Я так и не научился играть на аккордеоне…
Чего мне не хватало тогда, пятнадцать лет назад? Казалось бы, имелось всё необходимое: желание, граничившее с детским капризом, миниатюрный, хорошо настроенный инструмент и учитель, найденный родителями по моей просьбе. Упражнения для правой руки, для левой, для обеих рук… Занятия проходили по одному и тому же сценарию. Мы всегда начинали с проверки домашнего задания, затем приступали к повторению мизерного репертуара, а в завершении урока записывали ноты новых этюдов и пьес. Учитель часто приговаривал: «Порядок – это полжизни… Неизвестно только, из чего состоит её вторая половина»*. Моя нетерпеливость не трогала этого спокойного, добродушного человека. Он внимательно следил за постановкой моих рук, напевал басом, вторя аккордеону, уверял в том, что всему своё время, и мы обязательно дойдем до известных произведений. Через два месяца я ненавидел аккордеон… Ссылаясь на то, что вслепую невозможно играть «с листа», усаживал маму напротив себя и начинал мотать нервы нам обоим… Семилетний брат советовал садиться вплотную к столу перед раскрытой тетрадью и по мере необходимости освежать в памяти сложные места. Такая рассудительность злила меня ещё больше. Эгоистичность не знает справедливости… Человеку, упрямому, как осёл, непонятны уговоры и тычки; нет, надо мною тряслись и пальцем не трогали, но постепенно я добивался своего… Учитель приходил два раза в неделю, а не три. Особо скучные пьески незаметно забывались… Я терял всякий интерес к музыке; вскоре сам позвонил педагогу и отказался от его услуг…
А началась эта история с того, что умер Гришка…
Григорий Кириллович Красногорский появился во дворе задолго до моего рождения. Замкнутый, склочный, нелюдимый, он всё-таки поселился среди людей. Бывший купеческий дом в полтора этажа кишел разношёрстной публикой. В многочисленных клетушках коммуналки можно было встретить старуху, чья дочь, дипломированный медик, по причине, одному Богу известной, сошла с ума, мать-одиночку с тремя чадами, папочку которых зарезали подельники, добропорядочных супругов, работавших на кондитерской фабрике… Семья моего отца занимала две светлые комнаты, правда, кухню приходилось делить ещё с двумя семьями. Под ними-то и обитали три поколения Сорокиных, принявших на постой Красногорского. Трудно представить, как на тридцати метрах могли сосуществовать семеро, один из которых – вообще чужак…
Прасковья Фёдоровна, несчастная мать сумасшедшей, знала всё обо всех. Она помнила бывшего хозяина дома, приезжавшего во время оккупации Ставрополя; помнила, что Сорокины – беженцы родом с Новгородчины… Но о Гришке - так соседи называли его между собой - даже ей ничего не удалось разнюхать… Настройщик музыкальных инструментов?.. Нет постоянной работы?.. Ездит на мотороллере… Дед Иван, тоже довольно угрюмый человек, всю жизнь крутил «баранку»; он рассказывал домочадцам о том, что не раз видел Красногорского на дорогах соседней области… Куда и зачем тот мотался?
Появление Гришки не внесло заметных перемен в жизнь Сорокиных: они нехотя ходили на работу и учёбу, с удовольствием выпивали и скандалили, в общем, жили по-старому. Василий Иванович – старик лет семидесяти – продолжал столярничать в крошечной мастерской, обустроенной в отдельно стоящем строении - не то сарае, не то флигеле. Многие из числа соседей покупали у него табуретки и даже тумбочки. Сорокин-младший, веривший, что хотя бы в старости его станут величать Филиппом Васильевичем, был высоким, худым, чернявым, одним словом, являл собою полную противоположность Красногорского. Непосредственные соседи Филиппа, те, что работали на кондитерской фабрике, носили фамилию Филипповы. Такой каламбур давно приелся обитателям коммуналки. Муж любил выпить. Жена писала стихи. Дочки-школьницы и вовсе терялись в общей массе детворы. Своим главным произведением непризнанная поэтесса считала следующие строки:
Из окон дома в нижнем этаже
Любой прохожий кажется убогим,
Безликим духом, и один торшер
Готов к уродству – лишь бы стать двуногим.
