У меня расцвёл эдельвейс,
Простотою затмив все цветы.
Краше нет на земле чистоты!
Разве, песня любви "О, Сольвейг!"
Уж прошёл с той поры целый век,
Как мечтали, кружась в выпускном.
И остался лишь в сердце больном
Уходящий на фронт человек.
Те простые мечты не сбылись,
Не создали семейный очаг.
Пробил час - наступал уже враг -
Расставания слёзы лились.
"Не пришёл ты с гражданской той!
Я ждала тебя, верность храня.
Ты остался в душе у меня,
А война оказалась войной!"
И слова песни той о Сольвейг:
"Если я вновь не встречусь с тобой,
Знай, люблю лишь тебя, милый мой!" -
Отозвались в цветке эдельвейс!
Посвящается моей дорогой бабушке Лизе.
* * *
Алексей отстреливался до последнего патрона. Дальше оставалось только полагаться на волю Божью.
Шёл июль 1921 года. Думалось об одном: «Как поступить?»
И хоть генерал Александр Степанович Антононов издал приказ, по которому повстанцам предлагалось перейти к партизанским действиям и укрыться в лесах, либо вообще разойтись по домам, воспитанный в кадетском корпусе, он не привык пасовать.
«Положение с каждым днём становится всё безнадёжнее. Красные войска армии Тухачевского растут, как на дрожжах. Вчера, прибившийся к нашему маленькому отряду один из бойцов разбитой 2-й Повстанческой армии под Тамбовом, рассказывал, что Тухачевский отдал приказ использовать даже химическое оружие. Что Тухачевский обещал Ленину за месяц ликвидировать восстание тамбовских крестьян. А с юга наступает кавалерия Котовского. Бронепоезд шастает по всей губернии …
Да нет, Александр Степанович, с которым мы прошли огонь и воду с начала 19-го, не распустил бы армию, будь хоть какая-то надежда! Он нам даёт возможность спастись. Но как?
… Лизоньку я не видел уже давно, три года. И отсюда она совсем рядом, всего лишь несколько дней пути. Как там она? Когда перед отъездом из Москвы прощались, договорились, что встретимся у её деда в деревне. Ведь и им в Москве нельзя оставаться, артобстрелы, неразбериха, бандитизм да повальный тиф. Вон и её сестру Зину свалил. А там, на вольных харчах, у деда с пасекой переживут!
И как я заявлюсь туда, если антононовцев ищут по всем деревням, объявлены награды тем, кто нас сдаст. Подставить семью Лизоньки под удар? Её папу Вадима Михалыча, с безупречной репутацией? Маму Татьяну Павловну с сестрой Зиночкой, которые безмерно мне доверяют? Нет, я военный, и должен думать прежде всего, как не навредить близким.»
Такие думы были у Алексея в голове.
А огонь со стороны красных не прекращался, видно, много было патронов. Да что там, с западного фронта перебрасывают такие силы!
«Что делать? А главное, что будет с Россией-матушкой? Если здесь, на Тамбовщине, разразилась такая народная война, что в других регионах?
Эх, Александр Степаныч, смелый и отважный воин своего народа! Когда большевики совсем обнаглели со своей продразвёрсткой, забирая всё до грамма у твоих земляков, тамбовских крестьян, твоя честь не позволила тебе сидеть в тёплом милицейском кресле.
Ты ринулся в бой с «красными продотрядами», создал дружину и объявил последнюю крестьянскую войну. И крестьяне тебя поддержали. Ну, а уж мы, военные, всегда за свой народ и Россию готовы умирать! Нас так учили в дореволюционной Москве!
… Лизонька, Лизонька! Как мне тебя не хватает! Помнишь, как мы строили планы, когда гуляли по набережной? Как ты однажды чуть не отморозила ноги в своих модных сапожках, лишь бы мне понравиться? А как я просил твоей руки с замёрзшей розой в руках. И как мы мечтали поехать после свадьбы на Кавказ, когда в горах расцветёт эдельвейс?
А ещё раньше, как мы с тобой впервые танцевали на твоём гимназическом балу. И я чуть не наступил тебе на ногу, когда утонул в твоих серо-зелёные глазах?
Je me souviens de tes yeux – я помню твои глаза!
Всё это было, и, наверное, уже не будет. Надо смотреть правде в глаза. Господи, Боже мой! Спаси и сохрани! Ведь мне всего двадцать шесть лет, и так хочется простого человеческого счастья, с моей Лизонькой …
Но долг превыше! Я офицер, и сейчас война, моё место на поле сражения. Но что могу сделать я для своих солдат? Какое принять решение?
