Вера, надежда...

Хельги Нордкап
   Телефон зазвонил противно – как будто кто-то бормашиной старался забраться прямо в мозг. Кто бы это мог быть? И неизвестно, который час. Может быть из редакции? Казимир Степаныч попытался дотянуться до трубки, не тревожа больную голову, но руки не хватило, трубка выскользнула из пальцев и грохнулась на пол. Все – теперь уж точно придется шевелить головой. Мозгами надо было шевелить. Вчера. Сколько там выпили? Хрен его знает. Судя по голове – по литру на нос вышло. Трубка была подцеплена за провод и подтянута к тому месту, где вчера у Казимира Степаныча было красивое холеное лицо с испанской бородкой и тщательно подстриженными усиками. Что там было теперь – лучше об этом не думать.

- Слушаю.
- Мир, привет. Ты спишь что ли?

   Это Пряников. Кажется, он вчера тоже был. Или нет…голос больно бодрый.

- Привет. Ну сплю. Чего надо?
- Да вот хочу напомнить. Насчет спора. А то у тебя небось память-то с утра не очень…все-таки освоили вчера месячную программу почти.
- Да уж. Освоили. Какой спор? Не помню ни хрена.
- Информирую. Ты поспорил с Книповичем на тысячу долларов, что бросишь курить и в течение года он тебя не сможет поймать с сигаретой. Надеюсь, ты уже куришь сейчас в постели? Книпович может приезжать за деньгами?
- Чего – правда что ли? Надо же так допиться. А кто разбивал?
- Вот. В том-то и дело. Я чего и звоню – напомнить. Вера разбивала. И смотрела на тебя, как на античного героя. Это я по дружбе. У тебя, брат, со вчерашнего дня большие шансы. Она так смотрела…даже я позавидовал. Ты хорош был. Стихи читал. Потом хотел кочергу согнуть – там в ресторане у камина стояла, а Книпович сказал, что кочергу любой дурак согнет, а ты лучше курить брось – вот подвиг будет. И еще сказал, что тебе слабо. Только стихи горланить можешь. Да и то – чужие. Ну ты и разошелся. А Вера…Вера сказала, что ты можешь не только стихи. Что ты можешь все. И так смотрела…
- А кто меня привез домой?
- Я привез. На такси.
- А Вера?
- Веру Книпович повез. Им по пути.
- Ну ладно. Книпович – это безопасно. Спасибо, Серега. А ты чего такой бодрый? Мы же вместе были.
- Я удивляюсь с вас, командор. В пятьдесят пять лет можно уже владеть некоторыми даосскими практиками. Два пальца в глотку , упаковка активированного угля и – спать. Наутро будешь чист и светел, как душа ребенка.
- Ну два пальца это я знаю, а вот уголь…не думал даже никогда.
- А думать надо, Мир. Надо. Ну и сейчас не поздно. Садани сразу таблеток десять – через полчаса полегчает. Ну, пока, Мир. Мне еще в редакцию. Вечером позвони. Пока.

   Серега Пряников – институтский друг – звал Казимира Степаныча Миром – так, как звали все друзья детства и юности. Более поздние друзья звали Степанычем. Вообще Казимиром его назвала бабушка, помешанная на своих польских дворянских корнях. От дурацкого имени Казимир Степаныч страдал, но поделать ничего не мог. Поэтому сам придумал сказку про своего предка, который , якобы короновал Августа Сильного на польский трон, про его военные подвиги и приключения. Да так увлекся придумыванием фамильной сказки, что в итоге в восемнадцать лет написал первый роман. Роман кишел историческими подробностями, полностью выдуманными, но удивительно правдоподобно исполненными. Отрывки напечатали в институтской малотиражке, потом главред раздобрился и порекомендовал в “Юность”, своим дружкам. И на халяву пролетело. Да пролетело так, что Казимир победил на каком-то там конкурсе среди юных дарований и получил премию – томик “Белеет парус одинокий” из рук самого мэтра. Мэтр – вальяжный барин- надписал книгу прямо при вручении – за столом президиума, поздравил с успехом, а потом, отложив микрофон, нагнулся к Казимиру и сказал: “Пишите, юноша. У вас хорошо получается врать про поляков. Только не завритесь. И не приближайтесь к современности ближе, чем на триста лет. И будет вам счастье. А то с этими современными поляками можно сильно дать маху.”