Десятки бывших жителей витрин
Идут вдоль окон, огибая лужу.
Теперь живые заперты внутри,
А манекены вырвались наружу…
Регулярно между жильцами того самого «нижнего этажа» возникали споры о том, кто из них умнее, даровитее, кто лучше ведёт хозяйство и воспитывает детей. При этом в роли спорщиков выступали не целые семьи, а все поодиночке, без разбору… Филипп гордился тремя курсами мехфака. Его жена Дуська - талантом обсчитывать покупателей продуктового магазина. Их сосед Филиппов хвастался отменным здоровьем и долголетием представителей своего рода. Взять, к примеру, деда, деревенского кузнеца… Всю жизнь пил… Никогда не болел… И умер во сне, не дожив трёх месяцев до своего столетия!..
Григорий Кириллович никогда не участвовал в этих разговорах. Если же к нему обращались, повторял непонятную фразу: «Вы ведь не магнитная лента, правда?»
А потом Красногорский начал действовать…
Сначала произошёл пожар… Сгорели бывшие дровяные сараи в глубине двора. Подозрение сразу пало на квартиранта Сорокиных… Тот и не пытался убедить всех в собственной невиновности… Без спросу вырубил плодовые деревья, росшие около пепелища и принялся своими силами возводить домишко подальше от посторонних глаз… Жалкая видимость фундамента… Стены толщиной в один кирпич… Никто не знал, как ему удалось узаконить жилище и прописаться в нём… Жизнь Гришки налаживалась: он женился на смешливой, нескладной девице, обзавёлся «Жигулями» первой модели и металлическим гаражом… Вскоре соседи заметили, что Лида Красногорская ждёт ребёнка…
Двор сторонился Григория Кирилловича. Двор завидовал его удачливости, решительности, кажущемуся безделью. Его жена работала нянечкой в детском саду. Приходя домой, она первым делом таскала воду. И снова мыла, убирала… Готовил Красногорский сам. Иногда соседки набирались храбрости и спрашивали у него, чем так вкусно пахнет. Усмехаясь, он уверял их в простоте и неоригинальности блюд и советовал попробовать «сыр с красным перцем»…
Детский плач недолго раздавался в глубине двора… Не прошло и месяца после смерти младенца, как Лида сбежала от мужа к родителям на Урал… Григорий Кириллович последовал за ней.
Каждый жилой дом чем-то похож на обычную копилку. Со временем его наполняют разные люди-монетки. Они перемешиваются, и уже не понять, какая из них брошена полгода назад, а какая – вчера. Одни монетки могут навсегда покинуть копилку, другие надолго залёживаются на дне. Однажды во дворе появилась незнакомая дворничиха. Все узнали, что теперь она будет обитать здесь вместо Красногорского, угодившего в тюрьму… Слухи ходили по коммуналке… Их осмысливали, дополняли, передавали друг другу, словно эстафетную палочку… Говорили, что Гришка отыскал жену… Просил вернуться, грозил, приставал к ней…
Прошло немного времени, и старожилы начали забывать бывшего соседа… Заговорили о Гришке только раз, когда в камнях, сложенных около его дома, обнаружили пачку денег, которые могли принадлежать ему одному…
Возвращение Григория Кирилловича стало неприятным событием в жизни двора… Нескольких лет его отсутствия как не бывало… Он снова хозяйничал в домишке, снова сдувал пылинки со своей «копейки». Соседи давно усвоили, что просить Красногорского бесполезно: до дачи не подбросит, на рынок не свозит… Гости приходили к нему редко. Хозяин жарил шашлык, выносил стол на улицу, но местных жителей никогда не приглашал…
Бывший купеческий дом уже не считался коммуналкой: нижний этаж расселили, и жильцы превратили его в подвал. Общая кухня верхнего этажа отошла родителям отца, а две маленькие квартирки по соседству объединили в одну большую. Её заняли дальние родственники покойной Прасковьи Фёдоровны: деятельная женщина лет пятидесяти с двумя взрослыми детьми и внуком Ванькой. Большую часть года Нина Ивановна проводила на даче, а Вовка – всегда небритый, туповатый тип – и миловидная, но раздражительная Марина быстро вписались в жизнь двора. Окружающие не сразу поняли, что брат и сестра – наркоманы!.. К ним часто наведывались друзья, а из их окон невыносимо тянуло ацетоном…
