Вспомнилась давняя история...
Ровный неумолчный рёв турбин. Мы идем на высоте 5 тысяч метров, что бы избежать преждевременного обнаружения неприятельскими радарами. У нас задание установить местонахождение американской авианосной группы в Японском море. Там авианосец «Китти Хоук» с кораблями сопровождения (ракетный крейсер, эсминцы и др.) настолько близко подошел к нашим берегам, что Владивосток и всё Приморье оказались в зоне досягаемости его палубной авиации. Намерений своих американцы не оглашали, но и без того было ясно – прощупывают оборону. Не исключалось, что они имели планы обосноваться в данном районе моря надолго, с целью создания постоянной и близкой угрозы границам СССР. Командование Тихоокеанского флота уже приняло первые меры. Навстречу авианосной эскадре вышел отряд кораблей флота, её взяла под надзор флотская авиация, и чем ближе янки подходили к нашим берегам, тем чаще их судовые радары фиксировали нахождение самолётов Ту-16, "убийц кораблей", в опасной для себя близости. Скоро самолёты и вовсе «прописались» ввиду эскадры с рассвета до заката - одни уходили, другие приходили.
Действия авиации ТОФ были чисто демонстративные: наши самолёты во избежание какой-либо случайности не имели при себе главного своего оружия – противокорабельных ракет, хотя и гарантий американцам никто не предоставлял, что его нет у очередной, находящейся на подлете пары, а такое положение уже не лучшая для авианосной эскадры ситуация и хочешь – не хочешь, приходилось соблюдать высочайшую готовность – постоянно держать истребители в воздухе для встречи и сопровождения прибывавших крылатых ракетоносцев. Мало того, нужно было реагировать и на присутствие вблизи авианосца советских кораблей - поднимать то и дело в воздух штурмовики и противолодочные самолеты. Конечно же, американские адмиралы просчитывали подобную ситуацию и понимали меру риска, но видимо цель - вскрыть систему обороны советских дальневосточных рубежей, оправдывала средства. В такой обстановке у советского командования выбора не оставалось и маховик бескровного сражения продолжал набирать обороты.
Вскоре были подключены к делу и более дальние авиабазы ТОФ, что позволило с одной стороны несколько разгрузить южные аэродромы, а с другой - совершать налёты на авианосец с двух направлений, растягивая и ещё более напрягая систему ПВО эскадры.
Вот, в таком контексте событий, с намерением и людей посмотреть и себя показать, стартовали и мы в первой половине одного из последних дней января 1963 года с аэродрома Каменный Ручей, что около Советской Гавани и идем на высоте 5 тысяч метров. На тысячу метров ниже простирается бесконечная белая равнина плотной облачности – небесная твердь, ни дать ни взять. Скорость полёта на фоне этой бесконечности скрадывается до самого малого, ощущение что самолёт еле ползёт. Скрадывается и высота, причем настолько, что возникает иллюзия возможности спрыгнуть на минуту - другую и прогуляться по облачному покрову этаким небожителем.
Я радист, моё место в задней гермокабине самолёта ТУ-16. Нас здесь двое, кроме меня в самой корме, отделенный от меня стойками с аппаратурой и приборными панелями, сидит командир огневых установок (КОУ), или проще кормовой стрелок – главный защитник самолёта от атак истребителей. В передней гермокабине два пилота и штурман. Есть ещё средняя гермокабина в центре фюзеляжа, наглухо закрытая, без единого светового проёма, но человек, который там находится, видит намного больше и дальше чем все остальные члены экипажа вместе взятые. Он - спецштурман, управляет мощным самолётным радаром и запускает противокорабельную ракету дальнего действия – убийцу авианосцев. Сегодня её с нами нет, летим налегке. Но оборонительное оружие самолета – верхняя, нижняя и кормовая двухпушечные установки приведены в боевую готовность, боекомплект доведен до полного, разве что снаряды не досланы в казенники пушек, не полагается. В случае необходимости это можно выполнить за секунду, щелкнув тумблером «перезарядка».
