ПУТИНА
На нет и суда нет.
В гостиницу я лишь ночевать приходил.
Заодно, и прочих нежелательных встреч избегая.
Наконец и добрые советы здешних коллег мне сгодились.
Получив от них нехитрые рыбацкие снасти, я предался занятию, что ранее стороной проносилось.
Вряд ли кто-нибудь в это поверит в густонаселённой Европе, но вобла здесь ловилась в таком диком объёме, будто её осознанно набросали в Урал, дабы приезжего дилетанта ублажить.
Когда сумерки сгущались до неприличия, я относил свой улов в «контору» и сдавал охраннику на хранение.
А наступившим утром энергичные дамы в офисной кухне разделывали рыбёшку добавкой к обеденному перекусу команды.
Рыбаки же, соседствовавшие на берегу, успехам моим не дивились.
Лишь солидно посапывали, вглядываясь в уральскую ширь.
Привыкнув за несколько совместно проведенных вечеров к заезжим запросам любителя, мужики совсем не таились меня, да и вообще они ни от кого не таились.
Временами они, азартно напрягшись, разгораживали широкий Урал, вытягивая тайные уловы свои.
Перемёт – длинная толстая леска, с полыми широкими кольцами вдоль длины её всей, из этой же лески сработанными.
Колец много – не менее трёх десятков.
Дальний конец этой снасти, без особых проблем, доставляется к далёкой стремнине и стопорится маячком и грузилом.
И затем ловись рыбка бесценных элитных пород - большая и разная.
В одном из этих колец колебалась порой, измученная царская рыба.
Вонзившись на скорости в злобное прозрачное лассо, пленилось она без единого шанса.
Спинные плавники, расположенные жёстко под острым углом, при яростной тяге к свободе, всё глубже заталкивали узника в кольцо, противное состраданию.
Рыбину тащили азартно, с лёгкостью высвобождали из пут и широким шагом неслись с ней в густые прибрежные заросли.
Мост пересекал реку в двухстах метрах от губительной этой охоты.
Самый, что ни на есть центр промыслового города, отравленного текущими ожиданиями порочных нерестовых страстей.
Для чего понаехало ото всюду столько поборников законов и правил?
Однажды даже рыболова нечаянного нечаянные же соседи мои спокусили понаблюдать за снастями.
Спокусили и ...словно растворились все разом.
Я этой нарочитости вовсе не желал замечать.
В кратчайшие мгновения, последовавшие за предложением этим – глаза, руки, дыханье моё налились желанием сродни мощнейшему зову природы.
Шустрая игра поплавков, устроенная прожорливой воблой, стала мне в тот момент безразличной.
Только бы мне в этой стрёмной рыбалке удачи, пока эти дьяволы не вернулись.
Заражённый безнаказанным опытом моих лихих «побратимов», я никак не задумывался о вполне вероятных «зигзагах» на пути в моё неосознанное...
Я уставился в безмерную водную рябь, боясь упустить едва заметное шевеление маячка.
И, вдруг, вот оно! Пёстрый тот маячок рвануло по течению с такой силой, что лишь яростное управление снастями могло уравновесить вихри эмоций во мне.
– У-у-хх, мать вашу! – ликовал я, глядя на изодранные толстой леской ладони и гигантскую, в моём понимании, рыбину, обречённо вьющуюся у ступней. – Я всё же сподобился, братцы!
Братцы возникли так же одновременно и резво, как ещё совсем недавно слиняли.
– Хреновы наши делишки, мужик, – выдано мне было без промедления, – рыбка-то «тельная».
Тельная – это та, которая с брюхом пустым.
В смысле уже(либо ещё) без «золотоносной» икры, из-за которой сыр-бор весь.
Определили это они, едва на рыбину взглянув.
Но всё-таки в заросли с тельной они метнулись на скорости.
Зачем они там этой знатной особе в нутро заглянули – грустной для меня осталось загадкой.
Много на мясе запретном они наварить не могли – нелегальный внутренний рынок перенасыщен в нерестовую пору.
Нездешний народ с превеликим бы желаньем забрал, да как её, милую, на вывозе утаишь?
В родную ей стихию вернуть, дабы далее икрилась и множилась... Но разрушающий душу азарт приличию и очевидному недруг.
– Мясцо кровное своё заберёшь? – скалили зубы отчаянные «коллеги» мои, предлагая выуженную мною царевну – "за так".
– Нормально мыслишь, братан, – прочитали они в моём перепуганном взгляде категорический уход в несознанку, – а нам, куда грешным деваться? – Не пропадать же добру!
