Вскоре Гаврил увидел недалеко впереди, в конце небольшого поворота, большую дорогу. Она шла с востока на запад. Стелилась в посолонь.
Лошадь повернула на неё как к себе во двор. Видимо и ей надоела тесная глухая стёжка, по которой едва протиснуться с санями. Теперь деревья расступались шире, видно было дальше и твердь дорожная была как раз по ноге тяжёлому мерину. Не столбовая дорога, но – большак.
Словно в подтверждение этих слов, им навстречу уже мчались лёгкие санки, с запряжённым в них красивыми беговыми жеребцами. Кроме ямщика в них сидели мужчина и женщина; оба молодые, красивые, нарядные. Коротко взглянув на редкий обоз, молодые люди вновь увлеклись друг другом.
Немного погодя обоз снова пересёк реку, теперь уже по мосту.
« Как реку второй раз переедешь, считай, половину дороги одолел ». – вспомнил Гаврил наставления Степана. Пасмурные мысли о постигшей его семью трагедии, вновь и на долго овладели Гаврилой.
Неуютно ему было ещё и оттого, что он остался в стороне от чужой беды. Впрочем, почему от чужой? Степан находился теперь в его внутреннем мире на той же улице, где жили все близкие ему люди. Не сразу он его туда пустил. Оскорбил грязным подозрением. Что оттого, что виду не подавал? Это же внутренний мир, в нём ничего ни от кого не утаишь. Никаких мыслей и помыслов.
Там все мысли и помыслы всем слышны и ведомы. Каково-то сейчас Степану, когда он там поселился, слушать о себе эти суды и пересуды Гаврилы? Так ты же теперь про него одно хорошее думаешь. Ну и что? Во внутреннем мире человека, прошлого не бывает. Там всё разом – и прошлое и настоящее. Их с женой предчувствие беды мучило, а ты в грязные подозрения ударился, вместо того, чтобы помочь человеку – подлое о нём думал.
Не просто же так, думал.
А он при чём? Не тебе одному такие книжки читать.
Гаврил попробовал думать о чём-нибудь другом, но спираль самобичевания уже замкнулась. И сколько бы он ни пытался вырваться из неё, все его попытки оставались напрасны. Теперь терпи пока эта пружина до последнего оборота не раскрутится…
Солнышко давно уже миновало зенит.
Большая деревня, словно пьяный мужик в масленицу, разлеглась на склоне покатой горы, запростав обе стороны дороги. Голова была наверху, а ноги спускались в сторону восхода. Распластанными полами кафтана по обе стороны деревни раскинулись подворья и огороды. Оторванными пуговками чернели на белом снегу беспорядочно разбросанные баньки и овины. В головах великана стояла мельница.
Высокие бока её были покрыты густой изморозью. Крылья были скованы безветрием, повёрнуты в сторону от дороги и мельница издали казалась потухшей поминальной свечкой, поставленной у изголовья усопшего.
«Наваждение какое - то. Уж, не от Степана ли знак?». – Внутренне содрогнулся Гаврил и пустил лошадь рысью.
Деревня осталась позади, словно видение, скрылась за лесной грядой, прикрывавшей её с западной стороны, а лошади все еще бежали легкой рысью. Гаврил придержал вожжи и умный мерин сразу же перешёл на шаг.
«Что это было»? – Спрашивал сам у себя Гаврил и не находил ответа. Какая-то неясная тревога цеплялась за его мысли, нагоняла усталость, томила. Ещё глубже заползала в его думы. Он снова тащился по дороге со своим обозом, не обращая внимания на попадающие встречу и обгоняющие его сани, повозки и кибитки.
В следующем селе он спросил у встречного ямщика, где ему накормить и напоить лошадей. Мужик внимательно посмотрел на него, словно оценивал и показал рукой на дом, в котором ему, за невеликую плату, окажут необходимые услуги. И правда, хозяйка без лишних расспросов отворила ворота, пустила обоз в широкий двор, где были коновязь, кормушки и навес. Гаврил накормил и напоил лошадей. Подкрепился сам.
Вежливо отклонил предложение хозяйки, расположится на ночлег. И собираясь выезжать со двора, спросил, сколько с него причитается.
– Так ты же ещё ничем не пользовался. – Притворно удивилась его вопросу хозяйка, бедово взглянула на него и весело и заразительно засмеялась.
«Чудно устроена жизнь людей. – размышлял он, снова оставшись один на дороге. – Всё в ней перемешано, перепутано и свито клубком. Смешное и грустное, горькое и сладкое, вольное и лукавое – всё дерном проросло и от одного истока питается».
А что же тогда человек? Царь природы он или слуга? Многие растения на свои нивы поселил и кормится ими, значит над ними он – царь. Многих животных себе подчинил, значит и над ними – царь. Но ведь хлеба и скотина – это не вся природа. А погода, климат, реки и горы? Ни что из этого человеку не подвластно. Тогда какой же он царь, если большая часть царства ему не подчинена? Кто же он тогда? Кем пришёл в этот мир и кем уйдёт из него? Былинкой, букашкой или властелином?
Впрочем, кто придумал всё делить на самое великое и самое малое? Люди, общество - сам же себе и ответил Гаврил.
Тропа жизни людей: племя, община, княжество, царство, империя. Жизнь сообща. Это и причина. В большом множестве людей, выполняющем все жизненные потребности сообща, нельзя без порядка. Без него в хаос сползут и потеряют себя, ослабнут. Подомнут их другие народы, более сильные и ловкие. Те, которые силу свою воедино собрать могут и силой этой одержат верх над слабыми людьми. Пустят их на вымор.
Это ведь как на поле. Дай волю сорняку, он голову живо поднимет. А не остановишь – прощай посев. А если до другого года не изведёшь паразитов, к полю больше ходить незачем. На сорняки произвол нужен.
Подожди, – сам с собой рассуждал Гаврил, – а тебе самому-то как? Державный произвол всласть?
– Так я же, не сорняк, – сам на себя же и обиделся Гаврил.
– А за что ссылку терпел? Лёгкие до сих пор хрипят. --
– Терпел от сатрапа. От сорняка.
– А Корона?
– Корону и на пьяного вепря одеть можно.
– Можно, если все остальные вепря глупее.
– Не глупее, а подневольнее.
– Зачем позволили?
– Веками нажито.
– Отчего наросло?
– Сорняк попал.
– Кто не доглядел?
– Все.
– Ну тогда все и терпите.
– Натерпелись. Вся Россия слезами умыта. И позором.
– Выход?
– Восстание.
– Море крови?
– Кровь полезнее гноя и гангрены.
– А не захлебнётесь?
– Всё бывает…
Разгул этих бестолковых мыслей пора было останавливать.
Впереди, за пригорком, по склону большого пологого холма, на широких просторах Нижегородской земли, в сумраке позднего вечера появились светлячки огней окраины города.