Я родилась, жила, училась в южном городе. Потом моя судьба так резко изменила свой путь, что, забрав родителей, пришлось покинуть город детства. Не приезжала, да и не хотелось приезжать в этот город в течение нескольких лет. Единственной связующей нитью с ним была подруга Лёлька. Вот она то и пригласила нашу семью на свадьбу дочери. Папы уже нет в живых. Маме долгий путь противопоказан. Да и муж неважно себя чувствовал. Поехали с сыном. Благо у него летние каникулы. Обрадовался, что едет на свою малую родину, где родился и даже что-то помнит о больших деревьях в нашем дворе.
Вадик деревьев детства не узнал. Зато у меня сердце испуганным воробушком забилось при виде нашего двора, подъезда, лестничной площадки на третьем этаже у дверей нашей бывшей квартиры. Прошла, не останавливаясь, на четвёртый этаж. Позвонила в Лёлькину квартиру. Дверь открылась - и минута узнавания, удивления превратилась во много часов радости, восхищения выросшими детьми, рассказами друг о друге…
А вечером мы с сыном пошли на набережную. Нам всё нравилось: и лёгкий ветерок, и шум моря, и чайки, не боявшиеся людей и выпрашивающие корм. Манили своими яркими огнями супермаркеты и бутики. Радостное настроение предвещало что-то хорошее, волнующее, наполняющее моё сердце счастьем. Всё вокруг было настолько знакомо, словно и не уезжала никуда. Я улыбалась счастливым воспоминаниям. Двадцать три года назад мы с моим бывшим мужем любили до утра гулять по набережной. У нас было своё любимое дерево, в тени которого стояла скамейка. После занятий в институте на крыльях любви бежали сюда, чтобы быть только вдвоём как можно дольше. Ничего не хотелось - ни есть, ни домой идти. Единственное желание – быть всегда вместе. И мы, влюблённые, молодые, счастливые, осуществили свое желание. Поженились на третьем курсе. Когда родился Вадим, то счастливее нас никого не было. Лёшка гордился тем, что родился сын. Во время прогулки коляской «управлял» только он, объезжая все кочки и ямки. Целовал нас с сыном и светился как солнышко ясное. Тогда нам казалось, что вся жизнь впереди и ничто, никогда, не омрачит её.
После окончания института его, как подающего надежды хирурга, пригласили в больницу под крылышко известного светила в этой области. Я устроилась в терапевтическом отделении. Всё сложилось удачно, успешно и на работе, и в семье. Везде вдвоём, на вечеринках, в театре, на отдыхе. Лёшка боготворил меня и сына, ничего никогда не жалел. Сыну игрушки самые дорогие, мне одежда, украшения и, главное, – любовь счастливая и безмерная. Я расцветала от его улыбки, внешней красоты и душевной доброты. Он всегда поднимал меня на пьедестал выше себя. Берёг, словно драгоценный бриллиант, усовершенствуя его огранку своим вниманием и любовью.
Я смотрела на наше, ставшее ещё более роскошным дерево, на не нашу уже новую скамейку с ажурной металлической спинкой и чувствовала себя молодой, красивой и любимой как много лет назад. Вот здесь Лёшка мне пел и играл на гитаре. А здесь читал стихи Ахматовой, Есенина. Вот за этим поворотом он нёс меня на руках через небольшую лужицу после дождя. А это место у моря – памятно тем, что перед Богом моря и всеми Богами Вселенной, как он тогда сказал, Леша сделал мне предложение.
Стояла, закрыв глаза, представляя те необыкновенные минуты счастья. И вдруг сердце моё сжалось от какого-то предчувствия. Вот здесь он обнял меня, и целовал, целовал за мой ответ «да». И мы, переполненные чувством, бежали, взявшись за руки, смеясь во весь голос. А искры нашей всеобъемлющей любви звёздочками летели в небо. Но это было тогда, а почему сейчас так тревожно сердцу? Как он сейчас? Что с ним? После того, как он внезапно ушёл к юной медсестре, заявив, что не может без неё жить, прошло много лет. Лёля как-то написала, что у Лешки не всё хорошо в жизни. Стал много пить. Попросила подругу больше не писать о человеке, который предал любовь и сына. И она больше никогда не сообщала о нём. И он за все годы ни словом не обмолвился и сыном никогда не интересовался.
Вадик что-то говорил, а я его не слышала. Прислушивалась к себе, к ощущению, что он где-то рядом со мной. Стояла, озираясь по сторонам, искала того, кто был дороже всех и всего на свете. Неведомая сила тащила меня к огромному красивому зданию торгового центра с большими во всё здание стёклами. Люди кто по ступенькам, кто эскалатором спускались с верхних этажей и выходили в манящий прохладой вечерний город. Много людей - молодых и старых, весёлых и грустных. Но все чужие лица, походки, глаза, движения рук…
И вдруг мои глаза остановились напротив двери слева от основного входа, где стояла урна для мусора. Какой-то согнувшийся старик с растрёпанными седыми волосами, в потёртых джинсах и выцветшей футболке доставал из урны пустые бутылки и складывал в клетчатую порванную сумку. Что-то до боли знакомое было в его неуклюжих движениях. Сердце встрепенулось и замерло. В висках пульсировало так, словно не кровь по венам текла, а вода с большой горы сильным потоком неслась вниз, сметая всё на своём пути. Мозг улавливал только одну мысль: «Только бы это был не Лёша, только бы не он!»
А ноги несли меня к старику. Не дошла к нему где-то два шага, как он вдруг оглянулся. В его глазах я увидела такой испуг и боль от неожиданной встречи, что ахнула! Мы узнали друг друга! Это был Лёша, вернее останки от красивого, высокого, успешного и молодого человека. Передо мной стояла тень прежнего Лёши - опустившийся, пьющий, не по годам состарившийся человек. Непостижимо! Непонятно, что же такое могло произойти в его жизни, что он уничтожил себя как личность? Читала где-то, что интеллектуалы больше всего становятся алкоголиками. Господи! Да причём здесь это? Главное – Лёшке помочь! Его же не узнать, и только голос остался прежним, когда заговорил:
- Боже, какая ты красивая, любовь моя! Ты не изменилась. Как ты? Как наш сын? Умоляю, не пытайся вытаскивать меня из этого дна. Пробовали. Ничего не получилось и уже не получится. Ты, пожалуйста, не говори Вадику, что видела меня. Меня не существует. Никогда не говори ему обо мне. Обещаешь?
Не ожидая ответа, продолжал говорить о том, что любил и любит только меня. Не отрываясь, смотрел на меня слезящимися глазами, как будто хотел каждой живой ещё клеточкой впитать в себя меня и запомнить на всю оставшуюся жизнь. Подошёл, ссохшийся, с кривой улыбкой беззубого рта, и, опустив глаза, прошептал: «Ты сможешь дать мне 30 гривен? Мне только 30. Ты же не откажешь мне? Только сыну не говори об этом. Не говори…»
От увиденного я застыла и не проронила ни единого слова. Руки не слушались. Открыв наконец-то сумочку, отдала ему все имеющиеся у меня деньги, даже мелочь.Он смотрел на них как на чудо.Взял их трясущимися руками жалко улыбаясь и чуть ли не кланяясь мне в ноги. Хотел что-то сказать, но в этот момент к нему подошли такие как и он мужчина и две пьяные женщины. И Лёша побрёл за ними, оглядываясь и повторяя: «Я любил и люблю только тебя…»
Они ушли, а я всё ещё стояла на месте. Не было сил идти, думать, говорить. С этого состояния попытался вывести меня Вадик:
- Мам, да что с тобой? На тебе лица нет! О чём это ты с бомжами разговаривала? Кто тот мужчина?
Ничего уже не радовало меня в этом городе. Тяжелое, гнетущее чувство уничтожило светлые воспоминания к некогда любимому человеку. Осталась только глубокая рана и жалость до боли души и разрыва сердца. Не хотела, чтобы и у сына, внешне похожего как две капли воды на своего отца, возникло такое же чувство боли и жалости. Да и Лёша об этом же просил меня.
Весёлая свадьба отдавалась болью воспоминаний. Я не видела улыбок влюблённых, цветов. Перед глазами был жалкий беззубый, ссохшийся старик, который всё время повторял: «Я любил и люблю только тебя…»
…Поезд увозил нас с сыном из города нашего детства и моей юности, а колёса стучали: «Я любил только тебя… Я любил только тебя…»
12.01.2014 г.
Фото из Интернета.