Никто Часть I

Н И К Т О
(роман)


                Кто меня враждебной властью
                Из ничтожества воззвал,
                Душу мне наполнил страстью,
                Ум сомненьем взволновал?..
         
                А.С. Пушкин



ЧАСТЬ  1

Глава I      Тема для Андрея: «Напутствие»
___________________________________________________

       - Ты был, и есть, и будешь всегда.
Но в уготованном на сей раз мире Тебе трудно будет это осознавать.
Лишь по прошествии некоторого времени, по сведениям со стороны, Ты станешь иметь смутное представление о часе собственного появления там.
Скорее Ты вспомнишь это напутствие, чем  начало собственного бытия в уготованном Тебе мире.
Также скрыто от Тебя  и мгновенье, когда миссия  Твоя будет исчерпана, и лишь знать будешь, что это - миг Твоей смерти.
От часа Твоего рождения до часа Твоей смерти Тебе предстоит изменить к лучшему мир, в котором Ты станешь жить.
Ты получишь облик человека, его тело, и так вживёшься в эту роль, что забудешь  Того, кто Тебя создал, и кто никогда Тебя  не оставит.
Нарекут Тебя именем  Андрей. Таких как Ты,  с таким же именем, там  множество. У каждого будет своя судьба. 
В мире, полном несоответствий, у Тебя будет своя судьба, Андрей!
Сейчас этот мир разделён.
С рождения Ты привыкнешь ко всему детскому и взрослому, нравственному и безнравственному,  мужскому и женскому, - там даже слова разделены на роды! Тебя воспитают отец и мать, но  не они будут причастны к твоему появлению там.
Ты будешь зачат в обстановке секретной лаборатории из человеческой клетки,  внедрён в семью обычных, подобных Тебе людей, которые будут заботиться о Тебе до тех пор, пока Ты не станешь самостоятельным и пойдёшь по жизни, как и все, в общем потоке быта и суеты.
       Но, Ты  должен будешь сделать этот мир счастливее!
       Суть происходящих там событий состоит в достижении лучших целей, стремлении людей быть более совершенными, а их сообщества - более справедливым.  Однако в разделённом мире, где есть  вещь  и дух, и идёт борьба за обладание ими,  сделать это очень трудно, практически невозможно.
       С детства Тебя будут уверять в истинности мировоззрения, подлинной целью которого - как, впрочем, и многих других исковерканных там идеологий  - будет достижение и оправдание власти.
       И в час Твоего появления там, в той самой лаборатории, в одном из зданий на проспекте большого города, разговор будет идти именно об этом.

       «Скажите мне, Миша, почему это так считается, что человек - самое совершенное существо, и будто бы совершенней природой ничего не создано?» - будет говорить  немолодой уже, худощавый сотрудник в грубых очках, пристраивая тем временем электроды к пробиркам.
       «Теперь уж вы и в этом сомневаетесь, Игорь Петрович...Кто ж как не человек?» - станет спрашивать с улыбкой на лице сотрудник помоложе, одетый  как и его руководитель в белый халат,  не отрывая глаз от показаний приборов.
       «Ну, например, утка. Она и ходить, и летать, и плавать, и нырять может. Вы можете так в совершенстве владеть нашей земной стихией? Я не могу. А утка может! Самое совершенное на земле существо...»
       «Вы, Игорь Петрович, профессор, светила науки, а говорите глупости. Даже странно от вас это слышать!»
       «Хе-хе... Мне кажется, что у нас где-то нет контакта... Хотя, нет... нормально... Давай-ка, Михал Иваныч, лучше чайку дрызнем перед ответственным моментом? Где-то наш кипятильник...»
       В скудно обставленной старой мебелью, сплошь увешанной оборудованием, стеклянными колбами и ёмкостями с жидкостью, выставленными даже на широченном   подоконнике из шлифованного  камня, в этот вечерний час накануне Светлого Христова Воскресенья одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года будет тихо и гулко. В углу над раковиной замигает лампочка,  запахнет чем-то утробно-кислым.
       Игорь Петрович, присев на свободное место на подоконнике, начнёт заваривать крепкий чай в гранёном стакане. Михаил подойдёт, встанет рядом, и, пряча куда угодно взгляд от руководителя, скажет:
       «Игорь Петрович, в понедельник партсобрание... Это по моему поводу... По поводу наших... моих с Машей отношений... Я женюсь, мне только родных  уговорить... У нас с Машей это серьёзно. Честно...  Поддержите,  а? Вы хотя и беспартийный, но у вас авторитет...»
       «Не знаю я, поможет ли вам моя поддержка, - вздохнув, ответит вполне серьёзно профессор,- Ну, поддержу, Миш, конечно тебя поддержу. Это по поводу письмеца анонимного в райком партсобрание-то, а?»
       «Ну, да... что им всем надо...»
       «Э-э! Не расстраивайся, Миша. Моё слово в вашей интимной сфере вряд ли станет весомым, а вот коллективное мнение институтской парторганизации-то - вот эт-то!.. Вот это да-а! Она-то уж во всём разберётся! Всех на путь истинный наставит!» - профессор вновь перейдёт на иронию, отхлебнёт из стакана, поправит очки, вопьётся глазами в своего сотрудника, хлопнет его по плечу,  - «Э-эх,  Михал Иваныч, Михал Иваныч, и всё-таки утка лучше!»
       Видя, что молодому сотруднику не до смеха, и на его приятном озабоченном лице застынет какая-то вынужденная улыбка, профессор, как будто вглядываясь в окно, в весенние сумерки, перейдёт на более серьёзный тон:
       «Нет, до чего ж мы все легковерны! Ничего не подвергаем сомнению, варимся в своей каше, живём себе... стремясь к светлому будущему... Говорили нам, что наступит оно через двадцать лет - дружно поддержали, сказали, что совершены волюнтаристские ошибки - активно осудили. Вчера одного руководителя славили, сегодня - другому рукоплещем. И только изредка приходит в голову: зачем нужна вся эта суета?»
       «Хорошо беспартийным рассуждать, Игорь Петрович», - вставит Михаил между прочим.
       «А суета эта, Миша, нужна для того, чтобы удержать власть,- продолжит свои рассуждения профессор, -  А без власти мы, друг мой, никуда. Вся государственная машина наша сейчас обслуживает идеологию! Вот и мы с тобой в этом потоке крутимся...  Ты знаешь, что мне сказали в ЦК, когда я просил поддержки для наших исследований по дублированию организмов? Они даже не вникали в суть вопроса! Сказали,  что пленум оказывается не поставил таких задач, и что для нас нет политически важнее  сегодня освоения космоса, а дублирование организмов - не актуально, мол, подождёт. Т`ак вот. И вынуждены мы с тобой, Миша, на собственном энтузиазме выезжать, на коленке всё мастерить... Вот. Решил я послать всех и вся к чёрту, и морально-этические нормы в том числе...  Хватит нам заниматься с мышами. Если наш успешный отчёт о дублировании грызунов сейчас, в эпоху освоения космоса, никому не нужен - всё равно когда-нибудь до них допрёт -  давай-ка попробуем с человеческим материалом. И будет это слово в науке всё-таки за нами!»
       Михаил с ужасом взглянет на своего руководителя: «Игорь Петрович! Это такой риск! А, если что получится? Нам придётся брать на себя  такую ответственность...»
       «По крайней мере это честнее, чем безответственно клясться в верности властям посредством лозунгов из ленинского учения», - возразит профессор высказанной вслух крамольной мыслью. «А вы знаете, Михаил,- прибегнет он к своей постоянной привычке переходить с «ты» на «вы»,- что каждый пленум ЦК вновь и вновь укрепляет в наших гражданах культ массового сознания? Все они (он будет иметь в виду партийных функционеров) активно лопочут о вреде западной «массовой культуры», а сами внедряют в головы советских граждан массовое сознание, то есть сознание, направленное на безусловную поддержку их решений, какими бы абсурдными эти решения ни были? И знаете для чего? Для того, чтобы легче было отправлять свою  власть!»
       «Что же во власти плохого, Игорь Петрович, что вы её так не любите?» - спросит Михаил, наливая кипяток в стакан с заваркой.
       «Ну да! Ты в лагерях-то не сидел... - протянет профессор, - Там бы тебе быстро объяснили это понятие... Беда-то как раз в том, что многие, очень многие любят власть, и без неё  жизнь свою не мыслят. Жить, не думая, для большинства проще. Вообще, всё это может плохо кончиться. Едва уже не кончилось крахом. А формула власти-то очень проста, она годится и для богатых, и для бедных, даже детям понятна. Эта формула такова: я  - и все остальные, я - и  народ, я - и масса. Очень проста, основана на систематическом противопоставлении, как и всё в нашем мире. Ей следуют все правители, и во все времена - от Цезаря до президента США».
       «А как же должно быть?» - спросит Михаил с нескрываемым интересом.
       «Должно быть так: я - и моя цель, я - и собственное сознание, я - и общая цель. Наверно, так должно быть. Тогда и власть будет другой, основанной на сознании, а не на подчинении».
       «Но, у нас есть общая цель. Эта цель - коммунизм».
       «Э-эх! - досадливо вздохнёт Игорь Петрович, сжимая рукой спинку  стоящего рядом стула, - И ты туда же... Ты хоть знаешь, что такое коммунизм, комсорг ты наш сознательный?»
       «Ой, точно уж не помню... когда в партию вступал - помнил... Это когда от каждого по способностям, каждому - по потребностям, - так кажется, и все блага польются полным потоком...»
       «А-а... А я вот у Маркса читал, что коммунизм - это действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние общества,  и что это движение к ассоциации, в которой свободное развитие  каждого является условием свободного развития всех, и что, завоевав власть, пролетариат не становится абсолютной стороной общества, так как он одерживает победу только упраздняя самого себя... И всё в таком духе. А мы-то начали с диктатуры пролетариата, а закончили  - диктатурой партийных функционеров. Так вот...»
       ...На белом кафеле стен, против окна, высветится оранжевая полоса весеннего заката - прелюдия грядущего светлого дня.  Стихнет мерное урчание холодильной установки.
       «Ладно, вернёмся к нашим баранам, - скажет профессор, - я тут подготовил кое что, пока ты был в отъезде.  Пойдём покажу».
       Они пройдут в заставленный полками и редко посещаемый дальний угол  огромной лаборатории, где из четырёх вместительных шкафов будет оборудована настоящая  комната в комнате, наглухо скрытая от посторонних  глаз. Профессор поищет в кармане, достанет ключ, откроет плотно пригнанную дверь, включит освещение.
              Размещённый на лабораторном столе аквариум заполнен будет биологической жидкостью и накрыт  объёмистым стеклянным саркофагом.
              «Плацента донорская, помещена в питательный раствор, - примется объяснять профессор, - Саркофаг герметичен, подключён к системе очистки воздуха, обеспечивающей необходимую температуру, влажность, давление, и полную стерильность. Раствор также постоянно фильтруется. Здесь, снизу, расположен для этого специальный блок. Насыщение достигается,  химико-биологический обмен идентичен обмену  в организме человека.  Для доступа в физиологическое поле устроен  также специальный манипулятор. На случай аварийного отключения электричества вся система может питаться от нашего генератора, так что девять месяцев, отпущенных природой... мы с тобой должны обеспечить».
       «Это вы... всё это вы один!?  Без меня? Здесь?.. - заблестит глазами восхищённый Миша, - Как это вы... как это вы всё оборудовали за два месяца!»
       «Мне Карпыч помогал. Это он всё смонтировал. Для чего - даже не спросил...»
       «Да тут столько тем для докторской!..»
       «Ты уж пишешь одну? Вот и работай.»
       «Вы гениальный, Игорь Петрович!»
       «Льстец... Объясняю дальше. Тебе хорошо известно, дорогой мой, что процесс формообразования линейной структуры ДНК имеет вероятностный характер.  Так вот, если у нас что и получится, то получится совершенно случайно, и тогда мы будем выращивать здесь второго кандидата наук Кирюхина.»
       «А почему бы не вырастить второго профессора Никитина?» - примет шутливый тон Михаил.
       Игорь Петрович взглянет на него пронизывающе сквозь стёкла своих массивных очков, будет говорить несколько виноватым тоном:
       «Видишь ли, академик Хрусталёв мой давний  приятель, он взялся рассчитать появление генома человека на основе некоторых объективных сведений...  Ну, и я дал сначала свои объективные и медицинские данные. Результат получился такой: вероятность  моего появления удалось сократить до одного случая из ста, но приходится она увы на декабрь 1998 года...  Тогда я рискнул, и взял данные из твоей медицинской карты, в поликлинике... у меня племянница, видишь ли, в регистратуре...  надеюсь ты меня простишь за наглость...   Получилось, что вероятность твоего обновления - один случай из двухсот -  приходится как раз на конец  апреля  нынешнего тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, и... словом, я как раз сегодня намеревался с тобой поговорить...»
       Михаил пошатнётся, схватится о ручку двери. Профессор станет хлопотать возле него:
       «Пойдём. Ты присядь... я не знал, что ты такой впечатлительный, - возьмёт Михаила под руку, выведет за дверь, придвинет стул, - право же, в науке нужно уметь жертвовать собой... Ну, если ты не хочешь, то и не надо, подберём ещё кого-нибудь. Выпей воды...  Сейчас я тебе валерьяночки...»
       «Не надо, не надо, всё в порядке, Игорь Петрович, это просто от недосыпа и от нервов, - скажет Миша, отпив холодной воды из стакана, затем, как будто решившись, спросит:  «Вы, наверно, видели в медицинской карточке результаты анализов моей спермы, и вам...»
       «Да, мне многое стало понятно в твоей личной жизни, и это укрепило во мне  уверенность, что ты согласишься на эксперимент, - спешно подхватит профессор, чтобы закончить неудобную тему, - возьмем у тебя несколько соматических клеток, чем черт не шутит, может получится!»
       «А, если получится, что я скажу жене, что скажу Маше? Как мы будем воспитывать ребёнка?»
       Профессор возьмёт ещё один стул, присядет рядом, снимет очки, станет протирать их толстые стёкла краешком своего халата. 
       «Послушай, Миша, я всё очень хорошо продумал. Поверь моему жизненному опыту. Если ты собираешься разводится, то делай это быстрее. Маше мы обязательно всё расскажем, она толковая девушка и всё поймёт. Если она любит тебя, то полюбит и твоего ребёнка. И потом, подумай сам: один шанс из двухсот, но и его надо использовать в твоём положении!»
       Щурясь от бьющегося в окне вечернего луча, Михаил поднимется, пройдёт вглубь лаборатории, в тень.
       «Ладно, Делайте как считаете нужным», - произнесёт оттуда.
               Обрадованный профессор пойдёт мыть руки.
Через некоторое время, одетый в стерильное, в шапочке, с поднятыми вверх руками в перчатках, весь словно облитый розовым светом, он окликнет своего ученика:
       «Ну-с, Миша, присаживайся сюда, подставляй свою щёку, пошкрябаю её изнутри...»
       Пройдёт ещё время, и он поместит извлечённые из Михаила клетки в раствор, приникнет к микроскопу, скажет:
               «Ну, как говорят, с богом!.. Ты ещё здесь...  Давай ток!»
               Держась за щёку, Миша, спрыгнет с хирургического кресла,  кинется к электрощиту.
               «Так... есть два разряда!» - скажет профессор.
               ...И тогда появишься Ты, Андрей. Мгновенье это как всегда на Земле не заметят, лишь кристаллизуется воздух в пространстве, где задрожат лучи в листве, пронесётся над бывшей Калужской заставой  ничтожный магнитный всплеск, и возникнет ещё неосознанное, и вместе с тем ясное понимание Тебя, и никого другого.
       Родители никогда не расскажут Тебе, каким образом, и при каких обстоятельствах Ты появился на свет; как профессор Никитин и его ассистент - Твой отец - Михаил Кирюхин, воодушевлённые фантастическим успехом своего эксперимента, станут выхаживать Тебя в искусственном чреве; как потом Игорь Петрович доложит результаты на учёном Совете, но по рекомендации кого-то из центральных партийных органов многочисленные его недоброжелатели и оппоненты опротестуют очевидное, объявят о несостоятельности научных доводов; отчёт отнимут и запрут за семью замками, а  во избежание огласки разрешат Твоему отцу усыновить тебя - его точную копию -, и выдать свидетельство о рождении, в котором  Твоей матерью запишут его супругу  Марию.
              Родителям Твоим удастся скрыть даже от родственников тайну Твоего происхождения.
              Вскоре после Твоего рождения с профессором Никитиным неожиданно случится сердечный  приступ, и он умрёт, так и не добившись признания.
      Ничего этого Тебе не будет известно. Ты станешь жить вместе с родителями на Житной улице, в  старинном доме, с котельной   в  засыпанном   углём дворе. Летом  освобождённый    от горючего топлива  двор покажется Тебе более  просторным и чистым. Одной стороной  дом выйдет на Садовое кольцо, где через дорогу расположится школа, а другой - как раз напротив кинотеатра "Буревестник". Квартира, в которой Ты очутишься, назовётся коммунальной,  с  множеством соседей,  тёмных коридоров и   таинственных   перегородок. Там потечёт  кажущаяся маленькому  Тебе  бесконечной жизнь,   состоящая  из общения с соседями и их детьми, очередей в ванную комнату, мелких ссор и   длительных   конфликтов  между взрослыми.
       В детстве Ты будешь часто болеть, но ни одна из этих болезней не окажется смертельной, Ты останешься жить во имя осуществления своей миссии.
       В семь лет, как и многие Твои сверстники,  Ты пойдёшь учиться  в  школу, но не в ту, что будет напротив дома на Житной улице, а в другую - в новом микрорайоне, куда, получив отдельную квартиру, переселятся Твои родители. Прежде всего Тебя станут учить писать, читать и считать, а потом – осмысливать этот труд. В школе того, советского, времени будет несколько организаций для детей и молодёжи, и уже с восьми  лет Тебя - как, впрочем, и всех детей - зачислят в «октябрята», объяснив, что   название этой организации дано по имени государственного переворота, состоявшегося за сорок восемь земных лет до Твоего появления на свет, что до этого события все дети и взрослые жили плохо, и только с октября 1917 для них наступило новое,  счастливое время. И, это будет, вероятно, первая ложь, которая будет подана Тебе в обществе за правду, ибо  до октябрьского переворота, как и после него, конечно же, были люди, которые жили счастливо, и люди, которые жили несчастливо. И всегда, во все времена это было в разделённом мире, на Земле, так.
       В дальнейшем подано Тебе будет за правду многое, что называется неправдой; и Ты сочтёшь это за истину, и так будет до тех пор, пока при обстоятельствах совершенно необычайных подлинный мир не откроется перед Тобой.
       С детства Ты будешь отличаться  от своих ровесников не только особенной скрытностью своего характера, но и обострённым чувством справедливости, утерянном многими, благодаря чему с ранних лет будешь любим всеми, кто бы Тебя ни окружал, ибо они будут стремиться восполнить от Тебя это свойство.
       Твоё несчастье будет состоять в красоте, которую Ты будешь излучать повсюду,  в тайне человеческих взаимоотношений, которая будет возбуждать Тебя необычайно, а также в том, что Ты окажешься бездетным как и Твой отец, Михаил. И счастье Твоё будет состоять тоже в этом, ибо только в этом Ты станешь находить психологический комфорт, силы для жизни, и выполнения той миссии, которая Тебе предназначена.








  Глава II        Те самые обстоятельства
            ___________________________________

       Утверждалось, что многочисленные политтехнологи и консультанты подгадывают проведение массовых мероприятий к магнитным бурям. И в этот день, когда обнаружилось  как удачно совпали важные в жизни Андрея события, геомагнитный фон, согласно прогнозам,  «был сильно возмущён».
В ту  пятницу он наблюдал с крыши гостиницы действо, называемое "митингом оппозиции".
              Когда,   выдвинувшись    из   Замоскворечья,     ряды демонстрантов стали    рассеиваться  по Манежной площади, вдруг заморосил дождь, и участники политической акции раскрыли  зонты, попрятав под ними также и наглядную   агитацию.   Толпа,   заполнявшая   площадь,   стала   походить  на гигантскую   черно-серую   крысу,   которая,   упершись  мордой в гостиницу "Москва", подтягивала свой хвост внутри узкого пространства между Манежем     и      Университетом. Внизу, под  чешуйчатым покровом зонтов, трепетало, звало к взаимности массовое крысиное либидо. Мнения наблюдателей как всегда разделились: по    телевизионным    оценкам     собралось полмиллиона, по оценкам же местной милиции - тысяч сто.
              Снова   заурчал   микрофон,  из него как из гулкой трубы донеслось предупредительное: "Пожалуйста,   Михаил    Николаевич,   сюда пожалуйста..."
              Кирюхину стало тошно - снова на два-три часа затянут из пустого в порожнее эти   депутаты,  артисты,  "люди  из  народа",   оплачиваемые  неизвестно кем, а, может быть,  и  так,  по  зову  сердца,  или   жаждущие   "мир посмотреть  и себя показать".   Но  их   не   допустят   запросто   к   трибуне,    разве   когда  Михаил Николаевич   покинет   мероприятие,   они    полезут   на  помост сами и понесут очередную   чушь.   Кто-то  выдвинет себя в президенты, рассчитывая получить в толпе оппозиционеров немедленный отклик на свою жертвенность, но получат в ответ жиденькие аплодисменты или пьяненькое визгливое "ур-р-а-а". Андрей   спустился   вниз. Ему предстояло набрать очередной материал для политологического центра, где он работал аналитиком.
              - Др-рузья-я! - грохотало   на   площади,   -   Сегодня мы собрались здесь, чтобы дать достойный отпор этим бюрокр-ратам,   окопавшимся за кремлевской стеной! Гневом и  болью  в  сердцах   миллионов  р-россиян отозвалось решение властей о вводе войск в..........»
              Из чешуи  зонтов  показался  выпихнутый  из  полиэтиленовой плёнки    лозунг: "ДОЛОЙ БЮРОКРАТИЮ!  МЫ С ВАМИ, МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ!". Вслед за ним был выдвинут синенький с  подтёками:  "ДАЕШЬ  СУВЕРЕНИТЕТ  И    ВСЕОБЩИЕ ВЫБОРЫ!".  Кирюхин  быстро  записал  содержание   лозунгов   себе в блокнот, хотя  ничего  нового  они  не  представляли.   Вдали  появилась вообще какая-то глупость:  "БЫЛО  ГУСТО,   СТАЛО - ПУСТО!",   и,   прежде,    чем   Кирюхин попытался  добраться  между зонтов для выяснения  причин,   подвигших держателей этого лозунга на его написание, данная отсебятина исчезла из виду и больше не появлялась. Зато совсем рядом показался развернутый двумя парнями на шестах:  "ПРИВИЛЕГИИ - В МАССЫ!", а бабуля в вязанной шапочке пыталась  удержать    выполненный зелёной краской на белом ватмане и выдвинутый   на   чем-то,   напоминающем швабру   "ПОЗОР ГЕНЕРАЛАМ-БЮРОКРАТАМ!".   Усилившийся   дождь  внес коррективы  в  текст,  так что вскоре бабуля едва удерживала на мокрой швабре: "ПОЗОР  ЕНЕ  - ПА  М!".
              Кирюхин посоветовал ей убрать швабру.
              - Слово   предоставляется  очевидцу  трагических   событий...., -   бубнил репродуктор.
              -   Милые,   родные мои !- зазвенело на всю площадь, - Я только что оттуда. Это настоящий геноцид, подавление всяческих свобод. Мы платим бюрократам своей  кровью,  кровью наших сыновей.  Во  имя   чего,   скажите,  во  имя   чего сложили головы   наши   мальчики?  Мы должны собраться все вместе и сказать "нет" этой кровавой драме. Мы не позволим...
Голос упал. Наступившую паузу сорвал крик скандирующих:
              - Не по-зво-лим! Не по-зво-лим! Па-азор! Па-азор! Па-азор!  Па-зор! Па-зор!
              - Товарищи!- попытался встрять ведущий.
              - Па-азор! Па-азор! Па-азор!- бушевала толпа.
              Кирюхин съёжился.  Он вдруг   поверил  этому  упавшему женскому голосу, ему стало  жалко  себя  и  всех  присутствующих.  "Зачем  этот   митинг? - думалось - Зачем истерика? И так всем ясно, что существующий режим доживает последние месяцы, а что сулит каждому  в  толпе  грядущий  - неизвестно.  Людьми движет надежда,    что     виднеющийся   на   трибуне    лидер    оппозиции,    тщательно укрываемый  охранниками  от дождя и прочих невзгод, сделает их жизнь лучше, но  и  в  этом  есть сомнения.  Какие   могут   быть   гарантии  для  народа, если политиками движет жажда власти?»
              Усиливающийся   дождь   заставил   Андрея     вспомнить    о     зонтике. Компактный зонт он прятал у себя во внутреннем кармане плаща. Недавно он обнаружил,   что   поверхность   его   тонкой   чёрной   ткани   покрылась белым налётом,  и,  чтобы  счистить  этот налёт, Кирюхину взбрело в голову окунуть зонт в раствор стирального порошка. От   стирки  чётко обозначенные белёсые потеки расплылись, украсив  чёрную ткань едва заметной сединой.
              Когда он раскрыл над собой зонт, поднялся порыв ветра.
      "Черт бы побрал этот митинг в ненастную погоду !"- едва промелькнуло в голове  у  Андрея,  как   неудержимая  сила   потянула   его  вверх  и в сторону так,  что  он  оторвался от земли и чуть не упал, зацепившись носком ботинка об ручку  портфеля,  поставленного   на   асфальт   кем-то   из   демонстрантов. Ему показалось,  что  только  портфель  помог  сдержать полет, иначе не удалось бы, упершись животом о плечо стоящей рядом полной дамы,   потянуть    свободной рукой за пружину и сложить зонт.
       Дама завопила:
       - Мужчина! Вы что хулиганите!
       - Извините, -  сказал  Кирюхин,   повалив   её  на мокрый асфальт.
       - Хулиган!  Вы  мне  ответите!  Милиция! -   кричала   дама, сидя  в обширной луже,  размахивая кулачками.
       Андрей    вскочил    на    ноги    и    помчался, было,  куда глаза глядят, решив скрыться в толпе. Однако сделать это ему не удалось: он почувствовал сильный удар в спину, упал снова на асфальт,  оказавшись скрученным. Двое ничем неприметных молодых людей впихнули его в машину.
               Через несколько минут они оказались в мрачном полуподвале ближайшего отделения милиции. Впрочем, как показалось  Кирюхину,  даже  яркий солнечный свет не озарил бы этой насквозь пропитанной   казёнщиной  комнаты:  стол, стул, шкаф  и портрет Президента. В казённую  обстановку  традиционно  вписывались непротокольные предметы - чайник  на  столе, какое-то семейное фото средь деловых бумаг, под настольным стеклом.
       Майор казался уставшим, а его лицо - опухшим.
       - Садитесь, - сказал он, указывая на стул против себя, - Фамилия?
       - Кирюхин   Андрей  Михайлович ,- он   показал  удостоверение    своего политологического центра.
       Пока  майор  внимательно  изучал  «ксиву»  и  писал   протокол,  Кирюхину думалось, что окажись  он  в   стенах    московской   милиции лет пять назад при случайных   обстоятельствах,  один лишь вид удостоверения работника партийного органа  стал   бы   первым  шагом к взаимопониманию  между ним и представителем власти, а ныне...  даже намека на контакт с человеком - себе подобным -  в   формальном взгляде майора не   просматривалось.  Больно   заныло  ушибленное  плечо.   Мокрый  и грязный, Кирюхин сам себе показался забитым неудачником.
       - Подпишите, - произнес майор, прерывая невеселые мысли Андрея.
       - Не  буду я  это   подписывать, - сказал он,  едва   разобрав   накарябанные     майором строки.
       Недоуменный   взгляд   серых   глаз   майора лишь    добавил  Кирюхину уверенности.
       - Я не буду это подписывать, - повторил он твёрдо.
       - Вы с чем-то не согласны?
       - Я не преднамеренно пытался создать панику в рядах митингующих.
       - А как же?
       - Это получилось... это  случайно, понимаете?.. Из-за моего зонта, - сказал он, почему-то совершенно уверенный в том, что вовсе не ветер был причиной его неожиданного взлёта над площадью, а какая-то неудержимая неизвестная сила.
       - Какую   же   роль   в   этом   сыграл    ваш   зонт?    Вы    кинулись   на женщину так, что она упала, свалили с ног несколько человек...
       - Посмотрел бы я,  как бы вы повели себя на моем месте! - ухмыльнулся Кирюхин, - Вы   не    то    что    женщину     столкнули     бы,    вы...   вы,    вероятно, применили бы оружие, - повысил он голос,  и добавил - От испуга. Вот посмотрите. Это невероятно, но факт, - он достал из-за пазухи свой зонт, совершенно не осознавая,  почему он это делает, - Вы посмотрите, посмотрите...
       Майор недоверчиво принял от него зонт.
       - Ну, и что?
       - Нет, вы раскройте, раскройте...
       Майор поморщился и тут же достойно возмутился:
       - Вы  что  тут  городите!   Причём   тут   зонт!   Сажать   вас   всех   надо, демократов! Развели   демократию,   понимаешь,   еще  издеваются! Всё. С меня хватит. Я задерживаю вас  до выяснения личности.
       Кирюхина  охватило  отчаянье.  Тем  не менее, он нашел в себе силы спокойно произнести:
       - Волнуетесь, да? Опасаетесь, да? Тогда давайте я попробую!
       С этими словами он раскрыл зонт, и тут же завис  с ним  под потолком.
       У  майора  отвалилась  челюсть: задержанный на самом деле полетел!  Глядя   на   Кирюхина снизу вверх, он снял фуражку, вытер пот со лба и вымученно произнес:
       - Вы с ума сошли! Слезайте сейчас же!
       - Хотите попробовать? -  пропел  Кирюхин  с  потолка, потом спрыгнул и подставил стул. Дотянувшись  до рукоятки висящего под потолком зонта, сложил его и протянул майору. -  Пожалуйста! Я настаиваю!
       - Бред какой-то!- взволнованно произнес тот, тупо уставившись на новоявленный летательный аппарат,  не решаясь принять его в руки.
       - Вы  правы,  майор.   Не   только   это  бред,  но  и вся наша жизнь - бред! - в сердцах произнёс Андрей, - Отпустите меня по-хорошему.
       - Идите,-  пробормотал милиционер.

       Андрей вышел вон.  Происшедшее казалось ему невероятным до такой  степени, что поначалу усилием воли он пытался заставить себя проснуться. Но,  пробуждение не наступало. Шагая по мокрым и грязным московским улицам, постепенно он свыкся с мыслью, что, если это и был   бред, то  наиболее безобидный в окружающем его кошмаре настоящего. Здесь, в атмосфере легкой  наживы,   мошенничества и казнокрадства, наглости и хамства,   он  чувствовал  себя  чужим и ненужным. Здесь, где на каждом углу продавалось всё  от  сникерсов и жвачек до чести и достоинства, от религиозной  литературы  до  игрушек для секса. Только в жутком сне,  в котором любая  добродетель  вытеснена  жестокостью,  практичностью, тупой  сметливостью и множеством сиюминутных соблазнов, а экономические свободы смещены   огромным  коррумпированным  монстром, можно было  признать Россию последнего десятилетия двадцатого века. Страна-мираж без    чувства  гордости  и самосохранения плыла ему  навстречу, овевая  весь мир духом  лжи,   ухарства,   нетрезвых   разговоров    и запредельной   бесшабашности.
               Добравшись, спотыкаясь, сквозь строй лавочек и лавчонок, покупающих и продающих до метро, оглушённый Кирюхин решил ехать домой. Там он позвонит в контору и скажется больным - так   неохота было сидеть на разборке и слушать заунывную  речь   руководителя,   имеющего    обыкновение     превращать    всякое совещание в скучный собственный монолог.
       В длинном    переходе   метро,  безлюдном и гулком в этот воскресный  день, его всё-таки   сморило:  от    усталости и  нервного напряжения подкосились   ноги,   он   чуть  ни упал,  прислонился к стене и медленно  сполз вниз. Который был час - неведомо. Мимо него всё  шли и шли люди, стремясь по своим делам.   Этот  поток чужих шагов и обрывки фраз сливались в единый грустный, утомлённый хор большого города.  Неожиданно издалека –  или это ему казалось? –  из гулкой бездны  вдруг  полились звуки альта, позвавшего за собой лишь один, невесть откуда взявшийся, невыносимо  прекрасный высокий голос. Поправ атрибуты людской суеты, мелодия эта явилась миру такой подлинной чистотой, что  зазвенел   белый  мрамор стен, исчезло шарканье заботливых походок, и огромный   коридор метро  перевернулся в пространстве, устремляясь вместе с Андреем в  бесконечность,  в невиданное царство гармонии и согласия.
       Видение было  мимолетным, какие иногда случались с ним теперь, во время вызванных одиночеством депрессий. И,  вновь наступило тусклое  настоящее.   Превозмогая   усталость  в ногах, Кирюхин поднялся, взял свою сумку и побрёл медленно на небесные звуки.
               В конце коридора, возле выложенной изразцами стены, стояли двое. Играл мальчик лет двадцати  в  серой  куртке-плащёвке. Он сосредоточенно трудился над своим   альтом, в то время как  русые  волосы его едва ни касались смычка. Пела женщина   лет   сорока   в   зеленом пальто. На  шее у неё был повязан салатового цвета  платок,   а   льняные   завитушки    обрамляли  раскрасневшееся  лицо.   Андрею   показалось   странным,  как ещё  могут  человеческие   пальцы   и     голосовые   связки   средь   всей  этой  грязи и суеты создавать неземные прекрасные чувства.  В груди у него защемило, глаза наполнились слезами. Чтобы избавиться от    охватившего   его    волнения,   он  положил к ногам  музыкантов  последнюю   тысячу "капустных" рублей  и   пошел прочь, к поезду.
               Только дома он мог спастись от всех напастей,   только дома, уединившись в своей квартире, он мог осмыслить все происшедшее с  ним,   только   дома  среди книг и музыки он мог чувствовать себя независимым от внешнего мира.
       Андрей все еще утешал себя мыслью,   что   случившееся    с ним в этот дождливый   апрельский  день  было сном. Однако, раскрыв свой зонт снова, он опять   завис   над   потолком  в своей собственной квартире. Рыжий кот Базиль,  присев   от   неожиданности,   удивленно   уставился    на    висящего на потолке хозяина,   потом    забрался  на шкаф и попытался достать лапой край зонта.
       Спрыгнув на ковер, Андрей окончательно убедился в реальности всего происходящего.
       - Рыжий, - обратился он к коту, - всё это не с проста.
       Они, один - с  высоты  шкафа,   другой - с  ковра, уставились на зависший под потолком зонтик.  Базиль,  зацепившись  когтями  за  край, начал осторожно раскачивать купол.
       - Не трогай его, Рыжий, - сказал Андрей. Тут он подумал, что ещё до недавней  стирки этот   зонт   не   обладал   столь  незаурядными свойствами. Это был обычный, ничем не отличающийся от других зонт.
       И вдруг его осенило: стиральный порошок - вот от чего!
       Он   кинулся   в   ванну,  где  лежало  то,   что   должно  было стать причиной сегодняшних злоключений. Это был обычный, всюду рекламируемый  порошок  в красной коробке.   Растворив совсем чуть-чуть  в тазу, он окунул в раствор оставленный  по   недоразумению   фиолетовый зонт своей бывшей жены и повесил его сушиться.
       К вечеру, когда смеркалось, а фиолетовый   зонт  просох,  Андрей имел удовольствие и с ним зависнуть над потолком своей однокомнатной квартиры.
       На следующей неделе, в субботу,  он  пошел   в   хозяйственный  магазин купить  точно такую же красную пачку стирального порошка.   В   дальнем   углу,   на   антресолях, он откопал старый, поломанный зонт,   выправил   его  и провел аналогичный эксперимент, растворив  немного  порошка  из новой   пачки.  Однако ожидаемого эффекта не последовало - зонт не поднялся  к  потолку,  но лишь обвис еще больше, потеряв былую форму.
               "Значит,-  сделал вывод Андрей, -  этим удивительным    свойством  поднимать зонты в воздух обладает  только  тот  стиральный  порошок, который содержится, возможно, лишь в нескольких,  или только той единственной пачке, которую я купил  месяц  назад!  Надо же:  ведь для   придания   ткани    таких   удивительных свойств, похоже, требуется всего-то щепотки на ведро воды!"
       Размышляя  об   этом,  Андрей  вновь   поразился  тому фантастическому  стечению обстоятельств,  которое  позволило именно   ему  открыть   в   обыкновенной,  в  общем-то,   будничной  вещи  такие необыкновенные  качества, но так и не смог найти случившемуся решительно никаких объяснений!







