Курс для продолжающих

Экспериментальное естествознание.
Фантастическое произведение.

Глава 1.

     Профессор Артур Ржавулис проснулся в состоянии глубочайшей депрессии. Что он делал вчера? На спор вколачивал лбом гвозди? Подрабатывал спаринг-партнером у Дайсона? Снимался в программе «Жуткий риск» в той части, где всех участников кормят тухлым мясом с личинками? Прыгал с трамплина коленками назад? Сплавлялся на байдарке по водопаду Виктория?
     Нет, он всего лишь испытывал действие  химического препарата, который ему лично удалось синтезировать на днях. Слава Гоха и Паласкаля меркла перед  альтруизмом профессора Ржавулиса. Решительный экспериментатор, не колеблясь, поместил внутрь своего организма жидкость под кодовым наименованием «швайн», чье действие полностью дублировало действие алкоголя на организм. Важно, что при этом она не имела ни вкуса, ни цвета,  ни запаха. Заказ на ее изобретение профессор Ржавулис получил от секты анонимных алкоголиков, чьим девизом отныне не являлось устаревшее «уязви меня всладце».  Многие из них были людьми не бедными и могли себе позволить финансирование даже не одного, а десятка подобных проектов.
     «Швайн» им был нужен, чтобы на первом этапе с его помощью вытеснить из собственного употребления алкоголь, а на втором полностью отказаться и от самого «швайна». Таким образом,  предполагалось с наименьшими потрясениями миновать все стадии абстиненции и вернуться к трезвой жизни, полной открытий и побед.
     Действие препарата, который синтезировал профессор Ржавулис, основывалось на том факте, что каждый пьющий человек при употреблении алкоголя испытывает определенные вкусовые ощущения. После этих ощущений организм, как бы по сигналу, начинает выбрасывать в кровь так называемые гормоны удовольствия. «Сигналом»,  по теории Ржавулиса, являлись как раз вкус и запах, сам «букет» алкогольного напитка. Как рассчитал хитроумный доктор естественных и неестественных наук, в  этом случае  испытуемый, или группа испытуемых, будут пить безо всякого подъема и экстаза,  утратив сам ритуал выпивания, в виде сморщивания носа, шумного выдоха через плече и занюхивания напитка рукавом.  Если всего этого не будет, то, по мнению Ржавулиса,  резко изменится восприятие алкоголя человеком, и, следовательно, воздействие алкоголя на организм. Особенно если учесть, что «швайн» вызывал к жизни самые дурные стороны конкретной человеческой личности. Таким образом, после отрезвления, у выпивохи   совершенно не оставалось никаких приятных воспоминаний, а только стыд, стыд и еще раз стыд! «Похмелье будет горьким!» - потирая ладони, повторял Ржавулис, как заклинание.
     В основу открытия лег собственный опыт борьбы профессора, правда, с непищевыми радостями, а с удовольствиями, носившими иной характер. После одной истории, рузультатом которой стало появление в жизни профессора молодого Галахада Ржавулиса, доктор наук поклялся, что больше ничто и никогда не возбудит в нем волнующего ощущения пола. Тем более, что его биологический сын, то есть Галахад, с детства плохо переносивший весь этот полный испытаний научно-исследовательский быт, с возрастом окончательно утвердился в естественной мысли о гнусности мира. Причем, больше всего гнусностей юноша без труда заприметил в собственном отце. Если в детские свои годы Галахад требовал непрестанного внимания от отца, то в юношеском возрасте он все свое внимание посвятил родителю, не упуская ни малейшей возможности  попенять ему то за рассеянность, то за бытовую лень,  то за отвратительную привычку вести с самим собой диалоги, то за нежелание сосредоточится на выращивании орхидей, что, безусловно, способствует самодисциплине и внутренней гармонии, не перечащей гармонии мира. При этом категорически запрещалось катать шарики из хлеба, храпеть даже в самых отдаленных комнатах, читать в туалете, курить и выпивать какой бы то ни было алкоголь.

     Таким образом, обнаружив на собственном горьком опыте, что с причиной появления Галахада на свет еще можно смириться, а вот со следствием – с самим Галахадом – ужиться было просто невозможно, профессор поклялся извести в себе само ощущение пола, дабы никогда больше не попадать в лапы чудовищ, именуемых детьми. 
     Привыкший подо все подводить научную подоплеку,  профессор заметил, что женщины  способны влиять на человеческий организм почти так же, как алкоголь – вызывая экстаз, заканчивающийся апатией, и даже привыкание. Поэтому, он сначала решительно заменил естественный секс суррогатным, чтобы впоследствии отказаться и от него, сублимировав половую энергию в усиленные занятия наукой. Конечно, бывали рецидивы… и какие!  Но с возрастом они случались все реже и реже.
     Профессор вытер рукавом пижамы холодный пот со лба и попытался сосчитать свой пульс. Считать пришлось долго: сердце, вместо того, чтобы  ритмично биться, отбивая своих привычных 70 ударов в минуту, пыталось отстукивать какой-то дрянной мотивчик.  После этого ученый муж зашел за конторку, открыл дневник, и начал читать описание вчерашнего экспериментального приема препарата «швайн».

     Испытание препарата «швайн».

12 сентября. 14. 00.
Опытный объект: мужчина, европеец, возраст 50 лет, вес 92 килограмма. Систолическое давление 130 мм рт. ст., диастолическое 85 мм рт.ст. Температура тела 36, 8 градусов, пульс 69. Принято 200 граммов препарата «швайн».

12 сентября. 14. 30.
Давление опытного объекта: систола 130 диастола 90, температура тела 37 градусов. Пульс 72. У объекта возникает потребность в общении. Звонок коллеге Горбулису с просьбой принять участие в эксперименте. Решительный отказ. Принято дополнительно еще 150 граммов препарата «швайн».

12 сентября. 15.00.
Давление опытного объекта сохраняется, температура тела  37, 2 градуса (+0,2 градуса). Потребность в общении усиливается. Объект призывает экономку принять участие в эксперименте. Решительный отказ. Принято дополнительно еще 200 граммов препарата «швайн».

12 сентября. 15.30.
Измерить давление и температуру опытного объекта не представляется возможным. Потребность в общении лишь частично удовлетворена в результате телефонных переговоров с друзьями. Обостряется чувство одиночества. Объект призывает членов общества анонимных алкоголиков прибыть для участия в эксперименте.

12 сентября. 16.00.
Прибытие фокус-группы в составе 10 человек…   

     На этом записи прерывались. Господин Ржавулис окинул комнату беглым взглядом: окурки, остатки еды на полу, матово поблескивающее в утренних лучах кое-как прикрытое газетой спящее тело, судя по некоторым фрагментам, женское. «Алкоголичка анонимная!» - злобно выругался Ржавулис.

    От грустных размышлений его отвлекло многозначительное покашливание за спиной.
   В дверях стоял его 20–летний сын Галахад Ржавулис (в повседневности Хади). Глаза сына с тоской и укоризной вглядывались в помятое лицо отца. Затем юноша покосился на спящую даму. Переход от сдержанного гнева к несдержанному произошел в считанные секунды. Вероятно, епископ Гаттон, заживо съеденный крысами, не кричал так перед гибелью, как завопил юный Ржавулис:
 – Отец! Твои эксперименты! Зашли слишком далеко! Посмотри на себя! Посмотри по сторонам! Ты же обещал мне, что порвешь! Раз и навсегда с наукой!  Мы вместе будем разводить орхидеи! Они как люди! Только не пьют!
 – И не разговаривают! – с трудом успел вставить отец, неспособный предъявлять достаточно глубокое раскаяние.
 – Ведь ты вчера говорил мне, что это научный эксперимент и не более того! Ты лгал мне! Я просто обязан рассказать о твоем безобразном поведении  бабушке. Маркиза Раундтэйбел все еще остается твоей матерью и ей, как никогда, пора заняться твоим воспитанием!  - Щеки юноши пылали. Он до крови закусил кубу, развернулся на каблуках и гордо удалился.
 – Бедный мальчик,  - вслух подумал Ржавулис,  – это все бабушкино воспитание. – Старушка уже давно забыла, что такое настоящий экстаз. А этот двадцатилетний олух пока еще и представления ни о чем не имеет, кроме как о лицемерной морали, подточенной червями, как круглый столик короля Артура. Что, если как-то начать приобщать его к реальной жизни – ну там бильярд, проститутки,  казино, да и просто приятное общение в экстремальной обстановке веселого кабачка…»
     И все-таки, Артур Ржавулис не случайно был великим ученым. Как бы ни звала душа забыться тревожным похмельным сном, он взял себя в руки и решился закончить описание вчерашних наблюдений. Ему пришлось хорошо поискать ту маленькую горстку воспоминаний о минувшемем вечере, которая еще подлежала реанимации. Остальные знания профессор надеялся почерпнуть хотя бы из неярких вспышек памяти у соучастников эксперимента.
     Его интересовало главное – способен ли «швайн» настолько усилить негативные стороны личности  с последующим раскаянием, чтобы вызвать стойкую неприязнь  к алкоголю, чтобы подавляющее количество участников фокус-группы со временем смогло в дальнейшем отказаться от него вообще. Если бы начальный опыт дал обнадеживающий, пусть пока еще только первичный результат, следовало бы собрать фокус группу снова, чтобы его закрепить, и снова, и снова, и снова. Вплоть до того момента, когда один вид спиртного будет вызывать стойкие ассоциации со «швайном». При этом важно было не допустить среди участников эксперимента приступов делирия,  депрессий с суицидальными отыгрываниями общественных и личных ситуаций. Перед Ржавулисом расстилалось широкое поле увлекательнейших открытий.      

     Он прилежно склонился над конторкой. Важно было вспомнить, подвергались ли предварительному обследованию участники фокус-группы и если да, то где, в таком случае, искать результаты указанных обследований? «Блэк-аут - с горечью констатировал профессор, -  темное пятно, ничего не могу вспомнить». Тем не менее, он заставил себя записать хотя бы то, в чем, как ему казалось, он, как исследователь, мог быть абсолютно уверен.   

12 сентября. 17. 00 
Часть фокус группы демонстрирует признаки явной неадекватности…

     У профессора появилось ощущение навязчивого звона в ушах. Он даже не сразу понял, что это был  дверной колокольчик.
 – Сэр Артур!  К вам гость, - как из подземелья возвестила экономка. -  Ржавулис не стал ничего уточнять у человека, отказавшегося накануне жертвовать собой ради науки. Он бестолково затоптался по кабинету в поисках пледа, чтобы хоть как-то прикрыть спящую даму. При этом первый внутренний голос говорил ему, что вовсе не обязательно принимать гостя в кабинете, а второй внутренний голос убеждал, что и так сойдет, нечего с риском для жизни топать по ступенькам. Неожиданно прорезался еще и третий, не менее внутренний голос, который нашептывал, что профессор никого не принимает.
    Мадам на полу выпростала из-под газет руку, потом ногу. Профессор вежливо отвернулся.
   – Можете не отворачиваться, Артур! – капризный голос напоминал вкус того самого напитка, у которого в принципе никакого вкуса не должно было быть. Ржавулис метнулся к конторке и поведал дневнику эксперимента свежую мысль: «Препарат следует принимать вместе с дамами для усиления неприятных переживаний».  Незнакомка оказалась одетой в какую-то бледную хламиду с поперечным рисунком в виде растекшихся желтоватых линий, гармонично смотрящихся только на апельсиновой корке.
 – Господин Ржавулис, - меня подставили, то есть, нет, представили… но вы наверняка забыли, а я кто… Это все ваш препарат, этот «швайн». Ах, я, разбита, как та ваза этрусков, а честь женщины, которая ..
 – Сохранена! – уверил ее Ржавулис и снова вернулся к дневнику, озаренный еще одним открытием: «В определенных пропорциях исключает потенцию. Sic!».
  За спиной профессора душераздирающе пропела дверная пружина. В комнате материализовался какой-то очень конкретного вида джентльмен в черном фраке и черной манишке, его антрацитные лакированые штиблеты резали глаз своим блеском, черные перчатки обтягивали изящные, почти женские руки. Ржавулис, как назойливую муху, стал отгонять от себя мысли о черном человеке, когда-то явившемся к Моцарту, чтобы заказать Реквием. 
– Реквием? – черный человек рассмеялся неожиданно звонким, каким-то даже девичьим  смехом и огляделся по сторонам. Казалось, он легко читал мысли профессора. – Допились, э-э-э …господин  «Моцарт»?
– Моцарт - это конфеты! А господин профессор – это  светило! -  дама попыталась поуютнее устроиться,  переползая с пола в кресло.  Ржавулис поморщился, явно не оценив шутку и, как ему показалось, решительным жестом указал даме на дверь. Незнакомка вышла странной походкой, словно раскручивая невидимый обруч. С запоздалым сожалением профессор подумал, что было бы неплохо догнать даму, чтобы произвести хотя бы у нее утренние замеры давления, пульса и температуры.
 – Так с кем, простите за каламбур, имею честь? – светило озадаченно пощелкало пальцами возле пробирок, подергало за тарелочку аптечные весы, и даже попыталось склониться над штативом, но больно стукнулось глазом о микроскоп. «Не было бы синяка! - с ужасом подумал он,  – Хади никогда не поверит, что это я о микроскоп». Намек на чрезмерную занятость, явно не был воспринят навязчивым господином..
    Черный человек с интересом осмотрелся, задержав взгляд на маленьких пузатых пузырьках с порошками,  бутылочках с окрашенной в яркие цвета жидкостью, изогнутых склянках с надписью «яд». Его внимания так же удостоились и все прочие круглые бутылочки зеленого и белого стекла, емкости со стеклянными пробками и с вытравленными на них надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками, бутылки из под вина и провансальского масла.
    Черный человек молча протянул ему визитку: «Корпорация ЕБЗ. Тристан Че. Директор департамента равных возможностей». Профессор прочитал аббревиатуру и задумался, но лишь на секунду: 
 – Кажется, это расшифровывается, как «Ева боится забеременеть», или «Ежи боятся заморозков?».
 – «Еда, безопасность, здоровье», с вашего позволения, – незнакомец явно гордился корпорацией, которую имел честь представлять. 