ПАДЕНИЕ СТЕНЫ
Чёт - нечет. Ещё одно хмурое утро. Завтра мне отбывать.
Я сосредоточен и деловит – закругляюсь с делами.
Дамы шушукаются, с согласия и попустительства руководства, организовывая застолье под выезд.
А ещё меня угнетает конкретика: всё, что здесь уже неделю трепетно хранят для меня – следует как-то и увезти.
Эти мои сомненья с легкостью дешифруют коллеги.
Но у них на уме важная информация, которой их редкий гость не владеет ещё.
В аэропорт меня завтра провожает руководитель организации. Лично!
Анатолий Михайлович Исайкин – руководитель редчайшего типа.
Специалист с виртуозным мышлением!
И замечательно брав, и контактен!
Обязательная на нём шляпа залихватского техасского фермера – лишь человека незнающего могла увести от реальности.
Шляпа и служила ему порой лёгким отвлекающим фактором, способствующим безошибочной оценке позиции.
И в конечном итоге – победному решению казалось бы неразрешимых задач.
Мне, по крайней мере, тогда трудно было представить инстанцию, где ему осмелились указать бы на выход.
Напитавшись информационным елеем, я с лёгкостью приобщился к набирающему силу застолью.
Ближе к вечеру флюгер степного весеннего климата обозначил очередные капризы.
Потому Анатолий Михайлович, предваряя спланированное провожание на завтра, подвёз захмелевшего гостя, на многое повидавшей «Волжанке», к ставшему ему немилым жилищу.
С нетрезвою осторожностью ступая на половицы враждебные, я столкнулся с привычным уже напряженным вниманием соседей, облачённых властью блюстителей.
На своей прикроватной тумбочке я в который раз обнаружил развёрнутый каллиграфическим изыском вверх листочек...
Повертел его, хмельно разбухая от нагрянувших встречных желаний, и заявил вдруг своим визави ошарашенным: «Так я, господа офицеры, с вашего высочайшего позволения отвалю... У вас здесь такие неудобства... Сложились. Вы уж тут без меня...»
– Ну, ты мужик и стратег! – глубокомысленно изрёк капитан, едва не отправивший меня в застенки намедни. – Круто ты это дело заквасил! Мадам наша у тебя теперь такой ядрёной бражкой забродит!
Стена отчуждения, выросшая непреодолимым барьером на ниве немыслимых, в среде мужиков, разногласий, рухнула в одночасье.
ПРЕДДВЕРИЕ КАРНАВАЛА СТРАСТЕЙ.
Встречала она меня так, вроде и не произошло ничего, кроме яркого общения в полёте и невинного общения в ночи – в её гостеприимных покоях.
Не было и откровений ужасных, и её ежедневных визитов и писем – унизительно безответных.
Не было вполне естественных опасений, что появление в гостиничных стенах особы в городе известной и яркой, породит вокруг неоднозначные толки.
С её счастливого лика легко считывалась только радость.
Очевидная. Не случайная!
– А я Женьку сегодня отправила к бабушке, – прильнула она к моему плечу, – скорее не сомневалась, чем чувствовала.
С чего бы ей не сомневаться-то так?
Между тем стол в гостиной потрясал многообразием блюд и сервировкой изысканной.
Добравшись до тёплой водицы, я, кроме прочего, надеялся на расслабленное уединение.
Столько за приезд усталости накопил и несвежести.
Да и не трезв был по полной.
И точно ведь – погрузившись в душистые кружева, я счастливо расслабился и... почти тот час же растворился в коварных объятьях Морфея...
Как удалось ей учуять, что я, "засыпая в волне", погружаюсь Титаником – вообразить невозможно.
Скольких усилий стоило ей моё возвращение к жизни – тоже из области тайных догадок.
Сквозь промокшую до нитки блузку её разгорячённое тело призывало к немедленной близости.
Резво осилив этот физиологический тест, я к ней страстно рванулся.
Легко отстранившись от измождённых рефлексов, она заботливо укрыла меня чем-то пушистым и тёплым.
– Приходи скорей в чувства, родной, всё теперь у нас замечательно будет. Вздремни хоть чуток, а я по кухне полетаю пока.
Кажется мне – я совсем недолго дремал. Телевизионный экран бурлил эмоциями Великих Хоккейных Баталий.
Облачившись в махровый халат, которым был укрыт до того, и поймал себя на мысли, что в отношении ко всему, что происходит вокруг, в сознании моём могучие происходят подвижки.
