Крутые повороты истории ломают покой сначала в столицах государств. Похороны и крестины власти, совершаемые в пору, когда ещё покойник не остыл, а новорожденный не отринул пуповину – будоражат умы людей.
Волны народа заполняют берега улиц. Текут и кипят девятым валом, боясь опоздать к делам судьбоносным, по наивности своей не понимая, что главные дела уже сделаны. Игроки предстоящего действия рассажены по назначенным местам. Колода растасована. Карты раскинуты.
До городов губернских гул передела доходит ещё достаточно сильным. Половодит реки людей, будоражит. Волнует умереннее, чем в столице. Здесь в хор восторга вплетаются голоса и местных оракулов, не забывающих интересы своего края.
В городах уездных всё происходящее меряют аршином собственной выгоды.
А в сёла и деревни невидаль, поднявшая на ноги большие города, доходит – как новость. Как новость редкая.
Свободы и привилегии младая власть начинает рассыпать прямо со своего порога. Потом по другим большим городам, по городам малым и если останется, по сёлам и деревням. А если не останется – и так проживут. Чаще всего – не остаётся.
Поборы и закрепощения идут обратной волной, выхолащивая окраины, неволя уезды, докучая губерниям. И если остаётся недобор, неволят столицу. Чаще всего – не остаётся.
Так было и в феврале 1917 года.
Красавская волость пережила этот передел без заметных потрясений. Хотя волки в следующую зиму по ночам выли часто, подбираясь к самым гумнам. По улице иных деревень пробежали подростки, сообщая соседям: «Царя – сбросили!» - вот и вся революция. Мужики так же ехали по утру в лес за дровами, чинили упряжь, выкидывали из двора навоз. Бабы тем же чередом управлялись с домашними хлопотами, доили коров, пекли хлеб.
Нескольким социал - революционерам, проживающим за десятки вёрст друг от друга, тайно почитывающим книжки о народной воле, рассчитывать на всеобщее ликование и почёт – не довелось. Инертная масса крестьян отрешённо встретила крушение самодержавия.
Новость о следующей смене власти прокатилась по волости уже с меньшим потрясением. Не царя сбрасывали, кресла делили. А это не такое диво, как полгода назад Трон рушили. А то, что землю крестьянам отдадут, так ее и так никто не отбирал. Ломай хребет и утирай пот, никто не мешает. Замирение с германцем нашло больше одобрения.
А когда, в начале января 1918года большевики разогнали Учредительное Собрание, Гаврил потерял веру в политиков, в политику и отвернулся от них.
Работы в кузнице у Гаврилы прибавилось. Не из-за революции буржуазной, а из-за революции какую он произвёл в своей кузне. Людская молва едва ли не скорее телеграфа разнесла по округе весть о том, что в деревне Михнёнки, кузнец Гаврил, может отремонтировать любую машину, какие только есть на любом крестьянском дворе. В это поверили. И началось…
Гаврил до позднего вечера не вылезал из кузни. Разбирал до болтика привезённую рухлядь. Браковал негодные детали. Выковывал и вытачивал вместо их новые. Заново собирал машину. Делал на совесть. Лёгкость хода барабана молотилки, в несколько пудов весом, проверял трогая его с места ногтем пальца. Пошевелит барабан, тот начинает проворачиваться, а Гаврил следит, не заедает ли в каких местах. Не скрипнет ли подшипник. Недели замечал только, когда Ольга приходила звать в баню. Значит суббота, говорил он себе и вылезал из своего заточения. Но пропарившись в бане, в кузню в этот день уже не возвращался, не отказывая себе в удовольствии ночевать в свежей постели.
Вопреки расхожей приговорке: « У кузнеца из под молота гривенники дождём брызжут… » – за труды плату брал справедливую. Лишней копейки с мужиков не гнул. Добрым словом поминал заводских парней, подаривших ему сталь на резцы. Помнил их наказ. – Выручал мужиков отсрочками с расчётом. Пустяшные поделки чинил даром. О таком человеке на селе далеко слышно бывает, да и мастером он был – от Бога. Через сорок лет старик в деревне Жуки, Архангельской волости, скажет Сеньке:
"Гаврила Фёдоровича внук? Твой дед хороший был кузнец. И человек правильный. Мы к нему отсюда, за тридцать верст, самую сложную технику на ремонт возили. Большой был мастер. Теперь таких кузнецов в деревнях нет…"
Прошло десять лет. На ремонт к Гаврилу сложные машины везли уже из других, ближних и дальних волостей, за десятки вёрст.
Наступило время, когда мальчишки его начали вырастать в зрелых парней. К кузнечному ремеслу они были приучены ещё с отрочества.
