Никто Часть III

                Н И К Т О
                (роман)


Часть  III
_________


Глава XXIII      С днём рождения Вас,  Марина Петровна!
_________________________________________________

                Это был уже шестьдесят третий день рождения, и Марина Петровна Завальная отмечала его в благостном настроении. Она чувствовала глубокую удовлетворённость собой, и своей деятельностью на посту члена Правления регионального отделения Новой демократической партии. Позади была большая  выборная кампания, бесконечная череда встреч с избирателями, акции и манифестации с группами поддержки и  пикетирования;  впереди – ожидание  успеха и надежды на лучшее. Сегодня у Марины Петровны день рождения, а послезавтра будут выборы, и в победе своего кумира, Ершова Михаила Николаевича, она даже не сомневалась. И вот, по такому случаю, она напекла пирогов и пригласила вечером  соседку, Софью  Александровну, чайку попить и о жизни пенсионерской поболтать.
                - Соня, Соня! – говорила она, умиляясь, - Какие счастливые мы с тобой люди, в какое интересное время мы  живём!
                - Да ничего хорошего,  - отвечала ей  скептически настроенная соседка, - Клавдию Никифоровну из пятнадцатого дома знаешь? Она ещё в Совете ветеранов-то в том году командовала…
                - Брюнетка такая, жгучая?
                - Что ты! Она крашеная. Блондинка. С сестрой и мужем живёт. Всё в такой плащёвке зелёной ходит, - Софья Александровна недовольно сверкнула поверх очков жёлтыми белками своих восточных чёрных глаз.
                - Ну, не суть… И, что?
                - Так ограбили её тут на днях!
                - Как ограбили?! – Марине Петровне на общем светлом фоне собственного настроения это событие показалось невероятным.
                - А так, обыкновенно. Шла она  через пустырь, что за улицей-то, по дорожке… вот, и значит, какой-то парень хвать у ней сумку, повалил на землю, и был таков, поганец! Вот так, дорогая ты моя, среди белого дня.  А, ты говоришь интересное время. Какое там интересное - на улицу хоть не выходи!
                - И не нашли?! – изумилась Марина Петровна.
                - Какой там! Слушай дальше. Она вся покалечилась, когда упала-то. Руку вывихнула, ногу подвернула... словом, едва домой  доковыляла. Сосед на машине повёз до травмопункта, хорошо дома оказался. В тот же день являются к ней следователи: мол, парня… ну того грабителя… поймали. Мол, давай показания. В общем,  мурыжили её в отделении милиции до ночи. И, если б это всё! Так, представляешь: три раза к ней, больной, приезжал следователь и отвозил в милицию заполнять бумаги. А в день, когда должно быть опознание – представляешь –  грабителя-то раз и отпустили!
                - Ты подумай, а! –  всплеснула руками Марина Петровна.
                - Да, и оказалось, что вина как будто бы ещё не доказана, что содержание за решёткой ущемляет права личности…
                Марина Петровна, знавшая, кажется, наизусть программу своего любимого кандидата, где много говорилось о правах человека, впервые  вдруг призадумалась о том, что преступник – тоже личность, и что у него тоже могут быть права. Как быть в таком случае, она не знала.
                - Говорю: демократия твоя ни к чему хорошему не приведёт, - напористо продолжала тем временем Софья Александровна, - Тут жёсткая рука нужна. Виданное ли  дело преступника из-за решётки выпускать! Когда такое было?  Тут же скрутили бы – и на Колыму, в Магадан,  или  куда там…
                - Ничего, Соня, недолго осталось терпеть такое. Новая власть  всё на место поставит, всех выведет на чистую воду, - заговорила Марина Петровна, привычно переложив решение  возникших было в собственной голове проблем на новую  власть.
                - Ой, хоть я и состою в нашем Совете, но сомневаюсь я, что что-то путное из этого выйдет! – Софья Александровна потянулась за очередным пирожком, - Не верю я, Марина, уж ни во что, ни в восстановление союзного государства, ни в наведение порядка, ни в то, что нам пенсию, наконец, нормальную будут платить. Все эти американцы, скажу тебе, да евреи остановятся, пока окончательно всё  не развалят.
                Марина Петровна критически осмотрела библейскую внешность своей соседки. «Уж, кто бы говорил!» - подумала она про себя, и сказала вслух:
                - Мы им не дадим всё развалить.
                Софья с набитым ртом стала противно прихлёбывать из чашки.
                - Дорогая моя, ты живёшь во сне. Очнись!  Погляди вокруг себя-то. Кругом одни чёрные, из-за них и вся беда. Чёрные, евреи, да голубые!
                - Кто, кто?! – заулыбалась Завальная, одновременно удивляясь отношению этой старой карги  к  половым извращениям.
                - Как? Ты не знаешь? Это когда мужик с мужиком…
                - Или баба с бабой…
                - То розовые, не голубые.
                Марине Петровне никогда не было интересно кто с кем, тем более  не приходило в голову винить в чём-либо извращенцев.  Когда она работала в НИИ технологом,  в отделе были  две девушки, часто  мило  ворковавшие в укромном углу, и однажды она даже заметила,  как они целовались;  но, занятая работой и собственными семейными проблемами, она не придавала этому  никакого значения. А уж евреев и представителей других национальностей на предприятии полно было; и они себе работали, и работали – как все, и бездельничали как все, и никому в голову не приходило заметить кого-то в коллективе нерусского происхождения, чем-либо отличающегося от других.  Между тем, сказанное соседкой неожиданно натолкнуло её на мысль: может в этом-то и есть как раз сермяжная правда! Большевистское меньшинство ведь было же виновато в установлении советских порядков, и теперь вот тоже  есть виновные – малые народы, разные там меньшинства, всегда стремившиеся заявить и заявившие, наконец, о себе, да так, что всё и развалилось – и государство, и нравственность! И, если власть призовёт всех к ответу, наведёт везде порядок, то всё само собой встанет на место.
                - Что-то, мать моя, ты больно речиста стала, - с иронией обратилась она к Софье Александровне, подтрунивая,   - Ни чёрные тебе, ни розовые, да ни голубые! А сама-то, каким цветом цветёшь? Уж не красным ли?
                Софья даже поперхнулась.
                - Что ты! Что ты! – замахала она руками испуганно, - Я что… я ничего… просто помогаю из солидарности.  Я всем помогаю – характер такой.
                - Испугалась! Ты подумай, а? Вот, милая моя! Вот! Теперь красные, коммунисты, оказались не у дел, а ты, дорогая моя, просто боишься теперь засветиться  среди тех, кто  не в почёте!
                -  В отличие от тебя я никогда не состояла в КПСС,  - с достоинством преподнесла  Софья Александровна.
                - Это я-то, я-то была членом партии?! Что ты, мать моя родная! – вырвалось из Марины Петровны, и ей вдруг открылись лабиринты собственного сознания: с чего это ей, отказавшейся однажды от вступления в компартию из-за конфликта с секретарём парторганизации, с чего это ей вдруг так бурно возразить Софье? В конце концов, это же не допрос с пристрастием, а просто домашняя беседа.   Она поймала себя  на мысли, что, по крайней мере,  пятьдесят лет сознательной жизни, не состоя в коммунистах, она всегда разделяла «линию партии», а  «чувство коллективизма» прочно вошло  в образ её собственного мышления, с которым она  прожила всю жизнь в «блоке коммунистов и беспартийных», то есть, как все. 
                - Я-то как раз  не была членом партии, - возразила она более спокойно, но  язвительно, - однако всегда  прислушивалась к её мудрым решениям.
                - Как и теперь.
                - Да. Как и теперь. А ты думаешь, что правильнее не прислушиваться  к мнению большинства?
                - Это было не мнение большинства, а мнение, навязанное людям меньшинством, кучкой партийных руководителей.
                - Ой, ой, ой! Слушай, Софья, ты всё время ищешь виновных. Все у тебя виноваты, кроме самой себя.  Никто никакого мнения не навязывал, были правила и дисциплина. В конце концов, любое общество  должно кем-то управляться, так ведь?
                - Да, но не жидами и педерастами!
                - Кого ты имеешь в виду?
                - Да, этот… как его… Безлицкий, например, он русский, что ли? А Копейский, тоже банкир, он что?..
                - Этот уж точно голубой! – рассмеялась Марина Петровна, хлопнув в ладоши, - Ты-то откуда знаешь?
                - Знаю, - сказала Софья Александровна, как отрезала, - Мир слухами полнится… оттуда и знаю!
                Марина Петровна глянула в окно, где в лучах уходящего солнца виднелась крыша  соседнего дома. Ей стал наскучивать этот бесполезный, ни в чём не убеждающий разговор, да и сама Софья, проявляющая нетерпимость ко всем, походя, с набитым домашними пирогами ртом.  Она по привычке взяла пульт и включила телевизор:
                - … Я  оставляю свой пост Президента, и принял решение не баллотироваться на новый срок. Это было трудное, но необходимое решение. События последних лет убеждают нас в том, что нами был сделан верный выбор.Денонсирование союзного договора было  вынужденной мерой, единственно возможной для укрепления рушащихся на глазах политических и экономических связей союзных республик.   Крах коммунистической системы,  переход к многопартийности, введение демократических свобод, рыночных отношений  являются несомненным достижением уходящего десятилетия. Общество стало более открыто, рухнул «железный занавес», страна влилась в международную систему экономической интеграции…
                - Что б ты сдох! Всё  развалил, и теперь в отставку подаёт! К ответу тебя призвать надо, а не в отставку! – зло комментировала между  тем слова Президента Софья, в то время как Марина Петровна с открытым ртом  внимала телеэкрану.
                - Да-а! – вымолвила она, наконец, - Какой ход, а? Неожиданно, правда? Впрочем,    пять-десять процентов  его сторонников ничего не решают…
                - Гарантирую тебе, дорогая Марина, что каждый из этих десяти пойдёт и проголосует против твоего кумира. Но, их не десять, а гораздо больше, поверь мне.
                - Как же, опросы общественного мнения показывают…
                -  Ой! Марина, о чём ты! Я тут совсем о других цифрах слышала.
                -  И пусть. Всё равно Ершову победа обеспечена!
                Вдруг зазвенел телефон, и Завальной пришлось оторваться от  телевизионного экрана.
                - Марина Петровна, это из района, - послышалось в трубке, - Срочно, через полчаса созывается совет. Вы можете подойти?
                - Прямо сейчас? А что случилось? – заволновалась общественница, - Это так необходимо?
                - Включите телевизор, и узнаете, что случилось.  А где же соседка ваша, Милова Софья Александровна, не знаете?
                - Мирова… - растерялась Марина Петовна, - Она у меня.
                - А мы-то ищем…  Приходите обе, очень нужно.
                Пришлось идти.
 
                В свежевыкрашенном в синюю краску небольшом полуподвале, куда с месяц назад, после объявления партии вне закона, переехал местный Совет НДП, собрались почти все активисты. Сопредседатель, Валентин Николаевич Яснов, одетый по такому случаю в выходной костюм,  уже сидел  за столом  лицом к импровизированному «залу», где на разнообразных  стульях, скамейках и табуретках за поломанными школьными партами разместилось человек двадцать.  Он  правил  на листе бумаги какой-то текст, поминутно покусывая карандаш, почёсывая им похожую на  шар, свою круглую  коротко стриженую голову.  Тамара Рачиковна, секретарь Совета, стояла подле него в несусветном коричневом платье, как классная дама,  считала всех по головам, и, поправляя спадавшие на нос очки, отмечала всех присутствовавших у себя  в списке. Все члены Совета обменивались мнениями и взволнованно  гудели.  Марине Петровне с подругой Софьей достались неудобные места, за старыми школьными партами, на лавке возле самой стены.
                - Дорогие друзья! – обратился, наконец, к собравшимся Валентин Николаевич, - Нам нужно принять срочные меры  для того, чтобы не потерять голоса избирателей. Сегодня у нас… почти полный кворум… двадцать два человека. Я предлагаю разделиться  так… по сто бюллетеней, - он периодически замолкал, перешёптываясь с Тамарой Рачиковной, затем, вновь глядя поверх членов Совета своим просветлённым взором, повторял,  - по сто бюллетеней, затем ещё по сто….     и мы как раз охватим  требуемое количество голосов…
                - Ишь, что творится, - прошептала сквозь зубы Софья.
                - А что? – не поняла поначалу Марина Петровна.
                - А, ничего. Разуй глаза-то!
                Поднялся сутулый со шкиперской бородкой  Юрий Юрьич из двухсотой квартиры, заговорил:
                - Поскольку эта работа в позднее время, предлагаю принять решение о выплате членам Совета компенсации из общественных средств.
                Теперь уж и Марина Петровна про себя выругалась: этот Юрь Юрич был ей известен ещё при советах своим подляцким  характером – всех обделит, никогда себя не забудет.  Скольких же он задвинул в очереди на улучшение жилищных условий! В результате сам – в трёх комнатах с женой на двоих. Квартиру получил, распевая дифирамбы начальству  на партийных собраниях; боролся, вроде бы,  всегда за справедливость,  а когда  к власти пришли демократы, так, наоборот, партийных стал хаять публично.  И вдруг розовые очки слетели, и Марина Петровна поняла, что сейчас, здесь, в этом подвале, они станут в большом количестве подделывать бюллетени для тайного голосования!
              - Такое решение,  Юрий Юрьевич,  о выплате компенсации, - отвечал тем  временем сопредседатель оппоненту,  мы примем уже после выборов, и то, в случае нашей победы.
               - Какие в этом могут быть сомнения, Валентин Николаевич…, -
потупился член Совета, присаживаясь на своё место.
               - Как знать, как знать, Юрь Юрич…
              Марина Петровна почувствовала опасность. Страх перед неведомой, не победившей ещё властью, и властью действующей непроизвольно охватил её активную натуру – придут, ведь, арестуют и отправят в кутузку за мошенничество!
              «Это незаконно!» - хотела встать и крикнуть она, но не крикнула, а будто приросла к  лавке, внимая происходящему. Тут ещё Софья зашептала на ухо,  страх подогревая:
              - Загудим мы с тобой под фанфары, дорогая моя, с этой нашей демократией…
              Не успели оглянуться, как перед носом у каждой оказалась целая пачка проштампованных избирательной комиссией бюллетеней. Сверху – листочек с текстом: «обязуюсь не разглашать сведения….»
              - Это что? – громко спросила сидевшая впереди Екатерина Никифоровна из семьдесят седьмого дома, всматриваясь в сунутый ей Тамарой Рачиковной листок, - Я не буду  это подписывать. Это… не надо это…
              - У всех есть авторучки? – заговорил с высоты собственного роста Валентин Николаевич, глядя на присутствующих своим неизменно просветлённым взором, - Я надеюсь, вам понятно, что ставить галочки надо напротив фамилии нашего кандидата – Ершова… Михаил Николаевича…
              - Возьмите листок обратно, Тамара. Я не буду  это подписывать, - во всеуслышание повторяла тем временем  Екатерина Никифоровна, энергично возвращая секретарю Совета в руки  листок с нелепым обязательством. В притихшем вдруг кворуме Совета назревал скандал.
              - Тамара, что это у вас? – недовольно спросил  Валентин Николаевич, остановившись на полуслове, - Нельзя ли это сделать потом?
              Не выдержав, Марина Петровна вскочила со своей лавки, не обращая внимания, как Софья дёргает её за юбку, призывая таким образом опомниться.
              - Уважаемые члены Совета! Я поддерживаю Екатерину Никифоровну. Мне кажется, что нам не стоит никак документировать нашу сегодняшнюю встречу, в частности, личными подписями  под какими-либо обязательствами, - сказала она, волнуясь, - Это нам же во вред и обернётся. Просто сделаем, раз надо, и разойдёмся.
              Пожилой демократ, седой, некогда тайный возмутитель спокойствия КПСС, Николай Павлович Жуковский прямо со своего места  посреди арендованного в жилищной конторе полуподвала,  возразил ей:
              - Позвольте узнать, чего вы боитесь, Марина Петровна? Я считаю, что мы тут взрослые люди, и нам не надо ничего бояться, хоть мы теперь и нелегальны, вроде бы. Однако население нас поддерживает.  Успокойтесь, никто вас не арестует. У властей теперь власти-то нету, даже милиция за Ершова голосует. Поэтому я считаю, что нам в это подходящее время надо проявить волю и решимость, как  большевикам  в семнадцатом, и подписать общий протокол.
              - Опомнитесь! В семнадцатом!  Что вы говорите, Николай Павлович! – обернувшись к нему, воскликнула Екатерина Никифоровна,  – Есть закон о выборах, любое нарушение которого карается в уголовном порядке!
              - Я ничего не боюсь, и говорю об этом открыто,  - заявила Марина Петровна под стук собственного сердца,  - Если надо – сделаем, но подписываться за  уголовную ответственность я, например, не буду,  – она села на место, и даже пот прошиб от такой откровенности. Вместе с тем, ей стало комфортнее среди коллег по партии, - по крайней мере, в отличие от большинства молчавших в дудочку, она-то как раз  определилась в своей  позиции!
                В полной тишине председательствующий, Валентин Николаевич Яснов, открыл лежащую на столе папку и взял оттуда листок бумаги.
                - Уважаемые члены Совета, мне всё же придётся  зачитать вам конфиденциальное письмо из Центра, которое поступило буквально сегодня утром. Вот оно… «Дорогие активисты Новой Демократической партии!  Несколько дней отделяет нас от выборов Президента страны. Это будет ответственный экзамен, оценка всей нашей деятельности  за последние месяцы предвыборной гонки. Однако все наши усилия на достижение победы на нынешних выборах могут быть сведены на нет, если в этот, самый напряжённый период, мы успокоимся, проявим слабость и потеряем волю к намеченной цели. Наш основной соперник не дремлет. Запретив  накануне выборов деятельность НДП, он готовит новые провокации, такие же незаконные, как и предыдущие, направленные на срыв голосования.  В такой ситуации  Центральный Совет счёл необходимым довести до сведения всех активистов, что борьба за победу в эти решающие дни, до намеченной на воскресенье даты, принимает  ожесточённые формы.  Теперь мы вправе ответить на вызов властей  и также применить любые средства, любые методы в своей работе, в том числе и в агитационной.  Центральный Совет выражает уверенность, что в эти дни  каждый из вас приложит максимум усилий,  проявит максимум смелости и  решимости в борьбе за наше общее дело, за реализацию программы НДП…   за процветание нашей великой Родины!»
                В проникновенной тиши  раздался  голос Жуковского.
                - Вот видите! Буквально моими словами сказано: проявить волю и решимость!
                - Но, тут ничего не сказано о том, что мы должны подделывать бюллетени для тайного голосования, - продолжала бесстрастно настаивать Екатерина Никифоровна.
                - Да что вы говорите! В документах ЦК КПСС тоже многое не сказано. Вернее, сказано между строк. Но, поверьте мне,  беззаконие творилось именно  по отпечатанным  в газетах советским законам! – съязвил Жуковский.
                - Уважаемые, уважаемые…  мы не о том говорим, - встрял председательствующий Валентин Николаевич, и видно было, как его просветлённый взор  стал выражать некоторое беспокойство за судьбу данного заседания Совета, - По сути, у нас сегодня действительно очень ответственный день. Каждый из нас сейчас должен определиться, с кем он, сторонник ли он реформ, или так себе. Поймите, если мы проиграем выборы, то грош цена нашим усилиям, и нашей работе.  И, возможно, вашим мечтам, Екатерина Никифоровна, о разделе  лицевого счёта вашей квартиры… - взгляд сопредседателя  вновь обрёл  уверенность  и просветлённость.
                Марина Петровна подумала, что ему, будучи в должности начальника жилищной конторы, так говорить можно.
                - Мне кажется, что Марина Петровна Завальная правильно предлагает. Давайте не будем ставить никаких подписей, и не будем принимать никаких документов, - сказал Яснов, решив примирить членов Совета, - Надо сделать дело, а не плодить протоколов. Тамара, прошу вас,  заберите  и уничтожьте эти листки.
                Присутствующие облегчённо вздохнули и зашелестели бумагами. Тамара Рачиковна обошла всех и забрала обязательства.
                Довольная собой, Марина Петровна принялась за дело со свойственной ответственностью. Оказалось, что надо сделать не по сто, и не по двести бюллетеней, а гораздо больше.  Каждую сотню она  вновь просчитывала и складывала на край стола. Тамара и Яснов забирали готовые  пачки, затем штамповали их и складывали тут же в коробку.  Софья молча, рядышком, делала то же самое. А, что ей оставалось? В противном случае её могли бы уволить  из райсобеса, что на первом этаже семьдесят пятого дома, где она подрабатывала уборщицей.


             Освободившись позже всех,  к утру, уставшая до смерти  Марина Петровна поднялась к себе наверх.  Но, лифт довёз не до  её, двадцатого, а почему-то  до последнего, двадцать четвёртого этажа, и встал. 
                В четыре сорок восемь она вышла на открытый общий балкон, чтобы  спуститься в квартиру  пешком по лестнице. С этого балкона была видна крыша соседнего дома, над которой, как и над всем городом, уже брезжил рассвет.  В мерцающем, розовом  его свете покрытая  битумом крыша выглядела болезненно и нелепо, с какой-то белой посреди простынкой. Подумалось: "И кто только догадался бельё на крышах развешивать!" Прохладный утренний ветерок повеял, и Марина Петровна, кутаясь в пуховую кофту, поторопилась, было домой, но вдруг солнечный свет мгновенно залил кругом всё пространство, весь город, и дома,  и нишу балкона,  заставив её остановиться.
             Она не вполне поняла, что произошло, зажмурилась от потока света, силясь найти в нём что-то привычное глазу.  Оттуда, где на чёрной крыше уже не было видно простыни, прямо ей навстречу, под распахнутым треугольником из непорочно-белой парусины, в чистых утренних лучах солнца летел  похожий на пузырь,  прозрачный аппарат с  человеком внутри! Прямо возле балкона двадцатого этажа аппарат этот неожиданно взмыл вверх и сел на край кровли с лёгкостью обыкновенной садовой бабочки, только большой! Марина Петровна мысленно перекрестилась, хоть никогда и не верила в Бога. Ей вдруг подумалось почему-то, что  вот так неожиданно, светло и незаметно может приходить нечто новое, другая реальность, избавляя людей от забот земных, от страхов, неурядиц и обманов.  Почему так подумалось?.. 
                Но, непривычные ощущения от увиденного исчезли также незаметно, как и появились,  и через вход,  который в доме давно уже добивалась запереть на замок, да всё руки не доходили, она уже спешила  к  чердаку, собираясь удовлетворить своё давнишнее любопытство, и разоблачить, наконец, этот злосчастный «неопознанный летающий объект»!
          Выбравшись  на воздух, она увидела светловолосого молодого человека среднего роста в сером спортивном костюме, и курточке с капюшоном.  Он  ходил вокруг своего летательного аппарата и разговаривал по мобильному  телефону.
          - Да, всё нормально, Виктор Петрович! Я просто не хочу далеко залетать. Кажется,  поздно уже.  Так внезапно рассвело… Рискую быть кем-нибудь замеченным. А так, всё нормально, даже лучше, чем я думал. Да… крылья классно сложились,  и руля слушается…, вы же видели…
          - Молодой человек! Молодой человек! – ринулась Марина Петровна к парню -  Это что такое!! Немедленно покиньте крышу, не то я вызову милицию! – и, не находя в незнакомце мгновенного отклика на своё стремление навести порядок, распаляясь всё пуще, она бросила ему  уже  с угрозой:  -  Покинь крышу, мерзавец, блин… всех вас, крутых, передушила бы! - Но, когда тот посмотрел на Марину Петровну с оттенком  укоризны и смущения в своих исключительно ясных голубовато-серых глазах, она тут же пожалела о своей грубости.
          - Здравствуйте, с днём рождения вас! – произнёс молодой человек, делая шаг ей навстречу.
          Она даже опешила:
          - Откуда вы знаете про мой день рождения?
          - А вот, тут написано, - он указал на прикреплённый к кофте значок в виде стопы младенца с надписью «Happy birthday!», что давеча подарила ей дочь в придачу к огромному букету цветов.
          - А-а! Это… Так это… Да. Спасибо, - успокоилась она, убеждаясь в том, что парень не инопланетянин, и не провидец, - Но, всё равно, крышу я прошу вас покинуть. Здесь нельзя находиться, - добавила она твёрдо.
          - Почему это нельзя? – спросил парень, улыбаясь, - Мы же с вами тут находимся, а говорите нельзя…
          - Потому что я – член правления, а вы… неизвестно, кто вы такой.
          - Понятно, - вздохнул молодой человек, отводя взгляд, - Вы, значит, облечены властью, а я нет.
          - Да. Представьте себе, я облечена властью, а вы – нет, - с гордостью констатировала Марина Петровна данный факт, но, вспомнив о связанных с этим понятием сегодняшних ночных махинациях, в которых ей пришлось принять участие,  решила попридержать язык: а вдруг он что-то знает, догадывается? Может, он какой-нибудь тайный агент, или шпион?
          Тем временем парень стал хлопотать возле своего летательного аппарата, похожего на большой пузырь с колёсами, открыл люк, поправил сиденье  и парусину крыльев, сложенную сверху. Движения молодого человека были элегантны, а сам он – красив, строен и лёгок. И, она уже не испытывала к нему первоначальной злобы.
          Ощупывая трос, которым летательный аппарат прикреплялся к полу, он тут же  отреагировал, обернувшись:
          - А  вам никогда не приходило в голову, почему, увидев меня  впервые,  вы сразу подумали обо мне плохо, и с такой злостью ко мне обратились?   Почему это происходит не только с вами, а всегда?  Или почти всегда, при встрече с незнакомым человеком?
          Кому бы другому Марина Петровна ответила, мол, нечего зубы заговаривать – проваливай побыстрее, а этому вдруг – нет.  В его облике была какая-то магнетическая уверенность, простота и лёгкость в общении, - и вовсе ничего такого, что, по её мнению, свойственно всем «крутым», как, впрочем,  и «агентам»  и «шпионам», - ни наглости, ни самолюбования,  ни железного спокойствия, ни  показного ухарства.  В ответ она только произнесла:
          - Я никогда об этом не думала.
          - А я вот, представьте себе, думал! – подхватил парень, - И знаете, что надумал? Что всё зло-то  - от нас самих. И уж столько накопилось недоброго, что не знаю, как с таким грузом можно жить дальше. Вот вы в этом и сами сейчас убедились, представив меня в образе врага, а не друга.
          - Ну, знаете! Вы мне Америку не открыли! – запальчиво воскликнула Марина Петровна.
          - Так, что же вы собой-то как раз всё зло и преумножаете? –  раскинув руки, он удивлённо уставился на общественницу, - Если всё вам  хорошо известно, зачем же собой-то зло преумножать?.. – весь его вид выражал неподдельную растерянность.
          Решив, что нехорошо разговаривать, не зная имени, Марина Петровна спросила:
          - А  как вас зовут?
          - Я – Андрей.
          - А я – Марина Петровна,  и, поверьте мне, я больше вашего в жизни  видела. Знаю, что к чему.
                - Правда?! – удивился молодой человек искренно.
          - Андрей, я прошу вас освободить крышу, и не уйду отсюда, пока вы это не сделаете, - членораздельно повторила Марина Петровна.
                Парень посмотрел на неё как на маленькую девочку, и   сделалось смешно: действительно,  далась ей эта крыша, на которой она и сама-то впервые в жизни стоит!
          - Подумайте, о чём вы?… Крыша, да крыша… - уж говорил он, смеясь - Вы можете даже не уходить, раз берёте на себя такое бремя, Марина Петровна… Ваша воля, как свою жизнь строить… так, или по-другому как…
          - А, вам известно, что в связи с предстоящими  выборами  в городе приняты исключительные меры безопасности?
          - Конечно, Марина Петровна, мне это известно. Только крыша тут ни при чём… Я же не бомж, и живу в соседнем доме, а это не бомба, а летательный аппарат. Так что,  ваши беспокойства лишены оснований.
          Она не могла отвести взгляда от удивительно правильных черт лица молодого человека, его ясных глаз, и улыбки, и противостоять дольше казавшемуся совершенно логичным ходу его рассуждений.
          - А это у вас, что за система такая? – спросила Марина Петровна, подходя к летательному аппарату.
          - Вы что, на самом деле интересуетесь?
          - Да. Я в прошлом технолог, работала на «почтовом ящике», - рассеянно сообщила она, избегая вновь встретиться глазами со своим молодым собеседником.
          Аппарат был сделан из лёгкой, совершенно прозрачной  пластмассы, похожей на ту, из которой выдувают бутылки, только толще. По  периметру проделаны отверстия диаметром с мелкую монету.   Люк открывался на  петлях, запирался двумя изящными защёлками, швы окантованы прокладкой из белой резины. В салоне одно за другим смонтированы два кресла.  Пульт управления состоял из нескольких приборов и штурвала, соединённого понизу гибкой сцепкой с  механизмом раскрытия крыльев. Внутренности летательного аппарата легко просматривались со стороны, под стеклом корпуса, будто выставленные напоказ; вся эта казавшаяся нехитрой конструкция всем своим видом словно выражала готовность немедленно покинуть любое временное пристанище.
          - Прошу вас, садитесь, - Андрей открыл люк и галантно подал ей руку.
          - Ой, я боюсь! – вскрикнула Марина Петровна,  как бывало, в молодости, когда кто-нибудь из ухажёров  приглашал её в лодку поплавать, или в холодную воду окунуться.
          - Садитесь, садитесь! – настаивал молодой человек, - Это совсем не страшно, поверьте мне.
          И она решилась.







Глава XXIV    Организация производства в «постсоветском               
                пространстве»
___________________________________________________________

          Изобретатель паровоза, Джордж Стефенсон, тоже прославился не столько благодаря своему изобретению, сколько удачному  коммерческому проекту постройки первой железной дороги.  Внедряя своё детище, Стефенсон, вероятно, испытывал множество трудностей  и преодолел кучу преград прежде, чем мечта его воплотилась в жизнь.  Должно быть, и тогда, в начале девятнадцатого века, ему много довелось пережить! Также надо было искать средства, выбивать кредит, нанимать рабочих; и везде, с кем бы он ни общался, надо было убеждать и уговаривать, подавляя собственное неверие в успех, да и просто желание плюнуть на всё, и  ничего не предпринимать. Если б изобретатель  пошёл на поводу у своей лени, то проект бы не состоялся, а то и вовсе  осуществлён был бы кем-нибудь другим.
          Почему именно Стефенсон среди всех прочих известных в истории деятелей, и причём тут железная дорога было  неясно,  однако Олег то и дело  думал исключительно о нём, обивая пороги банков,  государственных и юридических служб, убеждая всех  поддержать начатое предприятие. Где-то он слышал или читал, что Стефенсон  слыл большим  оригиналом, умел  справляться с негативным общественным мнением, и  в угоду толпе однажды, чтобы подогреть интерес публики к развитию железных дорог, устроил даже паровозные  гонки и выиграл-таки  спор!  Тогда, в «доброй старой Англии», в период развития капиталистических отношений всякое новое дело также обрастало множеством ежедневных, сиюминутных проблем, таило массу опасностей.  У первостроителей  железных дорог наверняка были тайные и явные недоброжелатели, использующие общественное мнение в своих целях.  Но, тогда сознание  людей было поглощено другими предрассудками: считалось, например, что скорость свыше сорока километров в час вредна для здоровья, что люди не доверят свою жизнь бездушной технике, что паровоз может взорваться и т.д.  Однако  мысль о том, что «деньги могут делать деньги» автоматически, без каких-либо умственных и физических усилий, никому, видно, в голову не приходила, потому что люди в те времена привыкли зарабатывать, а не получать.  В «постсоветском пространстве» всё было по-другому.  Людям легко было внушить, что обогатиться можно со сказочной  быстротой и без особых усилий, ибо сознание каждого было подготовлено к наступлению «светлого будущего» всего через десяток-другой лет, и чувствовалось, что до желанного благоденствия – рукой лишь подать!  Увесистые планки орденов за мнимые заслуги руководителей партии и правительства вызывали одновременно  гнев  и зависть.  И, грызла обида за многократно недоданное и бессовестно   украденное,  свербело желание любыми средствами взять реванш,  вскарабкаться, наконец, на собственное счастье.  Некоторым, наиболее предприимчивым, повезло. Путём обмана и манипуляций с ценными бумагами они достигли богатства,  им казалось, что это «светлое будущее» наконец-то наступило, но только лишь  для них, самых что ни есть избранных. Амбициям этих немногих не было предела. Беззаконие, совершавшееся повсюду в советские времена, стало беззаконием во времена накопления капитала. Состоятельным людям казалось, что только деньги способны удержать власть,  и, в общем,  они были недалеки от истины. С деньгами они расставались очень неохотно, соответственно и кредитами не разбрасывались, если, конечно, расходы не сулили новую прибыль.  Между тем,  богатство нередко затмевало разум, притупляло чутьё на новую выгоду, к тому же, сказывалось традиционное мышление.
                Когда Олег впервые пришёл к Копейскому за кредитом, тот посмотрел на него так, будто сам был умалишённым. И месяца не прошло после инцидента в кабинете банкира, когда Мэгре-Великий вымогал с них деньги за видеокассету. Олег  сознавал, что явиться к Гавриле Иванычу теперь -  было  с его стороны высшей наглостью. Однако, чем наглее визит, тем он кажется более важным! Предусмотрительно подготовившись, Олег на этот раз сам решил удивить кредитора.Он взял, да и прилепился к потолку его кабинета при помощи своего автоматического зонта,  который  с Андреем они заранее пропитали в растворе.
         - Молодой человек, ещё одно приключение в очередной ваш визит, и я умру от сердечного приступа! – донёсся снизу голос Копейского.
         - Послушайте, Гавриил Иванович, неужто я вас и теперь не убедил?! – воскликнул Олег, спрыгнув на пол.
         Копейский встал со своего кресла, опустил руки в карманы.
         - Вы говорили мне, господин Минин, о производстве каких-то дельтапланов,  а показываете летающий зонт…, - он принялся,  как бы рассуждать вслух, - Ну, и что? Что это за комедия? И почему она может принести доход?
         - А, почему вы считаете, что  может принести доход финансирование предвыборной кампании? Конечно, это традиционно, но тоже рискованно. Однако совсем не ново. Уверяю вас: доход может принести только новое и нетрадиционное. 
               - В самом деле? – засомневался Копейский.
               - Конечно. Что вам стоит профинансировать опытную партию?
Я же не в долг у вас прошу, а кредит под гарантии…
       - Интересно, чем же это вы можете гарантировать мне кредит?
       У Олега даже челюсть онемела, что же это он сам такое говорит:
       - Да всем, чем угодно, Гавриил Иванович. Да, вот хоть и собственным имуществом тоже.
       В бородатой  голове Копейского, покоящейся  поверх  внушительного двубортного пиджака, видимо, окончательно осозналось,  что дело серьёзное, и, на фоне явно проваливавшейся кампании по выборам Президента, появляется шанс заработать на ещё неизведанном.
       - Но, вы же понимаете, Олег, что это чушь… явно какая-то чушь… - заговорил он, нервно потирая ладони, - Откуда у вас такая уверенность в успехе? На чём основывается? Всё может провалиться, и не начавшись даже… Вы можете себе представить город, наполненный этими вашими летательными  аппаратами? Я не могу… Я мало что понимаю в аэродинамике, но мне кажется, что, если даже и выпустите вы опытную партию…  реализуете, предположим… Это небезопасно – люди попросту начнут разбиваться, и вы прогорите на выплате компенсаций пострадавшим, завязните в судебных процессах…
       - Конечно,  есть определённая доля риска. Но, в каком новом  деле её нет? – продолжал напористо Олег, - Однако, сколько я ни летал на таком вот аппарате, я ни разу не разбился, не упал, не поломался, как видите. В конце концов, я и не пришёл бы к вам за деньгами, не будь так уверен в этом предприятии.
       - Вы? Летали? Под потолком? – удивился Копейский – Это совсем другое! Здесь нет этой… как её… турбулентности, нет ветра, нет оживленного движения…
       - Я вас умоляю, какая там турбулентность, Гаврила Иваныч! Ощущение такое, будто ты не летишь вовсе, а как бы несёшься в пространстве.
       Копейский вновь взглянул на него с идиотским выражением лица: уж не сумасшедший ли перед ним? Может, всё это грезится? И, всё же, как бы выдавил из себя:
       - Дайте попробовать.
       - Что?
       - Полетать попробовать дайте! - закончил он почти просительным тоном.
       «Наконец-то он что-то просёк,  – подумал Олег,  –  Надо ещё подналечь».
       - Видите ли, Гавриил Иванович, то, на чём я летал, существенным образом не отличается от того,  что вы видели сейчас. Аппарат сделан из фанеры кустарным способом. Мы можем сделать для вас, если закажете, по себестоимости. Это недорого для такого состоятельного человека, как вы. Поверьте: всего три с половиной тысячи долларов, и вы единственный станете обладателем этого уникального аппарата!
       - И в какую же цену вы собираетесь продавать своё чудо? – поинтересовался финансист.
       - Пять-шесть тысяч долларов, я думаю. Это меньше, чем стоимость хорошего автомобиля. И бензина не надо.
       - Как это не надо? – оживился Копейский, окончательно врубаясь в дело.
       - А так. Не надо. Я же не заправлял свой зонт бензином, понимаете ли…
       - А, как же я полечу? – по-детски удивился банкир.
         - Так и полетите, без топлива.  И все так полетят, уверяю вас!
       Копейский стал ходить взад-вперёд по кабинету, мотая головой, хмыкая, и повторяя всё время: «нет!», «не может быть!», «чушь какая-то!». Затем он вновь набросился на Олега:
       - Послушайте, как же вы всё это делаете?!
       - А зачем вам знать? Делаем, Гавриил Иванович. Знаем как, - произнёс Олег тоном мастерового.
       - Да, но я должен знать, по крайней мере, объём предполагаемого производства. Сколько штук будет в этой вашей опытной партии, и сколько вы будете выпускать в год?
       - Я принесу вам бизнес-план. Уверяю вас: наше производство будет неплохим капиталовложением.
       Наступило такое глубокомысленное молчание, что слышно стало, как идут часы на роскошном письменном приборе Копейского.
       - Ладно. Я вам дам в долг сорок тысяч на три месяца, - наконец  согласился банкир, - Пишите обязательство, что если не вернёте через три месяца, то… каждый последующий месяц будете должны ещё сто долларов.
       «Вот человек! – думал Олег, водя пером по бумаге, - За свою жизнь под дулом пистолета сто тысяч баксов выкладывает, как нечего делать, а за богатство в собственные руки грабительскую расписку просит!..»