С верхними пушками штатно работает штурман, с нижними я, радист, с кормовыми – КОУ. Собственно, в наших кабинах стоят только прицелы, а башенки с пушками управляются от них дистанционно. Причём, командир огневых установок, в соответствии со своим титулом, может брать на себя управление любой из установок и всеми вместе. У радиста и штурмана тоже есть возможность взять на себя управление кормовой пушечной установкой. Эти три установки обеспечивают на дальности до 2км. сплошную защиту задней полусферы, да так, что в любой её точке атакующий истребитель попадает под пушечные очереди из 4-х стволов калибром 23 мм. Пушки имеют вычислители стрельбы и бьют очень точно, имел возможность убедиться. Что ещё хорошего – радар защиты задней полусферы, «изделие Аргон». Независимо: день, ночь, хорошая видимость или слепой полёт, он неустанно и методично обшаривает радиолучом пространство за кормой самолёта; при обнаружении цели, переходит в режим автоматической наводки пушек и подает сигнал командиру огневых установок. Тому лишь остается нажать кнопку «огонь». Но был недостаток у Аргона – сложноват в управлении и потому немногие умели им пользоваться. У меня такой проблемы не было, поскольку к призыву на военную службу имел некоторую радиотехническую подготовку; в родном Геническе, в 10 классе уже собирал трёх-четырёхламповые приёмники, а после, будучи на учебе в Севастопольском техническом училище, посещал городской радиоклуб. Тайн в радиотехнике и автоматике самолета, из того объёма, что нам полагалось знать, для меня не существовало. Но в нашей 2-й эскадрилье я такой был один. А однажды, будучи послан на подмену в 3-ю эскадрилью и слетав с ними ночью в качестве КОУ на проверку системы ПВО Курильских островов, причем всем экипажам приказано было выполнить условные стрельбы с применением кормового радара, понял, что у них вообще никто не умеет им пользоваться. Потому что кроме меня никто не отстрелял плёнку фотопулемета Аргона по вылетающим на перехват истребителям. То есть, все самолёты эскадрильи, кроме нашего, были условно сбиты. Потом, на разборе полетов был скандал, что вот, один - единственный и тот не из нашей эскадрильи. Скандал был, но ничто не изменилось ни у них ни у нас. Всё это было печально и реально значило, что экипажи не были готовы к боевым вылетам ночью и в сложных метеоусловиях. И только из- за недоученности кормовых стрелков.
В первой эскадрилье дела с освоением Аргона, кажется, были получше – там служили два радиолюбителя, один москвич, другой туляк и можно было ожидать, что минимум два человека могли управляться с кормовым радаром и отбивать атаки истребителей с его помощью. Был ещё один сверхсрочник, но на весь полк это и всё.
Командиру полка подполковнику Ручкову Е.П. было, видимо, не до того - полк осваивал новое ракетное оружие, забот хватало. А больше всего было похоже, что на это дело махнули рукой не только в полку, но и в дивизии, мол, Аргон сложен, капризен, ненадежен и не по зубам нашему контингенту. На самом деле это был вопрос только обучения, жалобы на капризность и ненадёжность исходили именно от тех, кто Аргоном пользоваться не умел. Лично мне за службу запомнился лишь один отказ.
Экипаж капитана Тихонова, в котором я состоял радистом, не был исключением. Наш КОУ – старшина сверхсрочник Николай Щаденко пришел в летный состав из авиамехаников; дообучился при дивизии, сдал зачёты и готово – новоиспеченный командир огневых установок. Аргон он не знал, стало быть, защитить свой самолёт от атак истребителей ночью и в сложных метеоусловиях был неспособен.
Итак, ползём мы над облаками, то есть, именно в сложных метеоусловиях. Полёт непростой, всё-таки идём на фактическую разведку, поэтому с самого начала, как только набрали высоту, мне пришлось включиться в безотрывное прослушивание волны связи аэродромов ТОФ с самолетами в воздухе, занося в бортжурнал всё, что делалось в эфире. Нужно было быть в курсе воздушной обстановки, кроме того, в любую минуту от земли мог поступить сигнал с новой ориентировкой, дополнительными указаниями, и т.д. На передачу не работал, соблюдал предписанный экипажу режим радиомолчания. Мы летели над береговой кромкой материка вдоль Татарского пролива; после прохождения над бухтой Светлая (траверз пролива Лаперуза), довернули мористее, снизились ещё, не входя в облака, и пошли на юг точно по 138 меридиану. По мере того как уходили к югу, слабели сигналы нашего аэродрома, но всё сильнее звучали сигналы узла связи ВВС флота из- под Владивостока.