Глава III    Улика
________________________________

       Майор милиции, начальник  следственного  отдела  Ф-ского Управления внутренних дел Великий Петр Иванович начал этот день  неудачно. С утра - еще в шестом часу было - он поссорился с женой из-за   подевавшейся куда-то    связки ключей. Последнее время он все больше  раздражался обыкновением   своей   супруги, наводя в доме порядок,  перекладывать  куда-то  все   необходимые ему вещи, и, истолковав этим пропажу своих ключей, озлобился. Он перевернул вверх дном свою трехкомнатную "недометражку", разбудил чуть свет жену и детей, и, ко всему  прочему,  сломал ножку дивана, отодвигая   его от  стены.  Припомнив с досады все мнимые и настоящие  обиды от своей жены, он обрушил на нее свой гнев. В ответ  получил в свой адрес сотню грубых слов.  В конце концов, после получаса поисков ключи нашлись,  но настроение - вообще неважное последнее время – было   испорчено вдрызг.
       Венцом утренних неприятностей  стал остывший за ночь "Москвич", который никак не хотел  заводиться,  несмотря  на то,  что  Великий должен был быть  в 7.30 на оперативке  у  заместителя  начальника  Управления.  Если бы ни сосед - этот маленький  бородатый  сопляк -   он  так и нарвался бы  на дисциплинарное замечание. Однако всё обошлось.
       На утренней оперативке речь шла о предстоящем митинге на Манежной площади. Митинг был заявленный, и ожидалось тысяч пятьсот. Черт бы  побрал  этих  левых,  или правых! В былые времена власти  пресекли   бы  на  корню эти сборища - заставили бы площадь уборочной техникой, нашли бы предлог и запретили бы как незаконный- тогда был бы повод  разогнать, чтоб впредь неповадно было!
       Вернувшись с совещания, он обнаружил под дверью своего  кабинета целую очередь пострадавших за ночь: три авто угона, две кражи,  и одно    разбойное   нападение. Шесть случаев по нынешним   временам   немного, обычно - десять-двенадцать, а то и пятнадцать.
               Как раз, когда он закончил с последним пострадавшим, подошёл Терещенко.
       - Ты что опаздываешь!-  накинулся   на   него   Петр   Иванович,-  Я,  что ли, должен за тебя разгребать всё?  Работать некому - один после  пьянки,   другой - после б...ки, третий шляется неизвестно где!  Известно   ли   вам,  лейтенант, что мы сегодня дежурим на митинге?
       - Оставьте, оставьте,  гражданин-товарищ   майор.   Сначала разберитесь, потом распекайте. Причину не скрою. Разрешите доложить? - в полу шутку говорил Терещенко, вешая пальто в гардероб,- Что это  за   диковина такая - митинг! Эка невидаль! Сегодня? Во сколько? 
       - В пять на Манежной. И чтобы был при мне!
       - Ладно. Мне кажется, что у нас с вами дела посерьёзнее. Пока вы были на оперативке,  на Брестской пятнадцать произошла кража.
       - Кража! Экая невидаль! - вторил Терещенке Петр Иванович,- На сегодняшнее утро уже две!
       - Да, но не каждый день грабят  бывшие квартиры народных любимцев.
       - Кого ты имеешь в виду? Неужто самого...
       - Михаила Николаевича - правильно!
         - Ну,  и  что?  С  квартиры   все    съехали.     Что,  интересно,   там  могли награбить?
       - Ничего особенного, кроме разве что...,-  замурлыкал Терещенко, показывая ему какой-то свёрток.
       Раздался  телефонный звонок аппарата начальника Управления. Хорошо, что Терещенко  успел  доложить о случившемся, а то ведь так и оказался бы не в курсе! Конечно, начальник был   больше осведомлен, поэтому приходилось лишь молчать и поддакивать.
       - Вот видишь! - с досадой бросив  трубку,  сказал Петр Иванович,- Пришёл бы ты пораньше, и мне бы не  пришлось выслушивать  от  самого. Теперь нарвались вот на поручение. Ладно. Поехали.
       - Куда? Я только что оттуда.
       - Поехали, мне поручили под личный контроль.
       - Обождите, я же не досказал...
       - Что у тебя еще?
       - Вот,- Терещенко вытащил из кармана обернутый в полиэтилен сверток.
       - И что?
       - Это я нашел на месте преступления. Хотел просмотреть.
       - Ну, хорошо. Потом. Поехали.
       Он так и знал! В пустой бывшей квартире народного любимца уже работали два человека  из  городского уголовного розыска. Показать свое служебное рвение перед  московским   начальством  не   удалось: руководители уже уехали, оставив работать следователей. Не повезло – всё   этот  проклятый автомобиль и утерянные  ключи!   Ловить   было  нечего.   Посмотрели, покрутились в пустой квартире среди старых газет, приготовленных, видимо, для ремонта. В стенных шкафах какой-то хлам, тряпки.
       - Прежние хозяева в курсе событий? О пропажах заявляли?-  спросил он представителя домоуправления.
       - Нет,    кажется..., -   неуверенно     ответил     испуганный    представитель, мечтавший, должно быть, только о том, чтобы его оставили в покое.
       - А вы звонили?
       - А надо было?
                «Наверно, это он по неопытности».
                - А что вы так волнуетесь?
                - Видите ли, я недавно работаю  и  никогда  не  сталкивался с подобными ситуациями,- сказал дрожащим голосом представитель домоуправления,-  Но,  мы  можем  узнать,-  добавил он с готовностью.
              - Хорошо.  Звоните.   Впрочем,  пойдем вместе.   Терещенко,  жди  меня в машине. Вот ключи.
              Они прошли  в  помещение дирекции по эксплуатации зданий, находящееся в соседнем подъезде.
       - Жильцы,  кажется,  оставляли  свой  телефон...  Сейчас спросим... Наташа мне, кажется, говорила...,-  всё   время   бормотал волочившийся позади Великого  испуганный   представитель,  желая восполнить паузу.
       В диспетчерской Наташа,  пышненькая   девица   с протокольным лицом, действительно отыскала телефон.
       - Ало!  Ало!  Мне  Раису  Сергевну,-  срывающимся голосом заговорил в трубку представитель,-  Это  из  ДЭЗа   беспокоят...   Извините,  из  дирекции по эксплуатации  зданий.   Вы   только  выехали позавчера, еще ремонт не начали... Сегодня  ночью  взломали  дверь   в   вашей   бывшей  квартире... Это начальник ДЭЗа,  мне  нужно  с   ней   поговорить...   Ало! Раиса Сергеевна? Здрасьте... Это Гаврилкин, начальник ДЭЗа.   Сегодня   ночью  взломали вашу квартиру, то есть бывшую квартиру. У  меня   тут следователь спрашивает, не могли бы вы осмотреть, может, что-то пропало?   Может,   о   чем-то   хотите  заявить? Да. Сегодня ночью.  Всё вывезли? Хорошо. Значит, заявлять не  будете?   До свиданья. Всего доброго.
       - Ладно,- произнес Петр Иванович, когда представитель положил трубку и подобострастно посмотрел ему в глаза,-  Завтра приедете ко мне в РУВД, подпишем протокол осмотра и закончим на этом.
       Когда  он  сел,  наконец,  в  машину, Терещенко преподнес  ему еще одну новость.
       Видеокассету,   что  я  в  стенном  шкафу  нашел, в протокол вписывать?- спросил он.
       - Какую видеокассету?
       - Да,  которую  я  вам утром еще показывал,- он достал из кармана       полиэтиленовый сверток.
       - Что же ты раньше мне не сказал!
       - Я вам говорил, товарищ майор, что неплохо бы просмотреть.
       - Приедем,  посмотрим  на   досуге.   Ты пока оформляй протокол. Завтра надо всё это дело закрыть.
       После обеда все стали  готовиться к митингу. В кабинете начальника Управления   созвали   стыковочное   совещание   с    представителями   ОМОНа   и местных    властей.    Обсуждались  экстренные  действия  на случай возможных волнений - как сделать, чтобы не допустить прохода манифестантов на Красную площадь. Петр Иванович просидел  совещание,   угрюмо  поддакивая  всему, что говорилось, так как действовать предстояло по уже накатанной схеме.
       На площади  собралось,   похоже,   больше   народу,  чем ожидалось. «Чем больше народа, тем меньше порядка» - думалось Великому. Правду  сказать,   майор  и  сам   встал бы в ряды митингующих -  зарплату    платят  через   пень    колоду,     задолжало ему государство еще аж за февраль. За март, правда, заплатили. Зарплата маленькая, личный состав пробивается как может: стригут с сутенёров, проституток на Тверской; с коммерческих  лотков, даже с бабулек, торгующих в неположенных местах всякой всячиной. В одном из   отделений милиции поймали участкового, пытавшегося сбыть  пистолет,     в   другом    два    милиционера    связались с бандитами ... Бардак!
       Митинг был как митинг, таких уж повидали со времен перестройки множество. И вдруг прямо в центре тысячной толпы потасовка! Какой-то парень повалил какую-то женщину, та начала истерически кричать. Эта возня стала выходить за рамки дозволенного. Не дожидаясь указаний начальства, майор, прихватив по  пути   знакомого   сотрудника  одного из отделений, расталкивая толпу, помчался наперерез дебоширу и  настиг его возле  Александровского сада. Скрутили и отвезли в   ближайшее отделение.
               Далее события, кажется, ушли за рамки реального.    Привыкший   за    десять  лет безупречной службы в органах внутренних дел ко  всякому, Петр Иванович       на   этот   раз был  немало ошарашен полётами молодого человека  по   комнате   под  зонтом, от этого майор впал в оцепенение и не так скоро  пришел в себя.
       Отпустив нарушителя и отдохнув пару минут в неудобном чужом  кабинете,   майор Великий  сложил написанный протокол вчетверо, положил в карман,   и направился  к себе на работу через Манежную площадь, где уже заканчивался митинг.


       Лидер оппозиции Михаил  Николаевич   Ершов  был из тех людей, кого в народе именуют "начальник".     Казалось,  оставь  его судьба посреди улицы без начальственных атрибутов  - как  автомобиль «лимузин» и   «сопровождающие  лица» - любой прохожий, окинув взглядом его богатырскую  фигуру в добротном сером пальто и такой же фетровой шляпе, да  ещё   при   хороших ботиночках "саламандра",  да прибавить   к   этому   его   седую шевелюру  и  орлиный взор, -  любой прохожий отметит про себя, что  именно этот -  «начальник»  с   той  же точностью,    с    которой он приметил бы в каком-нибудь  оборвыше бомжа.   Начальственный вид он обрёл давно, лет тридцать назад, будучи  работником  С***ского обкома партии, когда двадцатипятилетним ступил на партийную стезю.
       Город С***  был большим областным центром с развитой    промышленностью и сельским хозяйством.   Михаил  Николаевич работал    прорабом на строительстве гидроэлектростанции,  затем,  когда заочно окончил строительный институт, его выдвинули секретарем парткома.  Далее он так и пошел по партийной линии:  заместитель  заведующего,    заведующий,     секретарь,    первый секретарь обкома. Потом его перевели в Москву, в Отдел строительства   ЦК КПСС, где он и дослужился от заведующего отделом  до секретаря ЦК КПСС.
       За время своего  восхождения  к  вершинам  партийного аппарата - время было такое,   что  это  означало  и вершины власти - Михаил Николаевич усвоил несколько несложных правил, несоблюдение  которых в партийной иерархии  грозило  потерей карьеры. Первое правило - «никогда не  порть отношений с какими бы то ни было сотрудниками аппарата», - ведь  даже подчиненный может тебя элементарно подставить перед начальством.   Второе  правило  - «стремись если не быть, то казаться инициативным», - пусть  лучше   ты   будешь по уши   завален поручениями руководства, чем массой  нереализованных  своих проектов, однако на двадцать поручений нужно иметь хотя бы один свой проект, чтобы двигать его постепенно, как бы увеличивая его значимость. Третье правило - «иди по головам, если начальство не возражает», -  тогда ты можешь без ущерба  для  себя показать свою принципиальность по отношению   к партийным   кадрам.   Правило  четвертое - «стремись угодить вышестоящему начальству», - и используй для этого любые, даже самые незначительные возможности. При  всём этом,  если у тебя «проходит» объективка, то есть,  ты - выдвиженец из рабочих, русский,  образование   высшее,  достаточно молодой, но и не совсем  старый,   имеешь   стаж   выборной   партийной   работы, то путь наверх, к вершинам власти,   тебе  открыт.  Конечно, хорошо ещё   иметь  в аппарате  «своего человека», и лучше, чтобы он был достаточно авторитетным.
       По мере продвижения по служебной лестнице отношение  Михаила   Николаевича к своим ненужным нижестоящим сотрудникам  становилось  всё  более пренебрежительным, а к нужным вышестоящим (пусть бы это была простая служащая, но из вышестоящего  партийного  органа)  всё  более  уважительным.
Соблюдая все эти правила, он даже никогда  не задавался вопросом, по скольким головам прошел прежде, чем преодолеть очередную  ступень  партийной  карьеры,   потому  что  всё это были не работники, а шелуха на пути к власти. Уже на уровне первого секретаря областного комитета партии он почувствовал себя настоящим хозяином области,    в  его  подчинении  был целый аппарат обкома и партийный актив,  получавший   зарплату из партийной кассы. Простор для самостоятельной   деятельности  на   благо народа был широким: ЦК был далеко, ведущий инструктор ЦК заезжал нечасто -  да,   в общем,   это  был «свой человек» в обкоме партии-,  а исполком областного Совета - близко, обкомы комсомола и народного контроля - тоже. Все  они  существенно  пополняли  возможности первого секретаря обкома  в руководстве партийными и трудящимися «массами».
       Вместе  с  тем,   на   третьем   году своего лидерства Михаил Николаевич заскучал. Риторика собственных   длинных речей на многочисленных собраниях партийного актива перестала  приносить  моральное  удовлетворение. От выборных конференций, давно   ставших  партийным  ритуалом, тошнило. Партийные собрания вырождались  в  некое  действо  по безусловной поддержке политики партии, какой бы  она ни была, и это вызывало тоску. В силу своего характера Михаил Николаевич день ото дня становился все более угрюмым и жестким,  и лютовал на заседаниях бюро обкома, различных конференциях и совещаниях, что позволяло ему «выпустить пар», срываясь на подчинённых.  Сначала он думал, что все дело в кадрах. Он поручил  обкомовской  партийной комиссии проверить деятельность райкомов,  парткомов и партбюро. В результате проверки десять процентов своего партактива  он   уволил  за  крупные нарушения, еще пятьдесят - за мелкие ( чтобы неповадно было ). Но и эти  меры  не принесли каких-либо результатов, и с обновленным партийным активом область по-прежнему заваливала все контрольные показатели, отправляя между тем в ЦК победные рапорты.
       Следует  отметить,   что   делал   всё   это Михаил Николаевич абсолютно искренне, желая создать из партийного актива живой, мобильный и непорочный механизм   власти,  но  неизменно  получал    всё  того же  официозно-лживого  своекорыстного змея,   против   которого     боролся.    И   поэтому он решил, что сделать   в   одном,     "отдельно     взятом"     обкоме     ничего   нельзя,    и  надо пробиваться наверх.
       Он был необыкновенно рад, когда в самый разгар охватившего его  уныния поступило предложение  о  переводе  его  в  ЦК  КПСС. Между тем, боясь сглазить, он и виду не подал, и обкомовское окружение узнало  об этом за день до организационного пленума.
       Москва  встретила   его  как  всегда каким-то особым столичным лоском, чувствовавшимся,  кажется,  даже  в осеннем,  сыром и неприветливом воздухе. Было суетно - повсюду  спешащие   люди,  очереди  у  магазинов за  дефицитом, непривычно насыщенный  шум  городского транспорта. Отмечалось, однако,  хорошо финансируемое строительство, относительно ухоженные дороги,  да соответствующее  духу времени оформление городских фасадов.
       Нашему  Михаилу  Николаевичу на первых порах  пришлось поступиться своей  гордостью. Кем он стал после перевода в центральный аппарат? Он снова стал  рядовым  партийным  функционером. Более высокий ранг не давал ему той самостоятельности  и   свободы  в действиях, как это было в обкоме. Теперь уже не  он  приглашал  на  заседания  бюро  обкома,  а  его приглашали на заседания Секретариата ЦК. Теперь не он мог реформировать и обновлять свой партаппарат, а руководство ЦК могло перевести его на другую работу.  Теперь уже не он сам, а кто-то над ним мог планировать его будущее, и соответственно будущее какой-нибудь вверенной ему отрасли. Он хорошо понимал это и старался усмирить свою гордыню во имя будущего, которое он связывал исключительно  с  восхождением  к вершинам власти.
       Он, если не знал, то догадывался,  что   его   взяли  "под" нынешнего секретаря ЦК по строительству. Это  означало,   что    грядут   какие-то перемены в верхушке власти, о которых все только шушукались, и  никто  не говорил вслух. Ясно было, что нынешний Генеральный секретарь  не    протянет и года и подготавливает собою еще одно помпезное событие "пятилетки пышных   правительственных   похорон",    как   прозвали    в    народе     те     времена. Это обстоятельство,  собственно, и являлось посылом  для бурной деятельности будущего народного любимца.   
               Следовало  быть  информированным и осторожным одновременно. Михаил Николаевич завел дружбу с  помощником  Генерального секретаря, который был прогрессивных взглядов  и  вполне  порядочный. Кроме того, он оказался и соседом по даче, и они часто в  неформальной  обстановке  могли обмениваться мнениями о о текущих событиях. От помощника он узнавал свежие новости из Кремлевской больницы, атмосфере в Секретариате, а также мнения  о возможных преемниках Генерального.   В  Политбюро  мнения  разделились: одна часть членов были сторонниками молодого  М***,  другая - пожилого,  но крепкого К***.  Молодой М*** хорошо понимал,  что  партийно-советская  система  правления  завела страну в тупик, и выбраться  из  этого  тупика можно будет лишь осуществив глубокие политические и экономические  преобразования.  К*** напротив - был приверженцем сложившихся традиций социалистического   управления  и  ничего не хотел менять, тем более основ сложившегося общества.
       Эти два полярных  мнения  и  определили  негласный  раскол в центральном партийном  аппарате.  Одни,  наиболее  дальновидные и не хватающиеся за  должностные кресла, поддерживали М***. Другие, кто связывал свою карьеру с сохранением  существующих  традиций  и  был чем-то обязан своему вышестоящему протеже,  поддерживали К***. А, в общем, движущей силой  и той и другой стороны было,  в  основном,  стремление к власти. Атмосфера в аппарате ЦК напоминала перетягивание  каната,   когда  две команды тянут с молчаливым упорством, прилагая неимоверные усилия, до  тех  пор, пока одна из них не свалится. Говорить в открытую было нельзя,  а  действовать   и  противодействовать путем лоббирования своих  интересов - возможно.  Отсюда   и  выходили в свет противоречивые решения и взаимоисключающие директивы.
            Ничем не  отличался  от  других  работников  партийного аппарата и наш Михаил Николаевич.   Единственное,   чего,   быть может,   было в нем больше - стремления к власти. С   юношеских  лет,   еще  со  школы,   будучи  секретарем комсомольской   организации,  он вкусил этого дурмана: быть первым стало для него целью жизни. Быть  первым  -  значило   быть   лучшим,  быть, в отличие от других,  более  способным,  более умным, более  смелым,  и  т.д.,  а   уж   к  чему приложить свои превосходящие качества   он  не   сомневался  -  сумеет.  Власть затягивала.      Как     и     любой    другой     партийный     функционер,    Михаил  Николаевич совершенно не замечал,   что   уже   в    обкоме партии он стал жить совершенно в другом мире, нежели абсолютное   большинство   его   сограждан. Дело  было   даже   не  во  всевозможных   льготах,   коими обладали партийные работники.     Продовольственными       заказами,       дачами,      санаториями   и   прочими   атрибутами    советского   достатка    пользовались  не только они, но и работники крупных предприятий,    обладающих   хорошей   социальной   базой. Дело    было    в    стиле   жизни,   в   многочисленных    соподчиненных    связях   партийных  органов   друг  с  другом   и  с местными   властями,     когда  можно  было снять телефонную   трубку   и  попросить: "прими такого-то"; или: "к тебе подойдет такой-то,  так  устрой  его";   или:  "он  у нас получил новую квартиру, подключи ему телефон", и т.д. При этом, кажется,  никого не волновало сколько простых людей пострадало     от     этих       многочисленных      просьб    -   если "руководящая и направляющая сила" (компартия) так считает, значит так тому и быть. Значит, кого-то можно задержать  в  очереди на жилье, предоставив такую возможность другому; устроить на   работу "блатного",  отказав при этом специалисту;    выступить  в   роли   судьи,  приняв   одну   из   сторон  в разгоревшемся конфликте; включить в список на выдвижение в состав местного Совета народных депутатов нужных людей, отказав более компетентным и честным. Этот телефонно-аппаратный стиль жизни незаметно проникал в плоть и кровь партийных функционеров, и был для них естественен.
       И, если бы нетрезвая судьба выбросила нашего  Михаила  Николаевича в какой-нибудь болотистый омут средь правительственной трассы, он страдал бы больше не от того, что поблизости  вдруг  не  оказалось казенной дачи (было бы где жить!) или черного лимузина (было бы на чем ехать!), а от того, что не было возможности  позвонить по спецсвязи - мобильных телефонов тогда ещё не было -   какому-нибудь Василь Василичу, и попросить выудить его из этой нестандартной ситуации без неприятных последствий.
       Кадровые изменения в ЦК произошли-таки  в  начале  марта.  Всё  было в пользу Ершова:  накануне  торжественных  похорон бывшего Генсека состоялся Пленум,  на   котором   нашего  героя  избрали   секретарем. Конечно, он не стал Генеральным, однако   это был для него существенный шаг на пути  к вершинам власти. Область деятельности  была  для  него  знакома  -  строительство,  и он с энтузиазмом взялся за дело.    Надо   было   принять   давно   подготовленную  и лежавшую в сейфе до  лучших времен строительную программу, сменить состав подчиненных  ему работников  аппарата ЦК, набрать более толковых и компетентных, проехать  по  стране  и увидеть возможно больше своими собственными глазами, словом,  расшевелить   скрежещущую машину власти, заставить ее работать. Внедрить  хозрасчет, дать коллективам большие полномочия, сменить все устаревшие кадры,-  и тогда  он, инициатор, станет любимцем партии, ее неформальным    лидером   и фору даст новому Генеральному, этому интеллигенту М*** с его пустым теоретизированием и демократическим сюсюканьем!
       Но  мечты   эти   не   сбылись.   Многочисленные    "оргвыводы",  то  есть освобождение руководящих кадров  и  замена  их  новыми,   строгие  разносы на совещаниях и целая череда  суровых  постановлений  не  улучшили положение в отрасли, не сделали Михаила Николаевича любимцем  партии,   но  только озлобили ближайшее окружение, и все новаторства, которые он стремился внедрить, наталкивались на глухую стену бездействия, молчаливого саботажа.
       От осознания  того,   что  тысячи   строительных объектов по всей стране застыли недостроенными, представляя собой незаконченный пьедестал к вершине власти,  Михаил Николаевич впал в депрессию. Это была депрессия по-русски,   выражавшаяся  в  повышенном  потреблении   спиртного  и  нескончаемой болтовне за каким бы то ни было столом.
       По   всей   стране   бушевали   перемены  -   "перестройка",     "гласность", "демократия"    стали   новыми   символами   официальной    пропаганды.  Стали издаваться   долгое    время   запрещенные  книги, открывались ранее запретные темы для журнальных  и  газетных   статей,    дозволены   были  альтернативные выборы  в  Советы  всех   уровней,   а наш герой - будущий народный любимец - проводил    время  в   нескончаемом   пьянстве.   
В  июле он, пытаясь убежать от мучившей его депрессии, взял отпуск и уехал с семьей  в  Сочи. Но и здесь он не находил покоя. Жгучее отчаянье  от  того,   что  он  не   становится "любимцем партии",   ее   неформальным  лидером, водка и непомерные, никак не реализуемые   амбиции   сделали   из  него  бледного  и  неряшливого философствующего алкоголика из числа тех,  кем изпокон  веков  начинено  русское  общество - они в пьяном угаре ругают  всех  и  вся,   открывая  хоть   каждому   встречному потаенные уголки снедаемой страстями своей души.
           В одну  из жарких сочинских ночей он сбежал от своей охраны. Он допоздна смотрел телевизор  и  пил коньяк, а затем, сидя в кресле,  заснул. Стояла глубокая ночь. Жена спала в соседней  комнате. Охранники, должно быть, тоже спали у себя в помещении. Михаил Николаевич  выключил  телевизор,  вышел на веранду, постоял немного, вглядываясь в прибрежные огни,  и  пошел,  шатаясь, к морю по подсвеченному    серпантину  бетонных  стёжек,  сквозь  нескончаемый   звон  невидимых  сверчков.
          С другой стороны ограды, у самой волны, виднелся костер, повеяло копчёной рыбой. Михаил Николаевич побрел на  огонек и уткнулся в забор. Его неудержимо влекло к  людям   у  костра,  ему  казалось, что неторопливая беседа с ними могла успокоить  и навести на свежие мысли. Он весь вымок, переправляясь через пляжную ограду, поскользнулся на     камнях,   и предстал перед ночной компанией настоящим бродягой.
         - Привет честному народу, - неуверенно произнес он, вглядываясь   в   человеческие фигуры у костра. Их было четверо, или пятеро -  две  женщины  и  трое мужчин.  Все были голыми и красными. В кустах ютились две палатки.
         - Ты откуда, дядя?- спросил  некто животастый, в пёстрых трусах.
         - Не  имеет  значения, -   отмахнулся   наш герой. 
         - Присаживайтесь, присаживайтесь,- заботливо произнесла молодая женщина в купальнике, - Вам пива, воды?- спросила она, протягивая руку   к  маленькому  холодильнику, спрятанному за скамеечкой, на которой она сидела.
         - Водки !-  браво воскликнул  Михаил Николаевич.
         Один из парней протянул ему стаканчик водки, приговаривая:
         - Вам, наверно, хватит... Нагрузка на сердце, и все такое...
         - Что вы меня все учите!- вспылил  наш  герой,-   Учите,  учите... Сколько надо, столько и выпью. В  конце  концов,   каждый   свободен  в своем... своем... выборе. Вы люди молодые... Я  хочу  выпить   за  ваше будущее, чтоб вам лучше жилось...
         Он присел на бревно,   выпил  стаканчик.  Посидели,  помолчали.  Михаил Николаевич все хмелел    и   хмелел.   Одна   из  женщин   сняла   с  него мокрую рубашку и развесила на кустарнике неподалеку от костра.
         С моря  послышался  плеск и матерная брань. В свете костра, подтягивая сползавшие плавки, появился какой-то  длинный  парень  в ластах. Одной рукой он  снимал  с  головы  маску,   другой  поддерживал  видеокамеру,  висевшую на ремне через плечо.
         - А это кто ?- удивился он, кивая на Михаила Николаевича.
         - Член  в   пальто.  Слушай,   парень,  поубавь свое ...... любопытство,- выругался секретарь ЦК.
         - Ладно,  не  сердись,-  сказал парень примирительно,- Я вот камеру свою чуть не разбил...
                - Сам-то, хоть, цел?-  насмешливо спросила девушка, стоявшая чуть поодаль.
         - Невредим, Маша, невредим. Много чего поснимал. Под водой красиво, как в сказке.
         Парень подсел к Михаилу Николаевичу:
         - А вы кто будете?- спросил он.
         - А ты меня не узнаешь?
         - Вася, что ты пристал к человеку? Видишь, он   немного не   в  себе,   равновесие потерял. Дай ему отдохнуть,- сказал парень, сидевший по другую сторону костра.
         - Да ну!- сказал Вася, иронично поглядывая на Ершова.
         - А что? Не похож?- Михаил Николаевич  приподнял   свое  могучее  тело над бревном, пошатываясь, встал во весь рост и представился присутствующим:
         - Я Ершов Михаил Николаевич.
         - Черт их поймет,- пробормотал животастый,- Они  меняются  сейчас  как перчатки... Раньше всё Политбюро назубок знал, а теперь...
         - Это что у тебя такое?- спросил Михаил Николаевич, показывая   на  видеокамеру в руках у парня.
         - Это такая штука, понимаешь...,- заёрничал тот.
         Михаилу Николаевичу не терпелось выступить:
         - Это видеокамера. Включи, я пару слов скажу.
         Вася взял видеокамеру и начал снимать.
         Наш герой прислонился   к   ближайшему   дереву,   чтобы   не   упасть, и, щурясь от яркой лампы подсветки, сказал буквально следующее:
         - Слушайте   меня   все... Я,   Ершов   Михаил   Николаевич, секретарь ЦК КПСС, нахожусь в  полном   здравии и при ясном уме... Хочу заявить вам следующее. У тебя дата есть в видоискателе?   Хорошо...   Сегодня пятнадцатое июля сами знаете какого года... Хочу  заявить  вам   следующее.   Ничего  нет на свете ценнее, чем власть.  Когда вы любите,   вы пытаетесь  завоевать   симпатию   любимого человека,   завладеть   женщиной...   Когда вы   хотите есть, вы пользуетесь властью, данной человеком над животными, убиваете  их  и  едите... Жаждущий человек стремится завладеть колодцем,  а  бездомный - домом.   Каждый    стремится захватить себе место под солнцем,  в  этом нет ничего такого…  противоестественного. Я не встречал ни одного, даже самого паршивенького   человека, который бы ни мечтал пусть  не  намного,  но  возвыситься  над  другими... Человек стремится к совершенству,   следовательно   он стремится к власти. А для тех, кто руководит народами, припасено место в истории... Вот так вот.
        Вы слышите  меня   все?   Я  не   погнушусь никакими средствами, чтобы достичь власти. Думаете  Маркс   и   Энгельс   руководствовались  своими   убеждениями, когда писали Манифест?    Мол,  призрак  бродит   по Европе,  призрак коммунизма...   Ничего  подобного!  Они   стремились   к  власти.   А Ленин? Только неудержимое  стремление к захвату власти руководило лидером октябрьского переворота... И в этом я не вижу ничего предосудительного. Наоборот, лидер по природе должен,   обязан   стремиться   к    власти,    используя  для этого все средства.     Я  подчеркиваю:   все   возможные,   доступные   легальные  и  полулегальные средства.
        Люди делятся на две категории:  это те, которые могут организовать и те, которые могут исполнять. Я принадлежу к  первой  категории... Я родился лидером, и я буду лидером, чего бы мне это ни стоило.
        - Я уйду  в   отставку,-   добавил   он, угрожающе вглядываясь в объектив  телекамеры, -  Система  власти  советов  давно  отжила... Я введу новую систему власти. Она  вберет  в   себя   все   лучшее,  что придумало человечество за свою историю... Я  все   переделаю,   все  переверну,   но  я буду Президентом России. Слышите, Буду!
        Едва он закончил свой монолог, как какие-то люди набросились на мирную  компанию  у   костра  и вырубили всех вокруг. Никто даже пикнуть  не успел. Телекамера покатилась  по  земле   как   кегля. Один из нападавших поднял её и стал вытаскивать кассету.  Несмотря на опьянение, в   человеке, делавшем это, Михаил Николаевич узнал своего охранника - Костю.
        - Дай сюда,- потребовал он.
        Костя занервничал, помедлил в нерешительности, но, все же, спрятал кассету в карман.
        - Потом,- шепнул Костя, проходя мимо Михаила Николаевича, - а то донесут...
        - Всех в изолятор,-   произнес вслух охранник.

        И вот   теперь,   на   митинге,  возвышаясь  над  толпой,  собравшейся  на Манежной    площади,    наш  герой,   Михаил   Николаевич   Ершов,  переживал очередное упоение славой.   Позади была скандальная отставка, ошеломляющий резонанс Пленума ЦК КПСС,    на   котором   он    произнес   свою  знаменитую, распространявшуюся полулегально, обвинительную   речь,   очередной   съезд партии, где он публично объявил о своем решении выйти из ее состава, множество предвыборных мероприятий и встреч, где он был центром народного внимания. Впереди - были выборы, на которых он  не   сомневался    в   своей   победе, как, впрочем, и в том, что он всю жизнь   принимал  правильные   решения.
Впереди была столь желанная для него власть, большие планы, исторические свершения, а эпизод с  видеокассетой –  просто  забылся,   как   забывается   всё  только  мешающее и неприятное.
        "Ер-шов, Ер-шов,  Ер-шов,   Ершо-о-ов!"- скандировала, подвывая, толпа, будто люди забыли другие слова.
        В этот день, очутившись, наконец, у себя дома, уставший, но счастливый,  Михаил   Николаевич   подумал  на сон грядущий, что в день решающего митинга на Манежной площади всё  складывалось для него в целом очень даже удачно.










Глава  IV     Тема для Андрея: «Любовь»
            ___________________________________

           - Андрей,  жить на Земле - очень тяжкая забота, но этот труд надо осуществить.
                Любовью люди считают одно из удовольствий. Между тем она, как и счастье, и всё, с чем бы Ты ни столкнулся там - это тоже труд, который  Тебе предстоит стократно преодолеть.
           Ты будешь красив и статен, и обладать особым даром воздействия на людей: кто бы ни узнал Тебя - обязательно захочет Тебя любить.  А ты, имея большой потенциал эротической энергии,  будешь страдать от того, что привлекаешься преимущественно не формой тела, будь то женского или мужского, а образом мысли, искрой сочувствия, светом истины,  духом согласия...
           Если б Ты очутился в другом пространстве, в более совершенном мире, естественная любовь, без каких-либо ограничений, придавала бы Тебе только больше жизненных сил, мощи Твоему  уму и интеллекту, а также - счастья и  наслаждений.  На Земле всё по-другому. На Земле каждое проявление прекрасных индивидуальных чувств подвергается общественному обсуждению, и каждый человек пытается сопоставить свою оценку этих проявлений другим с принятой моралью, и указать другому что прилично, а что нет. И зачастую происходит подмена - нормальным считается то, что абсолютно безнравственно, и наоборот.   Между тем, представления людей о нравственности - как и о прекрасном - во все времена, у всех народов и обществ были разными.
           Ты попадёшь туда, где всякая индивидуальность будет ограничиваться так называемой коммунистической моралью. Её основой будет воспитание чувств коллективизма и непримиримости, а не любви и внутренней гармонии в каждом человеке,  и между людьми.
           Не будешь Ты знать, Андрей, что Твой взор, обращённый к девочке по имени Лена на восьмом году Твоей жизни  уже станет противостоять этой морали, ибо он сопровождаться будет трудно сдерживаемым желанием обнять и поцеловать её, что немедленно вступит в противоречие с тогдашними правилами школьного поведения.
           Однажды Ты страшно разволнуешься, получив результатом своей первой контрольной работы похожую на рисунок кометы жирную красную черту с точкой на конце. Не зная ещё из школьной практики, что означает подобный символ, сделанный учителем,  ты сразу захлопнешь тетрадку и спрячешь её под парту, боясь, что кто-то увидит.
           «Что у тебя там?» - донесётся до Тебя полный любопытства голос девочки, сидящей за Твоей спиной.
           Ты обернёшься и вместо какой-нибудь дразнилки увидишь её большие серые участливые глаза. И тут Тебе впервые откроется тайна, возникшая между Тобой и этой девочкой, тайна, понятная лишь вам двоим, ибо никто не перехватит ваш проникающий взгляд.
                Знай: эта тайна отныне будет сопровождать  Твою любовь всюду.
           Словно завороженный, сбитый с толку открывшимся неведомым чувством, Ты покажешь девочке тетрадку:
           «Мне кажется, что это - единица...» - шепнёшь.
           «Что ты! - в полголоса искренно изумится она, - Единица так не пишется. Она пишется вот так: просто ставится один, и всё. А у тебя это чёрточка, и всё!», - и она так чудно при этом заулыбается, что ты немедленно чмокнешь её в щёку.
           Ты проучишься с Леной в одном классе всего лишь год.  Тебе будет казаться, что возникшая между вами в тот, первый день вашего знакомства, тайна взаимопонимания  не покидает Тебя: Ты и не попросишь, а Лена сама поможет решить сложную задачу по арифметике; ей и не надо,  а Ты по собственной инициативе будешь мчаться после уроков в гардероб и отыскивать в завалах детской одежды шубейку своей подруги, для того, чтобы невзначай помочь ей одеться.  Это чувство тайны, требующее постоянного отклика, станет  доводить  Тебя   почти   до  физического изнеможения:  однажды   Ты   даже  упадёшь,   не найдя  Лену глазами, на уроке физкультуры, во время построения.
           Тебе будет неведомо, Андрей, какой скандал устроит Лена своим  поменявшим место жительства родителям на следующий учебный год, когда  она пойдёт в другую школу  и не увидит там Тебя! 
           Каждому на Земле неведомы  чувства другого. Люди не могут объясняться на расстоянии не только без вспомогательных средств, но и глядя друг другу в глаза.  И наяву им бывает трудно понять друг друга, а уж скрыть-то правду - очень даже  просто. Истина на Земле не торжествует от того, что люди способны  скрывать друг от друга правду. 
                Родители Лены, обеспокоенные Твоим настойчивым ухаживанием за дочкой в таком раннем возрасте, решат всё-таки поменять школу. Они решат удалить Лену от правды, заключавшейся в её первой любви к Тебе. Тебе же  это неведомо будет.
                Однако горечь утраты, в связи с отсутствием  Лены,   не станет   преследовать Тебя долго. В то время как  пленительное, возбуждающее чувство  интимной тайны, оставшееся в Тебе  после  встреч с этой девочкой,  будет готово найти  иное воплощение.
                И придёт оно к Тебе совсем в другой яви.  Летом на даче Ты подружишься со своим ровесником, соседским мальчиком Витей. Вскоре Ты будешь учиться с ним в одном, девятом, классе. Вы привыкнете друг к другу настолько, что редко кто увидит вас порознь. Вас свяжет множество интересов, а значит - множество тайн.
                Но одна из этих тайн останется неизвестной никому, кроме Тебя и Виктора. Это произойдёт   в   жаркие   июльские дни, когда вы с ним будете   часто   отправляться на велосипедах   на  рыбалку. Молодые и здоровые пятнадцатилетние ребята, вам не составит труда встать чуть свет и   отправиться   по  пустынным шоссе искать новые дальние места для рыбной ловли. В округе будет множество мелких рек и речушек, каналов и запруд,   лесных  озёр, образовавшихся  от  разработок   песка и торфа. Эти водоёмы составят очарование данной местности, в их прозрачной  воде Ты  и впредь   будешь  видеть   отражение  своих  юных мечтаний  и  несбывшихся  надежд;   ибо  они  необыкновенным образом впитают в себя синь неба, запах сосен,  всю  прелесть  и чистоту сельской  жизни.
    В то утро Ты вновь, и не впервые, испытаешь во сне такой восторг, когда душа Твоя и тело, словно входя в резонанс, сотрясутся от захватывающего счастья полёта, и Ты опять проснёшься, чувствуя своё разгорячённое тело, и холод на мокром белье,  и жажду пройти сначала всё это чудо.  
            Ещё не остывший от впечатлений  сна, в то утро Ты увидишь  Витю.  И увидишь  его совсем как-то по-другому. Перед Тобою будет стоять необыкновенно  родной  человек -  стройный, загорелый, в одних лишь  коротких шортах; сидя на велосипеде, он изящно   изогнёт  свой  стан   в  пространстве между цветущей сиренью и калиткой, словно позируя для музейной акварели, а на голове его будет  красоваться белая кепка с синим козырьком. И Ты  невольно  почувствуешь гордость за то, что имеешь такого красивого друга.
           Когда вы доберётесь до озера, будет уж восьмой час. Это будет глухое место, километрах в пяти от шоссе, и выйдете вы туда  только лишь  пешком,  ведя за собой позвякивающие велосипеды. Лесное озеро откроется перед вами с левой стороны. Водная гладь усеяна будет   желтыми  кувшинками   и  розовыми  лилиями,  причем   самые   красивые из них вырастут в самых недоступных местах. По водному полю заснуют   водомерки,   поплюхаются  с   берега лягушки, и повсюду станет плескаться рыба. Болотистые места маленьких  заливов  сплошь  усеяны будут крупными лилиями и камышами с множеством  бархатных     наконечников. Вы выберете место в овраге, где между  двух  крутых  склонов   затаится   песчаная отмель.
           Единственное, что омрачит вашу  рыбалку  - это  свирепствующие комары. Чтобы постоянный зуд от их  укусов  не  раздражал,   вы разденетесь  и  войдёте в тёплую, ласковую воду совершенно голыми. Изредка вы словите мелкую рыбёшку,  которую начнёте складывать на берегу, в наполненном водой  пластиковом   пакете. 
                Ты невольно будешь   всё  время   любоваться Витей, его стройной  фигурой; юношеский  торс друга  покажется Тебе  ожившим  воплощением греческих скульптур - таким же совершенным,  но  живым,  принадлежащим только Тебе. И от вновь охватившей Тебя сексуальной   потребности Ты  станешь стесняться выходить из воды - побоишься  испортить чистоту своего восприятия тем кажущимся  постыдным, физическим,  что в Тебе возникнет.
                Постепенно Ты заметишь, что и друг Твой тоже испытывает неловкость.
            "Подержи удочку, - скажет он, окончательно смутившись, - я нарву цветов".
            Оставив Тебе удочку и кепку, Витя упадёт на воду и поплывёт,  отфыркиваясь,  к  ближайшим - метрах в двадцати - болотным зарослям, а Ты  направишься   в  противоположную  сторону, надеясь уйти от взбаламученной воды. Ты  захочешь увлечься рыбалкой,  но  все время будешь оборачиваться  и  следить  за  другом. И увидишь, как он  барахтается  по заросшему участку водоёма, собирая в охапку лилии.
            Неожиданно он вскрикнет  и исчезнет  с  поверхности озера. 
            Вокруг ничто не изменится: будет тот же поток солнца и шелест листвы,  водный простор и щебет птиц.  Только друга Твоего вдруг не станет.
            Ты  кликнешь Виктора, но ничего в ответ не услышишь! Ужас охватит Тебя.   Бросив  удочки, Ты кинешься спасать товарища. Тебе покажутся вечностью  те несколько десятков секунд, что пройдут прежде, чем Ты достигнешь места, где мгновенье назад был близкий Тебе человек, но найдёшь там  лишь охапку   лилий,  плывущих  в озёрных зарослях. 
            Нырнув в воду, Ты сам запутаешься в водорослях, но Виктора не обнаружишь.  Толща воды затянет, отчаянье охватит Тебя.
            И тогда, рванув что есть силы из воды, Ты крикнешь как бы про себя: "Этого не может быть!", и  крик  Твой  достигнет, неба: поднырнув  в   очередной  раз,  Ты  увидишь, наконец,  своего приятеля застрявшим между скользким  склоном  водяной  ямы и огромной корягой. Неимоверным усилием Ты освободишь его  ноги  от  скользкого  деревянного спрута, и, подхватив под мышки, вытащишь из   воды.
            Покрытое водорослями тонкое его тело окажется безжизненным,  руки повиснут плетьми, голова запрокинется, веки опустятся. Собрав силы, Ты вытащишь друга с середины озера на песчаную отмель, положишь ему под  спину    сумку и начнёшь делать искусственное дыхание точно так,  как  учили в школе   на  уроках гражданской обороны - рот в рот и четыре нажатия    на   грудину.  Колени  Твои   задрожат   от нервного напряжения,  забьётся кровь в висках,  - Ты должен будешь его спасти!
            И вот, когда вся вода из него выйдет,  он  закашляет  и  задышит,  лицо его порозовеет и вернётся к жизни,   Ты прямо упадёшь   на   него   и    разрыдаешься, дав волю чувствам.  И от нахлынувшего   долгожданного  дыхания  Тобою  спасённой  жизни, от столь желанного тепла его ожившего тела  Ты  вновь, как и в утреннем сне, испытаешь оргазм.
                С  тех  пор  вы  станете роднее,  чем  братья. Возникшая между вами тайна будет известна лишь  небу,  солнцу да маленькому лесному озеру.   Тебе   будет казаться,   что  нет  ничего прекраснее отправиться в далекую  велосипедную   прогулку  на  какую-нибудь   лесную  опушку,   и наслаждаться  друг другом,  раздевшись там догола.
                Не будешь Ты знать, что Виктор испытывает к Тебе несколько другие чувства. Конечно, он будет преисполнен благодарности к Тебе за спасение жизни. Конечно, поддаваясь взору Твоих глаз и природной Твоей красоте, он тоже по-своему станет Тебя любить.  Однако в его представлении чувство любви будет больше физическим, чем духовным, он будет усматривать в этом чувстве скорее игру, чем привязанность.  К концу школьной десятилетки Ты  начнёшь   замечать,  что  Твой  друг  приударяет  за  девочками. Впрочем, Витя и не будет делать из этого никаких секретов. Наоборот,    он  даже станет приглашать Тебя поступать подобным образом.
                Однажды  в  свободное  от уроков время вы займётесь выпуском школьной  радиогазеты. Радиоузел  будет переделан из обыкновенного школьного туалета, примыкающего к актовому залу. В смежной с залом стене будут выдолблены  окошечки   для      кинопроектора,      через которые  станет возможным не только показывать кино, но и тайком наблюдать за всем, что  там происходит, будь то родительское собрание, учительский банкет, или школьный капустник. А в тот день  зал будет освобожден для прохождения   медицинского   осмотра.     Поднявшись на стоящий возле стены стул, будто для того, чтобы проверить контакты в проводах, Ты с мальчишеским любопытством  станешь       осторожно    косить   в окошко  на происходящий  медосмотр для девочек.    Витя  подойдёт к Тебе сзади,  положит руку  на   плечо   и   жарко   задышит  в   затылок, подбираясь другой рукой  к   тайным атрибутам твоего сладострастия. 
                "Вон та... смотри,   у   ближнего  окна...  мы  вчера    с   ней   так хорошо провели время... после уроков, на дежурстве...",- зашепчет он,- тебе  какая  больше  нравится?  Я на  твоем месте взялся бы за  Нинку... в-о-он ту, смотри,   какие  у  нее сиськи..."
                Мгновенно    интимный - в Твоём представлении -   эпизод  превратится  из нежной тайны во всеобщее   постыдное  достояние.
                И Ты вдруг ясно осознаешь насколько примитивны, пошлы взгляды Твоего лучшего друга   на любовь и человеческие взаимоотношения: ведь так просто, грубо размышлять вслух о доступной лишь двоим тайне, в том числе запросто обо всех Твоих интимных достоинствах, он мог бы и с кем-нибудь посторонним, хоть и с той же Нинкой тоже!
                Конечно, Ты постараешься не подать виду. Справившись с   одолевавшими Тебя ревностью и   разочарованием   в   близком  человеке, Ты решишь попробовать стать  таким  же,  как  он  -  пошляком. Нет, это не будет попыткой взять реванш, или - хуже того - отомстить другу. Просто Ты  начнёшь  ухаживать  за  Ниной из юношеского интереса, даже не подозревая о своём редком даре привязывать к себе, заставлять любить Тебя, да так в этом преуспеешь, что  сверстники начнут вас дразнить «влюблёнными», а учителя укоризненно качать головой, глядя вам вслед.
                Весной, когда начнёт таять  снег, а  уставший от морозов школьный двор -  источать свежесть и  истому, Ты станешь часто  провожать Нину после уроков. Однажды именно в такой день,  возвращаясь  из  школы, Ты предложишь ей пойти вместе домой  и позаниматься по вопроснику,  который   вам раздадут на уроке физики к предстоящему   выпускному  экзамену. Впрочем, без  особой  на то необходимости, так как экзамен состоится лишь  через  два  месяца. Однако Твоё рвение будет обусловлено  не желанием учиться, а желанием побыть с подругой  наедине.
                Нина, хорошая девушка, симпатичная,  с красивой, несколько полноватой фигурой, однако вялая, привыкшая растягивать слова и   говорить о разных мелочах, будет Тебе нравиться. Самое   главное,   что будет импонировать в  ней - простодушная доброта: она отдаст свой самый лучший  карандаш,  или  последнюю авторучку какому-нибудь прощелыге, или позволит  на контрольной списать всякому  под  страхом навлечь на себя  наказание, и  никогда не станет сплетничать о ком-то с подругами, -  вообще, будет казаться Тебе порядочной и целомудренной. И, несмотря даже на свое решение стать пошляком, Ты до сей поры не заведёшь с нею интимных разговоров,  между вами не будет той тайны, которая так Тебя возбуждает.
                Вы сядете за  уроки у Тебя   в  комнате за письменным столом. Сосредоточиться   не     выйдет,  Ты  всё   время будешь   думать  с чего начать. А Нина даже и помышлять не станет о физике, начнёт   нервничать,   беспрестанно   сдувать   завитушки   со   лба  и  бессмысленно утыкаться в учебник. Иногда она будет задавать   вопросы по теме экзамена,    на   которые  Ты станешь отвечать также односложно и невпопад.    
                Ситуация    станет   смешной.  В конце концов,  Ты почему-то  решишь,  что если  раздеться, то у Тебя будет больше морального права на взаимность.
                С этой целью Ты выйдешь в  ванную   комнату   и  трясущимися  руками начнёшь стягивать с себя одежду. Собравшись духом, в одних трусах Ты войдёшь, наконец, в комнату.
                Она даже не повернёт головы. 
                Ты  сядешь    напротив   на  кушетку, и, запрокинув ногу на ногу, уставишься   на   её   причёсанную   макушку. Когда   она  оторвёт  глаза  от   учебника, в них   выразится  удивление   и   восторг одновременно.
                "Сядь рядом ", - скажешь Ты, приняв   как   можно  более непринужденный   вид. 
                Она замешкается, будто не зная, куда себя деть, но потом  сядет   рядом, по-монашески сложит руки на коленях, осторожно расстегнёт блузку.  Ты  не сможешь больше на нее смотреть, подойдёшь  к окну, к источающей жар батарее,  вглядываясь во двор, где средь веток цветущей вишни будут сновать воробьи.
                Когда   Ты  взглянешь   на  Нину   снова,   то чуть не упадёшь от неожиданности. Сердце ухнет в живот:  она  встанет  напротив   Тебя   совершенно голая, большегрудая, со следами тугого белья на теле, и покажется тебе униженной и беззащитной.
                Тогда Ты кинешься к ней на   колени,   уткнёшься   в  потный  живот и начнёшь бормотать: "Извини,  я не хотел... Прости меня, я не хотел тебя обидеть..."
                Не будешь Ты знать, Андрей, что искренний Твой порыв  она истолкует по-своему, это только больше возбудит её. Она возьмёт ладонями  Твою   голову, взъерошит  волосы, начнёт Тебя ласкать,   и  от   этого  безумства   вы   упадёте на ковер,  она буквально вольётся в Тебя, а Ты не  найдёшь в себе сил отказаться от её любовных чар.
                Не будешь Ты знать, Андрей, как Виктор станет ревновать Тебя, ибо скрыта будет его ревность под маской подчёркнутого неуважения к Тебе: он начнёт  грубо выражаться, хамить, дурачиться и строить из себя супер-героя. А Ты впервые даже не почувствуешь в себе силу, ибо победа эта - как, впрочем, впоследствии и всякая другая Твоя победа в любви -  дастся Тебе без особых усилий.
                Однако это удивительное Твоё свойство влюблять в себя всякого и станет источником Твоей драмы.