       На деньги Копейского, которые Олег перевёл на карточку, внеся лишь требуемую небольшую  сумму на вновь открытый расчётный счёт «ФЛАЙ-21 ВЕК», чтоб не платить больших налогов, стали организовывать производство. В качестве арендной платы заместителю директора предприятия,  комсомольскому корешу Андрея,  Геннадию, было отдано наличными – в конвертике.
               За один только месяц предстояло выжать  из этих денег всё!  Андрей собрал, вроде бы, неплохую команду человек в двадцать работников своего бывшего предприятия, кто ещё оставался, маясь без дела возле  обречённых на конверсию производственных мощностей.  Здесь оказались, в основном, люди пенсионного и предпенсионного возраста, но и несколько молодых людей, ещё не адаптировавшихся в условиях безумного рынка.  Им было  объявлено, что создаётся участок для  изготовления опытной партии дельтапланов по совершенно новой технологии, с использованием  никогда ранее не применявшихся материалов, источник поставок которых и поныне засекречен. Коллектив, впрочем, получив хоть какую-то работу, был настроен решительно, и не проявлял повышенного любопытства.
       Начали с проектной документации. Проектировщиков  возглавил  конструктор Виктор Петрович Зимин  -  этот  настоящий русский интеллигент, из числа тех, кому важно, прежде всего, дело, а не деньги. На Зимине Олег рассчитывал как раз, и сэкономить, отодвинув на более поздний срок выплаты зарплаты, - авось не обидится!  В числе новых партнёров был ещё Трифонов Николай Николаевич, начальник производства, - тот совсем не верил в начатое предприятие,  общался с заказчиками с нескрываемой иронией и постоянной усмешкой на лице. Но, поскольку заказ обеспечивал занятость персонала, Трифонов относился к происходящему снисходительно.
       Андрей достал на одной  фабрике –  по знакомству - парусины. Вообще-то Олег знавал и раньше людей из парткома этого текстильного предприятия, поскольку  в советские времена они доставляли  красный ситчик для плакатов и растяжек к праздничному оформлению улиц,  различным массовым мероприятиям, демонстрациям и митингам.  Однако ему не хотелось  возобновлять с этими людьми отношений, чтобы не портить свою  репутацию человека известного, серьёзного  и неординарного.   Поэтому он с радостью доверил другу помимо производственных ещё и вопросы снабжения, тем более что по обоюдному согласию Андрей как раз и должен был этим заниматься.
                Вместе же надо было решить, где пропитывать парусину в растворе: делать это заранее, или  в конце производственного цикла, когда изделие уже будет готово к полёту. Парусина поставлялась в огромных рулонах  полтора метра длиной и больше полуметра в диаметре. Её нужно было складировать, а выделенного для этого помещения не хватало. Чтобы пропитать материал в растворе, необходима была большая ёмкость, вроде бассейна,  и сушилка. Рулоны требовалось разматывать, окунать в раствор, просушивать, затем сворачивать вновь, и только потом разрезать и сшивать по выкройке. Словом, требовалась целая производственная цепочка с дополнительным персоналом, начислением  заработной платы и прочими заморочками.
Когда завезли первую партию парусины из трех рулонов, за которые пришлось заплатить три тысячи  баксов наличными прямо на складе, ибо рулоны эти текстильщики, видимо, тут же списали в утиль, Андрей предложил доставить один из них к себе на квартиру для эксперимента. Еле дотащили, казалось, даже лифт не поднимет такую тяжесть.  Наконец, поместили рулон в ванну и залили водой, растворив щепотку волшебного порошка. Ткань пропиталась, а остатки воды слили.
                - Мне кажется, что ничего не произойдёт, - засомневался Олег, и вдруг почувствовал, что если ничего не произойдёт, то, ведь, нечем же будет отдавать Копейскому!
                - Слушай, если не верить ни во что, то ничего и не произойдёт, - возразил Андрей спокойно, - Тогда можно вообще ничего не предпринимать.
                Дня через два друг  пригласил его к себе:
                - Ты посмотри, что  творится!
                Рулон ткани висел между ванной и потолком, будто подвешенный на невидимых тросах!
                - Он даже не высох ещё до конца! Ты представляешь, что будет, когда он высохнет окончательно?! – возбуждённо говорил Андрей, легко поворачивая массивный рулон из стороны в сторону, - мы так  не довезём его в багажнике – автомобиль взлетит!
                Олегу представилось, какой может выйти убыток, если станет невозможно  довезти  парусину до производства, и куда теперь девать всё это добро, коли оно напрасно загублено?  Его вновь охватили сомнения и страх перед неизвестностью.
                - И, что ты думаешь теперь делать? – спросил он, раздражаясь при мысли, что, по крайней мере, сто долларов  может быть потрачено впустую, и их ведь не вернёшь!
                - Посмотрим…
                - Что посмотрим?! Мало, что деньги потерям, так ещё и скандал публичный выйдет!
                - Ты деньги всё считаешь… - вздохнул  Андрей, и  отвернулся устало.
                - Это иногда бывает полезно.
                Андрей прошёл в кухню и включил чайник. В выражении его лица была досада. «Отчего он так уверен, что всё пойдёт нормально? И где только понабрался такого оптимизма? Спокойный как сфинкс египетский…» -  и, оттого, что друг спокоен, а он сам раздосадован, Олег озлобился ещё больше.
        - Ну, что ты сидишь? – спросил  он тоном собственной жены, раздосадованной поступком мужа, и, кажется,  готов  был уж кинуться на друга с кулаками.
        - Я кофе собрался пить, - заявил Андрей, подвигая чашку, - Или тебе легче будет, если я в истерике стану бегать по комнате?  Не закипай. Мне кажется, если не получится на в автомобиле, доставим на «Светлячке» под утро. Заодно бензин сэкономим.
        Это был финиш! Ночью, как  два отпетых старателя,  навалившись своими телами на рулон ткани, чтоб не взлетел воздушным шариком, потащили его вон из квартиры! Занятие посложнее давешнего, ибо ноша постоянно норовила  взмыть под потолок. «Ну, разве сделать вид, будто ничего не происходит, что это обыкновенный какой-то строительный материал как рубероид, или,  скажем, утеплитель для стен… Хорошо, если никто на пути не встретится… Джордж Стефенсон, при строительстве первой железной дороги, такого уж точно не испытывал, ему и присниться такое не могло!»
        - Андрюш, давай сядем, подумаем, - запыхавшись, предложил Олег уже в холле перед лифтами.
        Как раз в это время в общем коридоре открылась дверь и послышалась возня.  Сосед, видно, собрался выгуливать собаку. Этого ещё не хватало! Какой  урод выходит на прогулку так поздно!
        - Садись, живо! – скомандовал Олег шёпотом, взгромождаясь на пресловутый рулон.
        Они уселись прямо по центру холла, болтая ногами, будто на завалинке. Андрей,  как ни в чём не бывало,  ещё и сигарету в рот сунул. Рулон под ними мягко амортизировал и покачивался.  Хороши!
        Появился сосед. Собака  первым делом  устремилась им под ноги, тщательно обнюхивая, виляя хвостом.
        - Здрас-сьте! – промолвил Андрей.
        - Здрасьте, - буркнул сосед, никуда не глядя, и нажал кнопку для вызова лифта. Наступило томительное безмолвие.
                «Боже, только  бы он  не обратил на них  внимания!» - молил про себя Олег.
        Сосед, полноватый мужик среднего роста с толстым лицом, глядя в открывшиеся створки двери, только буркнул:
                - Курить на балкон выходите, - и вместе с собакой исчез в лифте.
                « Чем  иногда  привлекает   теперешняя   действительность –что хоть голым ходи,  всё равно тебя не заметят, либо сделают вид, что не заметили!  - подумал Олег, -  Да и займутся, закрыв глаза, чем угодно, хоть и нелегальным чем, лишь бы деньги платили.  А, обнаружив плоды трудов своих, за голову хватаются!»
        - Ну вот, мы же этого и хотели, -  мирно  произнес  Андрей,    когда сосед   исчез.
        - Чего хотели?
        - Чтобы он нас не заметил. Тем самым мы потворствовали, так сказать, его рассеянности…
        - Не философствуй. Давай назад. Нет никакой гарантии, что он нас во второй раз не заметит, когда вернётся  с прогулки.
        Рулон впихнули под потолок, в прихожую.
        - Так не пойдёт, - сказал Андрей, - Давай попробуем его доставить на «Светлячке».
        - И как же ты это сделаешь? Разве есть уверенность, что мы не засветимся перед охраной, как перед твоим соседом?
        - Но, он же нас не заметил.
        - Или сделал вид, что не заметил…
        И вдруг Олега осенило:
        - Слушай, а зачем нам весь рулон-то тащить? Можно самим порезать его по выкройке, и доставлять по частям, на машине, она ведь не взлетит от куска ткани в багажнике.      
        - Я шить не умею.
        - Что шить?
        - Парусину-то надо подшивать, дорогой Алик, чтоб не разлохматилась  по краям. Хотя… у моих дома есть швейная машинка, может,  в самом деле, научиться?
        - Во! Правильно! – обрадовался Олег.
        - Так частями и вывезем, пока рулон не размотаем… Потом,   можно, ведь,  просто опрыскивать ткань раствором из пульверизатора, и не надо никаких огородов городить, сооружать всякие там производственные мощности для пропитки ткани, людей напрягать и морочить им голову, а?   - начал как бы рассуждать вслух Андрей. 
                «Всё-таки он – голова! – думал Олег, -  Зря его недооценивали в партийных органах. Если б его, и таких как он оценили, может, и никакого путча не было! Правда, он недостаточно напорист, не обладает так называемой харизмой, и даже не в меру скромен, лишён всякого чинопочитания (тоже, ведь,  важно),  и поэтому  принято было считать, что у него нет организаторских способностей. Однако,   такую как у него  голову, пожалуй, нужно хотя бы теперь беречь и лелеять.  У него удивительная способность из нештатной какой-нибудь ситуации делать совсем  не связанные с ней,  далеко идущие, а то и нелепые  выводы».   Вот и теперь, решив как бы мимоходом проблему пропитки ткани, Андрей  продолжал философствовать:
        - Нет, Алек, в самом деле.  Ведь ты же был свидетелем сейчас. Вот мы сидим мы на этом рулоне, ногами болтаем, подвешенные в пространстве, под нами нет никакой опоры – ничего! Захотим – улетим на нём как на ковре-самолёте! И думаем про соседа: хоть бы не заметил, хоть бы не заметил! И он нас, наше нелепое такое сиденье, действительно не заметил, не обратил внимания.  Также и кто-нибудь другой хочет кому-то, например, зла, или добра, и всё время генерирует, излучает свои чувства в пространство,  и это происходит повсеместно. И вот, эти потоки, зла и добра, они как бы незримо,  всё время борются между собой, сталкиваются, а иногда даже сливаются в гремучую  смесь, когда  не поймёшь, торжествует ли справедливость, или грядёт возмездие.
        - И, что ты хочешь этим сказать?
        - Так… Только то, что вся наша жизнь представляет собой непрерывный поток из борьбы добра и  зла.  А отчего? Оттого, что каждый  в жизни только и  растрачивает свои усилия на поиск чужих ошибок и умаление чужих  достоинств, и ищет, как бы только обелить себя, но обвинить при этом другого.   Вместо того чтобы обвинять лишь себя, исправлять собственные ошибки, искоренять  в себе зло, искать  резервы для своего совершенства, и  не оглядываться на других! Потому и зло побеждает, и власть торжествует.
        - Ты считаешь, Андрей, что власть зиждется на противоборстве добра и зла, и сам же говоришь, что отличить одно от другого сложно. Так, как же быть? Что такое добро, и что такое зло? На мой взгляд,  эти понятия эфемерны, одно без другого не существует.  Может, лучше не философствовать, а быть  прагматичным?
        - А зачем?
        - Да, всё давно уж осмыслено, изучено, сказано и даже сделано, а не лучше ли повернуть всё это, так сказать, в практическую плоскость…
        - Ты уверен? – Андрей искренно удивился, - Да если б всё было осмыслено и изучено, то весь род земной бы погиб уже, или вступил в новое какое-то начало, а мы всё барахтаемся, ищем себе выгоду, а со стороны  взглянуть - как лягушата в болоте…, - и вдруг спросил с той убежденностью, с какой наверняка ведают: - А ты знаешь, Алек, что мир наш отнюдь не материален?
        - Почему?
        - Мне так кажется. Материальный мир, который уже давно купили и продали, и сделали несовершенным, не имеет перспективы. Он неизбежно рухнет, - Андрей пророчески сверкнул глазами.
        - Вот те раз! Почему же ты думаешь,  что мир наш должен непременно иметь перспективу? – с нарочитой наивностью спросил тогда Олег, - Может, он как раз и есть то самое совершенство, лучшего уже не будет?
        Андрей поёрзал  в своём кресле, с ногами забрался в него,  принял любимую позу, обхватив руками колени, и задумчиво  уставился в потолок:
        - И это ты называешь совершенством?! Здесь, где всё основано на противоборстве  и противопоставлениях? Где каждый вынужден с рождения преодолевать собственную несостоятельность? Где царствует страх перед будущим, а смерть является наказанием? Где жажда власти одного, играющего на людских слабостях и пороках,  приводит к социальной патологии? А любое меньшинство чувствует себя в лучшем случае скованно до тех пор, пока не создастся условий для использования его в корыстных целях? Тут, где всё это коллективное бессознательное поддерживается подавляющей безвкусицей средств массовой информации,  книгами, повествующими об одном и том же: что кто-то у кого-то отнял и себе присвоил, убил, отомстил… А, если смех, то идиотский, истерический.  Содержание нашей жизни всё больше смахивает на плохой детектив или водевиль, - он разжал руки, опустил ноги на пол, стал вглядываться Олегу в глаза, - Что такое время, и зачем, с какой целью оно терпит всю эту мерзость, ты можешь знать? Никто не может знать.  Это не совершенство, Алек. Это, если хочешь, триллионная доля совершенства. Совершенство недостижимо, оно вечно. И потом, будь по-твоему,  нам бы не дала судьба шанс… - и он умолк, будто не решаясь высказать какую-то невероятную, крамольную мысль.
         Олег был ошеломлен такой тирадой. Ему вспомнилась  история с видеозаписью и шантажом, которая могла завершиться для него лично более печально, если ни трагически. В самом деле, сюжет этой истории смахивал на показываемый по телевизору очередной сериал. Однако ему и в голову не пришло обвинить ещё и себя в разработке телепрограмм на потеху публике, повествующих о бесчисленных убийствах, ограблениях,  катастрофах  и смертях. И, чтоб  не  спохватиться о собственной роли в оглуплении массового сознания, он углубился в заданную Андреем тему беседы:
         - Ну,  и какой ещё шанс дала нам судьба?
- Так вот же: этот вот, -  Андрей кивнул на прилипший краем к потолку рулон ткани.
         - Конечно, в нём и только в нём видишь ты будущее совершенство! - с пафосом промолвил Олег, подзадоривая друга. Андрей начал учить:
         - Ты вдумайся, Алек, во что мы с тобой вляпались. В этот живой, неиссякаемый источник энергии, которому ни мы, никто другой объяснения не находит. А почему не находит? Потому что в материальном мире объяснения этому просто нет.  А, может, и есть, но не пришло ещё время, и люди не найдут сейчас какого-то объяснения.  Однако ты же видишь: вот же он,  вот! Источник настоящей свободы, зримого совершенства, которое испытываешь физически при каждом полёте!      
         И в самом деле, он был прав: при взгляде на это чудо не покидало недоумение. Между тем в материальном мире ему  не находилось решительно никаких оправданий.
         - Надо сказать, что и духовный мир многого не объясняет, - скептически  возразил Олег.
         - Духовный мир, это мир чувств, таких прекрасных как любовь, свобода, благородство, совесть,  честь…
         - Месть, зависть и ненависть, - ехидно продолжил Олег.
         - Да, месть, зависть и ненависть. Но, когда-нибудь они растворятся, исчезнут, их поглотит всеобщая гармония прекрасного и вечного. Ведь  в полёте на «Светлячке» - ты же заметил – ты обо всём забываешь, тебя охватывает чувство освобождения от всего мерзостного, суетного, традиционного, ты становишься таким как есть на самом деле, и лишь стремишься быть лучше самого себя… вот это, видимо, и есть настоящая свобода. Причём, это духовная свобода, не зависящая от всего,  что имеет стоимость,   что ограничено нелепыми нормами и надуманными законами.
         - На духовный мир уповает церковь…
         - Церковь! Вот уж иерархия из всех иерархий! Конечно, если снять с нашей христианской церкви тысячелетний налёт греха и порока, то ничего более прекрасного, проповеданного Христом, мы не познаем.
         - Как? Но, это же культура, Андрей!  Человечество не может вычеркнуть из своей культуры  эти двадцать веков, жизнь всей цивилизации.
         - Человеческая культура…  золотая клетка для нашего брата, гордого, завистливого и своекорыстного. А, скажи мне,  Алек, террор, например, он что, тоже часть  нашей  культуры?  Или, может, это  её итог?
         Честно говоря,  Олег об этом не задумывался. Некогда было. Ему казалось, впрочем,  что террору свойственны лишь отдельные эпизоды,  и это явление, порожденное незрелым разумом молодой религии, в скором времени само собою исчезнет, коли, все его  осудят,  а то и примут некоторые  превентивные силовые меры.  Но,  то, что террор может быть итогом земной культуры, ему не приходило в голову.
                Тем временем, закинув руки за голову, с таким видом, будто  это касается только его лично, вскинув лицо вверх, Андрей продолжал рассуждать вслух:
         - То, на что сегодня мы смотрим как на случай, может превратиться в систему. Это либо общая беда, либо общее благо, - он мечтательно улыбнулся, - ведь ты же говоришь,  что Человечество достигло своего совершенства, не так ли?  Может, когда этот мир взорвут, будет лучше? Не о том ли повествуют нам все религии? Что Там лучше, справедливее, нет жестоких противоречий, все духовно богаты, каждый собою владеет, и никому не нужно преодолевать собственную  несостоятельность?
         - Ты о чём, Андрей!? С такой философией можно оправдать все преступления, всё зло на свете! – с порывом возразил Олег.
         - Что такое зло? Что такое добро? Ты же сам не знаешь. Только что мне это доказывал… - Андрей подошел к рулону, обхватил его руками, как боксер грушу, - «Я – часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает благо», - процитировал,  - Помнишь?
         Ещё бы! Эта фраза из «Фауста» Гёте стала ещё известней благодаря эпиграфу, взятому Булгаковым к «Мастеру и Маргарите». Прекрасный эпиграф  к прекрасному роману.  И  вдруг Олега проняло: зачем тогда нужна земная культура? Куда всё денется, коли, неминуема катастрофа? И, если созданное Человечеством всё вдруг исчезнет, то кому тогда нужен такой несостоявшийся опыт? Может, и в самом деле, Андрей правильно говорит, что мир нематериален? По крайней мере, тогда есть ответ, что всё это нужно какой-то высшей силе –  Богу, в конце концов, творящему всё на свете…
         - Ох,  и нахлебаемся мы с тобой с этим источником совершенства! – только и промолвил он, вздохнув.
         Андрей тогда спросил:
         - А ты помнишь притчу о пяти талантах, которую рассказывал Христос?
         - Это там, где говорится о прибылях, отданных господину?
         - Там говорится о работнике, который зарыл единственный доставшийся ему талант в землю, и был наказан.


                Как бы там ни было, а вопросы приходилось решать более насущные. Удачный английский менеджмент Джорджа Стефенсона отдыхал бы: ему ведь не приходилось бороться с российской ленью, показухой, халатностью, стяжательством  и повсеместным  пьянством!   Утверждённая проектно-конструкторская документация, была передана в цех, и отдельные узлы уже дожидались сборки. До выпуска «пилотного» экземпляра, по согласованному плану, оставались считанные  дни.   Трифонов уверял, что всё будет в срок и качественно.
                - Всё сделаем, всё сделаем, - говорил он  на ходу, постоянно спеша куда-то по делу, при этом  прятал глаза и суетился непомерно. Как  у любого другого руководителя «советской  закалки» у него не исчезла тяга  к производственным  посиделкам по любому случаю. На самом деле  повод позаседать зачастую был только один – показать видимость деятельности. Что же касалось договорных отношений с «ФЛАЙ – 21 ВЕК», то совещаний с участием заказчиков было немного: боясь постороннего вмешательства,  их  далеко  не всегда приглашали.
                Оставалось лишь верить и надеяться. Предоставив Андрею в полной мере контролировать производство, Олег, на всякий случай,  занялся пробиванием дополнительных средств.  Теперь это был не кредит, а так называемый «доход от дивидендов». Сделать деньги таким образом его надоумил один знакомый руководитель общества инвалидов, сдающий часть своих помещений в центре Москвы некоей финансовой группе «ССС тРаст».  Знакомый, туговатый на ухо, однако крепкий и деятельный Пал Кузьмич, был в восторге от арендаторов, и, должно быть, сам получал от них мзду наличными. Однажды Пал Кузьмич пригласил его к себе в контору, чтобы познакомить с руководителем этой финансовой группы.  Оказалось, что, работая в телевизионной компании, Олег ещё до своего отъезда за границу  несколько раз встречался с президентом «траста» по вопросам рекламы.   С тех пор «ССС тРаст» благополучно выстраивал свою «финансовую пирамиду», старался выполнять свои обязательства перед вкладчиками, которые  боготворили  как саму компанию, так и её руководителя, Сергея  Сергеева.  Последний был из московской комсомольской  среды, и отличался напористым характером, смекалистостью, приобретённой, видимо, в «период застоя»  на ниве самообмана и очковтирательства. 
                - Сейчас, сейчас. Он подойдёт. Только что звонил - задерживается… - приговаривал Пал Кузьмич, радушно встречая Олега на пороге своего кабинета, скромной комнаты с выкрашенными серой краской стенами. Должно быть, лучшую половину апартаментов Общества инвалидов он как раз и сдал Сергееву, - Садитесь, пожалуйста, Олег Михайлович.  Сейчас, сейчас… -  повторял он, словно бы извиняясь за своего влиятельного арендатора, - Человек он занятой, понятно. Людей много приходит, каждый день очереди.  И среди знакомых вам клиенты тоже есть, как Полимеров, знаете? И этот ещё… Абрикосов, что ли… или нет,  Персиков, знаете такого? Давайте чайку пока что сообразим, а? Лариса, принеси нам чаю…
Олег, которому предлагаемый чай под сводами офисных интерьеров встал уже поперёк горла, понятия не имел, кто такой Абрикосов или Персиков, но глубокомысленно кивал в такт завлекательным мыслям Пал Кузьмича: казалось, тот, кроме всего прочего, также получал от Сергеева и фиксированный гонорар с каждого привлечённого  клиента. 
                - Я вам по секрету скажу, - продолжал доверительно лидер инвалидов, - очень надёжное и прибыльное предприятие, - Я ни разу не пожалел ещё. Дивиденды выплачивают регулярно, один раз в месяц.
        - Наличными?
        - На книжку перечисляют, или хотите, карточку вам заведут бесплатно.
        - Бесплатного ничего не бывает. Это нам с детства известно, - вздохнул  Олег.
        - Нет, нет, вы не подумайте! Здесь без обмана - заговорил Пал Кузьмич, и тут же осёкся, сообразив, видимо, что не следовало бы об этом, - Нет, нет, нет! Тем более что все мы свои люди, друг друга знаем…
        Сергеев, стриженый «бобриком», здоровенный, и довольный собой, в клетчатом зелёном пиджачке, ввалился, как бы на пять секунд, и будто бы тыщ-щу лет не видевшись, прямо с порога начал:
        - Ага-а! Какие люди к нам в гости! Акулы телевизионного бизнеса! Властители дум и народные кумиры! Какими ж судьбами? – и готов был, кажется, облобызать знакомого, однако, почувствовав прохладцу, с которой Олег пожал ему руку, сдержался, сел за стол, накрыв туловищем полированную его поверхность, и начал излагать условия, - Значит так: двадцать процентов от суммы вклада в пять тысяч долларов я вам гарантирую ежемесячно.  Если вклад меньше, то пятнадцать процентов. Я гарантирую. Экономическое положение нашей финансовой группы прочно, как никогда…
        Олег прикинул, что если он доверит Сергееву, предположим, тысячу долларов, то за полгода  можно практически окупить эту сумму, а за год – почти удвоить. Перспектива казалась заманчивой, только успеет ли сергеевский «траст» к тому времени лопнуть как  некоторые другие «финансовые пирамиды», или ещё продержится? 
        - …Сейчас мы вкладываем очень выгодно средства, закупаем в Германии завод по производству автомобилей, построили сеть кафе и закусочных, дающих пятьдесят процентов прибыли каждый месяц, выпустили ценных бумаг на двадцать миллионов…
          В то же время, Олега несколько настораживала та настойчивость, с которой Сергеев доказывал, в общем-то,  очевидные на текущий день выгоды собственного известного предприятия.  Не поленился, ведь, сам прийти - должно быть, обычно Пал Кузьмичу доверяет работать с клиентами! А, может, не знает ещё, что Олег ушёл из телевидения, и стал не таким уж влиятельным, как он себе представляет.
        Когда Сергеев закончил, наконец, свой монолог, Олег обещал подумать.
        - Да что тут думать, чудной вы какой! – спохватился Пал Кузьмич, -  Берите договор и подписывайте, не то жалеть будете!
        - Вот видишь, какие у меня клиенты, - захохотал Сергеев, - Были нищими, стали богатыми. Рекомендуют! – повёл в свою контору, где после «евро-ремонта», всё было отделано по высшему классу, сияло новизной, поражало многочисленностью офис-девушек, многообразием средств оргтехники;  и уже, провожая Олега к выходу, положа ему руку на плечо, убеждающе произнёс:             
        - Решай, Олег, я своих никогда не кидаю.
        В общем, уговорил. Видимо, сыграла чисто русская надежда на «авось», скрытая где-то в потаённых генах.   Американец  вряд ли бы пошёл на такой риск, зная о существующих фактах  краха финансовых пирамид. И, всякий раз, когда Олег вдруг вспоминал о собственном русском менталитете, всякий раз в его душе появлялся надлом, сознание того, чт`о стоит за ним: что как раз он-то и не совсем русский по крови,  у него мать – еврейка, и что об этом своём национальном меньшинстве он не забывал никогда, какие бы «русские» поступки ни совершал. В школе, в средних классах, его дразнили «жидёнком», словно бы это было клеймо, неизменно напоминающее о происхождении индивида. Как-то раз его даже избили в школьной раздевалке - так,  ни за что, прицепившись какой-то мелочи.  Его и сестру, Олю, не любили ещё и за то, что они были круглыми отличниками, и никогда не давали списывать двоечникам – мама советовала.  «Помогать, – говорила, – помогайте, а списывать не давайте, потому что человек всего должен достичь собственным умом». А помощи в классе, в общем-то, от них и не ждали – списать, и дело с концом! После случая в школьной раздевалке Олег озлобился. Видимо, это была первая инъекция зла в его неокрепшую детскую душу. Конечно, это прошло. Однако с тех пор, при каких бы то ни было обстоятельствах,  комплекс  «меченого человека» неизменно присутствовал в нём – и когда он  поступал в Университет, и когда его избирали в комсомольское бюро факультета, и когда его принимали в члены КПСС, - всегда в анкетах в графе «национальность» он должен был указывать «русский», по отцу, в то время как национальность по матери оставалась скрыта от официальных глаз.  Однако, внешность его выдавала, и какой-нибудь партийно-государственный функционер бывало, вчитываясь в соответствующую графу «объективки»,  скептически посматривал на его смуглое лицо и чёрную шевелюру,  желая уловить в его облике  слабо выраженные славянские черты. Но, в общем, несмотря на негласный повод,  номенклатура ему не отказывала в рекомендациях. Когда же настало время «демократии и национального самоопределения», Олег перестал испытывать тревогу за свою карьеру, однако знак принадлежности к гонимому национальному меньшинству в нём остался. Поэтому ему было близко, когда давеча Андрей говорил о том, что в мире любое меньшинство чувствует себя скованно. Однако, если стремление к самоутверждению любого меньшинства наиболее велико – значит, оно и движет миром, генерирует прогресс. С другой стороны  стремление быть «как все», свойственное массовой психологии, воспитывает подсознательную нетерпимость ко всякому меньшинству, будь то национальное, политическое, или сексуальное, - тем более к проявлениям  яркой индивидуальности, что, в общем-то, и является скрытым тормозом развития нынешней цивилизации. Обществу приспособленцев и завистников присуще выдумывать исполненные ненависти небылицы, чтобы оправдать собственное зло.   Данной теме можно было бы посвятить целую статью, да времени не находилось. А нужно ли? Что толку от словесных пассажей и философских измышлений, которыми мало кто интересуется? И зачем вообще мир осмысливать, если это никому не нужно?
          Олег был уверен, что осмысливать мир поздно и незачем, а надо  умело и с выгодой пользоваться тем, что пока ещё жизнью дано.





Глава ХХV    Человеку  свойственно стремление полетать,               
                особенно за дёшево.    



                Несмотря на раздражающий зрение и слух, лезущий отовсюду «пиар» предвыборной  кампании, Олег решил проигнорировать грядущее    воскресное мероприятие, и впервые в жизни проявить гражданскую несознательность.  Копейский, кажется, маху дал, поставив на действующего президента, который уже в первом туре, как пить дать, проиграет  народному кумиру  процентов десять. Тем лучше: тогда банкир  будет занят  две-три недели, вплоть до следующего тура, и, возможно, забудет на время про своих должников.  Выбирать между президентом и кумиром не приходилось – оба они чистой воды популисты, действуют по известной схеме, раскалывая всё  общество на два противоположных лагеря, отвоёвывая себе голоса избирателей самыми грязными методами. Народу всегда интересно, какого цвета трусы у кандидата, и многие испытывают  щенячий восторг, обнаружив сходство собственного  нижнего белья с бельём претендента на высокий пост. Тоже произошло с любительской видеозаписью ершовского монолога о власти, ставшей всеобщим достоянием. Кто ж не почувствовал бы в этом его пассаже своих тайных желаний, стремления утвердить на свете самого себя! При этом Олега сверлила мысль: что  же запоют все эти политики и банкиры в грядущий энергетический кризис, который они с Андреем собираются им устроить, на чём они будут основывать свою власть, коль не на нефти, газе и угле? За что воевать-то будут?..
                В пятницу он поехал в контору «ФЛАЙ 21 ВЕК» посмотреть как там дела. Андрей, конечно, мямля. Пустил всё на самотёк, расслабился, вместо того, чтобы предпринять какие-то меры  к исправлению сложившейся на  производстве ситуации. Ничего не было готово к запланированному сроку. Между тем в цехе, на сборке, воцарилось благостное спокойствие. Вкруг монтируемого агрегата слонялись редкие рабочие. 
          - Что так, без энтузиазма? – поинтересовался у одного из них Минин.
          - А чё задницу-то рвать? – по простецки возразил пожилой мастер, держа в руках измерительный прибор, и стал глядеть на Олега поверх своих очков, - Нам вон до сих пор втулки не поставили, колёса сажать не на что.
          У Олега, которому при всех финансовых обязательствах такое равнодушие было не снести, всё внутри закипело:
          - И кто это вам  не поставил!?.. Эти детали?
          - Дак,  в третьем цеху,  у токарей. Поди, да спроси…
          Схватив чертёж требуемой втулки, он помчался в цех искать токаря. На липком от машинного масла бетонном полу, среди лабиринтов перегородок из помутнённого стекла, на котором кое-где ещё пылились бурые вымпелы «победителей социалистического соревнования» и потёртые «доски почёта», грузно оседали «основные средства». Из какого-то дальнего угла доносился хохот и безобидная ругань.  Пробравшись туда, Олег увидел троих  рабочих, резавшихся в карты.
          - Скажите, кто, кто занимается этим изделием? – потряс он  перед ними нормативным документом.
          - Щас обед, - невозмутимо произнёс молодой парень, даже не обернувшись. Так и  хотелось дать  затрещину по этому нечёсаному  затылку.
          Олег сунул чертёж рабочему  под нос и настойчиво повторил:
          - Кто занимается этим изделием?
          - Мать моя, женщина, работает контролёром!.. Это мой, - пробормотал, наконец, парень и с уверенностью заявил:   -  Болванок нет…  Как будут, сделаю.
          И выглядел он по-идиотски невозмутимо, и смотрел вызывающе нагло. На носу у него сиял багровый простудный прыщ, а изо рта тянуло перегаром.
          - Сколько тебе надо, чтобы завтра же эти втулки оказались в сборочном цехе?  - запросил Олег.
          - Двадцать баксов, и всё будет! - не растерялся парень.
          Олег про себя возмутился. Боже мой, этот сопляк, которому положено делать всё как следует по  договору, вымогает у него, журналиста и предпринимателя, денег за то, что давно уж должно быть  готово! Ни стыда у человека, ни совести. Паршивец!
          Тем не менее, он полез в бумажник и отдал парню десять.
          - Как сделаешь, принеси на сборку. Если сделаешь сегодня к вечеру - получишь ещё десять.
          Потом он поднялся в контору. 
                Андрей, как ни в чём небывало, сидел за столом и безмятежно черкал авторучкой  ёжиков на чистом листе бумаги!
          - Всё эстетствуешь? Достойное занятие!
          Кирюхин взглянул на него как будто  даже наивно, и обезоруживающе  улыбнулся.
          - Какая тут эстетика… обыкновенные ёжики.
          - Издеваешься! Работники по углам разбрелись, сборка стоит, а он ещё эстетствует, а?! Сроки срываются, ты всех нас подводишь!
          - Кого это всех? Тебя, да меня?
          - Да. Тебя, меня, коллектив, наконец! Нам кредит надо отдавать и выполнять свои обязательства перед банком!..
          - Коллектив  привыкает недополучать заработную плату.  Впрочем, аванс единожды уже был выплачен…  Ты что это так о людях озаботился? 
          На листе бумаги, под рукой Андрея, стал появляться ещё один дикобраз.
          - Вот именно. Оплатили аванс. Толку-то! Всё встало, ничего не делается, а мы должны уже Копейского приглашать на испытания. Ты определил где будем проводить это шоу? Кто будет пилотом? Как доставлять, куда приглашать, и прочее?..
          - Что ты так волнуешься? Всё давно уже определено. В частности, на той неделе, в среду, мы с Виктором Петровичем отвезём  аппарат на испытательный местный полигон – кажется, где-то под Рузой - на  его автомобиле с прицепом. Копейского приглашать пока что не надо. Вот. И будем думать, что делать дальше.
          - Какой аппарат, Андрей? Где ты видишь аппарат? Там куча разрозненных деталей, а не аппарат!
          - Аппарат уже готов. Ты запланируй выезд на среду, с утра пораньше, ладно?
          Олега охватило вдруг чувство обиды:  как это его не проинформировали, не ввели в курс дела, обошли стороной!
          - Ты мог бы хотя бы мне сказать… - буркнул он, и ушёл.
          В коридоре Андрей догнал его, зашептал:
          - Не обижайся, Алек. Мы хотели сделать тебе сюрприз. Виктор Петрович  сам все детали смастерил,  собрал уже. Аппарат у меня в доме, на чердаке…. А эта сборка… пусть будет сборка, пока деньги не появятся.
          Когда Олег пришёл домой и включил телевизор, глава государства уже вещал на всю страну:
                - … Я  оставляю свой пост Президента, и принял решение не баллотироваться на новый срок. Это было трудное, но необходимое решение. События последних лет убеждают нас в том, что нами был сделан верный выбор…


                От этого заявления Копейский едва ни подавился куском баранины.  Ему захотелось обозвать главу государства  как-нибудь  неконституционно, вслух, чтобы весь ресторан слышал, и чтобы от этого произошёл скандал.  Он швырнул баранью ножку в тарелку, расплескав соус на скатерть. Чего-чего, а такого бесславного конца своему предприятию он не ожидал! И, не взглянув дольше на размещённый в ресторанном зале телеэкран, так неожиданно двинулся вон, что невидимая  охрана вдруг выдала себя,  повскакав с  мест и опрокинув стулья.
                - Счёт пришлём вам, Гаврила Иванович?.. - учтиво поклонился в дверях ресторанный менеджер.
                Всю свою жизнь Копейский занимался финансами. Отец его, светлой памяти Иван Иванович, был потомственным финансистом, которого ценили даже при советской власти за ум и изворотливость,  и то, что он избежал репрессий, казалось отнюдь не случайным: он умел доказать зарубежным партнёрам преимущества «плановой» экономики, и крепость советского рубля, устанавливаемую Политбюро ЦК КПСС. Гаврила Иванович тоже дослужился до ответственных постов в Госбанке вплоть до того дня, когда советский рубль приказал долго жить, оставив большинство граждан страны на произвол судьбы. Однако Копейский, водя дружбу с будущим Президентом, сумел выстоять и даже возглавить на какое-то время Госбанк. Впрочем, оттуда его вскоре перевели в Государственное финансовое ведомство, где он много сделал, лоббируя интересы уже своего собственного банка, который и просуществовал безбедно весь президентский срок. Таким образом, вера в деньги и стоимость,  их конкретный смысл в обществе потребления,  вошла в плоть и кровь Копейского практически со школьной скамьи.  В его представлении деньги всегда давали конкретную отдачу, будь то какой-нибудь производственный объект «эпохи развитого социализма», или выпуск ценных бумаг «эпохи накопления капитала». Однако, ничто, пшик из вложенных гигантских средств во вполне реальное, как ему казалось,  предприятие  –  выборную компанию действующего президента, которого  он знал не понаслышке, и состоял сним в тёплых дружественных отношениях, - такого быть не могло! Впервые удача изменила ему. Впервые он почувствовал себя в политике ничтожным,  как культивированный на ферме барашек, жизнь которого зависит от гастрономических пристрастий и сиюминутного  настроения хозяина!
                Прибыв в контору, Копейский приказал заблокировать счёт президентской выборной компании, чтобы никому неповадно было, воспользовавшись моментом,  потянуть ещё денег задним числом. Затем он стал расхаживать вдоль и поперёк своего кабинета, силясь сообразить, какие ещё действия следует предпринять в создавшейся форс-мажорной ситуации. Больше всего его беспокоили конкуренты – Безлицкий, в частности, - которые не упустят случая ставить палки в колёса его финансам. Делов-то! Заслать прокурорскую проверку, лишить лицензии, - и всё, пропал бизнес!   А его самого – уничтожить,  посадить в следственный изолятор, как  он сам не раз добивался для своих соперников, или того хуже… .    Они ничем не погнушаются, всё сделают, чтобы  он перестал распоряжаться своими счетами не только в  России, но также и в одном безвестном островном  государстве, где про чёрный день спрятаны были  немалые средства. За  этими деньгами приглядывал сын, находившийся там практически безвыездно, занимался скотоводством на своём ранчо, и почти ничего не тратил, получая доходы от собственного хозяйства.  Похоже, настало время спасать капиталы,  вложить их во что-нибудь стоящее.
                Он набрал сыну:
                - Как ты?.... У нас обвал, ты уже слышал?.... Ты давай, Коля, приезжай, вместе будем думать… Завтра тебя жду…  Ну, послезавтра….
                Копейский подошёл к залитому красноватыми лучами закатного солнца окну. С высоты двадцать шестого этажа  было видно как внизу, уже в сумерках, вокруг застрявшего на перекрёстке троллейбуса   образовалась автомобильная пробка, по тротуарам толпились  пешеходы,  маленькие,  как тараканы, и слышались нетерпеливые гудки.
                "Во что вкладывать? – думалось ему – Купить какой-нибудь именитый спортивный клуб, как это сделал один его коллега? -  Оказавшись в центре внимания, он до сих пор плюётся… Сеть ювелирных салонов? Ресторанов? – Масштаб не тот…"  Неожиданно Копейский вспомнил вдруг, что за всеми этими  неприятностями он совсем упустил из виду тот визит, который  недавно нанёс к нему  Олег Минин, журналист! Он ещё выпросил в долг три тысячи на поднятие того странного предприятия, с зонтами!  Запомнилось ещё, что Минин, летая под потолком на обычном складном зонтике, уверял, будто бы никакого горючего для создаваемых им летательных аппаратов не требуется, и что тем самым они могут обставить весь энергетический комплекс. Странным и загадочным был  этот визит, ни на что не похожим  в многоопытной  жизни банкира...