Глава 2.

     Дело в том, что корпорация «ЕБЗ» владела большей частью всей существовавшей в государстве частной собственности. Заводы, фабрики, школы, больницы, банки, коммуникации большей частью принадлежали корпорации. Одно время государство, а вернее, та часть госчиновничества, которая по каким-то причинам оказались за бортом во время становления «ЕБЗ», совпавшего с приватизацией, пыталась хоть как-то контролировать ситуацию, периодически занимаясь проверками деятельности экономического и политического монстра. Но, тем не менее, корпорация только  усиливала свое влияние. А с тех пор, как родная дочь президента вышла замуж за председателя правления «ЕБЗ», для компании и вовсе наступили благословенные времена.      
     Корпоративный дух продолжил свое победное шествие по стране. Уже нельзя было  представить даже самое пустяшное рекламное объявление, в котором бы не упоминалась «ЕБЗ». Еда – только от «ЕБЗ», поскольку нет ничего полезнее для организма, безопасность – начиная от рекламы презервативов и заканчивая новыми бесшумными противовражескими сигнализациями – тоже только от «ЕБЗ», здоровье – удел каждого, кто доверяет себя корпорации. Молодые ЕБЗдари и ЕБЗдарки маршировали стройными рядами на демонстрациях и парадах, пели с экранов и плясали на сценах. Ебзики – смешные человечки в мультфильмах побеждали мутантов и завоевывали галактики. Руководил ими настоящий ЕБЗ-мэн, который приходил на помощь в любых ситуациях. Все телекомпании с утра и до вечера благодарили в программах корпорацию «ЕБЗ», без спонсорской поддержки которой никто и никогда не увидел бы ни одной новостийной программы, ни одного фильма, и не услышал бы ни одного прогноза погоды. Даже президент и премьер-министр не выезжали за пределы государства без своры ЕБЗ-телохранителей и секретарей. Они бы и не смогли, поскольку даже бензин получался в стране исключительно усилиями корпорации «ЕБЗ». Зато, если возникали некие серьезные проблемы, руководитель доблестной компании ЕБЗ мог бы легко обойтись и без них, не сомневаясь, что все договоренности, которых он достигнет, безусловно, будут восприняты с одобрением.   
    Ряды сотрудников корпорации насчитывали миллионы человек – крестьяне, шахтеры, ученые, разнообразные контрактники: молодые педагоги, офицеры, врачи, – все они составляли винтики того огромного механизма, который грозил перемолоть  общество целиком, впрочем, для его же блага. Те же, кто еще не оброс связями с ЕБЗ, а таких все еще оставалось предостаточно, постоянно испытывали материальные затруднения, поскольку без ЕБЗ-поддержки государство могло им заплатить только обещаниями и благодарностью: за вклад и заслуги,  за надежду и терпение.   
   Профессор с сомнением поглядел на визитку.
 – Если вы хотите пригласить меня потрудиться в качестве «ЕБЗ – ученого», то должен вам отказать – мне неинтересно заводить себе каких-бы то ни было хозяев. Дух свободы, - профессор прижал ладонь ко рту и, принюхавшись к собственному дыханию, скривился от неожиданности, - воздух свободы поставляет кислород клеткам моего мозга, и я буду пить его, а не удушливые миазмы корпоративного духа!
   Черный человек, не обращая никакого внимания на усилия профессора говорить афоризмами, оторвался от созерцания лабораторного оборудования и нахально прошел к конторке. Затем он начал с увлечением читать дневник вчерашнего эксперимента. 
 – И вольно ж вам заниматься такими пустяками! – наконец проговорил он, дочитав про 12 сентября, - Вы же понимаете, что проблема алкоголизма неразрешима. Поскольку алкоголизм не излечим. Излечима только тяга к алкоголю… Так, кажется?  Пропадет ли у алкоголя вкус, или усилится до полной непереносимости – какая разница? Тут интересно другое. Раз препарат «швайн» оказывает расслабляющее, может быть даже обличающее  воздействие человека, и при этом совершенно неотличим от воды, его можно использовать совершенно в других целях. Профессор! Бросьте вы этих анонимных врагов печени. Люди неполноценные не должны интересовать человека мыслящего столь  глобально, как вы. Если я не ошибаюсь, это вы пытались обогреть каждого жителя страны изнутри, сэкономив на теплоносителях?
    Ржавулис с интересом уставился на незнакомца.
 – Как? Вы в курсе моих последних разработок? Согласитесь, идея была великолепна! Ведь простейшие организмы легко переносят очень низкие температуры, вплоть до ста градусов  и легко возвращаются к жизни! Почему тогда жар должен переноситься  труднее? Это ерунда, что при 50 градусах Цельсия белки свертываются! Достаточно их обезводить и выносливость поднимется до ста шестидесяти! Человеческий организм просто обязан выработать в будущем  регулятор температуры! И самостоятельно изнутри отапливать свое тело… Домов не надо, одежды. Рыбу можно есть сырой – сварится в желудке!  Можно спать голыми в заснеженном поле! А как вам идея  разведения военных блох величиною с человека? Ведь этих солдат не надо было бы ни кормить, ни одевать, ни вооружать! А вес трофеев, который способен поднять каждый солдат, значительно превосходил бы его собственный! 
    Профессор неожиданно замолчал. Он вспомнил, что если бы Галахад, родной сын, тогда не поднял шумиху в прессе, возмущаясь безнравственностью отцовских изысканий, если бы он не натравил тогда на него так называемых людей доброй воли – начиная от дератизаторов и заканчивая всякой научной общественностью…
    Черный человек сморщил свое и без того небольшое круглое личико, и продолжил:
 – Я помню, юный Галахад, как всегда, оказался морально намного выше мещанского мирка, в котором очутился волею судеб. Мы даже подозревали, что вы не потерпите такого предательства интересов семьи, даже больше – интересов науки и откажете ему в наследстве, в крыше над головой. Или, по крайней мере, лишите его возможности разъезжать на вашем автомобиле и обучаться за ваш счет. Странно, что вы его простили. 
– Что вы, -  перебил черного человека Ржавулис.  – Это огромное счастье, что ОН меня простил,  – Черный человек был явно не доволен: разговор уходил куда-то в сторону от интересовавшего его вопроса.
 – Давайте не будем о ваших прошлых заслугах, пусть они спят спокойно! О детях тоже не надо. Сам, знаете ли, не всегда могу понять, почему таким родителям как мы, достаются такие дети как они. Лучше давайте про алкоголь,  лишенный вкуса и запаха, про этот препарат, кажется,  «швайн»? Как вы полагаете, нельзя ли его доработать, усилив изобличающие свойства?
   Ржавулис подозрительно покосился на черного человека. Идея доработки препарата, уже в свете другого предназначения, показалась ему интересной. Тем более,  он знал, что корпорация неплохо оплачивает свои научные изыскания. Другое дело, что профессор боялся запутаться в сложных формулировках договоров и навсегда остаться рабом корпорации. 
– Что вам от меня нужно?
– Знаете ли, интересы нашей корпорации являются государственными не в узком, а, если хотите, в планетарном, значении этого слова.  Сейчас происходят мощные процессы становления «ЕБЗ» в странах первого, второго и третьего миров. Нужны волонтеры, прекрасно обученные сотрудники, способные высоко нести знамя  наших корпоративных интересов, люди во всех отношениях достойные. Отсюда и проблема: никакое тестирование, никакое самое длительное собеседование не позволяет промерить настоящие глубины человеческой подлости или высоту человеческого духа. Всегда есть риск, что корпорацию просто растащат на части люди, вскормленные  в наших недрах и оттуда же получившие капитал, оружие, знания, полномочия…
 – И что вам даст препарат «швайн»?

Черный человек сморщился еще сильнее. С укоризной посмотрел на Ржавулиса, на этот раз явно не желавшего глобально мыслить.

– Сам по себе «швайн», в том виде в котором он существует сейчас, нам не интересен. Его нужно доработать, чтобы он длительно воздействовал на человека, подавляя в нем положительные качества,  обнажая все самое отвратительное, гнусное, что только заложено природой. Ведь если верить нашим рефлексологам, психофизиологам, метахромотипикам, гальванопластикам, да и простым зоопсихогомункулистам, выходит, что в идеале, положительных и отрицателтьных качеств в каждой особи изначально заложено  одинаково. Но жизнь сдвигает границу вправо или влево, давая развиваться одним качествам и задавливая проявления других. Вот здесь мы можем повлиять на ситуацию. Нам необходим не только «швайн», но и антидот, назовем его допустим, «нобиль лоялити». Его вам тоже, кстати, придется изобрести. Этот препарат должен пробуждать в душе испытуемого иные качества, исключительные, если позволите помечтать, лучшие человеческие достоинства.
   Ржавулис  опасливо покосился на старинное  распятие, стараниями его матушки маркизы Раундтейбл украшавшее одну из стен лаборатории. 
– Вы уверены, что необходимы два препарата? Может, обойдемся  без «лоялити»? Просто,  не будем увеличивать период распада препарата «швайн» в организме? Пусть выводится почками в течение нескольких дней. Вполне достаточный промежуток времени, чтобы сделать выводы! 
- Это также невозможно, как бегая на ходулях, изловить выведенную вами блоху двухметрового роста!  Ну что вы!  «Лоялити»  необходим. Как  антидот к «швайну». Нам одинаково нужны и «швайн-интернешнл» и «нобиль лоялити»! К тому же, если мы научимся регулировать соотношение положительных и отрицательных качеств, можно будет полностью контролировать любую ситуацию.  Мы победим «человеческий фактор»! Это повысит преданность персонала интересам корпорации, увеличит безопасность перелетов на воздушном транспорте, поможет исключить сбои на производстве, укрепит браки, повысит качество обучения школьников и студентов! 
   Профессор глубоко задумался, окончательно утверждаясь в мысли, что отказываться не стоит. Перед глазами замелькали огромные, ярко освещенные лаборатории с десятками подопытных животных, лаборантами в белых хрустящих халатах. Ему живо представились   ослепительные  лаборантки, поднимающие грудь, перед тем как расслабить на спине тесемки белого халата. Он уже мысленно читал статьи в научных журналах, участвовал в симпозиумах, наслаждался перекошенным от зависти лицом мерзавца лжеученого Горбулиса, трусливо отказавшегося принять участие в экспериментах на стадии становления проекта…
    Профессор Ржавулис тряхнул седой, когда-то огненной шевелюрой, почесал бороду и сказал слегка осипшим голосом:
 – Я согласен. Единственное условие – отправить Галахада на стажировку годика так на три, чтобы, знаете ли, не повторилась история с блохами! Тем более, что он давно мечтал отдаться разведению орхидей в каком-нибудь отдаленном питомнике на Андомакских островах. В университете, я думаю, ему предоставят академический отпуск. Это можно оформить как научную экспедицию для поиска и разведения всех этих Дендробиумов, Палеонофисов, Циприпедиумов. Поверьте, затея вам будет стоить недорого. Все, что ему нужно для счастья, это древесный, уголь, куски тикового дерева, мох  и прочая ерунда, известная всем орхидеотам. Здесь он нам обойдется дороже!  Матушке своей я что-нибудь расскажу о евгенике,  она не станет вмешиваться в ход исследований.   

