Что будет, если очень умного и толкового сельского ветеринара, прекрасно знающего анатомию коров, но абсолютно неискушённого в общей зоологии, попросить описать слона?
Наверное, он скажет, что слон – это такой очень большой бык, у которого, несомненно, есть рога, но находятся они не сверху, а спереди. А поверх них расположен очень длинный и гибкий нос, что, конечно, несколько необычно для быков. И ещё у слона есть копыта, но их не два на ноге, как у заурядных быков, а целых пять. Что, наверное, неудивительно для такого крупного «непарнокопытного переднерогатого длинноносого быка».
И местами, конечно, описание будет верным. Да, слон чем-то похож на быка. Это родичи. В смысле, млекопитающие. Более того – плацентарные. Но всё же, представления этого ветеринара о слоновьей анатомии – они… как бы это сказать? Чересчур «быкообразные».
Разумеется, в наше время трудно представить себе ветеринара, который разбирается только в коровах, но понятия не имеет об общей анатомии млекопитающих и методологии описания телесной конструкции каждого нового вида. Поэтому, пример умозрительный, оторванный от реальности.
Но вот что вполне реально, так это случаи, когда некие весьма разумные, просвещённые и пытливые люди, хорошо знавшие грамматику одного языка, но покамест и близко не вооружённые общей теорией лингвистики, брались описывать строй другого языка.
Именно так, рискну утверждать, обстояло дело с составлением грамматики английского, когда просвещённое сословье в Британии решило как-то систематизировать свои знания о нём, используя привычные термины.
Какие термины были привычными для просвещённого сословья в Британии? Какую грамматическую систему знали учёные клирики? Естественно, латинскую. Поскольку уж по латинской грамматике – масса трудов было написано ещё самими римлянами, и вся европейская лингвистическая терминология – идёт оттуда (ну, отчасти из греческих работ).
И с одной стороны, это полезная «унификация», позволяющая создать некий единый понятийный аппарат, чтобы можно было рассуждать о языке и чтобы другие учёные – элементарно понимали, что ты имеешь в виду (но они всё равно путаются, откуда происходят дурацкие фразы вроде «история не знает сослагательного наклонения», а потом выясняется, что русский язык его тоже не знает, а знает только условное).
Но такой научный понятийный аппарат совершенно не нужен непосредственным, природным носителям языка. Не более, чем слону нужно знать свою анатомию, чтобы пользоваться хоботом. Природные носители – они просто с пелёнок учатся говорить на своём языке, и им совершенно нет нужды придумывать названия тем или иным грамматическим явлениям. Они их просто употребляют, как привыкли с детства, как научили родители, как слышали вокруг.
Иностранцам, попавшим в ту же языковую среду, - тоже, в общем-то, не особо нужен этот специфический лингвистический аппарат. Вернее, он им и мало поможет. «Уважаемый селянин, вы так и не ответили мне на вопрос, как в вашем языке образуется плюсквамперфект в кондиционале! - - Hwaet? Look, sir, I would have told you, had I known what the hell you were talking about!” (Это и есть «плюсквамперфект в кондиционале», если, конечно, применить латинскую терминологию к английскому, но селянин, используя конструкцию, понятия не имеет и не хочет иметь о том, как бы её назвали латинисты).
По хорошему счёту, иностранец тоже учится языку из непосредственного общения, как и ребёнок, с той только разницей, что он, постигая чужой язык и продолжая, до поры, мыслить на своём, – неизбежно «заражает» аборигенов какими-то его «фишками». Что, конечно, приводит к большему разнообразию, большей выразительности, – но и к изрядному разнобою (это, вообще, очень забавно, как грамматика языков, родных для «ассимилянтов», проникает в язык доминирующего этноса и укрепляется там даже куда похлеще лексики).
Кому на самом деле нужны понятия грамматических категорий, - так это учёным, стремящимся не столько освоить язык, сколько препарировать его (из чистого любопытства) и описать некоторые закономерности.
И тут возможно два пути.
Первый – это когда учёные (при условии, что общество в принципе дозрело до их появления) выдумывают сами специальные словечки для обозначения грамматических явлений в том языке, который является для них родным. Так развивалось латинское языкознание (да и то – с некоторым греческим влиянием).
Но очень трудно изобретать подобный «велосипед», когда он уже есть (или кажется, что он есть). Когда просто берёшь явления изучаемого языка – и, узрев некоторую схожесть, присобачиваешь к ним ярлычки из той грамматической терминологии, которую ты хорошо знаешь (в европейском случае - это латинская). Присобачиваешь - сообразно своим представлениям о «надлежащем» лингвистическом строе, о том, что вообще должно быть в языке «как таковом» (то есть, о том, что есть в латыни).