                Вдруг Копейский почувствовал опасность.  Он собственной спиной ощутил, как из глубины кабинета на него надвигается неведомая  угроза. Страх завладел им. Боясь шевельнуться, Гаврила Иванович так и замер у окна, вглядываясь в надвигающуюся на город тьму.
                - Не бойся! Тебе рано опасаться за свою жизнь, – послышался в тишине доверительный голос, звучавший повсюду,  – Что ты так заволновался? В свои  пятьдесят девять ты попадал  и не в такие переделки.
                Несмотря на успокоительный тон некого,   весьма осведомлённого в его делах, страх всё больше душил  Копейского. Ему почудилось, что он совсем один, и ни в приёмной его кабинета, ни - тем более - во всём  его банковском учреждении нет решительно ни одного человека, способного прийти на помощь. Между тем, сзади к нему подкрадывалась чёрная, угрожающая пустота.
                Внезапно он ощутил каждую клетку своего тела. Какая-то неведомая, страшная сила выдавила его в окно, и он повис на высоте двадцать шестого этажа, прямо над  вызванной внезапной остановкой троллейбуса транспортной пробкой. Сердце ухнуло куда-то вниз, к пяткам, он судорожно заболтал конечностями, инстинктивно пытаясь найти какую-нибудь  опору, за что-нибудь ухватиться.
                Вокруг него, в багровом свете заката рваными краями  тёмных зданий,  искажённой гармонией светящихся улиц по горизонту плыл огромный  деловой  мегаполис.
                - Вот этот город.  Он – твой. Возьми его! Ты же так мечтал о власти и богатстве, - бери! – гремело  повсюду, и удивительным было, что  на многолюдной улице, в исполненном зла транспортном заторе никто не обращает на сотрясающий пространство призыв никакого внимания, так же как и на бедственное положение повисшего в воздухе председателя банка!
         Неимоверными усилиями, превозмогая страх, Копейский заставил себя оглянуться, - но там,  в глубине кабинета, уже исчезло нечто, разметавшееся чёрным пятном в его рабочем кресле.
                Там никого не было, а Гаврила Иванович по-прежнему стоял возле окна на твёрдом полу. Теперь уже не стоило  искать никакой опоры, чтобы не грохнуться оземь с  семидесятиметровой  высоты. "Господи, привидится же такое!" - подумал он с облегчением.
         Придя в себя, он вызвал дежурного:
         - Напомните, чтобы завтра в течение дня меня соединили с Мининым Олегом. Это бывший… из телевидения…

         Ехали долго на автомобиле. По словам водителя – куда-то под Рузу.  Настроение у Гаврилы Ивановича было по-прежнему неважное, угрюмые мысли так и преследовали его везде. Он стал раздражителен и боязлив,  всюду ему стало мерещиться предательство и измена. Беседа с сыном  вызвала у него тревогу, ему казалось, что Николай что-то скрывает. Однако сам выехать из страны, чтобы заняться делами за границей,  Копейский, конечно же, не мог -  надо было время, чтобы уладить всё в Москве. Он  стал всё больше опасаться за собственную  жизнь: что если отставному президенту и впрямь  придёт в голову физически устранить его, чтобы избавиться от основного свидетеля финансовых махинаций, допущенных в предвыборный период во множестве? Ведь он сам подал как-то главе государства мысль создать «особый батальон» охраны из глухонемых, подчиняющийся исключительно президенту даже после его отставки.  Этим головорезам  ничего не стоит устроить какой-нибудь теракт… да хоть прямо сейчас, во время  его движения по пустынному утреннему шоссе!..
          Поведать сыну  о своих планах, вложить капитал в прибыльное дело, он пока что воздержался, решив вначале  испробовать новоявленный планеризм на себе.  В самом деле: удивительное – рядом; эта несусветная чушь не давала ему покоя, особенно, что касалось отсутствия у летательных аппаратов всякого энергопотребления.  В  свои пятьдесят девять Гаврила Иванович не был лишён фантазии,  особенно в том, что сулило большие  деньги. Он не был, как многие, заражён в советский период своей деятельности недоверием, ленью, оглядками, вполне соглашаясь с Мининым, что прибыль может дать всё только новое и нетрадиционное, касающееся многих людей.  Кто другой на его месте обязательно стал бы сомневаться, что, мол, дельтапланов и так полно, а пользуются ими одни только  любители, что с нуля поднять – не ваньку валять, - купить что-нибудь, и дело с концом! Отнюдь. Именно сейчас, когда дела его так неожиданно дали трещину, он склонялся всё больше к  предложению бывшего журналиста.  Глядя на проплывающую за бронированным стеклом «ровера» автозаправочную станцию, он мог представить себе, какой урон мировой экономике может нанести отказ от производства бензина и  добычи  нефти, и одновременно какую бешеную прибыль! Не это ли шанс отомстить за испытанное давеча унижение?!
          Они свернули направо, и, проехав какое-то время по более узкому шоссе, двинулись сквозь рощу, к водохранилищу.  И, вот уже кортеж банкира из двух чёрных джипов пересекал пестрящую полевыми цветами девственно-зелённую пойму, стремительно  приближаясь к воротам в  невысокой  металлической ограде,  за которой виднелись одноэтажные  постройки и вышки.
          В ангаре, куда Копейского провёл бывший журналист, стоял похожий на вертолёт  летательный аппарат. Его выпуклая обшивка была прозрачна, кругла, и похожа на большой стеклянный сосуд с механизмом внутри, из которого торчали три дутых колеса, а над кабиной, вместо пропеллера,  красовался большой белый свёрток.
          - Сейчас, в помещении, наш «Светлячок» прикреплён к  бетонной платформе на рельсах.…  Сейчас ребята выкатят платформу из ангара, и мы сможем наблюдать этот полёт, - тоном репортёра стал объяснять Минин. Чувствовалось, что он взволнован, и стремится банкиру понравиться.
          «Ребята», один длинный интеллигент лет пятидесяти,  другой – светловолосый парень приятной наружности, но небритый и взъерошенный, выкатили из ангара  на птичий простор  массивную  платформу с летательным аппаратом неожиданно легко, словно бы она была сделана из пенопласта, а аппарат -  из бумаги.
          - Как мы поступим, Гавриил Иванович? Может, Андрей вас прокатит, так сказать, по округе, а потом мы обменяемся впечатлениями? – справился  Олег  у Копейского.
          Гаврила Иванович заволновался, как волнуется человек,   впервые прыгающий  с парашютом.
          - Нет, - сказал он неуверенно, - Сначала пусть без меня полетает.
          - Не бойтесь! Вас ждут только приятные впечатления! – воскликнул взъерошенный парень и посмотрел на Копейского так, будто заранее  его прощал. Гавриле Ивановичу этот взгляд показался неприятным:  поскольку летательный аппарат был создан  на его деньги, соответственно и прощать банкиру  было нечего, и,  по крайней мере,  неуместно.
          - Нет, - повторил он, - Вы должны сначала продемонстрировать мне машину.
          «Ребята» уселись в летательный аппарат, и он, расправив крылья, в одно мгновение взмыл в воздух без приготовлений, заправки, рёва двигателей,  без разбега, как будто только и ждал, чтобы свободно взмыть в небо. Сделав два круга над зоной испытательного полигона и водохранилищем,  дельтаплан  скрылся  за тёмной полосой леса на противоположном берегу.
                Минин победоносно смотрел на Гаврилу Ивановича, мол, комментариев  не требуется.
          - И это всё? – скептически промолвил Копейский, так как, всё же, надо  было как-то  выразить своё отношение к увиденному.
          - А что ещё? Мы выполнили ваш заказ на три тысячи долларов, - гордо заявил журналист.
          - Послушайте, а как это у вас всё получается?
          - Тут, Гавриил Иванович, есть особое свойство парусины, из которой изготовлены крылья летательного аппарата, - поделился своим секретом Минин.
          - Что это за парусина? Где вы её берёте?
          - Да, на обычном текстильном предприятии, я точно не помню… Андрей знает.
          - Обычный текстиль такими свойствами не обладает, молодой человек… - вырвалось у Копейского при общем негативном ощущении, что его тут  в наглую дурят. 
          - Я тоже так думал, Гавриил Иванович, но вот… оказалось, что по-другому.
          Копейский даже растерялся от противоречивых ощущений - быть может его за нос водят и стоит взбеситься, а может, наоборот,  следует спокойно взглянуть в лицо фактам? Ясно, что парусину эти ребята чем-то обрабатывают, но делиться  секретом не собираются.  Он решил, всё же, убавить пока свои амбиции, и не встревать в технологические тонкости - там будет видно!
          Через какое-то время, в совершеннейшей тиши, нарушаемой лишь трелью соловья, над водной гладью вновь показался похожий на большую стрекозу  летательный аппарат.  Казалось, что летел он в противоположную  от направления ветра сторону, не испытывая при этом никаких динамических нагрузках!  Двое, как ни в чём не бывало, вышли из кабины, едва аппарат   прицепился в бетонной плите, возле ангара.
          - Поздравляю! – Копейский подал руку длинному, избегая вновь повстречаться взглядом с белобрысым, который всё прощал.
          - Погода замечательная!  - сказал длинный, улыбаясь, -  Полетаете, впечатлений наберётесь!
          - Кто, вы меня повезёте? – спросил Копейский.
          - Да, хоть я, хоть Андрей, а то и сами можете…
          Парни из охраны  недоверчиво оглядывали длинного. Однако  банкир  решился:
          - Вы… как вас?…
          - Виктор Петрович.
            - Садитесь, Виктор Петрович, за штурвал.   Я с вами полечу.
          Всё было как-то буднично, словно бы предстоял не полёт, а купание в водоёме… Гаврила Иванович полез в кабину летательного аппарата. Обшивка сиденья благоухала чем-то новым, добротным, и он устроился, пристегнувшись ремнём.  Какая-то неведомая сила подняла его вверх, и быстро понесла над чёрным зеркалом озера, устремляясь навстречу солнцу.  Совсем как давеча в конторе, однако не было страха.  Наоборот, Копейский  вдруг почувствовал необыкновенную лёгкость, и ещё любопытство.  Внизу озеро сменилось лесом, тёмная масса которого на глазах преображалась в утыканное деревьями, будто иглами, пространство. Однако солнечный свет становился всё нестерпимей, вызывая в глазах радужные круги. Без сомнения,  Копейский был поражён: он не ожидал, что всё будет так эффектно!
          - У нас там предусмотрена кепка с  козырьком, возьмите в кармане сиденья, - сказал пилот, не оборачиваясь.
          Опасение за собственную жизнь вновь посетило банкира: откуда пилот знает о его желаниях? Куда  его везут, где же, в конце концов, посадят летательный аппарат?
          - Сейчас мы сделаем круг над Рузой, и вернёмся обратно на базу, - вторя мыслям банкира, продолжал говорить пилот, - Мне кажется, что если б вы сами сели за штурвал, у вас бы лучше получилось.
          - Почему?
          - А… это всегда так. Я не в первый раз на «Светлячке», и когда лечу сам, по своим делам… например, на дачу – лучше получается, легче! Как будто навигатор какой-то электронный в голове, задашь направление – аппарат сам тебя везёт! – в голосе пилота слышался мальчишеский восторг.
          - Тогда летим ко мне на дачу! – предложил Гаврила Иванович, стремясь избавиться от неизвестности.
          - Где это?
          - В Горках.
          - А-а…  нам же на север!  - и летательный аппарат ловко взял вправо.
                Летели на высоте метров двухсот.
          - Нас тут не запеленгуют? – спросил банкир.
          - Не знаю,  ещё не разу не засекали…
          Копейский вновь начал волноваться: вдруг запеленгуют, что тогда?  Такой повод засадить его  в кутузку  –  лучше не придумаешь! Охраны нет… впрочем, охрана-то в данном случае не поможет, ибо закон на стороне государства  и  власти… 
                Однако ничего не случалось, а они всё летели и летели над сельской местностью, полями и перелесками, лентами рек, отражающими небо, неряшливыми хозяйственными постройками, богатыми усадьбами конкурентов, и думалось ему,  как в скором времени он будет владеть всем этим пространством, вместе с  финансово-промышленной группой, которую он непременно создаст, потеснив весь топливно-энергетический  комплекс.  «Конечно, от выработки электроэнергии никуда не денешься – думал Копейский – на первых порах придётся считаться с этой монополией, однако, что касается авиационного и автомобильного транспорта, добычи нефти и газа, то, безусловно, этим хозяйственным отраслям он со своей группой станет вне конкуренции.  Надо только по-умному воспользоваться идущим в руки почти даром – всего-то за три тысячи долларов  -  состоянием! Возможно, даже очень неплохо,  что эти ребята скрывают технологию: знание секретов предполагает большую  ответственность, вот и пусть эта ответственность висит на них до поры до времени, - никуда они не денутся без его материальной поддержки. Самое главное, купить всё это дело по дешёвке,  пока они сами не развернулись!»
          От этих размышлений Гаврилу Ивановича отвлёк голос пилота:
          - Господин Копейский, вы мне заранее скажите, куда лететь, а то сядем куда-нибудь не туда.
          Внизу широкой лентой текла река, отчётливо виднелись песчаные плёсы, чередующиеся с прибрежными кустами.  Было видно, как кое-кто из пешеходов, прикрывая ладонью лоб, взглядом провожал полёт дельтаплана.
          -  Давайте вниз по течению. Надо уже снижаться, - спохватился Копейский, - А, где вы там будете швартоваться?
          - Это я у вас хотел спросить. У вас, наверно, охрана. Надо бы предупредить, не то подстрелят ещё ненароком…
          Копейский  взялся  за  мобильный:
          - Кирилл, слушай… я сейчас прилечу…
          - Вы по воздуху? – донеслось из  телефонного аппарата.
          - Да, только не на вертолёте, на другом… сейчас увидишь… прозрачная обшивка такая, с белым парусом наверху.
          - Что?!
          - Слушай, что говорю, Кирилл! С белым парусом – это я!
          - Хорошо, Гаврила Иванович.
          - Вот туда, пожалуйста, за просёлочной дорогой… та усадьба, возле речки, - сказал Копейский, завидев собственную черепичную крышу, - Вот:  дорога как раз подходит, ворота, и вертолётная площадка белым кругом обозначена… во-о-он Кирилл, мой охранник, нас встречает возле сторожки, видите?
          Пилот, видно не бестолковый, сразу понял, куда надо лететь.
          - Как бы вам зацепиться, не знаю, - забеспокоился Гаврила Иванович, - У меня ведь нет бетонной плиты на рельсах.
          - Не волнуйтесь. Я вас так подожду, - загадочно сообщил пилот.
                Копейский  никак не мог вспомнить  его отчества... то ли Иваныч, то ли Петрович…, и от этого испытывал неловкость в общении. В конце концов, чтобы приблизить себя к спасительной  реальности,  он обратился к лётчику по имени:
          - Виктор, тогда летите прямо на вертолётный круг! А как это вы собираетесь меня ждать? Прямо в вертолёте… э-э-э…  в дельтаплане?
          - Да,конечно. Он меня слушается.  Я посижу в машине…
          Соображать было некогда – уже  подлетали к месту посадки.  Примчался взмыленный Кирилл:
          - Всё в порядке, Гаврила Иванович?
          - Нормально, - сказал Копейский,  ступая  на землю, - Есть кто дома?
          - Только Маша. А Маргарита Павловна в Москву уехала только что, минут десять как…
          При всей прыти Кирилла, и его постоянном желании угождать, охранник не мог скрыть восхищённого любопытства летательным аппаратом, он то и дело поглядывал на блестящие детали корпуса и развернутую в небе парусину.
          - Как приобретение? – спросил Копейский.
          - Красиво!  - восхитился Кирилл – А как это он, как летает-то?
          - Как нечего делать – так и летает! – отозвался из кабины Виктор, усмехнувшись.
          Гаврилу Ивановича посетило вдруг раздражение: какое Кирилла  собачье дело, как летает? И все почему-то, до последней уборщицы, стремятся узнать то, что им знать не следует!
          - А, где же Маша? – спросил он вслух, но Маша, одетая в модное рваньё, именуемое джинсами, и пёструю маечку до пупка,   уже спешила к ним через газон перед домом.
          - Привет, пап! Это что? Новый самолёт? – спросила она, повисая у Гаврилы Ивановича на шее, целуя его в бороду, – Круть! Можно покататься?
          - Что ж… валяй, - вздохнул Копейский, размякнув, - Только недалеко, и возвращайтесь скорее.
          Как только дельтаплан скрылся из виду, он тут же пожалел, что разрешил ей это сделать. Он опять начал волноваться, ему казалось, что обязательно должна случиться неприятность, что Маша пропадёт, её возьмут в заложники, начнут вымогать у него деньги, и, в конце концов, разорят, пустят по миру, и он окончит свою жизнь на скамье подсудимых…
          Однако, несмотря на  мрачные фантазии банкира, дельтаплан появился в небе через двадцать минут, совершив посадку на том же месте, откуда и улетел. Дочь была в восторге. Вероятно, и она тоже никогда прежде  не испытывала подобных впечатлений, поэтому щебетала без умолку:
          - Папочка, эт-то что-то!.. Супер! Это теперь наш, да? А, Виктор говорит, что управлять им очень просто, можно я сама полечу?  Можно я на занятия в институт   завтра полечу? Такой отпад  будет, супер! Обзавидуются!..
          - Никуда ты не полетишь, дорогая моя, а поедешь как обычно на автомобиле. Этот аппарат опытный, должен пройти все испытания. Как пройдёт испытания, тогда и полетишь,  - отвечал  ей Гаврила Иванович, стараясь сохранять строгий вид.  На самом деле он был необыкновенно доволен благополучным исходом событий, решив, что именно сейчас как раз и время  сесть за штурвал  поучиться летать самому. Но, тут же отказался от этого искушения, чтоб не подавать дочери дурной пример.
          - Поехали! – кивнул он пилоту.

          …Когда его глаза  вновь встретились с усталым, но полным надежды взглядом бывшего журналиста, пришло время заявить:
          - Ладно, Олег. Вы меня уговорили. Сколько вам  нужно ещё денег, чтобы выпустить опытную партию?







Глава ХХVI     Тема для Андрея: «Крах  «принципов социализма»
___________________________________________________________

                - На  Твою  долю, Андрей, выпадет ещё одно испытание.  Тебе предстоит переоценить прожитые годы.  Это будет не так легко сделать, ибо не всем дано пересмотреть сложившиеся за тридцать лет человеческой жизни  убеждения и осознать,   как ложь и подлог  формировали их.Там, где будешь Ты, большинство хочет быть обманутыми  властью, и это, с их точки зрения, вполне нравственно. И, с той же решимостью, с какой одна часть людей выберет себе новых кумиров, другая их часть  будет упорно отстаивать прежних. Люди всегда ищут себе идолов, чтобы было на кого равняться, перелагать ответственность, - у них в крови судить, искать правых и виноватых, и доставлять друг другу неприятности.Ты же будешь свидетелем того, как верхи скинут  приличествующее той культуре обличье, и предстанут  во всей своей  безнравственности, поправ волю большинства людей,  проголосовавших  на  референдуме за   сохранение  страны.

                … Не будет той весны печальней.  Опустеют коридоры власти, бывшие более семи десятилетий немыми свидетелями её  восхождения, царствия и произвола.  Опустеет твой райком коммунистической партии -  в ожидании победы на выборах своих новых фаворитов туда перестанут обращаться люди, прекратится поток писем.  Лишь  кучка функционеров и активистов из числа сторонников перемен в самой партии начнёт  собираться в тех стенах, предпринимая бесплодные попытки изменить ситуацию. Однако, исполненный непомерных амбиций, Центральный Комитет останется глух  к призывам  о необходимости перемен в самой партии и в методах её работы в период, когда она уже не будет являться  «руководящей и направляющей силой советского общества».
                Для тебя, Андрей,  наступит период переосмысления собственной жизни.  Скучая без работы, ты обратишься к п`олкам имевшихся  в партийных кабинетах во множестве, но редко читаемых и покрытых пылью   книг классиков марксизма.  И тогда тебе откроется то, к чему ты совсем даже не будешь готов. Тебе откроется чудовищный подлог!  Тебе станет ясно, что партийно-государственная номенклатура для захвата, а впоследствии и удержания власти  использовала в своей пропаганде   некорректные, поставленные с ног на голову основные положения коммунистического учения, абсолютно не соответствующие истинным гуманистическим целям о достижении в том мире духовной   свободы и социальной справедливости! А провозглашённый  основоположниками коммунизма принцип  «От каждого по способностям – каждому  по потребностям!»,  отражавший в какой-то мере суть развития индивидуальности, изрядно померк от насаждаемых правящей верхушкой призывов к  коллективизму, коллективизации, любви к партийным вождям и   ненависти к мнимым врагам народа. И, это привело людей  к систематическому  страху понести наказание за приверженность к иному восприятию мира,  отличному  от идеологии, навязанной  Центральным Комитетом  монопольно правящей партии.
         Андрей, Тебя постигнет чувство вины. Вины в том, что Ты сам   в  свои годы ещё ни разу не удосуживался вникнуть в суть сопровождавшего Тебя по  жизни мировоззрения, веря на слово сначала  учителям в школе, затем преподавателям в вузе, а потом - функционерам в комсомольской и партийной иерархии.  «Боже мой! – воскликнешь Ты про себя – На поверку всё, к чему я был так привержен, и в чём сам убеждал других, - на поверку всё это оказывается ложью?! Однако ж,  перед кем виниться теперь? Перед кем?  Перед своими родителями? Любимыми и друзьями?  Перед тысячами и тысячами таких же, как я сам,  веривших искренно в коммунизм, но изначально обманутых вождями партии,  которые в свою очередь также были введены в заблуждение их предшественниками?! »  Вся новая и новейшая история вдруг  представится Тебе обрушившейся  на людей лавиной  пропагандистских уловок, обманов и  настоящих  подлогов!
         Тогда, в стремлении поведать людям правду Ты подготовишь  доклад и выступишь  на собрании партийного клуба, напишешь статью и опубликуешь её в городской газете. Тебе будет казаться, что если  людям, партийцам, также  как и Ты сам, станут  ясны их заблуждения,   никто никого больше не будет  винить в прошлых ошибках, а все найдут возможность  взяться за обновление партии и методов её  работы, начнут действовать не монопольно, а наряду с иными политическими силами, в честной борьбе отстаивающими другие  взгляды. Но, Ты ошибёшься. В партийной иерархии твою статью замолчат, её обсуждение  не выйдет за пределы районного партийного клуба.
                Между тем, погрязший в идеологических спорах, неделями будет заседать многопартийный районный Совет народных депутатов, пытаясь решить  насущные  местные проблемы. Застынут на улицах бесконечные очереди за льготами, за талонами,  продуктами и водкой.  Вознесут плакаты тысячи митингующих на столичных площадях. По-прежнему будут кричать люди в поддержку своих кумиров в надежде, что  их порыв  будет услышан и оценён.
        В те дни появится индивидуалист Ларри. Этот персонаж с обворожительной ухмылкой, порхая по экрану компьютера,  начнёт ненасытно поглощать у Тебя свободное время,  ввязываясь во всевозможные афёры с целью обогащения и преумножения числа собственных виртуальных жизней.  Каждый раз он должен будет решать, какой путь ему выбрать – начать  драку, зайти в бар, или уединиться с красоткой, и каждый раз новый путь будет открывать ему новые перспективы.   Глядя на этого Ларри,  Ты с грустью  станешь думать, что в отличие он него,  в Твоей  единственной  жизни теперь осталось  не так много вариантов для выбора, если же быть более точным – и вовсе никаких. Твоя карьера, как, впрочем, и всех твоих соратников по партии, вот-вот рухнет вместе с самой этой  партией.   Совершенно ясным для Тебя будет только одно, что ни в коммунистической, но и в какой-либо другой политической структуре, манипулирующей общественным сознанием с помощью идеологических  подлогов,  Тебе больше делать нечего,  –  не для  Тебя это.
 
        В Твоём доме будет неладно. Пьянство жены и визиты её многочисленных гостей, оставляющих после себя хлам и горы немытой посуды,  не прекратятся.  В конце концов,  устав обслуживать  Татьяну,  как ни страшно будет бросать  собственную квартиру  на попечение нетрезвой супруги, Ты вновь переберёшься жить к  родителям.  И однажды  решительно скажешь  Ты озадаченной тёще   по телефону:
        - Короче, Валентина Даниловна,   проследите за ней, а я поеду к своим жить. Надолго, -  и Ты сбежишь  от жены, прихватив с собой лишь самое необходимое.
        Мама станет волноваться:
        - Боже мой, Андрюша, что же теперь будет! Она тебе всю квартиру загадит.  Она же курит! Не дай Бог, спалит ещё ненароком!
        - Ты наговоришь…
        - Я говорила, давно говорила - не пара она тебе! Не пара! Я так и знала, так и знала! Как чувствовала.  Подавай на развод, пока не поздно и детей ещё нет!
        - Придумай что-нибудь  более оригинальное, мам. Можешь? – Тебе захочется сказать, наконец, маме правду,  что Ты никогда не сможешь иметь детей.  Однако Ты не станешь  расстраивать её ещё больше.
                Ты не станешь начинать процедуру развода. К тому же, не пройдёт и недели как по настоянию  своих родителей Татьяна ляжет в наркологическую клинику, и Ты с надеждой  подумаешь, что стоит всеми силами попробовать сохранить семью, ибо так принято. Так принято.  Тебе вспомнятся те прекрасные дни и ночи, что вы провели вдвоём с женой, и  ваша кажущаяся взаимной любовь,  понимание Таней  твоих  проблем, обоюдные мечты об усыновлении детей, и, наконец, нажитое несколькими годами совместной жизни, – всё это  представится  Тебе несоизмеримым и с малой  толикой Твоего терпения. В Тебе возникнет уверенность,  что очень скоро  Татьяна  обязательно поправится, и вы вновь будете счастливы.
                Оставленная женой, квартира  окажется в удручающем состоянии: грязь, пыль окурки, шеренга пустых бутылок на полу, гора немытой посуды на кухне, разбитый фонарь в коридоре; в комнате  сорваны картины, повсюду раскиданы книги,  постель не убрана,   закатана в куль…    Будто в стремлении избавить себя от  неприятностей последнего времени, Ты бросишься наводить порядок, чтобы   придать всему сущему  первоначальный вид и смысл. Вот эта статуэтка c с изображением мальчика на пляже, перебирающего камушки на ладони, была подарена Тебе Виктором ещё в школе, в память о его чудесном спасении на воде, она всегда располагалась в нише над баром.  «Хорошо, не разбили», подумаешь Ты, поставив статуэтку на место.  Вот это   фото в рамке, на котором вы с Татьяной  улыбаетесь, обнявшись.   Опрокинутое кем-то  фото, сделанное через  год после свадьбы на том самом месте, у  монастырской стены, где Ты предложил Тане выйти замуж, оно тоже займёт своё привычное место на книжной полке.
                В самый разгар уборки вдруг раздастся телефонный звонок. А в  трубке – знакомый с детства голос.
                - Не спишь? – спросит Виктор.
                - Нет, дома прибираюсь…   Хочешь, приезжай, посидим…
                И,  он приедет.  Он покажется Тебе похожим на свежий подснежник, проросший на обочине длинной-длинной, утомительно-однообразной и не радующей глаз  дороги,  после долгой-долгой, тоскливой и скучной,  кажущейся  нескончаемой,  московской  зимы.   В его внешности мало что изменится, разве черты лица окончательно утратят ореол детства, да движения тела обретут более мужскую, чем юношескую, уверенность.
                - Это ты?! Не верю… Витя, не верю…. Сколько ж мы не виделись-то?..  - зашепчешь Ты, обнимая друга.
                - Полгода.
                - Нет… не верю…  Лет десять…  лет десять прошло, точно…
                - Последний раз – на собрании по выдвижению какого-то депутата…
                - Ты сбежал от меня, сбежал, падла… даже телефон не оставил. Как ты меня нашёл?
                - Да встретил тут однокашника, Толяна Ильина помнишь? Он мне твой телефон дал, и сказал, что ты в райкоме работаешь…
                - А…а… да,  он ко мне приходил  год назад, я помогал ему с получением квартиры.   Ты  сам-то где?
                - Я? Как был нефтяник, так и остался.  В Нефтеэкспорте. Я работал в представительстве, в Праге три года.  Вот только  вернулся… 
                - Ну, проходи. Чай-кофе пить будем…  - в Тебе снова возникнет ощущение отсутствия взаимосвязи  времён и событий. Будто  происходящее теперь, такое  обыденное - эта встреча в  сумерках за кухонным столом, вскипающий чайник на плите, зардевшийся луч весеннего заката на стене, и это замечательное  предвкушение спокойной, дружеской беседы, - всё, что сейчас  происходит, уже не раз с Тобою случалось,  и не десять  –  пятнадцать лет назад, а  будто бы  только вчера. Будто бы, Ты и теперь продолжаешь нескончаемый  диалог с другом.
                - Я смотрю, что-то у вас тут не очень, в Москве-то…  – произнесёт Виктор, садясь за стол,  –  Раньше лучше было.
                - Что не очень?
                - Продуктов нет.  Я с трудом сегодня  сигарет разыскал,  жена часами в очередях. 
                - Вот видишь, Витя,  это и есть показатель разложения системы, в которой материальные блага отнюдь не льются полным потоком, а распределяются исключительно сверху.
                -  Думаешь?
                - Я эту систему изнутри знаю.  Для того, чтобы отказаться от неё, надо реформировать партию.  Но, не получится.
                - Почему?
                - Потому что вся её идеология  подложна, основана на обмане. А что, в Праге-то лучше?
           - Как тебе сказать… грязный серый  город, такой же, как Москва, неумытый. Но там нет такого, чтобы народ за хлебом по карточкам стоял. Дорого, конечно, всё дорого. Но, этого нет.  Там  много частных пекарен, булочных, всё за деньги, и никаких карточек.  Ты мне лучше скажи, причём тут обман, и почему нельзя реформировать партию? 
         - Видишь ли, мне кажется,  партийная номенклатура пребывает  в  эйфории от длительной монополии на власть, и  от  вымученной  ею идеологии.
         И тогда Ты расскажешь Виктору о своём открытии, и о том, как замолчали выявленный Тобою подлог.  Он будет слушать  Тебя внимательно, удобно расположившись на стуле, обхватив колени своими жилистыми, загорелыми  руками, в синих глазах его  обозначится неподдельный интерес.
         - Да, здорово ты их урыл …   -  скажет он, прочитав показанный   Тобй листок с копией газетной статьи, - и возразить-то, в общем, нечего, разве в самом деле  замолчать, сделать вид, будто не заметили… .  А помнишь принципы демократического централизма? Выборность всех руководящих органов  партии снизу доверху, безусловное подчинение меньшинства большинству - помнишь? Мы их штудировали ещё в школе при вступлении в комсомол…   Те`  ещё принципы…
         - Куда деваться меньшинству, - произнесёшь Ты с сарказмом, - У нас его вовсе нет.  Какое там меньшинство?! Все, как один! Девяносто девять и девять десятых процента! А на отдельных отщепенцев, как Сахаров, Солженицын, Пастернак, и иже с ними партия просто плюёт с высоты своих властных амбиций! Однако  именно меньшинство как раз и бывает правым во многих политических вопросах.
         - Многие чехи до сих пор помнят…
         - Кого?
         - Не «кого», а «что». Шестьдесят восьмой год. Год оккупаций, как мы называли его, будучи студентами. На собраниях в торгпредстве нам всегда промывали мозги – что и как говорить по этому поводу о тех временах. ЦК разные там секретные письма слал, как бы для уяснения.
                - Ой! Да нам и сейчас шлют, по секрету всему свету. В эпоху перестройки и гласности. Кругом враги, империалисты и адепты частной собственности. В таком вот окружении из всевозможных  страшилок партия и довела страну до нынешнего бедственного положения.   Но, самое ужасное, Витя,  что я сам чувствую себя  кругом виноватым  во всём.
                - Ты?! Почему?
                - Понимаешь, я расцениваю это как личную трагедию, всегда спрашиваю себя: а где ж я-то был всё это время, что ж я-то молчал? 
                - Вот интересно! А что мы могли сделать?!  - воскликнет Виктор, принимая Твои слова и на свой счёт тоже,  - Биться лбом о стену? Сопротивляться – как? Мы же с тобой не великие мира сего…  и, если честно, мозгов для осмысления не хватало, да и некогда было осмысливать.  Всё шло, как шло, и должно было быть так всегда…
                - Каждый по-своему велик, если он задумывается о своём предназначении. А мы с тобой не задумывались, ты прав. Нам  некогда было, нам было лень.
                -  Мы просто были, как все, - досадливо  поморщится Виктор, -  и равнялись на всех, и карьеру свою строили, равняясь на всех.  Вот и всё!   И, ничего тут нет такого, чтоб можно было так уж сокрушаться! 
                - Именно, именно. Миллионы граждан Германии  шесть десятилетий назад тоже ни о чём не думали, и строили свои карьеры  во благо великого рейха.
                - Ну, ты сравнил!
                - А тут сравнивать нечего – всё едино. Психика у человека-то одна. Если бы мы с тобой оказались в том времени, в Германии,  мы бы тоже были как все. Политическая машина, знаешь…  она такая,  она всех захватывает, словно молох.
                Тогда Виктор  слезет со стула, подойдет  сзади, обнимет Тебя  за плечи, и задышит в затылок.
                - Если б мы с тобой оказались тогда в Германии, то  давно бы  были арестованы и отправлены в концлагерь… за однополую связь, а?  И связь с иностранцами, а?
                - Не обязательно. Нас и здесь могут под суд отдать за так называемое мужеложство.
                - Но, ведь, не отдали  же, а? И не отдадут надеюсь…
                Он будет так напорист и обаятелен, что  нежные прикосновения  его рук всколыхнут в Тебе целую гамму изведанных ещё в юности, нестираемых временем чувств. Тайна интимной связи вновь захватит всё Твоё существо.
                - Ты же знаешь… ты знаешь, Вить… что в советской стране секса нет… - произнесёшь Ты, покоряясь другу.
                - Правильно… на «нет» и суда нет…
                Неудачно пошутит Виктор, став  с той поры часто навещать Тебя дома.  Краткое, но счастливое время, всего несколько недель, в течение  которых, часто бывая с ним близок,  Ты вновь почувствуешь себя  нужным    давнему и верному  другу, любящему теперь  не только Твою внешность, но и внутренний мир, разделяющему Твои убеждения и  взгляды. Однако, короткое это  счастье внезапно прекратит жена, Татьяна, своим неожиданным  возвращением из  наркологической клиники.
                Будучи изрядно навеселе, и, застав вас вдвоём, она отпустит какую-то невыносимо пошлую шутку. Произойдёт отвратительная сцена, которую потом Ты  долго не сможешь забыть. И  простить себе свою несдержанность тоже не сможешь. Внутренне Ты восстанешь против  всего на свете – против наркологических больниц, где и вовсе  не лечат; против будущего, в котором нет никаких перспектив;  против лжи, процветающей везде и всюду,  - да   против всего этого мира,  в котором от любви следует избавляться, притом лишь с потерей лучшего в собственной душе! 
                - Вон отсюда! -  взревёшь Ты, выпихивая Татьяну за порог, - Ты мне не жена больше! Проваливай! – и, осознавая, впрочем, что сам здесь не оригинален, швырнёшь ей  вослед  сумку и туфли. «Какие фразы! Какие фразы… - с горечью подумаешь Ты в тот миг, чувствуя омерзение к самому себе, -  Мог бы я, всего-то  три года назад говоривший  ей совсем другое и  клявшийся в вечной любви, мог бы я тогда только лишь подумать, что когда-нибудь произнесу  их!»
Виктор будет выглядеть несколько растерянно, примется судорожно натягивать джинсы, тщетно пытаясь попасть ногой в штанину.
                - Да успокойся ты!  Она больше не придёт.
                Витя  рухнет в кресло, отдуваясь.
                - Уф!..  Что ж теперь делать будем?
                - А, ничего. Я подам на развод, и всё. Тебя же она не знает…
                - Андрюш, тебе за это ничего не будет?
                - А что может быть?
                - Ну, там… конец карьере, партийный выговор, увольнение…
                Ты вдруг почувствуешь особенную  нежность к другу, ведь  по прошествии   стольких лет, проявляя теперь  заботу и участие,  Виктор и в самом деле вовсе перестал видеть в Тебе лишь предмет своих вожделений.
                - Ничего не будет, не волнуйся.   
                - Но, она, ведь, может претендовать на квартиру, при разводе-то…
                - Не может, она здесь не прописана – этот кооператив купил мой отец.   
                В закрытую на щеколду дверь сунутся ключом, затрезвонят.
                - Я не открою тебе, Татьяна! – воскликнешь Ты, прильнув к глазку, - Иди к своим, проспись сначала! Потом поговорим.
                - Дрюнчик, открой! Открой! – заорёт она, начнёт  трясти  дверную  ручку, колотить в дверь и трезвонить ещё сильнее.  В конце концов,  беспрерывный звон станет невыносим. 
                - Вот сука, а?  – в сердцах обмолвишься  Ты. – Она так весь дом разбудит!
                Виктор поднимется на стремянку и отсоединит от звонка  контактный провод.
                - Так спокойнее. Вызови милицию, или это сделают соседи.
                И тогда Ты вызовешь наряд милиции. Они заберут Татьяну прямо из-под двери, где, угомонившись, наконец, она  мирно устроится поспать.  Но, это уже будет не Твоя жена, и не родной Тебе человек, а совершенно посторонняя женщина,   которую Ты, встретив случайно,   принял  бы  за  обычную  алкоголичку.  В дальнейшем, перебирая в памяти эпизоды случившегося в поисках собственной  вины,  Ты не устанешь корить во всём   только себя, будешь   глубоко  переживать это.
 