Гибкая, однако, штука – эта логика лихого мужского порыва.
Потом я неспешно бродил по гостиной, оценивая пристрастия её обитателей – уголок с раритетным оружием, вкусно подобранные копии полотен мастеров разных школ, множество любовно оформленных фотопортретов Людмилы, прикольные изображения детей и животных, победные дипломы и кубки.
– Проснулся уже? Молодчина ты у меня! Пару минут выдели мне ещё, – уловив шевеления тела, откликнулась Людмила из кухни.
Она что-то напевала потом, а я, отодвинув тяжёлую штору, уселся на подоконник.
Совсем рядом мелькнула вещичка, назначение которой не вызывало сомнения. Трудовая книжка Сергея – реальный документ гражданина, сокрушённого дьявольской рукотворной стихией.
Я неспешно перелистывал записи, отражавшие этапы трудового подъёма владельца – стандартный перечень благодарностей, должностных достижений, наград.
И лишь последние записи в разделе служебных перемещений – контрастный, парадоксальный минор: то самое жесточайшее наказание за аморальный прогул и, добивающее «на взлёте», волчий бесполётный билет после судорожной попытки ухватиться за хвост улетающей птицы удачи...
Об уничижительной этой записи Людмила, даже в порыве того прибрежного откровения мне не рискнула поведать.
Да и мужику, выходящему «из крутого пике» всё это ещё узнать предстоит.
Я прикрыл это потрясающее свидетельство взлёта и безысходности, и раздражённо швырнул его в темень широкого подоконника.
Стоило ли мне эту штору отодвигать с любопытством?..
Людмила, выбежавшая навстречу из кухни, обнаружила меня в прихожей ...одетым.
Несколько мгновений потрясённая, она пыталась в моих глазах что-либо прочесть, а затем безвольно по стеночке поплыла.
Она всё ещё пыталась обнаружить хоть какую-то логику в происходящем.
Её страстному разумению это казалось непостижимым.
Покидать женщину, которая очертя голову бросается в немыслимый омут спонтанной любовной истории.
Женщину, амурные отношения с которой для многих находились за горизонтом их разгорячённой мечты.
В дикую непогоду и неопределённость ночи?!
Она почти сразу же, опираясь на стеночку, поднялась, страстным крестом распластавшись в раме «уходящей» двери.
– Господи, больно-то как! – доносилось ко мне из прострации и отчаяния, в которых она вдруг оказалась.
Виделась она мне в те мгновения распятием.
Библейским и безумно влекущим.
Насквозь пробивала высоковольтная дрожь невероятного искушения.
Искушения немедленно вознестись, соединившись с крестным распятием на холсте затемнённого дверного проёма.
Я прижал её к себе, мягко отстранил от дверей и прошептал то, что хоть как-то могло меня оправдать: «Нельзя мне оставаться здесь больше. Предчувствия у меня – а прилетит вдруг Серёга твой. Что тогда?».
Абсурдность этого аргумента вызвала лишь грустную улыбку её.
Человек ещё неделю назад с помощью сестры милосердия трудно разжимал кулаки.
Да и стоило в окошко взглянуть – уходить в эту ужасную непогоду казалось делом дурным. А чтобы в это злобное небо взлететь?..
Нечто подобное и многое другое ещё горячечно она пыталась вдолбить мужику, из-за которого она впадает в бездну безумия ...
– И вновь мне не доведётся проспаться, – вздохнул я, едва взглянув на часы, – а ведь до моего самолёта совсем немного осталось.
Стараясь не встречаться с ней взглядом, я наскоро промокнул ей лицо, и ступил за порог...
Монументальные двери заштатной гостиницы изнутри заперты шваброй.
Мощным и долгим подёргиванием довелось мне будить дамочку, что мне грубила ещё в ночь прилёта.
В тот раз моя эмоциональная дрожь оставила мадам безучастной.
На сей раз лишь беспринципная ложь, сдобренная конкретикой предстоящих этой даме последствий, сработала безотказно.
Как ещё оставалось ей реагировать на позднее явление «оперативника, вернувшегося из задания исключительной важности».
Казаки мои молодецки похрапывали.
Но чуткий к подозрительным телодвижениям подполковник-наставник оперативно развернулся в сторону входа дверного, раздвинул левый глаз двумя мясистыми пальцами и хохотнул, поздравляя с удачно завершённым расследованием:
– Великий ты, однако, любитель ночами грязи месить! Слабо было отстоять до утра? Или – сдох?
Продолжение - http://www.proza.ru/2014/02/03/2503