И вот здесь вылезает «другая сторона» латинообразного подхода к языку, который и близко не является латынью. Откуда возникают некоторые конфузы. Но не у профессиональных современных лингвистов. Они-то, оперируя всё теми же (от)латинскими терминами, по традиции, при этом прекрасно понимают, насколько по-разному могут выражаться обозначаемые ими явления в разных языках. Конфузы возникают у простых «изучальщиков», которые пытаются постигать иностранный язык через таблицы грамматических соответствий, не понимая, что сама суть обозначенных там языковых явлений может весьма сильно и весьма неожиданно различаться.
Так, у всякого образованного человека, воспитанного в «латинообразной» традиции языкознания, есть чёткое, почти религиозной представление, что, каковы бы ни были частные нюансы, но что уж точно должно быть в каждом языке, так это три времени глагола. Прошедшее, настоящее и будущее.
Что ж, настоящее и прошедшее – действительно есть, пожалуй, в большинстве языков мира (хотя можно найти исключения). И это резонно. Глагол выражает действие, и если что-то происходит сейчас, или происходило в прошлом, – об этом можно сказать, как о чём-то действительном. Что вот это есть, это факт.
Но будущее? Как ты можешь знать, что «есть» в будущем? Как твоё знание может быть «действительным»? Как ты можешь за это поручиться, что в будущем есть(!) нечто, известное тебе уже сейчас? Ведь будущее – оно ещё не наступило, и мы не можем проверить твою информацию. Темна водица в облацех. Или ты контрамот? Или Марти Макфлай? Нет? А коли так – изволь говорить о будущих событиях не столь категорически, как о настоящих или прошедших. Это всё твои пожелания, прогнозы, опасения. Но никак не реальность.
Если вдуматься, в этом есть логика. И она отражается на грамматике. Вплоть до того, что в языке может и не быть будущего времени как такового, в строгом смысле.
В совсем строгом смысле, рискну утверждать, его нет и в русском. Ибо, по смыслу, оно, конечно, выражается через «буду плюс инфинитив несовершенного вида», или же глаголом совершенного вида. Но если приглядеться, то чисто грамматически и «буду», и окончания совершенных глаголов – соответствуют настоящему времени. То есть, специфических форм будущего, как в латыни и в происходящих из неё языках, в русском нет.
И это, в какой-то мере, отражает ту некогда общую для всех индоевропейцев убеждённость, что о будущем не стоит говорить как о чём-то действительном и будто бы известном тебе, заводя для этого особый грамматический аспект глагола, а лучше оперировать конструкциями настоящего времени, описывая некую предположительную ситуацию, как она видится отсюда, из текущего момента.
Квириты – те, да, окультурившись, сделались понаглее. «Гаруспики сказали, что в будущем нас ждёт великая победа? Значит, и мы так говорим: “Vincemus!” («Победим!»)»
Хотя в иных исторических ситуациях уместнее было бы сказать “vincimus”, что может означать не только «побеждаем» (от vincere), но и – «охраняем» (от vincire).
Впрочем, не будем чересчур глубоко каламбурить латинскую грамматику, а просто отметим: в ней – ЕСТЬ выраженная форма будущего времени глагола. И во французском есть. И в испанском есть. Но это вовсе не значит, что она обязана присутствовать во всех других языках. Даже в русском, хотя по своему строю он гораздо ближе к латыни, чем английский, - лишь с большими оговорками можно признать существование грамматического будущего времени глагола.
В английском же, как ни покажется кому-то странным, будущего времени у глагола попросту нет. То есть, нет специфической формы, которая бы выражала будущее время.
Но это, конечно, не значит, что английский язык не позволяет говорить о грядущих событиях так, чтобы было понятно, что речь именно о будущем. Любой развитый язык – имеет все необходимые средства для выражения сколь угодно сложной мысли. В этом, собственно, назначение языка – выражать мысли так, чтобы было понятно. Но когда доходит до грамматической конкретики - естественно, эти средства могут очень сильно различаться в разных языках. Что порой ввергает студентов в глухое недоумение, если не разъяснить эти нюансы на ранней стадии.
Как это происходит, недоумение? Очень просто.
Вот русскоязычному студенту говорят: «В английском будущее время формируется с помощью служебного глагола «will». То есть, где в русском говорят «будет», в английском говорят “will”».
Ну и на первом этапе – может возникнуть лишь одна сложность. С разделением will и shall по лицам. Впрочем, сейчас, кажется, при всём консерватизме преподавания языков в России, даже наши школьные учителя признали, что про якобы обязательное shall в первом лице можно благополучно забыть, поскольку весь мир говорит I will.