                В начале июля  Полимеров, бывший первый секретарь райкома, неожиданно  предложит Тебе организовать новый независимый социологический центр под своим руководством. Ты ещё подумаешь тогда: ему-то в аппарате ЦК, быть может,  лучше видна бесперспективность текущей  «линии партии», и если уж находившиеся при власти работники центрального органа партии начали готовить  себе  пути отступления, то дело совсем плохо. Ты с радостью возьмёшься за составление учредительных документов новой организации, уповая на её независимость, ибо  у Тебя, наконец, появится долгожданная и единственная возможность уйти из партийной системы.   Кроме того, регистрируя новый социологический центр,  у Тебя появится шанс узнать, какие законные и подзаконные акты, приготовил гражданам  на закате своего существования  «советский строй»? Какие же бюрократические препоны  для признания гражданской инициативы следует преодолеть в конце «эпохи перестройки и гласности», когда в советах  народных депутатов станут  функционировать не только представители коммунистической, но и всех других действующих  партий? Впрочем, в сравнении с тем, что ожидает тамошнее общество в ближайшие годы, то будет сущая ерунда! Немногим более месяца понадобится Тебе, чтобы согласовать учредительные документы, собрать необходимые подписи и зарегистрировать в органах юстиции новую организацию.   
                Время как неведомый пастырь  заблаговолит к Тебе.    Дожидаясь возможности получить на руки официальное  переводное письмо на новую работу, Ты не станешь афишировать своё решение уйти из партийных органов.  В райкоме  об этом никому не будет известно, даже Твоему непосредственному руководителю – первому секретарю.
                Однажды в пятницу  Тебя вдруг вызовут в городской комитет КПСС к инструктору «орготдела». Тебе это покажется  тем более странным, что ни дел особых, ни «незакрытых» писем в партийных органах  уж не останется.  Но, горком будет продолжать жить своей, отличной от всего окружающего, неспешной жизнью – всё те же беспристрастные взгляды офицеров ГБ, проверявших у Тебя  документы на входе, те же крытые красными дорожками гулкие лестницы, пустынные коридоры, и мерцавшие свежей побелкой  двери с застеклёнными сверху, как в больницах,  оконцами.         
                - Вот уж не думал, что на тебя жена накатает! - скажет инструктор, ведущий район, Александр Пантелеевич Куропатов, нехотя  приподнимаясь в своём кресле и протягивая Тебе руку.
                - В самом деле? – удивишься Ты, - Но, она мне уж и не жена вовсе. Я на развод  подал...   
                Ты углубишься в разбор неровных каракулей  на двух  сложенных пополам листках бумаги.  По мнению бывшей жены в семейном конфликте  виноват будешь  только Ты  –  грубый, пошлый и аморальный тип, с которым она связалась, поддавшись  Твоим домогательствам, поверив в  Твою  чудовищную ложь о любви  и верности.  Между тем, она и думать не могла о Твоих тайных влечениях, и о том, что у Тебя есть сомнительные друзья, мужчины, с которыми Ты не только пьянствуешь, но и спишь в одной постели. Словом, таким, как Ты, место не в партийных органах, а на нарах.
         - Вам надо, Александр Пантелеевич, поднять документы сто второго отделения милиции, от пятого  августа, и будет ясно, при каких таких обстоятельствах и в каком таком состоянии её взяли с порога моей квартиры. Это несколько прояснит Вам вопрос, кто и когда пьянствовал...
         - А что, у неё был привод в милицию?
         - Да. Должен быть. Они её забрали и увезли. Куда – не  знаю. 
         - Правда забрали? – оживится Куропатов, - Это в связи с чем?
         - Я вызвал. Она весь дом ночью перебудила, ломясь ко мне в квартиру.
         - Ну и нравы…
         Тебе станет неловко, стыдно за  Татьяну, и за себя тоже, ибо сам  же себе жену выбирал.
         - Ну, хорошо, – скажет тогда  Куропатов, - А как быть с этими… с друзьями?
         - С какими? С её друзьями?
         -  С теми, с которыми ты спишь в одной постели?
         - Видите ли, Александр Пантелеевич, у меня раскладушка  сломалась, и я постелил своему школьному другу рядышком, благо диван широкий…  Это запрещено?
         К чести Куропатова, он не станет вникать в  подробности.
         - Нет, конечно, не запрещено, но… . Ладно. – заключит он, поглядывая на Тебя с любопытством, - Отдаю письмо в вашу первичную парторганизацию. Думаю, там лучше разберутся. 
         Это будет типичный  способ отвязаться от заявителей. При рассмотрении  писем подобного рода Ты и сам  неоднократно поступал так же.  Тебе вспомнится история с утерей партбилета Татьяны, послужившая поводом для вашей  связи, и то, как «разбирали» её на партийном бюро в горкоме комсомола, а Ты её защищал.   И,  Ты вдруг со всей очевидностью ощутишь, какие глубокие метаморфозы могут претерпевать в жизни человеческие взаимоотношения.  В том обществе есть такая поговорка, что от любви до ненависти один только шаг.  Но, ненависти к бывшей жене в Тебе не будет, - лишь только жалость и чувство собственной вины в том, что не помог ей подняться.
         Выходные Ты проведёшь на даче  у родителей, решив на предстоящей  неделе непременно  подписать у  Полимерова переводное письмо, и уволиться, пока жалоба бывшей супруги  ещё не достигла стен  райкома партии.
         Время будет благоволить Тебе…   
                Однако в понедельник случится нечто, предвещающее начало слома  всей партийно-советской системы.  Это нечто покажется Тебе фарсом, вполне  достойным той государственной  машины, которая десятилетиями  обслуживала  свою  идеологию.  В обескураживающем этом представлении примут участие вооружённые армейские части, боевые машины пехоты и даже танки, сопровождающие Твой «жигулёнок» от дома до райкома, мирные граждане на улицах, в автомобилях, автобусах и троллейбусах,   постовые милиционеры, сослуживцы,  и кучка высших партийных чинов, задумавших совершить  политический  переворот,  чьи действия будут неустанно транслировать  все без исключения радио и телевизионные  каналы.
         Немногочисленный  коллектив аппарата райкома КПСС в полном составе соберётся в приёмной первого секретаря, у телевизора. Несмотря на демонстрацию военной силы партийной верхушкой, настроение сотрудников низшего «партийного звена»  будет преимущественно  подавленным. 
         - Наконец! Хоть кто-то! - произнесёт секретарь райкома Ляпунов после очередного просмотра информационного сообщения,  –  Наконец нашлись, кто взял на себя ответственность за решительные действия, чтоб прекратить весь этот многопартийный бедлам!
         - Вы уверены, Виктор Петрович, что установление чрезвычайного положения  –  единственно возможный выход? Ясно, что всё это незаконно.  Сами-то  не боитесь  стать жертвой  такой  чрезвычайщины?  –  возразит ему  первый секретарь Путов,  приверженец более демократических взглядов в компартии.
         - Власть должна быть, Владимир Евгеньевич, а её нет…
         - А-а! По власти, значит, соскучились?  Так  соберите сотрудников аппарата на пять часов!   Посмотрим, кто чем занят, и кто как работает в условиях многопартийности.
         Присутствующие примутся обсуждать текущий момент, послышится  безрадостный  смех. 
           - Владимир Евгеньевич, - тем временем обратишься Ты к своему  руководителю,  –  я хотел с вами переговорить… 
         - Давай. Я сейчас в горком. Вернусь – переговорим.
         Однако встретиться  с ним Тебе уже не удастся, ибо экстренно созванное в горкоме  совещание  растянется на два дня.  А назавтра  к вечеру, когда компартию объявят вне закона, все занимаемые партийными органами помещения опечатают, и всесильный партаппарат  перестанет функционировать вообще.  Мстительный же  навет Твоей бывшей жены так и застрянет на пути между городом и районом, и не станет поводом для позорного  обсуждения ваших личных  взаимоотношений  на партийном собрании.

         Случившийся в августе того года путч,  спровоцирует там развал советской  державы, в которой  более семи десятилетий удерживала власть партийная олигархия, использовавшая в качестве государственной  идеологии   приспособленные ею для этого  «принципы   социализма», заимствованные  из лучших теорий  о  развитии  справедливого и гуманного  общества.  За это время там сформируется такой образ жизни,  такая  культура, такой менталитет, отказаться от которых вы не сможете –  ни Ты, Андрей,  ни Твои сверстники, ни ваши родители, – никто из доживших до этого времени людей,  каких бы политических и философских  взглядов они ни придерживались, к какому бы сословию, какой бы национальности ни принадлежали.  Привыкать к новой, избавленной от идеологического наставничества, нетерпимой к иждивенчеству, расчётливой  жизни вы будете через силу, делая великое множество практических ошибок, нередко коверкая и  собственную душу. Но,  надо будет и через это пройти.


   


Глава ХХVII      Ничего особенного
____________________________________

          Марина Петровна давно так самозабвенно не трудилась.  Она и предположить не могла, как может изменить к лучшему её  жизнь   предложение молодого соседа, Андрея,  возглавить группу сборщиков летательных аппаратов, сделанное им в то памятное утро на крыше собственного дома после захватывающего и головокружительного полёта на «Светлячке» по окрестностям!   Теперь она не занималась бессмысленным подглядыванием за чужим бытом из окон собственной квартиры, а точно знала, что нужна, и что приобретённый ею в советские времена опыт технолога и руководителя производственной группы, вдруг вновь оказался востребован.  В её жизни вновь появилась привычная  забота, надо было вставать ни свет,  ни заря, чтобы  успеть добраться до рабочего места, непременно отодвигать на вечер все домашние дела, и  всё личное, не соответствующее общественным целям.   
          Прежде всего, подписав трудовое соглашение,  Марина Петровна  решила разобраться  с производственным циклом, вникнуть в суть задач, поставленных перед нею самой  и перед вверенным  коллективом. Ей вполне хватило трёх недель напряжённого, ударного личного  труда, чтобы  построить в линейку разношёрстные группы  зачисленных в штат сотрудников, и организовать на производстве  двухсменку.  Среди этой публики были, в основном, женщины с похожей биографией, работавшие некогда в здешнем научно-производственном объединении,  но в силу экономических обстоятельств отправленные на пенсию раньше срока. Были и зрелые мужчины, попавшие под сокращение в расцвете сил и способностей, два молодых парня и три девочки из недавно ликвидированного здесь конструкторского отдела.  Все они  в условиях рыночной экономики подрабатывали на сборочном участке, ибо имели  крайне низкие  доходы и почти никаких льгот. 
          Среди всех, впрочем,  Марина Петровна  отмечала и очень  пожилого   мужчину, необычно  звавшегося  Ротор Лев Семёнович.  Несмотря на «техническую» фамилию, он был   истинный гуманитарий, любил пофилософствовать, побалагурить и подшутить над своим еврейством, нисколько не померкшим, однако,  в период процветания   «единой общности»  –  советского народа. Пообщавшись с ним несколько дней, Марина Петровна настолько  прониклась очарованием  этого человека, что стала  прощать это его «милочка моя», адресуемое  всем без разбора, казавшееся  поначалу   слишком уж фамильярным.
          - Видите ли, милочка моя, - заговорил  он как-то раз во время обеденного перерыва, который устраивали тут же  на сборке, в закутке  за столом, - Я ж  не всегда сажал  болты и заклёпки…    я, знаете ли, тоже руководил, был даже, так сказать,  на переднем крае идеологической борьбы. Да! И, можете себе представить? Возглавлял на предприятии местную  организацию общества «Знание»!
          - Мне очень жаль, Лев Семёнович, что  мы не имеем возможности применить теперь на практике ваш бесценный опыт пропагандистской работы, - съязвила в ответ Марина Петровна.
          - Штоб я так жил! Отчего ж? Применяйте! – хитро прищурился Ротор.
          - Ой! И что же вы будете пропагандировать?
          - Да, хоть что угодно. Хоть наши летательные аппараты! – он кивнул на стоящий  в центре зала, почти готовый «Светлячок», - Реклама, милочка моя, это двигатель прогресса!
          - Наши летательные аппараты в рекламе не нуждаются, Лев Семёнович.  Они вне конкуренции.
          - Да вы шо?!  Только недавно   видал   я  по телевизору похожие… э-э…  вертолёты.  Натурально дёшево, уверяю вас!
            - Так,  то вертолёты! Ни один из них  как наш  не полетит! 
          - А вы-то, откуда  знаете, позвольте вас спросить?
          - Знаю! Оттуда и знаю… - осеклась Марина Петровна, давшая Андрею обещание никому ничего не говорить о летательных возможностях «Светлячка».
          Лев Семёнович принялся сосредоточенно нарезать хлебный батон, глубокомысленно при этом рассуждая:
          - Видите ли, милочка моя, советская пропаганда  –  тоже  своего рода реклама. Нет?  Реклама страны советов куда  умнее была, чем нынешняя, задолбившая всех,  бытовая.   У  той рекламы не было такой прозаической конечной цели  – всеми способами заставить купить. Ты, мол, сперва купи, а там уж трава не расти.  Цель  советской рекламы была намного более возвышенной – заставить поверить! Нет? Поверить в высшую цель, в высокое предназначение каждого! И  –  чтоб я так жил  –  она не была такой уж навязчивой.    Ну, там изредка, по праздникам так сказать… Зато какая!  Какие порывы! Какое краснофлажье средь серых и  безрадостных буден! Нам ли стоять на месте? В своих дерзаниях всегда мы правы! Нет? При всех социальных гарантиях, и тебе бесплатное образование, и медицина, и жильё.  Кто ж устоит-то, кто ж устоит!..  Ручаюсь, что и по сей день мы  здравствуем на этих идеологических инъекциях!
          Мариной Петровной, и впрямь, овладела грусть  по прошлому. Ей вспомнилось, как отец, работавший некогда в аппарате Верховного Совета,  в праздники всегда брал её с собой  на трибуны Красной площади посмотреть военный парад и демонстрацию трудящихся. Будучи совсем маленькой девочкой, она всегда с нетерпением ожидала этого события. Она любила в этот день одеться во всё новое, яркое,  взобраться отцу на плечи, чтоб хорошо было видно,  размахивать красным флажком и  кричать, кричать что есть силы «ура! ура!». Она любила подпевать звучащим повсюду из репродукторов песням. Особенно восхищали её слова «… и жарко любим, и поём как дети», благодаря которым она уже в шесть лет чувствовала свою безусловную причастность  к великим свершениям великой  страны под руководством её великих вождей.  Не стёрлось временем это чувство. Вот и давеча,  когда невидимый  «Светлячок» в предрассветных сумерках  неслышно парил над Кремлём, волнение сердца отзывалось в  ней, будто отзвуками советского марша:

И звёзды наши алые
Сверкают небывалые
Над всеми странами,
Над океанами
Осуществленною мечтой!


          - Вы правы, пожалуй, Лев Семёнович, - сказала она задумчиво, прервав затянувшееся молчание, -  При советах была создана потрясающая  идеологическая машина. И газету «Правдой» назвали, очевидно, чтоб никто не догадался, о  чём  там  на самом деле  повествуют... Но, Сталину верили. Дай бог, чтобы сейчас кому-нибудь верили так же, как ему.
          - Знаете, Марина Петровна… обмануть народ не трудно, он сам обманываться рад.
          - Знаете, Лев Семёнович, мой отец,  арестованный сразу же после войны по чьему-то доносу, всё равно верил. Будучи глубоко оскорблённым властью, отбывая срок в колонии, он неизменно  верил в светлое будущее, и говорил, что Сталин тут ни при чём.   
            - Вот, вот, вот. Светлое будущее не за горами, считал он. 
          - Вы полагаете, что и он обманывался?
          - А вы думали! Не  он один – все! Я тоже обманывался. И по сей день, надо сказать, обманываюсь…  Чтоб я так жил – все мы такие! 
          Марина Петровна недоверчиво посмотрела на этого старого еврея: «Сколько ему? Лет восемьдесят пять? Девяносто? А, ведь, работает ещё!   Надо бы взглянуть в анкету…»
          - Как же вы, Лев Семёнович, с таким-то отношением к  идеологии ещё и обществом «Знание» руководили?
          - А так и руководил… меня, знаете ли, в самом начале войны  так тумкнуло на передовой, что казалось,  весь мир перевернулся. Очнулся в грязи – ни жив, ни мёртв. Вокруг лишь трупы наших бойцов и немецких,  все  вперемешку. Где запад, где восток,  где свои, где враги  – не ведаю! Не слышу ну ничегошеньки! В ушах стоит звон, и не то, что подняться, даже пошевелиться не могу!  Помню прямо-таки детское удивление, что происходит это  не с кем-то  там посторонним, а именно – что  со мной. И, в душе моей безмолвный,  острейший такой вопрос: как так могло случиться? Как?! Почему именно со мной?! Где мои родные и друзья? Почему меня нет среди этих трупов? Почему только я оказался в ответе за все эти погубленные жизни, и что ж теперь я один  во всей вселенной? Один?!    
          Лев Семёнович так разволновался, что слова застряли у него в горле,  в глазах навернулись слёзы.   
          - Ну, всё-всё-всё, не волнуйтесь же так! - Марина Петровна подлила ему в стакан сока, подумав при этом, что такие воспоминания в его возрасте  могут привести к сердечному приступу. Однако, подождав, пока  он несколько успокоится, всё же, спросила:
                - Ну, и что же было с вами дальше? 
          - А что дальше? Во второй раз я очнулся на чём-то жёстком. Хорошо не на нарах в концлагере, а на полу в медсанчасти… к-хе… Знаете, у меня к немцам до войны было такое отношение,  романтическое что ли. Они все казались мне потомками Моцарта, Бетховена, Гёте и  Шиллера. Все поголовно талантливы. Эдакие рыцари без страха и упрёка.  А, национал-социалисты в  моём понимании были сродни нашим большевикам, коммунистам, строящим социализм. Все  должны были войти в международный  интернационал и зажечь пожар мировой революции. Т`ак вот…  поэтому, заключённый с немцами пакт о ненападении я воспринимал с особым юношеским  воодушевлением.  Я тогда и представления не имел  о концентрационных  лагерях в Германии. Семью нашу сталинские репрессии обходили стороной, отец у меня – обычный закройщик, мама кассиром работала в магазине.  Обычная еврейская  семья, никто ничего... и мы с братом до войны –  извините – ни ухом, ни рылом   ни о репрессиях, ни о концлагерях – ни  о чём  этом не ведали.  Словом, чтоб я так жил, заквашены были на советских дрожжах, как и большинство  соотечественников. «Врагов народа» всех  дружно осуждали. Только в госпитале, вернее в нескольких, в которых  по мере отступления нашей армии врачи возвращали меня к жизни после тяжелейшей контузии… только тогда,  наслушавшись рассказов раненых бойцов, я, кажется,  начал понимать,  что к чему. Мне, преодолевшему естественную   боязнь  хоть и под воздействием чарки  водки, однако совершенно искренно  –  аз охн вей, то ж как рыцарь без страха и упрёка, бросившемуся в первую атаку  «за Родину, за Сталина!», мне и невдомёк были принятые нашим командованием «контрмеры»  –   стрелять в своих, обращавшихся  вспять  бойцов. Мне, Марина Петровна, эти командирские козни, то есть  направленные против меня «контрмеры», вначале показались оскорбительными, несоответствующими  тому усилию, которое я сделал над собой, кинувшись в атаку.  А потом, видно, верх взяло чувство самосохранения. Отец был на фронте, брат погиб, мама очень плакала, а когда меня комиссовали, она даже обрадовалась, несмотря даже на то, что я был совершенно больной.  Мы перебрались в Свердловск к тётке, ибо думали, что Москву сдадут.  Как боль-мень  поправился, поступил  там  на военный завод, стал гайки крутить….  И вот в процессе однообразного этого  дела меня начали посещать жутко  крамольные мысли. Настолько крамольные, что делился ими  я лишь сам с собой, и то с опаской.
          Марине Петровне вспомнилось, как совсем недавно на выборах президента в процессе подделки  избирательных бюллетеней в подвале домоуправления,  её  тоже  охватывал ужас   от крамольных мыслей при соприкосновении с действиями власть имущих из борющихся между собой политических  партий, и она прониклась ещё большим пониманием  своего  собеседника.   
          - Да, милочка моя, все мы такие, – продолжал  тем временем Лев Семёнович,  – всего боимся, всё в себе скрываем. Так и проживаем  жизнь, побаиваясь… штоб я так жил…   ха-ха, всего на свете!..  Так вот, Марина Петровна,  а мысли мои крамольные состояли в следующем.  Я представил себе, поскольку не погиб  сразу,  что если б меня, контуженного, тогда немцы забрали – не миновать мне концлагеря, и смерти, как и тысячам тех евреев, что заживо сгорели в печах крематориев. А, если б я тогда, всё ж,  поднялся, и двинулся к своим  в тыл – не миновать мне  расстрела за дезертирство, как  и  многим нашим, кто испугался  первой атаки. Да-а… спасибо тому неизвестному, кто меня подобрал и оттащил в наш медсанбат.   А вот, что же делать со своей личностью-то, своей жалкой душонкой-то, оказавшейся меж двух  тоталитарных  политических  монстров, и их вождей, ведших человечество к совершенству? Пусть  всяк  своим, как говорится, путём, однако же, к совершенству? Нет?  Декларировали-то они хорошо, но действовали-то по-разному. Одни утверждали, что всё зло кроется в евреях и коммунистах, а другие – что в  капиталистах,  врагах народа и фашистах. А мне?  Что же мне, простому еврею, делать-то, а? Как жить-то дальше?!  Кому верить? Стать фашистом – абсурд. Сионистом-ортодоксом? Так ведь  земля обетованная была недоступна, а на Амуре, на краю страны советской,  под присмотром НКВД, ведь, не создашь новой родины-то… В кришнаиты податься? – Э-эх… за кордон не пустят!  И выбрал я, аз охн вей, Марина Петровна. Выбрал то,  что все выбирают – самое простое.  В самом деле, ничего оригинального. Я решил, что  куда бы ни стремилась твоя  душа, а подчиняться следует тому режиму, который тебя кормит, одевает,  и работу  даёт, то есть советскому, коммунистическому режиму.  И стал я ему служить, обманываясь и притворяясь, будто  всему так быть и следует.  Впрочем,  и тут я не  оригинален, как, впрочем, любой на земле человек.
          - Вы шутите? – спросила Марина Петровна, уловившая в последних фразах   оттенки иронии. 
          - Ничуть, чтоб я так жил! Как и все те восемнадцать миллионов,  некогда состоявших  в рядах нашей компартии!  Разве они шутили? Что вы!  Восемнадцать миллионов, и  мыслили  все  как один, истинно говорю: все как один  мыслили  – всем не до шуток было!
          - Вы диссидент, Лев Семёнович…  - отрезала Марина Петровна.
          - Я-а?! – изумился Ротор.
          - Это вам сейчас так говорить легко, потому что знаете, что  за эти слова вас  не расстреляют, не отправят  на зону, и не вышлют из страны. Небось, раньше-то таких речей не заводили…
          - А я вам о чём, милочка моя? Конечно, не заводил. Я был не столь знаменит, как Сахаров, у меня не было высоких званий и наград, а если б даже и были, то толку –  чуть, как вы знаете. Мои антисоветские высказывания не вызвали бы широкий общественный резонанс, и не принесли бы  мне ничего, кроме неприятностей.  С другой стороны, аз охн вей, мне надо было как-то жить, кормить семью, детей – словом, вести себя так, будто ничего особенного не происходит, и страна наша советская не катится под откос… И, представьте себе, я настолько  уверился в правоте социалистического строительства, что даже проворонил возможность свалить из этого Союза, когда евреям такая  поблажка давалась!  – Ротор грустно вздохнул –  И это мне,     должно быть, моя супруга до сих пор припоминает,  однако  уже на том свете. 
          - Вы верите в загробный мир? – поинтересовалась  Марина Петровна, которой, по большому счёту, ещё не приходилось верить ни во что, кроме деяний своих кумиров.   
          Лев Семёнович немного задумался, повертел в руках пустую чашку, взглянул на неё, прищурившись, своими чёрными, живыми глазами.
          - А вы знаете, не то, что в  загробный…  С годами я  почему-то проникаюсь уверенностью, что  вся моя  жизнь после контузии –  это не последнее, в чём я участвовал, и что будущее, как и прошлое,  для всех нас как бы заранее предопределено…. И,  знаете, что ещё? -   что мир, пожалуй,  может изменить лишь преодоление всяческих  страхов, в особенности  страха смерти. Нет? Потому что смерть – это лишь переход в какое-то новое,  но никому из нас неизвестное состояние, и не более того.  Он может быть даже и незаметен для личности-то, этот переход. Сейчас вот ты здесь, можешь это, а через секунду ты там – можешь другое.  Нет? Чего  бояться-то?  И супруга моя, и родители,  и брат и друзья – всё равно я с ними  и был, и есть, и буду….  Это мой круг, близкие мне люди – не скроешься.  Вот и скажите, милочка моя,    мир чувств, например, он вам знаком? Это ведь другой мир, не материальный?
          - А какой же? –  без значения спросила Марина Петровна.
          - Но, вы ведь не можете пощупать, к примеру, тот же страх? Или, скажем,  запихнуть в чемодан смех? Обновить любовь, или почистить  привязанность?  Это и есть, милочка моя,  мир чувств.  Совсем другое измерение!  Вот, другой мир – может, он и не обязательно загробный – просто другой –  такой, как мир чувств, то есть  более совершенный и тонкий, существующий рядом с нами.  Вот в этот мир мне верится.  И  вот, считая смерть венцом всех неудач, в этот-то, более совершенный и более прекрасный мир мы боимся влиться, ворваться,  в конце концов, может быть, просто перетечь?   Вы уверены, милочка моя, что в этом вездесущем  страхе  и состоит абсолютная истина? Может, всё совсем по- другому? Нет?
          Марина Петровна не знала, что ответить.  Высказывания Льва Семёновича действительно заставляли её  смотреть на жизнь по-другому, а она не хотела, потому что это казалось  непривычным и  жутким.
          - Впрочем, милочка моя, мне и самому на старости лет  такой взгляд на мир  кажется необычным, удивительным, –  вторил её мыслям Лев Семёнович,  –   Но, не более чем, скажем, то, что когда-нибудь -таки    взлетят наши летательные аппараты!   –  он  засмеялся,  подошёл к окну и взглянул на выставленные  рядком  во дворе  новенькие, лакированные «Светлячки»,  – Говаривал  я тут на днях с одним конструктором. Так,  сильно сомневается он в летательных возможностях нашей  продукции.  Вы-то сама, Марина Петровна, верите в успех нашего предприятия?
          - Верю, конечно.
          - Значит, полетим.   


          … Постепенно вышли на производительность почти два летательных аппарата в неделю.  Марина Петровна стала замечать, как хозяйственный двор быстро заполнялся закутанными в полиэтиленовую  плёнку готовыми  изделиями. Отведённого  арендодателями  места оставалось совсем мало.
          - Что, по-прежнему нет покупателей на нашу продукцию? – однажды спросила она заглянувшего в производственные помещения Кирюхина.
          -  Пока нет, но обязательно появятся! – улыбнулся в ответ  Андрей, - А что?
          - Нет, просто… мы же на хозрасчёте, Андрей Михайлович, я и беспокоюсь, будет ли очередная  зарплата…
          - Будет, конечно будет, не волнуйтесь вы так.
          Спокойствие Андрея немного возмущало.  «Им хорошо там, в верхах,  теоретизировать! Попробовали бы они тут, в коллективе повертеться!» - подумала  Марина Петровна «о них» то есть, хозяевах, как  бывало на своём предприятии о  руководителях высшего звена, или о   военных заказчиках, постоянно досаждавших сроками – ведь проблем с зарплатой в советские времена  не существовало.
          - Чему нас только ни учила родная  страна советов! Всему, кроме организации забастовок, Андрей Михайлович.  Но, я вам гарантирую: если в этом месяце вновь будет задержка с выплатой денег, мы перестанем выходить на работу!   - вымолвила она железным тоном. 
          - Ладно. Будем надеяться, что этого не случится, - примирительно произнёс Андрей.
          Действительно, через несколько дней со двора увезли  пять летательных аппаратов. Потом ещё три, и ещё два.  Марина Петровна завела себе блокнот, в котором стала отмечать количество отпущенных покупателям изделий, чтоб в дальнейшем  можно было бы требовать выплат  зарплаты более аргументировано, и предметнее   разговаривать с начальством. Она также заметила, что товар отпускали так называемым «самовывозом», в основном, ближе  к  вечеру, когда  на предприятии уже не оставалось персонала.  Накаченные  верзилы грузили   флайты    на  автомобильные   прицепы,  либо    на устроенные  на    крышах   автомобилей  багажники.  Как правило,  это были роскошные чёрные  джипы  с  тонированными стёклами – по всему было  видно, что потребительский  контингент отнюдь  не из бедных.  Покупатели  появлялись  из офиса «Флай 21 век»  на  втором  этаже, держа в руках, словно награду,  красивые  чёрные   коробки  с   надписью на  крышке золотом:  «FLY  FOREVER!»
          Однажды, столкнувшись случайно в коридоре, Марина Петровна  поинтересовалась у одного из них назначением  данного сувенира. 
          - Шут - ё знает, мамаш, давай посмотрим! – охотно отозвался парень,  которому и самому, видать,  было  любопытно. 
          Он открыл коробку, где оказался  глянцевый  чёрный   баллон   –   точь-в-точь  лак для укладки волос, или пена для бритья, однако с той же надписью «FLY  FOREVER!».  Там же был и  буклет с подробной инструкцией по подготовке к  полётам и обслуживанию  летательного аппарата.  Просмотрев бегло руководство по эксплуатации, в котором содержалось где «Светлячок»  ставить, как крепить, летать  и ухаживать, Марина Петровна поняла, наконец, и назначение данной  аэрозоли: ею следовало  опрыскивать ткань  крыльев, но  не чаще одного раза в месяц,  при этом строго настрого запрещалось использовать  в иных целях. 
          - Так вот! – с гордостью произнёс стриженый.
          - А я-то думала, парфюмерия какая! – прикинулась несведущей Марина Петровна.
          - Ничё себе парфюмерия, мамаш, за  шесть-то  тысяч баксов!.. 
          «Ого! – удивилась тогда деятельная руководительница производства, - Пусть только попробуют теперь не заплатить! Я им устрою сладкую жизнь!»
          Действительно, случай представился. Аванс не выплатили, сославшись на то, что в день зарплаты,  к тридцатому числу отдадут всё вместе. Однако  заработанных денег не отдали  и к тридцатому.            
                Возмущённая Марина Петровна принялась трезвонить в контору.
          - А я знаю? – ответила ей по местному телефону бухгалтерша Светлана, - Мне и самой  не  выдали! 
          Тогда,  отбросив все сомнения и забыв про дисциплину,  Марина Петровна  помчалась к начальству.  Она  была полна решимости сокрушить все преграды, но добиться-таки своего: поставить Кирюхину ультиматум,  или он выплачивает зарплату сегодня, или завтра никто не выйдет  на работу!  Между тем, отворив  дверь офиса «Флай 21 век», Андрея  она  не обнаружила, а за директорским столом сидел известный  тележурналист Олег Минин и разговаривал по телефону. Кажется,  совсем ещё недавно она так любила смотреть телевизионные передачи, в которых участвовал Олег, считая  его одним из самых талантливых людей современности!  Оторопев от неожиданности, Марина Петровна застыла посреди комнаты, и не знала, что сказать. Весь пыл  прошёл  сам собой, приготовленные заранее обличительные фразы забылись,  и ею овладело  безмолвное восхищение. 
          - Вы ко мне? – обратился к ней сошедший с экранов герой, закончив телефонный  разговор.
          - Вы?.. Вы?...   Я не знала что вы… - только и могла вымолвить растерянная руководительница производства.
          - Чему вы так удивляетесь? – спросил Олег Минин,  - Присаживайтесь. Чем обязан?
          - Простите, я и не знала, что теперь вы здесь, у нас… Ничем вы мне не обязаны…  –  обмякла, было,  Марина Петровна, и тут же встрепенулась  – То есть, как так ничем… наоборот,  это   вы  нам обязаны зарплату платить!
          - А-а… вот вы о чём, - догадался Олег, всматриваясь ей в глаза, - Андрей говорил мне о вас…  вы, кажется,  Завальная… извините, имя отчество ваше не запомнил…   
          - Марина Петровна.
          - Видите ли, Марина Петровна, я вас очень хорошо понимаю… но, надо немножко подождать.  Я прошу вас подождать.
          - И сколько это надо ждать?
          - Я думаю, что до конца недели, а? 
          Нет, она не присвистнула лихо, не сверкнула гневным взором, не встала решительно со своего места, и не высказалась также  решительно, мол, «вот что, начальник, собирайте-ка сами свои флайты, а мы завтра на работу не выходим!» Она не повернулась к начальству  спиной и не вышла из кабинета, хлопнув со всей силы дверью. Никаких таких  заготовок  она не выполнила. Вместо этого она подумала, что в другой раз  Олег, как авторитетный и известный всей стране человек, уже не сможет её обмануть  без риска нанести ущерб своему имиджу, и в данном случае  можно было бы пойти навстречу этому симпатяге.
         - Больше вы меня ни о чём не попросите?  –  поинтересовалась она с иронией.
         - Ни о чём,  – рассмеялся  Олег.
         - Что ж, ловлю вас на слове. А, позвольте поинтересоваться, что заставило вас уйти из телевидения и заняться бизнесом?
         - Долго рассказывать.  Я вам как-нибудь потом…
         Олег Минин  был явно не расположен к контакту.  Марина Петровна, однако, попыталась извлечь пользу и из этого.
         - Потом  вы  будете рассказывать не мне  -  нашему коллективу. Может быть, они вас поймут, не меня… - заявила она на прощание.   