   Маху этого самого Казимир Степаныч однажды и дал. Написал повесть про восстание Костюшко. Писал долго – надоели уже эти неродные поляки. Но на кону стояла большая премия – уже все было слажено и договорено, под премию взяты в долг и истрачены деньги. Все было расчитано и просчитано. И на тебе – пока рукопись отлеживалась в редакции, в Польше взбунтовалась Солидарность.  Книга пошла в стол, пришлось долго потом вымучивать всякую ерунду – даже детские книжки писал про всяких уродов с тремя ногами и пятью ушами.  Противно было – жуть. Но долги…Хотя, впрочем, все обошлось. Но про поляков Казимир Степаныч больше не писал.

   Зарывать в землю накопившийся навык исторического вранья было жаль и Казимир Степаныч решил от греха подальше сочинять про выдуманные страны и города. Благо, еще не налетели , как мухи на дерьмо многочисленные изготовители фэнтези. И стал он одним из первых, ранних и успевших. И вот теперь, успевший к столу, он с периодичностью раз в полгода вкушал сладкую патоку славы.

   Вера…Эта маленькая женщина с лучистыми серыми глазами манила, не отпускала, как тяжелая болезнь. И виделись-то всего раза четыре – все в компаниях. Но с самого первого раза, с первой встречи Казимир Степаныч начал ловить себя на том, что все время возвращается мыслью к ней – той самой, которая неожиданно сама во время перекура на кухне у Книповича перешла на “ ты”, в три минуты стала сначала восхитительной, потом любимой, потом родной, потом засобиралась, дала себя проводить, но только до такси, чмокнула в щеку и скрылась в августовской ночи, не оставив ничего – ни телефона, ни надежды.
 
   В ту ночь Казимир Степаныч пошел домой пешком, забыл про разводку мостов и оказался отрезанным от дома тяжелой черной водой. Ждать надо было долго, он замерз, но не замечал этого. Как школьник он сидел на холодном парапете, смотрел на проходящие мимо корабли и бормотал стихи. Редкие пары оглядывались на него и понимающе улыбались. И он был счастлив.

   Вера была то ли школьной, то ли институтской подругой жены Книповича. Книпович женился поздно, на своей бывшей студентке. Поэтому Вере, видимо, было лет тридцать пять. Кольца нет. Это хорошо. Или незамужем, или все уже плохо. Это хорошо, когда плохо…

   Казимир Степаныч все хотел расспросить Книповича о Вере, но стеснялся – вдруг это все будет передано жене, потом Вере…
   В последнюю встречу с Верой Казимир Степаныч стал счастливым обладателем ее телефона. Звонить – не звонил, но повод все время придумывал.


                -2-

   Вечер наступил незаметно. Таблетки  сделали свое дело-  не так уж болела голова и не так уж было противно жить. Но выпить хотелось. Хотя бы для того, чтобы заснуть. Казимир Степаныч помаялся чуток, потом прямо как был – в старых тренировочных штанах  и не менее заслуженной пафосной красной футболке, накинув куртку и сунув ноги в старые ботинки, в которых обычно выносил мусор, отправился в магазин.

   Магазин “Винный мир” располагался неподалеку от дома Казимира Степаныча, надо было только перейти  проспект. Выходя на улицу из подворотни, Степаныч заметил колоритного  парня, прошедшего мимо. Еще подумал : “ Красиво идет…” Парень, одетый по-гопницки – в штаны с лямками и карманами и бандитскую куртку, шел вразвалочку, уверенной и неотвратимой походкой кронштадтского дембеля. Степаныч пристроился за ним.
 
   Казимир Степаныч если и жалел когда об ушедшей молодости, то только вот когда смотрел на таких парней, которые могут себе позволить и реперские штаны, и высокие армейские ботинки, и татуировку на бритом затылке, и такую вот дембельскую походочку. Все остальное в этой самой молодости Степанычу не нравилось. Не нравилось то, что молодость суетлива, что вся она устремлена мыслями в будущее. Будущее, которое представляется ей бесконечным и поэтому молодость всегда мучается проблемой выбора. При этом молодость гложет страх. Страх постареть. А постареть она собирается и в двадцать и в двадцать пять. Вот морщинка, вот залысинка…все, уже старею. Старею, а еще не женат. Старею, а еще не богат, не знаменит. Двадцать пять, а вот Лермонтов в двадцать семь…то есть еще два года и все – приехали, уже не Лермонтов. И поэтому молодость всегда выбирает то, что не любит. Вот такой вот парадокс. А то, что она на самом деле любила, понимает уже в поздней зрелости или старости. И хорошо если хватает ума, сил и времени…хорошо, если еще есть возможность…

   Раздумья о парадоксах жизни и любви были неожиданно грубо прерваны тем, что Казимир Степаныч резко натолкнулся на чью-то спину. Рэпер, в которого врезался Степаныч, пошатнулся, но устоял и ничего не сказал. Перед парнем стояли два милиционера, один держал в руках паспорт.