Глава 3.

   Прошло два года. Каждый из них по отдельности вряд ли запомнился профессору, который самозабвенно погрузился в исследования. В лаборатории он оказывался с раннего утра и работал подолгу. Маркиза Раундтейбл начала даже опасаться за его высокий ум, изнуряемый непрестанной эксплуатацией. Частенько из лаборатории доносился грохот и звон разбиваемого стекла, как будто кто-то с разбегу пинал полку с реактивами, а затем с размаху швырял об пол бутылку. Нередко раздавался дробный топот шагов по ковру и яростные крики: «Ничего не выйдет! Не выйдет! Триста тысяч единиц, четыреста! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь уйдет на это! Терпение! Легко сказать! Дурак, дурак!»
     Третий год завершался уже гораздо спокойнее. То, что маркиза Раундтейбл торжественно называла «экспериментальными исследованиями» уже близилось к концу.
В новых огромных и светлых лабораториях Ржавулиса царила атмосфера полного подчинения идее сотворения новых препаратов, нет, даже нового мира, который мог родиться из удачи этого эксперимента. Профессор погладил лучезарную лаборантку по персиковой щечке и, вручив ей белоснежный халатик, ласково подтолкнул в сторону двери,  ведущей в душ.
 – Вот оно – действие «лоялити»! – Ржавулис протянул руку с кушетки и  легонько постучал пальцем по клювику утенка заснувшего в нежных объятиях подопытной крысы. Он огляделся по сторонам, и лаборатория напомнила ему райский сад Эдем. Сорные и целебные растения сплетались в чудесные венки и косы, не оспаривая друг у друга право насыщаться плодородием почв, клопы и пиявки метались между живыми организмами, доставляя кровь от наиболее полнокровных  к ослабленным особям, меж тем, сами едва не страдая от голода, волки и козлята, зайцы и лисы, лани и львы – звери в трогательном единении сидели в своих вольерах вперемешку, без подразделения на свирепых хищников и травоядных. На умильных мордах сияли ласковые глаза, на клыках и когтях блестели стразы и маникюр.
 – И это все я! – профессор потер виски и поправил галстук. -  Жаль только, обезьяны сдохли, вероятно, от тоски! Все-таки, у «лоялити» есть побочное действие. Как бы это сформулировать поточнее? То ли тормозящее психику, то ли отупляющее рефлексы. Нет,  его можно использовать только как антидот к «швайну»!
     Профессор задумчиво пощекотал льва за ушами. Некогда свирепый царь зверей поспешил перевернуться на спину, подставив под ласковую руку профессора поросшее желтой шерстью брюхо. 
– Ну-ну, не расслабляйся! – ласково проворковал Ржавулис и неожиданно продолжил. – Самому что-ли напиться этого «лоялити»? А то ведь так и стошнит от умиления.
     Профессор вышел из лаборатории, оставив милую лаборантку наслаждаться негой, разлитой, как ртуть, по всем щелям лабораторного зала. Теперь он направлялся в другую дверь. Туда, где разрабатывался «швайн-интернешнл». «Вот где можно отдохнуть душой», - мрачно проскрипел он, пристегивая к горлу кожаный ошейник с железными шипами и закрепляя на запястьях такие же браслеты. Он осторожно проскользнул в помещение, которое было не меньше прежнего по своим размерам, но казалось мрачной  пещерой с низкими сводами.
    Здесь ничто не напоминало о райских кущах. В воздухе висел смрад, гул от рычания десятка ощерившихся пастей сливался в одну жутковатую мелодию. Отовсюду смотрели злобные глаза, скалились зубы, когти с треском царапали пол в вольерах, хвосты как палки отбивали зловещий ритм о прутья решеток.
    Лаборантка, затянутая в черный кожаный халатик, из которого выплескивалась упругая грудь, и вытекали ноги, затянутые в черные ботфорты, легко прикоснулась кровавыми ногтями к шипам на ошейнике профессора, поправила подвязку на своем чулке, подтянула кожаный сапог. Протянув профессору кнут, девушка так глубоко заглянула в глаза Ржавулиса, что тот покраснел, затем она похотливо почесала розовым язычком рот, напоминающий рану.
 – Не переигрывай, - предостерег профессор свою экстравагантную ассистентку, - Я ведь не поил тебя «швайном»! Так, лизнула пробку от бутылки, и пожалуйте! С каждым днем все разнузданнее и порочнее, нет предела! А дай тебе глоток? Уже разорвало бы от дурных наклонностей. В белой лаборатории образчик скромности и нежности, здесь суккуб какой-то! Вот бабы внушаемые!
     Профессор тщательно следил за тем, чтобы непосредственно к его препаратам никто не прикасался, и не имел никакой возможности прикоснуться. Даже мыть посуду он доверял только себе. Так что, глядя на метаморфозы, происходящие с лаборантками, родными сестрами, выросшими во вполне консервативной чизбургерской семье, он не мог не воскликнуть «Не верю!». «Или сама атмосфера так влияет на людей с неустойчивой психикой?» - предположил Ржавулис – Что ж, тогда это большая ниша для экономии препаратов. В дальнейшем будет достаточно поддерживать небольшую концентрацию «швайна» или «лоялити» в воздухе, а не поить им испытуемых!».
     Профессор с состраданием посмотрел на кролика, частями заглатываемого удавом, на полуживого козлика, терзаемого садистом-львом, на муху, которой маленькая обезьянка оторвала одно крылышко и все лапки,  на мышь, резвящуюся внутри ноги озверевшего от боли слона, крушащего беззащитных тварей, злобно царапающих его нежную кожу..
     Профессор опасался пока этой компании переливать «лоялити». Мышь в этом случае могла умереть от раскаяния, а слон от сострадания к ней. Побочные эффекты вовсе не исключались. В последнее время профессор стал задумываться над тем, что «нобиль лоялити» даже не столько обостряет моральные качества (откуда они у животных?), сколько формирует их! В то время как «швайн» действует, опираясь исключительно на природные склонности и инстинкты.
     Кое-кого из наиболее подлых, похотливых, жадных, ленивых, злобных и кровожадных тварей уже напоили «лоялити» и теперь профессор с нетерпением ждал результатов.
     У самой двери стояла клетка с медведицей. Вчера ей перелили «лоялити». До этого она сожрала все, до чего могла дотянуться лапой сквозь решетки, и прогрызла своими зубами целые дыры в первом слое ограждения. Медведица заворочалась и открыла глаза. В них светилась любовь. Ржавулис просунул дрожащую руку сквозь прутья с намерением ее погладить. Медведица лизнула ему пальцы. Профессор отдернул ладонь как от ожога, а затем радостно потер ее  о другую. «Ай да я, ай да молодец!» Он тут же прошел к клетке с гусями, которые на днях едва не до смерти защипали случайно забредшего к ним в вольеру пьяного сторожа… Теперь, после «лоялити», можно было наслаждаться умилительным зрелищем. Пьяный сторож спал прямо возле сетки ограждения, а гуси ласково набивали ему рот червячками и камушками, доставаемыми из озерка-кормушки…
     Ржавулис за ноги выволок сторожа из клетки, помог ему принять вертикальное положение и вытолкал из лаборатории. Конечно, было опасно держать здесь пьяницу, но какой трезвый смог бы выносить атмосферу злобы, жадности, коварства, подлости, царившую здесь благодаря «швайну»?
     Профессор Артур Ржавулис вернулся в свой кабинет и записал в дневнике: «Все готово к испытаниям на волонтерах!». Доложить о результатах Ржавулис должен был все тому же черному человеку, которого он теперь запросто называл «Че».

Глава 4.

     Департамент господина «Че» занимал одну из самых скромных и неприметных резиденций в корпорации. Небольшой ящичек в приемной со скромной надписью «для анонимных сообщений» - вот и все убранство холла, исключая небольшой закуток, где обаятельный, но суровый юноша вел учет посетителям.
 – Мистер Че ждет вас, он сейчас спустится.
     Несмотря на то, что Ржавулис прекрасно знал дорогу к кабинету господина Че, тот его непременно встречал и вел прямо к дверям своих владений. Вероятно для того, чтобы профессор по рассеянности, свойственной всем великим людям, случайно не ошибся дверью и, не узнал бы чего-нибудь лишнего.
     Хозяин вошел в двери первым, слегка придержав профессора левой рукой, осмотрелся, словно за время его отсутствия в кабинете что-то могло измениться, убрал в сейф бумаги со стола и указал Ржавулису на кресло:
– Я весь внимание.
– Господин Че! Как рефлексолог, я вполне согласен с тем, что стадия экспериментов на животных была необходима, поскольку рефлексология – всего лишь наука, изучающая ответные реакции всякого живого существа, возникающие в связи с воздействием внешнего мира. Я даже считаю, что она характеризует собою вообще все отношения живого существа к окружающей среде. Мне, знаете ли, довелось вскрывать тысячи черепных коробок и нигде, увы, не нашлось ума. Таким образом,  самые святые чувства, такие  как долг, верность, обязанность, честность и даже знаменитый кантовский «категорический императив» являются не более, чем  условными рефлексами, совершенно такого же порядка, как и выделение собачьей слюны, – профессор мучительно подыскивал слова, наиболее понятные собеседнику, – мы с вами занялись процессом создания таких рефлексов. Или создания препаратов, их обостряющих.
– Мне не совсем ясно, что вы хотите мне объяснить, кроме того, что при таком научном освещении, никакие высокие добродетели не вызывают у вас почтения!
– Я уже докладывал вам, что, тем не менее, стадия экспериментов на животных не может быть продолжительной. Мы ведь создаем препараты, воздействующие именно на Ноmо sаpiens, на человеческого индивидуума, а не бомбу для выведения из психического равновесия армии противника вместе с ее боевыми слонами. Напомню, что животным не свойственна и тысячная доля тех вариаций морали, которые могут таиться в человеке.
 – Меня лично, настораживает другое,  – нахмурился господин Че. – На вашем месте, я бы опасался, что «лоялити», может статься, вовсе  не является никаким антидотом к «швайну», и наоборот! Они способны полностью вытеснять друг друга. Но никаким образом не смешиваются. И не дают ту пропорцию добра и зла, с которой мы начали, то есть не возвращают духовное и нравственное  состояние испытуемого к изначальному! Испытания препарата на людях либо подтвердят мое опасение, и тогда препараты можно будет использовать только в милитаристских целях, либо опровергнут! Неясной также остается продолжительность воздействия препарата. Возможен ли самостоятельный возврат испытуемого к норме?   
– Вот то, чего удалось добиться – профессор, явно утомленный пространными речами на хорошо известную тему, протянул господину Че дискету,  – Я все-таки опасаюсь, что эксперименты на животных могли нас отдалить от  результата, вместо того, чтобы приблизить к нему.   
    Чиновник бросил дискету в стол и улыбнулся профессору:
 – Довольно дарвинистических споров! Если вы считаете, что нужно начать поиск волонтеров, приступим немедленно. Я полагаю, что здесь не должно возникнуть затруднения. Вы, наверняка, уже составили список требований к испытуемому. Скорее всего, это должен быть высокоморальный юноша чуть старше 20 лет без вредных привычек, с идеалами и готовностью их отстаивать со всем возможным пылом, нам нужна личность невротическая, может быть, слегка склонная к экзальтации. Таких, поверьте, найдется немало. Но, имейте в виду, испытуемый не должен знать, что стал объектом наблюдений. Реакции его должны быть естественны и независимы от субъективного воздействия наблюдателя. В случае, скажем так,  недоразумений, его близкие должны иметь гарантии компенсации любого ущерба. Таким образом, это не должен быть человек для вас посторонний. – Че стал увлеченно разглядывать маникюр. Казалось, это единственное, чем он был по настоящему занят. 
    Его  подчеркнутая отстраненность длилась всего несколько минут,  предоставляя  профессору возможность мысленно перебирать тех знакомых, кто мог бы подойти под эти условия. Получалось, что никем иным, кроме своего сына Галахада, он не посмел бы рисковать, а значит,  рисковать самим успехом эксперимента.
– Хадди? – профессор потер виски,  – Он недавно вернулся после поездки на Андомакские  острова Индийского океана, где разводил свои обожаемые орхидеи. И что примечательно,  ничуть не изменился. Все тот же идеалист и горлопан, лоботряс, готовый предъявлять претензии ко всему миру по поводу и без повода. Уже успел обзавестись компанией таких же «революсьонеров» и все свободное время посвящает тому, чтобы высказываться против чего-нибудь, не важно чего, важно, чтоб обязательно против. При этом он не является юношей исключительных способностей,  его мало интересует естествознание, исключая орхедиотию, его единственный любимый предмет и это  нудное морализаторство, которое, как вы знаете, в университетах не преподают!  – профессор уже ругал себя за внезапную откровенность. Господин Че явно наслаждался услышанным монологом. 
– То есть, вы считаете своего сына максималистом-идеалистом, в то время как сам он позиционируется в качестве  носителя всех человеческих добродетелей! И даже наверняка именно такое впечатление производит на приятелей, девиц и стареющих университетских педагогов. Идеальная кандидатура!
     Профессор Артур Ржавулис никогда не был хорошим отцом. Он вообще никогда не собирался быть отцом. Сама история появления Галахада Ржавулиса уходила корнями в далекие студенческие годы и теперь уже самому профессору казалась не вполне достоверной. Но, тем не менее, рисковать его рассудком, целостностью его личности, самим его будущим, профессор оказался категорически не готов.
    А ведь, казалось, все было так недавно! 

