1. Я и Василий
Дочку Олю мы с Леной на субботу и воскресенье отвозили к бабушке на улицу Трудовую. Она на окраине города, от сельских её отличало лишь то, что не было на ней кур-гусей. А в остальном - почти та же деревенская, на какой шестьдесят лет назад родилась и до седьмого класса училась моя мама, Олина бабушка. Так что все летние выходные наша дочка проводила в зелени улицы Трудовой, питалась огородными и садовыми витаминами, словом, отдыхала вволю, где угодно бегала, не боясь машин, которые стадом мчались по соседним улицам, но не по нашей, смотрящей окнами на серый бетонный забор завода.
В последний августовский воскресный вечер мы с Леной приехали за Оленькой, которой через три дня предстояло идти первый раз в школу. Во дворе в дужке висячего замка была записка: «Ушли к Ковалёвым».
- Это в двенадцатом доме. Мамина давняя подружка.
С Анной Ивановной Ковалевой моя мама когда-то давно училась в одной группе педагогического техникума, на этой улице поселились уже учительницами начальных классов, выйдя замуж за приятелей с Трудовой. А с её дочерью Верой уже я учился в одном классе до самого выпуска. Она выбрала архитектурный институт, я - наш вечерний политехнический. Третьим из нашего класса аж в МГУ на исторический факультет сдал вступительные экзамены, притом на одни «пятерки», Василий Таразанов с соседней Ноябрьской улицы.
Маленький, в два окошка, дом Ковалевых заперт, но открыта калитка в огород. Прошли туда. У дальнего наполовину разломанного забора в проём видно, что мама с Олей и Анной Ивановной в давно заброшенном и поэтому очень густом соседском саду разговаривают с каким-то незнакомым мужчиной. Тот первым из собеседников заметил нас с Леной и приглашающе замахал руками:
- Саша, не узнаешь что ли?! Иди к нам.
И только пожав протянутую для приветствия руку, в моложавом, с гладким лицом и интеллигентной, под Ленина, бородкой мужчине я узнал бывшего одноклассника Василия Таразанова.
- Вот из Москвы насовсем вернулся! Только вчера оформил купчую на этот двухэтажный дом и заброшенный сад. Помнишь, Саш, я ведь жил через четыре избы от тогда единственного на всей Ноябрьской красивого дома и завидовал живущим в такой роскоши, завидовал этому саду с малиной, вишнями, яблонями и грушами, мечтая, когда стану взрослым, завести такие дом и сад.
Я оглядел старый двухэтажный дом со щелястым и серым от дождей чуланом на оба этажа, неухоженный, заросший травой сад с корявыми ветвями деревьев.
- Много тебе, Вась, денег придётся вложить, чтоб отремонтировать эту развалину. Ведь ныне у всех соседей и газ, и водопровод, и канализация. А сад придётся выращивать почти заново. Впрочем, могу познакомить со знатным садоводом-опытником Львом Кондратьевичем Кащеевым, он тебе поможет.
- Вчера к нему ходил. А денег на переустройство дома у меня хватит, не зря же в Москве пахал. Думаю вместо чулана кирпичную пристройку сделать. А Кащеев завтра с саженцами придёт. Кое-что придется выкорчевать, а вот груши, вижу, ешё плодоносные. Попробуй-ка! – протянул он мне только что сорванный плод. – Впрочем, Лев Кондратьевич обещал принести саженец какой-то особенной, китайской, груши. Я бы вас сейчас в гости пригласил, но, извините, некуда. Вот окончательно переберусь от родственников в этот дом, пожалуйста!
С Василием мы обменялись телефонами. Встреча наша состоялась гораздо раньше, чем я предполагал. Таразанов позвонил мне в начале ноября, пригласив на седьмое число – всё же красный день, по-старому, по-советски, календаря.
Вот что делают деньги, точнее, большие деньги. За два с небольшим месяца к деревянной уже добротно утеплённой двухэтажке с новой металлочерепичной крышей и с пластиковыми окнами пристроен кирпичный блок, подведён газ. В приделе на первом этаже газовый котелок, ванная и туалет, на втором – кабинет хозяина с бюрократическим столом и современным ноутбуком, мягкие диван и четыре кресла, два книжных шкафа, почти заполненных новыми книгами.
- Все здесь куплено. Из Москвы я, кроме денег и самой лучшей одежды, ничего не привёз. Пойдем, Саш, в деревянную часть дома, во-первых, теплее, тут ешё надо прогревать и прогревать, а во-вторых, там у меня кухня, а вверху спальня и комната для гостей, можешь даже заночевать!
Кухня с современным убранством, стол ближе к углу, два соединенных, видно, что по заказу сделанных, дивана. На столе все готово к трапезе: холодные закуски, коньяк и сухое грузинское вино.
- Хорошо, что с Грузией снова начали торговать. Мне вот хочется ешё их коньяк «Варцихе» купить, увы, пока не нашел. Но скоро в Москву по делам поеду. Вернусь, тебе, Саш, позвоню.
- Тогда и на мою долю купи, если встретишь, венгерский «Мурфатляр» или молдавский «Нектар».
- Ого! Вы тут в провинции тоже не лыком шиты. Впрочем, эти вина – дела давно минувших советских дней
- Вот за это и первый тост!
- Согласен. За минувшие советские дни!
Выпили. Тут же, русский же обычай, по второй. Закусили.
- Василий, я ведь ничего о тебе не знаю, уехал двадцать три года назад в Москву, учился в МГУ – и всё. Расскажи в подробностях!
- Рассказывать уж больно долго придется.
- Ну и что, сам же, Вась, сказал, что можно заночевать, - подбодрил я. – Могу и остаться, тем более что жена с Олей и тёщей в Нижний в гости уехали, а если я тебе надоем, то до мамы путь близкий - через проулок.
- Пожалуй, что и расскажу. Тут я повесть задумал писать, вот и проверю на первом слушателе. Только начну, как в будущей книге – с интриги.