          Когда ушла Завальная, Олег подумал, что  уговорить коллектив потерпеть с получением зарплаты  ему будет, пожалуй,  легче, чем выбить деньги из «Траста».  Почти два месяца прошло, как он доверил  компании Сергея Сергеева тридцать тысяч долларов –  почти треть  отпущенной Копейским в кредит суммы, а обещанных бывшим комсомольским корешем  дивидендов так и не поступило.  Замысел Олега состоял в том, что именно с этих денег  следовало бы начислять заработок персоналу вместе с налогами и обязательными платежами, в то время как выручка от реализации летательных аппаратов целиком бы  шла на оплату банковского долга, аренду производственных мощностей, развитие производства,  а также на собственное, и Андрея, материальное  обеспечение учредителей  предприятия. Наглость Сергеева  возмущала Олега до глубины души. Если у него проблемы с выплатами вкладчикам – думалось ему – то он мог бы сделать исключение,  хотя бы для  своего  бывшего соратника. Между тем, Сергей  не только не платил денег по кредитному договору, но и вообще  избегал каких-либо контактов!
          В то самое время, когда в конторе появилась  Завальная, Олег  наконец-то дозвонился своему должнику на мобильный телефон.
          - Старик, извини, я тут замотался совсем,  - как ни в чём не бывало,  заявил  бывший комсомольский кореш, - Я проконтролирую, обязательно! Думаю, что к концу недели ты своё получишь!
          - Сергей, у тебя проблемы?
          - Да нет… нет никаких проблем. Всё в порядке!
          В интонациях его голоса Олег почувствовал излишнюю бодрость.
          - А то, смотри:  могу тебе  бесплатной рекламой поспособствовать, какой-нибудь там сюжетец  телевизионный,  короткий, но острый… съёмочную группу хоть сегодня  отправлю –   связи-то у меня надёжные остались… 
          - У меня свои возможности.
          - Так,  то за деньги! Я же тебе предлагаю бесплатно. Бесплатно, понимаешь? Лишний раз  прославиться-то? Кто ж откажется от такого удовольствия! – втолковывал Олег с ехидцей.
          - Слушай, не надо мне лишних скандалов…  -  врубился, наконец,  в тему Сергеев, - Сказал  получишь, значит получишь.
          Действительно, деньги вскоре поступили, но не в полном объёме. Этих денег хватало только, чтобы оплатить персоналу за позапрошлый месяц. 
          - Придётся нам с тобой отказываться от собственных доходов, - сказал тогда Андрей.
          - Вот ещё! Попробуем сначала задействовать моральный    фактор,  –  возразил Олег, решив  поделиться с товарищем своими идеями.
          - Как это?
          - Давай устроим субботник, выйдем с тобой вместе на сборку,  познакомимся, как следует с коллективом, отработаем по  две дневных нормы. 
          - И что это даст?
          - Как ты не понимаешь! Из них никто меня вживую не видел, только по телевизору.  Я же с ними рядом работать буду,  бок о бок,  так сказать. Скажу: мол, потерпите немного, скоро всё  закрутится, продажи возрастут, деньги пойдут, зарплата повысится, и никаких проблем больше не возникнет.
          Андрей скептически  усмехнулся.
          - Что ты смеёшься? На самом деле так  будет. Все любят знаменитостей, и гордятся ими.  Ты бы видел, как на меня тут недавно  Завальная смотрела,  с каким  немым воодушевлением. Мы должны увлечь  коллектив! Они нас поддержат! 
          Как и следовало ожидать, моральный фактор оказался действенным, что, в общем, было характерно для  доверчивых  пост- советских нравов.  Проведённые за сборкой летательных аппаратов выходные помогли отодвинуть срок выплаты долга коллективу ещё на некоторое время.  В воскресенье в  обеденный перерыв собрались прямо в производственном помещении.  Про заработную плату на время забыли, народ живо интересовался недавними  политическими событиями, неожиданной отставкой  Президента, и тем, какую роль сыграла во всём этом злополучная видеокассета.  Чтобы вызвать у людей симпатию, Олег  отвечал    просто и кротко, как если бы он был рядовым сотрудником.  И,  только один вопрос показался  ему неудобным.
          - Скажите, будучи представителем средств массовой информации,  а вы чувствуете свою личную вину в том, что произошло? – спросил один старикан,   –  Я имею в виду развал державы. 
          - Вы знаете, уважаемый….
          - Лев Семёнович.
          - Вы знаете, уважаемый Лев Семёнович, - отвечал Олег, -  со временем я прихожу к выводу, что любая политика лежит вне нравственности. Соответственно и выбор своих поступков у каждого  может быть разным.  Но, покуда  я сам работал в комсомольских и в  партийных органах,  я  выступал за сохранение страны и  лидирующей роли компартии при всех прочих политических свободах. А, когда всё  как бы   само собой  развалилось, то  вспоминать о какой-либо  морали     приходилось всё  меньше и меньше.  Надо было выживать.
          - Как это развалилось «само собой»? – не унимался любопытный  старикан, - Так не бывает! Для этого нужны причины.
          - О причинах этих, Лев Семёнович, вы президентов союзных государств  спросите, не  меня.  Денонсируя союзный договор, они даже и не вспоминали  о  результатах референдума, когда  за сохранение страны проголосовало большинство граждан.  Ну и развалили  незаметно при всеобщем попустительстве так, будто ничего особенного не произошло.  Что тут виновных искать? Все виноваты…
          - Сработала коллективная безответственность, да?
          - Пожалуй…
          - Как следствие коллективной ответственности?
          - Как-как? – не понял Олег.
          - Ну, это когда народ думает, что его слуги, то есть, выражаясь фигурально,  слуги  народа… тем более не из номенклатуры, а  выборные – уж  они-то во всём разберутся, и сделают как надо, ибо они - власть. Власть, понимаете? Их по телевизору показывают! Знаете, семьдесят лет людей воспитывали так, чтобы они думали одинаково – все чтоб  мыслили  как один, как  их вождь,  признанный так сказать  народный лидер. Вот и результат. Надо ж додуматься, страну развалить! А сколько же было песен, стихов, фильмов, повестей и романов о любви к родине и дружбе народов! Помните? С детских лет мы это в себе носили, - и на тебе,  всё на помойку! Э-эх!  В угоду одному народному лидеру,   президенту.  Который,  к тому же, и в отставку подал,  наплевав на голоса  своих избирателей!..   
          Как бы там ни было, своей вины в развале государства Олег не видел, поэтому поднятая стариканом тема и высказанное им публично  мнение Олегу  было неприятно.
          - Ну, вот видите, - ответил он рассеянно, - Теперь вот новой администрацией  взят курс  на объединение государства. Теперь будем этому курсу следовать. 
          - Неизвестно ещё, чем всё это обернётся, какой кровью это объединение!  – в сердцах обронил Лев Семёнович.
          - Не нашего это ума дело,  уважаемый Лев Семёнович. Работать надо, и всё в порядке будет! –  решил  завершить затронутую тему Олег.
          - И правда! Что вы к человеку пристали, Лев Семёнович? Виноват, виноват… - послышался сердобольный  женский голос из дальнего угла, -  Что из того, что он виноват, или кто-то другой? Всё равно ничего не изменится.  Правильно он говорит: работать будем каждый на своём месте, и всё будет в порядке!
          На том встречу с коллективом и завершили.
          Постепенно всё  как-то само собой стало налаживаться – и покупатели толпой повалили, и денег на расчётном счёте прибавилось, соответственно и личных доходов.  Видно, фортуна, наконец, вновь повернулась к Олегу лицом.  Долги Сергеева так и повисли, хотя эти деньги уже перестали иметь значение.  Заработную плату персоналу  начали выплачивать регулярно, задолженность погасили, нисколько при этом  не повысив ставок,  из-за экономии средств.   Дома же  и супруга,  и дети  были довольны как никогда: Катенька получила долгожданный подарок – очередную дорогущую  «Барби» с «Кеном» в придачу, а Серёжа – эксклюзивную «Монополию», приобретение которой также обошлось недёшево.  В перспективе замаячила  семейная поездка на Рождество в Европу. 
                Андрей, всё же,  был недоволен низким заработком сотрудников.
                - Надо  индексировать,  повышать зарплату в соответствии с темпами инфляции, как это делают все, а ты о людях совсем не думаешь, - ворчал он чуть ли ни  при  каждой  их  встрече.
                - Опять ты за своё? О себе лучше подумай! – парировал однажды  Олег – Что ты о людях печёшься? Они должны знать:  режим экономии прежде всего. Не то работать совсем перестанут.
                - Ты рассуждаешь как настоящий эксплуататор! – не унимался Андрей, - Давно ли сам «Капитал» Маркса штудировал, и других учил?
                - А у нас и идёт процесс первичного накопления капитала. Всё по Марксу, Андрей. Всё по Марксу. Деньги нужны для изготовления аэрозолей, прежде всего. Ты, кстати, принёс, что обещал?
                Андрей взглянул на него с недоумением:
                - Тебе я ничего не обещал. Я обещал изготовителям аэрозоли. Третьякову, в частности.
                - Ну, Третьякову… принёс?
                - Мы договаривались, Алик, что будем придерживаться сфер влияния. Ты меня от финансов отстраняешь, тогда сам не лезь, пожалуйста,  в  сугубо производственные вопросы.
                «Всё-таки, он  язва!» - подумал Олег о друге. Только вчера зашёл разговор о том, что заканчивается раствор, и Андрей обещал принести немного концентрата, чтобы добавить  его в ёмкость с водой на производстве у Виталика Третьякова, который будучи директором парфюмерной фабрики,  делал им  аэрозоли «FLY FOREVER!»  в подарочной упаковке.  Виталику, давнишнему знакомому по работе в райкоме партии,  Олег  на днях оплачивал  заказ,  и тот  жаловался, что надо бы  ещё, как он выразился,  «вашего ноу хау», не то поставку аэрозолей они задержат.  Разговор в конторе у Третьякова, на котором присутствовал и Андрей,  проходил   вполне мирно, при полном взаимопонимании. А теперь вот…  нашла коса на камень. 
                - Ладно. Надеюсь, ты не возглавишь забастовку-то в коллективе? – в свою очередь съехидствовал Олег.
                Андрей отвернулся от него:
                - Успокойся ты. Третьякову я всё  уже  отдал. Сегодня заезжал.
                Белобрысый затылок  товарища   свидетельствовала об упрямом желании твёрдо  следовать сказанному им только что о  принципах руководства фирмой.  «Ну, пусть,  - подумал Олег, -  В конце концов, на нём всё держится. Главное, чтоб всё было в разумных рамках, и он не сел бы мне на шею, требуя  непомерных вливаний в производство».
                Несмотря на возникшие вдруг трения, домой  поехали вместе   на   видавшем виды автомобиле Андрея, старом, заслуженном  «жигулёнке». Усевшись удобнее в кресле пассажира,  Олег углубился в размышления.  Как-то незаметно подкралась к городу   осень –  кажется, ещё совсем недавно, ещё до президентских выборов, расцветали  нежной зеленью тополя, посаженные на улице вдоль фасада  административного корпуса, и вот уже они сбрасывают  пожухлые листья!  Всего-то  четыре месяца прошло с начала компании, а сделано немало.   Вроде бы  всё шло своим чередом, как и задумано, хотя внешне, ничего особенного, экстраординарного как будто бы не происходило.  Он успел уже втянуться в такую жизнь, всё было буднично.  Конечно, с учётом трудностей «переходного периода», но всё равно буднично, как всегда: работа – дом – работа; и  тот же город,  те же в нём люди, те же оживлённые перекрёстки и пробки, светофоры и магазины, парковки и бензоколонки, - всё как всегда, и ничего особенного. 
                - Смотри! Смотри вон там! – неожиданно воскликнул  сидевший за рулём Андрей, показывая на небо.   
                Там, над плотным транспортным потоком, между громадами  столичных зданий, многократно отражаясь в зеркале их фасадов, поблёскивая лакированными боками, с головокружительной скоростью, наперегонки  неслись  два новеньких  красных  флайта! 
                - Вот это да! Любым внедорожникам фору дают! – шутя восхитился  Олег, с гордостью любуясь увиденным. И показалось ему, что ни в целом море автомобилей, троллейбусов и автобусов,  ни в толпах спешащих домой сограждан, ни в многочисленных  окнах  столичных офисов, пожалуй,  никто, ни один человек, кроме них с Андреем,  этих дерзостных алых  флайтов и  вовсе  не замечает.






Глава ХХVIII     Стратегия  нашего  управления
_____________________________________________

                Он напрочь всё забыл: и события, предшествовавшие его выдвижению, и как выдвигали,  как  боролся за власть, и что пришлось испытать в ходе предвыборной кампании, включая тайную  встречу с бывшим президентом, заявившем о намерении уйти в отставку. Теперь  всё это казалось Михаилу Николаевичу случившимся в позапрошлой жизни. Оглушительный успех на выборах, избрание главой государства  в первом же туре, погрузило его в состояние  стойкой эйфории. Ему вновь  мерещилось, что выбор этот отнюдь не случаен, а закономерен, что  именно  он на самом деле  и есть настоящий лидер нации, способный вывести страну из тупика, куда её загнали  предшественники. Ему казалось, что теперь, уже не в своих грёзах и несбыточных  снах, а наяву, сопровождаемый тысячами подобострастных взглядов, сквозь толпу национальной элиты –  вот он! –  вот, наконец, он восходит  к давно желанной и покорённой  властной вершине! Ему так казалось, и он был недалёк от истины, ибо многие сограждане в помутнённом массмедиа сознании   хотели  видеть во главе страны  как раз  такого,  похожего на них человека со своими слабостями – часто пьющего, способного в подвыпившем состоянии, ничтоже сумняшеся, излить душу хоть первому встречному,  и отдать тому единственную   рубашку.   
                Сразу же по окончании выборов, Ершов предпринял ознакомительную  поездку по стране –  поездом в Сочи,  с целью  развеяться и отдохнуть с пользой.  Правда, окружение  советовало ему конечным пунктом определить Владивосток, но он решил  в не  утомлять себя такой длинной  дорогой, к тому же, в центральных областях страны тоже проблем хватало, соответственно и   множества  поводов показать людям, что, проголосовав за него,  народ сделал абсолютно правильный выбор. С первых же дней, сменив  «кабинетный» стиль руководства на «дорожный», он решил действовать теми же методами, какими руководил в бытность  первым секретарём обкома  у себя в области, ибо считал эти методы неизменными, по крайней мере, годными при любом политическом строе. Помощников из предвыборного штаба к себе в  администрацию он не взял, а заменил на новых, свеженьких,  мало знавших   прошлое   своего руководителя. Из  всех прежних своих соратников он оставил разве Великого Петра, доверив ему личную охрану, да банкира Безлицкого, чтобы не упустить из виду его кошелёк.  Правда, Соломон постоянно настаивал на своём протеже в премьер-министры, некоем Буслаеве Виталии Арсентьевиче, руководителе нефтяной компании. Эту настойчивость приходилось терпеть, и, видимо, следовало в обмен на кошелёк  внести данную  кандидатуру на рассмотрение Госдумы…  Однако, Михаил Николаевич  ещё не решил, что делать с этим Буслаевым. «Поживём – увидим, - думал он, - А пока пусть отставной старый премьер свои дела завершит». Предшественнику он доверял , не боялся каких-либо  козней от членов  его команды,  и поначалу  чувствовал себя вполне в безопасности, ибо, вступив в должность, сразу же подписал указ о гарантиях бывшему президенту страны и  его близким родственникам.
                Сев, наконец,  в поезд, Михаил Николаевич  велел своему новому помощнику заготовить несколько указов  о снятии с должностей  целого ряда  руководителей  регионов. Кого из них точно, за неимением конкретных фактов, он не мог пока  определить. В тоже время, он надеялся, как бывало в советские времена, «нарыть жарёху» прямо  в ходе поездки, и эффектно,  на ходу, подписать несколько таких  указов.  Ему казалось, что  этот  публичный акт не только добавит популярности и доверия ему как новоизбранному президенту, но и послужит жёстким уроком  региональным лидерам, будет способствовать укреплению вертикали президентской власти. 
                Между тем, он ошибался.   Он  упускал   из виду, что многие из глав регионов, наевшись вдоволь в годы предыдущего правления, давно мечтали «слинять», и искали лишь конкретного повода  для  своей отставки.   Некоторые из них уже приобрели недвижимость за рубежом и намеревались  уехать из страны насовсем, другие – скрыться с государственной службы, основав в  родном  регионе   собственное дело.  Теперь  за окном литерного поезда, несшего президента на юг,  разворачивались далеко не советские времена, когда страх потерять должность и получить партийное взыскание служили инструментами государственного управления.  Теперь разве что суд мог наложить  взыскания на  бывших руководителей, но  и он,  как правило,  не отличался беспристрастностью,  а судьи отнюдь не  чурались  мздоимства.   
                Тем не менее, эффект от предпринятых публичных акций получился. Тут же,  как мухи налетали различные средства массовой информации,  стремясь получше заснять «жарёху», и то, как Ершов  подписывает указы об отставках прямо на станционных лавочках, бордюрах, зерноуборочных машинах, тракторах,  спинах своих помощников, и прочих  ещё невиданных вездесущей прессой местах.  Народ был восхищён его управленческими действиями. Все тут же тянули своего избранника поглядеть и на другие местные  безобразия, которые – им казалось –  не могли быть устранены без непосредственного участия главы государства.  Тронутый до глубины души народным признанием, пребывая  нередко под лёгким «шафе», Михаил Николаевич клялся и божился, что «ляжет на рельсы», а данные людям предвыборные  обещания объединить русские земли и укрепить государство в прежних границах  он выполнит всенепременно. Однако, став  президентом,  теперь он и сам не знал, как это сделать, как побороть последствия розданных некогда предшественником многочисленных суверенитетов, следует ли использовать для этого экономические методы, как советовали помощники из предвыборного штаба,  или прибегнуть к военным, как нашёптывал генералитет.  То  и другое казалось ему теперь нереальным. Но, Михаил Николаевич не отчаивался,  ведь отныне у него в руках было  главное – власть, соответственно и возможность реализовать свои замыслы!

                «Литерный» прибыл в Сочи поздним  вечером.  Несмотря на это, на вокзале  собралось много встречающих. Публика самая разная – от студентов до пенсионеров, у всех в руках российские флажки и приветственные транспаранты. Тут же, в первых рядах, как всегда, с телекамерами и  микрофонами наготове многочисленные  представители прессы. Ершов  под руку с женой в сопровождении недавно повышенного в звании  полковника  Великого, а также своего нового помощника со странной фамилией Ковбаса и  сотрудников президентской  охраны  ступил на перрон, попав тут же в окружение обходительной местной администрации.  Охапка свежих роз, нежданно вручённая  какой-то тёткой,  привела супругу Михаила Николаевича  в полный восторг,  при этом Великий мертвенно  побледнел, мгновенно сунул свой любопытный  нос в цветочные колючки, да так ретиво, что  в кровь оцарапал себе щёку.
                - Осторожнее, что ж так! – заметил Ершов.
                - В порядке, в порядке, Михаил Николаевич… - успокоил шефа Великий,  отирая кровь платком, - Букет подозрительным показался.  Могло быть и хуже…
                Нежданно над вновь избранным президентом пролетела тень  щенячьего страха. Он представил себе, чт`о на самом деле  могло быть  «ещё хуже», и какую такую начинку мог хранить в себе этот безобидный на вид цветочный букет, и от этого его охватил жуткий озноб. Он вдруг со всей очевидностью  почувствовал свою личную уязвимость, точь в точь как  тогда, на президентском «ранчо», будучи скрученным глухонемыми  охранниками своего предшественника.
                Тем не менее, преодолев приступ страха, он отправился по   железнодорожной платформе вдоль рядов встречающих к правительственным автомобилям, увлекая за собой свиту. Однако теперь  он старался держаться от толпы подальше, не давал как обычно автографов и не жал никому рук. В одном месте в  какой-то момент его внимание привлёк аккуратный  русоволосый паренёк, бывший,  несмотря на теплынь,  в шерстяном костюме с иголочки. Он держал в руках небольшой калькулятор.
                - Михаил Николаевич! – весело обратился к нему парень, - Здравствуйте!  Скажите, а вы ещё не разделили?
                - А что я должен был делить? – удивился Ершов, взглянув на экран счётного устройства, протянутого ему незнакомцем. 
                - Как? У всех уж давно всё поделено… Хотите, я  и вам это устрою? – молодой человек ткнул пальцем несколько клавиш. Михаил Николаевич с удивлением заметил на калькуляторе цифры, указывающие на  сегодняшний день, год, дату и даже время! Мгновение он  осознавал:  что бы это могло значить?
                И тут раздался такой резкий хлопок, полыхнуло с такой силой, что никому мало не показалось!  Толпа, всё президентское окружение мгновенно исчезли, и только Ершов к своему удивлению оказался  распластанным  на асфальте, силился  подняться  –  и не мог.
                На помощь к нему подбежал лишь верный Великий, тряс  за плечи,  приговаривая:
                - Михаил Николаевич, Михаил Николаевич! Просыпайтесь! Вставайте! Вставайте же, подъезжаем!  Скоро платформа Сочи – приехали! Вставайте!..
                Пришлось подчиниться этой необходимости, впрочем, с удовлетворённым сознанием того, что худшее случилось  в кошмарном  сне. После обильного обеда с хорошей выпивкой у разоспавшегося  в дороге Михаила Николаевича болела голова,  и очень хотелось пить, а лучше было бы пропустить рюмочку…  но он, всё же,  постарался себя удержать:
                - Слушай, Петя, принеси мне квасу, или ещё… чего-нибудь только  шипучего.
                Ему неловко было перед новым помощником, Демьяном  Ковбасой, которому по приезде следовало  дать несколько важных поручений. Кроме того,  он вообще  хотел  взять за правило, в ближайшем будущем,  начинать любой визит исключительно  на трезвую голову.
                Радушная  встреча на вокзале  точь в точь  повторяла кошмарное видение, от неприятных  ощущений которого  Ершов никак  не мог отделаться. Разница была лишь  в том, что цветы жене преподнесла не какая-то  безвестная  тётка, а юные скауты, которым в этот поздний час давно уж было  пора спать. На  выходе же вездесущих  корреспондентов, всевозможных должностных лиц толпилось не так уж и много. Всё остальное: крепкие рукопожатия,  подобострастные взгляды, дежурные  улыбки, и готовность мгновенно реагировать на каждое президентское  пожелание совершенно совпадали с пригрезившимся  Михаилу Николаевичу кошмаром.  «Почему же во  сне-то  они все разбежались?» - продолжал недоумевать Ершов наяву, внимательно  вглядываясь в лица своих подчинённых,  но  не видел в них ничего, кроме дежурного желания угодить.
                - Детей бы пожалели, - проворчал он, направляясь с супругой к кортежу, - Что их по ночам на встречи гонять?..
                Жене Михаила Николаевича резиденция не понравилась:  неуютно, мебель из моды вышла, кровати жёсткие,  шкафы скрипучие, стены голые, ковры невзрачные, и вообще  она решила приложить массу усилий и средств, чтоб привести «этот каменный мешок в приличный европейский вид». Ершов, который не очень-то  разбирался в тенденциях современного дизайна, ходил за ней из зала в зал, из комнаты в комнату,  только кивал и поддакивал. Последний раз он бывал здесь ещё при генсеке, когда тот, будучи больным на отдыхе, собирал Политбюро. С тех пор почти  ничего изменилось, бетонный особняк «эпохи развитого застоя» с небольшими окнами в виде бойниц по-прежнему висел  над горным склоном  среди экзотических зарослей, словно бруствер в скалах, да парк частично зарос, местами стал    походить на непроходимые  джунгли.  Хотя   дорожки и были чисто выметены, ограждения покрашены, фонтаны, бассейны очищены, цветочные клумбы высажены, спортивные площадки приведены в готовность,   чувствовалось, что всё это делалось наспех к приезду нынешнего руководителя государства, – предшественник, видно, резиденцию  не посещал  вовсе и хозяйством здешним не занимался.
                На следующий по приезде день он позвал к себе Ковбасу. 
                - Демьян Савельич, встреться с моей супругой и перепиши у неё всё, что она мне говорила по благоустройству резиденции, дай поручения управделами.   Теперь вот что…  когда у нас очередной… как его… саммит стран содружества?  Узнай.  Мне прежде, до этого времени, надо переговорить со всеми руководителями государств.  Поэтому вместе с МИДом, составь график таких встреч здесь,  в Сочи…  и  я с ними встречусь. 
                Он считал, что все главы государств должны скорректировать свои планы в соответствии с его  державными пожеланиями. При этом ему казалось, что обустройство своей резиденции  также важно, как и вырабатываемая им политическая линия. Глядя на делающего пометки в своём блокноте помощника, он,  как и в старые добрые советские времена подумал, что каждое его, Ершова,  слово теперь выражает коллективную волю,  только уже не авангарда –  политической партии, как бывало,   а непосредственно  волю всего российского народа.
                Ковбаса был родом из  его родной С*** ской области, где также сделал благополучную партийную карьеру. Демьяна рекомендовал ему бывший  комсомольский  соратник, некогда товарищ по бюро горкома комсомола, успешно доработавшийся до губернаторского поста, но ушедший в отставку ещё при прошлой администрации.  «Он для тебя всё будет делать, землю рыть будет, если прикажешь! –  говорил ему  отставник в приватной беседе,  –  Бери, не пожалеешь. Очень преданный человек!» И, Михаил Николаевич, недолго думая,  всё же, рискнул оформить к себе  Ковбасу прежде помощником,  несмотря на его незвучную фамилию.  Первые дни совместной  деятельности показали исполнительность и непритязательность нового работника. Кроме того, он казался в меру умным, и, несмотря на начитанность и энциклопедические знания, без особых притязаний.  Ершов таких любил, делал их первыми в управленческом аппарате. И теперь он уже подумывал о продвижении Демьяна по служебной лестнице, вплоть до руководителя  Администрации. Он планировал в унисон вещему своему сну разделить весь свой управленческий аппарат, как прежде,  на любимчиков и просто работников, чтобы последние под страхом увольнения лучше вкалывали.  Между тем, многие  работники главной администрации страны, будучи людьми далеко не глупыми,  уже не мечтали об аппаратной карьере, как прежде работники партийного аппарата, а рассматривали продвижение по службе скорее трамплином для достижения высот в коммерческих структурах. Они  не сильно  боялись начальственного гнева, относясь к этому  просто как к неприятности.  Упуская данный факт из виду, Михаил Николаевич всё равно  предполагал работать по старинке.
                - Скажи мне, Демьян Савельевич, - обратился он  к своему помощнику в заключение  аудиенции, - Что ты думаешь о Буслаеве Виталии Арсентьевиче?
                - Арсеньевиче… -  осторожно поправил помощник.
                - Правда? А мне о нём говорили, что  Арсентьевич… - с досадой  соврал  Михаил Николаевич,  ибо  никто ему раньше об этом не  говорил, - Что ты о нём думаешь?
                Демьян удивлённо вскинул  густо подкрашенные брови, и сделал своей плотной фигурой па` с наклоном вперёд:
                - Это человек Безлицкого…  владелец главной нефтяной корпорации ГНК. Насколько мне известно,  это он финансировал успешную  предвыборную президентскую  кампанию. 
                - Я знаю… - рассеянно  вымолвил Ершов.
                - Лично я с ним  не знаком, Михаил Николаевич. Однако, насколько мне известно, Буслаев – дельный человек, очень деятельный, он явно ваш сторонник, – продолжал спешно сообщать Ковбаса,  –  Я могу собрать о нём специально материал, и,  если вы мне поручите…
                - Да. Собери, пожалуйста.  Но, мне нужна будет не только объективка, а всё, что по этому Буслаеву накопилось у служб безопасности, и не только.  Всё,  вплоть до состояния  его здоровья…   вообще все сплетни собери, - уточнил Ершов.
                - Будет сделано, Михаил Николаевич.
                Ершов испытывающе посмотрел  на своего, явно не готового к такому разговору, несколько взволнованного  помощника.
                - Ты вообще, друг  мой, привыкай…  привыкай,  так сказать,  к бремени  федеральной власти.  Это тебе не губернское управление, -  произнёс он доверительно, -   Ты здесь главный. Даже не я, президент, а ты – помощник! Потому что я  буду занят более важными делами, и мне зачастую недосуг в разные мелочи вникать.  Но, я хочу всегда быть в курсе событий. Особенно, что касается моего ближайшего окружения. Понял?
                - Понял, Михаил Николаевич, - прерывисто  вздохнул Ковбаса.
                - Иди,  – сказал Ершов в заключение  аудиенции, - И пусть мне позвонит сегодня  Безлицкий. 

                Казалось, не успел вновь избранный президент  только лишь  задуматься  о предстоящем разговоре  с финансовым воротилой, как этот делец, оставив  «Ролсройс» и охрану  возле  президентского КПП, уже катился на своих коротких  ножках ему навстречу  по  расплавленной палящим солнцем цветочной аллее, отдуваясь, поминутно вытирая платком без конца  потеющую шею и  мокрое от жары лицо. 
                Теперь, когда «президентская гонка» закончилась для Безлицкого счастливо,   он   строил  радужные  планы на будущее, не менее захватывающие и грандиозные, чем были в голове его удачливого политического ставленника. И, ничего, что тот по-прежнему одержим мыслью объединения  земель русских – нормально!  На этом, как впрочем, и на состоявшемся при его предшественнике параде суверенитетов, также можно заработать, пополнить своё состояние! Прежде всего – на вооружениях, ибо никто  полученный суверенитет обратно без боя не отдаст,   снова грядут военные  конфликты,  а может быть  даже и войны. И потом,  стоит только изобрести схему, к`ак направить экономию от ликвидации  таможенных поборов,  денонсации  соглашений по нефти и газу  себе в прибыль, и можно реализовать  несбыточную власть хоть  на целой  планете, вовлекая всё новые и новые территории  в этот политико-экономический  союз!  Прежде всего, следует добиться утверждения   Буслаева  премьером  хотя бы на год-два, и  избавиться от финансовых  конкурентов – думалось Безлицкому.   Впрочем, Соломон Ильич в своей эйфории  начал  проникаться уверенностью, что финансовая империя Копейского  после сокрушительного  провала на политическом поприще, уже не сможет долго устоять, и обвалится сама собой.  Правда, в электронных СМИ, и особенно в интернете стали появляться сообщения, будто бы Копейский  решил вложиться в производство каких-то там совершенно новых  летательных аппаратов, производство которых будто бы  совершит мировую экономическую революцию. Соломону Ильичу  в это  не верилось,  однако  на случай  возрождения поверженного соперника   он планировал подключить прокуратуру. Что касается другого конкурента, Константина Львовича Бутова, владельца розничной торговой сети,  то Безлицкий и вовсе потерял к нему интерес, так как  его  бизнес не шёл ни в какое сравнение с теперешним  положением победившего олигарха, контролирующего  ТЭК, и могущего теперь  реально  влиять   на состав правительства.
                Безлицкий  повстречал  президента  как раз   на  зелёной лужайке перед домом, где тот  выгуливал собак.
                - Какие люди у нас в гостях! Какие выдающиеся финансисты! – пошутил  глава государства, зажав на несколько секунд руку олигарха в своей мощной длани, - Милости просим к нашему шалашу!
                - Здравствуёте, здравствуйте Михаил Николаевич! Позвольте вас, наконец, поздравить с давно очевидной победой! Случилось то, что должно было случиться! – запел сходу Безлицкий, ныряя в спасительную тень раскинутого средь лужайки обширного тента. 
                - Присаживайтесь, Соломон Ильич. Небось, измаялись от  жары-то.  Отдохните,  -  Ершов  гостеприимно   указал на садовые стулья  и  полез в походный холодильник, - Что пить будете?
                - Чаю, если можно… холодного…   – Безлицкий упал на стул, отдуваясь,  –  Пока дойдёшь до вас, семь потов сойдёт…
                - Пешие прогулки не вредят здоровью, а наоборот, его укрепляют, - назидательно сказал президент, расставляя на столе напитки,  - Давайте  дёрнем  по чуть-чуть за нашу победу!
                - Давайте…   –  Соломон Ильич приуныл  от одного только вида спиртного, однако,  стараясь быть компанейским,  принял на донышке, запив тут же стаканом холодного чая. 
                Одетый в лёгкий спортивный костюм, в окружении своих четвероногих питомцев президент выглядел не только радушно, но и бодро, гораздо лучше, чем в прошлую  встречу в штаб-квартире НДП,  и это вселяло в Безлицкого надежду  если не на успех  своих замыслов, то, хотя бы,  на результативность предстоящего разговора. 
                Наряду с этим, несмотря на свою еврейскую суть, и финансист показался  Ершову нынче более деловым,  чем суетным, мелочным, как в прошлый раз, когда он сунул ему какие-то деньги, а бухгалтерия не знала, как их оприходовать. Теперь, поджаренный на солнышке,  Безлицкий в мокрой от пота  рубашке с закатанными рукавами и без галстука, напоминал президенту скорее упитанного одесского биндюжника, чем долларового  миллиардера.
                - Кажется, вы хлопотали о кандидатуре премьер-министра? –спросил Ершов,  отрешённо поглядывая по сторонам. В представленных Ковбасой материалах ему понравилось больше всего не то, что   Буслаев был  нефтяником  чуть ли ни со школьной скамьи,  представлял собой  настоящего  специалиста,  подлинного фаната   отрасли, и даже не то, что обладал недюжинными организаторскими способностями,  а то,  что он без особых для себя потрясений  делал успешную  карьеру  как  в советские, так и в постсоветские времена.  Из этого Михаил Николаевич сделал вывод, что кандидат в случае назначения  премьером, будет также податлив  его президентской воле, как  и  жёсток  к  министрам, ибо строя свою карьеру,  данный  кандидат вне зависимости от времён и нравов  имеет обыкновение всегда угождать начальству и  пренебрегать подчинёнными.
          - Я хлопотал, и надеюсь на ваше согласие, Михаил Николаевич, - отвечал, поправив очки, олигарх с решимостью человека, готового отстаивать свою правоту.
                Ознакомившись с  представленными на Буслаева материалами, Ершов остался  вполне доволен  кандидатурой ещё и потому, что за ним выступал  этот Безлицкий, влиятельный  финансист, который, вероятно, в дальнейшем мечтал  заполучить под свой контроль весь нефтяной комплекс.  Однако,  Михаил Николаевич  решил  прежде поторговаться, подумав, что несолидно ему, вновь избранному президенту, так вот  сразу давать согласие  внести кандидатуру Буслаева на рассмотрение Думы.
                - Я посмотрел  материалы на него,   - задумчиво произнёс Ершов, - но я ещё не решил, что с ним делать… я подумаю… надо прежде встретиться, наверно, переговорить. Так ведь?
                - Конечно, конечно, Михаил Николаевич… - воодушевился Безлицкий, чуть не добавив при этом «как вам будет угодно», однако вовремя сдержался. – Я приглашу его хоть завтра, ладно? – напористо спросил он, подумав с облегчением, что если президент уже не планирует ни с кем по данному поводу советоваться, то решение им почти принято.
                - Завтра… не завтра. А, в ближайшее время.  Я вам тогда дам знать, - пообещал Ершов, - Я пригласил вас, Соломон Ильич, поговорить ещё вот о чём...
                Безлицкий  насторожился: что ещё  может взбрести в голову новоявленному  политику?   Всё теперь  было для миллиардера  в новинку, и  радушный приём у президента, и предстоящий  разговор о масштабных переменах, - решительно всё, в том числе и собственное  положение влиятельного олигарха. «Опыта никакого, – сетовал  он про себя,  –  и советчиков никаких.  В самом деле, нельзя же советоваться об опыте взаимоотношений с главой государства, со своим предшественником  Копейским! Ещё хуже говорить об этом с соратниками, ибо каждый из них всегда может  подставить». Поэтому теперь Безлицкий и  воспринимал каждое слово  главы государства     особенно,  с трепетом. 
                - Не мне вам рассказывать, на чём, собственно, держалась моя предвыборная кампания, - продолжал между тем президент,  - Я обещал избирателям восстановить страну в прежних границах.  На этой неделе я встречаюсь с главами государств бывшего СССР, а во вторник,  на следующей,  мы проведём здесь саммит.
                - Очень хорошо! Отлично!  – восхитился Безлицкий с такой экспрессией, будто  нежданно  выиграл  в рулетку.
                - Я хочу убедить их подписать новый федеративный договор. Хотя, я понимаю, как трудно  это будет сделать.   Однако  надо же с чего-то начинать, - президент пристально взглянул  на Безлицкого,  проверяя его реакцию на сказанное,  не было ли в поведении олигарха фальши?
                - Нечего сказать, похвально ваше стремление, Михаил Николаевич, - произнёс Безлицкий задумчиво, - Однако мне кажется, что оно  не даст  нужный  результат.
                - Как вы думаете, почему?
                - Ну, во-первых, не все приедут на этот саммит, найдут отговорку, пришлют вместо себя уполномоченных. А, во-вторых, за каждым из них  теперь уже стоят парламенты, правительства,  международные и финансовые обязательства…  народы, и всякое такое... 
                - Народы хотят единения –  тут говорить нечего, - изрёк Ершов с решительностью человека, имеющего обыкновение успешно манипулировать  кем бы то ни было в своих  целях, -  А вот, международные обязательства – это серьёзнее.  Вот я и хочу попросить вас, Соломон Ильич, образовать такой неправительственный международный  фонд, чтобы подготовить общественное  мнение,   акции протеста, ну и так далее…  что для этого нужно.
                Безлицкий раздражённо прикинул возможные расходы, что, впрочем, было привычкой любого финансиста, охочего до прибылей. Выходило немало, даже навскидку: одному, без чьей-либо помощи, не справиться. С другой стороны, ему стало понятно, что назначение Буслаева в премьеры отныне может зависеть  не только от уже потраченных денег на президентскую кампанию, но также  и от будущих вложений в некий безвестный неправительственный фонд. «Не так-то  прост  новый президент, как это прежде казалось!»  –  подумал  Безлицкий,  глядя  на избранного руководителя государства.
                - Позвольте, Михаил Николаевич, но мне тут одному не потянуть, очень большая нагрузка  – вымолвил он нервно.
                -  Ну, хорошо, - сказал президент, - Тогда соберите своих коллег-олигархов, и, попросту,   скиньтесь вы  на этот фонд!
                - Как у вас, у политиков, всё легко получается! – нашёл что ответить предприниматель, - Меня они могут не послушать, Михаил Николаевич… даже наверняка. Разве что вас… Они послушают вас,  пожалуй, если вы соберёте их у себя за круглым столом. 
                Ершов смекнул, что может зажечь олигархов своим патриотическим пылом.  Кроме того, можно будет потянуть в этот фонд значительно больше средств, чем он предполагал первоначально, и попутно расставить все точки в работе с финансовой элитой, намекнув им по-большевистски просто  – мол,  кто не с  нами, тот против нас.
                - Хорошо, - согласился он, -  Я соберу.  Но,  мне тогда, как гаранту,  надо  приглашать на разговор  всех, включая ваших недоброжелателей, Соломон  Ильич.
                - Лиха беда начало, Михаил Николаевич! – усмехнулся олигарх, -Потом уж я буду сам действовать от вашего имени, если вы мне позволите. А к тем, кто не захочет с нами работать… что ж, будем присматриваться…   –  Безлицкий  решил не скромничать, определяя свою будущую роль в реализации президентских планов, и чувствуя, что с  назначением Буслаева премьером,  может уже сейчас потянуть у президента  контроль над более обширной  финансовой сферой, нежели один  лишь нефтяной комплекс. 
                - В качестве кого это вы будете действовать от моего имени?
                - Как? В качестве руководителя того самого фонда, о котором вы только что говорили…
                «Хитрый еврей, чёрт! Своего не упустит! – подумал Ершов, привычно объясняя напористость финансиста его национальностью. – Однако, власть без денег, особенно без внебюджетных – вовсе и не власть даже, а непонятно что. Поэтому, видимо,  стоит согласиться на его предложения. Коль уж шли на выборы вместе, то и властвовать будем в тандеме, иначе вообще ничего не получится. Хотя, вероятно,   следует  дать ему понять, что не он один такой богатый, а есть варианты»…
                - Ну, хорошо. А, если вам себя не афишировать, Соломон Ильич? Останетесь, так сказать,  в неформальных лидерах? – спросил он как бы  на всякий случай.
                - Нет уж, господин президент. Если вы будете собирать всех, включая моих оппонентов, я предпочёл бы в фонде «Единение», или «Единство»… как вам будет угодно его назвать…. я предпочёл бы, всё же, занять какую-то  должность, пусть на общественных началах, но ведущую, - заявил Безлицкий твёрдо.
                - Послушайте, а кого вы  постоянно  мните своим оппонентом, и почему?
                - Вы разве не знаете, Михаил Николаевич?- удивился Безлицкий, которому казалось, что президент догадывался, на чьи деньги невзначай, но  так качественно средства массовой информации промыли мозги  избирателям в канун выборов, - Я-то думал вам известно….  Я имею в виду протеже вашего  предшественника.  Копейского Гаврилу Иваныча, кого ж ещё.   
                - Мой предшественник… но,  он же не справился? Не смог. Всё развалил. Подал в отставку. Так ведь? Копейский-то  тут причём? – допытывался Ершов,  стараясь раскрутить финансиста на разговор о сопернике.
                - Рыночные отношения не я вводил, Михаил Николаевич, и не вы это делали, - заговорил  Безлицкий  быстро-быстро, словно боясь что-то пропустить, - А сделал это ваш предшественник.   Это  ж  Копейского,  финансовая империя так активно его во власть продвигала! Притом, что в то же самое время Гаврила  сам благополучно основывал собственное  дело,  занимая при этом, прошу заметить,  крупную должность в Центробанке. А я в  это время, будучи инженером в порту, на свой страх и риск создавал  свой  бизнес,  и… с позволения сказать…  кустарным способом поставлял компьютеры в страну, чтоб она  окончательно не  отстала  в своём развитии  от всего цивилизованного мира. И, конечно, теперь я чувствую себя конкурентом, ибо оба мы теперь  – и я, и Копейский – занимаемся  исключительно финансами и финансированием…
                - Вы думаете, что Копейский и сейчас представляет опасность для вашего бизнеса? Может,  сделать для него исключение и вообще не приглашать на беседу?
                - От чего же? Приглашайте.  Теперь он мне  не конкурент, - сказал Безлицкий, и со значением добавил: – мне  так кажется, Михаил Николаевич. Кстати, вы знаете, что он сейчас финансирует производство флайтов?
                - Производство чего?
                - Флайтов, Михаил Николаевич. Это такой новый вид транспорта…
                Ершову захотелось переменить место беседы, и показать олигарху старую президентскую яхту для того, чтобы заодно со всем прочим  попробовать изыскать средства на новую.
                - Ну, не суть…  Пусть  финансирует…  – рассеянно вымолвил он, -   Не прокатитесь ли со мной морем, Соломон Ильич? Освежимся, а?
                - С удовольствием! Поехали! То есть, поплыли…  – согласился Безлицкий, немного озадаченный интересом главы государства к конкуренту. «Всё-таки ст`оит подставить Копейского  под прокуратуру, ей богу, стоит! – подумал он – Пусть лучше засудят всем в назидание, чтоб не светился и не мешался!  Ведь есть же хорошая сталинская поговорка: нет человека – нет проблемы.  Тоже, что нет бизнесмена – нет и проблемы.  А уж засудить-то – и подавно нет…»

                В роскошном лифте, расположенном с тыльной стороны основного корпуса резиденции, прямо в скалах, они спустились к берегу.   Тут было значительно  комфортней – не так жарко, крутой склон спасал от солнца, а с моря дул свежий бриз, шелестели тихие волны, омывая  чистый  песок на пляже, где под зонтами на лежаках расположилась небольшая компания молодёжи. Президент познакомил Безлицкого  со своими дочерьми, загоравшими в обществе друзей-сокурсников.  Впрочем, бездетный олигарх, женатый в пятый раз на очередной своей помощнице, не проявил к девицам особого интереса. После нескольких вежливых слов и невинного флирта с ершовскими чадами  они поднялись на пирс  и в сопровождении охраны  направились к поблёскивающей на солнце яхте.  Возле трапа их уже встречал капитан, а на палубе для приветствия главы государства уже выстроилась вся команда.
                Пока Ершов знакомился с экипажем, Безлицкого  препроводили в апартаменты. Видавшее виды, времена и нравы  судно  оказалось в очень хорошем состоянии,  не новым, но отремонтированным  совсем недавно. Конечно, это был не дворец на плаву в одной из бухт Лазурного берега за полмиллиарда долларов,  приобретённый олигархом из престижа по случаю для кругосветных странствий,   но  тоже очень красивый, ослепительно белый двухпалубный корабль, украшенный по борту государственным гербом и российским «триколором».   Безлицкому отвели люкс  рядом с президентским  со спальней и кабинетом, спальней и залом, убранными  в голландском стиле петровской эпохи роскошно и с размахом, соответствующим высшему  уровню  принимаемых гостей. Мебель - резного орехового дерева. Кровать была столь обширной, что казалось, на ней можно играть в футбол, а на письменном столе гонять в бильярд.
                Затем, после краткого отдыха,  в шикарной,  отделанной белой кожей  в изысканном  современном стиле  кают-компании  состоялся обед, во время  которого супруга президента, пышная блондинка  с отсутствующим лицом, одетая по-спортивному в шорты, в полу-шутку  жаловалась на занятость мужа,  и его невнимание к семье.   В беседе  о приобретении новой яхты Ершов рассчитывал на жену,  Веру Петровну, надеясь при  необходимости, если когда-нибудь СМИ вдруг проявят к этому интерес, сослаться  на её более глубокую осведомлённость в вопросах быта, а также на  её  напористость и  умение убеждать. 
                Безлицкий с улыбкой внимал словам «первой леди»  и думал, что его нынешняя супруга, длинноногая смуглая шатенка Инесса с её  безупречной фигурой в чёрном облегающем платье,  смотрелась бы гораздо эффектней  средь   белого великолепия президентской кают-компании,  нежели выглядит здесь одна из бывших «жён Политбюро», которые в его представлении не блистали ни внешностью,  ни умом.
                И тут, как бы  в подтверждение  мыслям банкира, эта особа, мило улыбаясь, заявила:
                - Кстати, Соломон Ильич, я вынуждена просить прощения, что мы принимаем вас наплаву в этой  старой посудине…   Но, честное слово, пока ещё недосуг было обновить яхту, да и средств, сами понимаете,  не хватает.  Однако мы надеемся  на вашу помощь в решении данного  вопроса.
                И ни тени смущения,  элементарной неловкости, сопутствующей обычно  просящим материальную помощь интеллигентным людям, даже не просматривалось в уставленных на олигарха светлых глазах этой государственной дамы! Она говорила так, будто Безлицкий всю жизнь был ей должен.
                - Помилуйте, Вера Петровна! – горячо возразил он в предчувствии новых расходов, - Я только вот хотел  выразить вам и Михаилу Николаевичу  своё восхищение чудесными достоинствами  вашей президентской яхты, её потрясающим убранством.  Корабля подобного  класса  в лучшем состоянии во всём мире нет… даже у британской королевы, и у той нет,  честное слово…  поверьте,  я бывал… 
                - Да уж роскошнее вашей яхты, Соломон Ильич, я тоже ничего в жизни не видела, - произнесла «первая леди», подавая олигарху тарелку с чем-то вкусным.
                - Вы и не могли её видеть…
                - … На фотографиях, Соломон Ильич, на фотографиях.
                Возмущённый таким вероломством,  Безлицкий тоже решил идти в наступление:
                - Но у меня, Вера Петровна, нет яхты с государственной символикой на борту и позолоченным гербом на носу! Есть другая…  что касается технического оснащения и комфорта, то она ничуть… уверяю вас – ничуть не лучше, а может даже и хуже этой.  Кроме того, моя яхта значительно больше и неповоротливей.  И… и она, то есть  подобная яхта совсем уж не соответствует имиджу вновь избранного президента,  о котором народ узнал по замечательным строкам из его книги «Говорю откровенно», разошедшейся – помнится –  многомиллионным тиражом.  Помнится ещё,  в этой книге  Михаил Николаевич  предстаёт читателям совсем другим, он там – сама скромность, непритязательность  и целесообразность. Поэтому, Вера Петровна,  мне лично кажется, что  вашему супругу  не к лицу иметь яхту за сотни миллионов  долларов, будь она приобретена управделами, будь спонсорами – всё равно!
                Ершов не вмешивался в беседу, молча тянул из бокала бренди,   жевал телячий  стейк  и   поглядывал то на жену, то на олигарха.  Ему было ясно, что  супруга не оправдывает надежд, переговорщик  она слабый.  По большому счёту Безлицкий прав: вопреки ожиданиям старая  президентская яхта на самом деле уникальна,  сделана практически заново и предъявлена  ему  в отличном состоянии, Вере Петровне не следовало бы называть её «посудиной». Несмотря на то, что Михаилу Николаевичу по-прежнему хотелось если не обновить плавсредство, то, хотя бы,  наряду с  имеющимся   обрести ещё одно, он, всё же,  был вынужден  данный  разговор отложить.
                Всё-таки, другие мысли  занимали его  больше – о предстоящем саммите, о том, какими средствами можно воспользоваться для укрепления президентской власти и  воссоздания  государства в прежних границах.  Для достижения этих целей он был готов, кажется,  на всё,   в том числе и – в ногу со временем –  на какие-то  нестандартные шаги, которые до него не использовал ни один правитель России.
                - А как вы думаете, Соломон Ильич, может быть  в ходе  предстоящего саммита нам применить некоторые новые разработки наших учёных? – спросил он олигарха вечером, когда они вышли на корму прогуляться.
                - Что вы имеете в виду, Михаил Николаевич? Я, знаете ли, не посвящён во все гостайны, и…
                - Вы что-нибудь знаете о психотропном воздействии?
                «В своём ли уме новоизбранный президент, или он слишком много выпил?» - услыхав это, подумал Безлицкий, и ему вдруг сделалось страшно  оттого, что глава государства так нежданно  стал с ним советоваться о тайных планах, как бы приглашая разделить ответственность за свои действия.  «Не зашёл ли я слишком далеко в своём спонсорстве? Стоило ли вообще  входить в такое исключительное доверие главе государства? Может, впредь держать с ним дистанцию?» - сокрушался про себя олигарх.   Однако  отступать было некуда, а уйти от  разговора,  пропустить слова национального лидера  мимо ушей,  возможности не представлялось. 
                - Я тоже слыхал об этом, но не думаю, что это реально  сделать, - сказал он неопределённо.
                - Почему? – удивился не совсем трезвый  президент, хватаясь за бортовые перила,  - Меня тут начальник безопасности в курс дела вводил…  У них есть такие излучатели,  в зале для  переговоров ставишь  на шкаф, или в столе прячешь, и все сразу сговорчивыми становятся…
                - В самом деле? А не боитесь вы, что ваши службы безопасности так настроят свои  излучатели, что всё против вас и обернётся,  в угоду какой-нибудь третьей стороне?
                - Кому это? Какой такой третьей стороне? – растерялся президент.
                - Ну, скажем, одному богатому  вождю какого-нибудь маленького островного государства из третьего мира…   хе-хе…  - попробовал пошутить Безлицкий.
                - Кому?! Думайте, что говорите, Соломон Ильич.  Они все присягу принимали… Я имею в виду… работники госбезопасности-то... Принимали присягу на верность президенту и отечеству! – возмутился Ершов.
                - Знаете, нет таких правил, Михаил Николаевич, которые нельзя было бы нарушить. 
                - А как же личная…  офицерская честь, воинская  доблесть личное достоинство, в конце концов?
                - О чём вы, Михаил Николаевич? Ваш предшественник поставил всех граждан на грань выживания. Чекистов тоже. Тут уж не до чести и достоинства. Мне думается, из них лишь немногие не могут поступиться принципами, взлелеянными ещё  при советах, а остальные могут вполне.
                - Вы серьёзно?
                - Шучу… , - Безлицкому пришло в голову, что будучи во  власти чуть ли ни со школьной скамьи, проведший молодость свою в стенах обкома партии, Ершов и теперь, уже в качестве первого лица государства, не совсем адекватно оценивает разворачивающиеся у него на глазах  жизненные коллизии. «Что может знать баловень судьбы, которому всю жизнь подают на блюдечке?» - подумал он, решив, что снимать  с президента розовые очки сейчас бесполезно, а может быть даже и вредно – не лучше ли просто использовать данное обстоятельство с выгодой для себя?
                Яхта  круто  разворачивалась вспять, на восток, оставляя на поверхности моря   широченный пенистый  шлейф и  зияющие  буруны. Раскалившееся за день, солнце быстро скатывалось за горизонт, предавая всё сущее  коротким летним сумеркам, в которых по левому борту быстро удалялись вспыхивающие вечерние огни Новороссийска и Геленджика, а по правому ещё пылал короткий южный закат.
                - Нет, тут я с вами не согласен, Соломон Ильич. В стратегии нашего управления мы ни в коем случае не должны исключать моральный фактор, – изрёк в наступившей тишине Ершов, полагая, что данная фраза должна надолго  запомниться собеседнику, а может быть даже и войти в историю,  - Вы вот всё шутите, а ведь  понятие долга и ответственности особенно культивировалось советской властью.  Оно вошло в плоть и кровь нашего офицерства. Тот, кто преданно  служит отечеству, всегда в почёте. В любые времена, при всех режимах. Я лично  не верю, что кто-то из работников госбезопасности  может  продать себя  другому  государству. Этого быть не может. 
                «Ну, ну…. Тут ведь достаточно лишь одной паршивой овцы в стаде –  всё будет  так, как эта овца пожелает.  И не заметите даже, как окажетесь под её психотропным воздействием!» - чуть было не сказал прагматик  Безлицкий, но вовремя одумался. 
                Вдруг за бортом, с той стороны, где за горизонтом уже исчезал Геленджик,  возникло быстрое поступательное движение. Поначалу  невозможно было понять,   чт`о   это,  и как  неведомые никому  сгустки энергии  вопреки природе позволили мгновенно догнать двигавшуюся  с крейсерской скоростью президентскую яхту. Однако  в ту же секунду стало ясно: в  густых сумерках, метрах в тридцати  параллельно  судну, выстроившись по-военному, в каре, прямо над морем неслись четыре  светлокрылых флайта!  Таким вот образом, своим счастливым и независимым появлением они, должно быть, приветствовали главу государства. 
                - А! Это как раз то, о чём я вам говорил, Михаил Николаевич.  - сказал Безлицкий, заметив непрошенных попутчиков, - Похоже,  это  и есть те  летательные аппараты, которыми занимается Копейский. Ну и шутники! Видно,  кто-то из отдыхающих…
                Ершов занервничал – кто же посмел так близко пробраться  к яхте  главы государства?! Не это ли продолжение давешнего сна? Чтобы развеять возникшее вдруг сомнение,  он поискал глазами Великого, который маялся без дела  на противоположной стороне кормы. 
                - Петя! – позвал он, - А где наш сторожевой катер?
                - Как где? На месте, Михаил Николаевич – во-он   маячит, видите огни на горизонте? Я вот только что с ними связывался, - уверенно  отвечал  начальник охраны.
                - А это что? – Ершов указал на быстро удалявшиеся флайты.
Великий схватился за голову:
                - Ой! Не знаю… сейчас… Сейчас я выясню, - он начал вытаскивать из  кармана  свою рацию.
                Ершов остановил его.
                - Обожди. Потом. Ты вот что…  Скажи Ковбасе: пусть подготовит мне материалы на этого банкира,  Копейского Гаврилу, и особенно что касается производства  новых летательных аппаратов – флайтов.          Не то…  вишь,  что творится! Как же они главу государства собираются охранять?!



 


Глава ХХIX    Подставить Великого 
__________________________________
 
                Направляясь к Ковбасе, Пётр Иваныч совсем даже и не думал  о том, что некогда предки его в пятнадцатом колене по линии отца  были  «чубами  незалэжными» в  воспетой Н.В. Гоголем Запорожской сече, о которой, будучи учащимся седьмого класса общеобразовательной  средней  школы, Великий  даже  писал  сочинение: «Тарас Бульба – лидер национально-освободительного  движения».  Напротив, нанося визит помощнику Президента, чтобы передать поручение шефа, он был исполнен мыслью, что украинец  Демьян  наверняка провалит задание, ибо «все хохлы – тюфяки, и Ковбаса этот, как и бывший подчинённый опер Терещенко, - да все они  неимоверно  бестолковы,  упрямы до одури,  и никогда ничего путного сделать не могут».  А вот, если  бы шеф  поручил  это дело ему, Великому Петру, смекалистому русскому трудяге,  то он бы уж точно  постарался, быстренько вывел бы на чистую воду этих изготовителей незаконных транспортных средств, в особенности плута  и мошенника Копейского.  Жаль, что не разорил он тогда банкира  на покупке   компромата –  надо,  надо было содрать с него больше! Ведь, вырученных на том шантаже денег хватило разве, чтоб улучшить жилищные условия, поддержать  семью  и расплатиться с долгами.
                Пётр Иваныч опасался, что   высокопоставленный  шеф  вдруг обнаружит его непосредственную  причастность  к скандалу с видеокассетой, и тогда он может  не только потерять  государственное довольствие, но и сесть в тюрьму с конфискацией имущества за вымогательство. Особенно он  уповал на предусмотрительно  устроенный тогда в кабинете Копейского маскарад,  грим и  переодевание в экстравагантный  костюм  с огромным шарфом и кепи, в котором его не должна была  идентифицировать  никакая  камера видеонаблюдения. На счастье президент о былом не вспоминал.  Определить невозможно, понимал ли он вообще, как данный  компромат  мог  способствовать его безусловной  победе на выборах, о чём говорили знающие люди, и  много писалось  в газетах.  Однако и этот аргумент для объяснений с шефом  Пётр Иваныч приберегал на крайний случай, если что обнаружится.  А пока ему только приходилось терпеть несносный характер своего руководителя, эти его бесконечные  «Петя, возьми! Петя, принеси! Петя, достань!», будто он не начальник охраны, а ординарец.  Впрочем, для бывшего милицейского служаки, воспитанного на партийной дисциплине, привыкнуть к такому обращению на работе за вполне приличное государственное  довольствие  было значительно  проще, беспроблемнее,  чем заниматься предпринимательством или торговлей,  тем более   изобретать на благо общества какие-то новые велосипеды, стремясь к неизведанным  высотам. 
                - Демьян Савельич, можно к вам? – спросил Великий, осторожно  отворяя  дверь кабинета, занимаемого помощником  в непосредственной близости от президентских апартаментов.   
                - А! Здрас-сьте, здрас-сьте,  Пётр Иванович! Заходите, заходите! Конечно! – завосклицал своим сиплым голосочком Ковбаса, отрывая глаза от экрана  компьютера. Он привстал, протянул Петру Иванычу  через стол  потную ладошку, и тут же небрежно  махнул ею в сторону кожаной мебели.
                «С чего это у него руки потные? Нервничает, или просто жарко? - подумал Пётр Иваныч,  опускаясь  в кресло, - Люди с потными конечностями обычно весьма экспрессивны, несмотря на внешнее спокойствие и приветливость…   Вишь ты!  С этим пиджачком хохлатым  тоже ухо востро надо держать, чтоб не подставил…»
                - Рад с вами, наконец,    познакомиться ближе,  Демьян Савельич! Всё недосуг, знаете…  А тут вот, как раз, шеф поручил мне провернуть  одно  очень ответственное дело, и вас к нему подключить.   
                - Вот как? – оживился чернобровый этот  хлопец, вглядываясь в Петра Иваныча с искренним  удивлением, - И что ж это за дело, позвольте полюбопытствовать? 
                - Михаил Николаевич вчера заинтересовался Копейским. Знаете такого?
                - Копейский Гавриил Иванович. Это, если не ошибаюсь,  банкир?
                - Ага. Банкир-меценат, ё-тть… Михаил Николаевич вчера, во время вечерней прогулки на яхте, был  возмущён наглой выходкой  этих его новых летательных аппаратов, флайтов. Вы в курсе? Копейский финансирует. Каким-то образом, никем незамеченные, ни одним радаром, четыре флайта подкрались прямо к нашей яхте, и сопровождали нас длительное время, минут пять или десять… Параллельно ходу президентского судна, понимаете? Буквально в полуметре от воды летели! Я, конечно, всему охранному управлению сделал выговор, понимаете. Может даже встать вопрос, понимаете, о  соответствии  должности   начальника   ПВО,  –  приврал Великий,  –  Однако… ночью я-таки  нашёл время, побывал на сторожевом, и убедился: похоже, они не по халатности, нет  –  они на самом деле не могут эти флайты обнаружить!  Ни один радар, понимаете,  ни один прибор  ни разу  не засёк…
                Ковбаса, кажется, не поверил – сидел, выпучив глаза, и машинально вертел в руках авторучку.
                - А вам не могло показаться? – вымолвил он, наконец,  –  Здесь вообще-то  зона аномальных явлений. 
                - Какая зона!? Каких аномальных!? Каких явлений!? – закипел Великий, - Я своими глазами видел, Демьян Савельич, парящие над водой флайты! Ни мне, понимаете, ни тем более президенту ничего такого показаться не могло. Вы что, хотите усомниться в дееспособности руководителя государства?
                Похоже, данные слова привели помощника в чувство –  испугавшись, он побледнел, однако   взгляд у него   стал более осмысленным.
                - И что, Михаил Николаевич поручил вам подготовить досье на этого Копейского?  – догадался   Ковбаса.
                - Нет,  он просил меня передать вам, Демьян Савельич, чтоб это  вы  подготовили ему такой материал. А меня он попросил другое  –   проследить за  деятельностью  банкира и его подельников. Так что, будьте  любезны исполнять.
                Озадачив, таким образом,  Ковбасу, Пётр Иваныч счёл нужным лично включиться  в расследование  инцидента с флайтами, ибо рассчитывал, взяв это дело в свои руки,   активно поспособствовать нейтрализации банкира как основного свидетеля собственной  противоправной деятельности в бытность милицейским  майором. Поручение президента давало ему возможность не только  реализовать имеющиеся властные полномочия на посту начальника охраны, но и пополнить их новыми.
                Поскольку флайты непосредственно угрожали безопасности главы государства,  Великий по прибытии в Москву   имел вполне  обоснованную  возможность рьяно взяться за выполнение поручения  своего шефа. Амбициям Петра Иваныча не было предела.  От имени управления охраны он отправил за своей подписью запросы  о законности деятельности Копейского в   наиболее подходящие – как ему казалось – для отыскания  необходимого компромата ведомства, в налоговую службу и в прокуратуру. Причём, рассчитывая подавить фискальную систему  авторитетом возглавляемого им охранного ведомства,  Великий   решил  в обход федеральных органов  обратиться   сперва в низшие инстанции, по месту жительства банкира.  Но,  ожидаемого результата он не получил. Налоговая служба ответила, что Копейский возглавляет собственный коммерческий  банк в соответствии  с имеющейся на то лицензией, и  нарушений за ним не значится,  что же касается финансирования какого-то там производства, то это внутреннее дело возглавляемого им финансового учреждения. Ответ районной прокуратуры тоже  был вежливым, но, как  показалось Великому,  абсолютно бессодержательным  и формальным –  мол, разрешено всё, что не запрещено законом. 
                Выходило так, будто никто ни о каких флайтах слыхом не слыхивал  и видом не видывал.  Вместе с тем,   это разительно  отличалось от  действительности.  И не только Пётр Иваныч лично из окна правительственного лимузина, на котором он теперь передвигался по столице вслед за президентом, но и любой мало-мальски наблюдательный  человек с какого-нибудь совершенно обычного места без труда  мог заметить передвижение флайтов  в небе  над Москвой. Стоило ему только поднять голову,  преимущественно в районах  «элитной застройки», и увидеть их снующими туда-сюда, как правило,  по верхам, между домами и  транспортными эстакадами.  В некоторых  газетках и в интернете  стали  появляться советы о том, как лучше на крышах  зданий устраивать  парковки для новых летательных  аппаратов, а один гламурный журнал даже  опубликовал  целую подборку фотографий, на которых известный стилист рекламировал  «флайт-паркинг»  у себя на даче. Пётр Иваныч подсунул  этот журнал  президенту взглянуть, чтобы он вспомнил о своём давешнем поручении, однако  шефу, видно,  было недосуг. Во время одной из поездок по стране,  он вновь попытался напомнить Ершову  о его былом  интересе к  деятельности означенного банкира,   но вышло как-то  некстати, вскользь и неловко.
                - Тебе-то что? – удивился президент, - Там Ковбаса занимается, и пусть…
                Между тем Копейский был по-прежнему вхож во властные структуры. Он привычно, прямо как в собственном  офисе,  отворял двери кремлёвских кабинетов,  мирно дремал в кресле  на многолюдных совещаниях и всенепременно  тряс своей бородой над тарелками на государственных приёмах. Пётр Иваныч проявлял осторожность, боясь  встретиться с финансистом  с глазу на глаз   и быть  узнанным и разоблачённым совсем  некстати,  и  размышлял  о нём    со злорадным отвращением, присущим, как правило,  завистливым и недалёким людям, находящимся рядом с богатством и властью.  Бывшему блюстителю порядка    мнилось, что  город  был полон неучтённых  флайтов, на которых передвигались все кому ни лень, в то время как они являли собой скрытую угрозу российской государственности.  Не в силах больше спокойно на всё это взирать,   Великий  отправил одного из  сотрудников службы охраны  разведать источник той опасности, и, не мешкая,  в двухдневный срок представить ему адрес, телефон и все реквизиты изготовителя летающей техники…
                - Фирма «Флай 21 век», Старогвардейская, дом пять, - было доложено ему назавтра, - Там и производство, и магазин. Всё по этому адресу. Шесть тысяч баксов, и летательный аппарат – ваш, товарищ полковник!
                - Тебе понравилось? – спросил он посыльного.
                - Так точно. Они мне показали несколько флайтов на выбор, и даже предложили прокатить.  Но, я отказался, видно зря, - отвечал сотрудник, - А что? Надо? Так я могу, Пётр Иванович, только скажите…
                - Так вот прям  и хочется полетать?
                - Да, в общем.  Со стороны  зрелище захватывающее. Хотелось бы, конечно.  Покупать-то  дорого…
                - Давай. Время будет,  как-нибудь съездим, взглянем, - решил вслух Пётр Иваныч, придав интонации своего голоса оттенок безразличия.
                Однако, будучи человеком заинтересованным, время он нашёл довольно быстро.  Уже в следующую субботу, воспользовавшись часами, когда шеф  обычно   уединялся в загородной резиденции, и там по официальной версии  «работал с документами», а попросту оттягивался  на пикниках с гостями, Пётр Иваныч отправился на Старогвардейскую, пять. Это оказался бывший «почтовый ящик» в том районе столицы, который он знал довольно плохо. Здание как здание,   все фасады по ново-русской традиции обвешаны  разнообразной рекламой – окон не видно, у ворот – вневедомственный патруль.  На этот раз начальник президентской охраны решил не устраивать никаких маскарадов с кепи и шарфами  –  подъехали во всеоружии,  на трёх бронированных «джипах» с красными мигалками,  через все разделительные полосы прямо к проходной.
                - Открывай, бабусь! – потребовал он от сторожихи, тыча ей в лицо удостоверением, - Где тут у вас самолёты продают? 
                - Да вот, милок, соседнее крыльцо видишь? – привычно  ответила  пожилая  женщина, нимало не смутившись  такого наезда.  Она указала   на отмеченный надувным чучелом с тряпочными руками и надписью «Флайты» неподалёку  застеклённый вход,  - Там и продают, но не самолёты, а эти как их….  у их там магазин. А  здесь нет  етава…  туда ступайте!
                Пётр Иваныч внезапно озлобился: как так  безвестная  сотрудница какой-то вневедомственной охраны имеет наглость указывать место  ему, главному секьюрити  главы государства?!
                - Открывай ворота, бабуся! Не то я спецназ вызову... – снова  пригрозил он, вынимая из кобуры пистолет.
              Испуганная сторожиха открыла ворота, и сразу кинулась к телефону  докладывать начальству. Оказалось, через двор всё равно было не  пройти. На тесной площадке КПП вооружённой до зубов кавалькаде из трёх массивных джипов было  не развернуться, ибо  часть  территории, арендованной магазином флайтов  для своих нужд,  была также огорожена высоким  металлическим забором. Пришлось повиноваться сторожихе, вновь выйти на улицу, и зайти-таки в здание указанным ею  путём. От этого настроение  Петра Иваныча испортилось окончательно. Казалось, ничто в этот день  уже не могло его  радовать и удивлять, ни магазинный интерьер, исполненный в чёрно-голубых тонах, ни вывешенные на стенах  фотографии  моделей продающихся здесь флайтов в натуральную величину, ни даже  фигуристые продавщицы, немедленно  поспешившие навстречу бесцеремонной президентской свите. Великому  почему-то  казалось, что к нему должен был непременно выйти директор предприятия и проявить чудеса хозяйского гостеприимства.
                Вместо этого возник  какой-то долговязый,  и представился Виктор Петровичем.
                - Желаете приобрести флайт? – вежливо осведомился он.
                - Да, но нам хотелось бы сперва взглянуть, – важно заявил Великий, -  А что?
                - Ничего, ничего. Нормально,  – ответил длинный  будничным тоном, приглашая покупателя  в торговый зал, - Сейчас покажем. Давайте вашу декларацию…
                - Что?! Какую декларацию?
                - Обычную декларацию о доходах…
                - О каких доходах?! Предупреждать надо! -  возмутился Пётр Иваныч, облив собеседника тяжким взором, - Вы вообще-то  знаете, кто я?! Это я буду у вас  декларацию о доходах спрашивать!
                - Что ж  тут предупреждать-то, господин хороший? Вы сами разве не знаете? – изумился длинный, - В таком месте работаете, а не знаете…  Теперь,  по закону,  покупка свыше ста тысяч рублей декларируется покупателем. Мы теперь у всех декларацию спрашиваем, с первого сентября.
                - Обойдётесь. К тому же, я ещё не решил, буду покупать флайт, или нет, - откликнулся на это  Пётр Иваныч.
                Он выбрал для полёта аппарат, покрытый  чёрным лаком, совсем как  обычный  правительственный лимузин президентской автобазы,  и посадил в него своего сотрудника:
                - Полетай  сперва  ты,  потом расскажешь.
                Тот вернулся, будто оглушённый, и не в силах ничего рассказать только  вздыхал, как ребёнок,  мотал головой и восторженно ахал:
- Незабываемо, товарищ полковник!  Попробуйте, Пётр Иваныч! Класс! Давайте купим для нужд нашего ведомства? Бесшумный, совсем  невидимый – вот класс, а? Супер!..
                Властно раскинув крылья, флайт уверенно  поднялся  в воздух  и двинулся над Старогвардейской улицей так легко и быстро,  что это не шло ни в какое сравнение с теми усилиями, которые вечно всем недовольный Пётр Иваныч потратил, чтоб взгромоздиться на пассажирское сиденье, рядом с пилотом.  Тупая сторожиха, вышедшая на крыльцо со стаканом чая,  быстро  уплыла в небытие, исчезла внизу, в суете  маленьких людишек и крохотных машинок,  снующих в проездах мизерных двориков. Узкими прожилками потянулись дороги, быстро исчезавшие в атмосферной дымке, легко терявшиеся среди множества   населённых пунктов, густых зеленовато-бурых лесов, серебристых  водоёмов и бескрайних осенних полей. Околдованный полётом, Великий вдруг почувствовал необыкновенный прилив энергии, жизненных сил. Ему показалось, что всё возможно  –  всё, решительно всё,  о чём бы  он ни мечтал, вполне осуществимо: Копейский обязательно сгинет безвестным в каком-нибудь следственном изоляторе, а он сам непременно  сделает успешную карьеру на службе у президента, а может быть даже и выйдет на пенсию лет так через пять уже с должности руководителя какой-нибудь  федеральной службы, и уедет жить куда-нибудь на Лазурный берег, в собственную виллу!  Фортуна на его стороне. Всё будет в порядке, стоит только постараться!   
                - А что там виднеется? – спросил он пилота, завидев вдали обширное водное пространство.
                - Финский залив, - уверенно ответил лётчик.
                - Не может быть! Так быстро?! – удивился Великий.
                - А что тут лететь-то? Всего ничего… 
                Пётр Иваныч был поражён, оглушён  и раздавлен.  Поначалу в его бесшабашно-озлобленной голове никак не укладывалось, что преодолеть семьсот километров и оказаться в Санкт-Петербурге можно было так вот запросто, за десять минут, не истратив при этом ни копейки денег, ни литра бензина. Увиденное казалось ему сном.  Однако, ощущение это  быстро  прошло, как только флайт вернулся  во двор бывшего «почтового ящика» на Старогвардейской, и Великий имел реальную возможность провести рукой по лакированной поверхности летательного аппарата, и даже наяву  похлопал его по корпусу, словно  бы добрую лошадь. 
                - А лицензия на производство этих флайтов у вас имеется? – поинтересовался  он  у  долговязого  консультанта.
                -  Имеется! Конечно, имеется. И давно,  –  невозмутимо  отвечал длинный,  –   Вот она, на стене висит! Это ж старый, ещё сталинских времён почтовый ящик! 
                - Нет, а  на производство именно флайтов? – не унимался Великий.
                - Простите, Пётр Иванович, но при Сталине ещё не было  никаких флайтов - были летательные аппараты и дельтапланы. 
                -  Гм…  Ну, что ж… Хорошо. Это мы проверим. Проверим! – многозначительно пообещал начальник охранного ведомства на прощанье, впрочем, не совсем представляя себе, на чём же, в конце концов,  он хочет словить подельников Копейского. 