Правда, те же учителя, как правило, не понимают, ПОЧЕМУ раньше нужно было говорить I shall, а сейчас можно I will. Вернее же, они не понимают, что всегда можно было говорить и так, и так, но от этого меняется смысл. И в семнадцатом веке можно было сказать “I will do you a favor”, точно так же, как сейчас можно сказать “You shall not disobey me”. Поскольку эти глаголы, will и shall – они не чисто служебные ни в каких случаях. Они всегда – сохраняют хоть какой-то оттенок модальности (то есть, указывают на некое волевое отношение к действию). И допустимость их взаимозамены – это вопрос не грамматики, а этикета.
Помнится, в своё время я написал небольшое эссе на эту тему, но кратенько повторюсь и здесь, как растолковываю своим «студентам» (младшим коллегам, преимущественно, которых приходится подтягивать) различие между shall и will.
Вот представьте, что кому-то стало плохо. Как сказать о том, что вы вызовите скорую?
Можно сказать:
“I will call an ambulance”
Это означает, буквально: «Я вызываюсь быть тем парнем, который позвонит в скорую».
А можно сказать:
“I shall call an ambulance”.
Это означает: «Я должен вызвать скорую».
Разумеется, в жизни подобные нюансы изрядно скрадываются. И говоря нечто подобное, человек просто имеет в виду, что позвонит в скорую (а уж какие у него мотивы для этого – who the heck cares?). Поэтому, скорее всего, он скажет проще: I’ll call 911 – и к чёрту нюансы.
Однако ж, немного изменим условие. Вот вы наблюдаете, как двое приятелей шли по улице, тут один из них упал, а другой склонился над ним, пытается поднять. И если вы неравнодушный индивид, то подбегаете и спрашиваете, позвонить ли врачу (поскольку у вас есть мобильник, а у них, судя по виду, может и не быть).
Как вы спросите?
“Will I call…?”
Это бред. Will – указывает на желание, всё же. И спрашивать у другого человека, хотите ли вы позвонить врачу, – иррационально, мягко говоря.
Поэтому англофон спросит: “Shall I call…?”
Что означает «НАДО ЛИ мне позвонить?» Ну или, в смягчённом варианте: “Should I call?” («Следует ли мне позвонить?»)
Да, should и would – это, конечно, прошедшие формы shall и will, но они используются, сплошь и рядом, и для настоящего как смягчённые варианты. Русский аналог – тоже прошедшее время с частицей «бы». «Следовало бы», «хотел бы».
И вот современные грамматические справочники, не только российские, отмечая общую тенденцию к исчезновению shall в утвердительных предложениях, указывают, что почему-то(!) оно всё же сохраняется в вопросах. Такая вот загадка природы.
Когда мне доводилось читать подобные рассуждения – возникала мысль: а эти мудрёные дядечки – они не пробовали исходить из предположения, что слова в языке имеют смысл, и люди, употребляя слова, в некотором роде понимают, что именно они говорят?
Поэтому человек, привыкший мыслить категориями божественной воли, которой он покорный слуга, по любому поводу склонен говорить «мне суждено, я должен». А человек, воспитанный в более либеральных, «индивидуалистических» и светских традициях, предпочитает говорить «я хочу, я намерен». Вот, собственно, и вся «загадка» ухода shall из употребления в первом лице в утвердительных предложениях.
Но когда человек спрашивает «Должен ли я?» - естественно, он спрашивает “Shall I?” Потому что само-то слово никуда не делось из языка. И означает всё то же самое, что и пятьсот лет назад. А что изменилось – так лишь этическая мода. Люди перестали считать неприличной декларацию собственной воли, перестали прятаться за божественное предопределение, судьбу, высочайший долг и т.п. Но при этом никакое вольнодумство не способно заставить человека спросить: «Хочу ли я что-то сделать для тебя?» когда подразумевается: «Должен ли я что-то сделать для тебя?» Это если человек понимает, чтО говорит.
При непонимании же, что эти глаголы модальные, а не чисто служебные, - дальше начинаются уже более суровые проблемы. В частности, в условно-придаточных предложениях.
«Если я приду завтра, то помогу вам».
И студент, обученный, что “will” – это всего лишь служебный глагол для образования будущего времени, переводит:
“If I will come tomorrow I will help you”.
Учитель, естественно, подчёркивает If I will и объясняет, что в условно-придаточных предложениях - будущего времени быть не может.
Почему?