- Вот и не тяни кота за хвост!
- Не веришь, но со мной в последнее время случилось несколько почти мистических событий. Мои знакомые и само собой я сам, давно заметили одну странную, необъяснимую закономерность: стоит мне совершить поход в администрацию президента или правительства, как того, к кому я приходил, либо снимают с работы, либо переводят на новое место с понижением. Шутки шутками, но я таким образом «снял» нескольких чиновников. В последний раз я был у Владислава Суркова. Его отставку заметила вся страна.
- Сходи к Путину, - шутя, но с глубоким смыслом недавно посоветовали мне приятели. - И заодно к Медведеву.
Видимо, этот совет дошел до кого надо, и мне навязчиво посоветовали немедленно уехать из Москвы куда подальше. А что, отношения с женой у меня зашли давно в тупик. Зато денег накоплено достаточно, если жить в своем городке, то можно и не работать. Да и, откровенно говоря, давно опротивела мне эта фальшивая Москва. Вот так я очутился дома, прежде почти сюда не приезжая, не считая нескольких раз, на день-два на свадьбы-похороны, и всегда без жены и сына. И сразу удача – купил дом и сад, которыми любовался с детства.
- В мистику я верю, - нетерпеливо перебил я, захотев рассказать о своем. – В Вачском районе в селе Казакове есть кафе недалеко от ювелирного завода. Как кто из областного среднего начальства приедет с проверкой или на совещание, потом заглянет на дармовой банкет в это кафе, так этого человека с должности снимут. Эту примету мне рассказал местный журналист Михаил Морозов. Я тогда вместо главного инженера нашего завода как раз участвовал в совещании по народным художественным промыслам, а на том банкете сидел рядом с тем газетчиком. Так ведь и точно: того министра Дениса Лабузу через день Шанцев с должности снял, правда, лет через семь, кажется, снова на то же самое министерство поставил.
- Не надо меня, пожалуйста, Саш, перебивать.
- Извиняюсь. Молчу и слушаю.
- Это было предисловие. Теперь с самого начала. Себя красивым парнем не считал, обыкновенным. Вот только недавно взглянул, забирая из Москвы старый фотоальбом, на свои юношеские снимки. А что, красавец! Помню, одна за мной, Люба, бегала. Дурак тогда был, не воспользовался ситуацией. Мужиком уже в столице стал.
У нас в МГУ все девчонки-красавицы, дочки высокопартийных родителей, учились на филологическом факультете. Редко на философском или на нашем, историческом. Замуж до окончания учебы стремились все, не только иногородние студентки. Так вот в нашем потоке все филологини уже к четвертому курсу ходили с обручальными кольцами. Только одна Яна одинока, родители – большие начальники, а вот сама не красавица. Видно, от обиды и чтобы доказать, что и она не из последних, меня захомутала, я, дурак, подставился…
А ведь была у меня девушка Света с факультета журналистики. Из Пензенской области. Гуляли в любую погоду в центре города, когда у неё заканчивались занятия. Я ждал её около Манежа или у метро, чтобы потом ехать до станции «Университет». А потом шли по проспекту Вернадского до наших общежитий, мы жили в соседних корпусах, или в плохую погоду ехали на автобусе, обычно без билета. За два с половиной года встреч с ней я в журналистике стал разбираться, даже подумывал перевестись на её факультет. Ныне, я знаю, она редактор районной газеты…
Была шумная свадьба. А дальше пошло по маслу. Утром к нашему подъезду приезжали две служебные «Волги»: за тестем – в министерство, он в нём директор департамента, за тёщей – в издательство. Тесть иногда подвозил меня до работы. Меня устроили преподавать историю в полиграфический институт, а супругу – замдиректора маминого издательства. Потом тесть познакомил меня с бывшим министром, который избран в Государственную думу. Тот сперва определил меня в аппарат к знакомому депутату, председателю одной из комиссий, чтоб я обогатился опытом и нужными знакомствами, потом взял своим помощником.
Вот когда я окунулся в политику. Хоть и жил в столице, но исторические 91 и 93 годы прошли как бы мимо меня. Тогда Яна меня закрутила. Постепенно привык к ней, сын прекрасный рос, но что-то лет через десять стало не складываться. Когда начал возле депутатов и министерских чиновников тереться, многое в политике понял, многое от них перенял. Отсюда и накопления, которые я прятал даже от жены. Помогал богатеям, пользуясь связями, в решении некоторых их вопросов: мой предкомиссии даже и не смотрел на документы, которые ему в машине совал на подпись. У него в это время были свои финансовые интересы. Скажу так: я брал за решение вопроса пол-лимона, он – вдесятеро больше. На заседания он не торопился, многие, даже думские, дела я решал без его согласования, поскольку он в тонкости почти не вникал. Со своим образованием и карьерными возможностями я решил пойти по стопам своего шефа, поэтому надо было накопить стартовый многомиллионный капитал, который помог бы мне стать депутатом хоть от своей, хоть от Жириновской партии, какая разница.
Особенно нагло брали деньги депутаты прежней Думы, а в нынешней приутихли было, когда большую её часть обозвали партией жуликов и воров. А потом, видя миллиардные успехи и защиту своих, взялись за старое пуще прежнего. Даже мне, к оборонке не причастному, от военного пирога пара миллионов отломилась.
А противно мне, хотя сам измазан, стало после недавней командировки. Меня депутат послал вместо себя в Кировскую область в составе делегации, проверяющей связи их губернатора с известным столичным оппозиционером, правильным, кстати, как оказалось, мужиком. Мы встречались с вятскими депутатами всех партий. От коммунистической сам ко мне подошел, представился. Оказалось, что меня знает, со Светой из Пензы в одной группе учился. Хвалился, что с ней после меня встречался. Но это к нашему делу не относится. Пригласил ночевать у него дома, чтоб в гостинице не скучать. Я согласился. Рассказал он за коньячной трапезой одну интересную историю, в которой он сам, тогда ешё корреспондент областной газеты, разбирался.
