« И чего каркает, чего каркает старая? Опять помирать собралась… Как зиме последние дни приходят, так она словно с ума сходит – помру, дескать, до весны не доживу… Лет десять уже, почитай, в марте помирает. Десять, или как? Ну да, как подруга её, Семёниха, в марте померла, так и она туда же наладилась. Это в каком же году было-то? Не вспомнить уже… Тогда аккурат на Новый год всё снегом замело, сугробы навалило чуть не под крышу, никогда такого не бывало! Это хорошо помню, а вот какой тогда год был? Да что толку вспоминать, и сейчас-то не сразу разберу, какой ныне год, спутались они все, да и разницы нет…»
Старик заглянул в закут за печкой, где стояла древняя, с резными спинками, старухина кровать.
- Эй, старая, жива что-ль? – он прислушался к тёплой запечной, слегка дымной тишине. – Не померла ещё? А то печка греется, ужин пора готовить! Ась?
Услыхал скрип растянутых от времени пружин, сердитое кряхтение, довольно хмыкнул – жива старуха! Подошёл к печке, открыл дверцу, сощурился от полыхнувшего пламени, бросил пару совков угля. Тотчас чёрный блестящий панцирь закрыл малиновый жар, затрещал, вбирая в себя ненасытный огонь.
*****
Слава Богу, зима была не холодной, до лютых морозов не доходило, так что уголь даже останется. С каждым годом всё труднее собирать деньги на зимнее отопление – уголь растёт в цене, а пенсии, если и повышают, то на копейки, курам на смех.
Уже с весны они начинают откладывать деньги, понемногу отрывая от скудных пенсий. А ведь надо ещё хлеб покупать, да крупы, да масло растительное. Сахар, чай, соль, спички, чего ещё? За электричество платить – электроплитка, да свет. Много, конечно, выходит, а всё одно дешевле, чем с керосином, да и возни меньше.
*****
Колыхнулась занавеска, закрывавшая старухин закут, и показалась сама старуха – невысокая, ссохшаяся, с коричневым, морщинистым лицом, в древней, потерявшей цвет длинной юбке, вылинявшей кофте и фиолетовом платке на лёгких седых волосах.
Неодобрительно оглядела старика, покачала головой:
- Всё б тебе токо ужинать да обедать, пузо набивать…
- Какое пузо, старая, - возмутился дед, хлопая себя по втянутому, невидному животу, - когда у меня пузо-то было?
- То-то и оно, что не было, - опять проворчала старуха, - жрёшь, жрёшь, а всё без толку. И зачем токо жрёшь?
Старик махнул рукой, поплёлся в свой угол, кышнув по дороге маленькую пёструю старухину кошку: «Брысь отсюдова мышей ловить – нечего под ногами крутиться!» Знал, что с бабкой спорить – себе дороже. Прилёг на скрипучую тахту, прикрыл глаза. Снова потекли неспешные стариковские мысли.
*****
…Летом-то вообще благодать – свет почти не включают: зачем им свет ночью. И вода тёплая всегда под рукой – ведро наполнил, на солнышко поставил, и все дела! Овощи, картошка – свои, с огорода. Три курицы яйца несут, им корма почти не нужно – они во дворе и в палисаднике червяков да букашек выгребают, лишь иногда старуха им горсточку крупы или крошек со стола сыпанёт.
Деревья фруктовые вообще ухода не требуют, растут сами по себе, словно поняли, что всё равно ухаживать за ними некому – выживай, как хочешь! Яблоки, груши, сливы, вишня… Зачем им столько? Так, соберут по малости, компот сварят, немного яблок в погребе сложат – на тёрке тереть: зубов-то ни у той, ни у другого давно нет.
*****
- Эй, старый, заснул, али как? – бабка стояла над ним, внимательно глядя поблёкшими, мутными глазами, - Иди, ешь что ли…
Они уселись за стол, стали не торопясь есть горячую кашу, заправленную маслом.
- Слышь, старый, - спокойно сказала бабка, - помру я сегодня…
- Угу, - кивнул дед, проглотил свою кашу, - давай. Ты уж десять лет помираешь, всё не помрёшь никак…
- А сёдни вот возьму и помру!
- Ну и ладно, помирай себе, а я пожить ещё хочу, - дед поморщился: десять лет зимой одно и то же, каждый Божий день – помру да помру! В их возрасте уже и неприлично как-то на это обращать внимание. Для них помереть-то просто, а вот жить всё труднее и труднее…
*****
Когда вдоволь нападаются фрукты, подгниют слегка, приходит Тамарка – крепкая, шумная бабёнка лет пятидесяти, с дочкой и снохой. Собирают в вёдра, тащат к себе в избу, заводят бражку – гонят на продажу крепкую, дурную самогонку.
Потом, бывает, принесут деду с бабкой от щедрот шмат жёлтого, заветренного сала, или бутыль прокисшего молока – на простоквашу. Давали и бутылки с мутной самогонкой, да старик не брал – куда в его годы, давно уже не пил он крепкого… Говорил Тамарке:
- Ты лучше, когда помру, на поминки и принесёшь всё сразу, чем по одной таскать!
- Ой, та ладно вам, диду, вы ще сто лет проживэтэ!
- Ну, як я сто проживу, то ты двести, - усмехался дед, невольно переходя на её местный диалект – суржик, хотя они с бабкой говорили только по-русски. Они приехали сюда в молодости, прожили тут всю жизнь, но свой правильный русский говор сохранили. Впрочем, здесь, на Юге Украины, никто не обращал на это внимания. Даже в это непростое время украинцы и русские жили дружно, каждый говорил так, как ему удобно, и все понимали друг друга.
Здесь опубликован отрывок из данного рассказа. Полностью его можно найти в книге «Простые рассказы»:
Автор приносит читателям свои извинения, но таково требование редакции.