Часа примерно через полтора после вылета, где-то вблизи пересечения 138 меридиана и 40 параллели, спецштурман сообщил командиру экипажа, что видит авианосную группу. Тут же последовал приказ: «Радист! Радиограмму срочно: обнаружена авианосная группа, время, место, широта, долгота, состав…, курс…, скорость….».
Быстренько зашифровав сообщение, связался с узлом связи ВВС ТОФ и отстучал им радиограммку. Ответ пришел почти мгновенно: радиограмма принята.
Я ещё писал в журнал время получения квитанции, когда по циркулярной внутрисамолётной связи (это когда слышит весь экипаж) старшина Щаденко: «Командир, за кормой, полторы тысячи метров, истребитель!!!»
Командир экипажа, спокойный, выдержанный и немного ироничный капитан Тихонов Евгений Степанович сорвался на мат: «... … …, прозевал!!!». Ну, не то что прозевал, но без разницы; полторы тысячи метров, считай, нас уже сбили. Владел бы старшина Аргоном, никто бы к нам на 7 -10 километров не подошел незамеченным, хоть в облаках, хоть где.
Мне приказ : «Радист, стучи: атакованы истребителями, время, место, штурман-место радисту!!!»
Штурман тоже в этом полёте ни на что не отвлекается, ведёт прокладку непрерывно, у него место наготове – широта, долгота; быстренько шифрую, проверяю зашифровку и хватаюсь за ключ. Сдается мне, что такую скорость передачи ключём я уж потом не смог повторить ни разу в жизни, хотя приходилось на гражданке и СОС стучать. Так ещё не всё просто оказалось. Передав треть текста, услышал на волне дикую какофонию джаза. Нас прицельно глушили. Такого ещё не бывало. Дал короткий условный сигнал земле «Переход на запасную частоту!» Автоматика перенастроила передатчик за несколько секунд, продолжаю стучать, но секунд через 20 какофония уж и на этой волне. Перешел тем же порядком на вторую запасную и благополучно закончил передачу. Тут же пришел ответ-квитанция: «Принято».
Доложил командиру, с облегчением выдохнул, глянул в левый блистер. Истребитель рядом, повис крыло в крыло, пилот ворочает головой, интересуется, не при нас ли наша ракета, то есть, устанавливает степень угрозы эскадре. Собственно, не истребитель это, палубный штурмовик «Скайхок». На авианосце, видать по всему, зашились встречать и провожать наши самолёты; истребителей стало нехватать и приходилось поднимать в воздух такие вот аппараты. Но и такого на нас достаточно. Служба наведения авианосца вывела штурмовик под покровом облачности в хвост нашему самолёту, там, видимо, он отработал условную атаку по нам, после чего и выскочил из облаков. Случилось это в 220 километрах от авианосца, условно он сбил нас ещё до того, как мы вышли на дистанцию пуска своей ракеты - 180 км. Скайхок имеет размеры истребителя, скорость больше нашей километров на 100, вооружение - пушки, бомбы, реактивные снаряды. У этого на подвесках вижу ракеты воздушного боя и это нам уж совсем ни к чему, против такого лома у нас нет приёма.
Слава Богу, что всё лишь условно! Условно мы сбиты, условно холодные воды Японского моря сомкнулись над нашими головами. Есть повод порадоваться, но с этим спешить не стоит - ещё не вечер и сохраняется ситуация, в которой мы ни от чего не застрахованы и есть риск реально не вернуться из полета, такое случалось. Быстро сообщив о факте и месте встречи с истребителями, мы повысили шансы на благополучное возвращение; американцы- то явно фиксировали прохождение радиограмм, пусть даже и с неизвестным для них текстом.
Да, так вот, штурмовик этот висит совсем рядом. Хорошо видно пилота, он в гермошлеме.
Выдвинувшись в блистер, что бы и меня было видно, помахал ему рукой: «Привет!» Американец солидно поднял руку в обратном приветствии. Хотелось его сфотографировать на фотопулемет, то есть, через прицел, но после обмена приветствиями это было уже неудобно. Зато его сфотографировал фотоаппаратом «Смена» старшина Щаденко, после один снимок презентовал мне. «Скайхок» сопровождал нас минут 10, после чего отвалил, и на небольшом удалении я его всё-таки щелкнул фотопулемётом. Вскоре мы тоже начали
разворот на 180 градусов для следования в обратном направлении.