Один дед-фронтовик, сроду городской-вятский, в деревнях, наверное, с войны не был, получил положенную ему инвалидку. Машину переписал на внука, который решил в благодарность прокатить деда по всей области. От увиденного у старика крыша поехала. Остова разрушенных ферм, заросшие березами поля, развалившиеся избы в совершенно пустых деревнях, в некоторых только печные трубы и остались. Как в войну при освобождении Белоруссии. «Немцы, немцы деревни сожгли!» - закричал он. Внук ему: какие, мол, немцы, тринадцать лет двадцать первый век идет! Дед не верит: «Бежим в лес! Там Ковпак, там Машеров!». Словом, пришлось деда в психбольнице лечить. Да не в кировской, чтобы без огласки, а в нижегородской. Есть такое место за проспектом Гагарина, Ляхово называется.
А коньяку в тот вечер мы перебрали, помню только, что я плакал, жаловался на супругу, на столичную жизнь, обещал уехать в деревню, в глушь, в Саратов. Как спать в кабинете хозяина лег – не помню. Очнулся рано утром, хорошо, что на столике заботливо оставлена бутылка минералки. Давно так не напивался! Стыдно стало за свое неразумное поведение. Что я там болтал? Что из этой суки-Москвы уеду. Допил минералку – вроде легче стало. А почему бы в самом деле не уехать? Правильно говорят: что у пьяного на языке – то у трезвого на уме. Думал же я иногда о родном городе, о том, что там жить гораздо честнее. Нет ни друзей-врагов, ни опротивевшей жены, которая давно спит в соседней комнатёнке, ни тещи. Тестя только жалко, он один понимал меня. Работу выгодную нашел, со своими влиятельными друзьями познакомил. Мы с ним по субботам по чарочке-второй пропускали. Жаль, что тяжело заболел – рак.
Ворочался-ворочался, хотел ешё раз заснуть. Не спится на новом месте. Сходил в туалет, попил там из крана воды. Совсем рассвело, даже читать можно. Рядом с пустой бутылкой минералки был томик стихов Лермонтова. Открыл наугад.
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – все молчи!
Это что, про сегодняшнее время тоже? А почему не сравнить? Я же исторический факультет окончил. И этим похмельным утром нашел много общего в николаевской и путинской модели правления Россией. В атмосфере казённого официозного равнодушия не могло не возникнуть тогда такого стихотворения. Может, и ныне современники пишут что-то подобное. Только теперь такие времена, что пиши-пиши, а никто вверху на это внимания не обратит. Вчера же я слушал рассказ бывшего журналиста, ныне областного депутата о старике, сошедшем с ума при виде разрушенных, словно фашистами, деревень. Про того старика и про «фашистов», стёрших с лица городских земель несколько кировских заводов, написал мой вчерашний собеседник,кстати вспомнил, Груздев его фамилия, в своей областной газете. Статья имела большой резонанс, пришло много откликов с иными примерами. Только главный редактор эти отклики печатать не разрешил. Груздев от обиды разругался с ним, уволился, стал вместо первого секретаря обкома КПРФ выпускать раз в месяц партийную газету, на волне острой публицистики завоевал популярность, избран депутатом областного Законодательного собрания.
Я почему, Саш, про поездку в Киров так подробно рассказываю – она как раз и повлияла на моё решение переехать на родину, бросив всё в Москве. Утром мы чуть-чуть с Груздевым похмелились и поехали по области, он мне показал и один заброшенный завод, и пустующую деревню недалеко от областного центра, а что в глубинке тогда? В каком-то отделении «Кировлеса» мне раскрыли суть воровства областного достояния. Для нас устроили банкет. Только уселись за стол, позвонила жена Груздева, сказав, что у них оставленный гостем телефон через каждые пятнадцать-двадцать минут названивает. И тут я понял, почему на душе весь день было так спокойно – забыл в кабинете хозяина свой дорогущий телефон. Хрен с ним, подумал я, надо же отдохнуть. Приедем, отвечу на все непринятые звонки.
Оказалось – умер тесть. Надо срочно лететь в Москву. Груздев вызвал такси, проводил меня до аэропорта, обещав, если будут сложности, достать билет на ближайший самолет. Но как раз оставался последний билет в кассе, уже началась посадка. Успел! Уже дома, после похорон, на нижней полке моего книжного шкафа, где мы иногда от наших женщин прятали коньяк, лежали две записки. Неровным почерком тесть в одной написал, чтоб я решился уехать из Москвы, иначе меня не туда может затянуть. Так и написано: «Не туда». Как совпало с моими кировскими мыслями! В другой тем же почерком написано всего два слова: «Береги Яну». Нет уж, дудки! Но интересно: тесть уже не ходил, лежал всё время в постели с тех пор, как упал в туалете. Его запылившаяся трость валялась под кроватью. Он что, в мой кабинетик ползал? Притом дважды, поскольку вторая записка на другой бумаге. Неужели таково его завещание!?
В Думе доложил шефу о проверке в Кировской области, тот велел написать пояснительную записку и дополнительно всё узнанное на словах рассказать Суркову. Я так и сделал. А потом, через неделю после снятия Суркова с должности, мне посоветовали исчезнуть из Москвы навсегда. Все к одному – в тот же вечер жена в который раз со мной разругалась. А может, это звенья одной цепи? Так я здесь и оказался.
Теперь, Саш, твоя очередь рассказывать о себе.
