Грамота. продолжение 3

Южный Фрукт Геннадий Бублик
4
   Выйдя из подъезда, Федор прищурился на солнце, которое давно миновало зенит, и направился в сторону «Политотдела». Его несколько смущал собственный внешний вид, более подходящий для интеллигента, чем для рабочего человека. Ветров справедливо опасался, что его приход в пивняк вызовет нездоровый интерес. «Что-нибудь придумаю, отговорюсь», — беспечно отмахнулся от тревожной мысли мужчина.
 
   У «зебры», явно собираясь переходить улицу, топталась старуха. У ее ног стояла объемистая хозяйственная сумка. Ветров окинул пожилую женщину взглядом и прошел мимо. Однако не осилил и трех метров, как совершил, «через левое плечо», поворот на 180 градусов и вернулся назад.

   «Что я делаю? — металась в черепной коробке мысль перепуганным щеглом, в то время, как Федор одной рукой подхватил бабулю под локоток, а другой поднял неожиданно тяжелую сумку. — Пивнушка в другой стороне». Однако противиться непонятно откуда взявшемуся импульсу было поздно — они уже пересекали осевую линию проезжей части.

   Старушка поначалу испугалась и попыталась вырвать локоть, но теперь с готовностью поспешала обок нежданного помощника. Другой стороной улицы доброе дело не закончилось, бабуля, склоняя голову по-птичьи набок и искательно заглядывая в глаза Федора, попросила донести сумку домой — «Тут недалече, милок, рядышком».

   «Рядышком», оказалось в добрых трех кварталах от перехода. Ветров шел, не вслушиваясь в воркование старушки, которая семенила рядом, стараясь поспеть за его широким шагом. Галантно поддерживать бабулю под локоть он бросил сразу, как пересекли улицу. Во-первых, сумка оказалась неожиданно увесистой даже для его тренированных мышц, и поклажу то и дело приходилось перебрасывать из руки в руку. А во-вторых, и это, пожалуй, было главным, Федор обычно старался избегать тесных контактов с пожилыми людьми, сторонился их. Старики всегда казались ему чем-то вроде кладбищ: запущенных и неухоженных или бережно обихоженных — неважно, теплых чувств они в любом случае не вызывали. То, что со временем и его самого ожидает такая судьба, в голову парню не приходило.

   «Вот же гнусь, — размышлял, шагая Ветров. — Мужики там пивасиком пробавляются, а я конкретно попал. Таскаю, как Васёк Трубачев старухины бебехи. Тимуровец хренов». У подъезда Федор с облегчением опустил сумку на землю.

   — Феденька, — имя Ветрова бабка по дороге успела вызнать. — Феденька, да я же на четвертом этаже живу. Может, поможешь сумку поднять? А уж я в долгу не останусь, попотчую тебя, — и она искательно тронула Федора за рукав.

   Посул «попотчевать» решил дело и Ветров снова подхватил сумку. Старушка, как и Федор, жила одна — в опрятной прихожей ни одежды, ни обуви других обитателей не обнаружилось.

   — Одна я живу, — подтверждая наблюдение Ветрова, откровенничала старушка, провожая гостя в комнату, — Уж годов пятнадцать, как Самого схоронила. Дети выросли и в столицу подались. Москва, она же сам знаешь какая, как Нечистый молодых соблазнами и развратами манит. Ты посиди пока тута, а я на кухне соберу чего, — и она оставила Федора, продолжая общаться с ним через распахнутую дверь.

   Ветров огляделся. Комнате, как и прихожая, сияла чистотой, было заметно, что старушка не запускает ни себя, ни жилье. Обстановка скромная, но телевизор имеется, хотя и старенький, из черно-белых — экран заботливо укрыт наброшенной салфеткой с рисунком — девушка обнимает морду лошади. В комоде посуды немного: две стопки тарелок, да несколько рюмок с фужерами. «Не хрусталь», отметил Федор. Зато шкаф рядом битком набит книгами и, похоже, в два ряда. На верху комода — фотография в рамке с ленточкой черного цвета, перечеркивающей уголок. Из рамки на Ветрова строго смотрел, еще не старый мужчина, словно говоря: «Но-но, смотри у меня, не балуй!» «Да я и не собирался вовсе», мысленно отмел подозрение парень.

   — Федя, иди сюда, — позвала из кухни хозяйка.

   На кухонном столе парили горячим чаем две чашки, стояли сахарница, варенье в розетке и блюдце с горкой печенья «Наша марка».

   — Вот, Федюша, давай-ка чайком побалуемся с устатку. Хочешь с сахаром, а хошь — с вареньем. Смородинное, сама варила. Печеньице вот, как знала, в магазине только купила.

   — Да мне бы эта… — замялся Ветров. — Чай — это хорошо, конечно. Но не по случаю. Я бы сейчас для набора сил… — и он тоскливо повел глазами по кухне.

   — А, — всплеснула руками хозяйка. — Что же я дура старая? Сам-то когда жив был, тоже любил с устатку остограмиться. Мне она без надобности, держала на всякий случай, да вот на третьей неделе сантехника зазвала, кран потек, так ему за работу и отдала. Коли посидишь, так я схожу в магазин — позавчера пенсию как раз получила. Только долго это будет, пока дошаркаю туда, да обратно — час и пройдет. А хочешь, на вот рубль, купи сам, что тебе по душе. Ты молодой да прыткий, у тебя быстрее получится, — и она протянула гостю желтую рублевую бумажку.

