(фантастическая новелла)
На опушке леса звучала прекрасная музыка, в торжественном органном ритме коей можно было разобрать звуки и пронзительных скрипок, и величественных арф, и печальных флейт... Волшебная, необыкновенная музыка! И не удивительно, что несколько красивых пар, собравшихся здесь в этот воскресный день на пикничок, не сговариваясь, поднялись с травы и закружились в танце, позабыв о наполненных вином бокалах.
Особенно выделялась одна пара. С какой трогательной нежностью они смотрят друг на друга, с каким изяществом двигаются! – читалось восхищение в глазах друзей, теплые улыбки которых солнечными зайчиками порхали вокруг.
Наклонив голову, Он прошептал ей на ухо:
В мелодии плавной, ласкающей нас,
Мы в вечности готовы закружиться,
Мелькая в резких гранях тех хрустальных ваз,
Которым предстоит еще разбиться...
– Почему... «разбиться»? – подняла она на него огромные глаза, в коих мелькнул мимолетный испуг.
– Не знаю... – улыбнулся он. – Просто хорошая рифма.
– Это не хорошая рифма! – надула она чувственные губки, по которым, правда, вскоре пробежала озорная улыбка. – А пойдем в лес? – вдруг предложила она своему партнеру по танцу.
– В лес? – удивленно переспросил тот.
– Ну, да, в лес. В самую-самую темную чащу!
– Но зачем?
– Говорят, – Она продолжила танец, приподнявшись на мысочках, как балерина, что позволило ее губам приблизиться к уху возлюбленного. – в лесу, – голос ее упал до заговорщицкого шепота , – где-то недалеко отсюда, есть одна удивительная солнечная поляна, где растет невероятно вкусная земляника.
– Земляничная поляна?
– Да. Но не просто земляничная. Земляника там на вкус, будто божественный нектар. А размеры каждой ягодки такие, что с одной можно приготовить небольшую баночку самого вкусного в мире варенья!
– Как вкусно ты говоришь! – улыбнулся Он.
– Ну так пошли?
– Да... Но как отнесутся к этому наши друзья? Нам ведь придется покинуть их. Еще подумают невесть что!
– Они поймут...
– Думаешь?
– Уверена. Они ведь наши друзья.
– Ну... – он крепче приобнял ее за талию, – тогда на раз-два-три, раз-два-три – вальсируем, незаметно двигаясь к лесу. Ну а потом, за кустик, за елочку, за березоньку, и будем таковы!
– Это просто гениальный план! – отметила Она, и наградила возлюбленного нежным поцелуем, бархатно скользнув губами по его щеке.
– Раз-два-три... – начал Он.
– Раз-два-три... – подхватила Она.
И вскоре они оказались в глубине леса.
Музыка здесь звучала уже совершенно иная, но, тем не менее, она казалась по-своему красивой. Мелодичными волнами по высоким кронам прокатывался шелест листвы, а со всех сторон слышались голоса необыкновенного пернатого хора, каждый участник коего считал себя солистом и даже мысли не имел уступить партию кому-нибудь другому.
– Как здесь хорошо! – с восхищением вздохнула Она, пьянея то ли от избытка кислорода, то ли от близости любимого, с которым ей наконец-то удалось оказаться наедине.
– Да, здорово! – согласился Он, на секунду горячо сжав своей сильной рукой ее нежную ладошку. – Да только где же та твоя сказочная поляна? Что-то не вижу я ее. Совершенно не вижу. Дальше лес только гуще.
И вот, на пути у них уже возникают почти непролазные дебри!
– Ну, что? Возвращаемся или будем продираться? – осведомился Он с такой решимостью в голосе, что не приходилось сомневаться: отступать – не в его правилах!
– Будем продираться! – с не меньшей уверенностью заявила Она. – Нас ждет наша земляничная поляна!
– Береги глаза, – предупредил ее Он, после чего, прокладывая дорогу своей грудью, отважно ринулся вперед.
Колючки царапали им кожу, ветви больно били по щекам, но парочка упорно двигалась вперед, к своей заветной цели. Когда чаща наконец закончилась, нехотя выпустив их из своих цепких объятий, глазам влюбленных открылось удивительное зрелище – огромный луг, покрытый камнями. Миллионы, миллиарды черных гладких камней! Все они были странной, удивительно правильной круглой формы, размером от юркого шарика для пинг-понга до солидного бильярдного шара.