- А что обо мне? Учился по вечерам в политехе. В кузнице прошел все ступени: нагревальщик, штамповщик, мастер, заместитель начальника цеха. На этой должности и застрял. До того тошно стало, что решил уволиться. А ешё я играл в футбол за сборную завода. Без меня она стала проигрывать. Через три недели снова устроился на свой завод в техотдел, куда до этого не раз просился. Опять стал играть в команде – и с тех пор до конца сезона ни одного проигрыша! Но моё везение заметили уже зимой, когда в Нижнем экспертный совет без единого замечания признал мою разработку многопредметного столового набора товаром народного потребления из-за оригинальной художественной росписи. Из технологов повышен в начальники техотдела. Женат, супругу ты мою и дочку видел. А про вашу московскую суетню я, как и абсолютное число периферийных работяг, вот что думаю: столичная власть отдалилась от людей дальше, чем раньше коммунисты. Вызывают смех многие думские и правительственные решения. Теперь и церковь пошла по начальственному пути. Вот что недавно сказал один умный мужик, до сих пор работающий наладчиком: «Если народ и церковь - сообщающиеся сосуды, то и уровень жизни должен быть у них один. И у власти с народом тоже. Мы же теперь видим обратное даже на уровне районной и деревенской жизни». Наш генеральный как-то со злости сказал: «Кто об Москву обтёрся, измазанным ею приедет!». А пример у всей области на глазах. Был посредственный партийный секретарь, золотом не искушенный. Поработал при Примакове меньше года министром, вскоре в области избран губернатором, гулькиным хреном прозванный. Совершенно другим человеком вернулся, захапистый стал, когда от своей бывшей партии переметнулся в главнейшую…
- Вопрос можно? А почему, если не секрет, ты живешь примаком у тещи? Я в свое время столько от такого положения настрадался.
- После свадьбы мы жили у меня на Трудовой. Дочурка Оленька родилась. Я в ней души не чаял. А Лене в моем доме жилось всё хуже и хуже. Мама у меня хорошая, но почему-то невзлюбила Лену. Наверное потому, я это потом понял, что не посоветовался с родительницей перед свадьбой. Но ведь мне тогда было уже за тридцать, сам с усами. С Леной она почти не разговаривала. Особенно это заметно стало после рождения и болезни Оленьки. Редко нам помогала. А тут и за водой на колонку надо не раз сходить, и баню часто топить, и удобства в огороде Лене не нравились, терпела-терпела, да всё и высказала. Взглянул я на все её глазами. И её любил, и дочку. Вот и перешёл, её было условие, в их двухкомнатную квартиру с ванной, водопроводом-канализацией и туалетом. На нашей улице, правда, всё это с недавних пор можно и в частном доме сделать, но у нас денег – в обрез. Зато мама с тех пор с удовольствием стала сидеть с нашей Оленькой и с Леной теперь обо всём разговаривает.
До весны с Василием Таразановым увидеться не пришлось. Он мне не звонил, у меня свои дела, так что заглянул к нему лишь в начале мая, когда мы с Леной и Олей стали маме помогать сажать картошку в её огороде. К вечеру, а мы решили заночевать у мамы, чтобы завтра с утра подготовить грядки под лук, морковь, перекопать землю в теплице и накрыть её новой пленкой, я решил всё же заглянуть к Василию.
Он в саду окапывал плодовые деревья. На месте трёх выкорчеванных старых яблонь поднимались молоденькие саженцы от Льва Кащеева. Ветви двух груш и двух оставшихся яблонь подрезаны, стволы вишнёвых деревьев от корней аккуратно побелены. У входа в сад лежали доски, прикрытые пленкой. Василий обрадовался моему приходу.
- Пошли, Саш, в дом, пивка попьём, натурального, московского. Я ведь только вчера из столицы вернулся. Вот сад в порядок привожу, теперь срочно беседку, доски ты видел, надо ставить. Завтра плотников жду. Обещали за два дня управиться.
- К чему, Вась, такая спешка?
- С осени много событий произошло. Я ведь думал, что уединюсь ото всех и заживу счастливо. Буду повесть писать, стану книги читать… Пока строительные дела до поздней осени шли, дни бегом бежали. Рад был первому снегу. Наконец, уселся за повесть, но одно графоманство получается. Про «суку-Москву» до меня написали. Решил начать другую повесть, о думских депутатах, фактов – море, а изложение сухое, без интриги, хотя веселых анекдотов о слугах народа ходит полно. Язык, перечитав, понял, как у школьника в сочинении. Ни образных метафор, ни оригинальных сравнений, ни картинок быта и природы, даже портреты главных героев не соображу, как лучше выписать, чтобы они друг от друга отличались. Словом, не Проханов.
Забросил это писательское дело, видно, не по мне. Решил заняться чтением. Тоже быстро надоело. Новый год один встречал. Как у Лермонтова: «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды».
- Ну да, - добавил я. – «А годы проходят - все лучшие годы!»
- Вот-вот. Какие планы были! Вдруг неожиданно оказалось, что быть одиноким не так уж весело. Впервые за много лет я понял, что означает отсутствие тыла – душе моей не к кому прислониться. Выходит, зря заточил себя в кабинете. И знаешь, Саш, я о жене с тоской начал вспоминать! Ведь разводиться хотел, а тут так о Яне заскучал, что еле дотерпел до восьмимартовского праздника, чтобы был предлог приехать с подарками жене и тёще, заодно и сыну кинжал у одного из ваших ножовщиков купил. Приехал – а Яна в больнице, да в какой – в онкологической. Рак груди. Правую отрезали. Сеансы химиотерапии предстоит пройти. Тёща встретила меня приветливо. Разговаривали мы с ней до поздней ночи. И всё о Яне. Тут теща и вспомнила, что как раз из нашего города в газете «Семья» работала талантливая журналистка Ольга Шило. Она несколько лет назад, газета ж в их типографии печаталась, написала хороший очерк про женщину, которая в такой ситуации после, кажется, третьей химиотерапии отказалась от лечения, а взялась вышивать иконы. И выздоровела! Эту Ольгу в Москве найти не удалось, уехала в Италию к дочери. Я обещал Ольгину героиню найти, узнать, как у неё, если жива, дела и позвонить сразу же в Москву. Про это и сказал, навестив во второй раз супругу, объяснив причину спешного отъезда. Обещал звонить каждый день и скоро приехать. Вот так в больнице у её кровати и помирились. Она, заплакав, первой начала извиняться за всё плохое, случившееся в прошлом. Словно перед смертью.