Глава 5.

     Случилось так, что двадцать с хвостиком лет тому назад, накануне своего тридцатилетия, Артур Ржавулис,  овладев всей, доступной его разуму естественнонаучной информацией,  с головой был погружен в эксперименты, опыты, исследования. Он не мечтал о научных званиях, его амбиции простирались гораздо дальше – он хотел осчастливить ВСЕ человечество и как можно скорее!               
     Именно в эти годы судьба свела его со студенткой Женских историко-биологических курсов имени Егора Пенделя Филодрозой Гороховой. Девушку трудно было назвать прекрасной, да и девушкой вообще. Она любила носить мужское платье, курила трубку, разговаривала басом, а от сальности ее шуточек покраснел бы любой боцман. Этим то она и усыпила бдительность Артура, за версту чуявшего силки, расставляемые потенциальными невестами.
     В те времена Филодроза (она требовала, чтобы все называли ее Филом) принимала активное участие в увлекательнейших опытах по гибридизации сортов фасоли. Меж тем ее исследовательская душа всегда требовала чего-то большего. В рамках научно-практического содружества с кафедрой исторической физиологии Мужских курсов имени Джамокомы  Завонозы под руководством молодого талантливого ученого Артура Ржавулиса,  Филодроза приступила к изучению промискуитета – предполагаемой  стадии ничем не ограниченных отношений между полами, якобы предшествовавшей установлению норм брака. Студенческая среда, как подопытная, в которой подобные отношения были весьма распространены, представлялась идеальной со всех точек зрения.
    Как все настоящие ученые, молодые люди простерли экспериментальную базу настолько широко, что сами стали её частью. Не задумываясь, они пожертвовали себя науке, вступив в эти самые ничем не ограниченные отношения.
    К браку и семье подойти все не удавалось, зато Филодроза родила мальчика, издав  за время беременности трилогию: «Доминантная практика»,  «Клетки в жизни женщины»,  «Кровь, моча и многое другое…».

    После своего  рождения,  ребенок, которому Филодроза в силу своей занятости забыла дать имя, как результат эксперимента был передан отцу для дальнейшего изучения. Будущий профессор Артур Ржавулис сопротивлялся, как мог, оспаривая сам факт своего отцовства. Он напоминал Филодрозе, что промискуитет настолько широкая тема для исследования, что он вовсе не исключает появления в эксперименте других фигурантов – например, своего коллеги, заведующего кафедрой обезьяноведения Дарльза Чаврина или младшего научного сотрудника Павликова, изучавшего инстинкты и рефлексы…
     По-человечески к ребенку отнеслась только мать Артура Ржавулиса, урожденная маркиза Раундтейбл, почитательница рыцарских романов и традиций. Когда-то она назвала сына Артуром. Со временем ей пришлось с сожалением убедиться, что, не смотря на благородное имя, рыцарские качества в нем так и не развились. Теперь же маркиза, не отчаиваясь, нарекла внука Галахадом в честь наиболее достойного участника компании, располагавшейся некогда за круглым столом в Камелоте.
    Тем не менее,  Артур и Галахад не ладили. С точки зрения маркизы, внук был маниакально чувствителен и возвышен помыслами, в то время как сын чудовищно дерзок и циничен, впрочем,  как и всякий сумасшедший ученый.
    Прежде чем ответить на предложение господина Че, Артур Ржавулис попытался поднять глаза и выпрямить спину. Он твердо был намерен, хотя бы в этот раз защитить свою частную жизнь от участия в научном эксперименте, достойно и резко ответить этому проходимцу, возомнившему себя высшим из человеческих судей, этому жуку, копающемуся в корпоративном навозе…
   Но вместо этого произнес: 
 – Я подумаю!

Глава 6.

     Гордый если не отказом, то хотя бы отсрочкой, профессор Ржавулис, едва кивнув на прощание господину Че, стремительно проследовал  к дверям кабинета. Гостеприимный хозяин, как всегда, поспешил его проводить. Ученый муж едва не опустился до галопа, стремясь поскорее избавиться от господина Че, вернее, от его чрезвычайной убедительности. Но чиновник молчал, да еще почему-то не стал прощаться  и назначать время очередной встречи. Этим он заронил сомнения и даже страх в мятущуюся душу Артура Ржавулиса.
     Профессору идти домой не хотелось, не манили ни ад черной лаборатории, ни рай белой. Не хотелось видеть и вечно недовольную семейку, которой он так и не сумел внушить если не уважения, то хотя бы некоторой терпимости по отношению к себе.
     Навстречу ему, пряча глаза от солнца в непроглядно черные очки, следовал его давний знакомый и оппонент профессор Горбулис. При виде профессора он демонстративно перешел на другую сторону тротуара, явно уклоняясь от приветствий.
 – Вот на ком надо проводить эксперименты! – проворчал господин Ржавулис. –
Зависть, тупость, высокомерие! Узколобый, жалкий компилятор, шарлатан, сушеная килька в томате великих идей, как правило, чужих!
   Разнервничавшийся профессор едва не налетел на объявление, размещенное у дверей таверны «Веселые крикетисты»: «Каждая вторая кружка джина по цене первой».
   Из ярко освещенного кабака, что стоял на развилке двух улиц, доносился гул множества голосов. Как мил и уютен казался пестрый домик с диковинным орнаментом на фасаде.  Светящийся циферблат часов, зеркальные стекла в окнах и лепные розанчики вокруг них, обилие щедро позолоченных газовых рожков – все пленяло и манило. Профессор вспомнил, что внутри кабака еще наряднее. Поперек комнаты тянется полированная  стойка красного дерева с изящной резьбой, а по бокам ее, отгороженные легкими медными перилами, выстроились огромные зеленые с позолотой бочки. По другую сторону стойки располагалась просторная высокая зала для зрелищ, где заманчивые сосуды можно было видеть и внизу и на хорах. 
– От чего, собственно, я отказываюсь? – сам себе задал вопрос профессор. – Где еще, как ни здесь занятой человек может найти отдохновение, досужий – занятие, меланхолик – убежище, странник – пристанище? 
   Господин Ржавулис уверенно проследовал в указанное пристанище, предаваясь воспоминаниям о своем недавнем визите сюда же. Тогда он оказался свидетелем кулачного боя, проводившегося в таверне. Знаменитые амазонки Элизабет и Ханна сражались, держа по полгроты в каждой руке.
   Ханна, не выдержав сильных ударов по корпусу и лицу, закрываясь и уворачиваясь, уронила монету, тем самым, проиграв поединок. А ведь заявляла, что способна сильно поколотить соперницу. Зачем только Артур Ржавулис до сих пор еще иногда верил женщинам? Именно по своей доверчивости он проиграл кругленькую сумму, которой вполне хватило бы на прокорм обеих лабораторий в течение года, или хотя бы еще на три года орхидейной жизни для Галахада! Затем Артур Ржавулис с горя напился, приставал к рыдающей Ханне с предложениями стать ее личным тренером и даже изобрести сыворотку, после впрыскивания которой, та смогла бы отколошматить ни то что корову типа Элизабет, но даже слона, а лучше слониху!
    Хорошо еще, что оказавшись в таверне, профессор быстро забыл обо всех своих бедах,  одиночестве и заботах. Как только он сел за стол, к нему сразу же поспешил любезный хозяин, увлекая за собой услужливых официанток, готовых удовлетворить любое его желание.
 – Мне бодрящий джин с добавлением можжевельника! – Артур Ржавулис, запуганный возвращением Галахада, на всякий случай решил обосновать свое появление в кабаке исключительно заботой о здоровье,  – тот, который прекрасно лечит ревматизм, изжогу, паралич, колики. Тот, который также отлично очищает кровь и выводит камни из почек, повышает аппетит и улучшает пищеварение! – хозяин услужливо поддакнул, но сэр Артур еще не закончил,  – именно тот, что защищает организм от воздействия атмосферы и вредных запахов! 
    После такой тирады кружечка с джином немедленно оказалась в пределах максимальной досягаемости профессора.
 – 40-55 процентов спирта! – скупо уронил господин Ржавулис – Сорок, а если повезет, то и все 55 процентов счастья! Это не так мало. Главное не перебрать! – Первая порция услужливо проскользнула в горло, приятно согревая пищевод. Вторая не намного от нее поотстала, третья прошла как-то незаметно, а вот четвертая и пятая протиснулись уже с трудом. Их скольжению помешала делегация сторонников пуританской идеологии, вломившаяся в заведение с грохотом табуреток и падающих тел, раздвигаемых решительными носителями морали.
    Эти люди вполне серьезно полагали таверны «школами пьянства» и «вместилищем порока».
– Маленький Содом! – громыхал где-то над ухом осоловелого профессора подозрительно знакомый голос, – Маленький Содом, чьи жители погрязли в пороке даже глубже своих садомических прототипов!
    Ржавулис обиделся. Вот уж в чем-чем, а в содомских грехах обвинять себя он не мог позволить никому. Даже собственному сыну! Именно в это время толпа отдыхающих пыталась стащить Галахада с табуретки, откуда он вел свои обличительные речи. Это было непросто, ибо его окружала кучка не менее решительно настроенных сторонников. – Здесь распутники умудряются пропить последние мозги, профукать состояние, – вещал Хадди,  – игроки – обчистить последнего простака, развратники – позабавиться, изрядно выпив с местной блудницей! 
– Джин! – запели сторонники,  – Проклятый демон, полный ярости! Ты сделал человечество своей добычей. Ты проникаешь внутрь смертельным глотком и похищаешь жизнь! Только молоко поделится жилистой силой с утомленными тяжким трудом. И ободрит их мужественные сердца!
     Профессор, уже забывший, что хотел решительно воспротивиться аналогии между «Веселыми крикетистами» и «Содомом» поспешил допить остававшийся в кружках джин. Это получилось как-то через силу. Видимо, монолог Хадди в сочетании с хоровым пением сторонников все-таки имел какой-то отравляющий эффект.
 – Отец? – Галахад Ржавулис чуть не на руках сторонников вплотную приблизился к профессору, пытавшемуся незаметно покинуть сборище,  –  Живешь в облаках табачного дыма и не знаешь другого дома кроме кабака? – Профессор как-то растерялся, не зная, что ответить на прямо поставленный вопрос.
    Старший Ржавулис предпочел поспешить к пролетке, доставившей очередную порцию распутников и развратников и как-раз остановившейся у освещенного крыльца.
Не успел он плюхнуться на сидение, как ощутил, что и рядом с ним на глянцевую поверхность рухнул кто-то увесистый. «Если это Хадди, лучше не проявлять признаков жизни»  – сам себе посоветовал сэр Артур и тут же забылся. Откуда-то словно сквозь ватный слой доносились вопли Галахада о том, как он несчастлив, как тягостен ему его удел, как горестно вечно находить свои идеалы оплеванными.    
    Дома профессор, нарядившись в ночной колпак и уютный домашний халат, все-таки заставил себя отправиться мыть пробирки. В одной из них, зеленого стекла, оставалось значительное количество «швайна». Ржавулису было жалко его выливать, с запертым сейфом было лень возиться, и он сунул пробирку, проверив притёртость резиновой пробки, в карман халата. Затем,  путаясь в полах, он  спустился, чтобы выпить древесного угля, позаботившись тем самым о завтрашнем своем состоянии.
    Но, вместо угля, его ждал столь же черный лицом гневный Хадди. В его кружке плескалось горячее молоко, заботливо налитое маркизой расстроенному мальчику. Для того, чтобы было удобнее жестикулировать не только всем корпусом, но и руками, молодой Ржавулис поставил кружку на стол.
 – Работа и пьянство – вот твои родственники! Они, а не я, были всегда тебе дороги! Вечерами я оставался один. Я был дитя, я звал тебя! Я кричал «папа», а ветер отвечал мне свистом, а ветки и дождь хлестали по лицу!  Я пытался искать тебя в кустах и канавах, я мог заблудиться и пропасть, но и там тебя тоже вечно не было! Ты мне говорил о величии своих идей, о важности своей работы, тогда как на самом деле ты всегда был бездарен, а твои усилия смехотворны. Лжеученый шарлатан! Почему ты не Горбулис, лучший из отцов, светило, плюющее на «ЕБЗ», не стоящее за подачкой в очереди к особняку господина Че?  – Хадди на секунду задумался, поскольку где-то внутри зародилось подозрение, что после таких речей придется искать себе убежище где-то подальше от отчего дома. Но тут же снова нащупал верный тон. – Нет, я не  откажусь от тебя! Я не дам тебе сорваться в пропасть.
 – Сынок, ты болен странной болезнью прямолинейности,  – проблеял профессор, понимая, что к примирению склонить сына, как всегда, не удастся. Войдя в раж, Галахад, тыча пальцем куда-то в угол, продолжал.
 – Вот куда ты  загоняешь не себя, нет, но всех нас! Но я не пущу тебя туда, я не пойду туда сам, как овца, я не воткнусь носом в стену твоего равнодушия ко всему живому, аккуратно именуемого исследовательским интересом!  – Хадди протопал к углу и, отвернувшись, двумя руками похлопал по гобелену, обтягивающему угол. Как мне стыдно, что ты мой отец! Нет, не я – ошибка твоей молодости, но ты, убогий маразматик – ошибка самой природы!   
    Этого времени было вполне достаточно, чтобы профессор, не смотря на пьяные слезы обиды, заливавшие глаза, все-таки попал жидкостью из пробирки в молоко, заботливо приготовленное маркизой Раундтейбл для внука. Оба препарата почти всегда добавляли в молоко – как правило, от этого лакомства не отказывалось ни одно из подопытных животных.
 – Процесс моего очеловечивния становится как-то уж совсем бесчеловечным! -
проворчал Ржавулис.
     Хадди вернулся к столу и залпом выпил кружку до дна. Ржавулис смотрел на него во все плачущие глаза, с ужасом провожая последний глоток в розовое горло сына.
 – Но, в-общем и целом, мне плевать. Если тебе так хочется, можешь сдохнуть от пьянства, – неожиданно унялся Хадди.  – Я разрешаю. Только побыстрее. Хоть поживу по-человечески!
     Сэр Галахад гордо удалился, а профессор, дрожащей рукой набрав несколько цифр, прошелестел в телефонную трубку: 
– Господин Че я сделал это. Я это сделал. 
– Вот и славненько. Завтра приступаем к демонтажу обеих лабораторий, – проквакала трубка сонным голосом.
     Профессор поднялся в свой кабинет, который частенько служил ему и спальней. Но прежде чем улечься, он добрался до конторки  и, взяв чистый лист, начертал:
«Препарат «швайн» введен парэнтерально испытуемому Г. 23г. комплекции средней. Первоначальная дозировка 20 мг».
    Надо заметить, что после завершения записи, профессор ощутил себя гораздо бодрее. Жизнь продолжалась, вступая в пору новых открытий. И не важно, какая судьба ждала Хадди. «Я пошел дальше профессора Гоха.  – горделиво размышлял профессор Ржавулис, – Он сам себе прививал болезнь, рискуя всего лишь собой, чтобы испытать вакцину. Я пошел дальше, рискнул самым родным, самой своей кровью… или не своей?  Это вообще большая честь для Хади. А не надо так с отцом! Или не с отцом?» 
     Утешаясь подобными мыслями, господин Ржавулис заснул.

