Брусника

Андрей Старцев
Сидим на станции, ждем поезда.
Рюкзаки, набитые вещами и ягодой, стоят у стены,
Друг изображает из себя умного человека и читает О;Генри.
Я же в очередной раз пытаюсь вспомнить, как я дошел до такой жизни, что стал заниматься сбором брусники.
Где-то в конце 70-х, начале 80-х годов все мои знакомые и друзья вдруг стали ездить по ягоду.
Причем ездили не в Устье-Аху или какую-нибудь Тавду. Нет, только за Ивдель. Потому как, по их мнению, истинная брусника росла именно там.
Билеты на поезд  достать было невозможно как за 45 дней, так и накануне отъезда. Поэтому было два пути: выстаивать огромную очередь с заведомо отрицательным результатом или сводить знакомство с кассирами.
Мы выбрали второе.
Причем знакомился наш Командор.
Знакомство было взаимовыгодным: кассиры доставали нам билеты, а мы за каждый билет отдавали по два килограмма ягоды.
Каждый.
Друзья мои в то время работали на заводе, поэтому экипированы были достойно: пайвы, хапуги, изготовленные на заводе из подручных материалов, полиэтиленовые пленки, что по тем временам было жутким дефицитом.
Считалось неприличным ездить по ягоду с палатками, поэтому жили под тентом, построив предварительно каркас из сухостоя, который назывался гордым словом "стан".
Я же, с учетом своего места работы, вносил свою лепту казенным спиртом.
Почему-то считалось, что чем дальше в лес, тем брусника крупнее, и поэтому от станции нужно было идти еще километров пятнадцать – двадцать. Что с доверху набитыми рюкзаками было не особенно интересно.
Особенно обратная дорога, потому что на выходе рюкзаки были тяжелее раза в два.
Сборы "на ягоду" отдаленно напоминали сборы в поход высшей категории сложности. Учитывался каждый килограмм груза, и кому что нести обговари-валось еще за месяц.
Обязательно закупалось бутылок пять водки. Не для того чтобы пить, а для того чтобы в конце сменить их еще на килограммы ягоды. Считалось, что местные аборигены за бутылку водки дают по два килограмма брусники. Может, так оно и было. Честно говоря – не помню.
В нашей компании был один добрейшей души человек, инженер, чуть ли не изобретатель, но физиономия у него была насквозь уголовная. К тому же он был лыс.
И когда на станции Ивдель по вагонам начинал ходить наряд внутренних войск, то паспорт требовали только у него.
Наверно, считали за сбежавшего зэка.
Парень к этому привык и относился с завидным чувством юмора.
Паспорт, партбилет и служебное удостоверение номерного завода хранил у сердца, в специально сшитом мешочке.
Ритуал сбора ягоды создавался годами.
Считалось, что самая лучшая ягода растет с девяти утра. Поэтому подъем был в восемь, дежурные вставали в семь, а с девяти или с пол-десятого народ был уже весь в поле. Ровно в 12 назначался обед, а окончательное возвращение с плантаций – не раньше 5 –6 вечера.
Раннее возвращение не приветствовалось.
После завтрака народ разбредался по полянам, искал ягоду.
Мне нравился этот процесс.
Над головой – корабельные сосны, лиственницы с желтыми иглами, осеннее северное небо, под ногами – мягчайший сухой и теплый ягель, из которого проглядывают маленькие крепенькие маслята.
Когда надоедало сгибаться над каждым кустом, то я просто падал в этот ягель.
Ягоды были буквально под носом, и собирать их можно было переползая с место на место.
И тишина. Но не тревожная, а умиротворенная, наводящая, по началу, на раз-думья о превратности бытия.
Потом эти раздумья куда-то уходили, и в голове не оставалось ни одной мысли.
В самый неподходящий момент тебя обуревал сон, и ты часа два – три спал в этом ягеле.
Потом снова занимался сбором.
Иногда можно было встретиться и с местными обитателями.
Мне не забыть, как однажды я спугнул тетерева и сам испугался.
Тихо полз по ягелю, никого не трогал, собирал бруснику.
Часть в ведро, часть в рот.
И вот буквально через метр – полтора от меня из кустов с шумом и свистом взлетает здоровенная птица.
Садится на рядом стоящую лиственницу и высказывает все, что она обо мне думает.
А думала она, судя по интонации, что-то не совсем хорошее.
Грубое.
Как и я, впрочем
Вечером начинался ритуал, называющийся "катание ягоды".
На специально изготовленные рамы натягивалась тряпица, и народ спускал  по ней ягоду кто в пайву, кто в чемодан, тщательно отсеивая весь мусор.
Руки были заняты, голова и язык свободны. Поэтому байки сыпались, как ягода в тару.
К концу сбора (а занимало это дней пять – шесть), на бруснику смотреть просто не хотелось.
Но кроме ягоды были еще и грибы.
Они росли повсюду – этакие маленькие крепенькие маслятки, красноголовики и совершенно царственного вида белые.
Пройти мимо них было просто невозможно, и лагерь к концу пребывания был увешен веревочками, на которых эти грибы сушились.
Так что вы представляете, какой вес и объем приобретал рюкзак на выходе.
Забегая вперед, расскажу, как однажды мы вдвоем ходили на Иширим.
Есть такой горный массив на границе с Пермской губернией.
У напарника было ружье, там, на Ишириме, он набрал полрюкзака камней, то есть рюкзак весил изрядно.
Как-то так получилось, что поход мы завершили раньше, у нас образовалось три свободных дня, ехать в Свердловск раньше времени  не хотелось, и мы за-вернули на Конду
Год на бруснику был урожайный, на грибы – тем более.
Другом овладели стяжательские инстинкты: он брал ягоду, сушил и солил грибы, пытался ловить рыбу и все вздыхал, что мало мешочков взял.
И хотя мы вышли за пять – шесть часов, а идти там было километров восемь, на станцию мы пришли одновременно с поездом.
Парень отдыхал каждые сто метров.
На мои предложения выкинуть из рюкзака часть набранного в ответ получал что-то из ненормативной лексики.
Потом выяснилось, что у напарника рюкзак весил под центнер.
Однако, вернемся к истокам.
Накануне ухода, вечером, устраивался грандиозный ужин – подъедали все остатки, пили компот из ягоды, а также настоечку, которую готовили здесь же.
Идти до станции было довольно долго, но часть дороги располагалась вдоль полотна железки, и поэтому находились умельцы, которые организовывали что-то вроде дрезины.
Брались колеса от самоката, на них крепилась платформа, на которую  ставились коробки с ягодой, и вот таким образом народ добирался до станции.
Впереди и сзади, на расстоянии один – два километра, шли люди, предупреждая об идущих составах по рации, что по тем временам  считалось верхом роскоши.
Получив предупреждение об идущем поезде, народ всю эту конструкцию быстренько разбирал, тележка снималась, коробки ставились на обочину, состав, бренча колесами, пробегал мимо.
После все восстанавливалось.
Практика была отработана годами, поэтому успевали.
Бывали и печальные истории.
Так, например, однажды нам рассказали жуткую байку про деда, который вышел из леса, нагруженный двумя трехведерными пайвами. Спереди и сзади. Дед дотащился до станции, присел на поребрик и не встал.
Сердце не выдержало.
Когда самый молодой и глупый из нашей команды поинтересовался, куда девалась ягода, станционные работники стыдливо потупили взоры.
Но выйти к станции еще было полбеды. Сложнее было влезть в вагон.
Поезд на станции стоял минуту, желающих забраться в вагон было много, а двери в заветный вагон, как правило, не открывались.
Поэтому ягодники галопом бегали вдоль состава, искали открытую дверь и впихивались в нее, несмотря на все вопли и угрозы проводников.
В разгар посадки поезд трогался, и часть народа запрыгивала в вагоны на ходу. Стоп-кран срывали постоянно, что тоже не способствовало улучшению настроения проводников.
Но ехать нужно было всем.
Спустя некоторое время, когда все успокаивалось, из рюкзаков доставались остатки горячительных напитков, и дальнейшая поездка шла под спокойные разговоры на тему, что "в прошлом году ягоды было больше и погода лучше".
На станциях докупалась недостающая ягода и горюче-смазочный материал.
Все были довольны.
Кроме проводников.
Так было.
Потом старая моя команда приобрела вес и положение.
На ягоду уже не ездили.
Меня бытовые проблемы волновали мало, брусники хотелось по-прежнему, и пришлось мне, бравому, искать себе попутчиков.
И они нашлись.
Походы по ягоду возобновились.
Вообще-то, несмотря на смену попутчиков, мало что изменилось.
Так же приезжали на ранее выбранное место, так же собирали грибы и ягоды.
Только в обязательный перечень инструментов была включена гитара, да я стал писать песни и стихи.