Нашел я ту женщину на улице Фаворского. Жива-здорова, видно, и впрямь иконы её вылечили. Показала мне свои вышитые и освященные в церкви работы, гораздо больше раздарила. Обещала, когда моя Яна приедет, научить её вышивке. Яна дважды приезжала в наш город между больничными сеансами той проклятой химиотерапии, потом начала проходить лучевую терапию. А ей становилось хуже: побледнела-похудела, полностью облысела, в платке вынуждена ходить, даже брови исчезли, постоянная рвота, только оклемается, только желудок начинает нормально работать, как наступает срок снова ложиться в больницу. Вот и решила последний раз пройти курс лечения и навсегда переехать ко мне. А дальше - что будет. Чему быть – того не миновать. Захотела наслаждаться моим садом, для чего и беседку делаю. Станет постоянно вышивать иконы. Ей понравился наш магазин «Рукодельница» с вежливыми продавщицами, готовыми дать любую консультацию. Во второй раз Яну на всякий случай сопровождала тёща. Моё жильё ей понравилось. Сказала, что тоже бы тут поселилась, продав пятикомнатную квартиру, но наш сын Олег скоро оканчивает школу, ему дальше учиться, хочет по нашим стопам в МГУ, но на химический факультет, вот и будет внуку завтраки-ужины готовить и квартиру намерена завещать.
Пиво кончилось. Я хотел сбегать за добавкой, Василий возразил – завтра много дел. Но пригласил нас с Леной в ближайшее время в гости, чтобы было Яне с кем общаться.
Лена быстро сдружилась с Яной, стала к ней приезжать не только в выходные, но иногда и в будни. А мне и в выходные порой не до поездок в другую часть города: назначен заместителем технического директора со многими сопутствующими этой должности хозяйственными хлопотами.
2. Лена и Яна
Мужу теперь не до нас. Как Сашу повысили, так сразу весь наш домашний график жизни поменялся. Уходил до нашего с Олей завтрака, возвращался позднее, чем прежде. Раньше вёл разработку новых изделий, потом, когда стал заместителем главного инженера, отвечал и за подготовку производства. Теперь вот в его ведении ешё и котельная, и электроцех, и всякая заводская-городская канализация. Он повышением доволен, зарплата – чуть меньше директорской. А вот я этому вроде и не рада.
Свекровь что-то прибаливать начала, тяжело ей в огороде. Оля перешла во второй класс и запросилась на все каникулы к бабушке: все её подружки не из класса и нашей девятиэтажки, а с Трудовой да Ноябрьской. И я постепенно, раз на весь июнь безмужний отпуск выдался, на Трудовую перебралась. К вечеру – домой, а то и у свекрови заночую.
Вот и у меня подружка на Ноябрьской появилась. Яна. Пару раз мы у Таразановых вместе с Сашей были, а потом я к Яне одна стала ходить. Всего за два-три разговора мы с ней сблизились.
Хорошо вечером у Таразановых в саду. Если в мае тут было белым бело, то теперь зеленым зелено и очень уютно. Я помню, какой сад был неухоженный прошлой осенью. Теперь же иное дело. Нет старых яблонь, груши словно помолодели. С одной стороны изгороди подвязанная малина. Василий даже умудрился около новенькой беседки уложить привезённый из Подмосковья нарезанный в рулон готовый газон с настоящей травой. Обещал, что в остальной части сада через год поднимется ровная травка.
Яна из столицы приехала бледной и больной, ходила всё время в платочке, даже дома. Врач-онколог запретил ей делать тяжелую работу, чтоб шов на месте груди не разошелся. Оказывается, даже есть грудные силиконовые протезы. Ей ешё в Москве в специализированном ателье-магазине выдали такой – как раз под бывший четвертый размер. Когда выходит на улицу или выезжает в центр города, в магазин «Рукодельница» за новыми нитками для вышивания икон, то надевает грудь. А в саду – без неё, меня стесняться уже перестала. Иногда меня просит сходить в этот магазин, чтобы купить нужные, под определенными номерами, разноцветные нитки.
В августе сняла платок, волосы, не прежние, не русые, а чуть рыжевато-медные, короткие. И щёки вроде посвежели! Но хвалить пока Яну не буду, как бы не сглазить. С этими очень короткими волосами выгладит вроде моложе.
- Вот, - показывает она мне в беседке, где у неё хранились пяльцы и нитки в нескольких пластмассовых контейнерах, очередную вышивку – икону «Всецарица». - Осталось погладить, вставить в уже купленный багет, освятить у отца Валерия в церкви «Утоли моя печали». Это будет моя личная. Якобы помогает от онкологии. Следующую вышью тебе, Лен. Будет «Троеручица». Думаю вышивать и бисером. В «Рукодельнице» мне сказали, что это не так и сложно.
Как она быстро мастерицей стала! Я бы так не сумела. И ведь, кажется, метастазов у Яны не наблюдается, как сказали ей несколько дней назад врачи, когда она ездила в Москву. Высказали, к ее радости, несколько медицинских советов, заодно порекомендовали два вида профилактических дорогущих лекарств, оказавшихся при домашнем рассмотрении биодобавками. Но всё равно какая-то от них ощущается польза.
- Познакомилась я с Тамарой Егоровной, которая при почти такой же онкологии начала иконы вышивать. Она мне и вырезку из газеты «Семья» показала, и очерк о ней другого журналиста – «Жизнь спасённая» называется. Рассказала, что после первой собственноручно вышитой иконы «Господь Вседержитель» почувствовала такой прилив сил, что именно в богоугодной работе узрела свое спасение.