Летим домой. То же безоблачное небо над головой, та же сплошная облачность под нами, но небожителем себя уже почему-то не ощущаешь.
Где-то ещё минут через 50, командир диктует радиограмму к передаче: «Задание выполнено. Посадка Каменный Ручей, расчётное время …». Свой аэродром слышно уже хорошо, шифрую и отсылаю радиограмму прямо туда, естественно, под номером 3. Радиограмму принимают, но через несколько минут вновь вызывают на связь и просят повторить радиограммы №1 и №2. Ничего себе, у них нет наших радиограмм? Повторяю обе, затем внимательно просматриваю записи в журнале, проверяю зашифровки: всё правильно. Тем не менее, тревожный осадок остается: что-то случилось.
Сели нормально. Зарулили на стоянку, турбины пропели свою прощальную песнь и умолкли. Покинули мы свои гермокабины, пошли к автобусу, разминаясь по морозцу после долгого сидения. Зимний день короток, уже смеркалось. И вот в полусумраке к командиру экипажа кто-то подходит, какой то разговор, меня подзывают. Смотрю, начальник огневой подготовки полка майор Шабанов, начальник разведки полка и еще кто-то. И спрашивают тут же, почему не выполнил приказ командира экипажа, не передал своевременно радиограммы по разведке. Докладываю: передал без задержки, квитанции получил незамедлительно. Шабанов: «Ко-о-ому ты их передал? Кто-о-о это Вам дал квитанции?» Отвечаю. Тут подходит и начальник связи полка: «В журнале записано? Давай журнал и свободен». Отдал им бортжурнал, они сели в «козелок» и укатили, а за ними тронулась и стоящая рядом машина, по виду - техпомощь. Показалось мне или действительно был это «Черный ворон», а может всё-таки техничка, не знаю и сейчас, темновато было.
Назавтра в полеты меня уже не ставили. Начальник штаба эскадрильи капитан Немцов: «Возьмись с писарем, приведите в порядок штаб и класс, давно руки не прикладывались». Взялись, что-то подкрасили, подклеили отставшие обои, подремонтировали столы. Я по собственной инициативе столы ещё и покрасил, оказалось – кузбаслаком. Конфуз. Командир эскадрильи П.И. Овсянников посмеялся, но мне только этого нехватало. Так прошла неделя.
На исходе недели, освободившись раньше времени, решил заглянуть в класс связи, постучать на ключе, отвести душу. Открыл дверь, а там проводит занятия с радистами начальник связи полка майор Караман. И по тому, как он оборвал речь, а все уставились на меня, понял - говорилось обо мне. Попросил разрешения присутствовать. Входи, садись, стучи, приветливо сказал майор. Начались обычные тренировки. После занятий спросил дружка Володю Раскина и он подтвердил, что речь действительно была обо мне. Начальник связи летал с моим журналом во Владивосток, сверял с записями приёмного центра, обнаружил у них несоответствие и в конце-концов нашлись-таки пропавшие радиограммы. Будто бы радист приёмного центра, принявший их, тут же свалился с острым приступом аппендицита и они так и остались лежать на его столе.
Вы все должны зарубить себе на носу, говорил тогда начальник связи радистам, что только такое вот безотрывное нахождение на связи в течение всего полета и четкая фиксация в журнале всего происходящего в эфире может спасти вас в непредвиденных случаях от больших неприятностей.Словом, лекция с демонстрацией наглядных примеров. Но он произнёс слова «спасти» и «большие неприятности», так может быть и не было ошибки насчёт Черного ворона.
В аппендицит, конечно, не верилось, порядки на приёмном радиоцентре нам были известны: радист только принимает радиограммы, дальше уж не его забота; бумажки с его стола забирают другие, причём есть кому и контролировать процесс.
Мне-то лично вообще никто ничего не объяснял. Просто в списке экипажей на следующий летный день увидел свою фамилию, а начальник штаба вернул бортжурнал: «Это не твой ли тут валяется?» Позже пришло понимание, что нет проблем рассказать группе слушателей в виде поучительной истории нечто об остром приступе аппендицита, но кормить конкретного человека ложью, пусть даже чужой, не стали бы в лётном подразделении, по крайней мере, в те годы. Поэтому, полагаю, ничего и не объясняли.