И теперь, стоя у горна, Гаврил разогревал безликий ещё металл до нужного накала и выкладывал на наковальню. А помощники его выросшие и возмужавшие, берут молоты поувесистей.
Он научил каждого из них так же умело и аккуратно обращаться с металлом. Научил греть, ковать и калить. Калить так, чтобы эта калёная сталь могла рубить и резать сталь, из которой сама была сделана. А сначала он научил каждого из них прямить гвозди, потом ковать. За гвоздями – скобы, крючки да навесы. А потом и более серьёзные поделки.
Кузнечную сварку молодому ковалю не разом одолеть, но научил и этому. А до того показал секрет колёсного обода. Да мало ли хитринок собралось в его голове за долгие годы коптения в кузнице.
– Песочку, песочку подсыпай. Да не плющь, не плющь полосу, а клади удар с потягом, чтобы сталь не слипалась а приклеивалась, в одно целое сливалась… – приговаривал он, обтирая пот со лба и досматривая, как старший сын, Василий, сваривает наконечник прицепной петли косилки.
– Полегче, полегче. Та-а-к… Хорошо, – поучал он на другой день, между ударами молота, выстукивая по наковальне лёгким молотком. Наковальня выпевала звонко и повелительно. Средний сын, крепыш-Ванюшка, покряхтывая от нерастраченной силы, дубасил поковку следуя повелению ударов молотка, наотмашь раскручивая молот из-за спины, через правое плечо. Ловок стал в работе детинушка.
Младший, Мишутка, качал меха горна и ковал подковы. Старшим братьям ему не уступить. Упрям стал недоросль и настырен. Чего затеет – не отворотишь. Но к работе охоч.
На сыновей Гаврилу обижаться грех. Да он и не обижался. Приспосабливал к делу, к пользе. В такую пору парни большого внимания требуют. Силы и прыти в них как в жеребцах необъезженных. В пользу обращать её надо. А прозеваешь – пропадут ребята. Испортятся. Бражничать шарахнутся или в какой ещё блуд угадают. Село рядом. А там люди по всякому живут. Долго ли на любой порок наступить?
В село не пускал. В деревне места хватит и для работы и для гуляния. И девок хватит. Пляши с любой, какой по нраву придёшься. В дело лишнюю прыть обращал. Бывало так умотает за уповод, миску щей дохлебают да и в клеть. Покою рады. А завтра на заре поднимет, за поскотиной лощину косить.
И косят хорошо. Податливо. Роса сойдёт, валки по саженным прокосам разворошат да уже пора к обеду поспешать. А после обеда если на лугу бабам одним управиться – снова в кузню.
Весело попыхивает горно, весело поют молотки. Гулко хряпает молот. Скрипит сталь под зубьями резьбовых воротков. Хорошо втроём парни крутят станок, но и на станке работать, научен каждый. Податливо обтачиваются оси и растачиваются втулки. Плотно садятся колёса и шестерни, тяги и шатуны. А к вечеру, смотришь, косилка мужика из дальнего села, почти готовая стоит. И хотя трудилась его семья не разгибая спины от утренней зари до вечерней – соседи « произвол » Гаврилы не осуждали. Так работала тогда вся деревня.
Минуло еще два года. Чем успешнее подвигались дела, тем чаще одолевали кузнеца тяжёлые думы: Как жить дальше? По какому пути направить судьбу парней? Дома работы хватает. И заработок хорош. И прибыток увесист. Состояния Гаврил не нажил, но кое-что на чёрный день скопил.
Он понимал, так всё время не будет. Куда завернёт крестьянскую судьбу новая власть? Коммуны, которые после революции вырастали как грибы на помещичьих усадьбах, не прижились. Доели коммунары последние барские харчи, извели скот. И… разбежались. Хлеба в стране не хватало. Для нужд армии и населения городов хлеб собирали продотрядами. Не покупали за достойную цену, а брали за расписки. А распиской семью не прокормишь.
Там, где проходили экспроприаторы, оставались следы разорения а иногда и крови. В декрете о власти было сказано твёрдо: «Власть рабочих и крестьян». Значит, рабочие будут жить лучше, чем крестьяне. Да и не простит Иосиф Сталин крестьянам эсеровщины… Мыслимо ли, в Учредительное Собрание выбрали больше половины депутатов – эсеров. Не затем он собирал возле столицы тысячи клинков кавалерии, чтобы уступить сермяжному сословию самовластие.
Как ни тяжело было Гаврилу расставаться с сыновьями – сиротить кузницу, а пришлось их одного за другим отправить на уральские заводы. А младшего, Мишутку, в институт. Улетели птенцы из родного гнезда и стало в доме Гаврила пусто. А в кузнице эта пустота давила на его ещё сильнее, чем дома.