично ему близкие и приятные воспоминания, совершенно не подумав, что кому-то ещё они могут быть не столь приятны, при тогдашних-то делах на Руси?
Ну и как он далее славит Игоря со Всеволодом? А вот так: «Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин!»
Да даже если не знать, какой Олег имеется в виду – это правда очень лестное восхваление, «не было рождено на обиду половцам»? То есть, не «не задалось половцам досадить», по стечению обстоятельств, - а «рождено не было», вот так фаталистично? Опять – святая простота «наивного дружинника»?
Олег же, который имеется в виду -Святославович, дед Игоря и Всеволода, который пришёл в своё время с половцами на Чернигов, чтобы отобрать его у Владимира Мономаха. И в самом по себе этом факте не было ничего экстраординарного, но Олег сумел выделиться и на том фоне. Не имея бабла, чтобы расплатиться с половцами, он официально отдал им на разграбление то самое, родовое своё Черниговское княжество, откуда выкурил Владимира и где угнездился сам. А это – было уже немножко чересчур даже по тем временам и обычаям. За что его и помнили, спустя несколько десятилетий. И много ещё за что «хорошее» помнили. Поэтому, если б автор «Слова» симпатизировал Игорю хоть немного, – он бы старался избегать каких-либо намёков на его дедулю.
Между тем, он приплетает и выпячивает этого Олега очень навязчиво, едва не гротескно. Даже когда описывает решающее (и погибельное для русских) сражение – посмотрите, с чем он его сравнивает. Именно – с Олеговыми войнами против других русских князей.
Спрашивается, если он хотел воспеть сражение русских с «погаными» - иных, что ли, аналогий не сыскалось, более уместных? Ну, ведь на самом деле, русские князья не только между собой цапались, но, бывало, и на половцев сообща ходили. Бывали – и очень масштабные битвы. Неужели с какой-то из них сравнить нельзя было? Да ведь Игорь и сам победы над половцами одерживал. Одну, лет десять назад, – так весьма значительную. Над тем же Кончаком. Что б её не помянуть, хоть где-то, хоть как-то? Казалось бы, «матч-реванш».
Но нет. Лучшее сравнение, которое находит автор, - это побоища русских с русскими, которые устраивал Олег. Этим он, сдаётся мне, подчёркивает и своё отношение к Игорю со Всеволодом, и к их затее.
Гражданский же пафос «Слова» - примерно такой. «Вы, самозабвенные придурки, достойные наследнички своего отмороженного дедули, ради самоутверждения и грабежа, самочинно сунулись к половцам недостаточными силами, при этом действовали, как укуренные идиоты, угробили низахер свои войска, и что Игорёк в плен угодил – поделом кретину».
Такое кажется невероятным, чтобы хоть какой-то русский злорадствовал по поводу военного поражения другого русского? В восемнадцатом веке – да, показалось бы неприличным, наверное. В те времена – уже подразумевалось некоторое национальное единство, общерусский патриотизм, все дела.
Но в двенадцатом – расклад был несколько другой. Были непрекращающиеся разборки «коронованных» бандосов, которые, отбивая друг у друга владения, вели себя порой ещё похлеще половцев.
Поэтому - кто такой автору этот Игорь? Один из мародёров, разграбивших Киев, не столь уж давно? А теперь он, извольте видеть, решил с половцами выпендриться, с понтом «защитник Земли Русской»? Очков политических набрать, чтобы повысить статус и претендовать на чужие княжества? Ну-ну! Если предположить, что автор – киевлянин, у него могут быть весьма уважительные причины, чтобы этого Игоря – недолюбливать даже больше половцев.
И что он написал – в действительности представляет собой очень язвительный ПАМФЛЕТ. Где автор нисколько не симпатизирует Игорю, а откровенно издевается над ним. Используя для этого, конечно, высокопарные эпитеты и пышные сравнения – ну да есть такой приём. Он, в общем-то, интуитивно доступен любому уличному мальчишке, и тем более может быть применён человеком, обладающим, судя по всему, незаурядной культурой, который вполне мог быть знаком и с греческой, и с римской риторикой.
Если под этим углом зрения воспринимать «Слово», как памфлет, а не за чистую монету его принимать, – там многие «странности» становятся понятны.
Та же самая «мысь» или «мысль» по древу. Это может быть игра слов. Поговорка, возможно, была «мысью по древу растекаться», то есть, «белкой», но у автора – «мыслью». И это не описка. Там дальше ещё в одном месте упоминается «мыслено древо». И намёк, по-моему, прозрачен, когда мысль конкретно Игоря – вот с чем-то таким деревянным сопоставляется.
