Федору Ветрову на работе вручили грамоту. Почетную. Пожалуй, окажись в бутылке «Жигулевского», купленного в гастрономе рядом с его домом, вместо пива грузинский коньяк «Самтрест», Ветров удивился бы меньше. До этого Федора награждали грамотой только один раз, когда он учился во втором классе. Но та грамота была Похвальной. На предновогодней школьной линейке мальчику вручили красочный лист тонкого картона, на котором значилось, что Похвальной грамотой награждается ученик 2б класса Федя Ветров за примерное поведение и прилежное отношение к учебе по итогам второй четверти. Текст был заверен подписями классной учительницы и директора школы и скреплен гербовой печатью. Это был последний случай, когда родители Феди могли гордиться сыном. В дальнейшем они только огорчались. В итоге, чтобы волнуясь за чадо, не закончить жизненный путь до отведенного судьбой времени, родители и вообще махнули на сына рукой. Впрочем, мудрое решение пришло в их головы слишком поздно, Федор успел-таки свести родителей в могилу раньше срока. Страдания юного В. длились недолго, эстафету по заботе о беспутном Федоре взяла молодая жена. Правда ее терпения хватило лишь на три года, после чего она выставила за дверь чемоданчик с носильными вещами супруга, а заодно и самого Федора. Себе она оставила только его фамилию. И теперь молодой человек уже два года жил в опустевшей родительской квартире.
Грамоту Федору вручили лично начальник цеха с бригадиром. Правда, не в торжественной обстановке, в актовом зале завода, а прямо на рабочем месте. Выглядело это, как награждение медалью солдата на передовой, в перерыве между боями. Начальство, подойдя к Ветрову, жестом попросило остановить станок и лишь потом заговорило.
— Вот, Ветров, — сказал инженер, — администрация завода и профком, а также партийная и комсомольская организации, решили поощрить тебя почетной грамотой, — и Сергей Евгеньевич, так звали начальника цеха, протянул Федору цветастый прямоугольник Грамоты.
— А может лучше деньгами? — попытался пошутить Ветров.
— Деньги заработать надо. — Не принял шутки начальник. — Да и пропьешь ты их все равно. Не в коня корм. Тебе, если честно, и грамота не положена. Но, то ли в типографии ошиблись, и лишний бланк в пачке оказался, то ли специально, про запас, на случай, если один при заполнении испортим. В общем, бесхозная оказалась. Вот и решили тебя поощрить. Стимулировать, так сказать. Глядишь, и пить перестанешь, а там и брак гнать прекратишь. Ты же молодой парень, Ветров, способный. А-а-а, — махнул начальник рукой, увидев, как Федор с отрешенным видом елозит промасленной ветошью по станине токарного агрегата. — Держи, в общем.
— Из-за него и бригада наша звание «Коллектива коммунистического труда» не получает, — вставил в разговор свои «три копейки» бригадир Степаныч.
— «Коллектив кому нести чего куда», — к месту припомнил старый заезженный каламбур Федор.
Начальство переглянулось.
— Ох, доболтаешься, Федор. Вот уж точно — Ветров. Сплошной ветер в голове свистит.
— Ага, — хохотнул Федор, — а те ветры, которым в организме тесно, через эту… ну, через «заднее крыльцо» выходят.
— Тьфу! — сплюнул Степаныч. — Балаболка! Давай, трудись. Опять план не выполнишь, — и руководящий состав оставил работягу в покое.
До конца смены Ветров, вытачивал на станке детали, нет-нет, да и поглядывая на грамоту, лежащую на инструментальном столике. И при этом неустанно мурлыкал строчку из любимой песни: «Мы — кузнецы и дух наш — молот…». Почему именно молот, а не, скажем, серп, Федор особо не задумывался: в песне-то речь о кузнецах шла. Будь это песня о малярах, то и слова были бы «мы — маляры и дух наш — кисти», а так, все правильно.
Человек создан таким, что вполне может носить внутри себя горе или печаль и ни с кем не делиться тем, что гнетет душу. Совсем не то с радостью. Она теснится в организме и рвется наружу. Радость хочется выплеснуть на окружающих, чтобы они разделили ее с тобой. Ветров не был исключением из этого правила. Зажав в кулаке свернутую в трубочку Грамоту, Федор спешил похвалиться перед близкими людьми почетным достижением. Дома, кроме пугливых тараканов на кухонном столе, близких не имелось и потому гордый строитель светлого будущего — коммунизма — спешил в пивнушку. Близкие по духу всегда обретались там.
«Реанимацию», пивную бочку с парой-тройкой железных одноногих столиков под брезентовым тентом, обладатель Почетной грамоты миновал, не замедляя шага. Располагалась «Реанимация» вблизи заводской проходной и в ней оздоравливали страдающие организмы такие же, как Ветров, гегемоны второго сорта, заводские соратники. По вполне понятной причине, кичиться перед ними Грамотой Федору смысла не имело: они прекрасно знали о трудовых достижениях Ветрова, таких же, как у них самих. Конечный пункт назначения находился дальше. Обогнув угловую панельную пятиэтажку-хрущевку, Федор вышел на финишную прямую: на расстоянии полутора кварталов, поблескивал в лучах заходящего солнца павильон. За окна во всю стену многие называли его «Стекляшкой», но те, кто был в теме, иначе, как «Политотдел», не величали. Народ здесь собирался, не чета «Реанимации», обстоятельный. Разговоры велись степенные (случались, конечно, и жаркие споры, не без этого). Никто никуда не бежал, пенную шапку с кружек торопливо не сдували, за разговорами пена успевала осесть. Помимо рабочего люда захаживали в заведение и вполне образованные, интеллигентного — с портфелями и при галстуках — вида посетители. Оттого и диапазон тем для разговоров был широк. Если за одним столиком оценивались шансы на победу «Кайрата» в футбольном матче с «Пахтакором», то за другим горячо сочувствовали бестолковому американскому народу, имевшему глупость выбрать в президенты голливудского фигляра Рейгана. При этом соглашались, что свой Леонид Ильич тоже не семи пядей во лбу — а где вы встречали умное руководство? — и звезды с небес если и хватает, то только на собственную грудь, однако при нем всегда есть твердая уверенность в завтрашнем дне. В том смысле, что ничего не изменится и на кружку пива 22 копейки всегда можно наскрести. Правда, так считали те, что были при портфелях и галстуках: они в основном отличались осторожностью и умеренностью в принятии спиртных напитков. Люди не умственного, но физического труда, хотя и получали куда как больше, частенько подчистую спускали на водку всю получку и на пиво вынуждены были занимать. Хотя и те, и другие соглашались, что по налету человеко-часов мы оставили далеко позади америкосов. Но если интеллигенты с гордостью говорили о наших космических победах, то рабочий класс считал, что «на хрена нам этот глубокий космос, лучше бы пиво доливали и не бодяжили водой». Только в одном вопросе завсегдатаи «Политотдела» были единодушны, как делегаты съезда КПСС, только с противоположным знаком: коммунизм нашему народу не только не нужен, но и вреден. «Это что же получится? — рассуждали представители авангарда строителей коммунизма, прихлебывая из стеклянных кружек. — Ну, проснулись мы в светлом завтрашнем будущем и что? Деньги отменили. Значит, что? Правильно. Бабы — сразу в магазины, капроновые чулки с духами расхватывать, а мужики по точкам побегут, халявное пиво сосать. Этак и пива на всех не хватит. А работать — кто? Вот то-то. Нет, как ни крути, а от коммунизма сплошной вред советскому народу. Уж лучше жить, как сейчас, при развитОм социализме».
— А, Федул - в штаны надул! — радостно встретили Ветрова знакомцы, судя по виду уже давно заседавшие в «Политотделе».
— Да, ладно вам, — смущенно отмахнулся Федор. Действительно, случился однажды с ним этакий конфуз: задремал за столиком и не совладал с позывами организма. — Три года уж как опростоволосился, а вы все поминаете. Я вот грамоту получил. За отличные трудовые показатели, — и он потряс в воздухе свернутым свитком.
— Отличные, от чьих? — хохотнул записной остряк Егор, работавший сантехником в ближайшем ЖЭКе. — Так с тебя, выходит, причитается! Поляну коллективу обязан накрыть, — и он обвел широким жестом помещение пивной.
— Да, какая поляна? — поморщился Федор. — Была бы премия, а так — бумажка, даже для туалета из-за жесткости бесполезная. Только и проку, что гордость свою ею подтирать. Тут бы денег хватило свой организм ублажить.
— Да, ладно, это я так. Мы что ли не понимаем? Свои копейки имеются, — и Егор подвинулся, освобождая вновь прибывшему место за столиком.
(Продолжение следует)