Глава V      В воздухе
____________________

           Проснувшись   с  чувством, что он совершил нечто постыдное, Андрей долго не мог раскачаться.  Чудилось, будто, спеша   куда-то  по   многолюдной улице, он испытывает неотвязное ощущение, что   делает  это  не  так,  как   все,   и поэтому  страшно смущается.  Неожиданно  он обнаруживает  отсутствие   немаловажного   предмета  своей  одежды -  брюк,  оказывается, что он шагает по улице вообще в одной   майке!   Однако  окружающие     люди     совершенно    не  замечают его, продолжая делать свои обычные дела. Опасаясь за  исчезновение   своей майки, он  беспрестанно,    то   охватывает    руками   свое    тело,   будто   замерзает, то одергивает её, боясь совсем оголиться. В конце концов, ступая обнажёнными ногами  по   уличному асфальту и стремясь исчезнуть из поля зрения окружающих, он находит место в какой-то подворотне и медленно сползает по стене на пол, зажимая  остатки одежды между ног, чувствуя при этом тот жгучий, нестерпимый стыд, который и пробуждает его.
          Пять лет прошло, а он еще не свыкся  с   отсутствием   жены.  Иногда она возникала словно мираж - то сидя в кресле, где она обычно читала, то на кухне у окна, поливая цветы, а то и рядом в постели.  То   вздымалась её грудь с такой  трогательной  родинкой  возле   соска…   Должно   быть, и будучи в  здравии, люди способны  умереть. Так незаметно для него скончалась  та  девушка, с которой он впервые почувствовал     себя   необходимым, и  вместо неё  явилась    располневшая,     грубая,      пристрастная  к   выпивке   матрона,  не имеющая ничего общего с любимым им, нежной и чувственной души, утончённым созданием. А похорон-то, ведь, и не было - просто расстались однажды и больше никогда, никогда  не встречались!
          Он лежал, раскинувшись на постели, и сквозь растворенное    в закрытых веках   розовое   солнце   вспоминал,    вспоминал...   Чудилось    ему сплетение горячих   тел,   запах тугих  объятий, колючая   щека   коснулась  плеча,  братские ласки, основанные на чувстве неподдельной   любви,   острое чувство   взаимного,   но   запретного влечения. А, главное, главное-то  живая, добрая душа, которую хотелось беречь, лелеять,  вместе с которой духовная близость обращается в физическую...
          Солнце было в зените. Андрей поднялся, и, не одеваясь, подтянулся несколько  раз,   схватившись   за    рукоятки   висевших    со  вчерашнего дня на потолке зонтов. Одев трусы,  он кликнул кота:
          - Рыжий, будем завтракать.
          Заедая утренний кофе бутербродом, он принялся также жевать и мысли о произошедшем вчера открытии. Последствия  представились ему ужасающими.     Во   всем    просматривалась     настоящая      революция.   Если   вчерашний   эксперимент  с полётами наяву подтвердится,  то, установив   небольшой электрический вентилятор на батарейках, можно будет передвигаться по воздуху,   а   это  значит,  что он (один!) может заткнуть за пояс все транспортные кампании, автомобильные и прочие гиганты. Кому это нужно платить, к примеру,  за  такси,   если   можно   лететь в гости на таком привычном для всех предмете, как зонт! Крах   транспортных   кампаний  - это  и финансовый крах: за ними последуют      банки.   Далее.   Никто   не захочет производить дорогостоящие транспортные средства, так как и людей, и грузы - в зависимости    от мощности подъемной   силы   новых   летательных   аппаратов  -  будет   гораздо    дешевле поднимать с помощью таких вот зонтов.   Следовательно, не только в авиационном, но и вообще   во   всём    транспортном  строительстве, которому срочно надо будет перепрофилировать своё производство, произойдет переворот.    Энергетики      перестанут     снабжать      транспорт     горючим   и электричеством,   что  повлечет   за    собой    сокращение   угле-нефте-добычи  и повальную    потерю    рабочих    мест   в   этих  отраслях. Строители перестанут устанавливать   башенные    краны   и   лифты    в   домах,  так как новый способ вертикального  перемещения   может   оказаться более простым и дешёвым. Всё это  в   полной   мере    коснётся    военных,    которые   сначала   будут пытаться засекретить   новые   разработки,   а   затем   использовать их в каких-нибудь своих целях. Воспрянут   экологи,   добивающиеся замены всех существующих видов транспорта более безопасными.  Словом, много чего может произойти, и всему причиной   будет   он,   Кирюхин,  доедающий сейчас бутерброд с колбасой у себя на кухне! От осознания   надвигающихся    напастей,     разыгравшихся в  его воображении, Андрей приуныл: ему совсем не хотелось быть в центре внимания политиков и мировой прессы.
          Тем не менее,  он  решил смастерить нечто похожее на то, что  ему   подсказывало   воображение.    Для    этого    подходил металлический складной   стул   из   комплекта   походных  стульев, имевшихся в наличии  на   балконе,   несколько   толстых    обструганных    досок  и оставшийся    от    сборки   мебельного гарнитура крепёж.  К вечеру деревянный каркас, в который он поместил    складной   стул,  был готов. Стул он подвесил к углам    деревянного    каркаса   четырьмя толстыми   резинками,  для     амортизации.  На перекрестье   верхней части каркаса он просверлил отверстие для зонта: потянув за рукоятку,    можно   было   его  открыть, а закрывать можно было как обычно, дотянувшись до пружины и переводя ее в нижнее положение. Затем он откопал в домашнем хламе старый вентилятор-фонарик на батарейках и укрепил его на перекрестье   каркаса,   у   себя   за спиной. На всё про всё у него ушло несколько вечеров,   и уже ночью в  четверг летательный аппарат, который он окрестил про себя   "Светлячком"   за ярко  светящийся фонарик, стоял у него в лоджии, как   вертолёт   на   аэродроме.    Аппарат    оказался    относительно  удобен для пассажира   и   быстро   разбирался   -   отстегивался   стул, вынимался зонт и вентилятор, и   отличить его  от какого-нибудь каркаса  фанерного   ящика   было  совершенно   невозможно, - тем самым, кстати, обеспечивалась и секретность данного изобретения.

          Однако   отправиться   полетать   на    своем    "Светлячке"    Кирюхин не решался, не мог выбрать время.
          В  пятницу   по   просьбе   своего   научного руководителя он побывал на собрании   оппозиционного  движения "За Отечество!". Собрание состоялось в старом клубе, где  скрип стульев удачно дополнял оживление зала. Запомнился доклад основного докладчика, который он прочитал соответствующим атмосфере зала скрипучим  голосом. Собственно, ничего неожиданного в этом докладе не было, неприятно   поразило   лишь   то,  с   каким   бессовестным воодушевлением выступающий отстаивал ценности, вовсе ему ( как представителю бывшей номенклатуры, всю жизнь проведшему в комсомольских и партийных кабинетах) не присущие.
          - Товарищи, -  скрипел  он, - обстановка в стране требует от нас немедленной мобилизации  усилий в связи с предстоящими выборами. Налицо революционная ситуация:   верхи  уже доказали нам за все время их правления, что они не могут   управлять  так,   как   они   собирались   это делать лет пять назад, а низы стонут под гнетом  антинародной   мафиозной верхушки... Наша с вами задача - организовать эти низы, усилить их воздействие на власть с целью изменить существующие порядки...
          Докладчик  явно   подбирал   подходящие  слова,  чтобы речь его не была расценена как подстрекательская.
          - ... Наше   движение   левой   ориентации,   и мы готовы сотрудничать со всеми,   кто   разделяет  наши устремления: это  восстановление общественной собственности   на   средства  производства,   национализация    банков,    создание рабочих комитетов на производстве,  в  конце  концов -  восстановление власти Советов...
          Лет десять прошло с тех пор как Кирюхин   не  видел  докладчика, с того самого времени   как   служил   инструктором   в   городском   комитете  комсомола. Докладчик-кандидат  постарел,   поправился   и  облысел,   и  видно было, что он не взял своего от существующих порядков,   и это  побуждало его  к  активным действиям. В зале было полно   бывших   партийных   и    комсомольских     работников,      решившихся поддержать своего прежнего руководителя. Все они в совокупности с представительницами находящейся поблизости трикотажной фабрики, отоваривавшимися в перерыве дешёвым растительным маслом в импортной упаковке, являлись своего рода гремучей смесью для проталкивания кандидата  на  предстоящих весной выборах. Между тем,  речь  о такой  поддержке    в    его выступлении совсем даже   не шла – надо было инсценировать искреннее стремление кандидата   стать  как  бы  проводником благородных целей и рупором народных чаяний.
          В  перерыве  возле лестницы, где за растительным маслом стояла очередь, Кирюхин встретил Лиду К***. Она смотрела на него с трудно скрываемым восхищением:
          - Андрюша, привет! Прекрасно выглядишь.
          Не  обделенный   женским  вниманием к своей персоне и очень  не любивший  этого,   Кирюхин  по  обыкновению  своему смутился. Он вспомнил как К*** однажды погладила  его  по  голове в присутствии сотрудников, и, не зная куда деться от смущения,  он  в шутку произнес: "Как это расценивать?" Эпизод этот   нашел своё продолжение - правда, без свидетелей - в кровати одного санатория на берегу Черного моря,  где  следующим  летом волею случая  они оказались на отдыхе вместе.   После провёденной тогда  с Лидой ночи, он вынужден был досрочно  уехать, так как не выносил приставаний.
          - Ты здесь кого представляешь ?- продолжала беседу К***.
          Кирюхин назвал свой социологический центр, она понимающе кивнула.
          - Женился?
          - Развелся.
          - Правда, что ль? - в её глазах  мелькнул  интерес,  а   обтянутая  свитером грудь часто задышала. Однако,   видя   нежелание  Кирюхина продолжать разговор, Лида переменила тему, - Как тебе наш Виктор Александрович?
          - Представителей партноменклатуры не переделаешь.
          - Ты что!  Он   давно   отошёл   от    общественных дел. Знаешь К* Интернешнл? Так он там президент.
          - Так чего ему еще нужно? Непонятно...
          Подскочил С***. У Андрея возникло желание немедленно исчезнуть. С кем угодно он мог поддержать беседу, но только не с С***. Располневший, с оттопыренными  карманами  старомодного  пиджака,  тряся  черными кудрями, облепившими его потный лоб, он начал  тискать  Кирюхина  и  рокотать своим баритоном, возбуждая общее внимание:
          - Андрюшка! Кого мы видим! Тыщу   лет,  тыщу зим! И ты здесь! Чем занимаешься? Вот уж не думал тебя здесь встретить!
          Сторонясь С***ва длинного  носа   и     дружеских объятий, Андрей едва удерживался, чтобы не упасть. С*** был человеком «без комплексов».  Однажды    ему   доверительно рассказала одна дама, как он,  пригласив  её  подругу   к  себе домой, встретил её в одних трусах и, как ни в чём не бывало,  занялся своим педикюром. Став нежданно свидетельницей   интимных   подробностей туалета потенциального жениха,  подруга развернулась и ушла, и на этом их знакомство прекратилось.  В комсомольской  компании  С*** отличался тем,  что много пил  и при  этом  декламировал  наизусть патриотические стихи. Он имел привычку в компании декламировать наизусть длинные поэмы, и тем самым всех безмерно утомлять. Трудно определить,   был   ли   этот   патриотизм  нарочитым, или он исходил из глубин души,  однако  подобный моветон    не    соответствовал   ни  характеру, ни воспитанию Кирюхина, что и определяло его неприязнь к  своему бывшему сослуживцу.
          - Андрюша! -  захлебываясь от восторга, продолжал С***,  -  Как хорошо, что мы снова  вместе!   И    Саныч   (давнишнее  прозвище  докладчика)  с  нами здесь! Ты не представляешь,  но   в его глазах стояли слезы, когда он меня здесь встретил.   Что  за  человек!  Глыба! Не сомневаюсь, что он на выборах победит. Поддержим? Под-дер-жим-м-м! Будем образовывать новую социалистическую  партию. Пойдёшь к нам работать?
          - Тише, тише,- попытался успокоить его Кирюхин,- Почему же социалистическую?  Где ж твоя прежняя коммунистическая убежденность?
          - Это утопия, Андрюша, утопия...
          Послышался звонок, извещавший об окончании   перерыва,   и  Кирюхин, уставший от нежданных встреч, облегченно вздохнул. Правду   сказать,  больше всего   он   боялся   встретить   свою   бывшую   жену,   с    которой   он  не хотел поддерживать отношений ни случайно, ни специально.


          Едва он появился в конторе, как встретил Нелю - сотрудницу отдела  политических движений. Она элегантно перебирала своими стройными ногами белый мрамор пола и как всегда держала в руке сигарету.
          - Андрюш, не поможешь мне завтра, а?
          - Что, опять переезд?- он вспомнил недавние Нелины проблемы, связанные с перемещением в офисе.
          - Нет, просто мне наш поручил посидеть завтра на конференции "Дома", а у меня маленький заболел. Я не хочу больше просить нашего - поймет не так. Я тебе и билет дам...
          - Ладно,  давай   свой   билет.   Посмотрим на власть имущих,- согласился Андрей.   Он  всегда  соглашался   на    Нелины  просьбы,   потому  что и она его неоднократно  выручала.   Кроме   того,   отвечать за посещение все равно будет она,  что  избавляло   его   от   необходимости написания аналитического отчёта начальству, ограничившись набросками.
 
          Полёт под зонтом вновь откладывался,  и в субботу Кирюхин отправился на собрание проправительственной партии "Дом" выручать Нелю.
          Большой  зал,  уставший от казавшихся нескончаемыми дебатов съезда, ныне являл собой общее согласие.    Помещение  Кремлёвского дворца и не узнать было: в партере, избавившемся  от   ровных  рядов кумачовых кресел, были устроены столики, за которыми   непринуждённо  расположились, попивая некрепкие напитки, участники конференции.   Во   время заседания можно было спокойно выйти, показав себя (или свою супругу)  публике, наслаждаясь свободой, непринуждённостью и дуновеньями   ароматических  кондиционеров,  и  продолжить с кем-нибудь  в  кулуарах  занятную тему из доклада.  Вместо  скучного  президиума на великолепно украшенной сцене в обрамлении многочисленных цветочных гирлянд из цветов российского спектра   виднелось изящное сооружение, похожее на дирижёрский пюпитр, заменяющее ораторам тяжёлую трибуну.
          Стройному, в своем лучшем сером костюме, чисто побритому и благоухавшему заморским  парфюмом   Кирюхину  дозволено  было,  согласно  имевшемуся  у  него приглашению, сидеть в амфитеатре. Он появился здесь, когда спустившийся на огромный зал полумрак и яркая сцена  готовы  были  принять докладчика. Через некоторое  время все  чувствительные   микрофоны   донесли до каждого фрагмента пространства его плавную речь.
          В  докладе  говорилось  о  том, что, конечно, сложные времена, общество (подразумевалась  правящая   элита)   оказалось  не  вполне  готово справиться с обрушившимися проблемами, особенно тяжело в  социальной  сфере,  не платят зарплату, задерживают пенсии, Особенно беспокоит преступность. В общем, за что  ни  возьмись  -  везде  плохо.  Но   всё   это   -   временные   трудности.  Уже наметились  признаки  стабилизации.  Темпы инфляции сократились. То же и на ниве  политики  -  общество  устало   от   политических    разногласий    и   хочет стабильности.  Поэтому   задача  образовавшегося    движения  - не разрушать, а созидать, консолидировать общество. Хватит потрясений, надо работать.
          Скучающий   в    своём    кресле    Кирюхин   меланхолично подсчитывал, сколько времени   прошло   с тех пор,  как пространство известного зрительного зала – помнится, тогда участников заседания окрестили "молчаливо-агрессивным большинством" - донесло до ушей присутствовавших:
          - Товарищи, нам только  хочется, чтобы каждый в нашей великой стране мог свободно трудиться, не задумываясь в сфере какой собственности, частной, личной, кооперативной или общественной, полезен его труд.
          Кирюхин тогда  так  же  вот,  в числе  гостей,  был на заседании, только с левой стороны амфитеатра. Но, обсуждавшийся  тогда  вопрос не выглядел столь эпатажно, картинно, как  теперь. Это  было почти  семь лет назад. Шесть лет, триста... двадцать  пять дней и... пятнадцать часов назад.
  Прошло ещё несколько минут и секунд, пока он подсчитывал.
  Вдруг кто-то сильным внутренним голосом подсказал:
  - И семь минут пятьдесят две и три десятых местных секунд.
          Андрея  охватило  щемящее  чувство  недосягаемой свободы, похожее на  то,  что  он  испытал  недавно  в  подземном   переходе    метро.   Глаза     его наполнились  слезами.  Сколько  же наворочали за всё это время политики! Распад  страны  демократический  бомонд    преподнёс    народу    как    чуть   ли ни выдающееся достижение современной политической мысли, а свободы люди так и не увидели!
          - Встань,  Андрей! - донеслось отовсюду, - Выйди из зала. Там ты увидишь много интересного.
          Повинуясь  этому   голосу,     Кирюхин   вышел   в  фойе, где неожиданно начался перерыв.  Обширные   залы,   примыкавшие  к  зрительному, вместили в себя  множество великолепно одетых мужчин  и  женщин, которые неторопливо прохаживались,  украшая   собой   изумительные,   редкой отделки интерьеры из мрамора,  золота,   драгоценных  инкрустаций,   затейливой   вышивки   шпалер, причудливых узоров паркета, живописных панно старинных  мастеров.  В  одном из залов   был   устроен   бассейн,   зеркальную   гладь   которого   пересекала  пара грациозных лебедей. Рядом  шипел и искрился  чистейшим  источником  каскад фонтанов,    ниспадающих   к   ногам   посетителей.   Череда   следующих  залов представляла   собой   зимний   сад    из    множества      затейливых   растений, экзотических цветов и укромных уголков. Здесь птицы небесные пели,  не боясь людей, кормивших их с рук. Из зимнего сада выход был  в  картинную  галерею, где зрители любовались полотнами Саврасова,  Левитана, Шишкина, Куинджи, Васнецова    и   других   великолепных   художников.  Всюду слышалась музыка Чайковского, Рахманинова,  Глинки,  Глазунова,   наполняя   живыми   звуками потрясающую   красоту   залов,  многократно  умноженную   в   многочисленных    зеркалах и люстрах,  каждый  хрусталик   которых   ослепительно   сверкал  всеми  цветами радуги.
          Но  самое  ошеломляющее  впечатление производила буфетная зала, пол, потолок и  стены   которой   были  отделаны  зеркальными  плитами и панелями, установленными  на   стенах   и   потолке в золоченые рамы, и устилавшими пол ровной зеркальной поверхностью.   По   периметру зала была выстлана широкая ковровая дорожка персидской работы, на которой помещались столы, покрытые белоснежными   скатертями   с   золотым  подбоем,    ломившиеся  от множества яств. Люстры из горного хрусталя также украшали зал  по  периметру. Каждый попавший в этот  зал  оказывался  в  безмерном    пространстве   захватывающей глубины;  дамы,   боясь   открыть   интимные части  своих изысканных туалетов, старались держаться на персидской дорожке,   привлекая   к   себе    кавалеров в строгих   костюмах   и  смокингах.
Но тот, кто осмеливался  пройти в самую середину этого зала,    содрогался   от   впечатлений:   отовсюду  струился свет, гирлянды столов, люстр   и   золотых   украшений    уходили    в     бесконечность, - ум отказывался воспринимать реальность происходящего!
          Потрясённый   Кирюхин   вдруг   обратил   внимание, что правая сторона зеркального ряда отображает совсем не  то,  что происходит   в  буфете.  В  правом углу   во   всю   стену   появился   охваченный   пламенем    Дом   правительства. Посыпалась штукатурка в квартире, где заплакал    ребёнок.    Вдруг    из   серого зимнего неба в окно влетел снаряд и разорвался  посреди  домашнего очага. Спящий многоквартирный дом содрогнулся, осел и рухнул. Всё смешалось:  части  стен,  тел,  игрушек,   домашней  утвари   усыпали  подножие зала. Кровь повсюду.  Все наполнилось криками и стонами. Внезапно возникла   бронемашина, из люка которой выплёскивалось кровавое месиво.  На   пыльной сельской  площади    солдаты в камуфляже принялись играть в футбол каким-то круглым предметом.  Что-то подкатилось  к  краю  зеркала,  и Андрей  с  ужасом опознал в этом круглом, как арбуз, предмете отрубленную человеческую  голову!
          Кирюхина охватил всепоглощающий страх. Между тем,  в буфетной зале всё шло как обычно, будто люди и не замечали представшего перед ними  немого ужаса -  здесь  по-прежнему  позвякивала посуда, был слышан приглушенный говор и смех.
          - Это было, Андрей,- донёсся отовсюду вездесущий голос, - А теперь…
          Кирюхин дрожал.  Он закрыл  глаза,  чтобы  как-то  успокоиться,  а когда открыл   их,   то увидел в зеркалах левой стороны зала совсем другое.
          Это был    дом    его детства,  стоящий на окраине дачного посёлка. Лето. Окружающие   дом  сосны излучают запах смолы, ветер доносит прелесть лугов, маленьких   каналов   и    торфяной   речки.   Вдруг   в   дом  соседей  врываются вооруженные  люди,  он   горит,  и запах раннего лета сменяет запах  гари.  На крыльце  с   кастрюлей   и    полотенцем   появляется     пожилая     женщина  -  «мама?!»     Она       тревожно вглядывается в дымящийся соседский дом. Рыжий кот бежит  к  ней  под ноги. У крыльца стоит красная коляска, в ней плачет  ребенок.  «Чей это  ребёнок?»    Загорается   еще     один     соседский   дом,    люди   бегут  на дорогу, погоняемые военными с автоматами. Большая часть  посёлка  уже  горит,  а мама всё стоит у крыльца, загораживая собой ребенка, и смотрит, смотрит на пожар.
          И тогда с комком в горле, дрожа от нервного напряжения,  он  что есть силы,  кричит:
          - Мама, мама! Везде пожар! Беги!..  Что это будет?? Я не хочу!  - но, голос его никто  не слышит. 
                Картина   внезапно  исчезает.
                Потрясённый, Андрей по-прежнему стоит посреди  роскошного зеркального зала, и не может понять, было это видением  или реальностью.
                - Андрюша-а! Неужто ты? Привет!-  внезапный знакомый возглас со стороны окончательно  выводит  его   из оцепенения.
                От  Олега,  кинувшегося к нему сквозь толпу шикарной публики, пахнуло табачно-спитрным, вперемежку с дорогой парфюмерией.  Весь он, изящный   и   гибкий,   в   свободном   песочного   цвета    клетчатом     костюме, розовощёкий и взволнованный, казался  лет  на  десять моложе.
                -  Андрюшик, ты?!  Где пропал? Сколько  времени  не  виделись!   Не   верю,   не могу поверить, что это ты!.. -  повторял он,  сотрясая   Кирюхина    рукопожатием.  На безымянном пальце у него сияло обручальное кольцо.
          - Подожди минуту,-  Олег исчез в толпе и  через  некоторое  время вновь вернулся, ведя за руку брюнетку  в  красивом тёмно-синем платье из тончайшего бархата,   украшенном    сапфировой    брошью.
                - Это моя жена, Ольга.
          Она   казалась   непринуждённой, а макияж едва тронул её приветливое  лицо.
          Они подошли к столу, подвинули   тарелку    с  бутербродами,  налили по бокалу шампанского  и выпили «со свиданьицем». Собственно, для   Андрея она  эта встреча  не  оказалась  сюрпризом  –     он    почти  каждый день видел своего друга по телевизору,  удивлялся  его  умению  свежо, ловко  подавать  материал.  Потом Олег уехал в Америку  и  часто делал зарубежные репортажи, но последние два месяца на телеэкране   не показывался,  и Андрей полагал, что он в отпуске.
          Олега повело. Должно быть, он принял перед  этим   что-то  крепкое. Его серые   глаза   заблестели,  тёмные   волосы   растрепались; он постоянно чмокал  губами  и  казался  раскрепощённым.  Он прямо-таки повис у Андрея  на плече,  сопя, ему в ухо:
          - Праздник,   праздник,   прямо фейерверк! Смотри, сколько всего жрут...  Хочешь   селёдочку...  А  икорки?   Осетрины  копчёненькой?  Может, устрицы?.. Устал  я, Андрюшик. Всего много, а радости нет... Помнишь,  как  хорошо  было -  была  искренность, человечность какая-то в отношениях.  И  никому  в  голову  не  приходило драть деньги за  каждую  фигню...  А  сейчас!  Одна  забота,  Андрюша  -  нажива.  Нажива... Андрюха...  У  меня  всё  есть.  Всё.  Счастья, вот, нет... Более того, мне кажется, никогда уже не будет... – Олег совсем сломался.
          - Ты что?! Что-то случилось, а?-  встревожился Кирюхин, взглянув на Олю, которая смущенно  перебирала  в  руках бокал с шампанским.
          Наконец, она нашлась, что сказать, легонько взяв Кирюхина за локоть:
          - Вы поможете дотащить его до машины?
          - Конечно, конечно.
          - Ты не пропадай, слушай,- бормотал Олег, пока вдвоём они  едва ни волокли его к выходу под руки,-  живём  рядом, и  не  видимся.  Помнишь Димку Ростовского? Он тоже рядом живет... Помнишь как ездили  в  Рублёво,  речку переплывали? В рабо-ч-чее время, а? И  ключи… от машины ключи  потеряли! Помнишь?
          Андрей всё кивал, стараясь не уронить приятеля. Где-то в толпе мелькнул вчерашний С*** Интересно, что он тут делает? Обогащается  новыми  убеждениями? Нет, наверно,  просто  пришёл покушать. Заметит? Неужто заметит?!  Нет... притворился, будто не видит.
          Они спустились  по   мокрому  булыжнику   до   ворот,  где их поджидала чёрная "Ауди". Водитель,   бородатый  здоровяк,   стриженный   ёжиком,  помог впихнуть Олега  на заднее сиденье.
          - Спасибо  вам,-  сказала   Оля,  протягивая на прощание руку,- была рада познакомиться.
          Кирюхин  подбодрил   её   кивком   головы,   затем  закрыл переднюю дверцу, за которой скрылось ее модное пальто и лакированная сумочка.


          …Ощущение было такое, будто он сел в кабину колеса обозрения в Центральном парке культуры и отдыха.  "Светлячок" двинулся вверх от помоста. Тяжесть деревянного каркаса   несколько сковывала подъём, но зонт прочно удерживал летательный    аппарат   в     воздухе.  Над ним в ночном просторе сияли апрельские   звезды.   Он    включил    электродвигатель,    и   вскоре   крыша его шестнадцати-этажки    оказалась    внизу,     вместе   с   нею   поплыл  под ногами освещённый    уличным    фонарём    дворовый    пруд,    соседний дом медленно разворачивался вправо, удаляясь и превращаясь  в  игрушечный.   И вот уже внизу  плыл   пустынный   в   этот   ночной   час  Ленинский проспект. С реки дул прохладный ветер, казалось, мощности электродвигателя хватает только, чтобы преодолевать сопротивление воздуха. У крыши гостиницы "Спутник" летательный аппарат едва не наскочил  на    светящийся рекламный щит, но Андрей    удачно   сманеврировал   прикрепленным    непосредственно   перед полётом рулём, который он смастерил из куска   фанеры,  пристроив  сзади  к каркасу своего летающего аппарата.
          Андрею казалось,  что  какая-то неведомая сила несёт его к звёздам, но поразительнее  всего   было  то,   что  он  абсолютно не испытывал страха, лишь только лёгкое  волнение  сопровождало его полёт.   Под ним была Москва: громада Университета со светящимся шпилем, оранжевый полукруг площади Гагарина с возвышавшейся  на  ней  железной  фигурой;  чуть  ближе виднелась Академия наук с золотой   короной на крыше. Внизу вливалось в бесконечно отражённые в реке  огни  набережных   Воробъевское  шоссе.   Зачарованный   этим зрелищем, Андрей долго кружил над  Университетом,   пока  совсем  не  замёрз.
          Потягивая   за   пружину   своего   зонта,   и   уменьшая  тем самым объём купола, он начал постепенно опускаться,  и   вскоре   деревянная клетка «Светлячка»  коснулась земли среди деревьев на склоне, неподалёку от  смотровой площадки.  При этом она опрокинулась, придавив Андрею ногу.





Глава VI   Трудовые будни Петра Иваныча
________________________________________

          Основательно намотавшись по  совещаниям,   митингам,  взломанным квартирам, и, наконец-то, предоставленный  самому себе, начальник  следственного отдела Ф-ского управления внутренних дел  Петр Иванович Великий завершал этот день в  собственном  неказистом  кабинете за "рюмкой крепкого чая" из завалявшейся  в шкафу бутылки с тремя звездочками. Его слегка помутнённая алкоголем мысль  вначале  была  направлена неизвестно куда: безмятежное оцепенение завладело всем его существом, и беспричинно вспоминались то ссоры с женой, то прошлые служебные неурядицы и  давно забытые  уголовные дела, которые  следовало бы уже срочно завершить. Так, блуждая по закоулкам сознания, мысль его наткнулась на воспоминание о  какой-то  видеокассете, о которой ему морочил голову Терещенко.
          Он заглянул в шкаф и  пошарил  в  кармане  своей  куртки.  Ага!  Вот она. Это была маленькая видеокассета,   для  просмотра   её   требовался   механический адаптер. "Посмотрим, посмотрим", - бормотал  он  про  себя, отпирая дверь соседней комнаты, где для нужд милицейских имелся полный набор аппаратуры.
          Когда на экране появились морские мотивы, Петр Иваныч сразу заскучал и  поставил  на  убыстрённый    просмотр.     Ничего   интересного, ни жарёхи, ни порнографии, ни (хотя бы) семейных   милых   сцен в домашних апартаментах. Какие-то подводные пейзажи,  ротастые рыбы, медузы, гладкие камни и пузыри. Он хотел было выключить шарманку  и  идти  домой, как на экране возникло опухшее и красное лицо не совсем трезвого народного любимца. Вернее, он был попросту пьян.  Петр  Иваныч  остановил  мельканье   кадров.  Бог ты мой! Сам Михаил Николаевич,  голый,   толстый,   пузатый,    весь   оранжевый   при свете костра, в компании таких же  голых   людей   пялится   в   телекамеру  -  глазки в кучку, нос расплюснут -  и  несёт  всякую  околесицу! Вначале Петр Иваныч был настолько  поражён  увиденным,  что  даже   не   вник   в  содержание толкаемой кумиром речи,  и лишь при повторном просмотре оценил её смысл. Охваченный меркантильными   мыслями,   он    заёрзал   на  стуле и потянулся за сигаретой.
          Будучи человеком смекалистым, особенно в  вопросах,   которые   можно было направить себе на пользу, майор Великий  быстро  схватил  своим  цепким умом, что из несоответствия нынешних популистских речей  народного  любимца и той  неприкрытой  пьяной  правды,  что  он  нёс  в  объектив  любительской видеокамеры, можно сделать большую демократическую карьеру. Какую пользу можно извлечь  из  этой плёнки? Прежде всего, можно испортить карьеру Ершову, продав запись какой-нибудь  телевизионной  компании. Он сделает неоценимую услугу нынешнему Президенту, который пока ещё питает иллюзии остаться еще на один срок. Можно пойти по другому пути - подкатиться к Ершову и осторожненько так его шантажировать... Запросить, скажем, место министра внутренних дел в  новом правительстве, или, на худой конец, начальника охраны... При всех  вариантах он, конечно, рискует. Поэтому надо действовать осторожно, и ни в коем случае не посвящать никого в это дело, кроме, разве, Терещенко, который всё равно в курсе событий.
          Петр Иваныч снова закурил  и  возбужденно заходил по комнате. "Думай, думай, Петр Иваныч!"- говорил  он  про себя,- "Ведь ты Великий, значит, обязан придумать".  Первый  вариант  -  опубликовать компромат на кандидата в президенты - предпочтительнее.  Только   как  это  сделать?  У  него  никогда не было связей с кем-нибудь из телевизионщиков, хотя... И тут он вдруг вспомнил, что сосед его родного брата Ивана, кажется, известный журналист. Как его... Кажется,  Олег...Минин. Он снова недавно появился на экране после длительного   перерыва. Ну, и что? Предположим, он покажет Минину этот материал, а тот возьмёт   да откажется его публиковать. Значит, надо действовать решительно и  смотреть по его реакции: если откажется - переходить ко  второму   варианту,  к  шантажу. Хотя, это менее предпочтительно и более опасно.
          Он схватил телефонную трубку и принялся звонить было брату, но тут же передумал обсуждать свою идею по служебному телефону.
                - Ладно,- закончил он досужую беседу,- на днях к тебе заеду. Пообщаемся.
              На следующий день Петр Иваныч собрался было поделиться своей идеей с Терещенко, но вовремя спохватился. Он решил проявить осторожность, а в ответ на любопытство молодого сотрудника взял, да и показал ему часть пленки с подводными съемками.
              - Больше ничего интересного нет, - сказал он и попросил:
                - Слушай, ты  не  вписывай её в протокол, я её себе на память возьму, как сувенир.
              Вечером,   когда   Петр   Иваныч,   направляясь   домой,  вышел на улицу, пошёл сильный дождь,  и  пришлось   раскрыть   зонт.   Вспомнился  тот парень, который давеча у него  на глазах завис под потолком. Странный случай. Может, всё это ему померещилось? Петр Иваныч вдруг забеспокоился о своём здоровье. «Надо показаться врачу,  и   вообще  не мешало бы отдохнуть. Впрочем, с такими капиталами, - он сунул в кармане руку   в свой полупустой кошелёк, - разве отдохнёшь хорошо,   где-нибудь   в  тёплых  краях, на море! Не то, что раньше! Пожалуйте вам  путёвочку   со   скидочкой  за  тридцать рублей, и отдыхайте, сколько влезет. Эх, были времена!..»
              - Здравствуйте, Пётр Иванович!
              Великий даже вздрогнул от неожиданности. Из непроглядной мокрой тьмы на него глянуло неприятно-знакомое лицо Лидии Борисовны.

              «Боже мой! Сколько же лет прошло-то, а? – воскликнул он про себя, -  Лет двадцать, наверно, а, может, и больше!» В ту пору  Пётр  Иваныч  работал  на заводе железобетонных изделий засыпальщиком. Только не от слова "засып`ать",  а  от слова "зас`ыпать". Засыпальщики готовили бетонную смесь и что-то там в  неё  засыпали. Какие-то ингредиенты. У них были самые высокооплачиваемые  тарифы из-за вредной работы. Между тем, Петр Иваныч только числился  засыпальщиком,  но выступал  совсем  в   другом амплуа. Он был секретарём парткома.
              Следуя веяниям научно-технического прогресса,  и  в   целях   повышения качества выпускаемых изделий, по инициативе  директора  на заводе  была создана  специальная  лаборатория  как  неподчинённое   никому,   кроме  директора - независимое (как теперь бы назвали) подразделение.
              С тех пор, как Лидия Борисовна обосновалась в лаборатории, в коллективе завода  житья  от неё не стало. Это была крайне неуживчивая, бескомпромиссная и с высоким  апломбом дама.  Вместо  того,  чтобы  тихонько сидеть в своей пробирочной комнатёнке и безропотно подписывать  результаты  опытного контроля - как это было раньше - она целыми  днями  моталась в партком, профком и дирекцию и высказывала всякие гадости: то рабочие пьяные,  то  арматуру повело, то ещё что-то.  До появления Лидии Борисовны завод неоднократно тянул на переходящее Красное знамя, а после - постоянно лишался  премий  и прогрессивок. Рабочие бунтовали, технологи возмущались,   все   сидели  без   зарплаты, и только   Лидия    Борисовна    на   всех   собраниях   отстаивала свою идиотскую правоту.
              Что касается Петра Иваныча, то он, совсем тогда ещё  молодой секретарь парткома, улаживал этот конфликт Лидии  Борисовны  с  коллективом исключительно собственным обаянием, вставая попеременно то на её сторону, то на сторону рабочих. Тогда  он  ещё  не  был лысым, был холост и нравился женщинам больше, чем теперь, когда у него вырос  живот, и поредели волосы.
              Как то раз,  пришло указание из партийных органов:  обеспечить в кратчайший срок отливку железобетонных конструкций  для  строительства  в  Москве большого моста к какой-то там очередной юбилейной дате.
              -  Как   будем   обеспечивать? -    спросил    директор    на     созванном  по  этому поводу совещании. Все  подразделения   хором заныли, что в указанные постановлением сроки это сделать невозможно. Тогда директор  попросил подумать до завтрашнего дня.
              После   совещания    заявился    в    партком     к   Петру Иванычу главный технолог. Он весь трясся от волнения, всё время поправлял спадающие с носа очки и ощупывал сухой ладонью своё старчески сморщенное лицо.
              - Слушай, Петя, - сказал он, -   я  не  хотел высказываться при Лидии Борисовне. Подумал, что она не поддержит...     Словом,   я  знаю,  как  выполнить это задание партии.
              - Ах, оставьте вы! Садитесь, пожалуйста, Яков Захарыч.
              Старый технолог,   кажется   проработавший на заводе со дня его основания, был по-большевистски напорист.
              - Дело в том, - сказал он, - что просто так, по старинке,   мы   всё  равно  не выполним    то,   что    нам   поручено,   в  установленные  сроки,   как  бы мы ни старались. Но я знаю, как это сделать.
              - Да? И как?
              - Очень просто. В бетон надо  добавлять определенное количество хлорида натрия - обыкновенной поваренной соли.  При  этом,  при   заливке   в формы   он    застывает   в   несколько   раз   быстрее.   Соответственно  с этим и производительность у нас возрастет во столько же раз. Вот тут я подсчитал...
              Главный   технолог вытащил из своего задрипаного портфеля несколько засаленных листочков и за   десять   минут  популярно объяснил Петру Иванычу суть своей идеи.
              - Так, что же вы молчали-то,  Яков  Захарыч!-   живо   откликнулся  на эту инициативу секретарь парткома.
              - Да, но тут есть одно "но". Дело в том,  что  при  этом  прочность  бетона падает во столько же раз. Я как старый коммунист не могу об этом не сказать...
                - Перестаньте вы... Сколько выдерживает такой бетон? Годы? Десятилетия?
                - Видите   ли,  таких  исследований  специально  не   проводилось,   но,  я думаю, что уж конечно не годы.
              - Так что же вы молчали-то!- повторял как заведённый Петр Иваныч. Ему явно не хотелось душить инициативу.  С  другой  стороны,  он не хотел  активно поддерживать технолога, так как понимал, что может быть вовлечён в конфликт между ним и Лидией Борисовной.
              Поэтому он решил не вмешиваться и не противодействовать.
              Между  тем,   инициатива   Яков  Захарыча  очень скоро дала конкретные положительные  результаты. Производительность  действительно  повысилась, планы стали выполняться  и  перевыполняться, и по итогам очередного квартала коллектив отстоял своё право на переходящее Красное знамя, премию и прогрессивку.
              Но вот, однажды врывается к нему в кабинет Лидия Борисовна, и прямо с порога, не поздоровавшись, орёт не своим голосом:
              - Пётр-риваныч! Это что же это  делается-то, а?   Представляете: прохожу я по цеху мимо засыпальщиков  и  вижу,  что они   добавляют  в  смесь  какой-то порошок. Взяла  пробу- хлорид натрия! Вы знаете, чем это грозит? Нет, вы представляете себе все последствия?!
              Петр Иваныч притворился, что совершенно не в курсе.
              - Успокойтесь, Лидия Борисовна. Сядьте  и   успокойтесь. Выпейте воды. Вот так. Теперь расскажите, что вас так взволновало.
              - Я побежала  к этому сморчку гороховому... главному технологу. Так, он меня  даже  слушать  не  захотел! Сказал, чтобы я не сбивала трудовой ритм, и... как это... не ставила палки в колёса  трудовому  энтузиазму,  что ли... И ещё сказал, что в ответ на задание партии   выйдет  с  инициативой  о  принятии встречного плана.  Я  не  понимаю  этого,    Пётр-ваныч. Я не могу понять, зачем нашей советской стране   нужны  мосты,   которые  через  десяток-другой лет  рухнут, и дома, которые развалятся.  Кто  будет  отвечать  за это? Вы? Я? Наши дети? Я не хочу и не буду.
              - Ну, уж вы, Лидия  Борисовна,   утрируете. Уверяю вас, ничего такого на самом деле не произойдет.
              - Простите, но как специалист я прошу вас принять какие-то меры.
              - И какие?
              - Как это какие!  Надо  собрать  народ  и   объяснить им, что предприятие лепит брак! Не такими способами надо добиваться  производительности. Лучше б за пьянство  на рабочих  местах  как  следует взялись, а то после обеда по цеху пройдешь - хоть закусывай.
              - Хорошо, Лидия Борисовна. Разберёмся.
              - В общем, я вас предупредила, и, если вы не примете меры, то я буду жаловаться в горком партии.
              При  этих  словах  душа  у Петра Иваныча ушла  в пятки: за ней, конечно, не станет, с её-то характером -  про  всё  расскажет. Что ей, она беспартийная! А его обвинят в  развале   воспитательной   работы,   да   еще  аморалку припишут. Тогда - прощай карьера!
              Тем не менее, он решил  не  предпринимать  никаких  активных  действий, но, всё же, поставил в повестку  дня  очередного   партсобрания   вопрос о влиянии трудовой дисциплины на выполнение планов текущей пятилетки. Он был на сто процентов прав. Он до сих пор убежден - несмотря на  то,  что жизнь  вносит свои коррективы -, что при всех ситуациях  лучшая  позиция - невмешательство. Что  добилась  своей  активностью  Лидия   Борисовна?    Ничего.  Коллектив же добился  многого  - задание  партии выполнили, мост всё-таки построили - до сих пор стоит. Залатанный, но стоит укором всем горлопанам и бездельникам.
              Директор завода решил уволить Лидию Борисовну с глаз долой, из сердца вон. Для этого решено было  использовать  статью  трудового  законодательства "за однократное служебное нарушение". Профсоюзный комитет провел несколько проверок  прихода  на  работу, причем, к Лидии Борисовне, имевшей обыкновение опаздывать,  решено  было  подойти  с  пристрастием.  Однажды она даже опоздала на совещание у заместителя директора. Разгневанный директор выпустил приказ и уволил ее. Пётр Иваныч вмешиваться не стал. Он ждал.
              И дождался,   что однажды  его пригласили в горком партии. Инструктор пром-транс отдела, вызвавший его по поводу поступившего от Лидии Борисовны письма, был похож  на  легкомысленный воздушный шарик. Он был лысый, с продолговатым лицом и светлым взором непорочно-чистых глаз. Поздоровавшись  и  поправив  у  воротничка красный галстук, он тут же улетучился из кабинета "на секундочку".
              Эта   "секундочка"   минут  на   двадцать-двадцать  пять, позволила Петру Иванычу   ознакомиться   с  объемистым   опусом  Лидии  Борисовны,  который испарившийся инструктор  оставил   на  своём столе. В письме, сетуя на несправедливость своего увольнения,  Лидия Борисовна очерняла обстановку в коллективе, писала о пьянстве и воровстве,  описывала  на нескольких страницах нарушения технологических процессов, пророчила в  будущем массовые разрушения зданий и сооружений, и в итоге просила восстановить её в должности начальника лаборатории.   Пробежав  страницы,    Петр  Иваныч  немного  успокоился: он не нашёл в письме ни строчки в свой адрес.
              - Вы, наверно,  догадываетесь  по какому поводу я вас пригласил?- проговорил инструктор, тихо притворяя дверь своего кабинета.
              - Правду сказать, я был давно готов  к  этому, -   смело   вступил  в  беседу Петр Иваныч.
              - Вот как? И что же вас больше всего волнует в этом деле?
              Петр Иваныч  заподозрил  какой-то подвох: скажешь, что волнует состояние трудовой дисциплины и морально-психологический   климат  в коллективе - нарвешься на замечание: куда, мол, смотрите;  обеспокоишься  нарушением технологических процессов - прощай  переходящее  Красное знамя и прогрессивка! Он почувствовал, как в затылок ему дышит в ожидании премии многотысячный коллектив завода.
              - Больше всего меня волнует морально-психологический климат и состояние трудовой дисциплины,- отрапортовал Петр Иваныч, выбрав из двух зол наименьшее.
              - И что же вы собираетесь предпринимать?
              - У нас всегда эти вопросы под контролем, но после того, как Лидия Борисовна... особенно остро поставила их, мы обсудим на очередном партсобрании.
              - А, если бы  она не подняла эти вопросы особенно остро, вы  бы, значит, так и не собрались бы обсуждать их на очередном партсобрании. Так?
              - Нет, почему же... мы всегда держим это под контролем...
              - Видите ли, я никогда не думал, что такой большой и работоспособный коллектив вашего завода, который у нас был на хорошем счету, и мы ему доверили такое важное для города дело, подвержен всему тому негативному, о чём здесь написано, - инструктор потряс у него перед носом объёмистым письмом.
              Пётр Иваныч похолодел.
              - Но мы примем меры... - лепетал он.
              - Зачем же вы тогда ее уволили?
              - Но, она же сама не ангел, трудовую дисциплину тоже нарушает, испортила отношения  со  всеми,   включая  рабочих. Мы и решили сделать решительный шаг в назидание всему коллективу.
              Инструктор как-то рассеянно листал письмо.
              - У неё что,  есть  какие-то  основания  ставить под сомнение технологию отливки бетона?
              - Да нет  у  неё  никаких   оснований,   Игорь  Митрофаныч.  Спесь одна, и апломба много.
              - Ну, а с этим как быть: директор,  как  тут  написано, водит шашни с секретаршей, бесконечные фуршеты, а?
              - Что вы!- вступился за руководителя Петр Иваныч,- Он солидный семейный человек, и всё это не соответствует действительности!
              Даже мурашки по  спине   побежали  от  одного  осознания  возможности обсуждения морального облика директора на парткоме.
              - Нда-а... Вот что, Пётр Иванович... - задумчиво произнёс инструктор.
              Тут Великий замер в ожидании приговора.
              - Когда, вы говорите, у вас партсобрание? Видите ли, я консультировался с вашим профсоюзом.  Они   говорят, что окончательный вопрос об увольнении, или восстановлении в должности   Лидии   Борисовны   может  решить собрание трудового коллектива. Поэтому, соберите открытое партсобрание  с  вашей  повесткой  дня,  а  вторым  вопросом  рассмотрите  восстановление в должности. Я к вам приеду.
              Пётр  Иваныч заволновался: вдруг собрание примет не то решение, какое хотелось бы,  и восстановит Лидию Борисовну в должности завлаба? Вдруг вопрос о восстановлении в должности перейдёт в другую плоскость, и начнут обсуждать технологию изготовления  бетона? Вдруг пьянство на рабочих местах обернётся критикой руководства?
              Приехав на работу, Петр Иваныч рассказал всё директору.
              - Собирай коллектив  и  не  волнуйся,-  сказал умудренный опытом советской работы руководитель.
              Против обыкновения  на  открытом   партсобрании   директор  взял слово первым. В своем выступлении  он   согласился   с  многими недостатками, о чём справедливо было  сказано   в  докладе  профсоюзного  комитета. Он согласился также   с   критическими   замечаниями   и    предложениями,    высказанными  в поступившем  в  городской комитет партии письме бывшей заведующей лабораторией завода.   Вопросы    трудовой   дисциплины   всегда   находятся  в центре внимания администрации и общественных организаций.  Далее   он  перечислил меры, которые предпринимает руководство для успешного  решения задач текущей пятилетки. Все они позволяют  заводу  наращивать темпы по объему производства и производительности труда. Многое сделано в социальной сфере: построен пансионат на берегу моря, жилой дом, заканчивается строительство второй очереди пионерского лагеря,   практически все работники могут отдохнуть сами и отправить на отдых детей, сокращается очередь  на  жильё. Однако не следует успокаиваться   на   достигнутом.   Администрация   и   впредь  будет применять строгие меры против нарушителей трудовой дисциплины и  активно  взаимодействовать в этом направлении с общественными организациями.
              Потом взял слово главный технолог. Петр Иваныч боялся, что он заострит внимание на технологических процессах, но этого не случилось. Яков Захарыч вспомнил старые годы и сказал, что с такими,  как Лидия Борисовна раньше не сюсюкались. То, что она делает - откровенное вредительство, и хорошо, что администрация завода приняла волевое решение в отношении Лидии Борисовны. Он это решение поддерживает и заверяет дирекцию, партком, профком и (почему-то) комитет комсомола в том, что приложит все свои силы, опыт и знания старого коммуниста для выполнения поставленных партией задач.
              На трибуну поднялся  начальник   производственного  отдела. Поскольку он был очередник завода на улучшение жилищных условий,  в его  выступлении не звучало жёстких оценок ни в чей адрес, а только  поддержка усилий руководства и,  главным  образом,  директора  в  его  неутомимой деятельности на благо всех работников завода.
              Следующим выступил бригадир засыпальщиков, который жаловался, что Лидия Борисовна мешает  работать  "в  буквальном смысле": то ключи от склада пропадут,  то  поток  остановится,  то  каких-то реактивов не додадут, то наряды затеряются, то ещё что-то. Он не сомневается, что всё это происки Лидии Борисовны, поскольку до её появления  на  заводе  подобных ситуаций не возникало. Что касается нарушений трудовой дисциплины, то они, конечно, есть, и бригада борется с этим злом всеми  доступными    способами,  и,  несмотря  ни на что, перевыполняет планы,  неоднократно завоевывала звание  "бригады  коммунистического труда".  А  вот,  Лидии  Борисовне-то  как  раз  следовало бы обратить внимание, прежде  всего,  на  саму себя, и начать борьбу с нарушителями дисциплины с самой себя. В итоге он поддержал  её  увольнение  и сказал, что этот случай послужит уроком всему коллективу завода.
              Далее  слово  взяла  уборщица тётя Глаша. Днем раньше, проходя по коридору заводоуправления,  Петр  Иваныч  обратил  внимание,  как  она,  проводя уборку в опустевшей лаборатории, кроет на   чем  свет  бывшую   обитательницу комнаты. "Тетя Даша!"- обратился  он  к  пожилой женщине. "Глафира Петровна я..." - "Тетя Глаша, а не выступите ли на завтрашнем  собрании?"  - "Это что объявление-то кругом развешано? По  поводу   заведующей  лаболаторией-то?" - "Но, не только...." - "А что говорить-то...   Мусорют  тут...   Склянки   разбитые,  лужи на полу... Что говорить бестолку..." - "Ну, смотрите, тётя Глаш, как знаете. Вы же у нас на пенсии?" - "Ну!" -  "Недавно  директор мне  говорил,   что  зреет  у  него  идея отправить на отдых всех пенсионеров. Хочет дорогу молодым дать..."
              В своем выступлении  тётя  Глаша  поддержала Яков Захарыча и сказала, что таким вредителям,     как Лидия  Борисовна, «не место в здоровом коллективе завода».
              Пётр Иваныч, как ведущий собрание,  хотел уж было завершать и бросил в зал традиционное:
              - Кто еще хочет выступить?
              И тут на трибуну поднялась сама виновница дискуссии.
              Пётр Иваныч весь напрягся.
              - Я никогда не думала,-  сказала   Лидия   Борисовна,-  что  вопрос о моем увольнении будет центральным в обсуждении состояния  трудовой  дисциплины на нашем предприятии. Но, я снимаю  этот  вопрос,  так  как   трудоустроилась и уже работаю в другом месте  (Петр  Иваныч облёгченно вздохнул). Но я  считаю необходимым последний  раз  перед  вами  заострить тему соблюдения технологической дисциплины.  Не  надо  изобретать   новых     технологий,  надо только качественно выполнять технологический режим.     А, если мы  будем  в  погоне за производительностью   гнать  брак,  то  ничего  у  нас  не получится, а, наоборот, через несколько лет развалится. Я говорю  об этом в присутствии представителя городского комитета партии, которому, видимо,  не всё равно, из какого материала строить светлое будущее.
              На   этом,     собственно,    собрание   закончилось.   По  второму вопросу, восстановление Лидии Борисовны в должности, поскольку он  был  снят виновницей как предмет обсуждения, даже не голосовали. Петру Иванычу всё-таки  пришлось извиняться  перед инструктором горкома за грубое выступление бывшей заведующей лабораторией.

              - Ба! Лидия Борисовна?!- заинтересованным тоном воскликнул Петр Иваныч, открывая дверь своего авто,-  Какими судьбами! Садитесь быстрее, не то промокните.
              Он нырнул за руль,  и помог ей устроиться рядом.
              - Как ваши дела? Совсем промокли?- спросил он, увидев, что Лидия Борисовна отирает платком лицо то ли от слёз, то ли от капель дождя.
              - Простите,   я,   наверно,   не  вовремя...  Вас   задерживаю... У меня к вам срочный вопрос по поводу моего сына.
              Она была явно расстроена, но голос оставался, впрочем, пронзительным, как вой сирены, только тихим.
              - Дело в том,- продолжала она,- что Сережа продавал газеты в метро. Доход хотя и небольшой, но всё ж подспорье. Сама-то я торгую  на   рынке  одеждой. Зарплата маленькая.  А  Сережа  мой  по образованию  библиотекарь. Кому теперь нужна  такая  профессия...  Ну  вот, он и сообразил, что может подзаработать на торговле книгами и газетами. Покупает  где-то  по утрам оптом, продаёт, естественно, в розницу... Место у него было тут рядом,  возле метро. До вчерашнего дня всё было нормально, а вечером  не пришел домой.  Я с ног сбилась - он у меня парень не пьющий, не гулящий, и  вдруг  такое...  Не  знала, что и думать. Утром стала звонить в милици... вы представляете, чего мне стоили эти звонки...
              Она не смогла себя сдержать и разрыдалась.
              - Простите, - заговорила она через некоторое время, повторяясь, -  я задерживаю вас... В  вашем  отделении     мне  сказали,  что  он    задержан за нарушение правил торговли и сопротивление работникам милиции.  Пётр  Иваныч, помогите! Простите  его,  он  мог не сдержаться. Знаете, у всех у нас нервы сейчас на пределе - жизнь такая!
              - Вот оно что!- протянул Петр Иваныч,  ему   захотелось  теперь  немного отыграться за причинённый в своё  время  этой  женщиной  моральный ущерб, - Зачем же это он правила торговли-то нарушает,  да  ещё  оказывает  сопротивление милиции? Не дело, не дело... Прямо и не знаю, что и предпринять.
              Лидия Борисовна истолковала это по-своему.
              - Петр Иваныч, прошу вас, помогите. У меня есть кое-какие сбережения... Немного, но, поверьте, это последнее... больше   ничем  отблагодарить не могу, - она судорожно  начала   шарить  в   своей   сумке  и   протянула   ему   несколько банкнот.
              Он так испугался, будто она вытащила   из  сумки  не  деньги, а пистолет: «Кто знает, что у нее  на  уме -  может,    купюры  помечены.  От этой подруги всё можно ожидать!»
              - Что вы,   что вы! -  отшатнулся   он,-   Уберите,   чтоб  я не видел больше этого!
              Выполнить   просьбу  Лидии   Борисовны  не  стоило  выеденного  яйца, а взятка могла испортить карьеру.
              - Вот что, - сказал он глубокомысленно после некоторой паузы, - приходите завтра утром. Что-нибудь придумаем. Как фамилия вашего сына? Ах, да...
              - Фамилию он мою носит. Назаров Сергей.
              Наутро он заглянул в КПЗ. Среди задержанных за ночь бомжей и проституток оказался парень лет двадцати  в  белых   кроссовках.   Он  примостился на полу в углу помещения,  поджав колени к подбородку. Выглядел он бледно, под глазом расплылся синяк.
              - Кто Назаров Сергей? На выход! - кликнул Пётр Иваныч, уступая место гремящему ключами дежурному.
              Парень вышел и отрешённо уставился на Петра Иваныча.
              - Пойдём,-  сказал  майор  и пригласил его в соседнюю комнату, где были голые стены, стол и два стула.
              - Что ж нарушаем-то?-  насмешливо  спросил   Пётр   Иваныч,  будто бы вглядываясь в протокол, -  Торговля   с   лотков  у  метро без лицензий решением городских  властей, что?
              - Запрещена, вообще-то, но...
              - Правильно.  Запрещена, и без всяких "но". Знаешь, ведь, а нарушаешь.
              Парень виновато заёрзал на своём стуле.
              - Ну, а с этим как быть: в грубой форме отпихнул милиционера и обозвал нецензурным словом?
              - А что же мне было делать,  если он сам   в   грубой   форме  разорил моё место? Я просто не взял с собой разрешение – забыл.  Оно у меня есть...
              - Ничего. Обращайтесь в суд, к адвокату, к средствам массовой информации, наконец, -  с  издёвкой  сказал   Пётр Иваныч. Он вдруг совершенно потерял интерес к этому делу,  одному  из  многих,  коими ежедневно приходилось заниматься.
              - Ладно,- сказал  он, -   На   первый    раз    мы  тебя  прощаем,  но смотри: попадёшься   во   второй  -   никаких  поблажек  не будет. Карнаухов!- позвал он дежурного, - Верни ему документы и отпусти на все четыре стороны.
              Он поднялся к себе на второй этаж и сказал Терещенке:
              - Вот что.  Парень  двадцати  трех  лет, Назаров.  Рост ниже среднего, нормального телосложения,   брюнет...   Задержан  за  нарушение  правил торговли с лотков и сопротивление милиции.   Только  что  отпустил.   Мать, понимаешь, старая моя знакомая. Стерва такая, знаешь... Подбери кого-нибудь сегодня,  чтобы не нарушать статистику.

              В воскресенье за пирогами и плюшками, которыми потчевала их братова жена, Петр Иваныч завёл  с  Иваном разговор о его соседе - телевизионном комментаторе Олеге Минине.
              - На кой ляд он тебе сдался? - спросил захмелевший Иван.
              - Так...  дело одно есть.
              - Я его недавно тут видел. С собачкой гулял. Он сейчас какую-то новую телекомпанию создает... Как называется-то...  то  ли  "Кошмар",   то  ли  "Визг"... гы-ы...   А!   Телекомпания  "Шок",  вот.    Сейчас,   если только найду телефон...
              Он  покопался   в  своей  пухлой   записной   книжке,  наконец нашел, набрал номер и протянул телефонную трубку Петру Иванычу.
              Когда на другом конце телефонного провода ответил приятный баритон, Петр Иваныч весь подобрался и сказал:
              - Извините, пожалуйста, Олег... не знаю вас по отчеству... Олег Михайлович, здравствуйте! Это вас беспокоит из отделения милиции Великий Петр Иванович.
              - Здравствуйте, чем обязан?
              - У меня к вам есть дело, и я хотел бы договориться о встрече.
              - Какое дело?
              - Это я вам могу сказать только при встрече, у меня есть некоторый материал для вашей телекомпании. Уверяю вас: не пожалеете.
              - Как вы можете себя рекомендовать?
              - Да, конечно. Сейчас, сейчас...
              Петр Иваныч прикрыл ладонью трубку и   зашептал    брату:   
                - Представь меня ему.
                Брат с энергией бутылочной пробки закричал в микрофон:
              - Ало!  Олег? Привет. Гы-ы... Это сосед твой с десятого этажа беспокоит, Иван. Давно не встречались, гы-ы... всё мельком, то в подъезде, то в лифте... Да. Так это брат мой  говорит, Петр. Это  он  хочет с тобой встретиться. Как откуда? Гы-ы...  Отсюда, с дес-сятого этажа. Прямо  сейчас?  Ладно, сейчас придём. Вот, тут брат просит...
              Петр Иваныч отнял телефонную трубку:
              - Олег  Михайлович,  но сейчас я не готов говорить по делу, надо на трезвую голову.
              - Хорошо, хорошо. Мы с вами просто познакомимся.
              Они   спустились  этажом   ниже  в  такую  же  трёхкомнатную   квартиру. Петра Иваныча постигло некоторое разочарование:   Олега   в  телевизоре  было много больше, чем в жизни. Лохматый и небритый с  несколько опухшим от сна  лицом, в свободно висящем  на  щуплом   теле   дорогом   спортивном костюме,    он был похож   на   хорошо  одетого бомжа. По телевизору, крупным планом, из-за скуластого лица, умытый  и  причёсанный,  он   выглядел   гораздо внушительнее.
              Жестом гибкой руки Олег пригласил гостей в комнату.
              Помещение   выглядело  уютным и хорошо обставленным. Большое количество вазочек, статуэток, размещенных повсюду, радовало глаз. Каждая безделушка блистала чистотой и изяществом. Повсюду были книги. Мебельным гарнитуром, книжными шкафами  и  полками  были  обставлены  до  потолка две стены. Возле окна размещались  два  удобных кресла и журнальный столик. Свободная стена была украшена двумя пейзажами,   расположенными   в   золоченых рамах над диваном.
              Олег усадил Петра Иваныча с  братом в кресла, а сам уютно расположился на диване, сложив ноги калачиком.
              - Так, вы моему соседу братом приходитесь? - спросил Олег, внимательно глядя на него серыми глазами, - Ещё и близнецы!
              - Да, представьте.
              - Никогда бы не подумал, что вы следователь.
              - Почему это?
              - Вы оба больше похожи на садоводов-любителей, - улыбнулся Олег.
              - Видимо потому, что я не в форме.
              - Чаю, или кофе? У меня жена работает на чайном предприятии и большой специалист по сортам.
              - Мне всё равно,- отозвался Иван,- лишь бы покрепче было.
              Олег легко поднялся со своего места  и  вышел   из  комнаты.   Через  две минуты он вернулся с женой, женщиной небольшого роста с милым лицом.
              - Оля,-  представилась  она,-   Какой чай будете пить, индийский, цейлонский, китайский?
              Подумалось, что они всех так встречают - чаем.
              Иван протяжно вздохнул.
              Когда  на   журнальном   столике  появились  чашки и конфеты, а заметивший некоторую напряжённость в общении Олег поставил   на  стол бутылку коньяка, Петр Иваныч решил всё-таки приоткрыть  завесу  над  своим  "ноу-хау" и сказал:
              - Говорят, вы собираетесь   создавать   новый телеканал, поэтому, мне кажется, вы как дебютанты должны заинтересоваться тем видеоматериалом, который у меня есть. Это связано с нынешней кампанией по выборам Президента.
              Заметив, что в глазах  Олега    мелькнуло   любопытство, Великий приободрился и доложил содержание материала.

              - Вот эта видеозапись, -    сказал   Петр   Иваныч,    когда    через  два   дня встретился наедине с Олегом у него в конторе.
              Внешне Олег ничем   не выдал своего отношения  просмотренной плёнке, и только спросил:
              - Сколько вы за него хотите?
              - Сто тысяч долларов.
              - Ну, хорошо, мы подумаем и вам сообщим.
              "Думай, думай, голубчик", -  соображал   в   свою   очередь  про себя Петр Иваныч, -   "Постараемся  в  случае  чего  направить  твою  мысль   в  правильное русло".
              Он  спрятал  кассету  в  задний  карман брюк и распрощался. Удаляясь по запутанным коридорам телекомпании на выход,  Петр Иваныч пугался каждого угла: вдруг нападут и отнимут драгоценный документальный материал, скрежетавший  у него в кармане на заднице. Но, пронесло…




Глава VII     Тема для Андрея: «Первые убеждения»
______________________________________

          - Андрей, когда тебе будет «под сорок», по мерам земного времени, наступит кризис твоего сознания.  Тебе станет казаться, что всё уже пережито, передумано и создано Тобой, и  ничего большего в своей жизни Ты уже не достигнешь. Чудиться будет, что духовные потребности Твои сошли уж на нет, ослабла Твоя воля, погасли мысли, истёрлась совесть, огрубели чувства; и Ты начнёшь задаваться вопросом: что проку тогда от физических потребностей? Зачем нужен секс? Зачем надо тренировать своё тело, хорошо выглядеть и вообще следить за собственным здоровьем, которое, впрочем, никому также   не нужно,  как и Твоя драгоценная душа?
                Расколотое, истерзанное властью государство, в котором  будешь Ты, не станет давать людям возможностей  не только созидать,  но и просто выживать. Люди станут торговать уже созданным, обманывать друг друга и красть друг у друга, жертвовать своей честью, убивать, продаваться, да и просто грубить в быту. И делать они это будут, совершенно   не задумываясь в большинстве своём, зачем нужна такая жизнь им и их детям. Для того, чтобы они сами  и  их  дети  захлебнулись  в  собственной лжи? Чтобы они лишились среды  обитания?  Чтобы всё нравственное, созданное Человечеством исчезло в глотке всемирного денежного  хама?
              Все эти  вопросы станут одолевать Тебя неотступно. И, чтобы вернуть себе душевное равновесие, веру в то лучшее и светлое, к чему Ты призван был с детства и душой своей и телом, Ты пойдёшь в церковь, и будешь крещён. И тогда окружающий мир предстанет Тебе совсем по-другому!
              Тебе вдруг приоткроются причины зла, бытующие там, где будешь Ты: что люди, в руки которых отдано Человечество, лукавят, предают, мечтают  о деньгах, грезят только о власти, и целью жизни своей ставят лишь бы приблизиться к этой власти, погреться в её лживом  свете, отдавая свои жизни тем  идеям, на которых она зиждется. Откроется Тебе, будто  люди забыли уже, что  созданы  они не  для этого!
              И Ты впервые  раскаешься  в том,  что с детских лет мечтал о собственной славе и карьере, и не преуспел в этом только потому, что не преступил порог нравственности, не пожертвовал ближним своим, и не украл ценностей, как это нередко делали другие.   
              Вспомнишь Ты, как в школьные годы    расстроился однажды   до   слёз,   что  не был избран в школьный комитет комсомола. Осознаешь, что слёзы   эти вызвало   уязвлённое юношеское самолюбие, что смертный грех - зависть душила Тебя тогда!
                Стоя перед алтарём, Ты поймёшь, что там, где будешь Ты, вопросов соперничества  вообще не должно быть, и люди не должны сравнивать себя друг с другом,   но   лишь   стремиться   быть  достойнее самих себя! Ибо каждому уготована своя  судьба.  Оценку же каждый получит лишь по итогу.
 
              ...Однако к концу школьной десятилетки Ты, конечно же, не будешь иметь представление о грядущем кризисе своего сознания, да и о своей  будущей жизни тоже. Поэтому главным ориентиром будет Твой друг, Витя, увлекающийся техникой.
              Ты за ним потянешься в транспортный институт,  но  проучитесь  на одном курсе вы  недолго:   уже   через   два     семестра    он    переведётся    в    другой,   более престижный вуз,  куда его устроит  отец   -   большой   человек   в  области нефтяной торговли. Там у  Виктора  появятся   новые  друзья,  с которыми ему будет интереснее, чем с Тобой.
              Ты будешь очень переживать, что судьба разлучит Тебя с лучшим другом в самом начале жизненного пути! Жизнь перестанет Тебя радовать, и ничего так больше не захочется, как вернуться на  год   назад,   в школу,   к своим   прежним делам, пусть бы это были и  скучные  зубрёжки,  а хоть и  выпускные экзамены!
              Там всё так устроено, Андрей, что Тебе начнёт казаться, будто с потерей  первой  любви  Ты  теряешь  признание своей личности. И Ты захочешь восполнить эту потерю, обретя   власть  и   известность как  общественный деятель, литератор или журналист. 
                Из-за таких душевных переживаний Ты станешь хуже  учиться.   Первый   семестр   следующего  курса дастся Тебе  с трудом,   Ты   переведёшься на   вечернее  отделение  и  устроишься на работу в одну из лабораторий института.  К тому времени станет  окончательно  ясно, что в армии Тебе не служить по причине нездоровья:  врачи  найдут плоскостопие - болезнь, с которой Ты не будешь казаться себе ущербным.   
                Лаборатория,   в  которую Ты устроишься на работу, расположится в двух небольших комнатах, заваленных электрическими приборами и радиодеталями.   Работа   Тебе   совсем   не   понравится.    Радиолюбительство  - не Твоё дело,   поэтому   паяние    плат  и  переборка   радиодеталей   не возбудят в Тебе  энтузиазма, станут казаться никчёмными. Заведующий лабораторией, толстый лысый доцент   Иосиф    Борисович и  ещё трое научных сотрудников  целыми  днями  будут обсуждать  проблемы,   вызывающие  в Тебе лишь тоску.
Чтобы   заняться чем-то, кроме учебы, Ты начнёшь писать миниатюры в прозе и осваивать пишущую машинку. Это будут просто зарисовки, написанные, главным образом, для приведения в порядок собственных мыслей.
              Когда на столе начнут скапливаться вымученные, исписанные, но никому  ненужные  листки  бумаги, Ты вновь  впадёшь в депрессию: откуда Ты? Зачем Ты живёшь? что  от  Тебя  надо  окружающему  миру? Прививаемое   со   школы, материалистическое мироощущение, в сочетании с общепринятыми нормами  поведения   и   господствующей  там  "социалистической моралью",    не позволит   понять,    кто послал Тебе   первую   любовь  в  мужском обличье? почему Ты вынужден скрывать это чувство, порой, от самого себя? было это   случайным,    или   закономерным?    Неужели     формирующееся   в   Тебе отношение к жизни, Твоё сознание и мнение - это только лишь   результат   взаимодействия молекул в Твоём мозгу? Если, например,   тело человека на девяносто процентов  состоит   из   воды, как объясняли учителя, то    неужели   этот   водяной пузырь способен на бурю страстей, бессчётный  каскад чувств разных оттенков, от ненависти до любви?   И, Ты будешь в отчаянии, не находя для себя убедительных ответов на такие вот  простые вопросы.
              В небольшом коллективе лаборатории Тебя, конечно, полюбят.  Там Ты познакомишься с сотрудницей Олей - круглолицей девушкой Твоего возраста, выполняющей обязанности секретарши; и с лаборантом Сашей, щупленьким и весёлым парнишкой в очках.  Однако ни многочисленные попытки Оли всеми способами обратить Твоё внимание на свои пышные формы, ни явные желания Саши войти с Тобой в недозволительные отношения не смогут поколебать Твои  глубокие  чувства к Виктору,   которому Ты  будешь верен весь этот год работы и учёбы на вечернем отделении института.
                Твоя связь с Ниной так и закончится, не начавшись, в тот день,   когда  она  овладеет  Тобой  на полу. Всё, это   покажется Тебе настолько отвратительным, что некоторое время   Ты  вообще   не   испытаешь ни к кому никаких пристрастий. Затем, как раз  в канун вступительных экзаменов в институт, когда вы с Витей будете упорно готовиться набрать необходимые  проходные баллы,  Ты снова сблизишься с ним. На  этот раз не случай, а Ты сам станешь инициатором, поддашься   искушению,   захочешь   чувствовать    близость   его юного тела, пахнущего необыкновенно, желанно и свежо. Больше всего Тебя снова  привлечёт осознание  совместного   таинства,  всего  того  запретного и прекрасного  в ваших  отношениях, и  Ты  дашь себе по-юношески максималистскую   клятву,  что  никогда  не предашь эту тайную любовь.
                Поэтому, когда Ты почувствуешь, что притязания Оли и Саши являются частью их коварного сговора, имеющего цель определить Твою ориентацию, Ты  сочтёшь их чудаками, поскольку  не  будь Ты столь порядочен, то мог бы переспать с ними, с обоими!
             Ты недолго  проработаешь  в  лаборатории  Иосифа Борисовича - всего год, и к концу этого  срока станешь настолько тяготиться отсутствием интереса  к электротехнике, что решишь  уйти  с  работы и учебы, и вообще поменять техническое образование на гуманитарное. Между тем, несмотря на трудности, Ты  перейдёшь на третий курс вечернего отделения.  И,  когда  перед  Тобой   встанет    проблема подавать заявление об отчислении из института,   или  не  подавать,  решишь не перечеркивать прошедшие два года своей жизни, останешься в институте учиться, думая, что инженерное  образование не помешает,  как  и приобретённый   за это время маленький жизненный опыт.
             Итак, Ты сосредоточишься на учебе: с утра будешь готовиться к занятиям, а  вечером - уезжать в институт на лекции и семинары.  В свободное время Ты  напишешь  несколько  рассказов,  прообразами главных героев которых станут Твои кумиры - известные  музыканты  и   исполнители.  Ещё  одна  тема увлечёт Тебя - музыка, писать о которой будет настоящим удовольствием, ибо это  - определенно - вид искусства,   посредством которого с людьми общаются высшие силы.
              Неожиданно Ты заболеешь свинкой, поднимется температура, все Твои железы распухнут, лицо раздуется, станет трудно передвигаться от боли в мошонке.  Проболеешь Ты  всего две недели, но последствия этой болезни,  которые  Ты  будешь в дальнейшем скрывать, окажутся удручающими: несмотря  на  полностью восстановившуюся потенцию, врач выразит сомнение в том, что у Тебя вообще когда-либо будут дети. Никогда не узнаешь Ты и то, что отец  Твой, Михаил, имеет в своей жизни такое же нездоровье.
              Тогда же,  в череде сменявших друг друга лекций, практических занятий, лабораторных  работ,  зачётов  и  экзаменов, Тебе повстречается настоящее чудо,   способное подавить  в Тебе  депрессию и вновь  привить вкус к жизни. Этим чудом в  учебной группе окажется Валя Петренко. Лет на десять старше, с простым, смешно сжимающимся от улыбки лицом и проницательными светлыми глазами, надевая очки, она будет казаться Тебе похожей на сельскую учительницу.   
              Пять  лет  вы будете знать друг друга, и Ты  возблагодаришь судьбу за то, что она сведёт Тебя с этой  удивительной   женщиной.   И ничто потом, даже её предательское замужество за другим,   не  сможет  затмить впечатление "лёгкости бытия",  которую она внесёт в Твою жизнь своим  неутомимым, «воздушным» характером. Никогда никакие семейные неурядицы, ссоры с матерью, не приведут ее  в  уныние, она в любом самом скучном предмете всегда найдёт нечто интересное,  и  увлечёт своими суждениями окружающих. Благодаря этому, у неё будет много друзей и подруг,  для  которых   всегда   будут открыты  двери её дома. Вместе вы увлечётесь музыкой, литературой, поэзией. В эти  годы  Ты  познаешь  знаменитых и талантливых там писателей, которых в школе «не проходили» - Михаила Булгакова,   Сомерсета  Моэма,  Бориса  Пастернака,   Джека Лондона, Ивана Бунина,    Александра    Куприна.   Ты просто     влюбишься   в   музыку   Чайковского, Моцарта, Рахманинова, будешь с удовольствием слушать Бетховена, Шопена,  Скрябина, Вивальди;   а  рок-опера Тима Райса и Ллойда Вебера  "Иисус Христос - суперзвезда"  произведёт на Тебя неизгладимое впечатление. Сражённый зримостью   музыкальных персонажей, Ты почувствуешь себя вдруг очевидцем библейских событий. С какой-то   необъяснимой   внутренней дрожью   вновь  и  вновь будешь слушать сцену предательства Иуды:

On Thursday night you see him where you want him:
Far from the crowd,  in  the  Garden of Gefthemenus...*

              Тебе  покажется, что вот так же  как  и   две    тысячи   лет   назад,  как   и   Христос в один из семи  обычных   дней   недели,  Ты, как и любой другой смертный, станешь жертвой   чьего-нибудь  предательства.   Когда   же  произойдёт разрыв с Валей, слова Иуды покажутся Тебе пророческими.
              Однако еще за год до защиты   дипломной работы ничто не будет  предвещать  близкого расставания.    Ты   отважишься     показать   Вале   некоторые   из   своих   рассказов, которые произведут на неё  хорошее впечатление, и она начнёт уговаривать Тебя «оттачивать перо».
              Вы часто станете выбираться на прогулки по Москве и пригородам, бывать у Вали дома, в тесной квартире на окраине города, и вместе с её мужем, машинистом  метрополитена Петей, и ещё несколькими сокурсниками слушать музыку при свечах, обсуждать книги,  кинофильмы и театральные постановки.
              Не будешь Ты знать, Андрей, что очень скоро Петя начнёт ревновать жену к Тебе, устраивать дома сцены, ругать тёщу и пьянствовать безмерно, и от этого в семье Петренко начнутся раздоры.  Однажды Валя сама признается Тебе,  что уже не живёт с мужем, и разводится. И ещё: она откроет Тебе свою тайну о том, как делали ей аборт без наркоза, и как после этой жуткой операции врачи вообще запрещают ей рожать. "Ты знаешь,-  скажет она,- когда я сообщила Пете о том, что не смогу иметь  детей,   он  уже тогда охладел ко мне". Тут между вами произойдёт  то   таинство   взаимопонимания,     которое  как обычно возбудит  в Тебе страстное физическое желание. И в ответ на  откровенность своей подруги Ты не признаешься, что от Тебя тоже может не быть детей, а только прижмёшь её к себе, станешь целовать её милое лицо и губы,   и не захочешь найти   в   себе  сил  остановить эти мгновения внезапно нахлынувшего   счастья. Тот вечер, и ту ночь вы впервые проведёте с ней вдвоём.
                В то же время Ты не будешь помышлять о женитьбе. Между тем, многие в вашем окружении, зная о Твоих длительных отношениях с Валентиной,  казалось,  будут   внутренне готовы к этому событию. Ты не ударишься и в разгул, ни с кем больше, кроме Вали, Ты  не станешь встречаться,  будешь чист перед нею, как бы ни хотелось Тебе повидаться с Виктором, о былых отношениях с которым она никогда так и  не узнает. Заводить с кем-либо новые отношения Ты не захочешь, потому что тогда бы Тебе пришлось  вести двойную   жизнь,   на которую Ты  не способен морально.

* "В четверг ночью вы увидите его там, где хотите: вдали от толпы, в
   Гефсиманском саду..."


 
                Пройдёт лет двадцать, и Ты  будешь    вспоминать, как однажды, прогуливаясь с Валей  по Красной площади, и наблюдая за традиционной сменой почётного караула у мавзолея Ленина, она вдруг заметит, что не имеет никакого желания войти в эту дверь. А Ты ей возразишь, скажешь, что это место для Тебя священно. Валя участливо посмотрит на Тебя, пожмёт плечами: «Как знать, - скажет, - может через тысячу лет этому телу, как и марксизму, будут поклоняться, а Евангелие забудется...»  И как при этих словах её Ты – со школьных лет убеждённый в том, что история начинается с дарвиновского происхождения видов  и кончается торжеством марксистских идей - впервые задумаешься над простым в сущности вопросом:  почему  это Ленин жив и будет жить в веках, когда ежедневно сотни людей убеждаются в том, что он мёртв и бездеятелен?  «Наверно, - подумаешь Ты, - мы все так и умрём, не постигнув  сути   Времени,   Начала и  Конца...  Почему?...»  И, не находя подходящего ответа,  не умея объяснить себе главное, соприкасаясь с гранитом Красной площади, Ты будешь мечтать лишь о власти. Ты представишь, как взойдёшь на этот  монолит,  и  тысячи   людей  начнут   приветствовать   Тебя,   мудрого   и любимого народом руководителя,   а  военные - кричать многократное раскатистое "ура!"   
             Тот день вы с Валей ч`удно завершите на   кушетке совершенно голыми дружным пением Интернационала.
                Между тем, у Валентины появятся  новые друзья: однокурсники,   которым  она  будет помогать   писать    рефераты, сотрудники с нового места работы, друзья бывшего мужа, - все, с кем бы она ни знакомилась, станут участниками её домашних вечеринок. Ты  отнесёшься  терпимо  к обширному кругу ее друзей; вообще по жизни Ты не будешь столь ревнив, чтобы выглядеть нелепо в глазах окружающих.
             Одним из наиболее частых гостей на Валиных вечеринках станет музыкант Игорь из  одного  вокально-инструментального  ансамбля. Инвалид с детства, он не сможет передвигаться без палочки или посторонней помощи. Ты будешь его жалеть, как и Валю, и себя, должно быть, за вашу бездетность, и Тебе уж начнёт казаться, что  вы   втроём тянетесь друг к другу, подсознательно чувствуя свою принадлежность к меньшинству, ибо в разделённом мире будет считаться, что среди  всех меньшинств есть,  в том числе, и инвалиды, и бездетные, и гомо- и бисексуалы.
                И     вот,   такой  тройкой  вы продержитесь  полтора года.   Зная о том, что Ты спишь  с  Валентиной,   Игорь  даже будет оставаться ночевать у неё дома, на кухонном диванчике, чтобы не ковылять поздно к метро. Однажды в откровенной беседе Игорь признается  Тебе,  как  тяжело быть   инвалидом, как   особенно   тяготит его  постоянное  воздержание.   Тебе неведомо будет, Андрей, что комплексует он вовсе не от того, что Ты живёшь с Валей, а от того, что он сам - такой невзрачный инвалид с детства,  не может и сравниться с Тобой - красивым, стройным и интеллигентным молодым человеком, и  в её глазах, невзирая  на свои таланты, абсолютно теряется; и вообще лишён всяких перспектив на собственную семью. Тебе неведомо будет также и то, что Валя,  сказала неправду о своём бесплодии, на самом деле она мечтала иметь от тебя детей и выйти за Тебя замуж,  и обманывала каждый раз, говоря,  что принимает противозачаточные таблетки. Кроме того, она будет испытывать и к Игорю чувство жалости, захочет ему помочь в жизни. И поэтому как-то раз, желая проверить  Твою ревнивость, она спросит: «Как Ты думаешь, Андрюша, а каков Игорь в постели?»   А Ты не захочешь продолжить этот откровенный разговор, побоишься, пожмёшь только плечами, и этот Твой жест она оценит как  проявление гордыни.
                Валя пойдёт навстречу инвалиду, проявляя к нему милосердие, думая, что  «красавец Андрюша всё равно обеспечит себе счастье», и постепенно она оставит Тебя.  Вскоре она выйдет замуж за Игоря, и у них появится ребёнок.  А Ты расценишь этот её поступок как предательство.




Глава VIII    Ночь на Воробъёвых горах
______________________________________

                Выкарабкавшись из-под «Светлячка», Андрей  встал,  и, прихрамывая,  направился   к  крутому склону.  Здесь  ему  открывалась   панорама   ночной  Москвы.   Изгиб   реки   подавал на передний  план Олимпийский   стадион,  открывшийся перед ним  в ярком  свете   юпитеров. Стадион в эту ночь был тих и безлюден.   Левее   сияли   кресты соборов Новодевичьего монастыря. Всё было   спокойно,   должно  быть,   как  всегда в этот поздний час.
          Однако ночной холодный воздух донёс до Кирюхина смутное волнение. Что-то показалось необычным в этом знакомом пейзаже, будто вечность вдруг сжалась в секунду, и плотный как кристалл воздух стал отражать застывшую в огнях спортивной арены излучину стеклянной реки. В глубине ночного пространства сияли купола храма Христа Спасителя.  Вокруг  ни  звука, ни шороха, ни движения, ни намёка, что кто-то ещё рядом.
          Вдруг сердце его забилось у горла. Стало жарко, трудно дышать.
          Внизу, у прибрежных  берёз,   запели ночные птицы, ожили  воды  стеклянной реки,  неведомо  откуда подул тёплый ветерок, и снова, как тогда, на конференции «Дома», повсюду зазвучал голос.
          - Иди и смотри, Андрей, что станется с местом сим, и с дорогой, ведущей к храму. Виной тому не мелкая песчинка, упавшая последней из многих, крепивших этот мост, но ваши людские пороки, основанные на систематическом обмане и чудовищном подлоге.
          С этими  словами   возник  теплый  летний  день.  Весенний  лес  на склоне Воробьевых гор покрылся  густой листвой, и  взору Андрея открылась  широкая  панорама  Лужнецкой излучины. Внизу,  перед  Большой  спортивной   ареной   проходил   какой-то    праздник,    ярмарка. Справа, в голубой дымке, виднелся Метромост. За   церковью,    на    смотровой   площадке,    было   многолюдно, продавали  всякую  всячину,  снимались  на видео и фото, подъезжали   машины с новобрачными. Совсем рядом, в   палисадник  завалила компания   беззаботных   молодых   людей. 
          - Мгновенная а-американская лотерея! Ка-аждый третий лотерейный билет выигрывает! - вещал  в  репродуктор   продавец лотерейных  билетов,- Вы   можете    стать   обладателем    суперкомпьютера, новейшего  электромобиля,   или  туристической путевки на Канарские острова! Ра-азыгрываются  также другие призы, от рубашек до промокашек! Выигрывает каждый третий лотерейный билет...
          - Соска моя вчера выиграла тысячу  баксов  в  какую-то  лотерею,- сказал один парень другому, прислушиваясь к звукам репродуктора.
          - Врёшь! - не поверил другой.
          - А ты пойди, спроси у неё, что она будет делать со своими баксами...
          - Кать, а Кать, - стал подлизываться другой парень к стоящей поодаль обильно накрашенной разноцветной косметикой круглолицей  девушке, - А я про тебя всё знаю...
          - Чё ты знаешь, любознательный ты наш! - запела Катя, манерно притопывая каблучком.
          - А всё... Например, с выигрышем тебя можно поздравить...
          - Ну, и что? Подумаешь тысяча баксов!
          - Промотала уже?
          - Иди ты, Саня... Я отдыхать поеду.
          - Кать, а Кать? Возьми меня с собой.
          - С ума сошёл? Вовик тебе уши пообрывает.
          Компания,   обсуждая   Катин  выигрыш,   теснилась   в   сторону   церкви Троицы и смотровой  площадки. Саня подошёл к напряжённо вглядывавшемуся в сторону  Метромоста  Вовику, и, волнуясь, зашептал:
          - Слушай, Вовка... Несправедливо   получается,   надо  бы  отметить такое событие...   Я про выигрыш...  Пусть поделится, а нет... так отнимем...
          - Подожди... Смотри, там что-то происходит, - сказал Вовка, не отрывая глаз от Метромоста.
          В самом деле, в голубой  дымке  мирного  летнего  пейзажа  происходило то,  что  отказывалось  воспринимать  сознание   нормального человека. С левого края моста  вниз, опрокинув заграждение, вдруг  рухнул рейсовый  автобус.  За  ним в образовавшийся откос тут же  последовали  несколько  автомашин и грузовик.  Часть находящегося на мосту   автотранспорта  свалилась на набережную, часть - в воду, образовав, таким образом, у левого берега  плотину из груды искорёженных, немедленно воспламенившихся металлических обломков.
          Забитый автотранспортом  мост   заскрежетал,    издавая   гулко ухающие звуки,    и   угрожающе  завис  над  рекой.   Автомашины  боком, одна за другой, как плохо складированная тара, посыпались в воду.
          Казалось всё замерло на мгновение, но в эти несколько секунд тем, кто был на мосту,  уже нельзя было спастись.
          Тут арки  моста  просели, и под страшный грохот, лязг и гул он рухнул, подмяв под себя металлические  конструкции, скрытую под стеклом  станцию метро, и полыхавший на набережной пожар. С места катастрофы дохнуло бедой.
          У Андрея сжалось сердце - разыгрывавшаяся у него  на  глазах   трагедия сотен людей ввергла его в оцепенение. Ему показалось,   что всё это происходит в страшном сне. Между тем как всё это было реальностью: и вздыбившаяся река, запруженная упавшими   конструкциями, и пожар на  набережной, и копоть от горящих автопокрышек,  и  даже доносившийся с противоположного   берега запах горящей резины...
          - Ого!- вырвалось  у Вовика,- Вот это да-а!
          Окружавшая  его   компания  молча созерцала разыгрывавшуюся  перед ней трагедию.
          - Ой, Катя, ужас-то какой!- взвизгнула одна из подруг.
          - Говорил мне батя: не езди ты по этому мосту, - сказал Вовик, прижимая к себе Катю за талию. Вроде бы в шутку сказал,  а вроде бы  нет.
          - Смотри, смотри,   а  праздник-то продолжается!- воскликнул Саня, тыча пальцем в сторону площадки   перед  Большой спортивной ареной, где по-прежнему долбили ритм и водили хороводы ряженые. 
          Вода в помутившейся реке  прибывала, она подкатывалась к набережным, кое-где даже вышла из берегов,  залив близлежащее пространство грязью и мусором. Посреди реки  беспомощно болтался прогулочный катер, который едва не перевернулся,   пытаясь  делать разворот, но его всё время несло кормой  к  левому берегу.   С    кормы   слышались   истошные   крики  пассажиров. Любопытствующие с набережной сначала отступали по кромке нахлынувшей на асфальт воды, но она прибывала настолько активно, что люди по образовавшемуся мелководью, срочно ретировались вглубь Лужнецкой излучины. Теснившая людей вода стала причиной образовавшейся перед стадионом  давки. Звуки музыки смолкли. Порядок  ярмарочных цветов обращался  в хаос.
          Саня стал уговаривать своих приятелей перебраться на другой берег.
          - Не дури. Чё  ты там не видел! - возражали ему девушки.
          - Слушай, Вова, а? -  захрипел  Саня,  захлебываясь от возбуждения, - Давай двинем на ту сторону!
          - Тебя какие-то бредовые  мысли  посещают, Сань. Что  там не видал? Как будешь перебираться? Что тебе там делать?
          - Там же ярмарка, пацаны - соображай! Столько шмотья побросают! Потом продадим - оттопыримся  по  полной!  Выберемся. Ты что сто метров проплыть не сможешь? Если вместе, то выберемся.
          - Что, Вовочка, сдрейфил?- вмешалась в разговор одна из подруг, решившая по каким-то причинам сыграть на самолюбии Вовика.
          - Иди ты..., Танька, - парировал тот.
          - Ребята, не надо ничего выдумывать. Пойдём лучше домой, - сказала ещё одна девушка из компании.
          - Правда,  Володь,  пошли домой  пока  транспорт  ходит, - поддержала её Катя.
          - Ладно. Пойдём, посмотрим, -   решил   Вовик,   освобождаясь   из объятий своей подруги.
          Они двинулись по крутому склону,  продираясь  сквозь  кусты  к  грязной воде. Невидимый наблюдатель, Андрей,   понёсся вместе с ними. Его тело стало лёгким, как пух,  он  не  чувствовал  своих  шагов, своей одежды, хлеставших по лицу веток - неведомая сила поднимала его над землёй, чтобы видеть всё.
          Вода уже залила Воробьёвскую набережную. Грязные серо-бурые волны плескались в кустах   у   самого   берега,   а чугунная ограда виднелась  метрах в пяти,  среди   плавающего   в   реке мусора и тыкавшихся в гранит  бесформенных, всплывших на поверхность образований.
          Ребята по колено в воде смело двинулись к решётке; девочки, замявшись, остались в кустах на берегу.
          - Ой!- завизжала  Катя,  чуть не упав в воду,-  Никуда я не пойду! Идите сами! Иди ты, Сашка... со своими идеями, - она решительно стала удаляться в сторону, ведя за собой примолкших от испуга спутниц.
          Ребята плюхнулись в  воду прямо  в  одежде  и  поплыли   к  противоположному берегу. Джинсы на них  намокли,   тянули ко дну, но стремление чем-нибудь поживиться   придавало  сил.  Первое,  на  что наткнулся Саня, проплыв несколько метров,  был   изуродованный   труп   женщины,   двигавшийся     прямо на него. У трупа была только одна рука и одна нога, половина туловища вообще отсутствовала, вместо нее в воде  мокли  куски  одежды.  От неожиданности он вздрогнул, в голове мелькнуло, что все эти бесформенные образования на поверхности воды – многочисленные  трупы, плывущие сюда с места катастрофы. Брезгливость и ужас удвоили в нём стремление достичь  противоположного берега во что бы то ни стало. Вовка бултыхался в нескольких  метрах от него, фыркал и матерился,  отпихивая тела жертв,   однако он   продолжал     вполне     уверенно    грести   к Лужникам.
          Их несло против течения.  Вода  была  красноватой  от   крови.    Левее, с надрывно ревущего моторами  прогулочного   катера,    кто-то  отчаянно  просил  о помощи. Многие пассажиры попадали в воду, их также несло против течения.
          - Мама! Мамочка!- слышался с катера ребячий крик.
          - Дима! Ди-ма-а!- разносился по воде захлёбывающийся  женский  голос, -  Не бойся ничего, не смей прыгать в воду!   Езжай    домой…    Помнишь как ехать? Я как-нибудь доберусь!
          - Мама! Мамочка! Не утопай...,- слышалось с удаляющегося судна.
                Одежда, обувь намокли, тянули вниз. Захлебываясь, молодые люди, всё же, выгребали к берегу, изо всех   сил   махая   непослушными    руками  и  ногами. Наконец,    Саня   и   Вовка   схватились    за   ограду    Лужнецкой   набережной.
                Несколько минут они, молча, передыхали, отплёвываясь и отфыркиваясь.
          - Ну вот!  А ты  говорил, не доплывём..., -  произнёс Саня, едва волоча языком.
          Вовка ничего не сказал, лишь  оглядывался вокруг.
          Они   оказались  метрах в двухстах от образовавшейся на реке запруды. Сильно пахло бензином.   Неподалёку  из  воды  торчал  измятый  корпус автобуса с выбитыми стёклами. Повсюду, куда ни проникал взор, река была полна  искорёженным  металлом,   глыбами бетона,   останками людей, обломками транспорта. Место метромоста теперь занимала единственная  уцелевшая  арка, впивавшаяся своими концами в огромный  завал.  По  воде  зловеще  ползла  масляная плёнка.
                В воздухе со стороны   Воробъёвых гор  появились два вертолёта.
          Почуяв бензин, Вовка засуетился.
          - Надо  двигать отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Сейчас здесь всё вспыхнет...,- не своим голосом произнёс он.
                Он был прав: только они перебрались через ограду набережной, вертолёты начали сбрасывать  на  огонь  какую-то   гадость.   Распыляемое   вещество представляло собой небольшого размера гранулы, больно впивавшиеся в открытые участки тела. Сноп искр вырвался с места возгорания, огонь переметнулся в сторону реки и начал быстро охватывать    окружающее   пространство. Со стороны Воробьёвской  набережной,   с того места, где поезда метро когда-то въезжали в туннель, а теперь зияли дыры,   последовал   взрыв.   Видимо, это  взорвался тот бензовоз, который залил реку   горючим.   Взрывная   волна   понеслась  по реке, сметая на своем пути остатки   моста,     расшвыривая   повсюду  куски  металла, земли и плоти.
          Андрей   взглянул   в   сторону удалявшегося с места катастрофы катера.  Огонь  не  достиг  его.   Барахтавшиеся в воде пассажиры, кажется, благополучно добирались до берега. Андрей немного  успокоился,  появилась надежда, что неизвестная мать вновь встретит дома своего мальчика, Диму. 
          Поднявшаяся на реке волна сшибла с ног Вовку.  Саня спасся только тем, что успел укрыться за попавшейся ему на пути,   вросшей в землю строительной кибиткой, которую ещё не  успело   смыть водой. Оглушённый взрывом, смертельно уставший, мокрый и грязный  с  ног  до  головы, Саня высунулся из-за угла кибитки, чтобы кликнуть своего приятеля.   Вовка   лежал  навзничь  возле  края покосившейся бетонной ограды, и из разбитой головы его текла кровь.
                - Вовка!- безнадёжно позвал Саня, и вместо того, чтобы оказать помощь, быть может, ещё живому товарищу, помчался в сторону стадиона.
          Андрей ринулся было  к раненому парню, но ноги его не слушались.
                – Иди и смотри!- гремело в его голове, вынуждая следовать за предприимчивым Саней. По колено в воде он вместе с многими,   кто был в тот день в Лужниках, брёл в сторону стадиона.
          Толпа сгущалась. На площади перед   Большой   спортивной   ареной  был устроен подиум для показа  мод  и  выступлений артистов. Люди карабкались на этот подиум в надежде переждать активный приток воды. Следовавшие за ними лезли буквально по головам, образуя у края деревянного настила свалку. Не рассчитанный на  большую нагрузку, переполненный народом, подиум, в конце концов,  рухнул,   вонзившись  в  толпу. Правым углом, придавило несколько человек. Послышался   истошный  крик  и  стоны.  Из-за  покачнувшихся кулис врассыпную  с визгом кинулись манекенщицы, спасавшиеся в дорогих одеждах, а то вовсе без них.
          Андрея удивило, что люди не оказывают друг другу  никакой  помощи. В воду падали более слабые и больные, женщины и дети,  но  никто из более сильных и молодых не приходил им на помощь, каждый спасал только себя.  «Может, их тоже останавливает  внутренний голос?» - подумал он, и попытался крикнуть «Я не хочу!», как давеча, на конференции, чтобы остановить трагедию. Но, не смог сделать и этого.
          Саня, расшвыривая всех, кто попадал под руку, добрался, наконец, до кулис. Его интересовало всё, что в  панике  оставили там модельеры и манекенщицы. Он превратился в зверя. Словно  волк, учуявший поживу, он стремился туда, где была добыча, и ничто не могло остановить его. Он не ошибся в своих расчетах: схватить всё  то   ценное,   что попадётся под руку, забрать ненужное мёртвым и раненым,   разбогатеть  на  чужом - вот его  цель,  которую  он воплотит в жизнь здесь, сейчас, в этом помещении, где хранятся   платья   известных  модельеров, где средь  разбившихся  стекол   витрин  блестят бриллиантовые подвески, где в грязной луже плавают   драгоценные   меха!  Вот оно, богатство! Его надо только взять... только взять…  и обязательно выжить! Выжить!
          Ворвавшись  в  артистическую,  Саня вместе с несколькими   себе подобными    принялся   за   мародёрство.   С   выражением   остервенения   на  сером, напряженно осклабленном лице он принялся хватать всё подряд, пока не упал у выхода, увешанный   промокшими  шубами с карманами, набитыми бижутерией  из расколотых витрин. 
                Выход оказался столь узким, что Саня не мог пролезть в него. Сзади  напирали   другие   мародёры.   Один из них вцепился Сане в шубу, пытаясь  стянуть  её  за  плечи.   Лягнув   нападавшего   что  есть силы ногой, он рванулся  на   волю,  в   узкий  проход   между  перегородками  из плотной ткани, треснулся что есть силы  о  какой-то  поручень   и  снова  упал  в  проходе.
И тут обтянутая тканью  высокая   и  непрочная конструкция кулис рухнула и накрыла собой всех, кто оказался в этот момент на залитом водой подиуме.
          Смерть настигла Саню под плотной тканью кулис, он захлебнулся, зажевав  в  отчаянии кусок мокрого меха, который он выгрыз из рукава украденной шубы.
          Освободившись из-под  завала,  весь  в  синяках  и ссадинах, Андрей двинулся дальше. Его как будто несла толпа правее  стадиона,  в сторону эстакады. Здесь, в узком проходе на пути к станции метро, началась невообразимая давка.  Море  людей  с  вещами и баулами, рюкзаками и сумками, хлюпая по воде,  давя  друг друга, вопреки логике, стремились к закрытому входу в подземку. Многие,  кто  помоложе   и   посильнее,    лезли   на  железнодорожную насыпь, падали и  снова карабкались. Подле Андрея весь этот трудный путь следовала какая-то тётка с добр`ом,  истерично кричала и причитала на малопонятном языке. Неожиданно,  споткнувшись,  она с визгом шлёпнулась на залитую водой     землю,  и была  немедленно   затоптана   толпой.  Кто-то подхватил её большую клетчатую сумку, и на плечах понёс дальше.
Этим всё кончилось.

          Оглушённый   пережитым,   Андрей  был  возвращён на прежнее место, неподалёку от церкви Святой  Живоначальной   Троицы,   что   на  Воробьёвых   горах, в ту же холодную весеннюю ночь, когда застыло время.
          Было фантастически  тихо. Вдали сияли купола храма Христа Спасителя. Метромост, эстакада, набережные  и  Большая  спортивная арена, освещённая  жёлтым светом ночных фонарей. Ничто не напомнило ему  о только что произошедших здесь событиях.
          Возникло ощущение, будто кто-то невидимый постепенно приблизился к Андрею и заглянул ему в глаза.
          - Кто ты?- спросил Андрей, зажмурившись от чистоты этого взгляда.
          - Я – никто. Совесть  Твоя, если угодно, ибо являюсь каждому, у кого она есть.
          - Скажи, всё это будет?
          - Конечно. Это будет в прошлом, и было в будущем.
          - Как это? В прошлом такого не было, а в будущем - и не могло быть.
          - Смотря в каком прошлом, и каком будущем...
          - Если ты – совесть, то почему   не  дал  мне  спасти  этого  парня,  Вовку, и еще многих, кому я мог помочь?
          - Ты стал свидетелем,  но  Ты не был участником. Мы не можем изменить предначертанное Тебе.
          - Эта катастрофа...
  - Андрей, эта катастрофа - лишь  фрагмент  вселенского  конца,  лишь то, что видел Ты как свидетель, находясь в тот час в определенном месте – и не более. Если бы Ты оказался в другом месте, то стал бы свидетелем иных  страшных событий, проходивших и  раньше,  и позже,  и  в настоящем, и в  будущем...  Человек отсчитывает время, а Бог - события.  Для   Отца вашего  небесного,    каждое из  подобных  событий  сливается   в  один   миг   нарастающего конца, названного вами Апокалипсисом.  Истинно  повторяю Тебе: не прейдёт род сей, как сбудется всё, и пред Престолом  предстанут  лишь  те  сто сорок четыре тысячи искуплённых от земли, о которых у Иоанна Богослова сказано. Не так ли? Остальные же не смогут спастись от грехов своих, и ввергнут Силы небесные в страшное горе, ибо  тогда ваш Бог призовет  к  себе не всех, а   лишь   часть, которые без греха, оставив других гореть в огне вечных мук. Вам так было сказано?

          - Иди и живи, Андрей! Мы продолжим этот  разговор   всегда, как только Ты пожелаешь,  -   слышалось отовсюду в звенящей тишине.
          Усевшись  в свой "Светлячок", дрожащий от холода и нервного напряжения   Андрей  неожиданно легко добрался до своей лоджии.       В тот   предрассветный    час   его   полёт   наблюдал   лишь один  сотрудник Госавтоинспекции, от удивления он сдвинул со лба фуражку.







Глава IХ    Вредоносный контент
_________________________________

              Каждый   раз,  когда   Олег (или Алек, как  звали близкие)  проезжал мимо кинотеатра «Ударник», он  вспоминал историю со стаканом.  Именно  этот  фонарный  столб, стоящий на углу, у набережной, ему  довелось  однажды  освоить  в   качестве   снаряда для подготовки альпинистов.
              По  всей   стране тогда   широко   развернулась  антиалкогольная кампания под  руководством    центральных  партийных  органов.  Закрыли    почти        все      винные      магазины,    «штучные»   отделы во всех торговых учреждениях,   образовали  из немногочисленных    трезвенников     соответствующее    общество  и   запретили  в домашних     условиях     готовить    горячительные   напитки.    Все московские исполкомы районных  советов народных депутатов  соревновались в  разработке   крутых  мер  против пьянства. Инициатором непопулярных   нововведений   в   стране был ныне прославленный   народный  кумир  и  первый  кандидат  в  президенты  Ершов Михаил Николаевич.
              И вот, однажды,   в  самый  разгар  трезвого   бума,    сопровождаемый  охраной, он ехал в своем лимузине мимо этого  самого  фонарного  столба  и  разглядел на его верхнем выступе  гранёный  стакан  и  бутылку  «Московской»  водки. Будучи, вероятно,  от постоянного воздержания в дурном настроении,  будущий народный любимец  разгневался:  как это так, в самый разгар кампании, да еще накануне всенародного  праздника,  когда все столбы в городе укрыты кумачом, отовсюду бросаются в глаза  атрибуты  пьянства! Он тут же по спец- связи, прямо из машины,  сделал  выговор первому секретарю московского горкома, тот   -  заведующему  отделом  пропаганды горкома;  тот,  в  свою очередь,  инструктору этого  отдела, -  и  пошло-поехало;  и дошло, наконец,  до Олега, работавшего в ту пору  в райкоме партии заведующим идеологическим   отделом.  По  обыкновению своему он  задерживался   на   работе,   на  этот   раз,  трудясь  над  содержанием  лозунгов  к очередному  празднику  Первомая. Творческий процесс его был прерван неожиданным звонком на аппарате  городского телефона.  Звонил из горкома инструктор: беспорядок, мол,  снять сейчас  же   атрибуты   пьянства  с  уличного  фонаря   и  доложить - не то подвергнут  уничтожающей  критике на городском совещании партактива!  Конечно, подвергаться уничтожающей критике  не  хотелось,  Олег привык работать на совесть. Что делать?  Время  позднее,   послать  некого.  Он  и отправился к фонарю сам, предварительно  вызвав через службы исполкома специальную машину-подъёмник.
                Прибыв на место,  он  увидел,  что к самому верху фонарного столба действительно прикреплена  бутылка  "Московской"  и   гранёный   стакан  так, чтобы было видно. Отметив про себя, что, впрочем, узреть стакан и бутылку мог  разве что  горький   пьяница,  и  то - лишь  с   похмелья,   Олег выругался и предложил водителю   ремонтной  «вышки»    подготовить   подъёмник. Он сам залез на площадку, взмыл  вверх,  скинул атрибуты  пьянства   на   землю, но  тут  механизм   дал   сбой,  не смог опуститься.    Стоять на «вышке» до приезда ремонтников было холодно, и Олегу пришлось,  используя исключительно   ловкость   тела,   обтереть фонарный   столб   приобретённым совсем  недавно, к своему тридцатилетию, новым  шерстяным  костюмом. В  тот вечер он  явился  домой   настолько грязный и  обтрёпанный,   что сильно взволнованная    жена  так и не поверила его объяснениям.
              С инструктором отдела пропаганды горкома  Олег  потом  поладил, хоть тот и выглядел  редкостным придурком. Впрочем, и все участники этого нетрезвого дела не казались  умными при взгляде со стороны.    
              Встреча с Андреем на банкете произвела на  Олега ностальгическое впечатление.  Правда,   напившись,   он  вёл   себя   как   свинья,   но это был только конкретный результат сердечных переживаний.  Все  на  этом банкете также казались ему свиньями.  Кроме  Андрея.  Более  чистого и честного человека  в своей    жизни   Олег  не встречал. Они познакомились, когда работали в комсомоле,  потом  - и  в  райкоме партии.  Но их пути разошлись. Будучи  довольно долгое время  вдали  от  России,  Олег  часто  вспоминал  комсомольские годы,  друзей-товарищей,   просто   знакомых.   Однако    самыми    теплыми,  всё же, казались  воспоминания, связанные с Андреем. Когда он увидел его на  банкете, растерянного   и   незащищенного    посреди     зеркального     зала, в толпе   жующих  праздных господ, сердце его необычайно возрадовалось.  Эта  встреча была, пожалуй, самой приятной с того времени, как он  прибыл из-за границы.
              Прожив почти год   в   Америке,  он  думал  вернуться  и  найти в России обновлённое  общество.  Освобожденное от идеологических   догм   и  «совковых» представлений,    ему     казалось,  оно   должно было  быть пронизано     русской     живой      непосредственностью,  добротой   и     искренностью    человеческих  взаимоотношений.  Но,  он обнаружил совсем другое.  Крайнее  раздражение   преобладало    всюду -  в  пустяковых диалогах  на улице, на транспорте,  в  других   общественных    местах,  в  надрывном    тоне  телевизионных и радио репортажей.   Теперь   где-нибудь    на   многолюдной улице не было слышно даже  лицемерно-ласкового    обращения   «товарищ!».  Слово  «господин» ещё не вошло   в   обиход,  поэтому, изредка доносилось «уважаемый!», но чаще обращались  друг к другу какими-то половозрелыми: «мужчина!»,   «женщина!», «молодые люди!».  Введение  властями стихийного рынка, сопровождаемое грубо сляпанным телевизионным враньём о благах   рыночных   отношений,   особенно   заметным  в  период президентских выборов,  добавило  в   советско-русский   менталитет   ещё  больше  грубости  и хамства.   На   этот   обман  граждане   отвечали    адекватно, добывая   себе  на кусок хлеба зачастую неправедными способами, стремясь достичь  не только сносной жизни,   но  и  умозрительных  высот своего рыночного процветания.  Масса ничего не умеющих, либо по-прежнему не могущих проявить свои способности  жертв   советской  скрытой   безработицы  металась в поисках пищи, заработной платы, крова, прибыли, благополучия и славы; и  думала только лишь о том, как обмануть обокравшее их государство.
                Установилась  власть  чиновников  -  бывших партийно-советских лидеров, без   покровительства      которых      не     обходилось     ни    одно мало-мальски серьёзное начинание. Теперь их не сдерживали   правила  идеологизированного общества,  нормами   нравственности   они  пренебрегали,  какая-либо мораль вообще отсутствовала,   поэтому ими же введённый стихийный  рынок  развивался   не  по   разуму  и целесообразности, а благодаря связям и деньгам.
       Прошло два с половиной месяца по возвращении в Москву,  а  Олега уж дважды обокрали.   В  первый   раз  он   обнаружил   пропажу,   когда заглянул в ближайшее  отделение  Сберегательного банка, где, уезжая, оставил про чёрный день тысячу  рублей.  Собственно,  он  и  не  ожидал вернуть себе эту тысячу, но степень   обмана   буквально  огорошила  его: на все деньги, оставшиеся  со  времени    его    отсутствия,   можно  было купить вместо мебельного гарнитура  разве что блок импортных   сигарет.   Во   второй раз,  не  имея   другого транспорта, он поехал домой на метро,   где   в  толпе    у   него  вытащили  из  кармана  бумажник с валютой.  Это  была   небольшая   пропажа, всего двести долларов - несравненно б`ольшим было чувство досады, сменившееся   желанием   также   кого-нибудь   надуть.  
                В  таком   взвинченном  состоянии   Олег   и  явился тогда пред очи президента родной телекомпании, Александра Александровича Яшина, того самого бывшего  заведующего  отделом пропаганды столичного горкома партии,  который рьяно выполнял приказы нынешнего народного    лидера и   руководил операцией    по   снятию   бутылки с фонарного столба.
       Олег знал своего шефа давно,  ещё  со   времени  работы в городском комитете комсомола,  где   Сан  Саныч   служил секретарём, а он - заведующим сектором. Олег писал ему речи и выступления,  и  вообще был советником в нелёгком деле идеологического  воспитания.  Сближало  их ещё и то, что оба происходили из системы «Гостелерадио».
       Но случай, после которого Сан Саныч стал считать его не только советником,   но  и другом, стоит упоминания, потому что он стал «краеугольным камнем»   (забытая теперь метафора)  карьеры Олега. Было это в дни  очередного  съезда коммунистического союза молодежи. Поздно  вечером  к  нему  домой  с   какого-то  застолья  дозвонился Сан Саныч: «Слушай,    мне   завтра    выступать.   Надо   посоветоваться.  Приезжай  к  дому приёмов, вызови дежурную  машину  из  гаража...   Хотя,   постой... Я сам к тебе заеду. Выходи на проспект через полчаса». Делать нечего,  одевшись,  Олег  пошел на  проспект,   проклиная   судьбу   за  то,   что  сделала  его  советником секретаря горкома.  К  его удивлению   шеф   появился  не  на  служебной машине, а за рулём  подаренного папочкой «Мерседеса»,  да   ещё   пьяный до безобразия. Олег боязливо присел рядом   -  столичные  власти   в   то   время   как   раз   начали   охоту за разными блатными, поэтому управлять машиной в  состоянии опьянения, несмотря на влиятельного  родителя, было опасно не только для жизни, но и для карьеры. «Сан Саныч!- взмолился он на всякий случай,- Давайте лучше я сяду за руль, не то...»  -  «Оставь.  Все  нормально»,- был ответ, - «Поехали ко мне на дачу!».  Поехали. Только забрались в гору,  их  ослепил свет встречной машины. Шеф ударил по  тормозам,   «Мерседес»   занесло,   и,   вертясь на скользком асфальте,  они  покатились   с   горы   прямо  к  посту  Госавтоинспекции.  Хорошо  отделались:  машина,   развернувшись на сто восемьдесят градусов,   встала   в   пяти  сантиметрах от ограждения, метрах   в  пятидесяти   от милицейской  будки. В боковом зеркале Олег увидел,  как  к  ним  поспешил  гаишник. Забыв про нормы аппаратного этикета,  он   рванул  с сиденья за грудки едва пришедшего в   чувство шефа и ловко проскользнул    на    водительское   место.     «Хорошо,    что   водительское удостоверение с собой, только бы гаишник не заметил», - думалось ему... «Ваша машина?» - спросил постовой, дыхнув на него  спиртным.  -  «Шефа»  -  «А шеф?..»   -   «Яшин Александр Александрович».  Гаишник   распрямил  плечи. «Что же вы так?» - постовой    осторожно   заглянул   в    машину,  где  на  переднем   сиденье, как в витрине, сидел нетрезвый комсомольский  лидер. «Ослепила встречная»,-   сказал   Олег,  подавляя   дрожь  в голосе и коленях.  «Совсем   немного   до  некролога…», - задумчиво срифмовал  гаишник. Похоже,  он  не  заметил  подмены   водителя, ибо сам был нетрезв,  либо  сделал  вид, что не заметил.  «Езжайте осторожнее»,- он вернул Олегу водительское удостоверение, козырнув на прощанье.
       Надо отдать должное  Сан  Санычу: он не забывал людей, помогавших его карьере,  тем   более  спасших от,  казалось,  неминуемого краха.  После того,   как Яшин стал  президентом одной из крупнейших телевизионных    компаний,    он   пригласил    Олега   к  себе на работу и вскоре отправил корреспондентом в Америку.
       -  Ну-у!    Наконец-то!    Привет! -   шеф   поднялся    навстречу,    широко распахивая   перед    ним    свои    объятья,     вполне   соответствующие размаху просторного,    вновь   отделанного ореховым шпоном     кабинета   президента телекомпании, - Как доехал? Все нормально? Дома всё в порядке?
       - Нормально, нормально, - отвечал Олег нарочито ворчливо, - Уже успели обокрасть в этой вашей демократической державе.
       - Да, ты что!?
       - Представьте себе, вчера  прямо   на  глазах у публики, в метро. Какой-то фокусник  стянул  у  меня   кошелек!   Публика   не   аплодировала, поскольку ничего не заметила. Все   деньги,  кажись,  пошли  на   поправку   сильно  похудевшего в новогодние праздники воровского общака.
       - И много  денег?
       - Досады больше.
       - Да, брат, окунулся ты с головой  в  наш  мафиозно-воровской омут, - Сан Саныч удобно расположился  на обтянутом чёрной кожей большом кресле возле круглого стеклянного стола, приглашая Олега сесть в такое же.
       Кресло   плавно   покачивалось в соответствии с  желаниями: надо дотянуться до чего-нибудь  -  пожалуйста, сколько угодно, на какой хочешь угол наклона.
       - Помнится,  Сан  Саныч,   на  старом месте у вас кресло для посетителей стояло прямо  подле  рабочего  стола,  и  всяк присевший в него чувствовал себя маленькой,  надоедливой  козявкой. А сейчас... не кресло, а ложе... и чувствуешь себя в нём...
       - Кузнечиком.
       - Правда, чтоль?
       - А  там,  сбоку, есть ручка. Надоел тебе начальник - можешь катапультироваться.
       Они от души рассмеялись. Как приятно было Олегу говорить и думать по-русски! От этого даже забывались первые неприятности.
       Секретарша Инночка принесла две чашки кофе.
       - Слушай, я знаешь, что тебя позвал, - у меня есть мысль, и я ее думаю.
       - И думайте на здоровье...
       - Нет, серьезно. У нас тут дела не очень хороши... А  правильнее было бы сказать, что благодаря неуёмной опеке некоторых  госструктур, наша компания…  теряет  свое  лицо.  Они  прямо-таки   пай-мальчиками   стали.      Платят исправно, и вообще  упирают на свой пакет акций, о котором вроде  и   забывать стали. Не дают шагу  шагнуть,  того гляди  нового   президента  назначат, своего.  Нам «варяги» не нужны. Вот я и хочу создать новую компанию.
       Олег  отметил  про себя, как слово «варяг», ранее употреблявшееся к тем, кого со стороны включали   в   состав партийных органов, удачно вписывается в лексикон  новейшего  времени,  в  котором стало как-то  не принято   упоминать   свою   бывшую   партийную   принадлежность,  однако  считается   нормальным употребление старых  партийных словечек. Внешне он был - весь внимание.
       - К  этому всё идет, к этому, - продолжал Сан Саныч, - Надо сказать, что я уже много сделал по части организационной.... а также финансирование, которое – тебе-то уж могу сказать   -  на  сегодняшний  день у  нас  есть.   Однако  у  нас мало идей,  с  которыми  мы  будем выходить в эфир. В связи с этим, я возлагаю большие  надежды на твою светлую голову.
       - И вы хотите, чтобы я сразу что-нибудь предложил?
       - Зачем же? Я тебе дам подумать. Два дня.
       Олег тяжело вздохнул.
       - Ничего,   ничего, -    успокоил  его шеф,  - Будем бороться за выживание. На той неделе, в четверг, у нас собрание  акционеров, а к концу этой  -  я жду от тебя предложений.
       - Но,  хоть  какие-то  предложения   по   телевещанию   были?  Если дают деньги, значит это для чего-то надо?
       - Были, но... несущественные.
       - И  в   качестве   кого же   вы  собираетесь  представить  меня  на   собрании акционеров?
       - В качестве генерального директора и главного редактора. Не согласен?
       - Нет, почему же... Конечно, это заманчиво, - признался Олег.
       Через  несколько   дней   он   уже   докладывал  шефу результаты своих раздумий.   Его   свежая   от   российских  проблем  голова  поработала неплохо. Прежде  всего,   он  проанализировал содержание телевизионных программ.  Он взял   лист   бумаги   и   стал   отмечать,   сколько   раз   в   день  до него доходит негативная информация. Получились удручающие цифры:  в  четверг он пятнадцать раз воспринял из телевизора  плохие   новости,  в  пятницу - больше, девятнадцать раз. Если в четверг по всем телеканалам на всю страну вещали о каком-то пожаре в бане,  где погибли  сразу  четыре  чиновника  в отдаленном районе,  то  в  пятницу  к  отголоскам этой информации прибавился взрыв в автомобиле банкира  и  пожар   во  флигеле  полуразрушенного здания. В субботу к неприятным  впечатлениям  от  этих  двух  информаций прибавились сведения об отравленной говядине, а в воскресенье – ещё и об эпидемии гриппа. Это были основные новости. К ним добавлялись  второстепенные:  о  поломке  теплосети, холоде в домах,   обветшавших  конструкциях  какого-то  моста,  бедственном положении медицины, заказных убийствах и наркотических притонах.
       Времени для второго этапа своего исследования оставалось мало, поэтому в понедельник Олег,  все  же,  заставил себя провести шестнадцать часов у телевизора,  настроив  его  лишь  на  один  из  телеканалов. Первое, что он увидел на экране в восемь утра, был труп. Последнее, что он увидел, выключив телевизор в полночь, был тоже труп. Во всех  репортажах,  даже  если  они  были  на  вполне обыденные темы,  чувствовалось стремление  к сенсации, какому-то шоку, желание   поразить   чем-то   неприятным. Словом, всем публикациям массмедиа   он   дал   бы  одно  общее условное название: «вредоносный контент».
       - Чем  объяснить  стремление  многих кампаний поразить публику неприятными новостями? - спросил он Сан Саныча при встрече.
       - Не знаю,- пожал тот плечами, - может быть,  каждая редакция стремится тем самым обратить на себя внимание... Мы бы давали  хорошие новости, да где их взять...
       - А вам не кажется,  что   какой-то  невидимый  рок  молчаливо поощряет нагнетание обстановки в содержании телевизионных и радиопрограмм с целью подавления социальной активности в обществе? Многие, вероятно, рассуждают: не высовывайся, мол, и ничего худого с тобой не произойдёт.
       Сан Саныч хмыкнул.
       - Я  никогда   об   этом,  правду сказать, не думал. Мне кажется, что люди по-разному   рассуждают,   одни    предпочитают    не    высовываться,  а другим «ужастики» - пример для подражания.
       - Но    мне   все-таки  думается,   что   рисковых     людей     меньше,   чем осторожных.
       - Может быть, ты и прав. С тех пор,  как   сняли   официальную   цензуру, каждый частный телеканал,  или полу частный,   вроде   нашего,   изгаляется по-своему: только бы сыграть  на   человеческих    чувствах  -  неважно   каких,  но, чтоб захватить аудиторию.
       - Александр  Александрович,  поскольку  вы поручили мне поразмыслить над содержанием  программ новой телекомпании,  я подумал, не сыграть ли нам на этом.
       - В смысле?   
       - Предположим, мы организуем телевизионный канал с такой  перспективой, чтобы все шокирующие публику репортажи постепенно переходили к нам.  Телеканал,  который станет своего рода громоотводом. Телеканал только для желающих  «оттянуться»   на   шоках. В период президентских выборов этот телеканал как раз и может стать рупором  для оппозиции: вот, мол, до чего довели страну нынешние власти.
       - С   ума   сошёл?    Я  с  таким  трудом  добился у этих самых «нынешних властей» регистрации,   наплёл  с три короба, добился  финансовой поддержки у людей, которые спят  и  видят  нынешнего президента на втором сроке, а ты мне предлагаешь создать рупор для оппозиции!
       - Ну, хорошо, - не растерялся Олег, - эту идею можно повернуть  и  совсем  по-другому:  да, мы с целью   ослабления   социальной   напряженности  в  обществе,  которая вот-вот грозит  перейти   в   массовое   неповиновение    властям,   специально   создаем телеканал   для   любителей пощекотать  себе нервы дома, а не на площадях, и просим (только просим!) Госкомитет  нас   поддержать   только   с  этой единственной целью. Думаю, что государство пустит свои,   и   не   только   средства,   но   и   своё   влияние на наших партнёров по телеэфиру - чтобы наше начинание воплотить в жизнь.
       Шеф сложил губы трубочкой и начал отдуваться - это означало, что он воспринял сказанное и может ещё поразмыслить над этим.
       Удивительно,  но  дальше  все  пошло как по маслу. Состоялось собрание акционеров,    на   котором  Яшин  доложил  о  проделанной    за    прошедший с прошлого собрания месяц работе. Затем он представил своего генерального директора и руководителей подразделений аппарата,  являвших  собой  вполне  творческий, известный и зрелый коллектив, привлечённый из других телекомпаний более высокой заработной    платой.   Предложенная  Олегом концепция телевещания, которую доложил Сан Саныч,  всем понравилась,  особенно после того, как ее поддержал председатель Госкомитета,  выступавший по   поручению   Президента страны и отметивший особую роль будущего телеканала в  снижении   социальной напряженности. В общем, с первого марта начали вещать.
       С самого начала, помимо «Последних новостей»,   в   которых  приоритет отдавался криминалу и катастрофам,  сформировалось   три авторские телепрограммы – «История одного преступления»   (название    было   взято   из известного старого мультфильма),  «ГАИ  сообщает» и «Скорая помощь».  Передача   «История одного преступления» посвящалась  уже раскрытым,  или  почти раскрытым уголовным делам, особый акцент в ней делался на  психологические особенности проходивших по уголовным делам   людей,   а  также  ситуации, приведшие к трагическому финалу.   Названия   телепрограмм    «ГАИ   сообщает»   и «Скорая помощь»  говорили сами за себя, в них корреспонденты разъезжали с бригадами ГАИ и скорой помощи и знакомили телезрителей с событиями последнего дня.
       Затем  к  этим телепередачам добавились ещё три. Первое место по популярности  среди них сразу же завоевала программа «Откровение»,   посвящавшаяся исключительно    сенсациям.  В  ней   могли   принимать   участие     политики    и   артисты,    известные люди,  которых эксперты заваливали вопросами по поводу какого-нибудь скандала, и   доказывали  несостоятельность официальной версии. На обсуждение   присутствовавших   в   студии зрителей, голосовавших тайно, ставился вопрос: кто  прав,   герой  телепрограммы,   или эксперты? Если симпатии   аудитории   склонялись    не   в    пользу     героя,    то    он  по своему добровольному желанию мог реабилитировать себя только   одним    способом - предстать перед публикой обнажённым. Первым «залетел» один певец, который по сообщениям прессы позволил себе публично  оскорбить одну модную исполнительницу. Однако,  он   не   стал   раздеваться перед зрительской аудиторией и сказал,    что подаст в суд на оклеветавшую его прессу. На следующую передачу явилась исполнительница модных песен, отличавшаяся взбалмошным нравом, и стала срывать с себя одежды, как только почувствовала, что плывет под напором вопросов экспертов. В   конце концов,  она   открыла   телезрителям  свои  прелести,  чем окончательно утопила своих обидчиков  и  завоевала симпатии  новых   многочисленных  поклонников, а герой первой программы - известный певец - оказался в глазах публики клеветником.
       Днями позже певица явилась к   Олегу   и   заявила,   что   она  не эксгибиционистка. Олег был   удивлён   столь   обезоруживающим откровением. Певица рассыпалась  в   благодарностях   и    сказала,    что   никогда она ещё не собирала столь большого количества  зрителей  как  на вчерашнем концерте. По её словам, переполненный зал визжал от восторга. Она  просила  также использовать материал программы «Откровение»  для  предстоящего разбирательства в суде. Несомненно, это был визит вежливости, ободривший Олега настолько, что он сам начал верить в успех своей идеи телевизионного вещания.
       Что касается телепрограмм   «Огонь»   и   «Будни мытарей», то они появились   немного    позже   и   были  творчески переделаны из известных на других телеканалах передач.  Программа  «Огонь»   еженедельно   подводила   итог деятельности пожарных служб, а «Будни мытарей» -   преимущественно  специализировалась   на работе  налоговой полиции. Её навязал Госкомитет, планировалось, что она будет повествовать исключительно о  борьбе   со   злостными   неплательщиками налогов. Однако уже после первой  трансляции,   последовал   звонок   от  Администрации Президента страны, и было выражено неудовольствие, что данную тематику перевели  на  телеканал,   не  обладающий  мощной  сетью  вещания. На это Сан Саныч  резонно   возражал  чиновнику, что данный вопрос лучше бы   задать председателю Госкомитета, тот больше в курсе телевизионной стратегии,   если   же   руководство    хочет, то может значительно расширить географию   трансляции    телеканала    «Шок»,      используя чисто административные    меры     при     имеющихся    финансовых  возможностях. Чиновника из Администрации вскоре уволили, а число регионов, принимающих телеканал, возросло почти что вдвое - таков был жест благоволения Президента страны, поддержавшего идею концентрации всей негативной информации на одном   телеканале    для того,  чтобы  освободить остальной эфир для позитивных новостей и познавательно-развлекательных   передач.  Это  - он считал – может  хорошо повлиять на избирателей   в   период    президентских    выборов. Тем не менее,   «Будни    мытарей»    не     стала    ограничиваться подачей материала о неплательщиках   налогов,   а    начала рассказывать о простых людях с их часто неразрешимыми, поразительными по драматизму и абсурдности проблемами.
       Олегу совсем не хотелось влезать в политические события, он вполне довольствовался     своей  ролью   ответственного   за   контент   телевещания, и радовался,   что   президент    компании  не  вовлекает его в какие бы то ни было отношения с руководством    Госкомитета    и   людьми из правительства. Кроме того,  он   соблюдал   осторожность    как  выдвиженец из рядовых сотрудников, перескочивший сразу  несколько   ступенек   в аппаратной иерархии. Поэтому он никогда не перечил   Президенту   компании,    старался   не  обострять отношений с подчинёнными, и  ничего не делал без ведома своего шефа.
       Предложение   майора   Великого Олег воспринял с интересом. Видеоматериал, показанный Петром Ивановичем,   полностью   отвечал тематике и духу передачи «Откровение» и, несомненно, был  сенсационным.  Олег готов был немедля предложить сюжет  на  обсуждение   редакции.   Однако,   поразмыслив немного, он   пришёл   к   выводу, что публичный показ откровений   нынешнего народного любимца и главного соперника Президента на выборах, высказанных им в пьяном угаре, может лишь прибавить ему популярности по двум причинам.  Во-первых, потому  что  телеэфир   для   Ершова   (как   и   для   других   десяти кандидатов,   кроме, конечно, действующего Президента, деятельность которого широко  освещалась   прессой)   был   строго   ограничен   по    времени,    и  это обусловливало его сверх активность на митингах. Следовательно,   появление в телеэфире   пьяного   Михаила    Николаевича   не  останется незамеченным. Во-вторых, нетрезвый лидер может вызвать  симпатию  у  публики, которая, памятуя о злоключениях   своего   любимца   десятилетней   давности,   либо  не поверит в очевидное, либо расценит такую критику  в   адрес   своего   кумира   как очередной виток гонений на него. Некоторые просто   воскликнут: "Вот до чего человека довели!" В общем, всё это может стать не в пользу нынешней правящей верхушке, сделавшей ставку на действующего Президента.
          Никаких симпатий ни   к  нынешнему Президенту, ни к его основному    сопернику Олег не питал.     Оба   они,   на его взгляд,      на   одно    лицо:   непомерная напыщенность бывших партийных боссов и огромное самолюбие при невысоком интеллекте.  Оба   они   не  мыслили себя вне власти, вне ее привилегий,  вне  своего окружения. Это было основным смыслом их жизни,  а всё остальное, даже понятия Родины, чести, добродетели - всё подчинялось властному самодурству и личным   амбициям. Оба они  были   окружены  кланами хитрых и пронырливых, глупых  и  с  невысокими   способностями   льстецов,  способных съесть    друг   друга   во   имя   вхождения во власть. Ничего не изменилось. В советские времена чиновники   держались    за     партбилеты     в     страхе  быть выброшенными из обоймы, сегодня они держались за  деньги     и    способность   влиять   на  Президента, а суть зашоренных взглядов этих людей осталась прежней - стремление к сиюминутной выгоде.
          Всегда   здравомыслящий, в галерее портретов  своих современников  Олег  не делал исключения и для себя. Кто он? Ну да,  творческая личность. Ну, везучий. Ну, и что? Он  так же  не   свободен   от  установленных жизнью безнравственных правил. Поэтому ему было абсолютно всё равно, кто победит на президентских выборах - ничего от этого не изменится.

          На  следующее  утро  после  визита   Петра   Ивановича   Олег  заглянул в кабинет  своего   шефа,  намереваясь, как есть изложить свои соображения по поводу найденной видеозаписи. Шеф задерживался. А через   некоторое   время   вбежала   взволнованная   Инночка   с известием о том, что звонила жена Сан Саныча - его госпитализировали с аппендицитом. Согласно  Устава   телекомпании «Шок» Олег   взял   бразды   правления   на   себя,   однако с вопросом о скандальном видеоматериале решил, всё же, подождать до беседы с руководителем.




Глава X    Новая жизнь
______________________

           Первое   время   после   пережитого   в  ту памятную ночь на Воробъевых  горах     Андрей    не     мог    сдвинуться    с   места,   ноги его    отяжелели,   голова  кружилась,  руки  не слушались.  Он  заболел,  его бросало  то  в жар,  то  в  холод. Ночью он  проваливался  в  тягостное забытье, а   днём   не   знал,   куда  деваться  от   охватывающей его тоски и вынужденного   безделья.    Обеспокоенная     мама,     слыша     его    всхлипы и  покашливания  по  телефону, вызвала врача,  и приехала за ним ухаживать. Однако он  чувствовал,   что     этот      телесный      дискомфорт     является     следствием     не     столько приобрётенной на холодном апрельском   ветру   простуды,   сколько пробуждающихся   в  нём  перемен.
           Он  чувствовал в себе раздвоение, часть его личности осталась там, в тех секундах  ночи,  возле  церкви  Святой  Живоначальной Троицы на  Воробъёвых  горах,  где он стал свидетелем  всеобщего краха,     а    другая   часть    -   возвратилась   болеть   в обычную  московскую  квартиру, откуда пять лет назад ушла жена, и он остался наедине  с  самим  собою, и надо было жить, чтобы принести какую-то пользу и прокормиться.  Эта,   вторая   часть   его  «я»,   становилась  лучше,  терпимее к окружающему миру, заботливее к людям;  благодарная за всё ежедневное и ежечасное,    она  призывала воспринимать жизнь  как постоянную и ответственную работу над собой,  и   единственной    главной    целью   провозглашала  достижение своего совершенства.
                Прошло недели  две, прежде чем он обрёл душевное и телесное равновесие.
          - Что это  у тебя  за  конструкция  на  балконе? -  спросила мама, указывая на «Светлячок».
          - Так, пустяки, хочу кое-что смастерить,- отговорился он, - увидишь.
                Он вдруг вспомнил про стиральный порошок и подумал, что мама могла использовать   его для   стирки. Возможные  непредсказуемые последствия  этого сильно  взволновали  его.    Однако,   кинувшись  к    хозяйственному    шкафу  в   ванной, он облегчённо вздохнул: к счастью,  она  пользовалась   другой пачкой,  а   та,   на верхней полке в дальнем углу, осталась незамеченной.
          Теперь Андрей полюбил кататься на своем «Светлячке»  по ночам. Он вылетал под утро, едва светало.   Этот  предрассветный   час  был  пустынен и тих, и вряд  ли  кто   из   прохожих    мог    заметить     парящий  в  лучах   восходящего  весеннего  солнца  зонт,  а,  если  бы  и заметил - не поверил своим глазам. Даже  вороны с  появлением в небе  «Светлячка» не поднимали свой обычный утренний гвалт - настолько   естественен   и   бесшумен   был   его   полёт. Особенно  он  любил полетать  вдоль  Ленинского проспекта,  над   крышами   домов,  приблизиться к  лицу Железного космонавта на площади,  пролететь  над  склонами  Нескучного сада, полюбоваться сверху дворцом и  аллеями.   А к   утру,  он  возвращался домой, на свой балкон, кормил Рыжего и отправлялся на работу.
            Однажды он  залетел на крышу жилого дома, чтобы полюбоваться восходом Солнца. Плоская, политая битумом,  крыша   высокого здания представляла собой идеальную  посадочную   площадку.    Оставив   свой   «Светлячок»  возле выступа лифтовой будки, Андрей направился было выбрать наиболее подходящую точку для наблюдения, как вдруг услышал всхлипы, доносившиеся из  приоткрытой  двери  входа  на чердак. Он  заглянул в полуоткрытую дверь и сквозь ржавую решетку железной лесенки увидел прежде   чью-то   стриженую    голову,     затем     в     чердачном сумраке  возникла   несчастная    фигура  солдатика,     сидевшего     прямо    под  лестницей на   бетонном   полу,    на     котором    была      расстелена     какая-то  рухлядь.   Одной    рукой  парень     беспрестанно     отирал  слёзы,    а   другой прижимал  к    щеке  ствол   автомата.   Заслышав   приближение   постороннего,  рядовой   вздрогнул   и   обернулся. Его круглое в грязных разводах, опухшее от слёз  лицо  выразило  испуг.   В  ту  же секунду  он  вскинул  свой  «калашников» и направил его прямо на Андрея.
          В испуге Андрей отпрянул от входа,  но  чувство  какого-то неуместного любопытства, всё же, удерживало его от бегства.
          Из-за железной двери появился сначала ствол, затем лицо солдатика. Внешне  он был похож  на  обиженного  школьника, что не вязалось ни с суровой его амуницией, ни с удерживаемом наготове, опасным оружием.
          - Ты кто? - спросил солдатик, гнусавя от соплей.
          Андрей даже не знал как себя представить.
          - Заходи, неча торчать тут...
          Они спустились в затхлый чердак, солдатик сзади, Андрей - впереди, то ли под конвоем, то ли под присмотром.
          - Отдавай одежду, - потребовал рядовой.
          На Андрее был спортивный костюм с курткой и старые кроссовки.
          - Тебе    вообще-то    великоват     будет, -    сказал    Андрей,    оглядывая   хлипкую   фигуру    военнослужащего,   одетого   в   камуфляж, - Ну,    хорошо.    Давай обменяемся шмотками - мирно согласился он.
          Они   поменялись одеждой, военная форма оказалась впрок, но короткой. После этого солдатик немного подобрел.   Уселись  друг   против  друга  на двух рваных топчанах,   расставленных  на  грязном   и  холодном полу, видимо, бомжами.
          - Тебя как зовут? - спросил Андрей.
          - Андрей.
          - Надо же!  И  меня  тоже -  Андрей, -  он  пожал влажную ладошку своего тёзки, и, чтобы разрядить обстановку, спросил:
          - А как  тебя в детстве звали?
          - Дрюней, - машинально  ответил тёзка, и тут же как спохватился, - А что?
          - Какими судьбами здесь?
          - Сбежал.  Мать  письмо прислала.  Денег нет.  Есть нечего. Сестрёнка на панель пошла.
          Тёзка примолк  - как захлебнулся,  не мог продолжить. Он хотел скрыть своё горе, но,  видя, что не удалось, испытывал, кажется, чувство стыда за свою слабость.
          - Может, обойдётся, а? - выразил надежду Андрей.
          - Чё там обойдется... ничего не обойдется. Мать больная, работать не может. Пенсия маленькая, и ту не платят. А я... я что могу? Разве, взять ружье и...
          - Слушай, не дури. Тебя под трибунал отдадут. Посадят.
          - Не могу я! Понимаешь? Я должен что-то сделать.
          - А отец твой где?
          - Он умер.
          - Извини.
          - Чё  извини?  Он   давно  умер.  По  пьянке.  Нас  с  сестрой  мать одна воспитывала. Я этим... за сестренку...,- пригрозил он кому-то сжатым кулаком,  - Пойду,   возьму   заложников,   буду    требовать    денег, -     добавил он, помолчав, - Вот тебя могу в заложники взять.
          Андрей кисло улыбнулся - этого еще не хватало!
          - Слушай,  оставь   свои    замыслы.    Только    хуже   сделаешь. Ты когда сбежал?
          - Сегодня ночью.
          - Я  могу  вернуть   тебя   в   часть,  если  ещё  не   поздно - никто даже не заметит.
          - Это как это?- сросил тезка, колеблясь.
          - Пойдём, покажу.
          - Куда?
          - Тут рядом, на крышу.
          Тёзка   поднялся   со    своего  матраса, поднял автомат и, махнув дулом в сторону Андрея, недоверчиво сказал:
          - Ну, пойдем.
          Когда     Андрей      подвёл      его    к    свежеокрашенному   нитролаком "Светлячку", он даже присвистнул от удивления:
          - Фигасе! Это что ж такое, а?!
          - На этой штуке, летающей бесшумно, как дельтаплан, я доставлю тебя в часть, никто даже не заметит, - взволнованно повторился Андрей и почти умоляюще взглянул  на тёзку, - Слушай, отпусти меня, а? Я  тебя с одеждой-то  выручил. И сейчас выручу.   Никто    ведь    не    поверит,     что    ты   с  неба спустился на обыкновенном зонте.
          - Врёшь, что полетит! - по-мальчишески восхитился солдатик.
          Андрей  залез   в   аппарат   и   приоткрыл  зонт. «Светлячок»  немедленно повис над крышей.
          Солдатика постигло то   же  оцепенение, что и тех немногих, кто хотя бы раз видел полёт на складном зонтике. Но Андрей  не стал удирать, хотя мог сделать это в секунду, пока тёзка не пришел в себя,   ему  хотелось   уговорить-таки солдата не делать опрометчивых поступков.
          Рядовой снизу направил на него ствол автомата.
          - Спускайся.
          Андрей повиновался. Тёзка, закинув оружие на плечо, залез к нему.
          - А двоих выдержит?
          - Сейчас посмотрим, - самому было интересно.
          "Светлячок" с небольшим усилием поднял двоих.
          - Ну? Поехали? -  Андрей   с   трудом сдерживал порыв ветра,   грозивший опрокидыванием.
          - Даже не знаю... Опасно... Нет, ты лети, я останусь.
          - Ну, смотри, как знаешь, -  с сожалением  сказал Андрей, спустив аппарат на крышу.
          - Я всё-таки попробую... Либо пан, либо пропал.
          - Мать-то пожалей!
          - Всё. Пока. Спасибо за помощь.
          Прилетев  домой,   Андрей сразу же  свернул   камуфляж   в    тугой   узел с   намерением  где-нибудь  немедленно  сжечь.  Что и сделал по пути на работу, на площадке у мусорного контейнера, предварительно смочив  кулёк  бензином  из имевшейся в багажнике канистры.
          Сегодня   заседал  Совет  по  прогнозам.  Последнее   время, когда на носу  президентские выборы,  заседали практически каждую неделю,  а то и по два раза в неделю. Председателем Совпрога  был руководитель  политологического центра, где работал Андрей,  ему же самому выпала роль ответственного секретаря. В задачи созданного при Центре Совета входил опрос общественного мнения  и   выработка   тактики   поведения    Президента  в качестве    кандидата   на второй срок.
          Руководитель   Центра,   Ферапонт    Ферапонтович     Полимеров,     вошёл  в доверие людей из Администрации Президента благодаря своим старым  связям,  приобретённым    ещё   в    бытность       первым     секретарём  столичного  райкома партии  и  инструктором ЦК КПСС. На время выборов  между  Центром   и  Администрацией был заключён договор  о   проведении  социологических   исследований.
          Не сразу и не вдруг  Полимеров сделался одним из советников Президента на период выборов. Этому  предшествовала длительно-кропотливая работа по  налаживанию   порушенных   демократизацией   партийных    связей,   и   давних знакомств.
  Напрочь забылись те времена, когда Ферапонт Ферпонтович, покинутый    соратниками  по   аппарату  ЦК по причине  неопределённости  политических   взглядов,  вновь спустился  в «низы» и начал подбирать   живую  силу     для      новой   деятельности из  числа бывших райкомовских  подчинённых.    Бывал   он   в гостях   и   у    Андрея, прежнего своего помощника,    знавшего   многих своих старых   сослуживцев.   В одну из таких   полу дружеских     посиделок     родилась    идея   образовать   социологический  Центр. Эта  идея  прямо-таки   напрашивалась  на  своё воплощение. Во-первых, потому, что Ферапонт Ферапонтович к тому времени уже работал  в Социологической Ассоциации, но на третьих ролях, что его  не  устраивало.  Во-вторых, будучи далеко не  первым  лицом,  он   не   мог   рассчитывать  на   дальнейшую  карьеру  и реализацию своего потенциала. В-третьих, он просто не привык быть простым исполнителем, ему требовалась власть  и достаток.  Поскольку   социологию,  как науку, при советах не жаловали,  Полимерову представлялось весьма перспективным проявить свои возможности на этом  поприще,   особенно  в   начале  эпохи  всевозможных  выборов и референдумов.
          Андрей был согласен с Полимеровым, следовало бы попробовать себя в новом качестве, и активно взялся за дело.  Он  написал  устав социологического  Центра, собрал подписи необходимого числа учредителей, прошёл длительную процедуру регистрации в многочисленных  инстанциях – словом, выполнил добрую часть организационной работы.  За это  его вознаградили  денежной премией,  и тут же отодвинули  на должность советника. Самолюбие Андрея  было  сильно задето, на этот раз тем, что  ему не  досталась руководящая должность. Но, даже  в качестве советника, вместе с принятыми на работу новыми «бывшими» он много сделал для становления Центра. В особенно  тяжёлое  время для поддержания жизнеспособности новой  независимой организации   они зарабатывали деньги всевозможными способами, включая торговлю  акциями, ширпотребом –  всем, что было совсем уж не по профилю её деятельности.  Это  позволило  Центру    не   только    устоять,  но и развиваться,  учредить  своё  издательство и Социологический университет, и выполнять заказы для многих организаций.
          Хорошо чувствующий конъюнктуру, но очень  скупой,  Ферапонт Ферапонтович выкраивал немалые средства на выплату высоких гонораров высокопоставленным авторам, в десятки раз превышавшие  оплату  сотрудников  Центра.  Благодаря чему,  его вновь  начали уважать    в    высоких     кругах, и он  сумел восстановить  утраченное влияние.
          Чем выше подбирался  Центр  к  вершинам   пирамиды новой  власти, тем разительнее были перемены в личности Полимерова. В отношениях с подчинёнными он становился всё более непререкаем,  а в отношениях с инвесторами - всё более сговорчив.  Андрей  это  чувствовал  по  себе.  Теперь  уже  Ферапонту  нельзя   было   не  то   что   позвонить  домой  по  неотложному делу;  немногочисленным сотрудникам  Центра  был  даже  установлен    специальный график посещений его рабочего  кабинета  в рабочее время! Сотрудники Центра часами просиживали   в   приёмной  своего руководителя,   часто   в   ущерб   делу:  никому не хотелось нарваться на грубый окрик руководителя, быть депремированным, или получить словесную оплеуху на совещании.
          В конце февраля,  после того    как  на  верху почувствовали, что выборная кампания  главы государства   начала    проваливаться   из-за  «действий кретинов,  заседавших в штабе» (по выражению  Президента), его помощник, водивший с Полимеровым дружбу и публиковавший в издательстве Центра свои опусы,   подал идею  создать специальный «Совет по прогнозам» для выработки оперативных рекомендаций президентской команде на период выборов. Помощник тем самым решал две крупные проблемы: финансовую, поскольку деньги, перечисляемые зарубежными инвесторами Центру, формально значились   гонорарами  авторам за публикацию книг, и их можно было легально получить;   а  так  же  личную  -  он   трудоустраивал  сюда  свою только что окончившую институт дочь. 
  В  обязанности    Андрея   входило  обобщение  собранных  материалов и доклад на Совете. Набрали внештатников для проведения опросов -  десять  человек. Каждому давалось задание  обзвонить  сто пятьдесят - двести  абонентов  в  неделю.  Труд   тяжёлый  и    нудный, за который     они   по    трудовым  соглашениям  получали   гроши.    Инструктировал   их   Андрей,     прекрасно      понимая степень объективности данной работы:
          - Звоните и  говорите:  так,  мол,  и так, вас беспокоит Центр общественного мнения, не могли бы вы ответить на несколько  вопросов, в связи с предстоящими выборами...  Если  вас  посылают, не навязывайтесь.  Лучше наберите другой номер.  Изучите  сами внимательно анкету, проникнитесь темой, чтобы у вас получилась вежливая  беседа,   а  не  допрос с пристрастием...  Пока не наберёте требуемое   количество   категорий,   не прекращайте опрос. Сложнее будет с сельской местностью - нет телефонов -  тогда   опросите   местных жителей у себя на даче, или  на  даче  у родственников. Необходимо соблюсти процентное соотношение различных категорий граждан...
          Качество социологических   исследований,  проведенных таким образом, представлялось   Андрею  более  чем  сомнительным. К тому же, сроки,  устанавливаемые Центру сверху, не  позволяли  давать  объективную информацию. Он много раз докладывал Полимерову  о необходимости проведения более основательных исследований, но руководитель оставался абсолютно непреклонен:  для него, как в прежние – «партийные» - времена, стержнем всей работы был пресловутый «вал» –любой ценой, но сделать в срок.   Видимо, и в Администрации главы государства,  советники тоже предупреждали Президента  об этом, однако он не был  специалистом   в социологии  и   не   корректировал слишком  сжатые  сроки предоставления информации.
                В  «Совпроге»  работали  в   этот  период   несколько зарубежных экспертов, которые  внимательно   читали   социологические отчеты   и   давали  посильные   советы. Черт его знает, кто  им  платил  за  рубежом, но в Центре они точно получали  немалые «обналиченные» в конвертах.
          - Эндрю,- обращался  к  нему один  из  них, бородатый  весельчак Гарри,- это нэ корошьо, когда претэндэнт стьючит лош-шками по головам  своэго окружьенья, - Скажьи эму, што это низит  р-рэйтинь...
          - Ты   не  понимаешь,  Гарри,-  возражал  на  эту шутку Андрей,
                - В наших условиях происходит всё наоборот - это повышает его рейтинг.
          - Но он же пяный every day*, как может избирать...
          - Сам ты пяный...
          Другим экспертом была Барбара, строгая  дама,  неплохо  владевшая русским. Она напоминала Андрею учительницу иностранного языка.
                - Энди,-  говорила она всякий раз, когда ей что-то не нравилось в поведении Президента, -  как  вы  считаете,  правильно  ли  поступает  кандидат, когда даёт несбыточные обещания? Вчера, например,  я  видела по телефизору,  как он обещал   одному  пенсионеру,   который  построил   у себя в сельской местности метрополитен,  Нобелевскую  премию.  Разве  это возможно, ведь это не зависит от него и его влиятельных друзей, не так ли?
          - Абсолютно с вами согласен, мадам.  Мы  доводили  наше  беспокойство по этому поводу до штаба. Думаю, что оно дойдёт и до Президента.
          До  последнего  времени Андрей очень сильно переживал за свою работу и ревностно относился ко всему  тому,  что могло бы помешать благополучному исходу  выборов для команды президента. Вообще, вся деятельность Центра оставалась  его  личным интересом, несмотря на то,


 _______________________________________
* каждый день (англ.)
 


что он играл в ней    далеко не первую роль. Теперь же им овладела какая-то философская отрешённость. Он уже не пытался,  как  в  начале,  влиять на содержание работы, вникать в финансовые проблемы,  убеждать  Полимерова   в   необходимости   каких-то   действий.  Он видел,   что   всё   делается  без него, и  как  советник  он абсолютно   не  нужен своему руководителю.    Теперь  он   понял,   что Ферапонт   никогда  не  расскажет и сотой доли о финансовых афёрах, и  не только ему – вообще никому.  Последнее  время  Андрея  стала угнетать мысль о том, что он  является  молчаливым  исполнителем  чьей-то нечестной  воли,   которой   он   никак   не    хотел  потворствовать.   Получать заработную плату  за  это он также  не хотел. Однако  надо  было жить  и   помогать   родителям, и совершить ещё  что-нибудь  полезное,  чтобы  тем,   кто будет жить после него, было что вспомнить. Всё, что  бы  ни  происходило  теперь  не только на работе, а вообще в жизни, он стал воспринимать   более   спокойно  и   взвешенно,   сквозь   призму своего собственного  «я»,  как  бы прощая людям  то плохое, что обусловлено их психологическим несовершенством. При этом он не ставил себя ни выше, ни ниже других.
           Заседание Совпрога Полимеров начал как всегда пространной вводной о трудном  финансовом  положении  Центра  (?)  и необходимости, «затянув пояса», взяться за насущные  проблемы.  Необходимо,  несмотря  на  беспрецедентную поддержку основного  конкурента   со  стороны  средств массовой информации, обеспечить избрание Президента на новый срок.
           - Серьёзные   дела   нас  ожидают  на   этой   неделе.  До выборов - месяц. Президент  должен   выехать   ещё в   два региона. Наша задача - во что бы то ни стало  поднять его рейтинг, однако проведенные на этой неделе опросы не  дают  утешительных  результатов. Я познакомился с теми данными, которые вы, Андрей Михайлович,  представили  в   пятницу.  Ничего, кроме раздражения они не вызывают.  Вы,  видимо,  никак не можете понять, что от результатов опросов, которые мы опубликуем, зависит, поверят ли люди нашему кандидату, пойдут ли за ним.  В конце концов - не побоюсь высоких  слов - зависит будущее выбранного страной курса... А вы нам всё подсовываете совсем не ту информацию, какую мы ожидаем.  Из  тысячи пятисот  опрошенных  только восемнадцать процентов готовы проголосовать за нынешнего  Президента,  а  тридцать  процентов за него никогда не проголосуют... Я в эти цифры не верю. Посмотрите  какую поддержку ему вчера оказали  на митинге в родном городе Ершова! В Самаре, Орле, Новосибирске!
                - Ферапонт Ферапонтович,  мы уж который раз меняем структуру
опрошенных,  и имеем  всё  тот  же  результат,  - пытался возразить Андрей, - Значит, цифры близки к истинным...
          - Вы мне только  об истинности  не  говорите...  Вы, как работник нашего Центра, а, следовательно, и человек, заинтересованный в успехе общего дела - сами должны предложить нам тот вариант выборки,  который   наиболее соответствует задачам сегодняшнего дня...
          Раньше Андрей бы завёлся, сказал что-нибудь  вроде  того,  что,  хорошо, мол, он впредь будет опрашивать  только  тех,   кто  поддерживает Президента в среде банкиров и предпринимателей, а также сельских жителей из ближайших к Москве   посёлков  городского  типа   со    всеми     удобствами,     и    студентов, обучающихся за рубежом,    из числа   детей  высокопоставленных  сотрудников  Аппарата. Но теперь он сдержался, продолжая  молча  слушать большевистский  напор руководителя.
          - Какие  будут  мнения? - воззвал, наконец, Полимеров к присутствующим членам Совпрога.
          - Думаю, что вы правы, Ферапонт  Ферапонтович, -  отозвался   представитель Партии власти, - Нам надо будет сделать так,   чтобы социологические   опросы   соответствовали   нашей    конечной    цели   -   избранию Президента на новый срок. Однако  надо отметить,  что сегодня   мы  имеем    данные   гораздо лучше,   чем  месяц  назад.   Поэтому  я полагаю, что ко дню выборов, ещё через месяц, мы будем иметь то, что нужно.
          Другие члены Совпрога ничего не сказали.
          После заседания Полимеров задержал Андрея у себя в кабинете.
          - Вот что.  Не  мудрствуй лукаво. Возьми для опроса Совхоз "Столичный" и   Университет  предпринимательства.   Ну,  и  ещё    что-нибудь   поприличнее. С нас голову снимут, если не добьёмся результатов...
          «Насчёт снятия головы он перебрал. При коммунистах снимали головы на партбюро, а сейчас - делают подножки  и вставляют палки  в  колеса независимому Центру. Ферапонта тоже можно понять», - подумал Андрей.


          Простив всех на свете говорунов с их надуманными проблемами, Андрей освободился с работы пораньше. Будь, что будет. Надо сделать   выборку, чтобы она «соответствовала  избранию Президента» -  сделаем! Хотите обманываться - обманем!    Подтолкнуть   Президента  к  провалу?   Подтолкнём! К  судьбе  выборов он испытывал теперь абсолютное безразличие. Даже профессиональная гордость социолога,  получившего специальность, пусть и в партийной школе, но качественное,  отставлена теперь на десятый план. За  кого  бороться? За  Партию власти, доведшую народ до нищеты? За президента,   который не ведает   ничего   вокруг себя? Может быть, и правда, лучше навредить? Для этого ведь  только  и  надо,  что  не сопротивляться и не высказываться - делать, как  велят.  Пусть изберут Ершова - тоже, ведь, «альтернатива»! Такой же партийный бюрократ, если не хуже.
          В глубине души у него теперь теплилось что-то очень  интересное  и родное,  как  в детстве,    когда  в ночь  под Новый  год  родители дарили игрушку, а утром   он просыпался   с   приятным чувством  ожидания  свежих  впечатлений.  «Светлячок!»  - вот его новое   увлечение!    Куда   бы  ещё  слетать,  что  посмотреть?       Ему     захотелось     полетать     над     Ясной    Поляной,     есенинским Константиново, побывать в  Истре   и  полюбоваться   Воскресенским   собором,   осмотреть    сверху   родные    дачные   места,   -    вновь    надышаться     светом  Отечества,   воздухом  Земли;  почувствовать  всё  это  ценное    -  вот    оно,   внизу,    в   голубой   дымке    ещё    нетронутого     смертью   пространства!   Его  надо   увидеть,  запомнить,  сберечь, передать  потомкам,  или  тому   вечному,    что   зовется   Богом,   чтобы   оно  было всегда   -   даже   за  гранью,  всего   сущего, -  чтоб непременно  было сохранено! 
          С   такими   мыслями    Андрей      заехал     на     АЗС     пополнить  запасы   бензина.   Как   раз,    когда   подошла его очередь,  подъехала  цистерна, и  объявили, что просят подождать, пока идёт слив.
          - Давно сливают? - женский  голос через некоторое время   вывел  его из раздумий.
          Как же бывает интересно! С  кем  не  хочешь  - встречаешься чуть  не  ежедневно,   а   кого мечтаешь   увидеть - ждёшь годами. Опять эта Лида К***,  объявлявшаяся  некстати  на  каком-то  из  недавних собраний.
Андрей с тоской подумал, что  на этот раз обстоятельства вынуждают его  поддержать беседу.
          И он спросил её первое, что пришло в голову, даже будто бы про себя:
          - Как ты думаешь, когда всё это кончится?
          - Думаю, это на полчаса, не меньше.
          Он грустно помолчал: «Кукушка, кукушка, сколько нам жить?» - «Полчаса, не меньше».
          - Говорят,  если  часто  встречаются,  значит,  судьба, -   продолжала Лида, улыбаясь.  Она    выглядела   зазывно,   как   и   в  прошлый  раз.  Ворот  её  обтягивающей блузки  был пикантно расстёгнут, и открывал грудь – на улице ведь очень тепло!
          - Что ты хочешь этим сказать? – спросил Андрей.
          - А, ничего…
          Она потрясающе повела бедром. Боже  мой,  что  им  всем  от  него надо! Быть, или казаться  сексуальным -  просто мученье! Что же в нём такого особенного? Вот она уж  и  присаживается рядом, сверкая коленями,   и ведёт себя так, словно они обо всём уж  договорились...  Конечно,  у  неё  как  назло  заглох двигатель.  Вот, как    подстроила  -  остается   только догадываться,  не  будет же  он обшаривать всю машину и искать, где  спрятана кнопка отключения!
          - Андрюшенька, милый, помоги, прошу тебя. До моего дома тут километров пять, не больше... У меня и трос есть...
          И снова это сжимающее  дискомфортное  чувство:  и отказать  в  помощи невозможно - вдруг не врёт, и  оказаться  обманутым  неприятно…
Андрей предпочёл, пожертвовать собой и  оказаться  обманутым – взял из багажника трос и потащил Лиду на буксире. «Пять километров» до дома,  казалось,   растянулись на все пятьдесят. В благодарность она пригласила его на чашку кофе. Он отказался.
          Тогда она обняла его за талию и сказала, игриво заглядывая в глаза:
          - Я обижусь.
          Чувство  желания   неудержимо захватило Андрея, но теперь к нему было    подмешано  и  отвращение  ко  всему тому постыдному, плотскому, что ожидало  бы   его  после  свидания  с  этой женщиной,  и,   вообразив себе всю эту ожидающую его мерзость, он не двинулся с места:
            - Нет, Лида, я, пожалуй, поеду. Рад был повидаться.
          Добравшись, наконец, до  дома,   он  разделся  и полез под душ. Он мылся, разглядывая  в  зеркало  свое странное тело. Он смотрел на себя так, будто впервые. Смотрел и недоумевал: чем это аморфное розовое, покрытое пучками тёмных налипших  волос  существо, совершеннее медузы? Что   может так   волновать  в  этом теле, в этой обтягивающей скелет  пупырчатой коже,   в этих багровых кружочках  на   груди,    в  болтающихся  между ног отростках плоти?
          В телевизоре он увидел своего утреннего тёзку.
          - Весь сегодняшний  день правоохранительные  органы   пытаются   обуздать террориста,  захватившего  автобус  с  пассажирами, -  вещали   в   вечерних новостях, - Незадолго до полудня на Устьинском  мосту вооруженный террорист захватил  автобус  с  иностранными  туристами.  Все заложники, кроме водителя автобуса и сопровождающего  группу  туристов,  являются гражданами Японии.  На этот час из пассажиров никто  не  пострадал.  Террорист   требовал  миллион долларов и возможность  беспрепятственного  вылета в Швецию. В ходе переговоров  с террористом удалось снизить сумму до пятисот тысяч долларов, однако он настаивает  на   немедленном   предоставлении вертолёта для доставки его в  аэропорт.  Только что наш корреспондент связался с нами прямо с места происшествия. Слушаем вас…
          - Террорист  продолжает  удерживать  часть  заложников.  Тридцать человек были им отпущены,  в  основном  женщины и люди пожилого возраста. Приехал представитель    японского   посольства.  Сейчас   вы  видите, как он выходит из своего  автомобиля  навстречу освобожденным  соотечественникам.  Остальных террорист требует доставить  в  аэропорт. В удерживаемом автобусе нет необходимого   количества   бензина,   поэтому   вопрос  о  доставке  в аэропорт сейчас обсуждается. Преступник  требовал сначала  вертолёт,  но,  поскольку это невозможно из-за отсутствия места для посадки,  ему  предложили  другой автобус. В ответ он потребовал дозаправить автобус с заложниками.  На  своих  экранах вы видите, как к автобусу подъехала цистерна с бензином... Это  очень рискованно, так как мы не знаем, что на уме  у  вооруженного автоматом захватчика. Если он неадекватен, то может  пустить  автоматную очередь  по  бензовозу, и тогда последствия могут быть непредсказуемы.
          Непонятно,  зачем требовалось подавать к автобусу целый бензовоз, хотя нужно было   всего   четыре-пять   канистр.  Должно  быть,   какие-то  дуболомы из    спецслужб      решили     таким    образом     выслужиться    перед  Кремлём.  Андрея   раздирало   любопытство,   и   он с нетерпением дожидался следующих новостей.   В  глубине  души  он  переживал  за  солдатика и его родных, и хотел ему добра - наперекор тому образу, который делали из него телевизионщики.
          В   конце   концов,    когда   поздно  ночью операция   по   освобождению заложников   была   успешно  завершена,  он  увидел  солдатика  по  телевизору. Дрюня выглядел измождённым и жалким. Вид у него был такой,  что он  хотел  обняться  с  кинувшимися  ему навстречу матерью и сестрой, но наручники не давали ему это сделать. Меньше всего Андрей беспокоился о своём спортивном костюме, мешковато сидящем  на тощей фигуре тёзки. Да, видно при расследовании этого дела до идентификации одежды беглого военнослужащего   не   дойдёт   -   решат,   что   просто  украл. Хорошо, хоть не убил никого.
          В скором времени в одной из бульварных  московских  газет Андрей прочитал сообщение, взволновавшее его гораздо сильнее:
          «Вот уже третий раз за последние две  недели  над   Москвой  наблюдают неопознанный летающий объект, похожий на  обыкновенный зонтик, вмонтированный в специальную    кабину  легкой,  деревянной конструкции.   Об  этом   в редакцию сообщил инспектор *** отделения ГАИ лейтенант  П. Чекрыжкин, а также наша постоянная   читательница  пенсионерка   М. Завальная,   наблюдавшая данное явление  ранним утром дважды.  В первом  случае  объект  пролетал   над Ленинским проспектом,  во втором - в районе станции метро Профсоюзная. Г-жа Завальная обещала в следующий раз  прислать в нашу газету фотографию НЛО, которую мы опубликуем в одном из ближайших номеров».




Глава  XI    Тема для Андрея: « Лучшие годы»
_______________________________________

                - Тебе, Андрей, эти годы будут потом казаться лучшими, потому что впервые Ты прикоснёшься к власти. Кроме того, выдвижение Тебя  в лидеры молодёжной организации, именуемой там «комсомолом» - от слов «коммунистический союз молодёжи» - станет как бальзам на уязвлённое самолюбие, вызванное разрывом с Валентиной Петренко, ибо покажется, что,  наконец, по достоинству оцениваются Твои интеллектуальные, и прочие способности.  Привыкший наравне со всеми  воспринимать равенство как почву для получения привилегий,  а ложь – как средство для выживания,  Ты будешь вовлечён в круговорот жизни, в которой успех часто зависит не от способностей и талантов, а от анкеты, внешних данных и простой случайности.
                Но вот, наконец, и Тебе улыбнётся удача.  Ты   успешно  стартуешь    по   ступеням   общественной   карьеры,  в     которой истинное  значение    слов    «коммунистический»,  «социалистический»   и   «советский»  будет абсолютно извращено.   Ты, как и все в той «стране советов», будешь клясться исковерканным смыслом  возвышенных и броских  лозунгов, лишь  прикрывавших  порочность государственной власти.
                Едва    Ты    выйдешь     на      диплом   о    высшем      образовании, как случай улыбнётся: Тебя  приметят   в   общественных организациях -   «комитете  комсомола»  и  «парткоме» предприятия,  где три года Ты будешь совмещать учебу на  вечернем отделении института с работой на производстве. Предприятие   это  -  один  из многих засекреченных   «почтовых ящиков» *,  работающих там  на государственную оборону.  Ты  поступишь  на  работу,  в  конструкторское бюро,  в качестве техника-конструктора.  Там,   в  коллективе     отдела    из    пятидесяти человек,  как и в каждой «производственной ячейке», также будет администрация,  партийная,  профсоюзная и комсомольская организации.
                Однажды на комсомольском собрании отдела Тебя и изберут лидером – комсоргом. Впервые, со времени несостоявшегося выдвижения в школьный комитет комсомола, Ты почувствуешь общественную поддержку, примешь всё за чистую монету, расценишь  это  выдвижение  как знак особого признания,  что на первых порах ублажит Твоё самолюбие. 
                Тебе и невдомёк будет, что  в  парткоме  внимательно  следят  за     «качественным составом» партийных и комсомольских   выдвиженцев  и  неуклонно  «проводят в жизнь линию партии»  в  работе  с  кадрами. И, для вышестоящих  партийных и комсомольских органов выдвинуть Тебя комсоргом в числе десяти обременённых маленькими детьми молодых женщин, и трёх «не проходящих по возрасту», заваленных работой в командировках мужчин, не составит особых проблем.
В таких условиях Твоя анкета покажется наиболее подходящей. В скором времени Тебя изберут также в комитет комсомола двухтысячной комсомольской  организации предприятия, где Ты возглавишь так называемый «Комсомольский прожектор», то есть   движение,   призванное  выявлять  и бороться    со    всевозможными     нарушениями    и    злоупотреблениями   на производстве. Ты  с  энтузиазмом   возьмёшься за дело, чтобы показать свои способности и оправдать оказанное  доверие: будешь старательно собирать отчёты из «первичных комсомольских организаций», и, уходя в дипломный отпуск, запланируешь даже провести совещание «прожектористов» всех уровней с целью обмена опытом работы.
                Однако этим планам не суждено будет сбыться. Неожиданно  Тебя вызовут в партком и заведут разговор об избрании  секретарём комитета комсомола. Ты будешь счастлив и горд от такого предложения, и, конечно, согласишься. Тем  самым  Ты  сделаешь  свой  выбор.   По  прошествии  лет,   Ты не станешь сожалеть  об  этом.  Возможности  общественно-политической карьеры откроют перед Тобой  новые  перспективы  для  самореализации,  сведут  со  многими     людьми, вместе  с которыми  Ты пройдёшь трудный путь осознания всех лучших и худших сторон советской истории, путь собственных ошибок и достижений; путь,  в котором вам  будете суждено  обретать  истину, нередко поступаясь     нравственностью.
                В эти годы Тобою будет двигать лишь одно - стремление к власти,  во  что   бы то ни стало, - по правилам,  установленным олигархическим режимом, под  лозунги,  им  утвержденные,   и  песни,    его   прославлявшие,   под авторитет    канонизированных им героев, реальных и вымышленных кумиров.


* Здесь и далее выделены слова и понятия, часто употреблявшиеся как в разговоре, так и официально.

 
.

И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин    такой   молодой,
И юный Октябрь    впереди.


                Здорово!   Средь   пропагандистской   лжи о счастливом обществе «развитого социализма»,   при  жизни большинства «от зарплаты   до    зарплаты»,    множестве   нерешённых социальных проблем, при запрете на  любую другую культуру, кроме «социалистической», там будет молодой кумир - Ленин,  а  также  «юный Октябрь»,  всё  ещё веющий новизной своих бессмертных идей   всеобщего  счастья  и  справедливости,  - в  них  надо верить, на них равняться!
                Как  сладко Тебе  будет  под  слова  этой  песни, находясь в президиуме какой-нибудь  конференции,  поднимать  молодежь  в зале на скандирование: «Ленин! Партия! Ком-со-мол!»  Тебе приятно будет чувствовать единый порыв зала, вызвать который не так уж сложно, ибо там всем людям непременно хочется быть чуточку лучше самих себя; они за счастье своё почитают даже то, что в  такие минуты  сами себе кажутся  лучше, чем они есть. На самом деле, данные  устремления, превращаясь в самообман,  лишь развращают человека,  укрепляют в нём  уверенность: если лгут с трибуны, то ложь в обыденных отношениях - разумеющийся, негласный мотив собственного поведения. Они не осознают, что тем самым  только  осложняют себе жизнь, что источник многих бед и трагедий там – в этой неправде.
                Немедленно,  после  избрания секретарём комитета комсомола,   в парткоме предприятия  Тебе предложат вступить в Компартию,  объяснив это недопустимостью, чтобы лидер молодёжи на  предприятии был беспартийным, отсутствовало пристрастное влияние парткома. И Тебя на собрании отдела, по месту работы, примут кандидатом, а через год – и членом Коммунистической партии.




                Перейдя на комсомольскую работу,  Ты  сразу окунёшься в интриги. Это будет начальный этап десятилетней «аппаратной школы», которую тебе предстоит завершить на партийной работе. Ты  придёшься не  по  душе  некоторым  членам комитета комсомола, страстным  приверженцам  Твоего  предшественника. Но, уже на этом этапе    ближайшие  соратники,  открыто голосовавшие за Твоё избрание,   начнут  Тебя    «подставлять».    Кто-то  не   сообщит, что Ты приглашён    на    заседание    парткома,    кто-то    подсунет    на    подпись    не соответствующий    действительности   отчёт,    кто-то  закинет  в урну комсомольскую печать, которую потом вернёт в комитет уборщица. Однажды в Твоё отсутствие  один из рьяных противников - Сергеев Павел – даже соберёт комитет комсомола с «повесткой дня»:  «О несоответствии в должности  секретаря комитета комсомола   Кирюхина Андрея». 
                За всё в ответе, как первое лицо в комитете комсомола, конечно же, будешь Ты.  Поначалу Ты будешь чувствовать дискомфорт, глубоко переживать  эти «подставки». Но, потом  решив внести ясность, сам соберёшь членов комитета, и в присутствии инструктора райкома комсомола попросишь всех высказаться в свой адрес, и проголосовать поднятый Сергеевым вопрос.  Твои противники вменят Тебе в вину «неумение сплотить коллектив», «заносчивость», «большое самомнение» и «отход от принципов коллективного руководства». Другие члены комитета их не поддержат, и большинством в один голос предложение о несоответствии в должности не пройдёт.
                Тебя – как это часто там бывает - опять не поймут: Твой напряжённо-угрюмый вид, возникший от многочисленных забот, свалившихся на Твою голову, расценят как проявление большого самомнения, а привычку брать всё на себя назовут «неумением сплотить коллектив».
                Тем не менее,  сам факт обсуждения Твоей лично полугодовой работы во главе комитета комсомола будет по достоинству оценён  соратниками – к Тебе проникнутся симпатией не только члены комитета, в том числе и сам Сергеев, но и присутствовавший на обсуждении инструктор «вышестоящего органа» - райкома комсомола.  Только секретарь парткома  не  одобрит  всего  этого,  он  сложит  о  Тебе  мнение как о слишком   либерально  настроенном   молодом  человеке,  руководство которым комсомольской   организацией   предприятия   не  приведёт    ни  к  чему хорошему.
                Интриги  эти прекратятся  сразу   после  очередной   отчетно-выборной     комсомольской конференции,   на   которой     будет    избран        новый   состав  комсомольского комитета.    При обсуждении кандидатур нового состава Ты не станешь настаивать на исключении   Сергеева    из    списка,    оставив   его  для    «обеспечения преемственности»  в  руководстве комсомольской организацией.
                Из этой истории Ты и для себя сделаешь выводы, которые пригодятся Тебе в будущем, поймёшь: чтобы удержаться на иерархической лестнице, нужно  не бояться падать, и не скрывать никакие проблемы для пресечения аппаратных интриг. Однако следовать этим правилам в «аппаратной школе» в дальнейшем  будет практически невозможно.
                Позже  Ты будешь задаваться прямыми и непростыми вопросами: чем же жило ваше поколение? к чему стремилось?   что сделало?   стало  ли  лучше   предшествующего?  Вам будет,  что сказать по этому поводу: во всей этой пропагандистской мишуре, бюрократической возне и чудовищном формализме полезным для общества окажется только то, что советский порядок взрастит в вас недюжинную жизнеспособность – такую, что впоследствии общество окажется в силах отказаться от сложившегося за эти семьдесят лет убогого  привычного уклада жизни. Вы воспитаете в себе чувство коллективной причастности ко всему тому, чем живёт страна, ибо у вас будет общая светлая цель. И, это будет вашим вкладом на пути к  всеобщему совершенству. А в те годы Тебе и Твоим товарищам проблемой окажется многое – от уплаты членских комсомольских взносов и «пополнения рядов ВЛКСМ» до  организации бесплатной работы – «субботников» - на строительных объектах, возводящихся наспех, и с нарушением строительных норм.
                В   тот   же   памятный    год   столь   неожиданного   взлёта на общественно-политической ниве Тебя изберут в бюро   районного   комитета   комсомола. Процедура «выборности всех руководящих органов снизу доверху» - воплощение внедрённых  основателем Советского  государства, В.И. Лениным, «принципов демократического централизма» - как на уровне «первичной организации», районного, городского звена, так и   на уровне страны  будет  выполняться неукоснительно,  лишь  с  разной   степенью периодичности, следующим образом.  По Уставу комсомола    первичные  организации на предприятиях и в организациях  объединяются   территориально. Собиравшиеся один раз в два  года   на   районную  комсомольскую конференцию делегаты  из    «первичек»    избирают   районный комитет комсомола в количестве до двухсот человек, которые,   в свою очередь,   на  пленуме избирают бюро  райкома   из  одиннадцати - тринадцати   человек, а так же трёх   секретарей   райкома  комсомола.
                Принципы  В.И. Ленина, как, впрочем, и всё в человеческом обществе, не будут защищены от тотального формализма, пронизывающего и всю вашу деятельность в молодёжной организации. Принципы, во главу угла которых ставится «безусловное подчинение меньшинства большинству», партийно-советским руководством будут использоваться  так, что, наоборот, несколько поколений советских людей проживут свою жизнь, подчиняясь решениям одной только  олигархической верхушки.  Лишь   позже Ты узнаешь, что  в   период    подготовки     к    районным    и  городской   комсомольским    конференциям  в аппарате городского   комитета  комсомола  «утверждалось»   решительно   всё -   от   «качественного   состава делегатов», членов «президиума»   до     содержания докладов, выступлений и «порядка ведения».
                Но, тогда   Ты и   не  станешь  задумываться  об  этом.   Сложившийся порядок будет  казаться незыблемым,   логичным  и  естественным  как, например,  то,  что в том обществе всякая вещь  имеет свою стоимость.   Несомненно,   Ты   очень возгордишься,  что  Тебя изберут в бюро райкома комсомола,    одним  из  немногих, «вершивших судьбы»  молодежи    района - всех сорока с лишним тысяч вступивших в комсомол   юношей  и   девушек от четырнадцати   до   двадцати   восьми  лет.  Кворум,  в который  Ты войдёшь, будет   состоять из  тринадцати   человек,  и собираться еженедельно, чтобы «вершить» эти самые судьбы.
                Всю текущую работу в райкоме комсомола поведёт аппарат, состоящий из нескольких подразделений, «отделов»,  среди которых ведущая роль будет отдана «организационному». В отделах райкома будут работать инструкторы, «ведущие» либо «отраслевую» группу комсомольских организаций, либо одно из направлений работы.
                Между  членами райкома,  бюро  и  работниками  аппарата обозначатся    некоторые противоречия,   вызванные  статусом  одних,  как  облечённых доверием тысяч   комсомольцев, избирающих  их на  этот пост,  и полномочиями других, принимаемых   на  работу либо по опыту, либо по  знакомству.   Эти  противоречия  составят  суть  того невидимого рубежа,   который    разделит    всё советское общество на обладающих реальной властью представителей так называемой  «номенклатуры», партийно-советского управленческого аппарата,   и тех, выборных, кто послужит лишь материалом в развертывании всемирного спектакля о преимуществах «социалистической   демократии».
                Каждое   заседание   бюро   райкома   комсомола     обычно  будет  начинаться с приёма   в   члены союза молодёжи. Принимать в комсомол будут  от десяти до ста человек в день,  в зависимости от необходимости  скорее  «закрыть» «запланированные показатели  роста   рядов    ВЛКСМ».    Вступающие  -  обычно    школьники  -  отличники   и шарлатаны,    губошлёпы-юноши      с   пушком   на    щеках,     вспотевшими ладошками,  романтические  девушки   -  грудастые    и    худенькие,   скромницы  и   модницы,    на     каблучках      и     в    тапочках,    -   всякие.           Все    они,     согласно установленному стилю жизни,  по   настоянию  учителей  и родителей,  будут связывать  свою  карьеру  с  пребыванием  в  комсомоле  и  партии. И, члены «бюро райкома» будут задавать им  типичный    вопрос: «Назовите, пожалуйста,    принцип    организационного     строения     ВЛКСМ»    -  «Это  -  выборность   всех    руководящих    органов    снизу  доверху,    периодическая    отчётность    низших      комсомольских        органов       перед       высшими,     и         высших  комсомольских    органов  перед  низшими,  подчинение  меньшинства большинству....»
                С  инструктором   райкома,   Юрой   Малафеевым,  у  Тебя сложатся более  дружественные  отношения,  чем покажется со стороны.   С  того   самого    заседания   комитета,   когда  (по его мнению), жертвуя должностью,  Ты   бросился     в     демократический    омут,    и  сыграл  в  рулетку,   поставив  в   ней   на  только   что  начатую  комсомольскую   карьеру,   он,   как будто станет относиться   к  Тебе  с не афишируемым нежным уважением.    Ты   никогда  и  не   обратил   бы  внимания  на этого длинного парня, если б ни данные обстоятельства,   а   также   его удивительные карие глаза, в  которых очень часто  будет  отображаться   сдержанное   достоинство   в   чём-то    ущемлённого человека.   Гордый и решительный по натуре, Юра никогда не  будет лебезить перед начальством.   Постепенно   у   Тебя с ним     сложится     негласный     тандем, и  вы организуете своего рода лобби для промышленной группы в целях   сокращения  «разнарядок»,  более   качественного   отбора молодежи для приёма в комсомол, улучшения организации работы  на  «субботниках»  и «воскресниках»,  и  вообще  «снижения формализма» в  работе с молодёжью.
                Весной вам  придётся  часто  трудиться  на строительстве спортивных объектов. Всегда безотказные на просьбы строителей,  уставшие  и   вымокшие  до нитки   комсомольцы,  будут  выполнять   самую   грязную  и  тяжёлую   работу. Отвечая   за    организацию    субботников  в     группе  комсомольских  организаций промышленности, вы с Юрой станете    «пахать»    наравне   со   всеми.
                В  один  из   таких  субботников, работая с ним в паре, таская на носилках  щебень,   у   Тебя    перед глазами весь день будет маячить  его промокшая  от пота спина.  Ты невольно  залюбуешься   отточенными  движениями его ног, энергично месивших  грязь на строительном дворе. И правда,   сам  того  не  ведая Юра  будет   подогревать   в Тебе интерес к его телу.  В тот же день Твоё  любопытство неожиданно  будет    удовлетворено.
                «Слушай, а как ты относишься  к  бане? «Поехали в «Сандуны!», - решительно  предложит он, когда вы соберётесь уже уходить домой.
Ты не найдёшь, что ответить, поскольку и обыкновения-то не будешь иметь – париться в бане. 
                Раздевшись, Ты неожиданно  засмущаешься,  не  решаясь подняться с лавки. А Юра, скинув с себя одежду,  встанет прямо напротив, совершенно не стесняясь  своей наготы. 
                «Да, ты не бойся! – ободрит он Тебя, - Когда  войдешь  в  парилку,     не    растирай     глаза    -    может    быть    раздражение».      
                Прикрываясь полотенцем,  Ты,   всё  же,   поднимешься   с  лавки.  Раскалённый  пар, хлестание вениками и  обилие голой маслянистой  плоти поначалу ошеломят Тебя, но после купания в холодном бассейне Ты почувствуешь себя новорожденным. На  Тебя,  воспитанного так, что единственным и самым    комфортным    средством личной гигиены является домашняя ванна,  посещение  бани  вдвоём    произведёт     неизгладимое  впечатление. С  этого  дня  Ты  посчитаешь,   что   приглашение в баню является знаком   особого    расположения.  Будет  приятно, что именно Юра Тебя  пригласил,  и Ты   заново   почувствуешь,   что  между   вами   вновь    возникает   та  особая  тайна, которая с детских лет вызывает  в Тебе чувство нежной привязанности.
             Юра уже три года будет  жить   с   женой   в  маленькой  «студенческой»  квартире,   которую они  снимут  на окраине Москвы сразу после свадьбы.  Здесь   вскоре   у них родится очаровательный сын, Твой тёзка - Андрей. Ты так часто станешь бывать у них,   что сидящие   у   крыльца   этой  «пятиэтажки»  старухи, и те признают в Тебе «друга   семьи».  Юрина жена, Люда, очень скоро Тебя полюбит, и даже не  сочтёт нужным скрывать своих симпатий при муже.  Выпускник философского факультета Московского государственного университета, Юра будет работать в райкоме комсомола «по рекомендации» комитета ВЛКСМ МГУ. У него с женой, как и у многих там молодых семей, возникнет жилищная проблема, и они станут  снимать квартиру.
                Однажды летом, когда Люда с сыном будут отдыхать у бабушки на юге, вы с Юрой  соберётесь вдвоём отметить  день его   рождения. За кружкой пива разговор зайдёт, между прочим, и про любовь.
                Считая чувство любви сугубо индивидуальным, Ты не будешь склонен к подобным разговорам.  Но, в тот вечер Тебя всё-таки  привлечёт способность друга не сводить эту беседу к пошлой болтовне «о бабах», а быть предельно корректным  в оценках.
                Делясь этой темой  с  Юрой впервые,    Ты    выразишь    мнение,   что  объектом   вожделения   может     быть   не     обязательно женщина.  И расскажешь ему,  как в институте, где Ты учился, один  преподаватель математики  любил...  поезда.  Он   делился  как-то раз   этой   своей страстью,   будучи не совсем трезвым,  прямо на одном из семинаров, уверял, будто бы  вид  обыкновенных электричек  с   детства  вызывает  в   нём   сексуальное    возбуждение.  «Что  это?  Насмешка   природы? – станешь рассуждать Ты, - Опыт   всемирного   разума,     выраженный        неким   генетическим  кодом?   Или   пьяные  бредни   заурядного алкоголика,  который,   впрочем,   вряд  ли  бы  додумался  до  такой болтовни?»   
                «Каждому  своё», - скажет Юра, - «Если это не бредни пьяного алкоголика,  как ты  говоришь,   то уж наверняка -  опыт  всемирного  разума. Есть   многое   на  свете,   друг Андрюша, что и не снилось пьяным мудрецам!»
                «Нашим   мудрецам», - поправишь его Ты.
                «Какая разница! Всё равно они  могут  быть  пьяными,  как   мы   с  тобой». 
                Он  стянет с  себя майку и привалится   к  Тебе   плечом,    словно    приглашая     к   взаимности. И тут Ты  не удержишься,    проведёшь  ладонью  по  его крепкой  груди,  коснёшься его нежной шеи с бьющейся,  горячей  жилкой,  и  в   том,   что   произойдёт   между   вами  в эту ночь,   не     будет   ничего  постыдного и отталкивающего.  Наоборот, Тебе  эта близость покажется   естественным продолжением дружеских отношений.   Вы так   и   заснёте  в  объятьях  друг  друга, забыв помыть посуду.
                Наутро  Ты  почувствуешь  на  себе пристальный   Юрин взгляд. Он  будет  сидеть   подле,   свернув    ноги    калачиком,   а   лучи солнца  -  играть на контурах  его тела,  блуждая   в   ворсинках     искристых   волос. 
                «Зд`орово!» -  произнесёт  он, опуская большую тёплую  ладонь Тебе  на   бедро.
                «Что  зд`орово»? -  не поймёшь Ты.
                «Я  никогда  не  думал, что это так  зд`орово!» - повторит он как заклинание, ложась  рядом  и  привлекая  Тебя  к  себе, - «Ты такой красивый…  Мы с тобой  на равных, так ведь? А с женщиной - нет...»
                Вскоре  после этого у Юры начнутся неприятности на работе. Его включат в комиссию по подготовке рассмотрения вопроса на бюро райкома комсомола с повесткой дня: «Отчёт комитета ВЛКСМ  Районного Промторга об организационной и политической деятельности». Вопросы  с  подобной формулировкой в комсомольских организациях, как правило, будут рассматриваться в двух случаях - когда организацию захотят поставить в пример,    либо,    когда     захотят   сделать  «оргвыводы», то есть снять с работы секретаря комитета комсомола.     В данном случае   работу    секретаря    комсомольской   организации   Промторга   соберутся поставить    всем    в    пример.    В   кулуарах   райкома всем  будет известно, что секретарь  комитета  ВЛКСМ    Промторга,   Ромашкина  Лена «в фаворе» у первого секретаря райкома. Симпатичная, привлекательная, бойкая, она будет уважаема многими из районного «комсомольского актива», благодаря своей возможности «доставать» всевозможный товарный «дефицит», что немаловажно в тех условиях. У Первого секретаря райкома, имеющего с Ромашкиной не только деловые, но и интимные связи, постепенно зародится мысль «выдвинуть» её, минуя все ступени комсомольской иерархии, на должность «второго» секретаря вместо уходящего на повышение. Юру как раз и   включат   в    состав комиссии по подготовке «отчёта»,  возглавляемую одним из членов бюро райкома, также  известным своим лояльным отношением к Лене.  По  причине  своей постоянной занятости председатель   комиссии,  конечно, не станет дневать в «Промторге», выискивая «фактуру»  для  составления  справки членам  бюро  райкома.  Вместо него это будет делать далёкий от аппаратных интриг Юра, грамотный комсомольский работник, инструктор ведущий «параллельную» группу организаций. Он побудет  неделю в «Промторге»,   и   на   основании    результатов   проверки    вполне     объективно     сделает обескураживший   многих   вывод: комитет комсомола практически не проводит никакой работы,  кроме   распределения   «дефицитов» и,  отчасти,  сбора комсомольских взносов. Со своими выводами он немедленно познакомит секретаря   парткома   «Промторга», а также председателя комиссии по подготовке вопроса  на  бюро   райкома комсомола. Познакомившись с результатами Юриной работы, «Первый»   будет   вне   себя – ведь рушатся все его планы в отношении Лены Ромашкиной!  Особенно его заденет, что  с материалами  ознакомлен   недолюбливавший Лену  секретарь парткома «Промторга», имевший по понятным причинам большое влияние «на четвертом этаже», то есть в райкоме партии.
                Весь   свой   гнев   «Первый»   обрушит   на   Юру.   
                «Вы, Малафеев, мало что понимаете в комсомольской работе», - заявит он. - «И,  если   вы в официальных документах всегда будете ссылаться на своё собственное   мнение,  а  не на мнение комсомольского актива, знающего  во  стократ   лучше   вас,   то   я   вам  советую написать заявление об уходе с работы. В противном случае мы сами сделаем  это   за   вас». 
                Огорчённый случившимся, Юра впадёт в длительную депрессию,  заболеет   и   не станет   показываться   в   райкоме.   
                К тому времени у Тебя сложатся неплохие  отношения   с   первым   секретарём   райкома   комсомола, и Ты решишь использовать это  для того,   чтобы   как-то   помочь   своему другу. В надвигающуюся отчетно-выборную комсомольскую конференцию  предприятия Твой заместитель  по   организационной   работе   -    последний    из     команды   Твоего предшественника – подаст  заявление об уходе,  и   Ты попытаешься  переместить Юру на освобождающееся место «варягом», что не будет противоречить установившимся правилам комсомольской иерархии.  Переговорив с  Юрой  и  получив его согласие, Ты пойдёшь с этим вопросом к «Первому».
                «Нахлебаешься ты с ним!» - несколько поостыв   от    гнева, только и скажет тот,  но    препятствовать   не     будет,      даже наоборот,    даст о Малафееве  положительную характеристику в партком.
                И вот, с начала «отчетного периода» вы с Юрой станете работать вместе. Как человек общительный, имеющий чувство юмора, отличающийся терпимостью к разным людским характерам, он сразу завоюет авторитет в новом составе комитета комсомола.
                Дух новизны,  реформаторства  овладеет вами, необходимо будет «дать бой» формализму, сосредоточиться «на конкретных делах».  Вместе  вы решите освободиться от лишнего балласта в комсомольской  организации, сократить её численность за счёт передачи на учёт находящихся далеко от столицы комсомольцев в те регионы, где они работают постоянно. По  вашему мнению,  это могло бы  кардинально разрешить проблему членских взносов, перечисляемых в райком с задержками и нерегулярно. Для  решения этой  проблемы  вам придётся  поездить  по стране. В таких командировках для Тебя и Юры будет одна из немногих возможностей остаться наедине.   И еще - баня.  Еженедельно  вы будете  посещать   сауну на территории   московской конторы предприятия. Здесь вам также представится  возможность  обсуждать    вдвоём  самые животрепещущие темы комсомольской жизни, о которых можно будет говорить столь   откровенно,   сколь   откровенен  ваш   внешний   вид.   Всегда необычайно возбуждаемый этим обстоятельством, Ты с неприкрытым восторгом будешь любоваться   Юрой,   его тонким,  немного  угловатым    телом,    так   замечательно  соответствующим    образу    мыслей  и   решительности  его  характера. Тебе будет казаться, что это и есть вершина счастья, когда можно обладать близким человеком, и отдавать себя  теплу  его больших, уверенных рук.
                Кроме того, ваша сауна станет и своего рода достопримечательностью в районе, вы вместе будете решать, кого пригласить: в основном, ребят из районного «комсомольского актива», а то и «нужных людей» для организации  дискотеки,  молодёжного лагеря, или «молодёжного жилищного комплекса».  Конечно,  при   гостях вы не   позволите себе ничего такого, что могло бы даже намекнуть на  характер ваших отношений. Несколько раз Ты пригласишь и первого секретаря райкома комсомола, но Юра  при  этом присутствовать   не будет, а лишь  смешно и  глупо  ревновать  Тебя к этому, по его выражению, «надутому  ослу».
                Ты будешь очень нравиться Юриной жене - Люде, однако, понимая, что можешь оказаться причиной семейных потрясений,  постараешься   не  отвечать  ей взаимностью. Кроме того, из-за ваших с Юрой неформальных  отношений  Ты  будешь  испытывать  неловкость  перед  не подозревающей ничего Людмилой, а всякое донжуанство будет Тебе претить.    Однажды,  в отсутствие   Юры и маленького Андрейки, Ты   приедешь   к ним на квартиру,   чтобы   передать   продуктовый   «заказ»,   из  тех,   что при всеобщем дефиците будут снабжать вас районные власти.  Попив   с  Людой чаю, Ты соберешься уж домой, как она вызовется   проводить  Тебя   до  машины.  В салоне автомобиля то, что Ты будешь ждать, случится:  в  темноте  Ты  почувствуешь её руку  на   своем  затылке,  ласково взъерошившей волосы. Потом   её  губы   коснутся     Твоих,    и     всем     своим    существом   Ты    ощутишь   женскую   близость.    Тем   не менее, Ты найдёшь в себе силы в тот момент мягко отказаться   от этого безмолвного  предложения,     понимая,    что     вводишь    Людмилу   в   глубокое разочарование. Таким образом, Ты решишь сохранить чистоту взаимоотношений - своих с другом, и друга - с его женой.
                Одной из достопримечательностей комсомольской жизни этого   времени станут так называемые «выездные учебы  комсомольского актива», организуемые за городом в каком-нибудь пансионате.   Позднее,  когда канут в лету советские времена, проведение таких «учёб»  будет  осуждено  публично,  и приводиться  в  доказательство «нравственного разложения» комсомольского «актива». Между тем, это будет одна из возможностей просто отдохнуть и расслабиться.
                Заезжавшее на  «учебу»  общество обычно будет помещаться в трёх, или четырёх автобусах, и располагаться в бунгало, или жилых деревянных корпусах,  по отраслевым группам организаций, каждая из которых, представляя собой «отряд», будет  иметь название. Руководителями таких  «отрядов»  по обыкновению станут назначать  членов  бюро райкома комсомола.
                Даже здесь,  среди  чарующей   природы, вдали от городских забот, на отдыхе, сопровождаемом многочисленными конкурсами,   спортивными   соревнованиями,    танцами  и   «капустниками»,  произойдёт   разделение всех участников на рядовых и привилегированных.    Секретари     райкома      и      работники       аппарата   разместятся    в     более   добротных,    новых     бунгало, а  весь остальной комсомольский «актив» вместе   со своими «командирами» -  членами    бюро  райкома  -    в   протекающих,    местами подгнивших   развалюхах.  Конечно,  никто не станет учиться. Вся   программа   обучения   обычно  будет сорвана   в    первый   же день её проведения  по  причине  отсутствия  посещаемости,  из-за  пьянства  и   секса.
                И вот, одна  из   таких    «выездных учёб»    произойдёт    в   очередной  раз  летом в пансионате на реке Клязьма. В этот раз Юра тоже поедет. Обычно, с тех пор как уйдёт из  райкома, он неохотно будет появляться на виду в районе;  а  Ты,  боясь  чем-то  ранить   своего друга,  постараешься и не посылать его вместо себя на  районные мероприятия, в том числе и  на еженедельные совещания  к первому  секретарю. Но, на этот раз, сославшись  на  необходимость    «разрядиться» он сам вызовется ехать.  И почему-то именно в этот раз Ты станешь  очень ревновать Юру ко  всему  на  свете. Дело в том,   что   у   Тебя    сложится    о   нём   впечатление   как  об  очень порядочном человеке,   «моральная   устойчивость»   которого   по   отношению    к    семье, и (конечно же!) к Тебе  самому  не  может  быть  поколеблена  ничьим  сторонним вмешательством. Вообще,  в  Твоих   глазах  он  будет воплощением совершенства.  Поэтому   то,  что  произойдёт  на  «выездном  семинаре  комсомольского актива»,  повергнет Тебя  в шок.
                Вечером после общего ужина в столовой вы, всем «отрядом», пойдёте к себе в бунгало принять по рюмочке    перед   дискотекой. Затем, оставив Юру и своих «комитетчиков» «расслабляться», Ты отправишься на совещание «командиров» к Первому секретарю райкома. Когда же Ты  возвратишься  с этого  совещания, к Тебе подойдёт всё тот же Сергеев,  и попросит ключи  от    машины,  оставленной   возле сторожки, при въезде на территорию лагеря.
                «Зачем тебе?»-  удивишься  Ты.
                «Понимаешь, тут  девчонки... Мы с Лопатиным повеселиться  хотим», - скажет Павел. 
                Принятое спиртное подействует  на  Тебя  не  лучшим  образом -  Ты  возьмёшь да отдашь ключи, сочтя  этот жест  проявлением собственного великодушия. Паша скроется с ними,  оставив  Тебя   в одиночестве.
                Оказавшись один, без Юры, Ты станешь тенью бродить по лагерю, боясь подойти к собственной машине, увидеть его там, средь ужасного разврата!
                Ты пойдёшь на пустынный ночной пляж, разденешься  и поплывёшь по лунной дорожке, и Тебе захочется, чтобы кто-то заметил Твоё отсутствие, и чтобы всем стало плохо, от того, что Тебя нет. Однако, отсутствие Твоё никто не заметит. Побултыхавшись и  чуть протрезвев, Ты  натянешь  на   мокрое тело одежду, и отправишься обратно  к  лагерю, где и найдёшь приют  в одном  из бунгало, в котором Тебя   напоят   горячим   чаем, и укутают во что-то  тёплое. 
                Наутро   Ты    встретишь своих, Сергеева и  Лопатина.
                Передавая   ключи  от  машины, Лопатин   во  всех  подробностях  поведает  Тебе  о    ночных     приключениях:   
                «А   Юрка-то!  Вот   жеребец!  Паша,  спал  уже, я тоже кимарил...   И сквозь сон вижу: он  суёт  и   суёт   ей,   а   она  давится...  ещё, говорит, ещё... Так и не понял, когда они кончили...»