А ведь я, Лен, в детстве любила вышивать, но со взрослением это школьное увлечение ушло. Когда училась в МГУ, появились другие интересы. Теперь у меня с каждой вышитой иконой опыта прибавляется. Ещё два раза ездила за консультацией к Тамаре Егоровне, иногда ей по телефону звоню. Мужу вышила икону «Серафим Саровский», маме – «Спас Нерукотворный». В церковь каждое воскресенье хожу. С мужем мы в Дивеево ездили, вот только позавчера за день в монастырях в Оранках и Лукино, они оба в Богородском районе, побывали. Это я всё по примеру Тамары Егоровны делаю. Она освоила вышивку иконы в тридцать пять красок, сколько ниток разных оттенков надо купить, я тоже зимой за такую работу возьмусь. А ешё мы с Васей собираемся съездить в Оптину пустынь. Трехдневные путевки туда продают. Поехали и вы с нами всей семьей!
Из Оптиной пустыни возвращались по отдельности: я с Олей и супругом – домой, Яна и Василий присоединились к московским туристам: в их двухэтажном люксовом автобусе оказались свободные места. В столице через день была година смерти Якова Дмитриевича.
Таразановы вернулись в свой двухэтажный дом спустя неделю – были хлопоты по устройству скромного памятника.
Следующим вечером Яна позвонила Лене, попросила из «Рукодельницы» привезти ей три вида ниток, номера которых дважды повторила по телефону.
Яна выглядела похудевшей.
- Нет, я не заболела. Была у своего онколога, тот сказал, что всё в порядке. Просто в Москве каждый день отца вспоминала, переживала. Его комната осталась такой, как была. Как он страдал! Ведь метастазы постепенно захватывали все внутренние органы: почки, печень, даже на позвоночнике выявилась грыжа. Всю жизнь боялся уколов, а тут обезболивающие, когда терпение кончалось, а дома ни меня, ни мамы не было, научился делать сам. Лекарства таяли на глазах. Я раз в неделю ходила к онкологу за очередным рецептом. Вася говорил, что папа ему оставил в их тайном месте две записки, как же он их туда умудрился положить? Последние две недели таял на глазах. Но стал удивительно спокоен: знал, что умирает. Мама уже свыклась с неминуемой потерей, не то, что я. Вася тогда был в командировке в Кирове, целый день до него нельзя было дозвониться. Мы ведь с ним в последние полгода плохо жили, так папа за день до смерти прошептал мне, попросив наклониться к его губам, чтобы я помирилась с мужем. А я была на Васю тогда так зла, так зла, что с легкостью отнеслась к его отъезду на родину. И уже месяца через три стала о нем скучать, но первой звонить не хотела. А тут ещё рак груди обнаружился. Как обрадовалась, когда он на мартовский праздник приехал к нам с подарками. Я тогда в больнице лежала… За много лет жизни, пускай и недружной, образуется понимание. Я поняла, что Вася мириться собирается, но опередила его, попросив за всё прежнее прощение.
Лежа в больнице, я многое передумала. Каждый из нас убежден, что ему достанется мафусаилов век. Но от болезни человек, какую бы праведную жизнь ни вел, не застрахован. Отец вот себя ни в чем не ограничивал, выпивал частенько, но не допьяна, курить в пятьдесят лет бросил. В шестьдесят болячки его догнали… А я со студенческих времен за собой следила, почти вегетарианка, в волейбол, хотя была заместителем директора издательства, долгие годы играла. И вот на тебе!
- Но ты же победила болезнь! – успокаивала я подругу. – Вот к Анне Ивановне Ковалёвой дочка Вера из Нижнего переехала. Наша ровесница, а уже неизлечима. Мне свекровь и Саша рассказывали, что Вера со школьных лет часто болела, отчего в первом классе оказалась второгодницей. Вышла замуж неудачно, супруг её бил-колотил. До частых головных болей дошло. Седал и иные лекарства приходится ежедневно принимать. Из-за этого и желудок давно негодный. Теперь прибавился рак груди, ни её удаление, ни химическая и лучевая терапии не помогли, метастазы затронули весь организм. Лежит, как из Нижнего приехала, второй месяц в постели.
- Давай, Лен, её навестим. В чулане в стружках яблоки как хорошо пахнут, а груши ещё не все сорваны. Может, ей «Всецарицу» я побыстрее постараюсь вышить!
3. Анна Ивановна
Из Нижнего за три тысячи рублей ко мне дочку перевез Слава, знакомый её второго мужа. Боли в спине были такие, что сидеть она не могла, поэтому в автомобиле разобрали багажник, положиил на него одеяло, а потом туда легла Вера. Заодно по пути из Верхних Печёр заехали в диагностический центр, чтобы сделать магнитно-резонансную томографию. Даже с тростью Вера еле ходила по дому, до туалета, кухни и обратно, а в последние дни еду в кровать приносил её второй супруг Виталий. Мужик, можно сказать безрукий, неумелый, хотя уже сорок миновало, как до этого ещё с двумя женами жил, четверых детей наделав?! Вера, видя его вечную неумелость, а тут ещё и растерянность от её прогрессирующей болезни, решила избавить Виталия от хлопот по уходу за ней. Да и я ей так советовала поступить: ухаживать буду гораздо лучше и, что греха таить, похороню её на кладбище, где все родственники и где я неминуемо буду.
В Нижнем, хоть и прожила двадцать с небольшим лет, ничего у неё почти нет. Когда стала жить с Виталием, переехав в его однушку, понадеялась, что регулярная сексуальная жизнь поправит её здоровье. Увы. У мужа она не прописана, а свою комнату продала, чтобы сын смог купить такую же в Кстове, куда только что уехал на престижную работу после окончания института имени Губкина.