Глава 7.

     Ночь, насыщенная несвежим запахом можжевелового джина плотно  укутала профессора. Но все-таки не настолько плотно, чтобы укрыть от двух горящих глаз, рассматривающих его с той жаждой, с которой туристы разглядывают шедевры средневекового зодчества.
 – Как ты устал, как запутался, как тяжело тебе! – женская рука в черной перчатке нежно коснулась высокого лба и носа с горбинкой, потом она легонько поправила всклокоченную рыжую бороду. – Как ты одинок!
    Дама, облаченная в мужское платье, легко скользнула за ширму, отделявшую непосредственно лабораторный отсек в комнате. Порывшись в записях профессора, она горестно покачала головой. «Бедный Арти. Все также безумствуешь в своей гениальности. Все используют тебя, даже собственный сын не гнушается публичными проповедями и выставляет тебя посмешищем!»
    Мадам склонилась над спящим профессором, осторожно, из вшитого в воротничок кармашка, извлекла узкий ключик от бронированного сейфа. С грацией опытной взломщицы она убрала паутинку сигнализации, не потревожив не один даже самый чувствительный датчик. Тяжелая дверца как бы сама распахнулась навстречу пытливому взгляду гостьи. В пробирках зеленого стекла плескался «швайн», в белых пробирках «лоялити»,  – Тебе нужно терпение, кротость, душевный покой, – проворковала дама. Она осторожно просунула белую пробирку в вырез рубашки, поближе к подмышке. Затем она прижала ее поплотнее, чтобы жидкость согревалась, принимая температуру тела. После этого дама снова подошла к спящему, слегка приподняла его голову, извлекла  пробирку и осторожно влила «лоялити» в приоткрытый рот.
    Оставалось только наполнить пробирку водой и вернуть ее на прежнее место, что она легко исполнила. После чего сейф был закрыт, а дама снова вернулась к господину Ржавулису, чтобы продолжить вглядываться в его лицо. Посмотреть действительно было на что. Постепенно морщины и складки разглаживались, лоб стал излучать чистоту, из глазниц постепенно стал уходить черноватый оттенок. Казалось, все темные тона, составляющие значительную часть палитры, использованной Творцом для создания видимой оболочки того, что являлось Ржавулисом, были решительно исключены.
     Пот выступил на висках Артура Ржавулиса, дыхание неожиданно стало тяжелым, словно во сне он протискивался по узкому коридору к свету и воздуху, продираясь на полном пределе человеческих сил. 
– Интересно,  – проговорила дама,  – если бы не его солидные годы, он напомнил бы мне младенца, карабкающегося из материнского чрева. – Дама заметалась по комнате, не зная чем помочь сэру Артуру, начинавшему задыхаться. Наконец она с неженской силой перевернула его на живот и, положив одну ладонь ему под ребра, второй решительно врезала ему чуть ниже спины. Профессор издал хрип, потом кашлянул, и, наконец, шумно вздохнул. Предваряя крик, дама плотно закрыла ему рот подушкой.
     Артур Ржавулис сел на кровати, глаза его с трудом открылись едва на треть. Увидев даму, он прошептал «Фило» и рухнул обратно на кровать. Только теперь Филодроза Горохова, а это была мать Галахада и несостоявшаяся профессорская жена, убедилась, что профессору больше ничто не угрожает: он спал как младенец, розовея щеками и пуская слюни.
     Фило подошла к конторке и попыталась прочитать последние записи. В это время ей почудилось, что кто-то, крадучись, поднимается по лестнице. Мадам схватила лист и поспешила покинуть комнату тем же способом, каким сюда и проникла – через окно.      
    Утро застало профессора, блаженно разглядывающим оранжевые листочки клена, причудливо расположившиеся на ветке, бьющейся о стекло. На глаза профессора навернулись слезы, когда он заметил, как волшебно гармонирует веточка с зарождающимся рассветом, пылая на фоне борьбы фиолетовых и нежно-голубых красок. Первые звуки пробуждающегося ото сна города также нашли мощный отклик в словно ожившем профессорском сердце. Забавным и трогательным показался гуляка, шаркающей походкой возвращающийся домой после попойки. Сладостные мысли пробудил вид молодой дамы,  неслышно прикрывающей двери пролетки, дабы не делать достоянием общественности время своего возвращения домой. Заспанный поваренок, спешащий в заведение на углу, торгующее горячим кофе и свежими булочками; аромат этих самых булочек, не убиваемый даже запахом ассенизаторской машины, промчавшейся в западном направлении. Кошка, лижущая лапу на подоконнике соседнего дома, черный колокол, снятый с клетки, в которой томилась канарейка…   
– Как чудна, как прекрасна жизнь, как разнообразны ее формы! Как легко и радостно на душе,  – Профессор яростно потер уши и похлопал себя по щекам. – Совершенно невероятно, но хочется весь мир прижать к груди!
    Артур Ржавулис распахнул шкаф с одеждой и рассмеялся:
 – Что за мрачные пиджаки и фрачные пары? Словно я готовился каждую секунду умереть и боялся, что хоронить будет не в чем! Долой, долой всю эту торжественную серость. Вперед, вперед навстречу радостному утру!
    К завтраку профессор спустился в приподнятом настроении. Переплетение розовых и зеленых лент, оказавшееся у него на шее вместо обычного строгого галстуха, вызвало явное недоумение у собравшихся за утренним столом. Профессор ласково приветствовал экономку, нежно потрепал по затылку матушку маркизу, которая, якобы в припадке материнских чувств, прижалась к небритой щеке сына. На самом деле она изо всех сил принюхивалась. Профессор был похож не на себя.
 – Какие чудесные чашки! Они такие белые, и фарфор такой тонкий, что боязно держать в руках. Как восхитительно!
     Телефонный звонок только добавил радости в душу профессора.
 – Еще только раннее утро, а уже звонят. Я нужен, необходим, востребован!
 – Демонтаж лабораторий? Это милейший господин Че! - розовея от нежности, сообщил профессор матушке, – Сегодня должны демонтировать обе лаборатории.
     Маркиза еще раз пристально посмотрела на сына:
 – Артур, как ты себя чувствуешь? Не кажется ли тебе, что ты не вполне здоров? Что за ажитация?
 – Тебе мой эмоциональный фон кажется необоснованно завышенным? Ах, матушка, то я казался вам слишком мрачным, нынче же вы грустите о моем прекрасном настроении. Полноте! Полноте грустить. Старушка, нам ли быть в печали?
     Телефонный звонок прервал этот во всех отношениях образцовый диалог матери с любящим сыном. Господин Че, в отличие от маркизы,  словно не заметил никаких перемен, происходящих с профессором. 
– Если вы не будете возражать, я предложил бы переместить подопытный материал в зоологические сады. Там все подопытные продолжили бы находиться под наблюдением специалистов, но уже не получая препаратов. Таким образом, мы могли бы сделать выводы о длительности их воздействия.
     Профессор едва не вальсировал, обнимая телефонную трубку:
 – Как вы великодушны, как мудры, как предусмотрительны! В естественных условиях бедняжки могли бы не выжить. Нет, решительно нельзя меньших братьев разлучать со старшими! – Не допив утренний кофе, Ржавулис устремился в белую лабораторию. По дороге он отдавал распоряжения, касающиеся подготовки к транспортировке животных.
 – Милая!  – Обратился сэр Артур к лаборантке, обратившей к нему свои полные слез глаза,  – Милая! Ты останешься не со мной, нет, не с тем, кто, вероятно, стал бы тебе необыкновенно дорог, а потом, изнемогая от любви к тебе, полностью  разрушил бы твою жизнь. Нет, ты продолжишь идти по пути своего благородного служения науке. Твое место в зоопарке. Там, только там вся твоя нежность, усердие, искренность могут быть востребованы наиболее полно. Я так счастлив за тебя! Собирайся. Проследи, чтобы полный комфорт и умиротворение сопровождали наших питомцев и в дальнейшем,  – у    девушки неожиданно сфокусировался только что размытый слезами взгляд, и она больно треснула профессора по щеке. – Мой друг и покровитель, этот святой человек мистер Че, сказал, что в естественных условиях тебе просто не выжить. – Профессор нежно погладил свою покрасневшую щеку. – Как сладостен твой порыв, как он прекрасен, сколько неги и гордости было в твоем взгляде, когда ты обожгла мою щеку своей нежной, но крепкой рукой. Может, попробуем еще? Только не так сильно, не то я испугаюсь, что у тебя заболит рука! А в эти руки я передаю самое ценное и дорогое  –  наши подопытные экземпляры! Ну, иди же, собирайся, а я скажу рабочим, чтобы они ускорили подготовку к дороге.
     Лаборантка, закрыв лицо руками, убежала, а излучающий доброту профессор поспешил в черную лабораторию.
    Там все было по-прежнему: тяжелый воздух, даже смрад, сумрак, омерзительнейшая кровожадность в маленьких и больших глазах, зубовный скрежет и тягучий вой. Отовсюду веяло чем-то непереносимо отвратительным. Даже солнце, едва заметное в щелки жалюзи,  казалось искаженным, когда ему доводилось проглядывать сквозь переливающиеся, преломляющие свет миазмы. Профессор слегка огорчился: ему почудилась таящаяся здесь угроза и даже тревожное ожидание чего-то.
 – Понятно чего,  – снисходительно улыбнулся сам себе господин Ржавулис, – Готовимся к переезду. Какое счастье, что господин Че предоставил мне великолепную возможность одарить посетителей зоосадов такими острыми, эмоционально насыщенными впечатлениями от созерцания этих бедняжек, которым положительно не до конца ясна вся прелесть мироздания.
     Лаборантка, до этого с наслаждением наблюдавшая за кровосмесительной оргией в исполнении двух поросят, вопросительно взглянула на профессора.
 – Я счастлив, потому как могу сказать тебе, что отныне тебе не придется томиться в столь неподходящей для девушки обстановке. Слишком узкое пространство, как его не украшай. Хотя, не расстраивайся - эксперимент не закончен, во всяком случае, для тебя. Корпорация «ЕБЗ», лично господин Че и я, твой искренний друг с благодарностью  сообщаем, что ты можешь поселиться в любом из зоологических садов, в которых будут размещены наши подопытные животные. Нет, нельзя тебе в естественную среду. Это было бы слишком жестоко. Тебе стало бы грустно в окружении тех, кто не имеет ни твоей широты взглядов, ни огромного великодушного созерцательного начала, смешенного с перчинками поиска удовольствий и экстаза.
     Лаборантка внимательно вглядывалась в лицо профессора, пытаясь понять, что изменилось со времени их последней встречи, откуда взялась эта прозрачность и милая прямота во взоре, розовость в щеках, ласковые морщинки Санта-Клауса, напоминающие младенческие складочки? 
– Отчего не в тюрьму? 
– Ну, это уже слишком. Неужели ты не способна оценить всех преимуществ зоопарка перед тюрьмой? Я серьезно изучал этот вопрос, когда занимался выведением особой породы клопов по заказу Службы исправления. Если помнишь, клопы, значительно проще в уходе и содержании, чем пиявки, которым просто необходима водная среда. Но они могли бы так же, как и пиявки, оздоравливать организмы людей. В данном случае, как правило, молодых заключенных, лишая их ненужного избытка дурной крови и отвлекая от некоторых нездоровых поступков и проявлений. Мои клопы должны были отличаться от своих собратьев прожорливостью и наличием некоего антисептического и обезболивающего химического компонента в режущих зубных пластинах. Этот эксперимент дал блестящие результаты. Сама знаешь, сейчас в службе исправления работает минимум сотрудников, поскольку нет никакой необходимости контролировать поведение заключенных. 
– И все-таки, профессор, при чем здесь я? 
– Так вот, скажу тебе, в тюрьме сидят бедняжки, наказываемые,  в первую очередь, обществом друг друга. Их делят по вольерам, или, как это, по камерам, общежитиям, отрядам. Но не всегда учитываются видовые особенности и особенности группового и подгруппового сознания. То ли дело зоопарк? Здесь животные просто награждены обществом себе подобных, не говоря уже о возможностях разглядывания пришедших посетителей с безопасного расстояния! И потом, тебе не обязательно сидеть в клетке. У тебя наверняка найдется возможность когда-то наслаждаться  еще и радостными минутами уединения. Например, во время работы в лаборатории. Нет, ни о какой тюрьме не может быть и речи! Если ты себе враг, то в нашей дружбе можешь не сомневаться.
     Профессор поспешил разыскать вечно пьяного сторожа, чтобы и с ним поделиться радостной вестью.
    Работа закипела. К дому подъехали фургоны. Вооруженные люди в камуфлированных смокингах переносили клетки с мелкой живностью. В крыше был выпилен люк, и наиболее крупные подопытные экземпляры извлекались вместе с клетками подъемным краном. 
–  Ах, какой я молодец, как гармонично все устроилось, как трогают слезы благодарности на лицах и мордах,  – господин Ржавулис все-таки решил допить свой кофе.

Глава 8.

Единственное, что слегка его тревожило, это подозрения, что гармония хотя уже и поселилась в его сердце, но все еще не поселилась в его доме. Легкая грусть охватывала господина Ржавулиса при мысли о Галахаде, который всё еще не показывался из своей комнаты. «Мальчик так страдал от своей порядочности, впечатлительности, добросердечия! Ну кто еще, как не родной отец, должен был о нем позаботиться?»
Чтобы убедиться, что с Хадди все в-порядке, профессор поспешил пройти в к сыну.
 –  Заходи, старый маразматик! Времени двенадцать, а мы все еще трезвы и полны забот, как воши! – трогательно приветствовал его сынок. 
 – Милый Хади, как ты себя чувствуешь?
     Галахад, прежде чем ответить на этот вопрос, подошел к зеркалу и начал внимательно изучать свою физиономию. 

– Вообще чувствую что-то. Такое ощущение, что  пока я спал, кто-то вынул мои старые мозги и воткнул новые. Башка раскалывается, а ночью я вообще чуть не задохнулся. Пополз к тебе, а у тебя, старого греховодника, дама… Вот что значит понервничать неизвестно из-за кого. Сегодня звонят какие-то идиоты, и сообщают мне, что я вчера пообещал им возглавить факельное шествие Армии спасения. Я обещал, но чисто по приколу. А эти хотят обойти все дома терпимости, но вовсе не с теми целями, с какими их обычно обходят нормальные люди. Отнюдь! Они решили, что если поорать под окнами возвышающие гимны и раздать особо преуспевшим на ниве греха швейные машинки, то блудницы тут же превратятся в белых лебедей и покинут притоны через окна, устремляясь на встречу новой честной жизни!
    Лицо профессора просияло.
 –  Ах, как это поэтично! Говорил же один мой знакомый поэт, что лучшее украшение девушки – это скромность и прозрачное платьице. Лебеди, женщины, мораль, огонь бездны и огонь факелов,  которыми вы отгоняете невинных овечек, вернее, белокрылых лебедей  от обрыва. Работающая швейная машинка, как смелая футуристическая аллегория греха, новые пути энергии через мирные русла!
     Профессор Ржавулис широко раскинул руки:
–  Дай обнять тебя, дитя мое! Действительно, зачем танцы, когда хочется поцелуев? Прости старика за то, что он от большой любви, не так много для тебя сделал. И себя прости, и маркизу. И даже матушку твою. Она мне, кстати, сегодня ночью явилась. Причем так явно, что я даже подумал, что сон вещий и она спустилась, чтоб указать дорогу к свету! Это удивительное существо, эта Филодроза - действительно, зачем бы еще ей являться через двадцать лет после нашего разрыва?
 – Но она ведь жива, и наверняка являлась не во сне. Приснилась? – Галахад скептически улыбнулся. – Я никогда не видел матушку, но сегодня ночью в твоей комнате была женщина. Я плохо разглядел ее - голова разламывалась, дышать было очень тяжело. Блудница ретировалась через окно. Как тот лебедь, к свету, судя по всему. А приходила она за швейной машинкой, не иначе. – Хади выразительно покосился на отца.   
   Затем Галахад продолжил изучать собственную физиономию в зеркале. Юноша даже пощипал себя за щеки, желая убедиться, что он – это именно он и есть. 
– Весьма недурен,  – сделал он вывод, - С такой брутальной наружностью и вовсе без денег. Чем это объяснить, неужели твоей скупостью?
   Отец, судорожно подыскивавший аргументы в пользу того утверждения, что никаких дам он накануне не принимал, и вовсе растерялся от нового нападения. Правда, его растерянность вскоре сменилась благодушием.
 – Содержание было минимальным, потому что, как любящий отец, я боялся ранить твое самолюбие крупными суммами, ведь ты мог подумать, что я сомневаюсь в твоей способности самостоятельно себя обеспечить. И, потом, вполне вероятно, содержание было минимальным еще и потому, что если бы денег у тебя было много, то тебе приходилось бы их много тратить, а это также могло бы тебя огорчить!
    Хади звонко расхохотался, разглядывая отца, как невиданную букашку. 
–  Я не настолько чувствителен, а обидеть меня выдачей крупных сумм на мелкие расходы просто невозможно. В этом плане я абсолютно не уязвим.
    Артур Ржавулис открыл кухонный сейф, в котором хранились суммы, предназначенные на прокорм семьи и всех подопытных из обеих лабораторий. Вынув две пачки банкнот, профессор заискивающе заглянул в глаза сыну: 
– Ты правда не сердишься? Деньги не должны стоять между нами.
    Пока Галахад переваривал произошедшее, сэр Артур решил пройти на второй этаж, дабы убедиться, что расформирование обеих лабораторий закончено. По дороге он случайно мельком заглянул в большое зеркало, венчавшее холл. Профессор с немалым удивлением обнаружил, что Хади безо всякой почтительности обследует карманы его сюртука, и даже что-то перекладывает в свои. «Какой инициативный мальчик»,  –  тепло подумал он и заторопился, боясь смутить сына.
    Непривычная пустота, внезапно поселившаяся на втором этаже, порадовала Артура Ржавулиса каким-то новым, почти неизведанным ощущением легкости и свободы, радостности бытия, не отягощенного ничем посторонним. Едва сдерживаясь, чтобы не передвигаться вприпрыжку, профессор проследовал к своему кабинету. Здесь все выглядело нетронутым. Разве что, сейф оказался открытым. Но в тот момент это мало взволновало профессора. Он пересчитал пробирки, убедился, что все они на месте и восстановил порядок, закрыв дверцу на кодовый замок.
    Веточка в окне снова привлекла его внимание. Подойдя вплотную к окну, господин Ржавулис обнаружил еще много интересного. Например, он смог наблюдать, как Хади отправляется на учебу. Сначала «милый  мальчик» толкнул незрячего человека, осторожно передвигавшегося по тротуару, выбив из его рук палочку и не потрудившись ее поднять, затем пнул старушку, подошедшую к нему за подаянием, пересек газон, вытоптав изрядное количество цветочков, когда-то таких дорогих его сердцу… По дороге к кэбу, стоявшему через дорогу, он не поленился и убрал дорожный знак, предупреждавший о ремонте покрытия. «Какой молодец, весь в порыве, никакого промедления, а сколько экспрессии в его поступках, сколько ощущается внутренний свободы. Открытый характер, судя по всему, достался ему от его матушки Филодрозы».
    День прошел как-то незаметно, но, тем не менее, он изрядно утомил профессора. Великий ученый просто устал радоваться и восхищаться, выражая непрестанно переполнявший его восторг. К вечеру он мог только доброжелательно вращать глазами и приветливо кивать головой. От того господин Че, пытавшийся привлечь профессора к дальнейшему сотрудничеству, уже на новом этапе, был несколько раздосадован, не дождавшись от господина Ржавулиса внятного ответа ни на один вопрос, в том числе и на тот, в котором содержался завуалированный приказ навестить его завтра.    
Господин Че раздраженно бросил на рычаг трубку.