А вот так. Традиция. Ну, эти англичане – они ж такие консерваторы, верно? Как придумали себе традицию – так и держатся за неё. А зачем придумали? А пёс их баскервильский знает!
Ну, неудивительно, что после таких объяснений у студента голова идёт кругом, а руки опускаются. Если этот язык такой трудный, а его грамматика такая иррациональная, сплошь завязанная на каких-то нелепых традициях, которых носители придерживаются с маниакальным упрямством, - то, может, и ну его нафиг, учить этот язык? Всё равно ж непосильная задача – упомнить все эти бессмысленные нюансы!
Но всё становится гораздо проще и приятнее, если уразуметь, что нюансы эти – НЕ бессмысленные.
А для начала – иметь в виду, что как такового будущего времени нет ни в одной части выше приведённого предложения. Потому что в английском, как сказано было, вообще нет грамматического будущего времени. А есть только смысловое указание на то, что события, о которых сейчас идёт речь, предполагаются в будущем. Но глаголы – остаются в настоящем времени.
Это нелепо? Так не бывает?
Да это и в русском бывает сплошь и рядом.
«Завтра я иду в театр». Можно и «пойду» (или «схожу»). Но можно и «иду».
Или - более развёрнутая программа действий. «На следующую неделю у меня такие планы. В понедельник – навещаю тётушку. Во вторник – балуюсь плюшками, которые прихватил от тётушки. В среду – хрен знаю, чего делаю. В четверг пьянствую с друзьями, мы цепляем девиц, окунаемся в пучину разврата, купаемся голыми в городском фонтане. Пятницу провожу в ментовке, закономерно. В субботу посещаю вендиспансер».
Непонятно, что речь идёт о будущих событиях? Прекрасным образом понятно. Хотя все глаголы – в настоящем.
В английском – это тем более возможно. Более того, собственно, в английском нет и никаких других вариантов, кроме как выражать будущее через настоящее. Для большей ясности - давать указания вроде «завтра», «через пару недель», «в следующем году». И, где уместно, вставлять модальный глагол, который подчёркивает, что это намерение/ожидание, а не реально происходящее сейчас действие.
Ну и вот здесь полезно всё же помнить, что модальный глагол shall – означает «должен, суждено, уготовано». Такой оттенок.
А модальный глагол will – означает «соизволяю, изволю, готов». И как бы «механистически» ни употреблялся глагол will сейчас в разговорной речи, но всё равно природный англофон инстинктивно чувствует, что здесь есть этот оттенок, «соизволение» (да, на слух современного человека немножко странно звучит фраза «Дождь изволит идти ближе к вечеру», но для тех времён, когда закладывались основы грамматики, – вполне нормально).
Так вот, вернёмся к примеру с условным предложением “If I will come tomorrow I will help you”. Что в нём «неправильного», - так это вовсе не мифическое, несуществующее в английском языке «будущее время» после if, которое, якобы, где-то ещё употребляется, но только не в условиях, начинающихся с if, when, until, since и т.д.
Что в этом конкретном предложении звучит диковато – так это сам по себе глагол will. То есть, по смыслу получается следующее. «Если я соизволяю(!) прийти, то я готов вам помочь».
Во-первых, кому ж, как ни тебе, родное сердце, знать, чего ты там себе соизволяешь? Или ты действительно не знаешь, чего хочешь, вот прямо сейчас, когда говоришь «ЕСЛИ я соизволяю»?
А во-вторых, это довольно по-хамски звучит. «Если мне угодно заявиться, то, так и быть, помогу».
Когда не желательно, чтобы возник такой оттенок, – то не надо говорить “If I will”. Это не пустышка, а всё-таки нагруженный кое-каким смыслом глагол – и употреблять его нужно с осторожностью. Когда не хочешь, чтобы получались нелепица либо хамство, - говори проще.
“If I come tomorrow, I will help you”.
«Если я прихожу завтра, - я охотно вам помогаю».
Немножко странно звучит на русский слух, поскольку мы бы сказали «Если приду, то помогу»?
Ну а в английском – так. Ибо в нём нет (ещё раз!) будущего времени (равно как нет и разделения глаголов на совершенный и несовершенный вид). А слово will – подчёркивает лишь, что ты сейчас(!) имеешь намерение что-то сделать в будущем (причём, добровольно, по своему соизволению).
Главное, сама-то мысль, даже при буквальном переводе на русский («Если я завтра прихожу – охотно помогаю»), - понятна? Понятна. Да мы и по-русски иногда так говорим. «Если завтра я дома – значит, помогаю».
Но что будет непонятно и по-русски – так это фраза «Если я завтра охотно приду». Ну, согласитесь, бредово же звучит, вот это «охотно», в подобном контексте. Точно так же бредово звучит и по-английски “If I will(!) come tomorrow”.