- Так…вы тоже, гражданин предъявите документы.
- Какие документы…вы что…
- Обычные документы. Паспорт, регистрация…

   Казимир Степаныч, отправляясь за коньяком, паспорт с собой, конечно, не взял. Зачем ему там был паспорт?

- У меня нет…то есть дома…я тут рядом…я в магазин…
- Понятно. В магазин. Вот видите – гражданину нравится разгуливать по городу клоуном, но он знает, что при этом полезно иметь при себе паспорт. И вам хорошо бы это знать. Особенно в вашем возрасте.
- Но я…
- Что-я? Вы посмотрите на себя – как из помойки вылезли, штаны вон рваные, грязные, на ногах бахилы бомжовские, а курточка на вас между прочим тысяч на пятьдесят потянет.
- Толян, хорош с ним базарить. Давай паковать. Вы будете предъявлять документы, или нет? – второй милиционер потянулся к рации.

               
                -3-


   В отделении Степаныча обыскали, отобрали ключи, зажигалку ,телефон, деньги . Дежурный милиционер, закончив что-то там писать, поднял на Степаныча взгляд, полный мудрого усталого презрения:

- Значит так. Или сидим до утра – утром выясним, кто вы такой – или можете позвонить домой. Вам принесут паспорт и если все в порядке – отпустим. Будете звонить?
- Кому?
- Ну жене, например. Если есть.
- У меня… Буду.

   Казимира Степаныча вдруг осенило. Вот она – судьба. Он позвонит Вере. Вера приедет, он даст ей ключи, она принесет его паспорт…Да, это судьба. Это повод, еще какой повод. Всем поводам повод.

- Можно мне мой телефон – у меня там номера…
- Да, конечно. Звоните.

   У Степаныча дрожали руки. Он никак не мог попасть в записной книжке на нужную букву, нашел, случайно ткнул не туда, вместо Веры стал набираться номер Водоканала. Откуда тут вообще этот Водоканал? Сбросил. Снова позвонил. Вера ответила почти сразу.

- Вера, здравствуйте. Это Казимир…помните такого? Ну да, да…Вера, только не пугайтесь, мне очень, очень нужна ваша помощь…

    Ну вот и все. Вера приедет. Степаныч не верил своей удаче. Он грезил, сидя в уголочке милицейского обезъянника. Вера приедет, он даст ей ключи, она принесет паспорт. Они выйдут на улицу, посмотрят друг на друга и рассмеются. А потом он скажет, что это надо отметить. Нет, нет, я вас никуда не отпущу. Сейчас только купим бутылочку вина. Это рядом. Я угощу вас таким вином…настоящая Риоха. Вы любите красное? Какая Грузия, дорогая моя? Какой отпуск? При чем тут это? Это, простите, плебейское пойло. Я покажу вам…вино должно быть испанское. Нет, к черту эту вашу Францию, лягушатники никогда ничего не умели. Вино…пойдемте, я покажу вам настоящее вино…прошу вас, сеньора…осторожно – здесь ступенька…

- Эй, батя, сгинь в угол – я лягу тут.

  Тут только Казимир Степаныч заметил, что в помещении он не один. Двое не очень доброго вида парней смотрели на него . Было заметно, что они тоже провели пару бурных суток и к философским беседам не расположены.

- Куда я сгину? Что вам – места мало?
- На пол сгинь.

   Степаныч подумал – сейчас скоро уже приедет Вера. Приедет Вера и начнется новая жизнь. Она уже началась. Совсем молодой, только что родившийся. Молодой, сильный, бесшабашный, хулиган, в милицию попал…А талант какой, а здоровье…Он почему-то подумал о парне – рэпере, о его дембельской походке, о том, как позавидовал ему…

- Я тебе щас сгину, урод. Под лавкой ляжешь… - Степаныч вспомнил недавно виденный тюремный сериал, хотел сплюнуть, передумал, цыкнул зубом и засунул правую руку в карман куртки.