Как Вера была рада, что её на днях навестили одноклассник Саша Гущин с супругой Леной и её подругой Яной. Это жена её другого одноклассника Васи Таразанова. Ещё от меня она узнала, что Таразановы купили дом за их огородом и окнами на Ноябрьскую улицу, пристроили к нему кирпичную двухэтажку, облагородили старый сад. С удовольствием бы посмотрела на него, да не сможет. Не сумеет даже вышивать иконы, одну из каких обещала для неё сделать Яна. Поздно уже, поздно. После их ухода Вера впервые мне открылась, что осталось ей, наверное, месяц.
После этих слов я ушла на кухню и там дала волю слезам. Мне чуть за шестьдесят, и буду одинокой, когда похороню Веру и останусь совсем одна, нет родственников, кроме внучка Олежки в Кстове. Помню, моя мама умерла, я не так долго и переживала – всё же у нее и возраст, и черёд, как говорится, пришёл. А вот мой супруг, диабет у него был, молодым ушел из жизни, он всего-то на год старше меня, а Верочке шел пятый год. Тогда я очень долго переживала: куда ни пойду, вижу места, где мы с Юрочкой бывали, – сразу печальные воспоминания, возьму на кухне его кружку – и снова слезы…
На кухню пришла наша новая знакомая Яна, принесла поздних яблок и свежих, с дерева, груш. Узнала, что Вера с удовольствием посмотрела бы на сад. Сказала, что посоветуются с мужем, как всё устроить для Веры.
Василий догадался как. Врачом «скорой» был ещё один их одноклассник Серёга Неверов, посоветуется с ним. Позвонил ему по сотовому.
Как раз дежурит в завтрашнее воскресенье, можно устроить с утра вызов и перевезти Веру на каталке к Таразановым. Василий сказал, что удобнее и скорее, чтобы не срывать вызовы, перенести больную из дома через двор и оба сада вшестером на брезентовых носилках, которые должны быть в машине.
В середине октября стояло прекрасное бабье лето. Даже немного жарковато. Ещё только начали облетать листья с деревьев. А трава у беседки так вообще зеленела по-весеннему.
В шестиугольной беседке Василий с одной стороны положил на лавочки три доски, накрыв их одеялом. Получился своеобразный топчан, на который уложат Веру. С противоположной три доски покрыли скатертью. Будет стол для соков, салатов и фруктов.
- А выпить мы с Сашей и домой сходим, - сказал он Яне и мне, помогающей накрывать этот стол. – А вот и Гущины идут! Идите, Анна Ивановна, домой, я сейчас в «скорую» позвоню и мы тут же к вам явимся.
Я, чтобы Вера себя чувствовала на людях без охов от болей, вколола ей обезболивающие реланиум и феназепам. Да-а, в последние ночи делаю дочке по четыре укола… Кстати, осталось лекарств ещё на два дня, значит, завтра к онкологу с утра надо идти за новым рецептом. Очередь теперь к нему большая. Раньше, я помню, когда сама к неврологу в соседний кабинет ходила, так туда была большая очередь, теперь наоборот. И ещё вот что печально: уже не первый раз вижу на соседних стульях то мальчишку лет восемнадцати, то девочку-школьницу. Недавно открыта новая центральная районная больница, так теперь при ней аж трехэтажный онкологический пристрой. Неделю назад в очереди соседка сказала, что в нашем районе самая большая в области смертность. Я не поверила, думала, что сплетня. Оказывается, как пояснила та же соседка, это прозвучало в официальном докладе главврача Сметанина.
А вот и «скорая» у нашего дома остановилась. Вшестером взялись за ручки брезентовых носилок и осторожно, через два сада, перенесли Веру в беседку к Таразановым.
Вера после обезболивающих да ещё на свежем воздухе стала чувствовать себя лучше. А как её восхитил обновленный Василием сад! Улыбалась одноклассникам и их женам. В беседку пришла и Сашина мама, моя давняя подруга.
- Ребята, что вы какие невесёлые, словно на похоронах. Не таитесь, здесь выпивайте! А с Яной и Леной и я немножко шампанского пригублю! – Вера старалась быть веселой, но это у неё плохо получалось: боли в груди и позвоночнике никуда не ушли, только лишь временно приутихли.
Но всё равно для неё этот день как праздник. Дочка отвлеклась от тяжелых будней, мрачных мыслей. Она в последние дни даже телевизор не просила включать: ни кино, ни новости с двумя постоянными героями ей уже не интересны, точнее – не нужны. Позавчера она мне горько сказала: «И зачем мне знать невыполнимые планы незапоминаемых мной министров-капиталистов!». Интересовало единственное – когда из Кстова приедет сын: «Надо попрощаться».
В беседке пригубила шампанского, но пробовать из деликатесов ничего не стала. Боялась, что тут же начнется рвота. Так было в последние дни не раз. Даже дорогую красную икру, которую она сама меня попросила купить, есть не стала после того, как желудок не принял мой недавний подарок.
- Что вы снова грустные, - Вера обратилась ко всем одновременно. – Давайте споем.
Василий толкнул локтем Сашу:
- Запевай её любимую!
- Ага. Расцветали яблони и груши…
- …Поплыли туманы над рекой, - подхватили Василий и Яна.
- …Выходила на берег Катюша, - голос у Веры был чуть слышен.
- …На высокий, - поддержала я, а на глаза навернулись слезы, поэтому отвернулась, как бы стараясь достать рукой прямо из беседки близкую ветку с желтой грушей.
К вечеру погода начала портиться. Любовь Андреевна Гущина пошла домой. Мелкий дождичек тоже пошел. А вызванная «скорая» все запаздывала и запаздывала. Наконец, приехала к дому Таразановых. Веру на брезентовых носилках, накрыв одеялом, через два сада чуть ли не бегом перенесли в наш дом, туда же по проулку приехала за носилками «скорая». Праздник закончился…
Вчера было солнце, а сегодня уже дождливая осень. Буквально за полдня дочке стало хуже.
- Мама, мама! Что я там буду дела… - закашлявшись, недосказала Вера.
- Где?