В других лицах – то же самое. «Вы готовы нам помочь, когда охотно приходите?» Тоже маразм получается. Поэтому – “when you come”, а не “when you will come”. С точки зрения англофона – здесь просто не нужно дополнительное указание на будущее, если оно уже и так прозвучало, а условие обрисовывается просто как ситуация «когда ты приходишь». Совершенно излишне приплетать здесь модальный глагол, приписывающий человеку какое-то волевое отношение к этой ситуации.
И вот если не понимать этого нисколько не бессмысленного, а вполне логичного нюанса, – дальше студент рискует впасть в ещё бОльшую прострацию, когда зазубрил, с божьей помощью, «тупое и консервативное» правило, что никаких will после if, when, unless, until и т.п., а потом убеждается, что в некоторых случаях will замечательным образом используется в условно-придаточных.
“I’ll go with you if you will drive”.
Ошибка? Нет. Просто, акцентирование смысла. «Я поеду с тобой, если ты соблаговоляешь (готов) рулить (потому что самому мне – влом)».
И можно, конечно, было сказать просто «…if you drive». Но здесь подчёркивается именно готовность собеседника взять на себя водительские хлопоты как необходимое условие поездки.
Или, скажем, такой пример.
“If this medicine will help me – I’ll drink it”.
Тут не просто допустимо If…will, но ещё и с особым ударением это самое will произноситься будет. Потому что смысл – «Если это лекарство РЕАЛЬНО способно мне помочь – я его, так и быть, выпью». Опять же, в современном мире неодушевлённым предметам трудно приписывать «желания» или «морально-волевую готовность» что-то сделать, поэтому – подразумевается «способность». Хотя может и прямой смысл быть, немного ироничный: «Если это лекарство так уж ХОЧЕТ мне помочь – я соблаговоляю его выпить».
Можно ли говорить “If I shall”? Можно. Всё можно. Если понимаешь, что ты сказал – и хотел сказать именно это. В данном же случае это будет значить: «Если мне суждено/уготовано». Вопрос в том, захочешь ли ты сказать: «Если мне уготовано съесть эту булочку, то я перебью себе аппетит». И если ты считаешь, что в твоей фразе дофига смысла, – осталось лишь убедить в этом окружающих.
В целом, если отдавать себе отчёт в том, что слова will и shall (равно как и прошедшие их формы would и should) – значимые, имеющие некоторый смысловой оттенок, а не тупо служебные – проблем с пониманием таких нюансов не возникает.
Поэтому столь важно дать об этом представление студенту как можно раньше. Что отличие английского от русского не в том, что в русском можно говорить «Если я приду», а в английском нельзя. Но в том, что в английском в принципе нет такой вот грамматической формы, как «приду», а указание на будущее – производится другими средствами. Одно из которых – конструкция will come. Но буквально означает она не «приду», а «соизволяю прийти», «готов прийти».
Можно ли сказать не “I will come”, а “I shall come”? Можно. Всё можно. Но значить это будет: «Высокий долг повелевает мне прийти, что я сделаю со всею неизбежностью, чего бы мне это ни стоило». И если это ваш ответ на банальное приглашение в гости – могут немножко удивиться.
А можно сказать - вообще без каких-либо указаний на будущее. “Ok, I’m coming”. Но по смыслу ясно, что придёт человек не прямо сейчас, а когда назначено. Сейчас же – он просто приобретает состояние готовности прийти, выражает согласие (поэтому используется am, «являюсь», с инговым несовершенным причастием, что в грамматической науке принято торжественно величать Present Continuous (или Progressive) Tense, провозглашать якобы суверенной ипостасью глагола, но об этом – мы поговорим позже, в соответствующей главе).
Впрочем, не всегда и не всем это бывает ясно, по смыслу. Сколько раз мне доводилось наблюдать, как вроде бы довольно опытных переводчиков ставят в тупик подобные простейшие фразочки. «Его пригласили, и он сказал “I’m coming”? Но если бы он имел в виду «Я приду», он бы сказал “I will come”, потому что именно так образуется будущее время глагола в английском. Наверное, здесь какой-то особый, сакральный смысл, в этом I’m coming. Надо его передать. Переведу-ка я: «Уже начинаю идти!» По-моему, стильно, нет?»
На самом деле – дебильно. Потому что никакого там скрытого смысла нет, никакого выпендрёжа. А заподозрить его переводчик мог лишь потому, что в школе сделался жертвой ложного убеждения, будто бы в английском имеется какая-то форма будущего глагольного времени и как-то вот она специфически образуется. Хотя в действительности – будущее время только подразумевается в английском, посредством некоторых намёков. Один из способов намекнуть – действительно использует глагол will. Но есть и другие.