                Между тем, выполняя указание шефа, помощник Ковбаса также, с  усердием,  принялся за дело. Будучи  человеком новым в администрации президента, заинтересованным в своей карьере, он решил и здесь  отличиться,  использовать при этом весь свой аналитического склада ум,  и всю свою необыкновенную въедливость. Демьян поручил своим сотрудникам покопаться во множестве  архивов, включая старые советских времён,  и  принести  всё, что имелось о Копейском.  Внимательно просмотрев  материалы, Ковбаса пришёл к выводу, что банкир, в точности как недавно назначенный премьер Буслаев, делал одинаково  успешную карьеру и в советские,  и в постсоветские времена.  Это  очевидно могло шефу понравиться, тогда  он бы оценил потенциальную опасность необъективно и не стал бы арестовывать предпринимателя. Следовательно,  требовалось доказать обратное. Дотошный помощник попросил принести историю банковских операций исследуемого финансиста, и открыл-таки  о нём ранее неизвестное! Оказалось, что совсем недавно, буквально год назад, Копейский отважился дать кредит… собственной супруге-предпринимательнице  под невозможно низкие проценты и  эфемернейшие обязательства.  Деньги эти благополучно исчезли в оффшорной зоне далёкого  зарубежья. «Ага! – обрадовался  Ковбаса , - Вот тут-то мы его за задницу и возьмём!..»
                Однако,  выявленный подлог ни в коей мере не объяснял  причастность Копейского к финансированию производства  так называемых  флайтов,  появление которых сильно взволновало начальника президентской охраны.
Прилежный Демьян принялся рыть дальше,  но  неожиданно столкнулся с  некоторыми  трудностями.  Он выяснил, что фирму-изготовителя, закрытое акционерное общество «Флай 21век», учредили двое – бывший телевизионный журналист Олег Минин и некто Кирюхин Андрей Михайлович. И, если о Минине  в архиве  Государственной службы безопасности содержательного материала оказалось много (что для публичной фигуры вполне естественно), то о Кирюхине – ничего интересного. Не удалось даже отыскать в «Книге актов гражданского состояния»  запись о дате его рождения и сведения о родителях.  Наряду с этим прояснилось, что Кирюхин благополучно окончил школу, институт, потом работал на «почтовом ящике», где показал себя активным общественником, и был принят на работу в городской комитет комсомола, а затем  –  в  московский  райком партии. Таким образом, этот персонаж, как, впрочем, и  многие  деятели нынешней финансово-политической элиты, оказавшись выходцем из  бывшей партийно-государственной номенклатуры, вплоть до настоящего времени функционировал вполне благополучно.   Документально подтверждалось и то, что теперь   он  разведён и  детей не имеет.  Вместе с тем, причины развода также оставались  неясными.   
                Как человеку совсем новому в высших  государственных структурах, ещё  без  приобретаемых постепенно властных амбиций, Ковбасе не составило больших душевных  усилий довериться обычному рекламному объявлению, и наряду с Великим  тоже  посетить недавно открывшийся в столице магазин флайтов на Старогвардейской улице, однако инкогнито, без церемоний. Здесь перед ним  и предстал тот самый загадочный  Кирюхин,  о котором накопился  столь скудный, поверхностный  материал.  Им оказался молодой блондин  приятной наружности, с открытым  светлым взором выразительных глаз и немного насмешливой, но ч`удной  улыбкой, - он был совсем не такой, как выглядел на фото  в  «объективках» по учёту кадров. 
                Они сели во флайт, в считанные минуты пронеслись над московской кольцевой дорогой, легко обставив при этом два вертолёта патрульно-постовой службы, и очень скоро  вернулись   на площадку во дворе  магазина.
                - Ну как? – спросил Кирюхин, заботливо поддерживая ступавшего на землю Ковбасу, - Голова  кружится?
                - Ничего-ничего, не беспокойтесь. Сейчас пройдёт! – сказал  Демьян,  – И какая экономия, должно быть, а?! Уму непостижимо  как это у вас получается! Заправка авиатопливом, да? И каков же  расход?
                Кирюхин протянул ему  чёрный баллон, похожий на  аэрозоль для ухода за мебелью и сказал:
                -  С течением времени подъёмная сила может ослабнуть, и тогда вам достаточно распылить жидкость на ткань крыльев. Ничего больше не нужно. Этот баллон  мы вам в комплекте выдадим. 
                - Вот это да! – неожиданно для себя восхитился Ковбаса, - И ни капли топлива?!  Можно посмотреть, а? Что это за жидкость такая?
                - Это специальный раствор для пропитки ткани, - произнёс  Кирюхин так буднично, будто бы и не знал, какое сокровище держит в руках, - Только не вздумайте распылять его  себе на одежду, не то улетите вместо флайта. Все меры предосторожности здесь вот  указаны…   Кроме того, вы должны будете подписать акт о соблюдении правил  техники безопасности и принести нам декларацию о доходах, что  предусмотрено новым законом о торговле.
                - Да, да. Конечно… - Ковбасе представилось, что будет достаточно проблематично рассказать о своих впечатлениях  президенту, ибо в данном случае и  самому-то  трудно  убедиться в очевидном. 
                Голова помощника  и в самом деле закружилась, но не только  от впечатлений полёта. Он вдруг со всей ясностью представил себе, чт`о может означать  для отечественной и  мировой экономики начало серийного производства подобных флайтов.  Глубокий финансовый кризис, если не полный крах – вот что! Кто-то явно должен был хорошо подзаработать на этом, тем самым  не только оставить далеко позади  своих конкурентов по бизнесу, но и войти в мировую политико-экономическую элиту с заявкой на новый миропорядок. Гаврила Копейский и в самом деле был далеко не дурак, вкладываясь в данное предприятие. Между тем, при ознакомлении с трансакциями банка «Копейский» никаких расходов на производство летающей техники  Ковбаса не выявил.  «Разве что,  банкир спонсировал работы  в частном порядке,  о чём, видимо,  и  пронюхал господин  Безлицкий, фаворит президента?»
                Приехав к себе в контору, он, всё же,  решил до поры не докладывать главе государства, а  попробовать  разобраться до конца, при этом  казалось даже вполне реально  закупить один-два флайта для исследований  за счёт средств Управделами…
                Под дверью офиса  Демьяна уже  ожидал приглашённый на беседу Полимеров, который, будучи  бывшим партийным руководителем, вероятно, одинаково хорошо знал  двух фигурантов данного служебного  исследования, Минина и Кирюхина. Надежды на то, что он расскажет о молодых людях  что-то интересное,  было мало, но Ковбаса, всё же,  счёл нужным повстречаться  и составить об этом человеке  своё мнение. Тем более, в период выборов  Полимеров  со своим фондом политических исследований  выступал в команде  предшественника, а   бывших соперников как потенциальных конкурентов  хотелось бы  знать поближе.У него было странное, редкое для ушедшей эпохи имя – Ферапонт.  «Ещё и Ферапонтович! Интересно, это семейная традиция такая, детям редкие имена давать? Впрочем,  в советские времена  ещё и не так  величали…» – подумал Ковбаса, упуская  из виду своё же собственное,  необычное  прозвание. 
                Внешне Полимеров производил впечатление вполне  интеллигентного и умного человека,  попавшего вдруг  в  офис главы государства, словно бы в родные пенаты. Офис и в самом деле располагался в бывшем здании ЦК КПСС, куда в советские времена, будучи ответственным сотрудником аппарата, Ферапонт Ферапонтович  несколько лет кряду  ежедневно ходил  на службу. Польщённый тем, что его не забыли  и при нынешней президентской администрации ,  Полимеров был очень возбуждён, принялся    рассказывать о былых временах, необыкновенных историях,  происходивших некогда здесь, в коридорах власти, а также о выдающихся  достижениях возглавляемого им  политологического центра.  Вещал он  так увлечённо и долго, что Ковбасе пришлось вежливо  вернуть бывшего партийного функционера  в  реальность.   
                - И, всё-таки, вы не догадываетесь, зачем я пригласил вас, Ферапонт Ферапонтович… - сказал Демьян, уловив небольшую паузу в речи собеседника.
                В тёмных глазах Полимерова отразилась осторожная надежда. Вероятно, он рассчитывал на какое-то предложение о возобновлении  сотрудничества своего центра теперь уже с новой президентской администрацией, однако, почувствовав, что речь пойдёт не об этом,  постарался не обнаружить разочарования,  и перевёл всё в шутку:
                - А почём вы знаете? – с иронией   поинтересовался  этот  Ферапонт, раздвинув рот в обаятельной улыбке, – Я ж провидец – всем известно. Может, и догадываюсь…
                Ковбасе вдруг вспомнился забавный эпизод с участием шефа, когда на телевидение попал и был показан скандальный видеоролик,  подбавивший Ершову голосов избирателей. Кажется, Полимеров  в числе противников Ершова тогда тоже  публично прокомментировал данный материал  на одном из предвыборных  шоу.  Но, он  сделал это таким образом, что его комментарий  был    воспринят и сторонниками, и противниками  кандидата в президенты одинаково безразлично. «Нечего сказать – молодец. Вроде бы и прокомментировал, и в то же время – никак. И  нашим, и вашим угодил! – подумал помощник, - С другой стороны,  так вот  поработаешь с ним   – подставит, ведь, при случае, продастся конкурентам  и глазом не моргнёт!»
                - Я пригласил вас вот по какому поводу, Ферапонт Ферапонтович… вашими сослуживцами некоторое время, ещё в бытность секретарём райкома партии, были господа Минин и Кирюхин. Что вы можете о них сказать?
Полимеров разочарованно поморщил нос.
                - Да, да. Что-то припоминаю… были такие. Но, я вас уверяю, ничего особенного…. Такого, что могло бы отличать их  от других партийных  работников… каких-то исключительных талантов, ничего особенного в них не было… А, это в связи  с чем? В связи с чем такой вопрос?
                - Но, позвольте, Ферапонт Ферапонтович, вы, кажется, длительное время работали с Кирюхиным, который состоял в должности вашего  помощника. То есть, в непосредственном постоянном контакте. И потом ещё целых десять лет он трудился в вашем социологическом центре. Значит, всё-таки,  вы его  удерживали в своём кругу.  Плохих помощников не удерживают, наоборот – избавляются. И с Мининым вы  проработали как минимум три года… Неужели за всё это время вы не составили какого-то внятного  впечатления ни об одном, ни о другом?  - резонно   возразил Ковбаса, думая при этом: «Сволочь ты,  сволочь! Даже о своих  бывших сослуживцах, всячески способствовавших твоей успешной  карьере, ты хорошего слова не скажешь!»
                - Нет, нет, нет! Вы, вероятно, меня не так  поняли, Демьян Савельич! – завертелся Полимеров, уловив в голосе представителя Президента нотки недоумения,  - Я просто хотел сказать, что у нас в партийных органах не было плохих работников, все были одинаково достойными. Номенклатура, знаете… тщательный отбор…
                - Вот! Конечно! – произнёс Ковбаса с воодушевлением, – Помнится, Кирюхин опубликовал целый подвал в «Московской правде», где обвинил все поколения  партийной номенклатуры ни много,  ни мало – в  подлоге. Вы читали?
                - Нет, не читал. Не довелось, знаете… А,  к чему этот разговор, Демьян Савельич,  можно поинтересоваться?
                - Да, так… хотим их обоих на работу пригласить, - пошутил Ковбаса, отметив, впрочем, что собеседник навряд ли говорит правду,  будто  не знаком со статьёй в газете. 
                Между тем, Полимеров воспринял  эту  шутку всерьёз.
                - Вы их обоих намереваетесь пригласить?
                - Да. Есть тут одна идея…
                Полимеров преобразился, на его лице проступила гримаса безотчётной злобы, вероятно,  на мгновение выдавшая завистливую сторону его натуры. Однако, лишь на мгновение. Но вот, он снова старательно   заулыбался:
                - Ну, что ж, это отрадно.  Хорошие ребята, и Минин, и Кирюхин – оба.  Очень достойные кандидатуры. Я вам скажу:  вы не ошибётесь, сделав этот выбор. Может, и я на что сгожусь…
                Ковбаса удивлённо приподнял брови.
                - Видите ли, Демьян Савельич, у меня есть некоторый план,  которым,  пользуясь случаем,  я хочу с вами поделиться. Вот уж более десяти лет я возглавляю политологический центр, и имею большой опыт работы в этой области. Кроме того, нас хорошо знают. Мы контактируем  со  многими социологическими и политологическими организациями по всей России и за рубежом, со значительной  их частью наш Центр долгие годы успешно сотрудничает.  Как видите, вот  и  команде Ершова  немного на выборах  помогли. Наш  Минин, конечно, тут тоже свою роль сыграл, обнародовав известный видеосюжет…  Хотя,  всем ясно, что это была обыкновенная… гм… подстава…  У меня зреет план: может, при поддержке Администрации президента нам объединить все политологические и социологические центры в одну ассоциацию, а? Можно было бы взаимодействовать   значительно активнее в предвыборный период… 
                И вновь Полимеров заладил   пространную речь  о деятельности своего центра. Кивая ему  и поддакивая, Ковбаса вдруг с юмором подумал, будь собеседник, к примеру,  закройщиком, о чём бы вещал он тогда? Должно быть,  в этих стенах он  всенепременно завёл бы  разговор о некоем   холдинге по пошиву  пиджаков и  брючных костюмов, и, конечно же,  с прицелом на собственное главенство в  новой структуре. Поговорить-то в коридорах власти  больше не о чем, кроме как о пиджаках! Портной-то понятно, он мастер своего дела, а что может теперь бывший руководящий партийный работник среднего звена? За всю свою советскую  жизнь он был вынужден подчиняться вышестоящим органам, да распределять то, что дают сверху.  А нынче – раздолье  порулить-то самому!   Настало-таки  время создания ассоциаций и должностей, под себя любимого!  Тут же, подлец,  примазался и  к эфемерным  достижениям своих бывших подчинённых, мгновенно  поменял свои  оценки  – теперь,  по его  мнению,   Минин всегда был  «очень  грамотным трудягой», Кирюхин  вдруг стал  «высоко-квалифицированным специалистом»,  и оба они теперь  выглядели   не просто бывшими сотрудниками Полимерова, а его  талантливыми  воспитанниками.   
                В разгар этих размышлений раздался звонок по спецсвязи: 
                - Демьян Савельич, это генпрокурор, Осетров. Я был недавно у президента, и  хотел бы с вами тоже  пообщаться. Примете?
                Ковбаса принялся судорожно листать имевшуюся всегда под рукой красную книжечку-список абонентов, ибо запамятовал имя отчество чиновника.
                - Да, да. Конечно! Конечно… можно… Можно  прямо сегодня. Что-нибудь срочное?
                - Нет, не очень. Я просто хотел с вами посоветоваться.
- Я буду до ночи.  Приходите… приходите… Василий Сергеич,   без церемоний, конечно, конечно! – наконец  ответил Ковбаса быстро, как бы стремясь сократить  затянувшуюся  паузу.
                - Тогда я буду часам к шести, ладно? Я вас долго не задержу.
                - Безусловно, Василий Сергеич. Буду вас ждать…
Когда Демьян  вновь поднял глаза на своего притихшего посетителя,  то несказанно поразился  происшедшей  в его облике перемене.  Полимеров  был бледен,  весь  обмяк и  ватной куклой  расплылся в своём кресле, уронив руку за подлокотник. На белом как лист бумаги лице его  застыл   направленный куда-то  в потолок,  бессмысленный взор.
                - Ферапонт Ферапонтович!! Что с вами?! – вскричал  Ковбаса, увидев эту жуткую  картину.  Без промедления он  кинулся к своему гостю, схватил его  запястье, стараясь  нащупать пульс, затем трясущимися от волнения руками  нацедил из бутылки воды и попытался  влить ему меж посиневших губ, но только  расплескал. Отчаявшись вернуть посетителя к жизни самостоятельно, он распахнул  дверь в коридор и заорал дежурному офицеру:
                - Врача! Скорую!!
                Однако  вызывать пришлось не только скорую, но и местного оперуполномоченного: прибывшая из президентской клиники бригада  неотложной медицинской помощи оказалась бессильна помочь и констатировала внезапную смерть Полимерова, происшедшую, вероятно, от острой сердечной недостаточности.   «Так и не досказал, что за ассоциацию он хотел создать, и зачем она, собственно, нужна нашему обществу» - подумал Ковбаса, провожая взглядом уносимый санитарами мешок с телом своего посетителя. На Демьяна, как, впрочем, и на любого другого на его месте, непосредственное видение внезапной кончины  произвело удручающее впечатление: никогда не узнаешь, куда ушёл человек, почему и зачем это сделано вопреки его воле.  Ведь, казалось,  только что был он  полон сил надежд и самостоятельных устремлений, но вот совершенно посторонние люди  уже несут его труп в мертвецкую,  откуда угодно, из абсолютно немыслимых мест, даже из офиса главы государства!
                Когда все ушли, Ковбаса плюхнулся в кресло, стараясь прийти в себя. Он не мог отделаться от  особенного, невероятного чувства, как будто мгновения, прошедшие по смерти Полимерова, тончайшей матрицей сошли в какую-то безвестную реальность, скользнули в неведомую щель между отпечатком прошлого, где этот человек ещё был, и картиной  нынешнего, где его уже нет; и теперь, уже вне времени, не он сам, а  некто невидимый от него будто пристально наблюдает, сторожит буквально  каждое дыхание,  каждое  малейшее движение, и даже упорно норовит заглянуть тебе в глаза! 
                Демьян вдруг обнаружил, что сидит на том самом месте, где умер  посетитель, и ощутил  жгучий, подавляющий  страх.
                - Мистика какая-то! – пробормотал он, вскочил как ужаленный и  принялся задвигать массивное кресло в угол своего просторного кабинета, намереваясь  поставить на это место другое.
                В этот момент в дверь постучали.
                - Можно, Демьян Савельич? – спросил Осетров.
                - Заходите, заходите, Василий Сергеевич! А я тут перестановкой мебели решил пока что  заняться,  а то всё некогда, знаете…  Присаживайтесь. Вам чаю? Кофе? – захлопотал   Ковбаса, стараясь    будничными словами  привести  в норму свою  расшатавшуюся  психику.
                - Если можно, кофейку покрепче.  Я к вам ненадолго, собственно, посоветоваться, - сказал Осетров, присаживаясь на край стула.
Ковбаса принёс  две чашки  кофе:
                - Прошу… Василий Сергеич. Садитесь поудобнее. Берите сахар. Слушаю вас.
                - Знаете, я тут у президента недавно побывал с докладом, но не стал пока ему говорить, подумал, что сначала с вами… у него и так работы  полно, а тут ещё я не по делу…  - заговорил прокурор, поглядывая на Демьяна белёсыми глазами, - У вас есть сотрудник, Великий Пётр Иванович, верно?   Он возглавляет президентскую охрану, да?
                - Да, да. Совершенно верно. Есть такой.
                -  Видите ли, мне не совсем удобно об этом было говорить  Михаилу Николаевичу,  но, может, и придётся …, - продолжал Осетров с хитрой улыбочкой на неподвижном лице, -  мне думается, что этот Великий берёт на себя слишком много. Вы так не считаете?  Сначала он обращается в наши органы, однако потом, получив исчерпывающий, но не удовлетворивший его ответ, идёт к моему заместителю с угрожающими заявлениями, ссылаясь на свои полномочия, которые он, якобы, имеет от президента. Не много ли для охранника грозить Генпрокуратуре? Я очень уважаю его должность и всякие там заслуги, а также заботу об охране главы государства, но… это уж слишком! Вот я и хотел спросить у вас, Демьян Савельевич, согласно табели о рангах в окружении президента  у него что,  действительно есть какие-то особые полномочия? Где это написано, в каком таком особом нормативном акте?
                - Нет, у нашей службы безопасности никаких дополнительных  полномочий нет, кроме тех, что прописаны в законе, - отвечал  Ковбаса, - Всё в соответствии с существующим  законодательством.  У нас есть, конечно, внутренние инструкции, однако  они ни в коей мере не дают ему никаких особенных полномочий. Это его, Великого, личная инициатива, видимо…
                - Вот я о том же, Демьян Савельевич. Кроме того, не совсем понятно, почему все меры безопасности  в трактовке гражданина Великого сводятся к деяниям гражданина Копейского, а других угроз безопасности президента  как бы  вовсе и  не существует, что ли?
                - Кого, кого? Копейского? – переспросил Ковбаса, делая вид, что абсолютно о нём не в курсе.
                - Да, знаете, есть такой предприниматель, бывший глава Центробанка...
                Демьян подумал, что если сейчас выложить прокурору  лишь немногое, что ему стало  известно о финансовых махинациях Копейского,   то он сам может утратить  рычаги  влияния на банкира, что было  бы совсем нежелательно. Кроме того, докладывая об этом президенту, Осетров сможет несправедливо  приписать себе заслуги самого Демьяна в этом расследовании.  Поэтому он рассеянно  заметил:
                - Да, да. Есть, кажется, такой… только, причём тут президентская охрана непонятно.
                - Видите ли, Копейский спонсирует производство каких-то новых транспортных средств, которые якобы угрожают безопасности главы государства.  С какого боку  тут прокуратура, мне тоже непонятно. Нет, мы, конечно, проверяли в порядке надзора, но на сегодняшний день  у нас нет, решительно нет каких-либо фактов, бросающих тень на бизнес Копейского.
                «Может, он прикидывается, а на самом деле знает о флайтах гораздо больше? – размышлял  Ковбаса, поглядывая то на лысину чиновника, то на лацканы его мундира, - Может, боясь,  что опередят соперники,  его уже ангажировал сам Копейский?  Пойти, что ли,  доложить  президенту о махинациях банкира, пока ещё не поздно, и это ещё не сделал кто-то другой?»
                Осетров порылся в своей папочке и вынул оттуда документ.
                - Вот. Я тут подготовил официальный ответ, но не на имя  Великого Петра и его службы, а  на ваше имя, Демьян Савельич, то есть в Администрацию президента. Надеюсь, что  ни я, ни наши работники с этим человеком  по данному вопросу  уже не встретятся.
                - Не извольте беспокоиться, Василий Сергеич, - отвечал Ковбаса  высокопоставленному чиновнику в заключение аудиенции, - Я думаю, что мы тут  сами нашу охрану воспитаем. А вам большое спасибо за предупреждение. 
                Бросить тень на бизнес Копейского не составляло никакого труда. Однако  Демьян решил пока этого не делать. На поверку оказалось,   что   проще  и безопаснее сперва подставить Великого, который, судя по всему,  по  собственной  тупости и невежеству уже попал в немилость  прокуратуре. Кроме того, Ковбаса решил не упустить неожиданной возможности  самому тоже сыграть определённую  роль в вопросах внедрения новых технологий на транспорте, открывающуюся с производством флайтов. Однако сделать это следовало быстрее, пока инициативу  не перехватил кто-нибудь из конкурентов Копейского, да и сам Великий, не ровен час,  мог  бы  помешать.

                - Михаил Николаевич, ещё вы просили меня изучить вопрос, связанный с производством летательных аппаратов, которое финансирует Гаврила Иванович Копейский… - обратился  Демьян  к своему шефу  под конец очередной рабочей встречи.
                - А… да, да, да. Помню. И что? – поинтересовался президент, - Кто виноват оказался?
                - Великий сам и виноват. Кто же ещё?  Это ж он прохлопал полёт флайтов вблизи президентской яхты.
                - Да. Но, это я знаю. А в чём же конкретно  его вина-то?
                - Видите ли, вместо того, чтобы работать над  средствами  обнаружения подобных полётов и соответствующим обеспечением безопасности президента, он за вашей спиной развёл такую деятельность, что превысил свои полномочия.  Словом, на него тут уже жалуются… - Ковбаса протянул Ершову  прокурорскую  докладную.
                Президент углубился в чтение.  Он был хмур и, видимо, спешил домой.  «Может, не следовало  докладывать сейчас? А  подождать когда он будет в лучшем расположении духа? – размышлял тем временем  Демьян, - Нет, уж лучше теперь, пока горяченькое,  и он ещё трезв.  Не  то  забудет, тогда надо  ловить момент заново, я только время так упущу. Новый генпрокурор, Осетров, ведь, его ставленник – должно, должно  подействовать…»
                - Ладно. Оставь мне эту бумагу. Я лично с Великим разберусь, - произнёс, наконец, Ершов.
                - Михаил Николаевич, ещё  несколько слов о Копейском, как вы просили.  Если можно… - осторожно стал настаивать Ковбаса, боясь, что президент отложит  беседу  на потом.
                - Ну, ну. Давай. Что там у тебя.
                - У меня накопилось  много материала  относительно Копейского. Но, мне кажется, что его не стоит топить так уж сразу, тогда мы помешаем ему   финансировать  уникальные и перспективные разработки новых летательных аппаратов. Причём добровольно, по собственной инициативе, так сказать,  без прямого заимствования бюджетных средств.   В противном случае,  у нас вообще не останется  никаких рычагов влияния на его финансовую империю. Когда  развернётся, будем думать о государственных дотациях.
                - Говоришь какими-то загадками, - недовольно проворчал президент, - Что это за уникальные разработки, и почему я о них не знаю?
                - Как это вы, Михаил Николаевич, о флайтах не знаете? Вы же сами дали мне это поручение…  О них все знают. Проглядеть, хотя бы, нашу прессу. А вчера «Вашингтон таймс» опубликовал аналитическую статейку, мол, скоро русские заткнут всех за пояс своими технологиями, связанными с производством  флайтов, грядёт мировой финансовый кризис.   Тут  мы должны быть верхом  на собственном коне, так сказать, а не под колёсами  американской экономической повозки.
                Президент вскинул на помощника туманный взор.
                - Эк как закрутил… Хорошо. Пиши докладную, я Буслаеву направлю, он и разберётся.
                - Михаил Николаевич, вы прекрасно знаете, что Буслаев – человек Безлицкого. Нам ли ссорить сейчас финансистов? Лучше это сделать потом, когда мы на коне будем. А, если это сделать теперь,  то хорошее дело и погубить можно.
                - Ладно. Пиши. Я подумаю, - закончил беседу президент.





Глава ХХХ    Недалеко от истины
___________________________________________
             
                Андрей проводил производственную «летучку» по обыкновению на торговых площадях, за отсутствием  более подходящего  места, как вдруг поступило смс-сообщение: «Умер Полимеров. Похороны 20-го…».  Отправитель оказался ему неизвестен, однако на розыгрыш или неудачную шутку не  было похоже. Кто-нибудь когда-нибудь вот так вот отправит во все адреса новостную утку: «умер Кирюхин…», а он окажется жив, здоров и невредим, а может, наоборот, едва жив и болен.  Каково человеку такое выдержать? Разве это шутка? Розыгрыш, уравнивающий жизнь и смерть – мрачная  издёвка, ибо и без того известно, что обе они имеют место быть непрерывно, и ежесекундно случаются. «Впрочем, нынче в ходу  и такое шутовство,  –  подумалось ему,  –   Хорошо, с отцом пока обошлось…» 
                Поднявшись в контору, Андрей набрал незнакомый номер. Оказалось, что данное смс-сообщение пришло  от абонента из  приёмной полимеровского социологического центра, и вовсе даже не «утка», а состоявшееся в действительности прискорбное событие. 
                – Полимеров помер, – сообщил он вошедшему в комнату Олегу.
                – Правда?! Ещё не хватало!  – поразился тот,  – Надо ж, ведь не старый ещё… 
                – Послезавтра похороны. Надо бы  сходить, что ли…
                – Твой бывший начальник, вот ты и сходи.  А меня уволь от этого, я лучше делом займусь.
                – Можно подумать,  он никогда не был и тебе тоже  начальником.
                – Это было давно и неправда,  – ухмыльнулся Олег,  – Не  люблю я похорон.  Сходи, в самом деле,  ты, а? Как бы от нас,  от  бывших…   
                – Надо быть благодарным. Полимеров для тебя тоже  сделал немало,  – настаивал Андрей.
                – Он? Для меня? Ничего абсолютно! Ручаюсь, он даже забыл, как меня зовут. Яшину – да. Яшину я многим обязан в своей карьере, а этому Полимерову – ничем.
                – Ну как? Ты же квартиру при нём получил, если не ошибаюсь?
                – Квартиру мне выделил исполком райсовета как очереднику района. Полимеров к этому не имеет никакого отношения, разве характеристику однажды  на меня подписал.
                – Так  подписал же!
                – Не уговаривай меня, Андрей, я не пойду на похороны.
                Олега вообще стало трудно подвигнуть на что-либо, не только на участие в похоронах. Последнее время он казался Андрею сверх меры раздражённым, излишне эмоциональным,  во всём каким-то позёрским, нарочито  деловым.  Буквально на днях ввечеру, не предупредив, не посоветовавшись, он принимал в конторе и в цехе, на сборке, неких иностранных корреспондентов, да так,  будто единолично всё это задумывал и воплощал, в то время как ни Кирюхин,  друг его и коллега, ни многочисленный коллектив, создающий чудо-технику нового поколения, ни целый ряд связанных этим делом партнёров, и  вовсе  ни  при чём были.
                – Мне не нравится твоё отношение к нам, твоим соратникам и сослуживцам. Как бывшим, так  и нынешним,  – сказал Андрей, решив сразу быть откровенным.
                –  В самом деле?  – ничуть не смутившись, произнёс Олег,  – С  чего это вдруг?
                –  В самом деле, да. Лично мне совсем не катит элементарное  пренебрежение моей скромной персоной, когда ты, даже не постучав, распахиваешь дверь в кабинет, и любезно демонстрируешь меня иностранцам наравне с офисной мебелью: «А здесь у нас…»   
                – Извини, конечно. Но, ты пойми, Андрей, от этих иностранцев тоже много зависит, в частности, для нашего паблисити, без которого нынче  никуда не продвинешься. Ты, кстати, тоже  обещал познакомить со своим японским приятелем-журналистом, обещания своего не выполнил, а ещё  обижаешься на меня за всякую ерунду… 
                – Пропал Тёко.
                – Как пропал?
                – Так. Сгинул в недрах токийского мегаполиса. Не отзывается. Меня другое волнует, Алек, что эта твоя забота о  паблисити ни к чему хорошему не приведёт. Чем меньше знают, тем лучше. После  визитов сюда помощника Президента и этого его Великого Петра из охраны мне так и чудится повсюду за нами  слежка.
                – Ничего подобного! Всё наоборот! Чем больше мы будем публиковать материалов о наших флайтах, тем больше у нас будет могущественных сторонников,  готовых, в случае чего, встать на нашу защиту – стал горячо возражать Олег,  – А сейчас у нас  разве один Копейский в партнёрах, да и тот при необходимости сожрёт с потрохами.
                – Ты забываешь, Алек…
                – Что?
                – Про мой эксклюзив… что, кроме нас с тобой,   никому неизвестно, откуда мы берём раствор для подъёмной силы крыльев летательных аппаратов, их передвижения в пространстве с невероятной скоростью. Тот, кто будет заинтересован в разгадке нашей тайны, наверняка попытается проследить за мной.
                – А как?
                – Ну, я не знаю… дело техники. Установит видеокамеру  дома, в машине, у Третьякова на производстве аэрозолей. Что ещё? Захватит меня или тебя в заложники, в конце концов, применит физическое воздействие…
                – Типун тебе на язык.  – Олег на секунду задумался,  – Ну, тогда тем более. Тем более надо, чтобы о нас как можно больше знали! В случае чего  поднимем  общественность. Чем не рекламная акция тоже!
                Андрей подметил, как изменилось настроение друга, как в уголках его губ появились  досадливые складки – кажется, вопросами собственной безопасности Олег задался впервые  –   и, чтобы окончательно смахнуть с него эйфорию, на полном серьёзе заявил:
                – Ты знаешь, я тут решил от всего отказаться, и вчера выбросил  этот дурацкий порошок на помойку.
Олег встрепенулся: 
                – Ты?! Выбросил энергетик?!  Нет, в самом деле?? – воскликнул он с неподдельным волнением.
                – Конечно. Для изготовления раствора нам вполне хватит того, что у Третьякова уже имеется.
                Олег заволновался не на шутку, тонкое лицо его побледнело, взор потух, а в чёрных зрачках отразился  страх.
                – Андрей, ты с ума сошёл!
                – Я сошел с ума? Отнюдь. Наоборот, я не безумец,  чтоб со дня на день ждать обыска в своей квартире!
                – С какой стати?
                – Найдут,  с какой стати, не переживай. Ты, небось, забыл уже, как с подачи Великого тебе парочку наркоты подсунули, а?
                Андрей собрался уходить, надо было поспеть к отцу в госпиталь. 
                – Э-эй! Ты куда?  – окликнул его в дверях Олег.
                – В больницу к отцу. А что?
                – Так ничего. Просто рабочий день ещё не кончился.
                – Да пошёл ты, зануда…

