Две версты от села Высокораменье и до деревни Высокая лошади шли шагом. Солнце уже чесало рыжую бороду о гребень придорожного ельника. Скоро на полянах его лучи уже выглядывали из гребня острых вершин. Тени на полях тянулись в сторону восхода. Отсвечивались прозрачной синевой. В тесноте деревьев собирался не густой сумрак.
За деревней Гаврил снова пустил лошадей рысью. Дорога стала ещё уже. Реже попадались следы разъездов. Сумерки придвинули деревья ближе к дороге. Они всё чаще цеплялись за оглобли упряжки, запряжённой парой коней. Сани то сбегали по некрутому откосу к невеликой, замурованной сугробами речушке, то, вымахнув на косогор, вновь спускались в заросший бредняком лог. Недалеко от очередного увала, на невеликой полянке, лошади нагнали тяжело гружёный берёзовыми кряжами воз.
В оглоблях едва помещался крепкий, лет шести битюг. Он бодро вышагивал навстречу косогору нисколько не смущаясь, тяжёлого подъёма. На возу сидел не менее крепкий, молодой мужик. Про каких молодцов в народе говорят – косая сажень в плечах.
Возница, пропуская порожнего путника остановил лошадь. Уступил ему место по боковине обойти тихоходную в подъёме повозку. Объезжая по стороне, Гаврил придержал лошадей и, поприветствовав попутчика, спросил:
– До Осинников далеко?
– С полверсты будет.
– Помочь?
– Управимся… – непринуждённо, словно самому себе, ответил детина и окинув незнакомого человека и его поклажу равнодушным взглядом и не находя больше повода для продолжения разговора, отвернулся к мерину.
« На деда, Анисима похож, – подумал отъезжая Гаврил, – говорили, дед такой же богатырь в молодости был. Этот немного слабее Анисима, пожалуй, будет. Телом парень рыхловат, да и лицом шире ».
Вскоре с левой стороны открылась поляна. Далёкие предки вырубили лес на срубы и дрова а пустошь пустили под сенокос. Сено с покосов было уже вывезено и по снежной целине нечастыми строчками означились следы суетливых зайцев. Зигзагами по снегу легли неторопливые следы проказницы-лисы. В нескольких местах снег был разрыт и утоптан... Мышковала.
За редким перелеском, голых берёз и осин угадывалась лощина невеликой речушки.
В деревню повозка въехала через массивные полевые ворота. Высокой еловой загородью была обнесёна вся деревня и выгон, от которого на улицу протянулся неширокий прогон, огороженный с обеих сторон толстыми еловыми жердями.
«От зверя хоронятся», отметил Гаврил. Огни в окнах домов ещё не светились. Кое-где над тесовыми крышами вставали столбы белоых дымов и, упираясь в низкое, промороженное, зимнее небо, плющились шляпами перестоялых болотных подберёзовиков. Окна в домах были невелики и прорублены высоко. На два ряда выше, чем в Михнёнках. А в амбарах и дворах отдушины были высотой всего в одно бревно – от всякого зверя защита. Да только ли от зверя...
Деревня сумеречничала.
Это было то время, когда крестьяне, накормив и напоив скотину, садились передохнуть. Соседи заходили к соседям обменяться скудными новостями, вспомнить прошлую жизнь, или посоветоваться о той или иной заботе. Разговор протекал непринуждённо и неспешно, как эти сумерки.
Крайняя изба стояла немного дальше других и была выше и шире соседних. Вдоль стен, сложенных из добротных брёвен, тянулись большие прирубы. За избой, едва различимое в густеющих сумерках, промелькнуло и скрылось за крышей избы какое-то странное, высоко торчащее над гумном строение похожее на каланчу. «Не изба, а крепость» – отметил, оглядывая срубы, Гаврил. От того видимо и отодвинулась она подальше от соседей, что опасалась – хватит ли ей места в этой тесной лесной деревеньке, если она вдруг придумает пристроить под свой широкий бок ещё какой-нибудь пристен. «Не последним днём мужик живёт. Хозяин», уважительно отметил путник и постучал в ворота, из-за которых доносился скрип и стук деревянной лопаты, бойко раскидывающей снег.
Возня за воротами на минуту затаилась.
– Чего надо? – через недолгую паузу, донеслось из-за ворот.
– Хозяина позвать можно? – Непринуждённо спросил путник.
– Кто такой будешь? – Сухо спросил, открывая калитку высокий, крепкого телосложения мужчина. Хмурым взглядом ощупал непрошенного гостя, вздумавшего отрывать его от дела.
– Степана Ильича, нельзя ли повидать? – Перемогая растущее возмущение от столь неласкового приёма, промолвил Гаврил.
– По какой надобности? – Ещё холоднее спросил мужик и цепким, бесцеремонным взглядом снова принялся ощупывать пришельца. Затем так же подробно осмотрел его повозку.
Гаврил чувствовал себя явно не в своей тарелке. Не принято было в его деревне так бесцеремонно, почти грубо, обращаться с незнакомым человеком.
За годы работы в кузне он волей-неволей привык к вежливому обращению. Люди приходили и приезжали из соседних деревень, каждый со своей надобностью, обращались вежливо, уважительно. И он не терял достоинства. Чинил старые вещи или делал новые поделки, всегда в каждую вещицу душу вкладывал. А этот…
– Разрешения спросить на ночлег. Вдруг не откажет? – всё ещё досадуя на невежливого хозяина, со скрытым вызовом, не привыкший к неучтивому к себе отношению ответил, известный в своей округе, кузнец.
– Конечно откажет, – уловив скрытую пружину в голосе проезжего, продолжал пробовать его на зуб хозяин. – Если так спрашивать будешь… –
– К другому спрошусь. – Уже досадуя на себя, мягкой приговоркой ответил проезжий.