- Чтоо? – парень встал с лавки.

- Не надо, Серый – второй показал глазами на стеклянную перегородку, за которой были видны спины милиционеров – Сейчас огребем только. Пускай сидит. Неизвестно еще, что за гусь. На бомжа-то не очень похож. Стриженый. Да и клифт у него – видишь какой. Их сейчас не разберешь. Старичок-боровичок вроде, а окажется в законе – из нас потом чемоданов понаделают. Отдыхай…

   Казимир Степаныч понял, что его оставили в покое , поерзал на лавке, устроился поудобнее и погрузился в фантазии.

   Что он купит? Лучше – Вальсеррано. Или Валдуэро? А лучше и то и другое. Хорошо бы был четвертый год, самый лучший для испанского вина. Купит хамончика, дома есть сыр, оливковое масло. Будут пить вино и смеяться, как школьники. Потом она попросит почитать стихи. Она всегда просит. И он прочтет. Но не Пастернака. Прочтет свое, то, что лежит за семью печатями его памяти, то, что писалось долгими ночами еще в юности, хорошие стихи, отобранные  из огромной кучи мусора, единственное дорогое, единственное хорошее, что написал за всю прежнюю жизнь. Прежняя жизнь…как странно. Просто закончилась жизнь. И не больно. Не страшно и не жалко.

   Она спросит: “Это кто?” А он хитро улыбнется и промолчит. Она сделает удивленные глаза – неужели? И тогда он возьмет ее руку. Просто так, едва касаясь, не сжимая, давая возможность убрать. А она не уберет руку. И они будут так сидеть и смотреть друг другу в глаза. А потом он нежно-нежно поцелует эту руку. А потом…нет, нет – все это донжуанство позади – он будет растерян, робок, может быть даже покраснеет. Как в детстве, когда ты любишь девочку из параллельного класса, а она вдруг подходит к тебе и просит что-нибудь. Учебник там или ручку. Ни с того ни с сего. А ты стоишь как болван, весь красный и думаешь только о том, что надо бы подольше ей ничего не давать, чтобы время превратилось в вечность, а она так и стояла бы , улыбаясь, перед тобой…

   Он будет застенчив и робок. Она сделает все сама. Скажет: “Ты устал. Иди в ванную, я постелю тебе”.

   А потом, когда она уснет, он будет долго курить на балконе. Пока не начнет пробиваться рассвет. А потом…Потом они будут пить кофе, вечером пойдут в кино и будут там целоваться. Можно купить ящик шампанского и отнести его в милицию. И сказать им спасибо. И все будут счастливы. А Вера скажет ему: “Неужели это все правда? Неужели я не сплю?” А потом…

   А потом он будет узнавать ее. Запах ее волос, родинки, ложбинки…Он будет узнавать ее всю оставшуюся бесконечную и бесконечно-новую жизнь. К черту пиджаки и галстуки. Будет одеваться, как тот парень…Спорт обязательно. Нет, не бег по утрам, что-нибудь мужское – дзюдо там или бокс. Живот – убрать. Или хотя бы втянуть. Дома была где-то книжка “Идеальное тело за шесть недель”. Шесть недель – это сколько? Полтора месяца? Плевать. Он будет преображаться прямо у нее на глазах. Чтобы ей не было стыдно. А потом они поедут за границу. Испания, Норвегия…А потом…


                -4-

   - Соловьев, на выход.

   Казимир Степаныч, недовольный неожиданной помехой, опять заерзал на неудобной лавке.

- Соловьев, оглохли? За вами пришли.

  Тут только сообразил, что Соловьев – это он сам. Пришли. Вера. Вскочил, зачем-то стал отряхиваться, поправил воротник, застегнул пуговицу. Все. Ваш выход, сэр…

   В милицейском предбаннике кроме знакомых уже Степанычу милиционеров, стоял новый персонаж – целый полковник. Молодой еще, не больше сорока. Лицо как лицо. Усталое. Смотрит мимо, ну понятно – начальник. Полковник взглянул куда-то сквозь Степаныча, сказал:

- Напишите им, что претензий не имеете. Я на улице подожду. Курить хочется. - И вышел.

   Степаныч подошел к столу.

- Вот посчитайте ваши деньги. А то потом скажете…Вот ваши ключи, телефон…
   Казимир Степаныч, ничего не понимая, поставил где-то свою подпись, сгреб отобранное у него барахло, послушно открыл портмоне, взглянул на деньги, закрыл…
- Все. Вы свободны. И не гуляйте больше по вечерам в таком виде. Да и днем тоже не надо.