Скажем, конструкция с be going to (т.е., буквально «быть движущимся к») и происходящая из неё более разговорная be gonna (иногда – и просто gonna).
И вот эта усечённая, просторечная форма, be gonna – приобрела особую популярность как раз тогда, когда наступил кризис употребления I shall, вследствие общего кризиса морали «должного и предписанного», но всё-таки странновато бывало говорить I will be captured, tortured and then beheaded («Я соизволяю быть пойманным, замученным и затем обезглавленным»). Всё-таки инстинктивно – will ассоциируется с личной волей. Не, так тоже могут сказать, I will get screwed all the way, - но вот какая-то часть сознания протестует против того, чтобы выдавать подобную гипотезу за собственное пожелание.
Таким образом, be gonna, возможно, наиболее универсальное средство для выражения будущего. Более нейтральное и всеобъемлющее, нежели shall и will, взятые по отдельности. Оно может подразумевать и намерение («я собираюсь»), и неизбежность («я просто движусь туда, в сторону этого будущего»). И в этом смысле, вероятно, конструкция be gonna – максимально сближает английский с теми языками, в которых есть «истинное», грамматическое будущее время глагола.
Но тем не менее, и она представляет собой «проекцию из настоящего». Это вообще характерно для англосаксонского менталитета, всё мерить настоящим, всё привязывать к некоему моменту, когда «состояние есть настоящее», всё рассматривать именно оттуда, куда бы взгляд ни был устремлён, в прошлое или в будущее (и мы вернёмся к этому, когда поговорим о т.н. Perfect Tenses).
Что я сейчас хочу сказать, самое полезное в изучении иностранного языка – это понимать, что он НЕ представляет собой некий конгломерат абсурдностей, зацементированных схоластическим догматизмом. Любые языковые явления – можно объяснить, и если они в принципе сохраняются в живой разговорной речи, - значит, имеют смысл. Значит, они понятны и полезны носителям и могут стать понятны и полезны «студенту», когда он постарается влезть в шкуру носителей.
Если же просто зазубривать грамматические правила (в значительной мере, к тому же, вымышленные, высосанные из пальца теми учёными, кто, чистосердечно пытаясь разобраться в языке, сам довольно плохо им владел и неизбежно прибегал к сомнительным аналогиям) – это приводит к типичному синдрому «отличника из советской спецшколы». Который способен, разбуженный посреди ночи, начертить любые грамматические таблицы, но начинает «жевать галстук», когда ему нужно выразить простейшую мысль на языке, изучавшемся восемь лет (трудно поверить, но вот оно так бывает сплошь и рядом).
И ладно ещё «будущее время», которое всё же не настолько замороченная штука, и в принципе можно более-менее сносно научиться употреблять его в английском даже без понимания, что на самом деле его нет (yeah, no future, baby, we’re all gonna die… yet you're somehow unwilling to say “I will die” unless you really will and mean it). Даже не осознавая, можно запомнить «исключения», когда will не употребляется в условно-придаточных, и даже «ещё более исключительные исключения», когда всё-таки употребляется (хотя проще – осознавать, чтО именно говоришь).
Но потом – идут пресловутые Tenses. Якобы – специфические глагольные формы. Которых, как уверяют, в английском то ли 12, то ли 16, то ли даже 32 (знавал училок, которые умудрялись насчитать и больше, валя в ту же кучу все возможные возвратные конструкции). Что, конечно, выглядит, мягко говоря, обескураживающе.
И что, конечно, выглядит не так мрачно, если уразуметь, что на самом деле в английском существуют:
всего две временные формы глагола (настоящего, совпадающая с инфинитивом, и прошедшего);
специфическая форма с окончанием –s для единственного числа третьего лица в настоящем времени;
одна форма пассивного совершенного причастия (у большинства глаголов – совпадающая с формой прошедшего времени);
единообразная «инговая» форма, выступающая и как несовершенное активное причастие, и как деепричастие, и как отглагольное «почти» существительное (герундий).
И это – ВСЕ обличия, которые может принимать английский глагол (в противоположность русскому изобилию «делать, делаю, делаешь, делал, делающий, делавший, сделавший, сделанный, делание, делая, сделав – и т.п.)
И вот из этого нехитрого «конструктора» можно выкладывать всевозможные обороты, позволяющие выразить любой смысл, какой тебе угоден, компенсируя реальное ОТСУТСТВИЕ в английском большинства самостоятельных глагольных и отглагольных форм, имеющихся в других языках, компенсируя крайнюю простоту и незамысловатость грамматики английского глагола.