– Что это? – удивленно спросила Она.
– Н-не знаю, – неуверенно проговорил Он, бросив настороженный взгляд на небо, неожиданно потемневшее. – С полной уверенностью могу сказать лишь одно: это – не земляничная поляна. Если, конечно, ты не имела в виду под словом «земляника» обыкновенные булыжники.
– Нет, я говорила о самой настоящей землянике... Но все же, разве это обыкновенные булыжники? Смотри, какие они все странные...
– Камни как камни, – пожал плечами Он.
– Не скажи. Я где-то слышала, что камни – живые существа. А нам кажутся неодушевленными лишь по той причине, что живут они в другом измерении, где время движется совершенно иначе. Чтобы услышать их, нужно только поверить в это и представить, что ты – тоже камень, а каждый твой вздох длится не секунды, а сотни лет. Другими словами, необходимо попасть в резонанс с тем измерением, в котором живут камни, – пояснила она.
Он не поверил ей и махнул рукой, снисходительно улыбнувшись:
– Ах, Солнце мое, что за ерунду ты говоришь?
– Не веришь? – Она рассмеялась. – Не веришь? А я тебе сейчас докажу!
– И как же?
Она наклонилась и подняла один из каменей.
– Вот, сейчас я с ним буду говорить. Устрою ему интервью.
– Милая, – смотрел Он на нее влюбленными глазами, – да перед твоей красотой ни один камень не устоит, дыханье твое вдохнет жизнь даже в то, в чем ее не может быть по определению... В этом я даже не сомневаюсь. Но вот заставить мыслить камень... Наличие головы, на которую этот твой камень, надо признать, весьма походит, вовсе не означает обязательного присутствия в ней мозгов.
– Сейчас проверим. – Она поднесла камень к уху и сделала вид, что слушает его.
– Ну? – проявил нетерпение ее спутник.
– Тс-с, – произнесла Она, – кажется, я слышу – он что-то бормочет.
– Ха! И что же у него за голос? тенор? баритон?
– Напрасно смеешься. – Она игриво нахмурила бровки. – Камень жалуется, что у него нет голоса.
– Как же тогда ты его слышишь?
– Он общается со мной телепатически. Мысленно. Мысли, это единственное, чего у него не смогли отобрать.
– Кто не смог отобрать?
– Не знаю. Сейчас попробую разузнать у него. – Она еще крепче прижала свое ушко к холодной поверхности камня и, послушав немного, сказала: – Камень желает, чтобы и ты внимал ему.
– Я? – удивленно переспросил Он. – Но как? У меня не столь развиты навыки телепатии, как у тебя, да и, если честно, воображение мое, по сравнению с твоим, тоже не на высоте.
Но Она настаивала, протягивая ему камень:
– Ты только попробуй!
Деваться ему было некуда, и он не менее десяти секунд честно грел своим ухом холодный булыжник. Но больше выдержать не смог.
– Я ничего не слышу, дорогая! Лучше пойдем отсюда. Смотри, что-то небо хмурится...
– Тсс! – ответила Она. – Ты еще не настроился на его волну. Давай попробуем вместе, как в танце, на раз-два-три. На раз – глубокий вдох, на два – выдох, на три – снова вдох. И при этом старайся мысленно слиться с этим камнем...
Они одновременно прижались головами к камню и закрыли глаза.
– И, раз, – тихо произнесла Она, делая вдох.
– И, два, – на выдохе, отозвался Он.
– И, три...
Он наконец начал понимать, для чего Она затеяла эту странную игру. Цель ее – просто разнообразить их близость: тонкую, неосязаемую близость, когда в твоей голове вдруг появляются мысли любимой, а в ее милую головку плавно перетекают мысли твои. Сердца стучат в унисон, дыханье попадает в такт... О, это величайшее, безмерное наслаждение! А Она – фантазерка – решила этому высочайшему процессу духовной близости добавить остроты посредством использования дополнительного предмета, игрушки... Холодный, мертвый камень. Ах, как это необычно и ново!
– И, раз...
– И, два...
– И, три...
Неожиданно в уши обоих ворвался тяжелый, протяжный звук, будто стон, вырвавшийся из груди больного.
– Почему ты так вздохнул? – озабоченно прошептала она, открыв глаза, но все еще не отрывая уха от камня.
– Это не я, – ответил Он.
– Как не ты? А тогда кто?
И оба тут же услышали несколько жутковатый, скрипучий голос:
– Яаа.
Они одновременно отстранились от камня и со страхом и изумлением уставились на него, держа на вытянутых руках.
– Готов поклясться, дорогая, это произнес твой камень... – попытался пошутить Он. Но шутка не удалась, голос его сорвался.
Она же вообще была не в силах что-либо произнести. Между тем, чей-то чужой, неприятный голос, скрежеща, вползал в головы их обоих:
– Яаа. Это вздохнул яаа... Не бойтесь! Не бойтесь! – набирал обороты скрип таинственного голоса. – И не выбрасывайте меня, умоляю, не отпускайте... Дайте, дайте сказать мне хотя бы пару слов! Тысячелетие безмолвного сна, и вот – такой сюрприз! Два любящих друг друга живых сердца, сами того не подозревая, подарили и мне импульс жизни. Спасибо, спасибо вам... О, как я долго молчал! Это невыносимо... Это самое страшное – молчать!
– Простите, вы... живой? – набралась смелости задать мысленный вопрос камню Она.
Камень ответил уклончиво:
– Не знаю, как попонятнее выразиться... Мое состояние, наверное, было бы наиболее правильным определить как анабиоз. Да, совершенно верно. До сего благостного момента я пребывал в самом настоящем анабиозе. Как и весь мой народ, собственно... Но, речь сейчас обо мне. Так? Так. О, что бы вам сказать, что бы рассказать? Ох! Вы даже представить себе не можете, как у меня язык чешется. Вернее, память о нем...
Камень вдруг замолчал, словно погрузившись в тяжелые воспоминания.
– Вы прилетели из космоса? – осмелился задать вопрос необыкновенному камню Он, ибо ему доводилось слышать истории о посланцах иных миров, многие века назад якобы посетивших планету; а еще – камень этот весьма походил на самый обыкновенный метеорит.
– О, нет, – наконец подал голос камень, – ниоткуда я не прилетел. Местные мы, так сказать. Жили, не тужили. И все у нас вроде бы было: руки, ноги, головы... Вот как звали нас, не помню. Как-то это успели выбить из нас перед погружением в анабиоз. Что-то на букву «л», кажется. Но что мы могли двигаться, почти как вы, в этом я уверен абсолютно.
– И что же с вами произошло? – задала мысленный вопрос камню Она. – Вас заколдовал злой колдун?
– Что-то типа того, – на той же мысленной волне ответил ей камень. – Хотя, если брать по большому счету, во всем виноваты мы сами. Слишком свободно, слишком вольготно жили: песни пели, водку пили... Эх, яблочко, да на тарелочке... Из полей доносится: «Налей!..» Бог мой, и это все было всего лишь какую-то тысячу лет назад! Ну да пес с ним, что было, то прошло... Увы-увы-увы... – Камень с грустью вздохнул. – Так вот, на чем я остановился?
– Вы сказали про поля, – вежливо напомнил ему Он.
– Ах, да, – спохватился камень. – Вдруг откуда ни возьмись старичок, паучок, нашу муху в уголок поволок... Короче. Народ наш путем честно наигранного волеизъявления постоянно выдавливал из себя прыщей, которые сразу же брались командовать остальными. Ну, порода такая у них была, гнойная. И вот, каждый такой прыщ брался народишко наше тасовать да причесывать на свое самоличное прыщавое усмотрение.
Перво-наперво, разумеется, всех, как стадо, принялись сгонять в некие точки, концентрировать в определенных местах. Резервации, гетто, зоны, концентрационные лагеря, да и обычные города... ну, это где дома в сто этажей и друг друга никто не знает. Каждый дом – барак, поставленный на попа. Каждая квартира – ячейка тараканья, куда всем предписали забиться по самое не балуйся и выставили на счетчики.
А чтобы не вякал народишко, сперва громкую маршевую музычку на все улицы включали, потом наушниками уши заткнули. Ведь оно как – коли собственного голоса не слышишь, так и говорить охота быстро отпадет. В общем, забыли мы – что такое голос, а чуть позже, за ненадобностью, так и вообще языки всем подрезали.
Потом дело до глаз дошло. Их принялись замыливать нам голубым стеклом, серая муть за которым казалась всем расчудесным сияньем. Тем же, кто ужасался всему этому и очередного прыща с его идиотской инициативой выдавить руками хотел, руки-то эти и пообрубали. Тем, кто сбежать хотел, ноги усекли. Некоторым, правда, у кого мечта хоть какая-нибудь завалящая была, удалось улететь в дальние края. Но мало, чрезвычайно мало оказалось их, мечтою окрыленных. И что сталось потом с ними, никто не знал. Всех же оставшихся - безруких-безногих - опосля посчитали, каждому по несколько номеров присвоили – пинь, инь и мобилинь – да и форматнули, гады, до сегодняшнего нашего наибезопаснейшего для прыщей состояния: не живые – ни мертвые; не слепые – ни зрячие; не остроуглые – треугольные, там, али квадратные – а кругленькие-кругленькие: единообразные и безопасные...
Цивилизация наша достигла вроде бы абсолютного совершенства: все в едином месте, одинаковые, безмолвные. Единственное, размеры у нас разные были: по прошлым заслугам – кто сколько у других массы украсть успел, то за ним законодательно и официально вполне и закрепили. В остальном же – всеобщее равенство!
И сочли тогда прыщи наши, что за достижение сего чуда достойны они вознесения к самим светочам космическим, и принялись строить из нас, безмолвных, пирамиду высоченную, в облака устремленную, дабы на макушке ее опочивальню себе устроить. И слова молвить им поперек и мысли не имел никто, ведь всем внушено было, что – вот оно – наше объединяющее будущее: Великая ПИРАМИДА! Один – за всех, все – за одного! – под чутким присмотром великих прыщей и их недремлющего Ока. Но вдруг ужасная беда, друзья мои, приключилась... – Камень горестно вздохнул, – настал судный день, Апокалипсис, так сказать. Всем хороша пирамида вышла, да вот только по форме каждый ее кирпичик оказался круглым, ни с кем рядом существующим ни малейшей сцепки не имеющим. Цепляться-то шарику просто нечем! Но это мало кого волновало.
Порешили, что те из нас, кто вороватее - потолще и потяжелее, значит, - тех выше будут возносить, дабы они своим весом на нижних давя, все конструкции устойчивости придавали. А дабы извне зону пирамиды ничто не беспокоило, так все грозовые тучи рассеяли в однородное серое небо над нами, все вольные ветра в заточение под землю упекли, а землетрясения просто запретили, особым Указом. Штиль да благодать вроде бы у нас воцарились! Но как-то, по слухам, в нашу Зону незаконно пролетело некое странное крылатое создание – маленькое, но нелогично красивое. И откуда только оно взялось?! Хотя, вроде бы, чего оно бояться-то – такую кроху? И не таких прихлопывали! Да только едва лишь цветочный аромат с прекрасных крыл создания этого ветерком легким на Великую Пирамиду нашу повеял, как и случилось то, что случилось... Рухнула пирамида от ветерка того, обратившись в груду никчемных камней, таких вот, бедолаг, как я...
Здесь камень замолчал.
– Какая печальная история! – заметила Она.
А Он осведомился у камня:
– Но почему тогда вы не желаете вновь возвести ту странную пирамиду?
– Как-ак? – простонал камень. – Ведь теперь мы – просто камни... Вот, лежим тут, ждем, когда новый Прыщ средь нас созреет, вот тогда, может, еще и выйдет что. А пока только и остается нам – анабиоз...
Тем временем, почти уже затянувшееся серым небо наконец-то сумели прорезать солнечные лучи.
Едва один из них скользнул по камню, как тот умолк – и, судя по всему, уже навсегда. А может, и не говорил он ничего вовсе. И в самом деле, разве камни умеют разговаривать? Может, просто Она, начитавшись древних сказок, выдумала это странное интервью, а Он, из любви к ней, умело подыграл. Но отбросили они потом этот камень от себя одновременно и с каким-то особым чувством страха и брезгливости – далеко-далеко – к собратьям, приобщив того к их всеобщему «анабиозу».
Ну а сами Он и Она, расправив доселе аккуратно сложенные за спинами, узорчатые, голубовато-розовые крылья, вспорхнули с каменного луга двумя гигантскими, ослепительно красивыми людьми-бабочками и, воспарив над лесом, полетели над его кронами в поисках своей земляничной поляны...