Глава ХII      В начале больших дел
___________________________________________________

                Последнее   время  майор  Великий  испытывал  зудящее  нетерпение, оттого   что время идёт,  а он не может реализовать свои далеко идущие замыслы. Прошло две недели, но от Минина он не имел  никакой  информации.  В Управлении опять не выплатили зарплату. Жил «на подножном корму» - кто, сколько, и за что подаст. Особенно   расщедривались  незаконно проживающие - это пополам с одним  участковым. Иногда  подбрасывали  родственники  задержанных. Всё это было опасно, и он раздражался ещё больше, потому что чувствовал себя  как  на бомбе с дистанционным взрывателем   -   что взорвётся,  знаешь  точно,  а когда - не ведаешь. Одновременно в нём разгорался настоящий  азарт,   и,   чем  больше  он брал, тем больше ему хотелось. Продажа видеоматериала   представлялась   ему    единственной   возможностью   остановить  этот  беспредел,  раз и навсегда  поправить своё    материальное   положение,   и    продолжить  привычную  с  советских  времен -  когда  не была столь острой необходимость брать взятки - честную жизнь. В конце концов, в нём назрела настоятельная потребность освободиться от  жгущей   задницу  кассеты,  которую  он носил  постоянно в кармане брюк, а на ночь, тайком от жены, засовывал под перину. В начале третьей недели ожидания он решился напомнить о себе:
                - Олег Михайлович? Здравствуйте. Это Петр Иваныч говорит. Помните, мы с Иваном были у вас... Извините, что поздно и  дома вас беспокою...
                - Здравствуйте, Петр Иванович. Я помню.
                - Вы решили что-нибудь?
                - Пока ещё нет. Я записал ваш телефон, обязательно вам перезвоню.
                Вот и всё. Обычный формальный ответ.
                - Однако время поджимает, Олег Михайлович...
                - Я  вам  перезвоню  в любом случае,  Петр Иванович. Не  беспокойтесь, пожалуйста.
                «Ничего себе, не беспокойтесь!» - внутри Петра Иваныча всё так и вскипело,  денежный зуд снова дал о себе знать. Однако он сумел сдержать эмоции. Он стал думать  прямо-таки в стиле делового общения:   зачем   раздражать партнёра  своими  эмоциями,  если  можно усыпить его бдительность спокойно-вежливым отношением, с деланной улыбкой на зубах?
                - Хорошо, Олег Михайлович, я вас понял. Спасибо, что не забыли.
                «Мальчишка!   Жирует. – думалось майору, -    Ему-то   что:  денег   много –  может и подождать.  А  ждать было некогда, надо было выживать, кормить дочек.  Катя в будущем году   школу   заканчивает,    в  институт хочет.  Кругом нужны деньги:  репетиторам - деньги, на  вступительных  экзаменах - деньги; говорят,  даже на сессионных экзаменах  без  взяток  не обходится.  Лиза   в   девятый  пойдёт.  На  одни  наряды  прорва   уходит!   Что   же   ему,  бедному милиционеру,  бывшему  партработнику  делать?  Наперекор  с  совестью идти - нет иного пути! А что? Взять того же начальника  ДЭЗа,  Гаврилкина. Ведь прожжённый  взяточник,  только за руку не поймали. А на какие, спрашивается,  деньги  в  своей  четырех-комнатной квартире (на двоих!) сделал  себе  евроремонт  и  поставил  жакузи? Да, что там Гаврилкин - не хай себе в  купается! Это мелочи. Вон, в Министерстве социальных послаблений - говорил тут один коллега - целая банда взяточников во главе с министром. И существуют, ещё как существуют! И не берут  их только потому, что министр  с дочерью  Президента шуры-муры разводит, и та к нему, якобы, благоволит... Чем же он,  майор Великий, хуже?! Конечно, войти в доверие к дочке Президента хотелось  бы,  но это  невозможно. Тогда остается одно - не упустить давшуюся ему в руки жар-птицу. Говорят, ни один капитал  в  мире  не  нажит честным путём, поэтому тут все средства хороши. Жалко,  только мало запросил - сто тысяч баксов.…  Но,  да  ладно:  запросил,  так запросил,  в конце концов, можно и поторговаться.
                «Что  делать,  что делать?   Податься  к   Ершову, идти на шантаж? Нет, это опасно. В конце концов,  самого   могут   укокошить,    захватить  и  уничтожить кассету.   Нет  уж,   не  следует  менять   намеченный  маршрут. Лучше вынудить Минина  сделать  так,    как  нужно,   и   ради  этого   идти   на    шантаж...   Как? Обыкновенным, проторенным путем, каким уже  не раз ходили некоторые коллеги».
                Он  подошёл  к  сейфу  и  открыл его.  Долго смотрел на конфискованные на днях пакетики с героином.  Затем  взял  один  и  положил себе карман. «Будь что будет!»
                На следующий день, проезжая по Лубянке, он остановился, чтобы купить пакет кефира и булку, подкрепиться. Тут как раз  и  подвернулся случай. В ответ на просьбу какого-то хлопца дать рубль, он предложил:
                - Я тебе дам двадцать. Хочешь?  Но сделай  одно  доброе  дело.  Позвони вот по этому  телефону...  это  отделение  милиции...,  и  скажи,  что  по  адресу... академика  Власова,  пятнадцать,  квартира сто три...   скажи,  что там можно купить наркотики. Не верите - скажи  -  проверьте  правый   кувшин,   стоящий  на книжном шкафу, прямо над телевизором...  Себя не называй. Идёт?
                Они  подошли  к  ближайшему  телефону-автомату. Получив  от  Петра Иваныча жетон,  обрадованный  парень  сделал  всё  так,  как он просил. На редкость толковый парнишка оказался.
                - Держи свои двадцать.
                В Управлении он заглянул в журнал и убедился, что  сообщение зафиксировано. Теперь надо  делать  следующий  шаг.   В  отделе    ведомственной охраны  того   самого  микрорайона,    где   проживал  Минин,  у него был знакомый начальник, с которым их  связывала  когда-то  совместная работа в районной  партийной   организации,   а  затем  они  вместе  кончали  Академию. Правда,  потребовалось   немало   времени,   чтобы    разыскать   его   домашний телефон, но ради этого Петр Иваныч перерыл вверх дном все свои старые телефонные книжки, которые он имел привычку хранить у себя дома в шкафу.
                - Послушай, Игорь Сергеич, -  обратился  он  к  приятелю,   дозвонившись лишь поздно вечером, - Мне нужно с тобой увидеться.  Хотел  поговорить по поводу установки сигнализации моему  брату.  Он живёт  как раз на твоей территории. Можно подъехать завтра?
                Когда они встретились в палисаднике, перед входом в ОВО, он сказал:
                - Извини, что потревожил тебя, Игорь, но у меня дело настолько деликатного свойства, что я не мог говорить по  телефону.  Мне  нужно  проверить одно очень известное лицо на предмет его причастности к хранению наркотиков. Однако, это нужно сделать так, чтобы никто, кроме нас с тобой, об этом  не узнал.
                - Вот что!.. -  протянул   Игорь, поморщившись, - И как ты мыслишь это сделать?
                - Ну,  приблизительно так...  Квартира под охраной. Сработала сигнализация, я выезжаю  вместе  с  вашей  группой... лучше вместе с тобой... и незаметно проверяю поступившие к нам факты... вот и всё.
                - Ты думаешь, это можно сделать? Но для  этого  нужно  подключать ещё и третье лицо - специалиста по электронике. Тебя же это не устроит?
                - Слушай, чему тебя учили в Академии?  Неужели ты,  начальник, не можешь поручить  своему  подчинённому  сделать  нужное  дело... Мне нужно, понимаешь? Это,  в   конце   концов,   не   моя  блажь,  это  просьба  из  госбезопасности, а там теперь такие люди, с которыми лучше не связываться.
                Убеждая  приятеля,  Петр  Иваныч одновременно дивился своей находчивости. «Откуда только фантазия берётся! Но, ничего, ничего.  Всё окупится!»
                - Ладно, - сказал, наконец, Игорь, - что-нибудь  придумаем.  Позвони завтра вечером. А что мне за это будет?
                - Сочтёмся! - повеселел Пётр Иваныч.
                Он набрал брату-близнецу:
                - Ваня! Это я, привет. Послушай меня внимательно. Выполни несложную просьбу.  На днях,  если сломается система квартирной охраны у нашего журналиста, будь понятым при вскрытии его квартиры. Ну, как сосед... Я вместо тебя схожу... Понимаешь?
                - Гы-ы. П`онято...
                Обязательный Игорь позвонил через два дня:
                - Можешь сорваться? Поехали!
                Хорошо, он успел  потренироваться  много  раз  дома,   запихивая пакетики   с  героином  под рукав, и вынимая затем за краешек двумя пальцами, а то Игорь так бы и застал его врасплох!
                Бросив всё, Великий помчался на Академика Власова. Милицейское сердце майора от волнения трепетало в желудке, ноги стали  ватными,  а   стопа   на  педали  сцепления  дергалась  в  конвульсиях. «Надо   лечиться,   иначе   в  ящик   сыграть  можно!   Надо   успокоиться:  ничего предосудительного  он не сделает. Игорь,   если  и  догадается,  то промолчит. С чего это? - и не догадается вовсе. Надо  просто  посадить  Минина  на  крючок, и всё. Мало ли кого он  подставлял  ради   дела?   Ну,   будет   еще   один,  журналист – подумаешь!..   Надо сделать, надо! Иначе так и сгинешь в милиции, в люди не выбьешься...»
                Возле подъезда брата  уже  стояла  сине-белая  «мыльница» с мигалкой. Игорь был сам за рулём. Хорошо.
                - Пойдём, - буркнул начальник ОВО, - За понятого сойдешь.
                «Так.  Всё.  Пошли. Наркотик  в  рукаве,  ваза   должна   быть  на   шкафу... Пошли, Великий, не дрейфь», - убеждал себя Пётр Иваныч.
                В глубоком молчании они поднялись  на  девятый  этаж.  Игорь  дубликатом ключей открыл входную дверь квартиры.
                - Ты давай,  смотри  пока,  а  я  буду  протокол писать, - сказал он, как ни в чём не бывало.
                «Вот человек!  Всё  для  друга сделает - молодец! Формально чем-нибудь отблагодарим, если всё получится» - соображал тем временем Великий. Вазы  стояли  на  шкафу  под  потолком. Только не одна, а множество.  – «Сколько же тут ваз и вазочек! Тьфу ты! Или, я сам уж  начал верить в свою легенду?»
                - Давай, давай, -  тем  временем  повторял  он за Игорем, - Тут должна  быть  какая-то  ваза  на шкафу. Шут их знает, тут этих ваз...
                - Ищи, только ставь всё на место.
                - Обижаешь!
                Он  взял   складную   лестницу в прихожей  и  осторожно пристроил её к шкафу. Взгромоздился под потолок, начал  будто бы  отыскивать вещдоки. Наконец, он выбрал одну  из тех ваз, что стояли над телевизором, с правого края шкафа, и, сунув в неё руку, вытряхнул туда  пакетик с героином.
                - Ага! Тут что-то есть! - воскликнул он радостно, - Получилось!
                - Ну, вот видишь...,- хмыкнул Игорь, - Подписывай протокол, и поехали.
                - Смотри: вот мерзавец, -  говорил  Петр  Иваныч,  показывая   зажатый пальцами  пакетик.   Им   овладела   какая-то   несвойственная   юношеская  бесшабашность, -  Денег  у   человека  прорва –  всё  мало. Так он ещё наркотиками промышляет... Значит, факты подтвердились... Так... Будем брать...
                - Слушай, Петя, не пудри мозги. Сворачивайся.
                Пётр Иваныч бросил пакетик  в  вазу,  сложил  лестницу  и  поставил на место. В протоколе осмотра подписался именем брата - «И. Великий».  Поставил своей рукой номер его паспорта, который давно знал наизусть.
                - Семнадцать тридцать четыре. Это Гусев. Тут всё в порядке, - докладывал тем временем по телефону Игорь, - Ложный вызов. Попробуйте поставить снова. Берет? Ну, в порядке. Через две минуты выходим.


                На   следующий   день,       утром,    у   Петра   Иваныча  опять    сломался автомобиль.   Озлобленный    на весь  свет,   он    поехал   на    метро с двумя пересадками.
                На  переходе  со  станции  «Пушкинская»  на  станцию   «Тверская»  вдруг слышит:
                - Гражданин! Ваши документики, пожалуйста. Можно полюбопытствовать?
                Великий так и обмер, когда понял, что обращаются именно к нему.
                Подошёл сержант  из  охраны  метрополитена,  пристально  посмотрел прямо в глаза.
                - Старший сержант Кирюхин. Проверка документов.
                Сунув руку  в  нагрудный  карман, Великий обнаружил, что удостоверения-то как раз  и нет! Точно: он сменил пиджак, а документы-то переложить  забыл! В  том  числе, водительские    права   и    удостоверение.    Пётр   Иваныч   почувствовал   себя безвестным и беззащитным, как курица на шоссе.
                - Сейчас, сейчас... А в связи с чем проверка? - засуетился он, хлопая себя по карманам.
                -  Распоряжение главка. Введён план перехвата «Свист». Всех проверяем, кто подозрительный.
                -  Чем же  это я  вам так  не  понравился?  Есть много других...,- Пётр Иваныч кивнул на спешащих пассажиров.
                - Так, они же ушли, а вы здесь. Вам сказано: всех проверяем. Документики, гражданин.
                «Неспроста это. Кто же донёс? Иван? Гусев? Нет, этого быть не может...»
                - Я не захватил с собой документы, - признался он, наконец.
                - Ничего страшного, - успокоил его сержант, - Пройдёмте к нам и выясним, кто вы и откуда.
                - Но, вы меня не имеете права задерживать без документов...
                - А  вот,  и  неправда!  Имеем!  Ещё как имеем-то! - весело подхватил сержант и мгновенно защёлкнул наручник  на запястье Петра Иваныча.
                - Вы не имеете права! - заныл в тоске  Великий, - Я  начальник   следственного отдела... Я буду жаловаться. Я этого так не оставлю!
                - Вот  и   прекрасно, -   отвечал   пристёгнутый     наручниками     сержант,  продираясь  вместе с ним   сквозь  толпу, -   Задержим   до   выяснения   личности.  Посмотрим,  какой вы начальник!
                Сержант  притащил   Петра   Иваныча    в   свою   вонючую    комнатёнку,  усадил  на  лавку   и   приготовился   открывать    наручники.   
                В  это  время  в  дверь как-то корректно постучали,  и  (о, ужас!) сержант стал медленно подниматься к потолку, увлекая за собой Петра Иваныча. Верхняя половина сержанта уж растворилась в потолке, а Великий,  казалось,  всё   висел  и  висел,    испытывая нестерпимую боль  в  правом  запястье. Ещё немного, он и сам начал бы растворяться  в  штукатурке.   
Стук   повторился  снова,  его угрожающее эхо чудилось громом.
                На этом месте под гулкие удары собственного сердца Пётр Иваныч проснулся. В затекшую руку вонзались  тысячи  иголок.   Кто-то   стучал   в   оконное   стекло.  Ворона! Вот мерзкое создание - кыш!
                Майор вскочил с постели, и, тряся животом, подбежал к окну. Ворона улетела. Надо ж такому присниться!..


                - Серёга, - обратился он  к Терещенке, добравшись до своего рабочего  стола, -  на   днях пришло интересное сообщение в дежурку.  Ты бы занялся, а?  Чует мое сердце,  что это  по  делу  Гаврилова. Посмотри. Номер восемьсот тридцать пять.
                Делу    Гаврилова  исполнилось  уже  семь  лет. Этот тухлый интеллигент был поэтом. Года два стажировался  в Америке,  а,  когда  появился   снова,   его задержали в Шереметьево с наркотиками. Завели уголовное дело.  Гаврилов настаивал на том, что его подставили. Адвокат его выгородил - отпустили. Однако в скором времени он снова попался на наркотиках, на этот раз в городе. Гаврилова снова посадили. Средства массовой информации подняли невообразимый шум, говорили, мол, это элементарная подстава, и Гаврилова просто хотят изолировать  от  общества  за его оппозиционные стихи. Чепуха! Это Гаврилову просто  надо было таким способом прославиться  и сделать себе бесплатную рекламу. В итоге во время непродолжительных пребываний в следственном изоляторе  поэт нажил себе туберкулёз, и вскоре, сделавшись  кумиром публики, умер во цвете лет. Однако наркотики продолжали поступать:   их  находили то в багаже  гастролировавшей  рок группы,  то  в  бюстгальтере  известной певицы, то в портфеле крупного кинорежиссёра.  Все  они   как  один, ясное дело - с помощью  нанятых  за хорошие деньги адвокатов, открещивались от причастности к наркомафии, и прославлялись ещё больше,  молодежь - та просто визжала от восторга. Источник поставки наркоты так и не был найден. Вместе с тем это был один и тот же источник, что  определялось   по  почерку   и   географии   преступления.  Прицепить  дело  Минина    к    делу   Гаврилова   не    составляло   никакого  труда, и не вызывало никаких подозрений.
                - Вы знаете, кто живёт по этому адресу? - спросил через некоторое время Терещенко.
                - Кто?
                - Вице-президент телекомпании «Шок»,  Минин Олег Михайлович.
                - Правда? Вот  видишь, прибавляем к имеющемуся букету знаменитостей еще  и  телевизионщика. Точно:  это   по   делу   Гаврилова.   Ну,   проверь  пока. Только, чтоб не спугнуть...


                Олега снова повело, видимо тот  фуршет  в Зеркальном зале, когда он хватил лишку, стал роковым. С того самого вечера хрупкая планка трезвости, поддерживавшая его на плаву, опять  в нём надломилась.   Некоторое   время   он   ещё   держался, однако всё реже и реже мог отказать  себе  в  рюмке хорошего коньяка, или виски, всё чаще и  чаще появлялись поводы для тостов - то партнёры, то друзья. Он чувствовал,   что  нужно пить меньше, не глотать стаканами, больше оставлять в фужере, и т.п., но не  мог  удержаться   от соблазна   и   каждый  раз  вставал  из-за стола нетрезвым.   За  границей  было  проще - там никто не считал дно пустого  бокала  признаком   неуважения, поэтому содержание   себя    в  норме  было  делом   собственной   воли.  Вот он  и  воздерживался от спиртного почти пять лет, с тех пор,  как  в  период трезвого бума в Москве его чуть  не  повязали за   пьянство. Дав  себе  клятву  покончить   с   этим   злом,  он    так и уехал  из   России  в страну, где ограничивать себя в спиртном ему было проще.   Теперь же  всё    повторялось    снова:    поздние   возвращения домой,   нервная  супруга,   испуганные   дети,  домашние  стычки  по  пустякам, клятвенные     обещания    больше   ни-ни,    жгучее   недовольство   собой   и нежелание признать, что «зеленый змий» вновь окручивает его.
                С  болезнью  шефа  работы прибавилось,  и  поводов  для выпивки тоже. Бесконечные приёмы, презентации, совещания и переговоры приводили к тому, что почти  каждый вечер Олег являлся домой «подогретым», а то и изрядно поддавшим.
                В  тот    самый   день   он    пришёл    домой   после   приёма  в  ресторане Прага в два часа ночи. Хотелось принять  сто  грамм   на  сон  грядущий,  упасть  на  кровать  и  заснуть.  Жена   ещё   не   спала.    Дети были на даче с бабушкой. Ласковых   слов  он  от  Ольги, конечно,  не  ждал,  но  то,   что  она  его  встретила  разочарованным  «У-у-у!!»,  показалось оскорбительным. В нём гордость взыграла: жена вообще живёт лишь благодаря ему, ибо на  свои деньги менеджера по продажам какой-то там чайной фирмы,  куда она  устроилась, опять же,   благодаря  его хлопотам, она вообще бы не выжила, и не смогла бы прокормить детей!
                «Интересно, что она будет делать, если повернуться и уйти? – подумал он – А, вот надо так и сделать.  Пусть почувствует свою зависимость - может, полюбит больше!  К тому  же,  это прекрасная возможность избежать  очередного  скандала».
                Не говоря ни слова,  он  повернулся  и   ушёл.  Остановился  на площадке первого этажа, отыскал записную  книжку, стал её листать.  К кому идти?  Родителей беспокоить  не  хотелось –   только  повод   для   лишних    конфликтов. В записной книжке он  наткнулся  на телефон Кирюхина, вытащил из кармана мобильник  и набрал.
                - Ты дома? Я зайду. Можно? Напомни мне адрес.
                Дом Кирюхина находился всего  метрах  в  двухстах, а сколько же лет он не бывал у Андрея? Лет пять, точно. С тех  пор,  как   помогал другу въехать в квартиру. С тех пор и не был. «Забыл Андрея, гад, - корил он себя, вспоминая банкетный зал, - Не попрощался и  не позвонил,  когда вернулся из-за кордона.  Как ещё  можно  такого  любить,  доверять, и не скрывать радости при встрече!»
                В кромешной   тьме он   добрался   до   лифта: «Работает? Нет? Какой этаж? Двадцатый? Девятнадцатый?  Вот, чёрт!   Кто  это  додумался   отключить  электричество!»
                Подсвечивая себе малюсенькое  пространство  огнем  зажигалки, он отыскал   кнопку двадцатого этажа.  Вопреки ожиданиям,  лифт  взмыл вверх.
                «Только б не заплутать, - соображал Олег, - не упасть и не разбиться спьяну!»
                Когда же, наконец, двери отворились, хлынувший из передней яркий свет высветил обнаженную  фигуру Андрея.  Поднятый, видимо, прямо с постели, в одних трусах, он  показался  Олегу ослепительно юным, чувственным и свежим,   несмотря   на  свои тридцать семь лет.
                - Ты  бы  прикрылся...  в  таком  виде встречаешь, - пробормотал он полушутя.
                - Извини. Торопился тебе открыть, - Андрей протянул руку в шкаф и  достал оттуда халат, - Проходи, проходи. Гостем будешь. Тебе кофе?
                - Налей рюмочку.
                - Да, ты и так уж готов... какую тебе рюмочку… Ладно. Хочешь пить, так пей.
                Когда они уселись на  кухне  за  столом  и  приняли  по  стопке,   Олега опять поглотило чувство вины.
                - Ты извини, я давно не бывал у тебя, совсем я тебя забыл...
                Андрей  посмотрел   на   него  с таким  недоумением, будто Олег   должен  был обратиться с этим прощением не к нему, а к самому себе.
                - Брось ты, - сказал он, - Лучше расскажи мне про Америку.
                - Америка, Америка... Что там Америка! Слушай, а где Татьяна?
                - Видишь ли…  я развелся.
                - Правда?  Кто  б  мог  подумать...  Такая пара...  На вас смотреть было одно удовольствие...  Что так?
                - Да... характерами не сошлись, как говорится.
                - А с работой? Ты ведь у Полимерова?
                - Эх! У Полимерова. В Центре социологических исследований.
                - А-а... так, это вы рейтингами  потчуете... закормили народ. Полимеров-то… вот демократ, тоже мне... Как он?
                - Всё такой же, деятельный. Только активность его не в ту сторону направлена. Чую провалят  они  президента...   Всё  к  тому  идет.  Особенно старается наше телевидение. Компания «Шок» особенно...
                - Ну, не скажи...,- обиделся Олег, - Мы теперь концентрируем всю негативную информацию у себя. Почти все телепрограммы о катастрофах, бедствиях и происшествиях теперь у нас... Это позволяет другим  телекомпаниям сосредоточиться на позитиве.
                - Какой там позитив! Ведь жизнь-то идёт. В ней всё по-другому, а ваше вещание только подогревает в людях недовольство. Ты, брат, что-то поотстал там, за границей, от русского образа мыслей...
                Андрей так по-доброму  улыбнулся, что сердиться на него было не к месту. Что в нём  вызывает  такую  симпатию,  почти  страсть? Олег задавался этим  вопросом  ещё с тех пор, как узнал Кирюхина.  Но сегодня разительные в нём  перемены прямо-таки ослепляли   нетрезвый    взор бывшего журналиста: «Что?  Это   точные,   уверенные   движения    рук?  Непринуждённое   расположение   тела  в кресле? Отточенный профиль?  Обаятельная, немного насмешливая полуулыбка? Добрый взгляд серых глаз? - Нет!  Всё  это  было  и   раньше...»    Теперь   вся   прелесть   личности друга прямо-таки  излучала  поток внутренней гармонии, что невольно хотелось прильнуть к этому совершенству,  бесконечно любоваться и  дополнять им себя.
                - Может, ты и прав, - произнёс Олег примирительно, - Только какая разница, во имя  чего мы работаем?  Деньги платят, и хорошо. Мне  всё-таки   кажется,   что   мы   поступили   героически,    взяв   всю   телевизионную помойку  на  себя...    А   президента  -  пусть   провалят.   Был  один, станет другой, более-менее дремучий... Какая разница!
                - Нельзя же так всё в деньгах измерять.
                - Можно и нужно. Только так.
                - Но есть и неизмеримое в деньгах  - любовь, например. Чувство ответственности, например. Совестливость, например... благородство...
                - Ой, Андрюша! Какие могут быть нравственные категории в безнравствственное-то время? Вспомни себя: мало тебя обманывали и грабили?
                - Ну, и что? Это не значит, что я должен отвечать тем же!
                - Так, пропадешь, ведь…
                - Пусть пропаду, только подлецом не стану... В противном случае  мы все пропадём, захлебнёмся  в  собственных  нечистотах.  Более того, я глубоко убеждён, что мир спасет нравственность, а не такая вот… безнравственная нечистоплотность, по принуждению.
                - Какие-то слова  говоришь непонятные... Подумать можно, что принуждение не может быть нравственным...
                - Любое принуждение безнравственно, на мой взгляд.
                - Ну, как считаешь... Давай еще по одной..., - Олег чувствовал, что снова соскальзывает в пропасть.
                - Подожди. Давай лучше кофе, - пришёл ему на помощь Андрей.
                - Давай...  Вот ты всё о нравственности, а сам-то как считаешь - ты нравственный человек? Сам-то  ты  нравственный?
                Андрей как-то сразу замешкался и потупил взор.
                - Вот. Не можешь сказать. А я знаю,   почему   не   можешь. Потому что нравственность -  это понятие  неконкретное.  Во все  времена,   у  всех  народов критерии нравственности были разными. Древние греки почитали красоту человеческого тела, и это считалось нравственным, а средневековая церковь объявила это богохульством...  Где тут критерий  нравственности?  В индуистских  храмах до сих пор сохранились картинки, по нашим понятиям,  порнографические...
                -   Всё может считаться нравственным, кроме насилия и убийства...
                - Да? А древние инки, или ацтеки делали человеческие жертвоприношения. Как, по-твоему: нравственно   вырывать  сердце   из   груди   молодого   юноши?  Человека ведут на убой, кровь хлещет, а люди радуются?
                - Это делалось во имя жизни.
                - Знаешь   что...  национал-социалисты тоже имели    благие    намерения,   загубили миллионы людей  в  концлагерях,  и всё во имя высоких целей, во имя супер-нации   и  продолжения  жизни. А  большевики у нас в России? Их цель - коммунизм - оправдывала любые средства. Это всё тоже –  нравственно?
                - Человечество  не   может   идти  к  своему   совершенству, не совершая ошибок.
                - Ха-ха! Мне кажется, что мы деградируем, а не совершенствуемся.
                - Так  только кажется, ведь...
                - Ладно, давай дрызнем напоследок, и пойдем спать, а то...
                - Кстати.  Не   хочешь  подивиться? -   перебил   его    Андрей   и  исчез на балконе.
                Олег  не   успел  и  рюмашечки   махнуть,  как  друг   появился с зонтиком в руке. 
                - Смотри!
                Он  вмиг  раскрыл  зонт  и  взмыл  к  потолку.  Затем  пролетел  по  периметру  комнаты, сметая полами своего халата предметы на столе.  Мелькнула мысль, что этого не может быть! Между тем, то была реальность - Андрей летал под  потолком  с очевидной  лёгкостью  птицы, и при этом  вполне зримо сверкал своими пятками прямо над  головой Олега. От удивления он вмиг протрезвел…
                - Как это у тебя получается?
                - Сам не знаю, - Андрей спрыгнул на пол, сложив зонт и запахнул халат, -   Хочешь попробовать?
                - Давай.
                Олег закатал рукава и недоверчиво взял в руки зонт. Едва он открыл купол, как неведомая сила потянула за руку, к потолку. Схватившись за зонт обеими руками, он подтянул ноги к животу. Свои пятьдесят пять килограмм показались чужими и очень увесистыми, чудилось,  будь потяжелее, он ни за что бы не взлетел!
                - Ну, это надо еще потренироваться, - сказал Андрей  снизу, -   Потяни  за пружину - спустишься.
                Олег пополз  по  ручке  зонта как  по  канату,  чтобы схватить пружину, и действительно, сила, тянувшая его вверх,  ослабла,  и  он  вместе с зонтом свалился на пол.
                - Тише! Соседи проснутся,  так  громыхаешь! Не ушибся? - Андрей помог ему встать, - Что, так уж тяжело?
                - Можно подумать, тебе легко...
                - Ну, как?
                - Удивительно! Как это тебе удалось?
                - Э-э, брат, тут дело вовсе не в зонтике, а в том, чем пропитана ткань. Я тут купил стиральный порошок и окунул в него грязный зонт - решил пятна отчистить.  Ну,  вот  и  вышло  - сам видишь. Обнаружил это случайно, на митинге.  Меня  чуть  не  унесло  на  глазах присутствовавших. В милицию даже попал... за нарушение порядка...
                Олег представил себе всю эту ситуацию, и ему стало смешно:
                - Ты, небось,  от милиции  улетел... вот шуму-то было!
                - Не-е... майор был так растерян, что отпустил.
                - Ещё бы!
                - Самое главное -  я пробовал - что достаточно пары крупиц  стирального порошка из этой коробки...  чтобы  пропитать  любую  ткань, и она  полетит! Я пробовал с носовыми платками, вот смотри, - Андрей открыл шкаф и  показал на полке стопочку чистых носовых платков, которые не лежали, как обычно, а будто прилипли к верхней кромке полки.  Он  вытащил снизу один платок, который мгновенно прилип к потолку, -  Вот видишь! 
                - Удивительно!
                - Интересно,    сколько  бы  я  ни  покупал  стиральных порошков этой марки, и ни пробовал бы делать подобные опыты - результат никакой.
                - То есть?
                - А то, что только эта пачка порошка - как бы единственная в своем роде.
                Олег так и отвалился  в  кресле,  мысли цепочкой побежали друг за дружкой, вытесняя остатки паров алкоголя.
                - И что же, ты можешь летать теперь на  своем зонтике? Ха-ха! Автомобиль что, забросил?
                - Нет, почему... Я сделал некоторое  приспособление, вылетаю по утрам, когда все спят, потом сажусь в машину и еду на работу.
                - Ха-ха!
                - Пойдем. Покажу.
                Андрей отвел его в лоджию и показал "Светлячок".
                - Это ты сам смастерил? Молодец!
                - Завтра утром тебе продемонстрирую. Хочешь?
                - Ты хоть представляешь себе последствия этого... этого... открытия?
                - Вполне. Но никто ещё не знает, кроме тебя.
                - А знаешь ли ты,   что   если   это  дело по-умному закрутить, то мир перевернётся?  Где у тебя пачка с  порошком?  Есть  гарантия, что она не пропадёт? Ты точно знаешь, что она единственная в своем роде,   как  сам  говоришь?
                - Слушай, Олег, ты сам-то можешь ответить на все эти вопросы?  Я  хочу спать. Говорят, что утро вечера мудренее. Встаем в четыре часа - прокатимся.
                Засыпая   на  широкой  постели,   Олег  слышал,  как Андрей по телефону объяснял  его  жене,  кто он такой,  и почему Олег оказался у него дома, просил, чтобы не волновалась. Вот человек...
                Он проснулся  в    предрассветной  мгле  от  близкого,  трепетного дыхания.  Андрей лежал рядом,  дышал ему  в  ухо  табачными   парами  и  чем-то ещё приятным, вызывающим   распутные   мысли; русые волосы его разметались по подушке как соломинки на снегу, тонкая кисть  руки простёрлась к  плечу  Олега,   и весь он, прикрытый одеялом,   казался  безоблачно  спокойным  и  счастливым,   и  даже  рыжий  кот,  мирно прикорнувший у него в ногах,  наверно,  по-своему это  чувствовал.
Олег   растолкал друга:
                - Андрюша, четвертый час, пора вставать.
                - Сейчас, сейчас, -  пробормотал  тот  в  полусне    и  откинулся  на  спину, сбросив с себя одеяло.  Нестерпимо - как в давно забытые   времена,   как в прошлой жизни -  захотелось  дотронуться   до  этой прекрасной, недосягаемой плоти. Но Олег этого  не сделал, так как не делал этого никогда. 
                Он быстро вскочил с постели, спешно натянул брюки и вышел покурить на балкон. Сдержался. Нет, он не смог бы,  никогда бы не посмел.  В противном случае - чувствовал бы себя мерзавцем...
                «Так. Что с этим? – думал он, глядя на летающую конструкцию,  - Как  же  он  её  назвал... «Светлячок»... Неужто всё  правда? Бред какой-то…»
                - Андрюшка! Вставай же ты, друг любезный!

                Аппарат  так  бесшумно и  быстро   вознёсся  над  домом,   что  захватило дыхание, и отяжелели ноги.   Олег   очень   волновался, примостившись за «креслом  пилота»,  на   котором   рулил   Андрей,   и крепко  хватался  за поручни. Нет, это было не во сне,  на самом деле:  крыши домов, пустынные улицы, трамвайные пути, зеленые насаждения, - всё как на ладони, всё как на воздушном шаре,  на  котором он  недавно поднимался с детьми в парке культуры и отдыха. Только прогулка на  привязанном  к  земле  шаре  не  давала  ощущение  свободы  и  глубины   преодолеваемого  пространства, а   тут  страх постепенно  сменился  восторгом,  захотелось  кричать  и  петь  песни, появилась уверенность,  что  всё  действительно  будет  хорошо,  потому  что   этот полёт,  к счастью,  сущая  правда, а никакая не выдумка; и, если это так, то в мире нет ничего  невозможного  и  неразрешимого, - наоборот,  все   станут   счастливы   и довольны!
                - Ну, как? - удовлетворённо  спросил  Андрей,   когда  через  полчаса  они возвратились на лоджию.
                Олег только вдохнул полную грудь:
                - Нет слов!
                - По стаканчику? Поправиться хочешь?
                - Бр-р-р! Мерзость! - Олег  и  думать  забыл  о «зеленом змие», так освежающе подействовали на него последние события, - Давай лучше кофе.
                - Ну, тогда иди в душ, а я приготовлю подкрепиться...
                «Так. Что  всё  это  значит?   Что  теперь делать?  Что надо предпринять в первую  очередь? -   думал Олег,   намыливая   себе  голову, -    Во-первых,   надо соблюсти тайну, иначе невозможно гарантировать  собственную  безопасность и безопасность Андрея.  Во-вторых,  без подключения каких-либо специалистов и предпринимателей  тут  не  обойтись.  Причём,  желательно  привлекать тех, кто живёт подальше от России,  и  только  потом,   когда   технология  изготовления новых летательных аппаратов будет выработана, и новая компания заработает в полную силу, объявиться на Родине. Американцев не привлечешь, они под стать «новым русским» - всё себе присвоят, да ещё обвинят потом в воровстве. Интересно, а что  сейчас  делает  этот  японский   приятель Андрея - Тёко? Может, его привлечь? Японцы,  кажется,  более  подходят  для этого дела: точны, спокойны и рассудительны... Ладно, посмотрим. Самое главное - соблюсти секретность, а значит и безопасность.  Хорошо,  если  ещё  никто не   знает.   Наверняка,  ведь,   кто-то видел уже..»
                - Я не хочу с этим связываться, Алик, - сказал Андрей, когда он за завтраком начал  делиться  своими   мыслями, -    Знаешь,   просто   так,   покататься - с удовольствием, но это...
                - Ты думаешь, так и не узнает никто, если ты будешь «кататься»?
                - Уже  узнали.  Я  тут  читал  в  одной газете, - он покопался у себя в портфеле и  достал газету, - Вот, читай...
                - Вот видишь! Если мы не сообразим быстро, что делать, то за нас кто-то уж точно сообразит.  Где  гарантия,  что эта Завальная не сфотографировала нас сегодня утром?
                - Ну, сфотографировала. Всё равно никто не поверит, скажут - фотомонтаж.
                - Потом ещё кто-нибудь засечёт. Всё равно выяснится. Нам не надо бросать это  на  самотёк.   Покажи, где у тебя хранится эта заветная коробочка с порошком?
                Андрей пошел в ванну и достал из шкафа коробку.
Обыкновенная вскрытая пачка, по цвету и запаху порошок такой же, как и любой другой.
                - Засунь подальше и не рассказывай больше никому. Что касается сообщений разных там пенсионерок в прессе,  то мы сделаем опровержение по телевидению, без проблем... А где сейчас этот твой друг, Тёко?
                - Так, позванивает иногда. Иногда и бывает.
                - А что, если мы продемонстрируем это всё японцам? Мне кажется, они больше всех должны быть заинтересованы во внедрении новых технологий...
                - Может быть.  А  как  ты  представляешь  себе внедрение? На всех-то моего порошка не хватит...
                - К тому времени, когда ученые откроют этот феномен, мы с тобой будем вполне обеспеченными, и даже богатыми.
                - Разве ты сейчас  не  обеспечен?   У  тебя   всё    есть:   семья,   дом, дача, машина. Что ещё надо?
                - Надо, чтобы всё это содержать, и приумножать хорошо бы. Спасать мир от истощения     топливных     ресурсов,     загрязнения      атмосферы,        дорогостоящего производства,  всевластия  монополий.   Наконец,   дать   людям  просто порадоваться этим миром. Что ещё? Не то, так и сгинешь безвестно в четырех стенах.
                - Ладно. Убедил. С Тёко   я переговорю, как приедет.
                Напоследок Андрей всучил ему свой старый фиолетовый зонт:
                - Бери. Всего два таких чуда на свете - у тебя и у меня.