– У другого не в каждом углу уснёшь… Откуда знаешь меня? Вроде бы не встречались… – спросил он переводя разговор на более мягкий тон.
– Земля слухом полнится, – проговорил спокойно Гаврил, уловив благополучную перемену в голосе хозяина. – Фрол Никитич, в Содоме, о тебе сказывал. Рекомендовал… – выжидающей паузой, закончил путник.
При упоминании этого имени, хозяин словно очнулся от глухого затмения, так некстати свалившегося на него и, голосом наполненным лёгкими нотками раскаянья, проговорил:
– Здравствуй, мил человек. Извини за неласковый приём. От вчерашних посиделок никак не отойду. Рождество уважали, кончается уже… Вот не с той ноги и встал. Не принимай к сердцу. Степаном меня кличут. Батюшку Ильёй звали. –
– Гаврил Фёдоров, – ещё не остыв от недавнего напряжения, сдержанно проговорил путник.
– Дальний ли будешь? – уже примирительно взглядывая на гостя, спросил хозяин.
– Богородские мы… – всё ещё отчуждённо, но уже успокоено, ответил Гаврил.
– Далеко путь держишь? – снова задал вопрос Степан.
– На Вахтан-завод. – кратко ответил Гаврил.
– Эва… На Вахтан вятский народ праздно не шатается, – со значением проговорил Степан и засуетился:
– Чего это мы на улице торчим?! Заводи лошадей. Да в ограду, в ограду под крышу заводи. Ванюшка с дровами вернётся, на улице выпряжет. Снег вот под дрова выгребал. Да хватит уже. Сейчас ворота отворю. – И широкими шагами заспешил к воротам, вынимать закладину.
Пара лошадей протянула сани в ворота и оказалась на просторном дворе, половина которого была очищена от снега, а другая завалена березовыми дровами. В глубине двора Степан уже отворял выезд крытой ограды.
– Давай заводи сюда. Ворота широкие, парой пройдут, не зацепят. Холодно сегодня. Целый день на морозе… – приговаривал он скороговоркой, помогая лошадям аккуратно втащить сани в незнакомое обиталище. – Ворота запирать не буду, скоро Иван воротится.
В конюшне два стойла свободные, туда и поставим. Намедни Борька к дальней родне в Петровское поехал, а он в меня. Раньше, чем через неделю – не жди. А другое стойло ещё с лета пустое, как медведь кобылу порвал… –
– Как это? – оторопело вскинулся Гаврил, задержав в руке клещи хомута.
– Так ведь опять же Борька помог… – чертыхнулся уже не злобно Степан. – За олешником в лес ездил, мясо на троицу коптить. А ему полвоза грузить, всё равно, что мне в праздник половину стакана наливать. Накатал воз – больше некуда и повёз. В одном логу колёса завязли, выволок. А как по ельнику покатил, а тихо ездить не умеет, спицы в переднем колесе и рассыпал.
Воз клюнул. Нет бы, варнаку, кобылу выпрячь, да на ней верхом за колесом приехать? Пришёл пешком. Да тут и не далеко было. Пока ходил, косолапый-то и вылез. Они в начале лета лютые бывают, голодные. Заломал. Жаль, хороша кобылка была, на ногу лёгкая. –
Гаврил отцепил кляпы вожжей, распустил хомут, выпростал дугу из гужей и, расстегнув чересседельник и сняв седёлко, выпростал мерина. Затем принялся выпрягать кобылу. Степан снял с мерина хомут и, подхватив под уздцы, повёл в конюшню. Гаврил распряг кобылу и поспешил следом. В конюшне было сухо и пахло жилым двором, где ржавая вонь конской мочи заслоняется мягким духом прелого навоза.
Степан вышел в коридор. Заскрипел по ступеням сходов и скоро в кормушки лошадей зашуршал, падая густо и увесисто, зелёный, первого укоса клевер.
– Овёс не доставай, принесу лукошко, сам засыпь, сколько надобно. Свой в дороге издержишь. Обратный путь у тебя, вижу, не простой будет. – Неторопливо проговорил он и вышел из конюшни.
Гаврил пошёл к саням и уложил на воз упряжь. Осматривая сани и тайник, услышал скрип тяжело гружёных саней. Оглянувшись через плечо он увидел голову знакомого битюга. Лошадь привычно и казалось, совсем без натуги втаскивала сани в уличные ворота. На возу, поверх берёзовых тройников, небрежно восседал знакомый уже Гавриле парень.
– Т-п-р-р-у-у… – привычно пропел детинушка и, легко спрыгнув с воза, стал развязывать верёвки.
Подошёл Степан.
– Пошли в избу, – пригласил гостя.
– Помочь? – снова, как в лесу, спросил Гаврил, обернувшись к парню.
–Управимся… – как в лесу ответил возница и ухватился за облучину саней.
– Тише, тише! – шикнул на него отец. – Саней на вас не напасёшься. Борька в прошлую зиму не доломал, так теперь этот… – с напускной строгостью проговорил он, задержав шаг и наблюдая работу сильного парня.
Парень, ничуть не обижаясь на батьку и не пряча добродушной усмешки, которая видимо никогда не сходила с его лица, осторожнее подхватил сани и опрокинул на очищенное место тройники.
– Прибери, а то вмёрзнут, потом выколачивать будешь, – назидательно проговорил отец.
– Управимся…
Хозяин, ещё раз пригласив в дом, скрылся в дверях сеней. Гаврил зашёл в конюшню. Насыпал в кормушки овса и, поставив ополовиненную посудину на подставу и ещё раз взглянув на лошадей – ладно ли всё, направился в избу.