Глвав 9.

 – Если так пойдет и дальше, то мы можем полностью утратить контроль над ситуацией, - строго сказал он себе, после чего покосился на розетку в стене и весь последующий монолог уже происходил в плоскости внутренних переживаний. – Фило! – вот единственное слово, которое вылетело из вечно поджатого рта господина Че.
    После этого руководитель отдела равных возможностей развил чрезвычайно бурную деятельность: он подписывал какие-то бумаги, затем долго названивал по телефону, потом озабоченно просматривал дискеты. Горячка его покинула тогда только, когда по внутренней связи ему сообщил дежурный о прибытии к нему мадам Гороховой, старшей преподавательницы «Курсов переподготовки идеологических кадров в связи с новыми веяниями» и председатель фонда «Женщины против».
    В отличие от профессора Ржавулиса, Фило была удостоена чести и высокого доверия самостоятельно добираться до заветных дверей кабинета господина Че. Вот и на этот раз она широко шагала через ступеньку в мужском твидовом костюме, небрежно помахивая тростью, набалдашник которой был художественно оформлен в виде абсолютно лысой мужской головы. Ее почти не старили годы, поскольку она не придавала им никакого значения. Отсутствие каких-либо следов косметики с лихвой компенсировалось присутствием на лице густых черных бровей и крупного носа с изящной, но тоже довольно крупной горбинкой. 
– Рад вас видеть! –  чиновник ограничил вступительную часть встречи только приветствием, и тут же перешел к делу - Уж простите за настойчивость, но я не получил вашего отчета о ночной экспедиции. – Несмотря на сладчайшие интонации, Фило без труда заметила, что мистер Че, которого она звала просто Тристаном,  явно озабочен.
 – Какие отчеты, если вы сами настаивали на полной конфиденциальности поручения? Устный отчет я готова вам предоставить хоть в данный момент, не откладывая.
     Господин Че покосился на розетку и предложил Филодрозе ничего не скрывать и говорить чуть громче. Улыбнувшись с пониманием, мадам безо всяких эмоций поведала старому другу о том, как ей удалось поучаствовать в научном эксперименте, перелив определенное количество препарата «лоялити» господину профессору. Который, бесспорно, лучше некуда, подходил для участия в испытаниях.
 – Но мы в любую секунду можем потерять контроль над ситуацией, проглядеть тончайшие нюансы, на которые нас может натолкнуть только пристальное наблюдение за подопытным гражданским материалом! – Господин Че вынужден был поведать своей посетительнице, как сильно его беспокоит отсутствие в доме не вполне стороннего наблюдателя. Особенно после того, как  на одном экспериментальном поле оказались два разноименно «заряженных» подопытных объекта, к тому же еще и связанных кровными узами!
    Филодроза неожиданно вспомнила текст на страничке, прихваченной с конторки в лаборатории Артура. Так вот кто этот загадочный «Г. 23г.»! На секунду ей стало нехорошо. Господин Че любил сюрпризы, за время их знакомства она усвоила это довольно прочно. Но, на сей раз, он перестарался. Если до этого момента материнские чувства абсолютно не обременяли Филодрозу Горохову, то теперь, после известия о том, что Хадди заражен «швайном», она с удивлением обнаружила в своем сердце нечто, напоминающее легкую зубную боль.   
–  Пристальное наблюдение? – мадам справилась со своими эмоциями на удивление быстро. - Уж не на меня ли вы намекаете? – Фило скривилась в презрительной усмешке. – Мы, как вам известно, не поддерживали отношений многие годы. Если я и приняла ваше предложение нанести негласный визит Артуру, то, скорее, из любопытства, ну, и, разумеется, из желания быть полезной корпорации!
 – Господин Ржавулис под воздействием «лоялити» пока демонстрирует полное благодушие, этакий эгоистический кретинизм! Ваше появление должно его  растрогать! Он стал, насколько я могу судить, чрезвычайно чувствителен.
 – Галахад? Согласитесь, на редкость противное имя. Если бы в те далекие годы я серьезнее относилась к экспериментам, то назвала сына иначе. Ну, хотя бы Грегор что ли, или Чарльз, ну, на худой конец, Трофим! Галахад и без того известен, как яростный антагонист своего отца. Что будет теперь? Как тьма ненавидит свет…
    Господин Че неожиданно расхохотался:
–  Вот на счет света и тьмы очень хотелось бы разобраться поподробнее. Займитесь!
–  Но как?
    Гениальность плана господина Че состояла в том, что поскольку о жизни Филодрозы оба Ржавулиса ничего не знали, ничто не помешало бы ей сообщить им, что все эти годы она находилась в изгнании и только совсем недавно смогла вернуться на Родину. Материнское сердце повлекло ее туда, где остались такие значимые в ее жизни фигуры, как Артур и Галахад. Что, отчасти, было правдой. Ибо, в действительности несколько последних лет Фило провела за границей. В стране, где особому пересмотру подвергался женский вопрос, где впервые о правах женщин заговорили как о государственной проблеме, где великий гений, мечтатель, человек с революционно-женским именем Джульетин предложил кухаркам уже наконец начать управлять государством. 
– Мы устроим вам радостную встречу на вокзале. Можем даже подкатить броневик, - хихикнул Че. – Вас примут как заблудшую, но обретенную вновь жену и мать.
– Какую еще жену? Вы говорите о ярме супружества? К тому же, детей должно воспитывать государство – оно и есть лучшая мать.

   Господин Че впал в секундное замешательство. Несмотря на многолетнее тесное знакомство, он все равно не мог привыкнуть к некоторым странностям мировоззрения Фило.
 – Вас, пока еще, и в дом-то не пустили, а вы о ярме. К тому же Хадди давно уже не ребенок! Попрошу вас не торопиться, быть максимально осторожной и внимательной. Наша фирма будет следить за вами с неусыпным вниманием. Мы поможем вам избежать ошибок, если вдруг окажется, что вы склонны таковые допускать.
     Филодрозе почудилось нечто зловещее в этом напутствии. Но она была не из тех дам, которые позволяют долго себя уговаривать. Дальнейшая часть встречи была посвящена разработке деталей самого процесса «возвращения» Гороховой из дальних стран.
 
Глава 10.

 –  Потрясающе! – сэр Галахад тщательно сложил газету и засунул ее в задний карман брюк. Он был явно потрясен известием, которое только что поступило к нему из прессы. – Ты знаешь, что возвращается моя мать? Та самая, что накануне нам обоим здесь являлась. На этот раз она будет являться на вокзале. Неистовая Филодроза, оказывается, едва не поменяла гражданство, занявшись эманципацией баб и не где нибудь, а в Таватарии. Ожидается прибытие с оркестром, пресс-конференция, булочки с марципаном и торжественное участие местных эманципанток в чистке моркови. Морковь они ненавидят. У этих баб не всегда приличные аллегории, впрочем, тебя, старого греховодника, вряд ли можно смутить чисткой моркови!
 –  Увидеть, как Фило чистит морковь? – профессор промакнул платочком уголок глаза, как если бы там повисла непрошенная слеза. – Как в ее крупных ладонях, обновляясь и очищаясь, пусть даже под ножом, восстает морковья плоть! Сколько женского чувства жажды мщения, нет, не так – мщения и женской жажды!!  Я так виноват перед ней. Я должен увидеть этот перформанс, уже сейчас я не нахожу себе места от нетерпения. Тем более, дитя столько лет росло без матери. 
– Какое еще дитя?  – Хадди вытер руки о скатерть, поковырялся в зубах вилкой, смачно рыгнул.  Чуткие ноздри профессора с нежностью впитал запах сосисок с капустой, волной прокатившейся по обеденной зале.  – Дитя! Прекрасное в своей непосредственности.
    Профессор Ржавулис долго разглядывал кремовый сюртук в зеленую полоску. По его мнению, он прекрасно гармонировавал с роскошной  седеющей шевелюрой, голубыми глазами и волевым подбородком, легко угадываемым под косматой бородой. Господин Ржавулис даже себе не мог признаться, что ему очень хотелось произвести максимально сильное впечатление на Фило. Чтобы она была потрясена тем, насколько удачно его преобразили годы. Каким он стал мужественным, успешным, авторитетным в научных кругах, и вместе с тем не растерял ни юношеской пылкости, ни обаяния, ни умения счастливо не замечать разницы между своим огромным интеллектуальным потенциалом и тем, что может предъявить собеседник. «Собеседница!»,  – тут же мысленно себя поправил профессор.    
    На вокзале творилось что-то немыслимое: огромные толпы праздношатающейся дамской публики с весьма примечательными вкраплениями сознательного тоже дамского элемента, наряженного в непонятные штаны и отвратительные полосатые пиджаки. Сигариллы, торчавшие из зубов только дополняли странность обличья этих, как они сами себя называли «эманципанток». Опознавательные ядовито-розовые шарфы словно разрезали толпу, поднимаясь над головами встречающих при каждом порыве ветра.
    Господин Ржавулис, чтобы не смущать своим мужественным видом каких-то ненормально-суровых дам, поспешил затесаться в толпу фотокорреспондентов. Он пожалел, что не прихватил с собой любимый фотоаппарат, чтобы сейчас также деловито и без лишней суеты приводить его в  порядок, не привлекая к себе враждебного внимания.
– Едет! – выдохнула толпа, простиравшаяся повсюду, насколько хватало глаз. Поезд как обычно решительно проследовал к неведомой цели, словно нехотя оставляя за собой вагоны. 
– Она в третьем! В третьем! – верещала крупная дама, размахивая пахитоской прямо у  профессорских  глаз. Он отвернулся и, увлекаемый толпой, быстро задвигал ногами в направлении третьего вагона.
    Филодроза наблюдала через окно людское море и думала о том, как все-таки «ЕБЗ» не экономен в средствах, продираясь к своей цели. Она не чувствовала ни растерянности, ни испуга, разве что некоторую неловкость перед теми, с кем уже успела встретиться после своего настоящего приезда из Таватарии. Фило вглядывалась во взволнованные лица, не понимая, почему эти дамы  приветствовуют её с тем же энтузиазмом, что и все прочие. 
– Пора! – господин Че, наряженный для маскировки в такое же «женское мужское» платье, еще раз оглядел Филодрозу, сам себе отвечая на вопрос, достаточно ли харизматично она выглядит. На Фило была ярко-розовая  косынка. Правда, она ее нацепила, как шарфик, прикрыв не по-женски  жилистую шею. Полосатый пиджак-френч и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги, тоже  вполне устроили  «пигмалиона», разглядывавшего свою эманципированную «галатею». Че стремительно поправил ей выбившуюся из-под котелка прядь и снова поторопил: «Твой выход! Говори много, не обязательно связно,  но обязательно эмоционально. Пошла!»
   Толпа доволокла Ржавулиса почти до третьего вагона, после чего внезапно остановилась и схлынула. Увлекаемый теперь уже в обратном направлении, он едва успел отразить, как из вагона выбросили лесенку. Проводник подчеркнуто равнодушно начал до блеска натирать перильца, прикрепленные к вагону. Мощный пинок, нанесенный узким лакированным ботинком чуть ниже спины, оборвал  его усилия, и он неожиданно смешался с толпой встречающих.
   Филодроза, возвышаясь над массами, подумала, что пока не стоит преодолевать женский народный океан, и осталась стоять на ступеньках, как на трибуне. Она прижала руку к горлу, еле слышно прокашлялась.  Толпа от нетерпения застонала.
 – Се! – голос изменил ей, и она неожиданно договорила басом «…стры!». – Но надо было продолжать и она заставила себя справиться с волнением.  – Каждая из нас всегда, когда мы! Мы всегда! В то время как они! 
– Они никогда ! – пронзительно крикнула какая-то девица и с ненавистью посмотрела на Ржавулиса, после чего зашлась в истерическом хохоте.
– Нет! Мы всегда!  – неожиданно откуда-то из недр толпы выкрикнул проводник, на секунду показавшийся из людского моря и снова беспощадно им увлеченный. Ржавулис даже не почувствовал, как сам оказался на земле, ощипываемый подобно тем курам, которые попадали на стол к его кухарке. Отовсюду тянулись руки, пальцы которых заканчивались необыкновенно твердыми ногтевыми пластинами.
   Толпа не простила ему этого ернического «всегда!», выкрикнутого товарищем по полу.
    Господин Че, внимательно следивший за ситуацией, заметил падение главного встречающего и, встав на четвереньки, чтобы не быть замеченным толпой, больно ущипнул Филодрозу за бок: «Спускайся! Поднимай Артура! Встреча после долгой разлуки, великодушие  – оружие сильных женщин!»  – он шипел настолько громко, насколько  это было возможно.
 – Сестры! – завопила Филодроза, раскидывая руки как чайка.  – Я такая же, как вы! Я такая же, как  – Толпа подхватила её на руки и поволокла в неизвестном направлении. Повернув голову, она определила район падения Ржавулиса, и закричала изо всех сил, –  Вот тот, который такой же как они все! – Она успела сильной рукой уцепить профессора за галстук, но тот остался у нее в руке. Профессор как по канату поспешил по нему подняться на трибуну.