Но для этого, правда, желательно осознавать, какой именно смысл тебе нужен.
Ещё дальше по школьной программе – идёт сослагательное наклонение, Subjunctive Mood. Где объясняется, что, вообще-то, английские глаголы в третьем лице приобретают окончание –s, но если ты говоришь I recommend that she go home – то вот именно так, “she go”, без объяснения причин. Потому что, извольте видеть, Subjunctive. И у человека начинают плавиться мозги при попытке осмыслить ещё одну новую и такую непредсказуемую грамматическую категорию.
На самом деле – просто изначально это было I recommend that she SHOULD go home (что и сейчас, конечно, допустимо), но от частоты употребления и явности смысла (когда звучат глаголы вроде recommend/insist/suggest) это самое should стало порой выпадать, поэтому и возникла «рассогласованность» подлежащего со сказуемым, от какового последнего остался один инфинитив. И гораздо проще смириться с этой «странностью», если понимать, почему так, а не брать на веру как очередное «тупое консервативное правило» для очередного непонятного наклонения (на самом деле – практически несуществующего в современном английском).
Ну и как венец школярских мучений – четыре типа Conditional Sentences. Где бедные учителя, сами в конец запутанные, начинают «объяснять», что это вроде как то же, что и Subjunctive, но не совсем то же, и вроде как похоже на сослагательное наклонение в русском… или оно всё же условное, а не сослагательное? - но не совсем похоже, но вот, смотрите, дети, есть нулевой тип, есть первый, есть второй, а самый ужас - Третий Тип и ваш любимый Past Perfect.
Честно, от этой… ереси – и у меня в своё время чуть мозг не взорвался и чуть извилины бантиком не заплелись, когда в восьмом классе довелось ознакомиться с этими таблицами, а в особенности – с «разъяснениями», куда чего пихать (и по каким мотивам). Это притом, что у меня Батя очень хорошо английский знал, и я лет с пяти свободно болтал.
Естественно, мой Oldman – не грузил меня всей этой навороченной лабудой. Просто объяснил общие принципы, как в английском компенсируется отсутствие частицы «бы» (и в этом всё дело!) Легко и непринуждённо. Причём, объяснял - по мере возникновения надобности, а не вываливая всё скопом.
Но вот когда я попытался разобраться в систематизированной («для удобства») сводке по Conditionals – я испытал ощущение многоножки, которая вот-вот забудет, как ходить.
Нет, я понимаю, что для науки, препарирующей язык, - это нужно, классификация его явлений по каким-то критериям. Но школьников – это только напугать может.
«Дети, когда вы гладите кролика, вы должны помнить, что он – представитель отряда зайцеобразных, класса млекопитающих, типа хордовых, и отряд зайцеобразных находится в близком родстве с отрядом грызунов, к которому принадлежат столь различные животные, как крыса пасюк и южноамериканская водосвинка капибара, но по некоторым биологическим критериям мы склонны объединять этих столь различных внешне зверей в отряд грызунов, а отряд зайцеобразных – обособлять от них, хотя, конечно, подобное разделение не должно приводить вас к мысли, будто бы дистанция между грызунами и зайцеобразными равна дистанции между кем-либо из них и отрядом хищных, хотя это как бы таксоны одного уровня».
Да, блин, очень полезная информация, если ты интересуешься зоологией как наукой. Но в ином случае – would you, please, let them kids just pat the fucking bunnies and leave them alone altogether?
Впрочем, вполне возможно, что научная классификация условных предложений в английском – поможет каким-нибудь французам. У которых условное наклонение образуется совершенно по-другому. У них просто есть соответствующие, специфические формы глаголов (правда, на слух они неотличимы от форм будущего времени, но на письме – отличаются).
Но мы-то, чёрт побери, не французы! И у нас, в русском, условные предложения образуются точно так же (почти так же), как в английском.
«Если я имею…» - подразумевает возможное состояние на «сейчас». Поэтому используется настоящее время. И в английском тоже. “If I have”. Но в английском это может подразумевать и будущее время. В чём нет никакого парадокса, если разумно полагать, что текущее состояние простирается в будущее, и всякое будущее событие так или иначе выражается в английском через настоящее грамматическое время.
Как выразить ту мысль, что на самом деле ты чего-то НЕ имеешь, но моделируешь некое умозрительное следствие из обратной посылки, то есть, возникает именно сослагательное наклонение? «Если бы я имел». Используются частица «бы», что у нас подчёркивает предположительность, и прошедшее время. Это логично. На настоящий момент «окно возможности» закрыто, поэтому – прошедшее время.