- Там. Я еще молодая, чтобы умирать! Почему в нашей стране, некогда гордящейся своей медициной, так неразвита борьба с онкологическими заболеваниями?
- Милая моя, ты же понимаешь: где начались платные услуги, там закончилась медицина.
Через сад со стороны Таразановых к нам шли Василий и вчерашний врач «скорой». Сергей Неверов, немного поспав после дежурства, по просьбе Васи принес для Веры десять ампул нового обезболивающего.
- Это облегчит ей страдания,- сказал он мне в сенях. - Вы, мамаша, держитесь.
А Вере он рассказал, что работает ещё частным массажистом и на две трети ставки в поликлинике. В мединститут поступил со второго захода. Одно время повышал квалификацию в Нижнем, в областной больнице. Там его обвинили во взятке, хотя деньги получил завотделением. Судился, суд выиграл, а заведующий отделался легким испугом. Но с престижного места пришлось уйти, два года работал на Севере, затем уехал домой. А в родном городе на хорошую работу, хоть и специалист высшей квалификации, не брали, видно из Нижнего его охарактеризовали из-за давнего суда склочником.
- Надейся и терпи, Вер! – сказал он однокласснице, делая обезболивающий укол. – Недавно я в специальном журнале прочитал, что шестнадцатилетний школьник, вот парадокс, изобрел аппарат для определения рака на самой ранней стадии. Он словно прибор для диабетиков, похожий на авторучку, который определяет количество сахара в крови. Для таких же больных не так и давно придумана капсула, вшиваемая в организм, в очень много раз сокращающая количество инъекций.
- Надо же, школьник, - удивился Василий, - а профессора до этого не додумались!
Вера быстро заснула, а я решила на кухне угостить Сергея и Василия давно хранившимся у меня дорогим виски.
Мужики с трех приемов опорожнили бутылку, заговорили о политике.
- Мы страна парадоксов, - начал Вася. – Школьники изобретают умные приборы, которые будут внедрены где-нибудь в Израиле или США, профессора живут взятками за традиционное лечение…
- Русь наша должна сопротивляться, ей американский яд в рот суют, а она глотает его, как пепси-колу. Деградирует страна.
- А я не верю в деградацию, верю в то, что где-то есть городские партизаны, где-то внутри страны вызревает ядро сопротивления коррумпиаде.
- Хочешь, расскажу еще про одно изобретение. Японское, кажется. Шарик помещается в самую женскую суть. Партнер нажимает на кнопочку пульта дистанционного управления, шарик вибрирует. И девушка получает удовольствие. Я это к чему. Если долго мучиться, то и у нас что-то необычное, в политическом я имею в виду смысле, придумают, чтобы потом вся пока нищая страна получила удовольствие от улучшающегося процесса жизни. Так что городские партизаны – это вполне реально.
Мужики попрощались и ушли через сад. Вера спала со страдающим лицом – боль не покидает и во сне.
4. Вера
Чаще всего снится и наяву видится детство. Самое счастливое время. Даже тогдашнее небо в темных тучах теперь кажется самым безоблачным. Вот и похороны бабушки, потом смерть папы не оставили гнетущего воспоминания, я же, такая молодая девочка с тонкими косичками, никогда не умру. Ну, поболела немного, так на то они и врачи, чтобы вылечить. Ну и что, что второгодница, зато в новом классе стала учиться почти на «пятерки», в нем у меня появилось много подруг и товарищей. Саша Гущин, с которым мы жили на одной улице и вместе ходили в десятую школу. Вася Таразанов с соседней улицы помогал мне с геометрией. А в Сергея Неверова я в десятом классе даже была немного влюблена, но он тогда влюбился в Лену из параллельного десятого «Б», которая через несколько лет стала женой Гущина. Архитектурный институт тоже принес много-много радости.
Когда же начались беды? В первом замужестве? В нелюбимой работе? Но ведь я рассталась с мужем, который любил говорить, что слово «супруга» – из двух слов: готовит суп и ругает. А как же его, бездельника, распускающего кулаки, не ругать. От его-то побоев и голова стала часто болеть. Сменила проектный институт на небольшое проектное бюро, так та же самая работа, даже зарплата почти такая же. Сын вырос эгоистом – но в этом я сама виновата: так растила. А потом думаю, что не только я виновата, а это время эгоистическое такое, поскольку капиталистическое. Теперь вот сын при престижной работе, с тех пор, как я переехала к маме, ни разу не навестил.
Все думаю, думаю, думаю… А что мне остается, лежачей больной с табуреткой у изголовья, на которой несколько видов таблеток и ампул, шприцы-«тройки», да минералка в стеклянной бутылке, в ногах – пластмассовое ведро с плотной крышкой, а под кровать на всякий случай мама положила и «утку». Скоро, по всему чувствую, пригодится. Вот вчера Саша Неверов мне новое обезболивающее сделал, а что толку, все равно через час боли возобновляются.
От меня скрывают про рак четвертой степени, но я это знаю, всеми клеточками ощущаю. После позавчерашнего посещения на носилках Васиного сада я успокоилась – это было мое последнее посещение «света». У меня теперь осталось единственное желание - быстрее умереть: и себе избавление от труднопереносимых болей, и не будет маме беспокойства. Уже совсем не ем, после позавчерашнего глотка шампанского только губы минералкой обмачиваю. У мамы где-то на кухне уксус был, так я туда не доползу. Кто же такие хорошие строчки написал: легкой жизни я просил у Бога, лучше б легкой смерти попросил…Надо маме напомнить, чтобы на завтра отца Валерия пригласила…
То ли я забылась, то ли спала без боли, почему же сегодня не вторник, а пятница? И, кажется, боли меньше стали. Вот уже и «утка» нужна. Отчего такой противный запах? Спрашиваю маму, а голоса нет, мама наклонилась к моему лицу, чтобы меня услышать.
…Так пятница была вчера?
- Мама, мама, что там я буду дела…