   К счастью трибуна, специально выстроенная по указанию Че, оказалась совсем близко от Фило. Она с трудом взобралась на нее, увлекая за собой профессора.
– Человек! – обратилась она к своему бывшему научному соратнику, делая вид, что не узнает его,  – Несите морковь! Ту, что я привезла из Таватарии! Ее чистили наши сестры! Там голод, разруха, но они все равно прислали вам в подарок наиболее крупные очищенные корнеплоды. Они завернули их в художественные полотна, вредные для современного равноправного полового осознания масс! Эти картины, порочащие женщин, как асоциальных самок, валяющующихся среди жизни, как больные рыбы на волнах бурного океана жизни!
   Профессор подхватил с пола трибуны два свертка и стал поспешно их разматывать. Но через считанные доли секунды он замер, даже не расслышав, как ударились о деревянный пол две оранжевых морковки. Филодроза схватила их и решительно подняла над головой под радостный рев толпы. Артур Ржавули с благоговением вглядывался в холсты, оставшиеся у него в руках. В левой оказалась «Клава одетая», а в правой «Клава обнаженная». «Это же Федор Ойя! Настоящий! Как здорово, что она сюда притащила эти бесмертные полотна. Как они украсят гостиную! Какая талантливая женщина!» – непослушный язык прилип к высохшей от радости гортани.
   Профессор аккуратно начал сворачивать рулончики, когда заметил, что толпа притихла и внимательно за ним наблюдает. Казалось, она ждала сигнала, чтобы напасть на профессора. Сигнал должна была подать Фило. Но вместо этого Фило снова обратилась к присутствующим: 
–  Мы должны начистить миллионы морковок и отправить ее женщинам Таватарии! Это наш первый шаг на пути освобождения от мужского рабства! Они получат наш привет и поддержку! Все в манеж!
   И толпа дружно потекла на Стадион, который был расположен недалеко отвокзала. В центре футбольного поля красовалась гора моркови. Рядом расположилась огромная куча из овощечисток.   
   До утра продолжалась яростная чистка моркови. Потом уставшие женщины разошлись по домам, а грузовики отвезли уже очищенную морковь на вокзал и выгрузили её в товарные поезда, ждавшие часа своего отправления.

Глава 11.

   В особняке Ржавулиса тем временем происходил почти семейный ужин. Филодроза и маркиза Раундтейбл  раскладвали по тарелкам пюре из отварной моркови. Стаканы полнились морковным соком.
– За воссоединение семьи! – провозгласила Фило. 
– За тепло и уют семейного очага! – радостно подхватил Артур Ржавулис.
– За что-нибудь покрепче, чем сок! – заблажил Галахад. 
    Филодроза подошла к бару и достала джин. Он уже был разбавлен «лоялити». Это сердобольный Артур решил довести эксперимент до конца. Тем более, надо было помочь сыну добрее относиться к себе и к окружающим. Он убедился, что «швайн» совсем не так повлиял на юношу, как ему бы хотелось. Вернее, Хади  стал прекрасным компаньоном для того Артура, каким он был раньше… Но не для того, каким он стал. Ржавулис узнал от Филодрозы, что она напоила его «лоялити», но нисколько не рассердился.  Оставалось только сделать мир таким же радостным и светлым, как его собственное восприятие. Начать хотя бы с Хади… И Че будет доволен. Замечательную  идею ему подсказала Фило. Это  было  их первое, совместно принятое решение.
    Выпили. Некоторое время Галахад не мог прийти в себя. Но уже через час праздник продолжился. Пили сок. Ели пюре. Не могли народоваться тому, что завтра будет еще лучше, чем сегодня и несоизмеримо лучше, чем вчера.
    Едва праздник затих, Фило отправилась к господину Че. Весь вечер ей  звонили неизвестные подруги и предупреждали о расправе за предательство идей эманципации, если она немедленно, пока не сгнила морковь, не отправится в Таватарию .
 – Я должен вас поздравить,  – начал Че. – На  самом высшем уровне решили, что на этой стадии эксперимента уже нет необходимости в непосредственном участии в полевых испытаниях самого профессора Ржавулиса и его семьи. Решено перейти к серийному производству и «швайна» и «лоялити». Отныне государство само будет решать, насколько сильны должны быть верноподданнические настроения в массах, и сколько подонков ему потребуется для реализации пусть не вполне популярных, но необходимых решений. А мы сделаем «лоялити» и «швайн» главными его  союзниками. – Отправляйтесь завтра в Таватарию. Передайте морковь… И не возвращайтесь. Отныне все, что вязано с «лоялити» и «швайном» становится государственной тайной.
 – А Галахад, а профессор Ржавулис?
 – Я думаю, они будут прекрасно чувствовать себя везде, куда бы их не забросила судьба. Пока это будет интернат для умалишенных. Учитывая их заслуги, им  будет предоставлена возможность созерцать и наслаждаться. – Итак, завтра в шесть часов утра вы отправляетесь в Таватарию. Часом позже придет машина за Ржавулисом и Хади.
    Филодроза, прикрывая лицо платком, едва сдерживая рыдания, побрела в дом Ржавулисов. Она была вне себя.  Её выгоняли из страны, от неё хотели избавиться! Она не знамя эманципации, а половая тряпка, о которую вытерли ноги и выбросили!
    Дома Фило, собрав в кулак волю, и ничем не выдавая  своих истинных чувств, ласково попросила, чтобы все немедленно сложили самое необходимое в чемоданы и приготовились к отъезду. Артур Ржавулис, упаковав носки,трусы, пару рубашек и брюки, отпер сейф и стал любовно оглядывать его содержимое. Каких только бумаг здесь не было. А сколько рядов разноцветных пробирок и колб здесь поместилось!
– Арчи, ты представляешь, как красиво заполыхал бы в сейфе маленький веселый костерок? – вкрадчиво  спросила его Фило, – Ты мне только скажи,  где формулы твоих препаратов? 
     Профессор весело рассмеялся и подал Филодрозе красочную папочку,на которой было написано "Меню", и в которой действительно лежало меню из соседнего ресторана.
 – Здесь обведены кружочками буковки и циферки! Это они! – профессор показал разноцветные пометки в "Меню". – Если их переписать, получатся формулки. Я молодец!
   Филодроза отложила в сторону красочную папку и подожгла оставшиеся бумаги. Рукописи  дружно загорелись. Через некоторое время начали взрываться колбы с «лоялити» и «швайном».  Все четверо заскочили в пролетку и помчались на вокзал, щедро одарив извозчика приличной суммой, равной его годовому заработку. На вокзале они зарылись в морковь, измазавшись и передавив её значительную часть. Поезд тронулся.
   Тем временем господин Че вошел в двери особняка, который ещё недавно занимал Ржавулис. Уже на первом этаже он почувствовал приступ острого недовольства собой, который совсем скоро сменился радостным возбуждением. Но еще через секунду ему захотелось перебить все окна в особняке. Едва он справился с этим желанием, очарованный красотой цветка домашней сенполии, стоящей на подоконнике, как ему   захотелось проорать что-нибудь матерное в окно гостиной. Понимая, что воздух пропитан какой-то отравой, Че ещё успел доползти до телефона и  попросил ему прислать карету скорой помощи и санитаров в противогазах….
    Все объяснялось предельно просто. «Лоялити» и «швайн» под воздействием огня приняли газообразную форму, попали в атмосферу и с легкими порывами ветра расползлись по всему городу. Начались массовые беспорядки. Потом они перекинулись на соседний город и, в конце концов, по всей стране начались волнения.

Глава 12. Заключительная.

    Господин Че переехал жить в пивную. Он ел копченые колбаски  и пил пиво, размышляя над тем, как выжить в этом балагане, в который моментально превратилось казалось бы такое прочное государство. У него в карманах бережно хранились чудом уцелевшие бутылочки. В одной находился «швайн», в другом «лоялити». Ловко их смешивая, и подливая капли этих веществ в бокалы своим собутыльникам и друзьям, он начал потихоньку сколачивать собственную партию. Теперь Че уже не хотел быть слугой ЕБЗ или слугой государства. Он сам хотел стать государством. Государство – это я! – повторял Че и готовился принять участие в выборах. Если не получится, он был готов силой захватить власть, опираясь на орды своих преданных фанатичных соратников, опоенных смесью «лоялити» и «щвайна». А потом он хотел захватить всю Эвтропу, а потом …. потом Таватарию!

    Поезд благополучно пересек границу с Таватарией. Трое иностранцев, перемазанных чем-то желтым, осторожно вылезли из вагона на станции с непонятным названием «Сортировка».  Их встречали вооруженные люди. Без лишних слов они препроводили в машину профессора  Ржавулиса с матерью и сыном. А Фило помчалась дальше – передавать морковь сестрам-эманцыпанкткам из Таватарии. Она не выпускала из рук папку с надписью «Меню».

   Артур Ржавулис на многочисленных допросах вспомнил все собственноручно выведенные формулы и вызвался сотрудничать с Главным революционным комитетом Таватарии. Ему тут же предоставили лабораторию. Она располагалась в медсанчасти  лагеря для политзаключенных. Там профессор  успел сделать ещё одно потрясающее открытие. Оказалось, что смешанные в определенных пропорциях «швайн» и «лоялити» образуют новое вещество. Профессор  назвал его «фанатин». Уже в  небольших количествах он вызывал у человека необычайную внушаемость и горячее желание жертвовать всем подряд, даже собой. Некоторые заключенные, глотнув чаю с растворенной в нем каплей фанатина,  даже отправляясь на расстрел, прославляли своих палачей.

   Профессор не мог и представить себе, что его друг Че сделал совершенно такое же открытие значительно раньше.

   Фанатин стали производить на секретных заводах и выливать тоннами  в истоки рек,  разбрасывать над полями с самолетов как химикаты. Его добавляли в пищу детям в дошкольных учреждениях, школах, работникам предприятий, студентам, сотрудникам спецслужб и военным. Население Таватарии в едином порыве уничтожило всех невоспрпимчивых к фанатину генералов, профессоров и священнослужителей. 

    Мир стал готовиться к очередной войне. 

    Но Артур Ржавулис так и не узнал, кто в ней победит. Вечером после похорон маркизы Раундтэйбл, погибшей от сквозняка, он вместе с сыном  ковырялся в оранжерее. Неизвестно каким образом проскользнувшая в парник гадюка ужалила его в седой висок. Хади не смог помочь отцу. Порадовавшись его кончине, он похоронил родителя и окончательно переехал жить в оранжерею.

   Филодрозе удалось добраться до Атлантии. Там её следы теряются.