Вчера в соседней деревне на глазах у всех было повешено двенадцать повстанцев. Их две недели пытали, чтобы они выдали, где прячутся остальные. Для острастки застрелили двух баб, якобы их мужики в партизанском отряде. А ещё пятерых этапировали в уезд, там в ЧК будут пытать.
А в другом селе, откуда мы ушли месяц назад, заперли жителей в церкви и сожгли. Тухачевский приказал вести жёсткий оккупационный террор со взятием заложников из числа местного населения. А сёла сжигать! *)
Боже мой, Боже мой! Конечно, и мы не церемонились с красными, но баб и детей не трогали. Наоборот, защищали их интересы, их землю, чтобы с голоду они с малыми детишками не померли.
Нет, не понять мне, что творится! Ведь Ленин провозглашал землю крестьянам, а когда тамбовские крестьяне вырастили урожай, их обманули. Всё отобрали по придуманной «продразвёрстке».
Александр Степаныч был прав, когда говорил, что не для того мы вырвали власть из рук царских, чтобы передать её кучке палачей красных!
Бог рассудит! Бог рассудит!»
Ответ пришёл сам собой.
«Надо давать команду бойцам и уходить в Пителинские леса, в Московскую губернию. А там видно будет!
Я офицер, и обязан сохранить жизнь оставшимся бойцам …»
* * *
- Лиза! Лиза! Сколько можно тебя звать? Серёженьку купать пора! – по траве сада босыми ногами бежала сестра Зина, - Мама одна не справляется с младенцем, он кричит и сопротивляется, пойдём быстрее!
- Зина, дорогая, я скоро, начинайте купать без меня, - грустно ответила Лиза, - Personne ne doit savoir (об этом никто не должен знать), здесь весточка от Алексея, я тебе потом расскажу.
Николай передал Елизавете потёртую записку. С грустью сказал, что все эти 7 лет не мог появиться в селе, отсиживался у бабки на лесном кордоне. Да и сейчас не безопасно, антононовцев и их пособников продолжают расстреливать, а родных отправлять в лагеря.
- Когда же вы виделись с Алексеем Николаевичем в последний раз? – спросила с грустью Лиза.
- Мы дошли до Пителина по лесу, там и решили разойтись по одному, кто куды. Ляксей Николаич вялел нам не соватьси никуды лет пять, а сам про сёби ничё не сказал. Вот только письмо вялел перядать – закончил Николай свой рассказ.
- Может, ещё и он объявится? – с надеждой спросила Лиза.
- Навряд ли! Мужики сказывали, сгинули они гдей-то в той глуши, то ли потярялись, то ли зверь сдрал. Там чудн-Ы-Ые места, люди пропадають. Но никто из их из лесу не вышел. Ладно, я побрёл, а то чай увидять, кому не надобно. Прощевайте, Лизавета Вадимовна, – махнул картузом Николай и, втянув шею в ворот рубахи, быстро побрёл к лесу.
- Спасибо вам, Николай, храни вас Бог! - перекрестила его Лиза вслед.
Записка была написана неровным Алёшиным почерком, и карандашом. По краям уже порвалась. Лиза поднесла её к губам, со всей силой вдохнула запах. И хоть лежала она долго в кармане рубахи Николая и пропахла махоркой, Лиза различила запах, который напомнил ей Алёшу. И, уронив слезу на записку, прочитала на французском:
«Si je ne reviens pas connaitre, tu es mon amour sur le siёсle!» - «Если я не вернусь, знай, ты моя любовь навсегда!»
* * *
После окончания Гражданской Лизина семья попыталась вернуться в Москву. Но квартира их была занята, гимназия, в которой преподавал Лизин отец, закрыта - владелец её, известным московский фабрикант, эмигрировал во Францию. Лизина семья вернулась в село. Там была работа и пропитание, а ещё уважение сельчан.
Не дождавшись этой записки, Лиза в 1925 году вышла замуж. Только в 1927 году от него пришла весточка - оборванный клочок из блокнота. Но всю свою жизнь она помнила об Алексее, без вести пропавшем на той кровавой и страшной Гражданской...
*) в рассказе использованы материалы хроник военных действий Гражданской войны на Тамбовщине в 1919 - 1922 годах.
"Осенняя серенада в Ленинграде" -
http://www.proza.ru/2014/06/22/1789