И в английском то же самое. Прошедшее время. If I had. С той лишь разницей, что у них нет частицы «бы». Но и без неё понятен смысл, когда ты, никак не адресуясь к прошлому, говоришь “If I had one million bucks I would buy a Lamborghini”. «Если бы у меня был(сейчас) миллион баксов – то я бы купил Ламборгини». А это главное для языка, чтобы был понятен смысл.
Но как выразить ту мысль, что ты бы что-то сделал в прошлом, если бы у тебя имелась возможность тогда? В русском – мы скажем точно так же, как и говоря о своих желаниях и возможностях в настоящем. «Если бы (сто лет назад) у меня был миллион баксов, я бы купил Ламборгини (и даже плевать, что тогда это был трактор)».
Но в английском, именно по причине отсутствия частицы «бы», может возникнуть путаница. Если сказать о прошлом “If I had a million bucks I would buy a Lamborghini” – тебя могут понять так, что в прошлом всякий раз, как у тебя нарисовывался лям баков – ты покупал себе Ламборгини. То есть, принять это за не желаемое, а за действительное событие в прошлом. Потому что в английском имеет место согласование времён (иначе смысл к чёрту летел бы), и если в основном предложении – прошедшее время, то и последующее ожидаемое действие в придаточном выражается через would, а не через will (пресловутое т.н. Future in the Past Tense; если не ошибаюсь, сугубо российское «открытие» в английской грамматики, поскольку нам так непривычно строгое согласование времён).
Поэтому, во избежание путаницы между описанием реальных действий и «сослагательных» в прошлом, – нужно показать, что «окно возможностей» было закрыто тогда же, в прошлом, и что возможности эти не только что не были реализованы, но и не существовали на самом деле. То есть, показать, что и на тот момент в прошлом имелось состояние, которое, будь оно сейчас, мы выразили бы в прошедшем времени. И как-то «запечатать» это состояние. Показать, что всё, поезд ушёл на тот самый момент, о котором говорится. В обеих частях предложения это показать.
И здесь действительно есть одно маленькое отличие от русского. Здесь в английском используется та конструкция, которой нет в русском, и которая поначалу действительно бывает нам непонятна (хотя очень удобна, если к ней привыкнуть). Конструкция с глаголом have в соответствующем времени – и с пассивным совершенным причастием, То, что принято называть Perfect Tense, хотя я предпочитаю вообще не акцентироваться на латинообразной классификации английских глагольных оборотов.
Ты должен (вынужден) сказать: «Если я имел иметым миллион баксов, я соизволял иметь купленным Ламборгини». “If I had had one million bucks I would have bought a Lamborghini” (Well, actually I hate Lamborghinis, as well as Ferraris, and I would never buy such a useless piece of junk or even hijack one, but here it’s used as an example for educational purposes only).
Согласен, по-русски это звучит несколько странно – «имел иметым». Равно как и - «соизволял иметь купленным». Но вот у каждого языка – свои средства для того, чтобы выразить какую-то мысль. Характерной чертой английского – является отсутствие сослагательной частицы «бы» и крайняя ограниченность разнообразия грамматических форм. Это очень аналитический язык, где смысл выражается не посредством морфологического изменения слов, а посредством их сочетания в различных комбинациях.
В этом есть, конечно, свои плюсы – и есть свои минусы. Плюс в том, что тебе не приходится зазубривать чёртову уйму суффиксов и окончаний. Минус – в том, что тебе, составляя слова в предложения, приходится помнить о том, что все эти слова – значимые, даже если провозглашаются в учебниках чисто «служебными».
Ну а вот начинать это понимать – следует, вероятно, с того, что в английском нет даже такой «незыблемой», «неизбежной» вещи, как будущее время глагола. А есть лишь – некоторые сочетания слов, намекающие на будущее. Притом, что слова, использующиеся для этого, не являются чисто «служебными», а имеют собственный смысл.
Это, конечно, шокирующий факт для тех, кто привык верить учебникам, чьи авторы, следуя традиции, норовят уподобить английскую грамматику латинской, - но лучше его признать, этот факт, лучше смириться с ним.
Если признать – становится понятно, почему, при такой скудости форм собственно глагола, английский норовит использовать, для передачи смысловых оттенков, конструкции со вспомогательными глаголами вроде will, shall, be и have и причастиями. Откуда и распушается этот ворох Tenses, столь шокирующий школяров своей мнимой грозностью. «Грозностью» – если не понимать, отчего оно, почему оно и зачем оно.
Но об этом – далее.