Брусника алая
На белом ягеле.
И небо синее,
И солнце красное.
И желтый лист парит
В осеннем мареве.
И сосны все вокруг
Как будто замерли.

Хорошо там писалось.
Стан стоял около старого большого болота на сухом месте.
Вода рядом.
Пошел направо – вот тебе брусника, пошел влево – клюква на кочке.
Грибы росли всюду.
Рядом протекала речка, в которой водилась всякая рыба.
Заходящее солнце высветляло кору лиственниц, от кустарника на поляну ложилась изысканная тень, а потом наступало время закатных красок.
Багровый окоем, красно-желтые облака, резкие контуры елей, рыжее болото и полнолуние в финале.
Мы тихо сидели у костра, периодически принимая на грудь, говорили о чем-то умном и хорошем.
Пели песни.

Тишина на Конде такая,
Что порою звенит в ушах
Осень лето уже догоняет
И сентябрь стоит на часах.
Где-то стук одинокий слышен -
Дятел хочет прогнать тишину.
Облака проплывают выше,
Дождик сея в сухую траву.
И багровые эти закаты
Нам с тобою, мой друг, говорят,
Что мы много в себе потеряем,
Если к ним не вернемся назад…

Спать ложились за полночь.
Ночью снилась брусника.
Утром были готовы к сбору.
Спустя время, распалась и эта компания.
Новые мои сопоходники ягодой заниматься не хотели.
Горы им, видите ли, подавай.
Ягодный пыл приутих.
Но потом из дальних странствий вернулся мой старый товарищ, и мы решили вспомнить былое.
Изначальное погоняло у товарища было "Студент".
Потом, уж не помню, как это произошло, он стал называться "Совесть".
Хорошая такая Совесть: тихая, молчаливая, но ехидная….
Совесть.
И вот, спустя лет семь, мы вновь на старой станции.
Дорогу помнили, но как-то смутно, единственная зацепка, оставшаяся в памяти, была такая – идти до километрового указателя, там стоит изба, а от нее идет заросшая просека на грунтовую лесовозную дорогу.
Надо идти по ней, а потом начинается тропа, которая должна вывести на место.
Так мы и сделали, но где-то что-то  не нашли, и оказались совсем не там, где хотели.
Однако нам повезло – по случайно подвернувшейся тропе мы вышли на не-известно чей стан.
Обустроились.
Занялись любимым делом.
А пока мы занимались сбором ягод, наше жилье уже облюбовала всяческая живность: рядом пасется бурундук, по веткам шныряют кедровки и всякие поползни, мышки бегают, и все ждут, когда мы отсюда уйдем.
Сразу вспомнилось, как на старом стану жила семья бурундуков.
Пока был разгар грибо-ягодных сборов, они сидели тихо, но накануне отъезда вылезали из нор, нагло шлялись по лагерю и подбирали все, что плохо лежало.
Защечные мешки раздувались до такой степени, что в нору звери не пролезали.
Награбленного было жалко и бурундук занимался тем, что лапами расширял лаз и буквально ввинчивался в нору.
Потом вылезал, и  начиналось все сначала.
Супруга ругалась, что муж халтурит
Мужик, естественно, возражал.
Писк стоял на всю поляну.
Потом прилетали кедровки и тоже требовали свою долю.
Ягодную норму мы набрали достаточно быстро, и в свободное время просто бродили по лесу, пытаясь понять, где мы ошиблись в тропе.
Стан нашли, но удовольствия от этой находки не получили – был пожар, все сгорело.
Жаль.
Слишком много хорошего было на этом месте.
Удивляло отсутствие народа.
В былые времена на полянах было не протолкнуться от любителей смиренной охоты, а ныне мы не встретили ни единого человека
Перестали люди ездить по грибы – ягоды.
Дорого, дорога длинная, а бруснику можно и в городе купить. Опять же дешевле обойдется.
Да и сил тратить не надо.
  В обратную дорогу мы вышли загодя.

Когда под рюкзаком
Попремся к полустанку,
Кряхтя и матерясь,
мы заползем в вагон…

В вагон мы зашли совершенно спокойно.
На станции, кроме нас, никого не было.
В поезде ехали цивильные люди, шел разговор о производственных делах, прошедшем отпуске, семейных проблемах.
Сотовые телефоны звонили каждые пять минут.
Народ ехал в Екатеринбург по делам.
И совершенно не было ни ягодников, ни просто бродяг.
Похоже, романтика дальних дорог стала вымирать.
На каждой станции стояли бабы и мальчишки с ведрами, полными брусники.
Ягоду никто не покупал.
Неужели мы с другом были одни из последних, кто еще может бросить все дела, сесть в поезд и уехать на дальний полустанок, чтобы, сгибаясь в три поги-бели, под писк комаров ползать по поляне и собирать ту бруснику, которую можно купить на рынке на углу улиц Свердлова и Азина по сто рублей кило-грамм?
Обидно.
Зато есть что вспомнить.