Месяца через четыре после этого случая довелось мне летать в качестве радиста с другим экипажем на дальнюю разведку в Тихий океан, искали мы выпавший из под нашего надзора авианосец, кажется это был «Рейнджер». Авианосец нашли, были атакованы (без стрельбы) истребителями, «Фантом», и снова обе срочные радиограммы о результатах разведки, переданные мною на узел связи ВВС ТОФ, до командования не дошли. Между тем, данные разведки нужны командованию буквально «горячими»; авианосец, не стоит на месте, а движется 50 километров в час, или около того и ценность сведений о его местонахождении спустя три или четыре часа весьма относительна.
Снова небольшая буря в штабах, но прецедент уже есть и на этот раз начальник связи полка не возил мой бортжурнал во Владивосток, а просмотрел его при мне, потом позвонил и состоялся примерно такой разговор: Вы помните те радиограммы из Японского моря? Да, помним. Так вот, это снова тот самый радист.
На следующий день из Владивостока звонок - радиограммы нашлись. Будто бы радист приёмного центра, принявший их, тут же свалился с острым приступом аппендицита и они так и остались лежать на его столе. Тьфу! Самое неинтересное, что эти истории приключились только со мной, с другими ничего такого не происходило.
В авиационном фольклоре можно встретить древнее поверие, что когда бог устанавливал порядок на земле, авиация была в воздухе. Потом она прилетела… И с тех давних пор авиации нет, там где порядок, а где авиация, там нет порядка.
А тогда в Японском море, через день или два после нашего вылета, подошли к американской эскадре надводные корабли ТОФ и с ходу, невзирая на предостерегающие сигналы, пересекли строй её кораблей, затем развернулись и вновь прорезали строй, а потом началась и вообще собачья свалка. Не обошлось без вмятин в бортах. Видимо, это был уже перебор всего, что просчитывали американские адмиралы и авианосное соединение удалилось на дистанцию, которую советское командование сочло приемлемой. На этом закончилось одно из бескровных сражений Холодной войны.
Было ещё потом много подобных и бесподобных дел; но время шло, всё ближе подходил дембель и майор Шабанов принялся уговаривать меня остаться на сверхсрочную, развернув перспективу: курсы начальников огневой подготовки эскадрильи, офицерское звание. Я понимал, в общем, как много дала мне авиация, до сих пор бесконечно благодарен бывшим моим командирам и товарищам, с кем пришлось служить, но оставаться на службе и в мыслях не было; желание иметь образование и искать своё место в гражданском обществе было сильнее. И потом, в принципе военная служба ничего нового уже не сулила, в то время как гражданка манила полной неизвестностью и сплошными, казалось, возможностями. Я ушел. Много позже узнал, что было бы, если б остался.
Через полтора года после моей демобилизации, 29 апреля 1966 года, из-за ошибки руководителя полетов, самолёт Ту-16 (командир экипажа Е.С. Тихонов) потерпел катастрофу при заходе на посадку на запасной аэродром Хороль (200 км. от Владивостока). Пилоты и штурман погибли сразу. Что с остальными не знаю. Е.С. Тихонов был уже в звании майора.
Авиация. Судьба.
Но об этом мне ничего не было известно без малого 50 лет. После демобилизации началась гражданская жизнь с такими поворотами, переплетениями и коллизиями, что былая военная служба смотрелась уже совсем по-другому, и чем дальше, тем больше ассоциировалась с немудреной солдатской песенкой:
Солдат оделся, взял шинель и каску
Защитною окрашенную краской;
Печатай шаг по улицам горбатым,
Как просто быть солдатом, быть солдатом.
Наверное, так и есть. Обут, одет, накормлен, чего проще и лучше. Но отчего это всегда хочется большего? Как так получилось, что мне, призывнику, в какой-то момент открылся выбор и я выбрал авиацию? Эх, мне бы в матушку-пехоту, так уж совсем бы хорошо…
Забыты все домашние заботы,
Не надо ни заботы ни работы,
Идёт в строю, играя автоматом,
Как просто быть солдатом, быть солдатом.
(Народная солдатская строевая. Первичный текст Б.Окуджавы «Веселый солдат». Здесь приводится так, как пели в строю солдаты одной из частей).