   Милиционер посмотрел на Степаныча укоризненно:

- Что же вы, Соловьев? Мы к вам по-человечески, а вы на нас Собственную Безопасность навели…
- Какую безопасность? – удивился Степаныч.
- Такую . Не придуривайтесь. Жене он позвонил…А с виду – тютя…
- Жене. Я жене звонил.
- Ну значит у вас жена в  Эс Бэ работает. Начальник управления за кем попало ночью не поедет. Ладно, всего вам хорошего. Идите – жалуйтесь своему полковнику. Нам работать надо.

   Казимир Степаныч вышел на улицу. Было уже поздно. На часы посмотрел – половина третьего ночи. Да…вряд ли бы они с Верой успели в магазин. Вера…ничего не понятно. Полковник курил на крыльце. Вполоборота повернувшись к Степанычу сказал:

- Я тороплюсь. Еще поспать бы надо. Вставать рано. Вас подвезти?
- Нет, мне тут рядом… а вы, простите…
- Сергеев. Иван Алексеевич. Я – муж Веры Сергеевой – полковник протянул руку.
- Сс..оловьев…
- Да, я знаю, Казимир Степаныч. Вера много о вас рассказывала. Она очень любит ваши книги.  Детям их читает. Я, честно говоря, не читал. Работы много. Да я и Достоевского не всего читал – так что вы не обижайтесь – полковник улыбнулся и было видно, что дело это для него непривычное и улыбнулся он не столько Степанычу, сколько для того чтобы обозначить то, что в  словах скрыта шутка.
- Вы извините, Иван Алексеевич, что так вышло. Я звонил Вере…просто…
- Да ничего. Вера любит эту вашу богему, вообще любит литературу, музыку. А с вашими все время что-то происходит. То в ресторане надебоширят, то вот как вы…Она редко обращается, но если уж что, - ей я не могу отказать. Хорошо еще, что я не гаишник – полковник опять улыбнулся. Повезло мне, а то бы каждый день права возвращать пришлось. Ну ладно, доберетесь, или, может, все-таки подбросить?
- Спасибо. Я сам. Надо прогуляться.
- Ну гуляйте. Только лучше сначала штаны переоденьте. И паспорт возьмите. А еще лучше – сразу домой и спать.


                -5-


      Казимир Степаныч перешел проспект, углубился в полумрак пустынной своей улицы. Шел сначала бысто, потом почувствовал, что ботинок совсем разорвался и быстро идти неудобно. Пошел медленнее. Чтобы не цеплять оторванным носком ботинка, старался не сильно поднимать ногу, стал шаркать. Потом вошел в образ, согнулся как-то, остановился, поискал по карманам сигарет. Пачка оказалась смятой. Неряшливо, по-стариковски прикурил, зажав пальцем дырку в сломанной сигарете. Постоял, покурил, опять пошаркал к дому.

    Дома поискал везде – в буфете, в шкафу. Жил один, прятать было не от кого, поэтому заначек быть не могло. Ничего не нашел. Открыл холодильник. Молоко. Откуда? Наверное Книпович последний раз заходил и оставил. Он детям покупает и везде забывает. Пусть будет молоко. Бабушка в детстве поила теплым молоком. Вылил в кофейную турку, подогрел на плите. Поставил на столик возле кресла. Закутался в плед. Книга…надо взять книгу. Пусть – вот эта. Так ведь и не успел прочитать “Белеет парус…” Вот. Теперь можно все забыть. Нужно все забыть. И никогда больше не звонить Вере. И не ходить к Книповичам. И не писать всю эту ерунду. Денег что ли не хватает? Забыть, забыть…стыдно, как стыдно…Старый козел. Размечтался, как мальчишка. Так и не повзрослел, а просто состарился. Дурак…Заснуть бы и не проснуться.
 
   Уснул незаметно, не выключив свет. И его окно всю ночь до жидкого северного рассвета светилось одиноко тусклым  торшерным отсветом. Пара влюбленных, проходя мимо, остановилась. Парень сказал:

- Наверное, кто-то пишет стихи
- Или люди любят друг друга – ответила девушка
- При свете?
- Конечно, дурачок…

Они рассмеялись и пошли дальше вдоль аллеи желтых редких фонарей, держась за руки и  скользя по тротуарам и стенам домов своими  узкими  длинными тенями.