Ну или, неоднократное упоминание «Трояна», по поводу чего исследователи гадают: то ли здесь какой-то неизвестный славянский бог, то ли намёки на Трою?
Да господь с вами! Намёк – на императора Траяна. Который очень популярной был фигурой и в византийской культуре, и, соответственно, в русской. Не менее, чем Александр Македонский.
Сейчас Траяна малость подзабыли у нас, его имя практически ничего не значит для широкой общественности (в отличие от Александра), – а тогда это было что-то вроде «Наполеона», только круче. Величайший правитель Рима, покоритель даков, усмиритель парфян, при котором Империя достигла максимального размера, расцвета и благополучия. Он и в ПВЛ упоминается как самоочевидный пример ратной доблести и державного величия, и ещё много где.
И конечно, всякий исследователь «Слова» не мог НЕ подумать о том, что Троян – это Траян. Но казалось странным такое соседство его-то успехов с плачевным походом Игорем. Поэтому начинали искать нечто другое.
Оно не покажется странным, если подразумевать, что соседство – чисто ироническое. «Вот же Траян выискался!»
Далее, если принять иронический пафос «Слова» за данность - перестают удивлять и многочисленные отсылки к славянским богам при почти полном отсутствии упоминаний чего-либо христианского.
Что, конечно, выглядело бы несколько диковинно после двухсот лет весьма жёсткой христианизации, если полагать, что автор – всерьёз пишет о беде Игоря. Ведь, пусть инквизиции-то на Руси не было, но и без неё, бывало, волхвов и язычников – вполне себе жёстко репрессировали. Когда они давали понять, что для них старая вера по-прежнему актуальна. Сложно представить, чтобы где-то в политических кругах, поблизости от насквозь христианских князей да политически влиятельных епископов, затесался этакий воинствующий, нескрываемый язычник, притом грамотный и литературно одарённый.
Но когда НЕ всерьёз оно, все эти «внуки Велеса, Даждьбога», - тут никакой «крамолы», никакой «ереси». Напротив, это истинного христианского Бога нельзя было бы поминать всуе, в издевательском памфлете. Чего автор и избегает.
Последние же сомнения в том, что автор глумится и над Игорем и Всеволодом – вероятно, развеиваются следующим пассажем:
«Ведь те два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, непокорством зло пробудили, которое усыпил было отец их, — Святослав грозный великий киевский, — грозою своею, усмирил своими сильными полками и булатными мечами; вступил на землю Половецкую, протоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка из Лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем вырвал».
У человека, знакомого с историей тех феодальных разборок – тут же должен возникнуть вопрос: «Чего? Святослав Олегович, папаша этих двух братцев? Великий князь Киевский? Грозный покоритель половцев? Да он отродясь в Киеве никогда не княжил! Он всю дорогу был неудачником и аутсайдером. Отовсюду его шпыняли, одно время в монастыре даже в плену держали, и самое большее его достижение - что кое-как в Чернигове удержаться сумел. Какие тут, нафиг, зачистки половцев?»
Великий киевский князь, который действительно нанёс серьёзное поражение половцам и взял в плен Кобяка, - так это Святослав Всеволодович. Но он не отец Игорю и «буй-туру» Всеволоду. Троюродный брат. У него никогда не было особо хороших отношений с этой парочкой, но он всё-таки рассчитывал на их дружины, планируя ещё более основательную экспедицию против половцев. Они же – самовольно выдвинулись вдвоём, решив, что половцы уже обескровлены, осталось только добычу прибрать и славу. Загрести жар чужими руками, иначе говоря.
«Слово» - написано по горячим следам. Практически сразу после того, как эти два жадных, самонадеянных придурка – сорвали затею Святослава Всеволодовича. Ну и как мог автор относиться-то к ним, при своей симпатии к киевскому князю, которого действительно, в какой-то мере, восславляет?
Да вот так он и относится, что в «отцы» им сватает Святослава, делая вид, будто ненароком перепутал его с их настоящим отцом, которого тоже Святослав звали. И это вполне такая звонкая пощёчина, мол, «знайте своё место, щенки».
Мог ли он действительно чистосердечно запутаться в генеалогии своих персонажей, как объясняют иные исследователи? Да конечно! Это очень естественно для современника событий, притом прекрасно разбирающегося не только в текущих раскладах, но и помнящего, где какой князь сто лет назад сидел (что автор далее демонстрирует). Это так же естественно, как если сейчас профессиональный политолог «спутает» хоккеиста Медведева с премьер-министром. Чисто случайно.
Воля ваша, но, наверное, совсем-то за идиотов – не следует людей держать только лишь на том основании, что они жили восемьсот лет назад?
И что уж точно – такого «ляпа» не допустил бы фальсификатор, вознамерившийся наваять «эпическую подделку» по мотивам летописей. Уж как-нибудь разобрался бы, кто там кому кем доводится.
Да и вообще вряд ли бы фальсификатор взял для своего «эпоса» именно этот сюжет. В котором очень мало чего «славного» и «патриотичного». Который вообще не очень значительным кажется, если знать, чтО с Русью через какие-то полвека случилось.
Казались ли автору тогдашние события достаточно значительными? Да. Достаточно – для того, чтобы не только Игоря «отругать», но и по многим прочим князьям пройтись. Мол, вы, господа охренели со своими разборками, изрядно подзатянувшимися. Всё-то вы какой-то фигнёй страдаете, пытаясь самоутвердиться.
Один (Ярослав Галицкий), понимаешь, о присоединении к Крестовому походу помышляет («стреляешь с отцовского золотого престола в султанов за землями»), другой (Изяслав Василькович Гродненский) на литовцев попёр, «по шлемам их мечом позвенеть», в одиночку, только б славу дедушкину (Всеслава) поддержать, - и огрёб, и тоже дружину положил ни за что.
А тут, между прочим, половцы недобитые (как выяснилось), озлобились от Игоревой выходки, силу свою почуяли – и рыщут по всей Руси. Кто-нибудь соблаговолит обратить внимание на этот факт, защитнички хреновы? Дурдом, блин! Который от дедов ваших ещё пошёл (подробности прилагаются в тексте, особенно – про Всеслава Брячиславовича Полоцкого, имевшего чёрный пояс по ликантропии, и разборки затевавшего, где ни попадя, а вот поди ж ты – от болячек загнулся). Один Владимир Великий – последний реальный был князь, и уж он-то не допускал такого бардака, в отличие от вас, уродов!
Такой на самом деле там смысл, такой на самом деле там пафос. Ну, мне так видится.
То есть, конечно, имеется в «Слове» некоторый объединительный, общерусский «пафос». Но чего гораздо больше – издёвки над состоянием княжеских дел и мозгов. И там всем, в общем-то, на орехи достаётся.
«Восхваления», высокие слова, - их не стоит буквально понимать. Уж на что-что русские всегда мастерами считались, - так это на маскировку сарказма под «фанфарную» лесть. И если кто-то думает, что в двенадцатом веке русские совершенно не владели этим искусством, но исключительно серьёзно и простосердечно «пафосничали» использовали во всех случаях, - это большое заблуждение.
Впрочем, когда автор возвращается снова к Игорю, к его «героическому» бегству из плена, с аллюзиями на сказочные мотивы, как будто действительно какой-то невероятный подвиг наш удалец совершил, смотавшись от половцев при участии одного из них и бросив в плену сына, - тут, по-моему, невозможно не прочувствовать сарказма, если вдуматься.
Особенно - вот этот диалог Игоря с речкой Донцом:
«Донец сказал: «Князь Игорь! Разве не мало тебе славы, а Кончаку досады, а Русской земле веселья!» Игорь сказал: «О Донец! Разве не мало тебе славы, что лелеял ты князя на волнах, расстилал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева. Стерег ты его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями в ветрах» Не такая, говорят, река Стугна: бедна водою, но, поглотив чужие ручьи и потоки, расширилась к устью и юношу князя Ростислава скрыла на дне у темного берега. Плачется мать Ростиславова по юноше князе Ростиславе. Уныли цветы от жалости, а дерево в тоске к земле приклонилось».
Я здесь использую перевод на современный русский, поскольку он, как представляется, вполне адекватный, но вот – как бы смысл теперь «перевести»?
Таким образом, что Игорь действительно достоин спасения, после своих «свершений», и великую честь Донцу оказал, соблаговолив окунуть в его воды княжье своё тело? И к чему автор приплёл Ростислава (Всеволодовича), который действительно утонул в Стугне примерно за век до того, когда русские тоже потерпели поражение от половцев, но не такое сокрушительное, и всё же организованно отступили, если не считать этой трагедии с молодым Ростиславом?
По-моему, намёк прозрачный. Что с таким позором, каким себя Игорь покрыл этой своей авантюрой – лучше б ему вовсе от половцев не возвращаться, лучше в реке нафиг утонуть, подобно несчастному тому пареньку, Ростиславу, который такой участи заслуживал гораздо меньше.
Или не мог автор иметь в виду такой ужасной мысли? Ибо говорит потом: «Тяжко ведь голове без плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря».
Да уж куда тяжелей! Как прожить-то ей теперь без своевольного удельного князька, который, ослушавшись прямого приказа старших в скоординированной операции, бросился вместе с братцем в Поле, угробил свою дружину и открыл половцам путь, который должен был запирать? Да разве неясно, что именно он – самая светлая, самая ценная голова и есть на всей Земле Русской?
Как хотите, но даже для самого льстивого Игорева придворного, - это был бы чрезмерный, невозможный подхалимаж, когда бы полагался всерьёз.
Но если избавиться от этой ни на чём не основанной уверенности, будто автор именно всерьёз пишет о добродетелях Игоря, – тогда всё становится на свои места.
Тогда и «почётный титул» его братца, «буй тур» - получает более понятный перевод. Что-то вроде «бычара неразумный». Который, опьянев от крови, увлекшись мочиловом, позабыл обо всём на свете, включая даже ласки своей супружницы (это особо уточняется в тексте, не без «фрейдистского» намёка, полагаю), утратил управление боем и перестал вообще какое-либо внимание уделять тому, чтобы согласовывать действия с Игорем. Чем окончательно загубил и без того обречённое предприятие.
Это кажется невероятным, чтобы другой князь, или приближённый другого князя (кем бы ни был автор «Слова»), высказывался об Игоре с Всеволодом, как о своих корешах блатных, которые попёрли на другую банду без отмашки от бугра, чисто, как быки на вила, и только спровоцировали чертей нерусских на ровняке, создав людям проблемы, подставив честную братву?
Ну, в таких выражениях – он и не высказывается. Он тоньше над ними стебётся. Но чувства, которые он к ним испытывает, - примерно такие. И менталитет его – примерно такой. Он не считает и не обязан считать Игоря своим дражайшим другом любезным. Скорее, временным союзником – который всегда может оказаться соперником. Который может сейчас зализать раны, снова в силу войти и начать топырить пальцы, мол, я один, как танк, на половцев попёр, почему не поддержали?
Вот ему и объясняют: на половцев ты попёр тогда - по дурости своей и жадности. Поэтому – помни об этом и лучше вообще помалкивай. Радуйся, что жив остался.
Но поскольку это объясняет риторически одарённый человек, - он «опускает» Игоря самым унизительным способом из возможных: будто бы превознося. И это действительно блестящий политический памфлет, хотя довольно жестокий. Как и то время.
Или вы серьёзно думаете, что отмороженные головорезы, из года в год, на регулярной основе мочившие друг дружку пачками ради ресурсов и власти, а в виде особой милости «всего лишь» ослеплявшие пленных родичей, - могли быть так сентиментальны и трогательно чистосердечны? «Плач Ярославны, хны-хны, высокий лиризм?» Да ща, держи карман!
Они – могли быть умны. Как несомненно был умён автор «Слова». Но при этом – они были и циничны до такой степени, что никакому современному «постмодерну» и не снилось. А тем более уж – салонному «сентиментализму» конца восемнадцатого столетия. Если же какой-то из литераторов той эпохи вот по такие уши влез в шкуру политики двенадцатого века, чтобы соорудить настолько правдоподобный памфлет, - тут уж не просто гениальность, тут уж памятник выше Останкинской телебашни сооружать надо за такое «литературное перевоплощение».
Однако ж, что характерно (и если считать, что всё-таки в своё время этот памфлет был написан), актуальность его – она сохранялась лет десять после события. Ну, двадцать. Поэтому неудивительно, что наизусть его никто не разучивал, а спустя время – перестали улавливать и сарказм за выспренними похвалами, которые якобы расточает автор. Потом же – и вовсе забыли.
Вроде бы, там есть идея объединения Руси для совместной защиты от всяких ворогов поганых? Да покажите хоть одно политическое сочинение того периода и всех последующих (особенно, после татар), где бы такой идеи не было!
Все говорили: нам нужно держаться вместе, чтобы отбиться от врагов. Оставалось лишь уточнить «чисто технический» вопрос «в каком именно месте - и под чьим руководством». И вот это самое выяснение – составляло суть русской внутренней политики как за сто лет ДО «Слова», так и лет четыреста ПОСЛЕ, вплоть до окончательного утверждения московской гегемонии (что, конечно, не отменяло разборки за власть внутри неё, но, с нетерпимостью к публичным фракциям и партиям, у нас это решалось «келейно», табакеркой и шарфиком).
При этом, многие сочинения подобного рода, о необходимости национального единства, – они очень благообразные, «боговдохновленные», сплошные цитаты из Писания, а тут, в «Слове» – Даждьбоги какие-то, Велесы, Хорси. Неудивительно, что монахи не особенно утруждались сохранением и переписыванием тех копий «Слова», которые были в их распоряжении. Удивительно, что хоть одна – дошла до Нового Времени.
Может ли быть, что и она – фальсификация?
А с какой бы ему, фальсификатору, целью, берясь за столь хлопотную работу, создавать именно такой текст, который, если принимать его за чистую монету, имеет довольно сомнительную осмысленность и художественную ценность, а если видеть в нём сатирический памфлет (что придаёт гораздо больше осмысленности и литературной ценности) – то в полной мере его оценить смогут лишь современники (князя Игоря, а не фальсификатора)?
Нет, общий-то сарказм – и я прочувствовать сподобился. Но какие-то пассажи мне всё-таки непонятны.
Скажем, я догадываюсь, что обращение Святослава Киевского к Всеволоду Большое Гнездо, где говорится «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногате, а кощей по резане» - подразумевает намёк: «Ты бы лучше не увлекался охотой на рабов в Булгарии, а силы на Дону применил, где возбухли половцы, которые тоже – не только ценный мех». Сказано - в связи с походами владимирцев на Волгу. Весьма удачными, но не очень ценными для государственной безопасности, в контексте сложившейся ситуации.
Однако ж, смысла фразы «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти — удалыми сыны Глебовы» - не понимает в точности никто. Поскольку никто не знает, что такое «шереширы». Но можно только догадываться, что это не бог весть какой комплимент. Возможно, подразумевается, что Всеволод Юрьевич подставил своих вассальных князей, Глебовичей, бросил отдуваться на своих южных рубежах, и один из них, Владимир, тяжело ранен при обороне Переяславля, о чём только что упоминалось в тексте, а подмоги от Всеволода – так и не пришло, и даже не предполагалось.
То есть, какие-то шутки-подколки – понять можно, если погрузиться в тему (да ещё используя Интернет, чего не было в восемнадцатом веке), - а какие-то всё равно остаются загадкой во тьме. Туманными намёками, вроде бы не очень осмысленными высказываниями.
Ну и вот такие замороченные нюансы – кто мог бы «сфальсифицировать» в восемнадцатом веке? Зачем бы ему в принципе это понадобиться могло? Какая-то слишком уж странная мистификация.
Да обычно-то они имели банальный вид. Витиеватый, как бы древний язык, - и очень понятное смысловое содержание, для современного читателя, если уж язык «расшифрован». Примитивное и однослойное содержание, хотя может быть и метафоричным, и поэтичным, и вообще «красивеньким». Типа, наши предки умели вот эдак блистать словесами, приколитесь все. И ещё они пишут о своём величии, а значит, они правда были великими, - ну не отрадно ли нам это сознавать, граждане-компатриоты, в нашу-то эпоху роста национализма?
Со «Словом» - история совсем другая. Конкретный смысл иных его пассажей – до сих пор не вполне ясен. Бывает, они расшифровываются по мере поступления данных, которыми не располагали и не могли располагать «фальсификаторы» восемнадцатого века.
А самое главное – крайне сложно сочинить такой актуально-политический памфлет, если тебя дела тех дней давно минувших, - не касаются, как современные. С такой живостью, с такой язвительностью.
И «живая язвительность» «Слова» - она такова, что, возможно, лишь я один её вижу. Будучи одновременно и бандитом, и филологом. То есть, мы «духовно» близки с тем парнем, который мог быть автором. Близки - в отрицании какой-либо «духовности», в глумлении над ней, как над жрачкой для лохов. Мы - одного круга, одного сорта люди-ягоды, хотя и разнесённые по кустам на восемь столетий. Ну да – всё приходит на круги своя.
Можно ли фальсифицировать в восемнадцатом веке само такое мироощущение, которое было в двенадцатом веке, – и которое становится понятно в новейшей истории лишь после девяностых?
Моё, конечно, мнение – но это невероятно.