                Отца хватил инфаркт, вот уж третью неделю он лежал в стационаре, и, хотя состояние его немного улучшилось, врачи домой не выписывали, опасаясь рецидива.  Военный госпиталь, куда его отвезли на «скорой», находился в соседнем микрорайоне, Андрей уже не раз там побывал.Здание сталинской ещё постройки  когда-то располагалось  за пределами города. Со временем здесь возвели  ещё корпуса, хирургический и терапевтический, которые использовались также и для экстренной медицинской помощи городскому населению.  Промокшее  от осенних дождей, дрожащее на холодных ветрах неуютное  пространство госпитальной зоны полнилось всем спектром  людских чувств, от робкой надежды до страшного горя, таившихся повсюду в упавших на газон  листьях,   уродливых голых ветках некогда пышных зелёных  насаждений и  поминутно хлопающих   входных дверях, казалось, едва способных скрывать  от  посторонних  взоров даже самую глубокую медицинскую тайну. Вот лифт – сколько навидался он горя? Сколько людей видели эти скрипучие  дверцы последний раз в жизни? Сколько их навсегда скрылось за этой решёткой? Скольких больных  отвезли на колясках домой с инвалидностью, и вернули в палаты из реанимации, – не счесть! Вот лестница, пропахшая хлоркой, вот место для порожних больничных каталок. Вот третий этаж – «Кардиологическое отделение», «сестринская», «ординаторская», шкафчик с лекарствами,  холодильник…
Незнакомая медсестра на дежурстве.
                – Здрасьте. Как он?
                – Фамилия?
                – Кирюхин, из триста десятой.
                Она принялась сосредоточенно изучать свой журнал.
                – Температура тридцать шесть и девять, состояние… Ой, нет… она замолчала, сосредоточенно читая записи, - ... Состояние удовлетворительное.
                Слава богу!  –  Андрей воодушевился.
                Отец лежал на высоких подушках, вид у него был неважный: на бледных скулах трехнедельная щетина, исколотая, в синяках, левая  рука; постель смята,  пятно засохшей крови на простыне,  полотенце несвежее. Но, несмотря на явный дискомфорт и  измождённую внешность, он приветливо улыбнулся, и это Андрея порадовало.
                – Привет! Как сам? Тебе идёт борода.  Поправишься –  не сбривай ни в коем случае, - сказал он, присев  на стульчик.
                – Я  ничего, всё нормально, – слабо пробормотал батя, – Ты как? Мама вот вчера приходила, ты дома был? Как она?
                – Я вот только что звонил. У неё всё в порядке. Главное, чтоб ты выздоравливал.
                – Да, мне уж лучше, уже гулять хожу, – похвастался отец, поднимаясь с кровати,  – Кстати,  давай  пройдёмся…
                – А разрешат врачи?
                – Разрешат.  Нужно больше, говорят,  двигаться…
                Андрей помог ему укутаться в серый больничный халат, и они вышли в коридор. Было суетно и тесно.  Пахло   ужином, развозимым нянечками на тележках, лекарствами и казённым хозяйственным мылом. Ходячие больные то и дело выглядывали из своих палат,  и со стаканами, кружками в руках, шаркая тапочками по свежевымытому линолеуму, спешили к пищеблоку; несколько тяжёлых - лежали в тупике  возле окошка.
                – На всех мест всё равно не хватает. У нас из  четырёхместной сделали шестиместную, везде дополнительные койки,  и всё равно.. – сетовал батя, словно извиняясь за нерадивость отечественного здравоохранения,   – Ты  как, по воздуху,  на машине?
                – На машине, на машине, конечно,    – отвечал Андрей,  радуясь, что с отцом уже можно вот так, прогуливаясь,  не спеша разговаривать, ведь  всего неделю  назад он только слабо хрипел, что всё нормально, сам же  с трудом приподнимался на локтях!   – Ты знаешь, пап,  не люблю я  выпендриваться, и потом, это ж не частная клиника, тут нет портов  для флайтов.   
                Отец свернул на лестницу и заговорщески прошептал:
                – Пойдём,  покурим…
                – Тебе нельзя!
                – Ты покуришь, я подышу…
                Потихоньку они  поднялись на пол-этажа,  к форточке.
                – Нас оштрафуют.
                – Не оштрафуют… Врачи сами тут дымят. Одно условие, чтоб никаких следов не оставлять,  – пояснил отец, немного отдышавшись, затем он достал из кармана пластиковый пакет,  – Сюда пепел стряхивай, потом выбросишь на улице.  Я с тобой поговорить хотел, Андрюша, вот о чём… я никогда тебе об этом  не говорил, но теперь надо, а то, может, не успею…
                – Здрась-сьте, приехали! Начали за здравие…  – произнёс Андрей, вздыхая.
                – Не перебивай меня, мне надо тебе это сказать, потому что это очень важно.  Это  касается обстоятельств твоего рождения.   
                – И что же такого особенного в моём рождении?
                Отец нервно затянулся незажжённой сигаретой.
                – Ты рождён  в донорской плаценте, а не во чреве матери, и, по сути, в физическом смысле,  являешься моей биологической копией.
                – И что?  – не понял Андрей.
                – Как что? Не ясно? Может,  я плохо  объяснил…  Мама тебя не рожала, Андрей. Тебя воспроизвёл в лаборатории мой научный руководитель,  профессор Никитин Игорь Петрович, из моей донорской клетки. Мы показали младенца учёному совету нашего института.  Все параметры его  развития буквально по дням показали. Успех нашего опыта был очевиден.  Но  потом, когда в регистрации научного открытия Никитину отказали, мы с мамой решили взять тебя на воспитание. Это я дал такое согласие…  в общем, это  я так решил. Иначе нам пришлось бы младенца уничтожить. Собственно, мы и так уничтожили его, но только  на бумаге, когда нам намекнули  сверху, что проделанную работу надо засекретить. Мы провели данное исследование как неудачное, и засекретили.  Надеюсь, ты не станешь осуждать меня, а?
                Андрей чувствовал в поведении отца сдержанное, но явное беспокойство. Во всём его облике,  в подрагивающих кистях рук  и несколько суетных, раздражённых  движениях проявлялось нервное  желание высказаться на данную тему. Одновременно и внутри себя он  ощутил какое-то прояснение, будто бы вечно кричащее в нём желание найти ответ на вопросы «кто я?», «откуда?», «зачем?»  теперь было,  наконец,  отчасти  удовлетворено.
                Он обнял отца за плечи и усадил на стульчик, предусмотрительно поставленный заядлыми курильщиками в углу лестничной площадки.
                – Сядь и успокойся, папа,  пожалуйста,  –  лепетал он взволнованно,  – За что же я тебя буду осуждать? За то, что вы с мамой меня воспитали? Сам подумай, о чём ты понапрасну так беспокоишься.    
                – Да, да…  – пробормотал отец, – Мы с Игорем Петровичем даже и не надеялись, так как  шанс на успех был очень небольшой. Прямо скажем, нулевой.  Но, вот получилось.  Получилось… - продолжал он с таким горестным видом, будто появление Андрея на свет было катастрофическим  поражением, а  вовсе не успехом,  – Ты не представляешь, чего мы только ни натерпелись! Тебя же надо было регистрировать, между тем, ни из роддома – ниоткуда никаких справок мы не имели. Я пошёл, пытался дать акушеркам денег, чтоб по своим документам провели – ни в какую! Наконец, мама разыскала свою подругу, Тасю, которая нам  по блату всё и устроила. Помнишь тётю Тасю? Хотя, где тебе… ты маленький совсем был… вот,  она работала тогда в ЗАГСЕ, она  тебя и зарегистрировала тогда задним числом.
                Некоторое время Андрей стоял  подле отца,  курил в форточку и молчал, щурясь на редкий солнечный лучик, случайно пробившийся сквозь пелену облаков на закате этого короткого  и  промозглого дня. Удивительное дело: слушая отца, он всё больше и больше отдалялся от самого себя, воспринимая происходящее как бы со стороны, будто бы стоит он  на верхней площадке и наблюдает, как внизу беседуют двое разновозрастных, очень похожих друг на друга мужчин. При этом  содержание, настроение этой беседы кажется ему более чем  знакомым, то есть   во всех отношениях, во всех нюансах, -  так глубоко,  как только может быть ясна суть вопроса не двум, а лишь одному человеку, вне зависимости ни от его пристрастий, ни от количества прожитых лет. Странное ощущение, будто бы всегда  он воспринимал себя абсолютно  одинаково и непрерывно,  как  новорождённым младенцем в те времена, о которых рассказывал отец, так  и в ещё не наступившей для него старости.
                – Интересно, что было бы, если б вы меня в младенчестве  уничтожили…  – невольно  произнёс он. 
                – Тебя?! – воскликнул отец,   – Да ни за что!  У меня и в мыслях такого не было, и у мамы тоже. Я полюбил тебя ещё, когда ты в плаценте плавал, - улыбнулся он, -  Такой смешной был…  патисончик такой, тыковка…. Так что ты не беспокойся, я скорее бы на себя руки наложил, –  он немного помолчал, –  Кому-то было угодно тебя  сохранить, а не уничтожить…
                – Кому?
                – Не знаю.    Я,  вот,  думаю: как бы тебе сейчас  это не навредило бы,  вот что.
                – Каким же  образом  это может мне  навредить?  Почему сейчас?
                – Ну как?  – отец снизил свой голос до шёпота,  –    Объявят тебя вне закона, так сказать, отнимут документы, и оставят  где-нибудь в психушке,    доживать этаким  экспонатом  от  социалистической действительности…
                – Бать,  ты думаешь,  о чём ты? У тебя паранойя – факт…
                –  Оставь, Андрей. Какая паранойя!  Не задержится. За ними не задержится, я знаю.  Никогда не задерживалось. Враньё и дезинформация – вот их конёк.  Меня не преследовали только потому, что профессор Никитин вдруг умер…  или его умерли.  А теперь, когда со своими флайтами ты у всех на виду, говорю тебе: за нашими властями  не  задержится   и подавно.  И меня упекут тоже, коли не помру…

                Проводив Андрея взглядом до двери, Олег немного успокоился и решил, что этот его  эмоциональный выпад – не более  чем следствие нервного перенапряжения. «Он, всё же, большой фантазёр и романтик. В наше время нельзя таким быть!»  –  подумал Олег вослед уходящему другу, – «Сочиняет: никуда он энергетик не выбрасывал, так для красного словца сказано, для поднятия собственной значимости!»  Теперь Олега занимали внешние связи предприятия  и поиск партнёров за границей, от которых – представлялось ему – можно было ожидать больше пользы, чем от Копейского и иных российских инвесторов, если они вдруг появятся. Разумеется, свои планы перед банкиром он не афишировал, но и не намеревался при случае скрывать, чтобы тот не возомнил о себе единственного в своём роде благодетеля.  Последнее время Олег как раз и занимался ознакомлением своих бывших коллег-журналистов с производством флайтов, чтобы раструбить об этом по всему миру.  Что-то получилось: в считанные дни новость об  удивительных летательных аппаратах облетела весь свет. Мировые средства массовой информации наперебой сообщали  о любопытном  «русском «ноу хау» и  неожиданном  «прорыве энергетической кабалы», случившемся столь внезапно, что современная экономика оказалась «не совсем готова адекватно ответить на вызов времени», интернет наполнился многочисленными комментариями «за» и «против». Наряду с этим, цены на нефть  упали.  Впрочем, не так явно, как этого можно было ожидать, ибо, вопреки сложившейся транспортной системе, уже более тысячи выпущенных производством флайтов свободно парили в небе над страной, представляя  явную конкуренцию традиционным перевозкам.   Правда, обладатели флайтов за редким исключением ещё опасались пересекать рубежи родной  отчизны, однако и такое  случалось.
Как раз назавтра у Олега была назначена  перспективная встреча с главой одного из филиалов крупного авиа-концерна, прибывающего  из Швеции. Он надеялся на успех переговоров, намереваясь удивить гостя и встретить его на флайте прямо в аэропорту Санкт-Петербурга, в зоне частных самолётов. Там же можно было испытать совсем недавно  разработанный отечественными умельцами    портативный мини-порт «Якорь», теоретически  предоставляющий пользователям флайтов возможность комфортно  приземляться  на любой ровной поверхности. Такую посадку можно было осуществить рядом с двумя уже имеющимися в частной зоне  стационарными портами, не вызывая у обслуживающего персонала  лишних вопросов. При наличии свободных мест, можно было бы оплатить  и легальную парковку… «Посмотрим на месте, как лучше поступить», - подумал Олег, поднимая трубку давно не смолкавшего телефона.
                – Это Ковбаса Демьян Савельич, помощник  президента, - раздался оттуда надтреснутый голосок, - А могу я пообщаться с господином Мининым?
Пришлось менять планы на вечер и на присланной казённой автомашине  мчаться к помощнику в офис.  Ничто Олегу  не говорило об этом человеке и не указывало на его известность,  эту странную фамилию он услышал лишь однажды от Андрея, делившегося своими впечатлениями от визита высокопоставленного гостя. Почти  всех сотрудников бывшего президента, как журналист-международник,  он в  какой-то  мере  знал,  или  мог представить как повести себя в беседе с ними. С уходом из так называемого «кремлёвского пула»,  ни с кем из нынешней администрации  президента он  уже знаком не был, ни с какой стороны.
                Навстречу ему поднялся среднего роста, плотного сложения   брюнет в респектабельном сером  костюме,  галстуке красных тонов, повязанном  небрежно под безупречно-расстёгнутый воротничок  светлой рубашки,  и приветливо протянул руку:
                – Здравствуйте, здравствуйте! Рад с вами познакомиться. Присаживайтесь, Олег Михайлович, – вкрадчиво повторял президентский помощник своим высоким  голосом.  На скучном,  как  сам  протокол,  лице его чуть обозначилась  настороженная  улыбка,  обыкновенно  отражавшая скрытый  интерес стороннего человека к бывшему телеведущему: мол, я вас где-то видел, но где – не помню. 
                – Чем удостоен  столь высокого  внимания?  – спросил Олег, пытаясь разгадать в постном облике хозяина кабинета истинные мотивы внезапной  аудиенции.
                – Повышенного. Повышенного к вам внимания, – объяснил  черноглазый чиновник, также внимательно изучая его взглядом из-под густых тёмных бровей. Впрочем, взгляд этот был скорее надменным, чем пристальным,  – Знаете, Олег Михайлович, с вами и о погоде поговорить приятно…
                «Рисуется,  – подумал  Олег,  – Эти  периферийные выдвиженцы будто одним миром мазаны, дуреют во властных структурах  быстрее своих высоких благодетелей».
                Ковбаса встал со своего рабочего кресла и подошёл к окну.
                – На самом деле, мне понравилось,   –  молвил он, поправляя и без того плотно прилегавшую занавеску,  – Я недавно был у вас и катался на флайтах – мне понравилось. Скажите, а как вам удаётся поднимать летательные аппараты над землёй? Вы используете какое-то особенное топливо?
                Олег замотал головой:
                – Это  не мой вопрос. Вы у наших инженеров спросите. Я – менеджер.
                – Мне ваш коллега, Кирюхин, показал какой-то баллон с жидкостью для распыления…
                – Я менеджер, а не химик, Демьян Савельич, – вновь осёк  чиновника Олег.
                – Но, вы же сами понимаете, Олег Михайлович,  что всё равно об этом когда-нибудь узнают. Простой химический анализ может дать исчерпывающие результаты,  –  не унимался Ковбаса.
                – Пусть проводят. Ничего они там не найдут, - уверенно заявил Олег. Буквально на днях они получили данные подробного химического анализа раствора, выполненного по знакомству  по просьбе Кирюхина в одной из академических лабораторий. Ничего особенного экспертиза не выявила.
                – Как это не найдут?! – удивился Ковбаса, и его брови взлетели  аж до кромки волос, - Этого не может быть. Позвольте вам не поверить!
                –  Поверите – вам придётся поверить, как нам однажды  пришлось. Не найдут и всё. Просто – не найдут.  Я ни в чём вас не обманываю, Демьян Савельич. Можете хоть сейчас купить у нас флайт, разобрать баллон и подвергнуть его содержимое экспертизе – пожалуйста! Но, ничего особенного в этой жидкости вы не найдёте. Единственное, пожалуй,  что вы обнаружите – что это обычный щелочной раствор, похожий на стиральный порошок, причём, очень-очень слабый.
Олег внимательно наблюдал за собеседником.  Ковбаса ничем не обнаружил  своего отношения к этому заявлению, и его лицо вновь подёрнуло выражение привычной  уверенности в собственной правоте.
                – Мы  проверим, проверим…  – протянул  задумчиво помощник, поглядывая на свой компьютер. Затем, отыскав что-то на мониторе, он подал Олегу увесистые наушники,  – Вот послушайте, вам тоже должно быть интересно.  Это не займёт много времени.
                Олег надел наушники. Сначала, из-за шипения и посторонних шумов, ничего невозможно было разобрать, но потом послышались голоса.

                – Господа, что-то давно мы не встречались…
                – Последний раз дело было, кажется,  весной, Соломон Ильич.
                – Да, да, да. Помнится весной, перед выборами. Ох, и много воды с тех пор утекло! Ха-ха…
                –  Кажется,  поредело в наших рядах…
                – Да. Буслаева я приглашал, Илья Иосифович, но ему теперь по должности не положено.  А Бутов… сами знаете.
                –  Вот… Не следовало бы ему лезть на рожон публично со своими анти коррупционными   идеями.
                –  Может,  обойдётся?
                –  Ничего не обойдётся, Аркадий Викторович. Уже в прокуратуру подано. Не сегодня – завтра последует арест.
                –  Впаяют бедолаге  ни за что. Каждому такое припаять могут. Кто с коррупцией не связан, скажите? Нас, часом, не ждёт столь незавидное  будущее, Сломон Ильич?
                –  Вы меня спрашиваете? Не знаю. Думаю, пока не грозит. Хе-хе  – как себя вести будем. Да вы отвлекитесь, господа, от мрачных мыслей. Смотрите: погода хорошая, чайки над морем. Красота! Берег Лазурный – чудо!
                –  Да уж… яхта у вас, Соломон Ильич, хоть куда. Страшно спросить, сколько стоит!
                –  Ха-ха-ха! Я приобрёл тут по случаю…. Сущие пустяки, я вам скажу...
                –  Да, да. И оснащена, должно, по последнему слову техники!
                –  Да уж, Илья Иосифович, уж постарались, постарались.
                –  Вот как? И нам с Аркашей следует попридержать язык? А то ещё…
                –  Упаси господи, Илья Иосифович! Я не то имел в виду.
                –  Да, в самом деле, Илья, кто нас здесь подслушивать будет! Разве что чайки у борта…
                –  Вот, вот! Как раз нам есть, что обсудить, господа. Я имею в виду опасность за бортом.
                –  Я не орнитолог, Соломон Ильич, ха-ха… был биологом когда-то, но это в другой жизни так сказать…
                –  Аркадий Викторович, я не о чайках, а о флайтах. Не так давно мы с президентом наблюдали их полёт. Знаете где? Никогда не поверите.  Представьте: прямо за бортом президентской яхты, прямо-таки в непосредственной близости. И ни один радар, ведь, не засёк! Вот где настоящая опасность!
                –  У меня сын  приобрёл. Катается…
                –  А что в этом такого, Соломон Ильич? Пусть себе катаются – молодёжь! Говорят, безопасно. Я сам несколько раз на флайте мотался по срочным делам – очень удобно. Но то, что они настолько  неуловимы, я не знал. Так, это хорошо даже: вполне подходит для секретных миссий!  Смотаться куда-нибудь налево – от жены, скажем – быстро и просто, а? Что ж, буду иметь в виду.
                –  Ха-ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха!
                –  Хе-хе. Смейтесь, смейтесь, господа. На самом деле всё серьёзно.  Это ж детище Копейского, фаворита бывшего президента. Вы разве не знаете? Я думаю,  что благодаря своему новшеству, он вскоре обретёт не только всемирную славу, но и богатство.  Он всех нас заткнёт за пояс,  если, конечно,  не вмешаться.  Принеси нам, дорогой, ещё водички со льдом, ладно? И сока холодного… 
                –   И сигарет мне, пожалуйста!
                –  … А что вы предлагаете, Соломон Ильич? Устранить Копейского? Нейтрализовать, как Бутова? Подставить его, скажу вам,  не так просто, у него влияние, имидж, так сказать. Общественность будет против, мировая банковская система… Кредиты давать перестанут.
                –  Хуже будет, Аркадий Викторович, если газ перестанут покупать,  а нефть окажется  никому не нужна.
                –   Да ладно!  Такого не случится никогда, в ближайшем будущем, по крайней мере.
                –  Аркадий Викторович, вы не оцениваете масштабов…
                –  В самом деле, Аркаш, не всё так просто. Всё очень стремительно разворачивается, и производство, и сбыт.  Эти флайты могут ввергнуть мир в энергетический кризис. Если вовремя не подсуетиться,  коллапса не избежать. 
                –  Вот и я о том же, господа. Копейский тут ни при чём. Более того, я подозреваю, что производство флайтов он не сам финансирует,  просто производители у него в фаворе, и он им покровительствует. Пока ещё покровительствует, себе на перспективу. Следовательно, нам надо именно само производство пресечь на корню, чтоб не было, так сказать, повода ему  беспокоиться.   Это, мне кажется,  наименьшее зло, чем,  топя Копейского, связываться с мировой банковской системой. 
                –  А, может, перехватить у него этот лакомый кусок, Соломон Ильич? Коли вы сами заговорили о масштабах и о перспективности этого проекта? Взять проект под свой контроль, проявить терпение, настойчивость, решительность, в конце концов, смелость? А, Соломон Ильич?
                –  Э-эх!.. Сомнительно мне что-то, господа, влезать в данную авантюру… старею, видно. И потом, всё уж закручено, теперь вот и президент - наш союзник.  Что ещё?  Всё схвачено.  Зачем нам лишняя  головная боль?
                –  А не головная боль мотаться вослед политическим прихотям президента, а? Сегодня – Бутов, завтра… не ровен час ещё кто? Сегодня мы страну в федерацию  объединяем, завтра, может,  будем  конфедерацию  создавать?  Сегодня у нас президентом Ершов, а завтра его приятель и помощник?
                –  Бизнес, Илья Иосифович, это искусство находить выгоду во всём…
                –  Вот, вот, Соломон Ильич, и я о том же.
                –  Чес-слово, ребят, я не знаю… тёмный лес… проще взорвать эту шарашку, и всё. И никаких флайтов. И, всё как было. А после нас – хоть потоп, - так, ведь,  говорил один французский король?
                –  Бурбоны плохо кончили, Соломон Ильич.
                – Ну, не суть. Прежде, чем принять какое-то решение, надо бы крепко подумать, господа … 
…………………………………………………………………………….

                Далее запись обрывалась, точнее, возник неимоверный шум, и Олег снял наушники. Ссылка на Бурбонов его позабавила, но смеяться ничуть не хотелось – видно не зря и Андрей давеча тревожился. Не было никакого желания попадаться на крючок известным, видимо,   олигархам, как и администрации президента, впрочем.
                – Этот Соломон Ильич, кажется, Безлицкий? – уточнил он  у помощника.
                –  Вы правильно догадались,  – высокомерно ухмыльнулся Ковбаса.
Олегу захотелось треснуть по этой протокольной физиономии и уйти восвояси. Вполне себе от души. Но, поступить так  было бы не только некорректно по отношению  к  госслужащему, но и  безумно: следовало бы прежде понять его подлинные  намерения, ибо, если б власти захотели, давно бы ликвидировали «Флай-21 век» без всяких предварительных выяснений.
                – Ну, и? Зачем вы меня позвали? Чтоб напугать? Поверьте, Демьян Савельич, меня уже трудно чем-либо спугнуть. Пожалуй, с тех пор как  по возвращении из-за границы заперли в кутузке и пригрозили подсадить  на наркотики. 
                –  Он уже не работает, - заметил вскользь Ковбаса.
                –  Кто?
                –  А вы кого  имели в виду, Олег Михайлович?
                –  Я имел в виду вашего коллегу из охраны.
                Помощник хоть и весьма осведомлён был о приключениях Олега, но, видимо, проговорился.  Ужели, оправдываясь теперь за своего соратника,  он   потеряет лидерство в разговоре? 
                –  Он не мой коллега. До недавнего времени он возглавлял отдельное специальное подразделение, -  таинственно пояснил Ковбаса.
                «Вот аппаратный  жучило! Нет, этот выдвиженец не так глуп, как кажется на первый взгляд!» – подумал Олег, и решил более не скрывать своего любопытства.
                –  Так, где ж он теперь? Выдвинут на более ответственную работу?
                Ковбаса, стараясь не запачкать свои чистенькие манжеты,  принялся сосредоточенно точить карандаш. Он аккуратно поставил обратно в стакан готовый, и тут же взялся за другой. 
                –  Послушайте, Олег Михайлович… - молвил он, наконец, - Мне не хотелось бы выдавать вам служебные тайны, однако  и  ваш интерес мне тоже понятен…  одно могу сказать – этот человек теперь не представляет для вас абсолютно никакой опасности.
                –  А чем вы мне это докажете?
                –  Как чем? Он уже не работает, я повторяю…   департамент охраны получил другой статус, и его теперь возглавляет другой человек.
                –  Да ну!!  – изумился  Олег,  – Кто бы мог подумать – такой послужной список! А фамилия-то, фамилия какая! Великий, да ещё Пётр!  Как  же это вы такого бойца лишились? То, что он у вас теперь не работает, не означает, что он мне не будет угрожать. Бандитов полно, особенно среди бывших ментов, знаете…
Ковбаса встал с кресла и прошёлся по кабинету, разглядывая книжные полки. Лица его не было видно. 
                –  Не ёрничайте, Олег, что вы,  в самом деле…  - он сделал паузу,-  Хорошо, я расскажу вам подробности в обмен на…  Подарите нам пару флайтов, а? Я попрошу управделами, чтобы приняли на баланс, а?
                «Ах, вот оно что! Вот зачем он меня пригласил! – подумал Олег, -  Так по-советски и по-партийному: хотят просто взять у нас флайты, выпотрошить их, исследовать и сделать окончательные выводы о  дальнейшем их применении, или о запрещении - как им покажется целесообразным! Что ж, пусть попробуют.  Может, у них хватит ума развить наше производство тут, в России? А нет – так будем с другими договариваться… »
                –  Пару флайтов? Да, какие вопросы – пожалуйста, Демьян Савельич! Забирайте хоть завтра!
                –  Ну, вот и хорошо!  – заулыбался помощник, присаживаясь опять за рабочий стол,– Я знал, что вы обязательно согласитесь. А с Великим, действительно, неприятная история приключилась. Я вам такое расскажу, что вы и впрямь мне не поверите, честное слово… 
                –  Почему?
                Ковбаса беззвучно рассмеялся, отчего кадык у него заходил  поршнем  в разрезе воротничка.
                –  Видите ли…   Петра Иваныча просто сдуло.
                – Как это?
                –  А так. Он со своей командой дожидался президента. В Кремле, на
углу  возле дворца. Ну, и всё как обычно… французы…  двухсторонняя встреча, потом официальные переговоры, и Михал Николаич должен был отбыть на дачу. А тут вдруг, не по прогнозу – ветер, дождь, причём ливень такой холодный,  сильнющий, –  как из ведра, словом.  Великий  поспешил из автомобиля к подъезду, чтоб встретить президента, и открыл на ходу свой зонтик. Тут его и сдуло. Причём, порыв ветра был такой силы, что он слетел за ограду, с холма, и плюхнулся где-то в Тайницком саду, в кустах. 
                – Да вы что!? – изумился  Олег, – Такой  сильный был ветер? Да ну??  А что с Петром Иванычем? Он-то сам в порядке?
                –  В порядке, немного поломался, конечно. Но, после этого случая он малость того…  – хмыкнул Ковбаса.
                –  Что того?
                –  Тронулся малость умом Пётр Иваныч после этого случая, возомнил о себе невесть что, требовал непомерных полномочий,  к супруге президента стал приставать… Короче, пришлось его в соответствующую клинику поместить. Какая уж тут служба! Так что не беспокойтесь, Олег Михайлович, теперь  он вас преследовать не станет.
                Обратно  до дома  служебный автомобиль Олегу не предоставили, пришлось ловить такси. Ехали  по Садовому кольцу  мимо банка Копейского, и  он вдруг вспомнил, как однажды  потерял здесь свой пропитанный раствором зонтик.    Может,  именно его и подобрал тогда Великий в качестве вещественного доказательства? Потом по каким-то причинам забыл или перепутал с другим, и  так некстати  им воспользовался, на ветру?  «Точно-точно: это был тот самый зонт, - догадался Олег, - Откуда майор милиции тогда мог знать, что его ткань пропитана раствором? Подъёмная сила энергетика со временем ещё не ослабла. А теперь начальник  президентской охраны,  ничего не подозревая, воспользовался им на ветру, – вот  так неловко и навернулся!  Правду говорят: судьба подонков наказывает, иногда жестоко».
   

                Неожиданное откровение отца повергло Андрея в состояние шока. Он почувствовал себя одиноким, несостоявшимся человеком. Мелькнувшие было  в  голове  светлые мысли, едва не  приблизившие его к тайне  собственного бытия, постепенно вновь сменились  тревожными  раздумьями. Теперь ему казалось  удивительным и то, что страхи эти возникли не сами по себе и не вдруг, а одновременно с отцовским беспокойством, именно во время его подавленного состояния, вызванного болезнью.   Невероятно, но во всём этом чувствовалось нечто мистическое, будто  предупреждение извне о возможной, грозящей им обоим, опасности. Неслучайно на днях он решил избавиться от своего необыкновенного порошка, но только не выбрасывать  опасную  коробку  на помойку, а спрятать её куда-нибудь подальше. План был такой: сначала дезинформировать Олега об уничтожении энергетика, а затем взять служебный флайт, добраться куда-нибудь, на необитаемый остров, и там, в недоступном месте коробку с порошком схоронить.   
               Приехав домой, он сел за компьютер и принялся искать подходящее на Земле место. Последнее время, за исключением демонстрационных полётов с покупателями, он нечасто выбирался на флайте – один раз с отцом слетали на юг к морю, другой  –  вместе со своим любимым рыжим котом до дачного участка, однако за пределы отечества, он ещё никогда не выбирался.  Ему казалось, что чем дальше он закинет опасный порошок, тем будет спокойней, никакая президентская охранка с обыском и  взятием проб  всех имеющихся в доме сыпучих веществ к нему  не заявится. Выбор его пал на французские острова среди Тихого океана. Нет, он не опасался ареста на границе, ни один флайт ещё  не был замечен никакими  погранслужбами, он не боялся быть перехваченным и  уничтоженным, ибо не изобрели ещё таких радаров, чтоб  обнаружить его полёт. Больше всего Андрея тревожило, что впоследствии он просто не сможет  найти то место, где спрячет энергетик. В каменных расщелинах глубоких  фъёрдов, как и в труднодоступных пещерах среди непроходимых джунглей, или где-то на высоких скалистых прибрежных вершинах небольшая коробка с порошком может затеряться, исчезнуть. «Ну, и пусть! Пусть она исчезнет! – тем не менее, думал он,  –  В конце концов, кому и чем я обязан за  сохранность энергетика? Ведь жили же люди как-то и без него!  Радоваться надо  такой пропаже!» 
              В субботу к вечеру, прихватив  коробку с порошком, а также немного поесть, Андрей  отправился  путешествовать.  Денёк был серенький, ветреный, но облачность  высокая, без осадков и, несмотря на конец ноября, довольно тепло.  Один из двух служебных флайтов в специальном ангаре фирмы «Флай-21 век» всегда был наготове.  Андрей настроил навигатор,  отчалил от порта   и,  поднявшись метров на триста над землёй,  двинулся в путь навстречу новому утру.  Он рассчитывал  преодолеть расстояние больше  чем в двадцать тысяч километров за два часа, преимущественно над морем, чтобы избежать сложностей на гористых   перевалах. Флайт быстро и бесшумно скользил над поверхностью Земли. Где-то над Балтикой небо прояснилось, оставаясь по-прежнему неласковым, холодным и зыбким, готовым вот-вот уступить место непогоде. Позади стремительно темнел восток, и Андрей намеренно ускорял движение, опасаясь, что грозой надвигающаяся мгла внезапно  накроет его. Северное море штормило, на его сизой   поверхности то и дело возникали несущиеся к горизонту  буруны, которые сливались  там     с остатками  размётанных ветром розоватых облаков.  Впрочем, флайту никакая непогода была нипочём, Андрей так привык к этому, что чувствовал себя уверенно, словно в прозрачной, не ведающей земных невзгод необыкновенно прочной капсуле. Пространство как бы расступалось перед летательным аппаратом, весь    материальный мир покорялся его лишь локальной воле, его  единственному  желанию достичь намеченной цели. Иногда Андрея   охватывала совершенно безумная мысль: направить движение  вверх и выйти за пределы Земли – несомненно, флайт оказался бы способен и на это –  однако было боязно, ибо при возвращении назад был риск  сгореть  в плотных слоях атмосферы. Он не хотел погибнуть, ибо чувствовал, что ещё нужен  своим  родителям,  друзьям, а может быть и обществу.
              Проследовав Ла-Манш, Дувр и порты южной Англии,  он взял курс на юго-запад, к Бермудским островам. Теперь приходилось  ориентироваться исключительно по навигатору, а, если не было облачности – по солнцу, которое оставалось над горизонтом, неизменно маячило на западе, отражаясь в океанских водах. Шторм затих, порывы ветра больше не рвали водную поверхность. Вокруг простиралась бескрайняя гладь океана.  Казалось, этот огромный  выпуклый  живой мир всеми мельчайшими своими элементами, каждой своею частицей льнёт к флайту, допускает его к себе на расстояние каких-то там трёх сотен  метров и любуется им словно свершившимся чудом! На исходе первого часа движения солнце стало быстро садиться, а летательный  аппарат стремительно входить в ночь. Андрей понял, что взял слишком большую скорость и  значительно раньше  предполагаемого срока  достиг западного континента – до рассвета там было ещё долго. Двигаться в кромешной тьме ему не хотелось, планировать на одном месте в ожидании утра – тоже. Поэтому он решил увеличить продолжительность полёта,  сделав  круг над  Атлантикой.  Он  повернул флайт на юг, затем на юго-восток, держась расстояния в тысячу километров от побережья. Теперь солнце вновь показалось над горизонтом справа, оставаясь почти недвижным над  тёмной полосой ночной мглы, окутавшей Южную Америку.
              Вдруг прямо под собой на поверхности воды он увидел  стаю больших рыб! Несколько десятков их двигались попутно, рассекая океанские воды мощными веретенообразными телами. Это было удивительно,  прежде  он не видел ничего подобного, разве что в зоопарке, в бассейне. Но, внизу был не бассейн, а океан, рыбы же  – не рыбы вовсе, а киты! Киты!!  Только с высоты в триста метров можно было оценить истинные масштабы гигантского  водного порыва  морских животных, каждое из которых в длину с корабль,  массой – в  десятки тонн! Андрей не мог наглядеться   величественной картиной миграции китов, подаренной ему судьбой  на закате это долгого, удивительного  дня в самом начале зимы. Снизив высоту, он всё  летал и летал над стаей морских колоссов, любуясь их сильными спинами,  выныривающими из глубин океана, струями воды, вырывающейся из их лбов.  И, он чувствовал себя в эти минуты  самым счастливым человеком на свете! 
Увлёкшись, он, в конце концов, обнаружил, что движется совсем в другом направлении. Тогда он  повернул обратно,  на  избранный ранее курс, решив поискать небольшой остров, чтобы сделать остановку, отдохнуть и переждать, пока солнце не взойдёт над Америкой. Навигатор показывал верно,  и вскоре взору его  предстал Триндади. Этот крошечный живописный клочок   суши можно было  облететь на флайте в считанные секунды. Андрей посадил летательный аппарат прямо на одну из вершин  острова, ибо парил практически  вровень. Вонзив мини-порт «Якорь» в скалистую породу, проверив, надёжно ли  флайт  прикреплён тросом к земле, он  стал рассматривать местность. На севере, километрах в трех, виднелись ещё два высоких холма, местами поросших редкой тропической растительностью. С восточной стороны склона,   приблизительно в километре,  начинался лес –  отнюдь не непроходимые джунгли, а редкие пальмы, возможно,  кокосовые, кое-где увитые приземистым кустарником. Западная  сторона холма плавно переходила в каменистый хребет, обрывавшийся где-то  над океаном, у самой воды. Такой же хребет с юго-западной стороны вдали оканчивался  огромной,  нависавшей над побережьем скалой. Оба хребта образовывали большую каменную лощину, обрамлявшую внизу обширный пляж.
Было очень жарко, несмотря на грядущий закат, и не мешало бы  освежиться. 
              «Нежелательно оставлять флайт на видном месте – мало ли что? Хотя, кому он тут нужен, на необитаемом острове?» - думал Андрей в нерешительности, оглядывая единственное здесь своё сокровище, пробуя ещё раз  на прочность крепления стального  троса нового мини-порта. 
              И, всё-таки, накинув на плечо рюкзак, он пошёл на прогулку. Закатное солнце пекло вовсю, раскалённые за день бурые  камни пылали. Кипел от зноя океан, шипели его воды, накрывая пеной прибрежные валуны. Андрей снял на ходу рубашку, скрутил её и водрузил на голове тюрбаном. Достичь пляжа было не так-то просто, скалы слишком высоко нависали над прибрежной галькой, только в одном месте он отыскал подходящий спуск, на который обратной дорогой не составило бы чрезмерных усилий взобраться.  Весь берег оказался изрыт  множеством пещер и пещерок, среди которых спрятать коробку с  энергетиком не составляло труда. Но, Андрей подумал, что лучше искать где-то  наверху, так как во время прилива весь пляж, вероятно, заливает вода, тогда волны легко разрушат этот  тайник. «И потом, стоит, всё же,  долететь  до намеченных ранее  французских островов, там посмотреть подходящее место». 
              Андрей  разделся и нырнул в воду. Отплыв несколько от берега, он лёг на спину. Ласковая, сильная волна подхватила и понесла его  в океан. Какая это была стихия! Никогда прежде он не испытывал подобного состояния: этот бриллиантово-изумрудный мир обволакивал,  окутывал  тысячами сверкающих в лучах вечернего заката капель и пузырьков, тянул к себе, захватывал  всё его существо,  придавая  телу новых и новых  жизненных сил! 
              «И всё это мне? Зачем? Зачем это мне  – человеку, происхождение которого непонятно, способности не раскрыты, а общественная  роль не вполне ясна?»  – размышлял  он в растерянности, совершенно не представляя, как теперь применять  избыток нахлынувший вдруг энергии. А солнце всё  горело и горело  над скалами, посылая одному только ему мощнейший поток нескончаемым розовым светом, способным поместить вечность в одной лишь секунде.
              – Создатель! Кто ты?..  Кто бы ты ни был, ты ошибся – я не  ст`ою  твоих щедрот!…
              Неожиданно там, в бесконечной синеве неба он увидел звезду! Единственная на вечереющем  небосводе, очень  яркая, она двигалась, двигалась необычайно быстро, преображаясь на глазах. Сначала два, и вот, уже четыре ослепительно ярких пятна под блистевшим на солнце  куполом, обрамлённые оранжевой дугой как ореолом,  сияли  прямо над ним!  Величественный вид «летающей тарелки», из тех, о которых люди давно и много наслышаны, привёл его в полный восторг!  И в  этот самый момент произошло именно то, что он так долго, терпеливо  ждал – он, наконец, отчётливо, до самых мельчайших оттенков звука,  воспринял  свой собственный  внутренний голос. 
               
              – Андрей, Ты был, есть и будешь всегда.  Ты принял решение не покидать Землю и не возвращаться до срока. Это хорошо. Будь там, где ещё не всё поделено.  Останься там, пока, в угоду амбициям и деньгам власть имущие  не разметут всё в песок.  Ты прав – произошла ошибка, избыточный вброс времени в плюс, повлекший частичное совмещение двух гиперпространств. Случилось так не впервые, но здесь нет Твоей вины. На  этот раз нам удалось сохранить  привычный  для Тебя  мир.  Однако Ты уже не сможешь избавиться от энергетика, поскольку утечка времени безвозвратна, и сколько бы Ты ни прятал порошок, он всегда будет с Тобой –  отныне он только Тебе причислен.  Но, «нет худа без добра»  –  так, ведь, люди говорят? 
              Вернись туда. Ты не один.  Там  остались Твои  друзья, и, если даже их нет  рядом – они всё равно будут  с Тобой.  Если их нет с Тобой – Ты всё равно их найдёшь. Все они совершенно разные, по национальности и цвету кожи, признакам пола и сексуальным предпочтениям,  каждый  со своим  индивидуальным  воззрением на мир.  Но, это  же прекрасно!  К сожалению, всех их объединяет лишь одно – зависимость от власти и от денег. Ты сможешь их понять. В них, и только в них найдёшь Ты  свою поддержку. Вместе с ними Ты  попытаешься применить неведомый  там   энергетик новой эры, обыкновенный ЭНЭ.  Конечно, это непросто, ибо невозможно достичь б`ольших  знаний и  высших чувств  в алчном мире, основанном на частной, корпоративной  и общественной  конкуренции.  Власть станет придумывать всё новые и новые правила, канонизировать всё новую и новую ложь; они даже веру людей в Бога используют, чтобы помешать вам.  Но,  Ты попробуй!  Ты попробуй, Андрей!  Вся надежда на то, что ЭНЭ рассчитан на человека будущего, с чистыми помыслами, неподвластного тамошним законам, потворствующим воровству и насилию. Таких людей много, гораздо больше, чем вам пытаются внушить все правительства вместе взятые.  Если они будут способны объединиться, то смогут противостоять общему злу во имя разума и прогресса. Нам этот опыт грядущего тоже необходим.  Важно  сломить бытующее там представление, что все миры  враждебны к людям, ибо это – очередная выдумка богатой элиты, чтобы подавить в человеке  волю и стремление к совершенству.               

                К О Н Е Ц
 
               
20 января 2014 г.  Москва