   Соблазн был велик. В мозгу моментально проснулся и защелкал костяшками счетовод Вотруба: своих рубль десять, да бабкин рубль — это можно взять флакон портюши и на закусь останется.

   — Не, — смутился Федор, — я не про это. Побегу я, засиделся уже. Дела меня ждут. Помог, да и ладно, — и чтобы не усовеститься еще больше, парень выскочил на лестничную площадку, торопливо кивнув головой на приглашение заходить в гости.

   На улице он повертел головой и, хотя пива хотелось по-прежнему, повернулся и медленно побрел в противоположную от пивнушки сторону.

   — Вот, живет же бабка, — размышлял он вслух. — И старая, и мужика давно схоронила, а все равно живет. Видать, тоже человек — за жизнь цепляется. Хотя, что это за жизнь на одном чае? Ни тебе пивка попить, ни водкой в удовольствие побаловаться. Совсем как я сейчас, — пришел к неожиданному выводу Федор. — Но у меня хотя бы желание есть, — успокаивающе добавил он.

   Слева маняще блеснул витринным стеклом гастроном. Ветров попытался войти, но ноги пронесли его мимо и он оказался на городской площади, на краю которой высилась железобетонная фигура Владимира Ильича. «Везет мне сегодня на Ленина», мелькнула мысль. Гений человеческой мысли стоял в целеустремленной позе, сжимая в опущенной руке кепку. Свободная рука вскинута в приглашающем жесте вперед и вверх, в затянутое плотными облаками хмурое небо. Торжественность несколько портила голова вождя, обреченно выставленная на потребу пернатым: лоб, нос и щеки создателя первого в мире социалистического государства, покрывали белесые потеки птичьих испражнений. Вот и сейчас на лысом темечке вольготно расположилась парочка. Похоже, голубь с голубкой. Одна из «птиц мира» переступала розовыми лапками, кланялась и теснила подругу к скату крутого лба — воркование заглушал городской шум. Голубка, впрочем, как и все женщины, делала вид, что соблазнительное предложение ее абсолютно не интересует, вертела головкой, чистила перышки и вообще создавала видимость, что она здесь совершенно одна. Голубь между тем, не прекращая ухаживаний, без видимых потуг, метнул из-под хвоста белую капельку, ничуть не смущаясь этим.

   «Вот же уроды! — Возмутился Ветров. — Где на трах договариваются, там и гадят. Бедный Ленин». Федор замахал руками, но попытка вспугнуть птиц не удалась, его жестикуляций увлеченная собой парочка, попросту не заметила. Тогда Ветров зашарил глазами в поисках камня, чтобы швырнуть в наглых пернатых. Пальцы уже ощущали приятную шероховатость булыжника. Однако, еще не обнаружив подходящего снаряда — площадь была выложена плиткой, — парень с ужасом осознал последствия своего поступка. Его окружал, отдыхающий по случаю субботнего вечера, советский народ, в отдалении, по-голубиному выкатив грудь, важно шествовал милицейский патруль. Да Федора сразу же заметут за нападение на священную статую и пришьют, чего доброго, попытку свержения правительства и самого социалистического строя. И не докажешь, что радел за самого близкого на Земле человека.

    То ли вид гадящих пернатых и невозможность прогнать их, а возможно и близость ментов, неприятный осадок от недавнего общения с которыми еще не изгладился из памяти, но настроение у Федора испортилось окончательно. Он круто развернулся и быстрым шагом направился в сторону дома.
 
   «Вот почему так? — размышлял работяга, нервно куря сигарету. — Значит, Брежневу, да и нашему Секретарю горкома, можно в заповедниках охотиться, зверье убивать, а тут голубей прогнать не имеешь права. А я же не из хулиганства, мне за Ленина обидно. И вообще, у них вон и машины персональные и личные, и костюмы дорогие, и еще много чего. А тут одна хорошая рубашка и есть. Да поставь того же Брежнева на мое место к станку, да он такого накосячит. Брака, на хрен, еще побольше меня нагонит».

   Федор метнул сигарету в сторону урны, но не попал. Проводив взглядом полет окурка, он сделал по инерции еще пару шагов, но вдруг остановился, словно услышал грозный или укоряющий окрик. Вернулся к урне, поднял еще тлеющую сигарету, поплевал и уж затем аккуратно бросил внутрь. Асфальт вокруг вазы для мусора белел остатками табачной промышленности: видать в городе было немало «снайперов», подобных Ветрову. Федор воровато огляделся, не наблюдает ли за ним кто, и, опустившись на корточки, собрал все окурки и отправил их в урну.

   Дома, переодевшись в привычное, достал из холодильника полпачки пельменей по 70 копеек, бросил в закипевшую воду, на соседнюю конфорку водрузил чайник. Поужинав, подошел из любопытства к Грамоте. Та, из Похвального листа, превратилась за время отсутствия хозяина, снова в Почетную грамоту. И сообщала, что Ветров признается достойным гражданином, радеющим за чистоту родного города.