Я побаивался Григория Кирилловича. Пугали его колючие глаза, хриплый голос, небольшой рост… От этого человека исходила неясная угроза. Летними, погожими вечерами он устраивался с баяном на крылечке и, задумавшись, играл что-то печальное, тягучее…
15 сентября 1993 года я потерял зрение, и жизнь моей семьи моментально изменилась… В середине осени, когда лечащий врач дал мне передышку между двумя операциями, и потом я уже не боялся Красногорского. Он мог пройти мимо, мог постучать в нашу дверь, желая занять луковицу или стакан муки, но от меня требовалось только кивнуть в знак приветствия… Мой мир, похожий и не похожий на самого себя, ограничивался стенами дома; в двух комнатах чудом помещались детская площадка, многочисленные кружки и целая школа! Теперь учителя посещали меня в этом «зазеркалье». Несколько человек, отличавшихся друг от друга возрастом, мироощущением, опытом, делилось на непосредственно педагогов и педагогов-друзей, которые не прочь поболтать о том о сём. Историк, англичанка и географичка с удовольствием рассказывали о себе. Математичка всегда оставалась приветливой и немногословной… Самой колоритной фигурой была Наталья Ивановна, преподававшая русский язык и литературу. В характере пожилой дамы сочетались добросовестность, прямота и некоторая надменность! Несмотря на то, что она проработала в школе около сорока лет (сам директор принадлежал к числу её учеников) и прекрасно знала свой предмет, коллеги и ученики её недолюбливали, обвиняли в неоправданной строгости… Первый урок ошеломил и меня: Наталья Ивановна четверть часа перечисляла всё, что я должен знать!.. Однако первое впечатление оказалось ошибочным; вскоре я привык и даже привязался к учительнице, а мама стала при случае повторять словечки той: "Не дакай!", "Не умничай!".
Я часто просил близких описывать внешний вид учителей. Историк носил костюмы и щеголял аккуратной бородкой. Англичанка приходила в одних и тех же свитере и джинсах. Удивить могла только Наталья Ивановна. Облик пожилой дамы не отличался роскошью или изяществом; она не расставалась с донельзя потёртой сумкой, из которой порой извлекала осколок зеркала; носила дурацкие парики и одежду, давно вышедшую из моды или вообще не входившую в неё… Её голос обладал множеством интонаций: певучих, дремотных, язвительных… Лукавый,бархатный смех заставлял улыбнуться в ответ… Иногда она рассказывала, как училась в Ленинграде, как познакомилась с будущим мужем, который не стал юристом, из-за того что боялся осудить невиновных и не хотел защищать преступников… Я не раз пробовал представлять Наталью Ивановну молодой, но ничего не выходило… Казалось, что она никогда не менялась…
Соседи наверняка знали в лицо моих учителей, но мы ни разу не видели, чтобы они разговаривали… Однажды Наталья Ивановна показалась нам расстроенной. Не поздоровавшись, она задала вопрос, который удивил всех…
- Света, что вам известно о соседе, живущем в том доме? – вероятно, она кивнула в направлении гришкиного жилища.
- Ну… - замялась мама и начала припоминать всё, что слышала об этом человеке.
- Я только что разговаривала с ним, - прервала учительница, - он даже показал мне фотоснимки времён своей молодости…
- Как интересно! – оживились мы.
- Белокурые волосы… Взгляд водянистых глаз… Ребёнком я видела таких в годы войны… Он очень похож на немца!
Больше к этой теме не возвращались… Никогда… Но моё воображение порождало разные образы… Красногорский представлялся то бывшим военнопленным, то фашистским преступником, который ушёл от наказания и долгие годы жил под чужой фамилией, то потомком первого хозяина дома…
В конце осени 1997 года с Гришкой случился удар, и через неделю он умер… Соседи и работники домоуправления растащили имущество одинокого старика. Нам достался миниатюрный аккордеон…
Сейчас никому не нужный инструмент валяется в том самом подвале, куда много лет назад заявился некто Григорий Красногорский.
*здесь и далее цитаты из романа Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого»